Форум » Наше творчество » Иной ход » Ответить
Иной ход
Стелла: Фандом: " Виконт де Бражелон" Размер: макси Пейринг- персонажи " Виконта" Жанр: - может, повесть?( на роман не тянет) Отказ: Мэтру.
Стелла: Мягкость и нежность еще не показатель хорошего отца. Мне кажется, что если бы у них все было хорошо с Луизой он бы и к ребенку относился мягче. А так - видела я достаточно таких нежных ребят, которые никудышние отцы и после развода вообще забывают, что у них ребенок. Хочу заметить, что все эти слова у Атоса родились не в результате нашего последнего спора . Фик был готов полностью к тому времени, как я начала выкладывать. так что - это результат того, что происходит с героями в моей реальности.( Тьфу-ты, если это реальность? )
Орхидея: Замечательный момент! Вытаскивать Рауля надо из этой трясины, пока совсем не засосала, хотя бы всеми силами попытаться.
nadia1976@ukr.net: Спасибо большое Бэте! Дальше, дальше!
Стелла: Орхидея , это может сделать только жизнь, если он захочет посмотреть, что перед его глазами происходит.
Констанс1: Так беда то как раз в том, что Развод в случае Рауля и в то время-НЕВОЗМОЖЕН.Луиза ,по любом,у официально-его жена. Так что в этом смысле ,в фанфике его положение гораздо хуже ,чем у Дюма.
Стелла: Беда в том, что Рауль, прекрасно понимая. что он не одинок в своей беде, принимает ее куда тяжелее, чем многие другие. Констанс1 , вы думаете, его бы изменил развод? Если он не встретил другую, зачем ему развод? Что он изменил бы в его горе? Рауль не способен приспосабливаться не в жизни, а к жизни. Как это называется в природе? Нежизнеспособный вид. Знаете. я читаю сейчас Шопа о Дюма и до меня доходит простая мысль: Дюма, описывая отношения Атоса с сыном во многом писал с себя и Александра. Во всяком случае, эмоциональная сторона, близость душ - это два Александра.
Констанс1: Стелла, ну Дюма герой-то как раз говорит в смысле ,разве чужая боль может уменьшить нашу, разве кровь текущая из чужой раны уменьшит кровотечение из нашей. Горе да Беду каждый встречает и переживает САМ или НЕ переживает. И какое нам дело, что подобное было и до нас и будет после нас? Болит конкретному человеку, в данном случае Раулю, здесь и сейчас. Болит невыносимо, не дает дышать, лишает Надежды. Так какое ему дело, что его отец когда-то переживал подобное? То- отец , а то он ,Рауль.Отдельный человек, совершенно отдельный, один на один со своим Горем, ибо в беде человек всегда одинок.Даже если рядом близкие и друзья.Это потом их помощь очень важна , когда начинает отступать Тьма. А Рауль и у Дюма и у Вас (пока) весь во власти Тьмы.
Стелла: Смотрите, вы признаете, что Рауль ничего не видит из-за своей боли, личной боли, при которой ему не важно, что он не первый и не последний. И в то же время, вы считаете, что Атос обязан был сражаться за него до бесконечности. Но Атос, как и миллионы других родителей, бывших в ситуации, когда ничем не могут помочь своим обманутым в любви детям, мог бы сказать: " Что мне до того, как вели и ведут себя другие отцы? Это мой сын и я не желаю и не могу видеть за своей болью боль других."
Констанс1: Нет , Стелла я вовсе так не считаю. Я только думаю, что Атос должен был попытаться показать Раулю малюсенький лучик света в конце тьмы, а не держать его месяц или больше в месте , которое было для Рауля предверием Рая , а стало воротами в Ад. Попытаться побудить Рауля действовать и сделать это до приезда Бофора. А Атос только выслушивал сына и все.Да еще и добавлял свое видение ситуации.Когда то в ТМ для Д Арта, он сделал больше.
Стелла: Да, уехать им надо было. Но тогда бы Дюма не закончил эпопею!
Констанс1: В этом Вы правы!Дюма надо было заканчивать сериал.
Орхидея: Ох, "нехороший" Дюма, такого кайфа нас лишил!
Стелла: Глава 43. Атос готовится. Время шло незаметно. Рауль все больше входил в курс дел, но это не приносило ему ни радости, ни удовлетворения. Он даже начал проводить время с сыном, но Атос, надеявшийся, что ребенок сумеет заинтересовать виконта, с горечью убедился, что это все — формальное отношение, диктуемое лишь долгом. Рауль не испытывал пока никаких чувств к сыну: он, видимо, только раздражал его своей детской непосредственностью. Атос утешал себя мыслью, что мальчик станет интересен отцу годам к шести-семи, когда выйдет из-под опеки няни и его воспитанием вплотную займутся мужчины. А пока он своим вниманием и любовью старался компенсировать Роберу отсутствие самых дорогих людей. Все это действовало на графа не лучшим образом: постоянные мысли, что он совершал фатальные ошибки, воспитывая виконта, заставляли его заниматься анализом давно прошедших событий, в который раз лишая сна и покоя. В такие ночи Атос просто вставал и шел к внуку. С каждым днем он все больше привязывался к мальчику, сознавая при этом, что у него уже нет ни времени, ни сил, чтобы успеть вырастить еще и этого ребенка. А Робер, со всей силой обреченного на сиротство дитя, тянулся к деду. Однако стоило появиться в их обществе Раулю, и граф тут же находил предлог, чтобы оставить виконта с сыном наедине. Надежда умирает последней, а Атос не хотел терять ее только потому, что его собственный сын замкнулся от всего мира, утратив желание жить. Если бы не Робер, Атос, скорее всего, продал бы все свои земли и увез сына куда-нибудь подальше от Франции и воспоминаний. Но Роберу надо было обеспечить будущее, мысль о том, что мальчик может расти в нищете, претила графу. Мысли о том, что его род еще получит причитающуюся ему славу нет-нет, да и посещала графа де Ла Фер, но все чаще при этом он скептически улыбался. Этого ребенка он не желал растить в почтении к трону: Атос отлично видел, что происходит с королевской властью и как все дальше расходится правление новой монархии с его принципами. Характер Робера разительно отличался от характеров отца или матери: в отличие от тихой и мечтательной Луизы он весь был порыв и нетерпение. От Рауля он заполучил настойчивость в достижении желаемого. Мальчик был очень красив: голубоглазый и с золотистыми локонами до плеч, он производил впечатление ангелочка, в особенности, когда ему приходилось о чем-то просить, и он устремлял с мольбой свои прозрачные глаза на взрослого. В такие минуты нужно было мужество, чтобы отказать мальчику. Рауль, если эта просьба была обращена к нему, отказывал сыну, считая это ненужным баловством и, вспоминая при этом, что в подобных случаях отец редко когда шел ему навстречу его капризам. Атос собирал свою волю в кулак и старался доходчиво объяснить внуку, почему он не может выполнить его просьбу. Зато когда он соглашался выполнить детскую прихоть, восторгу Робера не было границ. Больше всего мальчику нравилось, если кто-то их мужчин сажал его к себе в седло, и они отправлялись на прогулку. Вот и теперь, глядя в умильные детские глаза, граф понимал, что откладывать совместную прогулку он больше не сможет. Пока седлали для них коня, пока одевали мальчика, Атос спустился на первый этаж. В столовой он застал Рауля; виконт стоял у поставца и, заслышав шаги отца, сделал вид, что рассматривает серебряный кувшин работы Челлини. - Вы не изучили эту безделицу за всю свою жизнь?- не удержался от иронии граф. - Господин граф, представьте себе, я ни разу не удосужился внимательно рассмотреть это дивное творение мастера. Меня всегда больше привлекала шпага нашего предка. Атос не без удовольствия отметил про себя, что Рауль сказал «нашего предка», признавая себя частью их рода. - А я думал, что после первого визита дАртаньяна в Бражелон вы не преминули тщательно изучить этот кувшин. Рауль,- он резко сменил тему, - не хотите ли проехаться с Робером? Мальчика как раз готовят к прогулке со мной, но я уступлю вам место, если у вас есть время и настроение. - Я немного провожу вас, граф, но далеко с вами не поеду,- Рауль чуть покраснел,- у меня дела с арендатором. - Как вам будет угодно, виконт,- Атос хотел что-то сказать, но передумал. В конце-концов, он и сам далеко не поедет: так, покрутится немного по лесу, чтобы развлечь внука. Лошадь не спеша ступала по тропинке, Робер крутил головой, как птенец, опасаясь пропустить что-то интересное и засыпая вопросами графа. Мальчик захлебывался от восторга, а потом вдруг затребовал, чтобы дед пустил коня в галоп. Атос отнекивался, старался отвлечь мальчика, но Робер разошелся и уже капризно надув губки готов был заплакать. К такому проявлению детского каприза бывший мушкетер готов не был: Рауль никогда так требовательно себя не вел, инстинктивно, даже совсем крошкой, понимая неопределенность своего положения в доме. Этот же сорванец ощущал себя важной персоной, центром мироздания в Бражелоне. Атос не собирался лишать внука этой уверенности, но в данном случае каприз был неуместен. Не станет же он объяснять ребенку, что с утра ему нездоровится, что от боли в груди у него темнеет в глазах и единственно чего он желает сейчас, это оказаться поскорее в доме. Атос тронул коня и в это мгновение Робер изо всех сил ударил лошадь пятками. Отлично выезженный конь удивленно всхрапнул и перешел на рысь. Атос, не ожидавший такой каверзы, едва успел ухватить внука и не дал ему вылететь из седла. В седле они удержались, но граф на какое-то мгновение потерял сознание и, когда туман в глазах рассеялся, понял, что судорожно держится за луку седла, а Робер тормошит его, глядя на него расширенными от страха глазами. - Все хорошо, мой милый, все хорошо, не бойся!- ему казалось, что он очень бодро успокаивает Робера, а на самом деле он едва шевелил пересохшими губами. - Мы с вами сейчас поедем домой,- теперь Атос действительно говорил внятно, взяв себя в руки.- Поедем медленно, и вы больше не будете мне мешать. Лошадь — это не игрушка, это большое и очень сильное животное и чтобы уметь с ней договариваться, надо специально этому учиться. А пока сидите смирно и держитесь за гриву коня. Вот так. - Атос глубоко вздохнул и выпрямился в седле; к счастью липовая аллея, ведущая к замку, была неподалеку. Потребовалось еще с полчаса неспешного шага лошади, пока впереди замаячили башенки Бражелона. Но только когда перед ними распахнулась узорчатая решетка ворот, граф де Ла Фер позволил себе улыбнуться: чтобы с ним теперь не случилось, Робер в безопасности. Навстречу им уже спешили конюх и Рауль. Атос бережно передал Робера отцу и спешился. Конюх, бросив на хозяина обеспокоенный взгляд, повел коня в конюшню, а граф медленно пошел по дорожке. Рауль, которому Робер с жаром рассказывал о прогулке и о том, как он сам пришпорил лошадь, потому что граф боялся это сделать, с удивлением оглянулся на отца и тут же, опустив ребенка на землю, кинулся к графу. Он подоспел вовремя: Атос покачнулся и осел ему на руки. Когда Рауль заглянул ему в лицо, он увидел, что отец без чувств. Врач, суета в доме, испуг сына и плач слуг — все это прошло мимо сознания Атоса. Сначала была только боль, которую он привычно терпел. Потом боль ушла, но осталось чувство бесконечной усталости и внутренней опустошенности. И давно забытое желание уснуть и не проснуться. Он утратил чувство реальности, полностью погрузившись в воспоминания: роскошь, которую он себе не часто позволял. Сейчас же ему казалось, что он снова с друзьями, а вокруг прокопченные стены старого трактира. Он даже не думал, что так отчетливо помнит едва ли не каждую балку, каждую ступеньку в «Сосновой шишке». Гул голосов служил привычным фоном, на котором отлично думалось и еще лучше игралось в кости или карты. Отчаянным бретерам запрет короля на азартные игры не был указом, как не был и указом запрет на дуэли. Ощущение молодости, бесшабашности, полнейшей беззаботности затопило Атоса. Он был сейчас только Атосом, только мушкетером без прошлого и будущего и это сознание было отрадным для него. То, что осталось в прошлом с миледи так же не играло роли, как не играло и то, что ждало его впереди. Чувство долга, ответственности за все, что происходит с ним и с близкими ему людьми оказались сильнее. Мысль о том, что кроме этой мушкетерской жизни у него есть и другая и в ней у него совсем другая роль, пробилась на поверхность сознания: он вспомнил о Рауле и Робере и, как в незапамятные времена трагедии на Ла-Манше, рванулся к поверхности. Только бы хватило ему воздуха, только бы выплыть: он обязан выжить для сына и внука! Кто-то протянул ему руку помощи, он судорожно ухватился за нее и очнулся: рядом был Рауль и держал его руку в своей. Глаза сына были полны слез, и Атос как-то отстранено подумал, что раз Рауль так испугался за него, он теперь никогда не покинет отца. Он хотел это сказать сыну, но виконт приложил палец к его губам, призывая к молчанию, и осторожно сжал его руку. - Доктор не велел вам разговаривать, отец,- произнес он успокаивающе.- Вам нужен покой. « Может быть, я и вправду заслужил этот отпуск?»- не без иронии подумал граф, послушно закрывая глаза. - «Что же, пусть Рауль сполна ощутит всю меру ответственности не только за Бражелон, но и за все, что происходит в его землях. А я, пожалуй, действительно буду отдыхать. Наверное, в первый раз в жизни. Если не считать Шотландии...»- запоздало вспомнил он, погружаясь в сон. Бражелон, затаив дыхание всматривался в это бледное лицо, в котором словно не осталось ни кровинки. Но дыхание больного было ровным: он действительно спал. Неожиданная болезнь отца была для виконта громом с ясного неба. Где, когда и как пропустил он момент, когда граф впервые почувствовал себя плохо? Сколько Рауль не спрашивал себя, как не ворошил свою память, он ничего припомнить не мог. Видимо, он был настолько эгоистичен, что кроме своей Луизы ничего вокруг себя не видел. И Бог едва не наказал его! Доктор сказал, что граф чудом остался жив и сердце у него давно уже больное. Если никто ничего не замечал, то исключительно потому, что господин граф владеет собой, как никто. Атос мало что рассказал сыну о своей жизни. Будь здесь, рядом, дАртаньян, он бы не удивился: он отлично знал, сколько всего пришлось вынести сердцу друга. « Как только отец почувствует себя лучше, напишу капитану, чтобы он приехал!»- пообещал себе виконт и тут же замер от мысли, как это может принять Атос: друг приехал проститься! Виконт много и обстоятельно размышлял о своем горе и своей смерти, не видя для себя выхода из создавшегося положения. Но он никогда не задумывался, что что-то может произойти с самым близким и дорогим ему человеком: отец казался ему незыблемым и не подверженным никаким житейским бедам. А теперь оказалось, что его отец так близко подошел к последней черте, что его спасло только чудо. У Рауля не осталось выбора: врач предупредил его, что малейшее волнение может убить графа и ни о каком отъезде или путешествии не может быть и речи. Виконт отлично понимал, что ему предстоит еще и борьба с самим Атосом, который не захочет смириться с каким- либо бездействием. Энергии графа мог позавидовать и молодой человек, а теперь ему поневоле придется избегать и дальних поездок и волнений. К чести молодого человека, надо сказать, что он даже не вспомнил о своем горе, настолько тревога об отце поглотила его. « Клин клином вышибают», говорит народная пословица. Атос никогда бы даже подумать не смог, что подобные обстоятельства так повлияют на настроение сына, но он никогда такой ценой и не стал бы подвергать его подобному испытанию: это походило бы на шантаж. Графского терпения хватило на три дня лежания в постели. Больше его душа не вынесла бездействия, а тело... тело всегда было покорно его воле. Не смотря на протесты врача, мольбы Рауля и молчаливое неодобрение Гримо Атос, едва встав с постели, повел себя, как обычно. От приступа осталась только некоторая слабость и ощущение, что сердце бьется в горле. Но старому воину обращать внимание на такую ерунду! Через неделю он, словно ничего не произошло, отправился верхом в Блуа. Куда? Зачем? Никому он ничего не сказал, а сопровождал его на этот раз Гримо. Атос ничего не сказал и сыну, но стороной Рауль узнал, что графа видели около дома его поверенного. Атоса, конечно, не обрадовало бы, что его визит к нотариусу не прошел незамеченным, но Блуа не такой большой город, все друг друга знают, и появление в городе графа де Ла Фер с управляющим сразу было отмечено в деловом квартале, где проживало дворянство мантии. Наблюдательные кумушки не преминули заметить, что упомянутый вельможа покинул дом уважаемого нотариуса с очень задумчивым, едва ли не отрешенным видом. Во всяком случае, этот вежливый господин, вопреки обыкновению, даже не приподнял шляпу в ответ на почтительные поклоны. Гримо следовал за графом, отстав не более чем на корпус лошади и не спуская с него глаз. В отличие от всех, он знал, что происходило в кабинете поверенного: Атос велел ему остаться. Это было вопреки заведенным правилам: личные дела графа уж никак не касались его слуг. Но Гримо уже давно был для Атоса не просто слугой: десятки лет, прожитых бок о бок, и Рауль сделали их одной семьей. То, что решалось у нотариуса, касалось Гримо. Атос окончательно оформил свое завещание и хотел, чтобы именно Гримо свидетельствовал этот акт. Кроме того, и сам управляющий был упомянут в этом завещании, которое возлагало на него долю ответственности за судьбу Робера. Старый и верный слуга оказался, наряду с Арамисом тем, кто отвечал за судьбу мальчика.
Стелла:
Стелла: Я думаю, поместить здесь очередную цитату из книги Шопа уместно. Она по теме и, мне кажется, многое говорит о том, что вкладывал Дюма в финальные сцены " Виконта" Не являются ли эти сеансы магнетизма, подобно знаменитым чанам Месмера1 накануне другой революции, этакой общественной игрой, правила которой подразумевают шарлатанство и легковерие? Поведение Александра отличается какой-то необычайной серьезностью. «Мне хотелось бы доказать то, что вы с таким пылом проповедуете, — бессмертие [души]», — признается он аббату Виллету. Здесь надо вспомнить трагическую ночь, когда умер генерал Дюма, и внезапное пробуждение ребенка в ту самую минуту, когда его отец испустил последний вздох, а также мгновения, когда он, сидя у смертного одра матери, отчаянно ждал какого-то знака из потустороннего мира — тщетная надежда, которую с ним впоследствии разделит Макс де Виллер, герой романа «Госпожа де Шамбле». Смерть всегда побеждает. Александр, человек не очень верующий, просит у Господа гарантий. После матери герцог Орлеанский, Шарль Нодье, кто будет завтра? Сегодня — Фредерик Сулье, первый неудачный соавтор, вечный соперник и неизменный друг. Он умер 23 сентября 1847 года; Виктор Гюго на его могиле произносит слова, которые хоть и звучат отголоском сомнений Александра, но в то же время несут в себе надежду: «Когда писатели, когда поэты приносят сюда, в эту общую для всего рода человеческого бездонную пропасть, одного из своих товарищей, они не терзаются тревогой, беспокойством и страхом, их переполняет невыразимая вера в другую жизнь, без которой земное существование было бы недостойным ни Бога, его дающего, ни человека, его получающего. Мыслители не могут не верить в Господа!» Александр плачет на краю зияющей ямы. Этот жизнерадостный верзила — самый чувствительный и восприимчивый из людей. Черная страница, на которой Дюма решил воздать почести Сулье («Ла Пресс», 29 сентября 1847 года). Каждый раз, когда человек теряет друга, из него самого уходит частичка жизни. Дюма силится удержать ее, уберечь ее обрывки.
Констанс1: Стелла, очень хорошая цитата. в тему
Констанс1: Стелла , а Вы заметили , что у Дюма ( да и у Вас) в ВдБ Д артаньян один стоит за абсолютистскую монархию Людовика. Остальные трое его друзей , вольно или невольно, в силу разных обстоятельств -против.Т. Е. они оказались реально по разные стороны баррикад.Куда более радикально чем в ДЛС.Трое бывших мушкетеров ,Людовика реально не приняли и всего того , что его правление несло с собой.Хотя в ТМ они мечтали о сильном короле, в руках которого сосредоточена вся Власть. Чтобы не разрываться между королем и Кардиналом-премьер- министром. У каждого из троицы -свои причины для неприятия абсолютизмаЛюдовика, но результат -общий-Индивидуальный мятеж.
Стелла: И дАртаньян тоже мятежник: когда пытается противостоять королевскому флоту и перехитрить короля. И когда защищает друзей. Но его бунт входит в противоречие с его интересами, его дружба заставляет бунтовать. Арамис же даже не бунтует - он просто свои дела втайне решает: ему нужен на троне король, обязанный ему. Портос не бунтует вообще - он в неведении, что творят его руками. А вот Атос - бунтует. Бунтует, защищая сына, свои принципы и свое место в мире. Рауль по-настоящему не бунтует : он обижен и мечется без толку, не зная, куда получше приложить свой гнев и свое отчаяние.
Констанс1: Ну я же и говорю, хоть и по разным причинам , но начальная троица мушкетеров, оказалась по другую сторону баррикад от Д арта. а Д Арт не бунтует, он просто пытаеться как-то защитить друзей - не потеряв милости и доверия короля. а Рауль тоже бунтует, но что он может один? Только рассуждать ,что настанут времена, когда короли станут не нужны.И тут Атос его осаживает совершенно правильно, на этот раз,что жить надо только Настоящим. А то , что Рауль импульсивно завербовался к Бофору, так это от невозможности и дальше сидеть без дела, в месте ставшем для него преддверием Ада..
Констанс1: Вот и у Вас в фике Рауль вроде начал вести дела имения, но что называеться без энтузиазма, как будто это не его наследство и не будущее для его родного и законного сына- любит он его или нет. Это тоже личный бунт.
Стелла: Глава 44. Супружеская сцена. Словно исполнив свой последний долг перед близкими, Атос начал платить цену тому состоянию, которое называют дорогой к смерти. Внешне он почти не изменился. Разве что совсем побелели волосы, по- прежнему серебристой волной спадавшие ему на плечи, и глуховатым стал голос. Он стал немного медлительнее в движениях и старательно скрывал, что для него сесть в седло, когда не держат стремя, почти подвиг. А в остальном это был все тот же вельможа, приветливый и всегда готовый помочь друзьям, надменный и неприступный с людьми, не знакомыми с честью и совестью. Он полностью отошел от дел, занимаясь только внуком и своими воспоминаниями, которые он постоянно правил, внося в тетрадь Мемуаров. Теперь именно Рауль вел все дела, все реже прибегая к советам отца. Атоса это не задевало: это было то, чего он добивался от виконта. Внешне все выглядело благополучно, но Атос несколько раз замечал на лице сына выражение такой внутренней боли, что у него и самого болезненно сжималось сердце: Рауль ничего не забыл и ничего не простил, он только более-менее успешно носил маску благопристойности и смирения. В июне 1667 года виконт по делам вынужден был посетить Париж. Он долго откладывал эту поездку, но его присутствие было необходимо: дело шло о судебных издержках, а быть в долгах Атос считал немыслимым позором для своей семьи. Едва закончив визит к нотариусу и покрыв долг, Рауль подумал, что раз уж он в Париже, то он бы мог постараться увидеть д'Артаньяна. Был еще, правда, де Гиш, которого он рад был увидеть, но маловероятно было бы встретить его здесь, когда весь двор, скорее всего, пребывал в Версале. К немалой радости Бражелона, капитан был в Париже и даже более того - находился в своем особняке на улице дю Бак. Сведения Рауль получил на Ломбардской улице в лавке, принадлежавшей некогда Планше, где отлично знали капитана королевских мушкетеров. Капитан д'Артаньян проживал теперь в собственном доме, сменившем отель Тревиль и ставшим не только домом гасконца, но и штаб-квартирой полка мушкетеров. - Рауль, ты здесь?- мушкетер обнял виконта, словно родного сына и с тревогой вгляделся в его лицо. - Что-то случилось? Как отец? От него давно не было писем. - Все хорошо, господин капитан, все как обычно,- улыбнулся ему Рауль. Отец занят своими Мемуарами и Робером. А в Париж меня привели дела: отец совсем устранился от занятия поместьями, все проблемы он теперь доверил решать мне. - Давно пора!- пробурчал д'Артаньян. - Граф здоров? - Благодарение богу, отец чувствует себя хорошо. - Но в Париж не хочет приезжать? - Знаете, господин д'Артаньян,- чуть помедлив, признался Бражелон,- не будь такой необходимости, и моей ноги не было бы в столице. Но теперь, я надеюсь, меня долго не будет в Париже. Я рад, что могу с вами повидаться и хотел бы видеть вас и в Бражелоне. Отец был бы просто счастлив, если бы вы были нашим гостем. - Я в этом и не сомневаюсь. Да и я соскучился не на шутку. Эх,- пробормотал он,- если бы и те двое смогли хоть на день оказаться во Франции! - А знаете, дорогой друг,- вдруг решился Рауль,- у графа есть небольшое поместье в Русильоне. Это очень близко от границы и мы бы могли... - Поговори об этом с отцом,- неожиданно сказал д'Артаньян. - Он знает, что и как сделать. Пока я на службе у короля, к моей персоне привлечено слишком много внимания. Всякое положение при дворе требует своих жертв. Но я не намерен отказываться от удовольствия хотя бы перед смертью повидаться с нашей компанией. Рауль хотел было возразить старому другу, что его мысли о смерти преждевременны, но какое-то странное предчувствие остановило его. Желание увидеть еще раз Портоса овладело и им: привязанность к гиганту была сильна, как никогда. Друзья отца стали и его друзьями, он твердо знал, что и они воспринимали его, как своего сына и сознание этого наполнило душу виконта нежностью и тоской. Раньше он никогда не задумывался о возрасте друзей. Они пришли в его жизнь с рассказами опекуна, и, встретившись с ними впервые, он воспринял их, как сказочных героев. Только с годами, став старше, начал он их видеть, как реальных людей. И все равно их подвиги оставались для него такой же легендой, как рассказы Атоса о своих предках. Окончательно повзрослев, Рауль вдруг заметил, что время, так долго щадившее его близких, вдруг стало к ним безжалостно. Как-то сразу они постарели - д'Артаньян и Атос, как-то сразу стала заметна их седина, безжалостно отмечавшая прожитые года. Он и понятия не имел, сколько всего пережитого, сколько горя и бессонных ночей прошло над их головами. Виконт до сих пор довольствовался тем, что рассказали ему друзья, ему и в голову не приходило расспрашивать их. Теперь же он дал себе слово при первой же возможности расспросить не только отца, но и его друзей. Какие тайны хранила их память? Что знали они о минувшем царствовании, превратившемся для его сверстников едва ли не в легенды о короле Артуре. Какие подвиги совершили четыре мушкетера не только в молодости, но во времена Фронды, но и теперь, когда уже спокойно могли бы почивать на лаврах. Что заставило д'Эрбле и дю Валлона так стремительно бежать за пределы Франции? Бывшие мушкетеры всегда относились к нему, как к сыну. Не пришло ли время и ему стать тем, кому они смогут поведать свои воспоминания, чтобы и он, в свою очередь, смог передать это бесценное наследие своему сыну. Так не прервется цепочка, связывающая прошлое с будущим. Эти мысли не оставляли Рауля всю дорогу, пока он возвращался к себе в гостиницу. Ему открыл Оливен. На лице лакея явственно читалось какое-то сомнение, но он, принимая у хозяина плащ, шляпу и шпагу, хранил молчание. Рауль пытливо посмотрел на Оливена, но тот отвел глаза. - Что случилось, Оливен? - Господина ждет дама,- пролепетал лакей.- Но она не велела докладывать о себе. - Не велела? Но кто она такая, чтобы приказывать тем, кто мне служит? - Это я, господин виконт,- проговорила дама, выступая из полумрака комнаты.- Я, Луиза де Лавальер. - Вы!? Вы здесь?! Вы посмели!..- Бражелон беспомощно опустился на кушетку, не сводя глаз с бывшей супруги. - Я посмела, Рауль. Я посмела, чтобы задать вам один единственный вопрос: как мой сын? - Он не ваш сын, вы бросили его!- машинально пробормотал совершенно ошеломленный виконт. - Пусть будет по-вашему. Но умоляю вас, ответьте мне! - Робер здоров. - Он... он вспоминает обо мне? - Он давно забыл, что у него была мать,- с поразившей его самого мстительной радостью ответил Рауль. - Забыл? Что же, я заслужила это забвение,- Луиза не скрывала слез. - Как и то, каким вас удостоят и остальные ваши дети,- хмуро бросил Бражелон, невольно показывая, что он осведомлен об отношении Луизы к ее детям от короля. - Мне нет прощения, я знаю, Рауль,- она сжала руки, - но скажите хотя бы, что вы не сожалеете о том, что было у нас в юности. - Зачем вы пришли, сударыня?- Бражелон посмотрел ей прямо в глаза.- Вам приятно видеть, что я не могу вас простить и по сей день? Вам хочется удостовериться, что моя жизнь больше всего похожа на ад? Вас не здоровье Робера волнует, вас волнует, способен ли я простить вашу измену. Чего вы добиваетесь? Зачем вам нужно мое прощение, если вас так любят? Вы можете получить индульгенцию от самого папы, но вы никогда не получите от него развод. Луиза, Луиза, теперь я прошу вас: уйдите и больше никогда не появляйтесь в моей жизни и в жизни моего сына. Иначе, и это я вам обещаю, я сумею проклясть вас. - Но простить... - Никогда! Потому что, простив вас, я предам все свои идеалы. Уничтожу последние принципы своей жизни... Вы спросили, не сожалею ли я о прошлом. Я сожалею лишь о том, что не слышал своего отца, что не поверил его знанию жизни и людей. Если бы я мог вернуть все назад, я бы ограничил наше знакомство той встречей в Блуасском замке, я не стал бы просить графа де Ла Фер о аудиенции у короля и не стал бы настаивать на нашем браке. Вы бы остались просто юношеской влюбленностью и светлым воспоминанием о детстве. Так было бы лучше для всех. - Но у вас бы не было Робера!- воскликнула Луиза, цепляясь за этот последний довод. - Вы ошибаетесь: так бы звали моего наследника от другой женщины, выбранной для меня по законам династических браков. - Вы не были бы с ней счастливы без любви!- воскликнула Лавальер. - Но я не был бы несчастлив от ее неверности,- парировал Рауль,- вставая и давая понять Луизе, что разговор окончен.- Прощайте, мадам,- он чуть поклонился,- уверен, что мы с вами виделись в последний раз. - Рауль! - Хватит! Я не желаю слышать свое имя из ваших уст. Для вас я чужой, совершенно незнакомый вам человек. В этом мире мы больше не встретимся. Он позвонил и сделал знак Оливену проводить непрошеную гостью. Потом подошел к окну и из-за занавеси проследил, как она уселась в портшез и как слуги поспешно унесли его. - Вот теперь, действительно, все кончено,- прошептал Бражелон. Но ни радости, ни удовлетворения он от этого не получил. Осталось только тяжкое ощущение бесцельности собственной жизни.
Констанс1: Тяжелая сцена, безысходная.
Констанс1: А официально Луиза -жена Рауля. То , что она признанная фаворитка короля-не повод для развода. О времена! О нравы!
Стелла: Ну, теперь времена не лучше. Своих задвигов в законах тоже хватает.
Орхидея: Всё в одной фразе: "Времена не выбирают, в них живут и умирают."
nadia1976@ukr.net: А мог бы Рауль, ну так, чисто гипотетически, убить Луизу в припадке ревности, еще там в спальне, когда он вернулся домой, а она пришла с гм... Ну вот тогда. Она его супруга, она нарушила все, что только можно нарушить. И Рауль не выдерживает... Вот пишу и думаю, нет, не может. И не потому, что он - дрожащая тварь, нет, просто он настолько выше этой гнусности, что просто с отвращением отворачивается от всего этого...
Констанс1: Да к Раулю как и к Атосу грязь не прилипает.
Стелла: А я там дальше и объясню, почему не мог.
Констанс1: А, по-моему, Атос если бы застукал свою Анну на банальной измене, убивать бы не стал.Оскорбление себе лично , он бы простил.Особенно, если бы не запиралась и не врала. Лжи граф не терпел. Он бы соблюл приличия, назначил бы согрешившей супруге содержание и отправил бы в какое-нить дальнее именьице. А сам бы продолжал оставаться графом Де ЛА Фер. А со своим внутренним страданием он бы справился со временем. В нем ведь ,действительно, железный стержень.
Стелла: Констанс1 , я тоже считаю, что обычную измену Атос бы пережил относительно легко: ну, так он не первый и не последний муж, кого увенчали рогами: это повод относится в дальнейшем к женщинам с известной долей цинизма, но не делать из этого вселенской трагедии. Я думаю, он бы в этом случае наградил ее ребенком, потом этого бы ребенка и отобрал и воспитывал наследника. А жену или выгнал или держал бы на предмет рождения детей, пока не обеспечил бы род надежным потомством. А сам бы в дальнейшем смотрел на любовь, как на ненужное украшение в браке.
полная версия страницы