Форум » Наше творчество » Хозяйка с улицы Феру » Ответить
Хозяйка с улицы Феру
Viksa Vita: UPD: Отредактированный и несколько измененный текст в удобном виде можно читать здесь: https://litnet.com/account/books/view?id=49309 Здрасьте. В общем я... это самое... десять лет спустя от сотворения Дюмании решила написать фанфик. Точнее, ничего я не решала, он сам пришел, как это обычно и бывает. За сим во всем прошу винить, как водится, графа де Ла Фер. Выложить текст здесь - для меня большая и страшная ответственность, тем не менее я это сделаю, потому что где же ему еще быть, как не у себя дома. Предупреждаю, что в данном тексте есть некоторые хронологические неточтности, как и несостыковки с первоисточником. Они тут неспроста. Пишите, дорогие дюманы, если найдете иные ляпы и неувязки, в матчасти я не очень сильна. На данный момент выкладываю готовую первую часть, остальное в процессе. Специальные спасибы милостивым государыням Стелле и Натали за моральную поддержку и дельные замечания. Уф. Сели на дорожку. Поехали.
Viksa Vita: Глава тридцать четвертая: Tретий день заключения Вдова Лажар никогда не подозревала, что, не страдая недомоганием, способна так долго спать. На третий день своего вынужденного заточения она опять проснулась неимоверно поздно - часы пробили десять утра. Уже знакомый ритуал со служанкой, умыванием и одеванием прошел в точности, как и вчера. Как и вчера, госпожа Анна ждала ее в гостиной за завтраком. - Как спалось вам сегодня, моя милая? - повторила свой вчерашний вопрос хозяйка дома. - Мне никогда не спалось так сладко, как у вас, сударыня, - честно ответила вдова. - Вы делаете мне приятно. А как вы нашли метра Божура? - Чудесный портной, - снова не покривила душой вдова. - он обещал исполнить заказ в течении трех дней. Даже в нашей солнечной Испании портные не шьют так быстро. Но мне не хватало вас вчера, вы, должно быть, поздно вернулись домой. - Да, да, под вечер, вы уже спали. Я была в церкви, а потом встречалась со своим духовником. - Я так давно не бывaла в церкви, - с грустью сказала мадам Лажар. - Не сомневаюсь, что в самом скором времени все образуется, и вы снова сможете посещать церковь тогда, когда захотите. - Вы думаете? - с надеждой спросила вдова. - Я в этом уверена. Однако многое зависит от вас самой. - Что вы имеете в виду? - не поняла вдова. - Видите ли, милая синьора, возможно, я смогу помочь вам. Несмотря на дядины наставления ни о чем вас не расспрашивать, я все же решила поступить ему наперекор. - Не понимаю. - Я помогу вам, обещаю, я успела вас полюбить. Выпустить вас не в моих силах, но я могу втайне от дяди написать вашему покровителю или послать за ним. Впрочем, подумайте сами, как вам стоит поступить. - За каким покровителем вы хотите послать? - вдова снова запуталась. Не было никакой возможности, чтобы Анна подслушала беседу с метром Божуром. Говорили они предельно тихо, соблюдая все предосторожности, вдова была в этом убеждена. Значит, племянница герцога намекала на другого человека. Но на какого? Вдова задумалась, но ни к чему не пришла. Честно говоря, ей надоело играть в эту игру. Анна приблизилась к ней и нежно коснулась ее руки. - Если вы доверитесь мне и все расскажете, я вам помогу. Но я должна предупредить вас, что ежели вы будете хранить молчание, мой обстоятельный дядя начнет долгий и затяжной процесс разбирательства, и камня на камня не оставит, пока все не выяснит. Но он очень занятой человек, и это может длиться долго. Неделю, месяц, два месяца... - Я не понимаю вас, сударыня, - хоть голос Анны был все так же мягокг и сладок, по коже мадам Лажар пробежали мурашки. - Неужели, моя милая? - глаза Анны недоверчиво сузились, и в них промелькнул холодок, но тут же уступил место знакомому небесному сиянию. - Но вы же так хорошо владеете французским. Вдова инстинктивно съежилась в кресле. - Я же вижу, моя дорогая - вы такая же испанка, как я англичанка, - доверительным тоном сказала Анна без малейшего упрека. - Неужели вы станете это отрицать? Мадам Лажар собралась отрицать, но словно язык проглотила. Прозрачный взгляд племянницы герцога будто приковал ее к спинке кресла. - Но это ничего не значит, - продолжала племянница. - Я не доложу герцогу о том, что ваше французское происхождение стало мне известным. Но кто вы, моя милая? Кто ваш покровитель? Кому вы служите? Скажите, и мы тотчас же напишем ему. Дядя не должен ни о чем знать. Клянусь Богом, я сохраню вашу тайну. Я умею хранить тайны, поверьте. Прекрасные глаза Анны словно приглашали довериться. Вдова окаменела под ее взглядом, не в силах отвернуться. Мадам Лажар не прочь была поверить, она даже готова была все рассказать прекраснодушной женщине, но тайна не принадлежала ей. А ведь однажды раскрыв чужую тайну, она чуть не послужила причиной гибели своего постояльца. Больше она так не поступит, пусть даже еe пытают. Но Анна, напротив, имела вид самый доброжелательный. - Я не могу вам ничего рассказать, - с печалью призналась вдова. - Даже вам. - Вы не доверяете мне, - произнесла Анна в отчаянии. - Но, о, как же я вас понимаю! Вы и представить себе не можете насколько! На вашем месте я бы тоже не стала доверять незнакомке. Вдове показалось, что она задела чувства своей гостеприимной хозяйки и решила оправдаться: - Ах, сударыня, вы более не незнакомка для меня. Я тоже полюбила вас, и все бы вам рассказала, но тайна эта не принадлежит мне. Анна опустила глаза, и когда зрачки ее скрылись за длинными ресницами, вдова почувствовала внезапное облегчение, будто вноь обрела свободу над скованными членами собственного тела. - Я признаюсь вам, - с тяжелым вздохом сказала племянница герцога. - Я поступила бесчестно. Но думала при том я только о вас. Вы оказались втянуты в бессовестную игру. Вы ведь тоже жертва обстоятельств и чужой воли, не так ли? "Тоже"? Неужели мадам Лажар не единственная жертва в этом доме? - Что вы имеете в виду? - повторила совсем запутавшаяся вдова. - Как же я виновна пред вами! - воскликнула Анна, словно снедаемая муками совести. - Мне нет прощения. И все же осмелюсь, да, я осмелюсь просить вас: обещаете ли вы простить меня, если я признаюсь вам? Простить во что бы то ни стало и несмотря ни на что мой ужасный поступок? Девушка заломила руки в умоляющем жесте. Даже человек с камнем вместо сердца простил бы заранее все, что она бы ни натворила, завидев ее в этот момент. А сердце мадам Лажар, как известно, вовсе не было каменным. - Я уже простила вас, вы ведь так добры ко мне, - заверила мадам Лажар. - В таком случае, знайте же, что я нашла вашу переписку. Сердце мадам Лажар пропустило удар. А потом еще один. Она даже вскочила с кресла и нависла над хрупкой девушкой в угрожающей позе, совсем ей не присущей. - Как вы могли?! Будто заломленных рук не было довольно, Анна упала на колени. Она закрыла лицо руками и затряслась всем телом в безутешных рыданиях. - Я знала, знала, что вы не простите меня! - вскричала она так, словно от прощения мадам Лажар зависело все ее будущее. - Но почему? Зачем вы это сделали? Я же доверяла вам! - Ради вас! Только ради вас! Я хотела помочь вам и уберечь вас от дяди! Я ведь знала, что вы, такая гордая и независимая, сама не попросите моей помощи. Несчастная я женщина. Вдова Лажара не знала, что и думать. Рассудок твердил ей об опасности, но сердце ее сжималось от боли при виде этой кающейся грешницы. А разве сама она не читала чужой переписки? Разве не залезла она в ларец господина Атоса и не заглянула в его семейный архив? Почему же должна она бросать камень в ту, что чистосердечно призналась в своем проступке? Мадам Лажар, как всегда, прислушалась к сердцу, игнорируя ум. - Не переживайте вы так, сударыня, я прощаю вас, - сказала она, смягчаясь. - Но умоляю вас, поднимитесь с колен. Анна сперва подняла заплаканное лицо, которое тут же озарилось улыбкой, пока еще неуверенной. - Неужели вы простили меня? - Кто я такая, чтобы обвинять вас? - Вы простили! Простили меня! - Анна встала во весь рост и бросилась на шею мадам Лажар. Вдова покраснела. Сердце ее расплавилось совсем. Неужто ее персона действительно так заинтересовала эту удивительную девушку? Вдову можно понять: стоит человеку почувствовать себя значимым в чужих глазах, и он становится податлив, как глина. - И в любом случае, - вновь начала умиротворенная Анна, - ваша переписка осталась мною совершенно непонятой. В первом письме безымянная женщина кратко просит ее величество помочь супругу в деле о Мантуанском наследстве. Вместо имени проставлены пробелы. Неужели его писала моя тетка? Но я знаю ее почерк. Второе же письмо зашифровано и разобрать его я не смогла бы, даже если бы захотела. Я ничего не поняла. Следует отдать должное мадам Лажар: сама она, мучимая совестью за то, что однажды сунула нос в чужую переписку, с тех пор больше ни разу так не поступала. Ей осталось лишь мысленно боготворить епископа Люсонского и господина Арамиса за их предусмотрительность. - Кто писал эти письма? Кому они предназначены? Неужели до того, как дядя остановил вас, вы собирались просить аудиенции у ее величества? От чьего имени? Анна вдруг сделалась напористой. Даже слишком напористой. Вдова вспомнила слова метра Божур о своенравности хозяйки дома и опять почувствовала смутную опасность. - Сударыня, я хотела бы рассказать вам, но, поверьте, это не в моей власти. Не спрашивайте, я ничего не скажу, хоть это и может мне помочь. Анна умерила свой пыл, снова становясь грустной. - Вы игрушка в чужих руках. Вы действуете, сами не зная, во что ввязались. Когда-то это было правдой, но не теперь. - Я отдаю себе отчет в своих действиях, - сказала уязвленная вдова. Анна внимательно посмотрела на нее, видимо, решая, как поступить дальше. - Значит, вы хотите остаться жертвой. Вечной жертвой, гонимой, преследуемой, презираемой всеми! Несчастная женщина! Резко дернув головой, Анна подошла к окну и отворила его, словно задыхаясь. Все ее движения выражали невыносимую боль. Вдове даже на миг померещилось, будто девушка собралась выброситься из окна. -Что с вами? - перепугалась мадам Лажар. Превозмогая себя, Анна начала говорить. - Я расскажу вам, поскольку, несмотря на наше краткое знакомство, я вижу: вы женщина достойная уважения, и способны оказать уважение другому человеку, даже плохо зная его. Я младшая дочь обедневших, но благочестивых дворян. Однажды в наше скромное поместье пожаловал один знатный господин. Весь день он искал моего общества, за ужином попросил усадить его рядом со мной, и во время ужина делал отчаянные попытки привлечь мое внимание, пытаясь коснуться то руки моей, то... колена. После десерта он пригласил меня прогуляться по саду. Я тщетно искала взглядом поддержки отца - возможно, он возомнил, что вельможа этот женится на мне, прими я его ухаживания. Отказать было неприлично, и мы вышли в сад. Там он... ах, боже, боже..., - Анне стало трудно говорить, и она оперлась руками о подоконник, мучительно склонив голову. - Не продолжайте, сударыня, вам больно от воспоминаний, - со слезами в голосе сказала вдова. - Нет, я должна продолжить. Я должна, наконец, заговорить об этом, и именно перед вами, перед незнакомым человеком, облегчить душу. Итак, я закончу свой печальный рассказ. Дворянин набросился на меня, подобно голодному тигру, я стала отбиваться, и ударила его веером по лицу с такой силой, что у него носом пошла кровь. Этот человек привык получать все, чего ему хотелось, и ни в чем не знал отказа. Должно быть, оскорбление, нанесенное ему, оказалось сильнее той отвратительной страсти, что он испытывал ко мне, и он вернулся в дом и попросил отойти на ночлег. Наутро он уехал. Но на этом его козни не закончились. С тех пор по всей округе он распространил слух о том, будто бы ночь, проведенная им в нашем доме, была проведена им не в одиночку. Теперь вы понимаете? - Да, да, понимаю... - выдохнула вдова, ужасаясь услышанному. - Этот бессовестный человек запятнал слухами вашу девичью честь и никто в округе не хотел брать вас в жены. - Вы невероятно умны, милый друг. Наша округа была очень мала и слухи разлетались по ней быстрее ветра. Дворянин этот был сеньором в нашей местности, и никто не посмел бы перечить ему и подвергать сомнению его слова. С моим будущим было покончено. - О, боже, сколько вы пережили, бедная, бедная! Вы как библейская святая, точно как Иосиф прекрасный, - вдова запнулась, осознавая неуместность сравнения, - только в вашей истории все было наоборот, и мнимый плащ благочестивой женщины остался в руках самого Потифара. - Ах, как же вы образованы! Я так долго пыталась вспомнить, что напоминает мне мой кошмар, но никак не могла уловить. Недаром я доверилась вам. Повинуясь нежному порыву, вдова подошла к страждущей девушке и обняла ее за плечи. Анна покорно склонила голову на грудь вдовы - должно быть, ей тоже не хватало материнского тепла. Если бы случайный путник, проходящий в этот момент по площади, поднял взор на окно во втором этаже дома из красного кирпича, ему представилась бы картина, поражающая воображение своим евангельским величием, и впору случайному путнику было бы запеть Магнификат. Ибо две женщины, подобно Марии и Елизавете, повстречавшихся в иерусалимских горах, стояли у окна в благостном объятии и глядели на чистое зимнее небо. Они были столь же одиноки, сколь горды, посреди жестокого мира, принадлежащего не им, а мужскому беззаконию; но, несмотря на все невзгоды, нашли утешение друг в друге. - И теперь вас собираются заточить в монастырь? - спросила вдова, гладя Анну по голове. - Вот именно, заточить. Впрочем, что моей родне остается делать? У них не хватает средств, чтобы обеспечить мне безбедную жизнь - после смерти родителей их небольшие владения и капитал отойдут старшим братьям и сестрам, а их у меня шестеро. Испорченный товар непригоден, и мне остался только один путь. - Как скверно. Стать монахиней, не желая этого... Но все же, все же, сударыня, быть может, господь явит вам свою милость, и вы найдете счастье в тиши и уюте монастырской обители. Быть может, в материнском лоне церкви вы обретете то, о чем и мечтать не могли. Вдова почувствовала, что Анна снова дернула плечами, будто не сдержав раздражения. Но, когда девушка повернула лицо к мадам Лажар, в ее облике царила благость. - Вы думаете, это возможно? - Неисповедимы пути господни. Быть может, неспроста вам, как древним мученницам, были ниспосланы такие жуткие испытания. Пережив их, вы очиститесь, став невестой Христовой. - Как вы благочестивы! То же самое говорит мой духовник, отец Огюст. - Отец Огюст? - вдова насторожилась. Ей был знаком брат Огюст, но вряд ли он стал бы называться отцом, не окончив семинарии. Должно быть, речь шла о другом человеке. - Он еще очень молод, но талантлив и обещает стать когда-нибудь епископом. - Видите, вам уже повезло. Духовник так важен для благородной дамы. - Мне стало легче, - сказала Анна, отстраняясь от вдовы. - Вы направили меня на верный путь. Я чувствую себя лучше. Анна поцеловала хозяйку с улицы Феру в щеку и, будто испытывая слабость, вновь села за стол. Как раз принесли шоколад. Вдова никогда прежде не пробовала этого нектара богов, лишь слышала о нем. Несмотря на потрясение, причиненное ей только что рассказом молодой женщины, она не смогла отказаться от соблазна и пригубила горячий и терпкий напиток. Однако шоколад оказался слишком горьким и густым. К тому же, мадам Лажар больно обожгла себе нёбо, отчего прикусила язык. Внезапная боль будто выхватила ее из дурмана, навеянного речами ее новой знакомой. Может быть, именно поэтому вдова вдруг задумалась о том, что не нашло объяснения в рассказе Анны. Ho теперь праздное любопытство смешалось в груди вдовы с искренним состраданием к участи ее юной покровительницы. - Но, сударыня, - осмелилась спросить мадам Лажар. - В таком случае, как вы оказались в самом центре Парижа? - Ах, это... - Анна смаковала шоколад с заметным наслаждением. - Покуда мне подыскивают подходящее аббатство, отец посчитал, что будет лучше, если я буду находиться подальше от дурных языков. Лучше для меня и лучше для семейной чести, изрядно подпорченной моей историей. И я не могла не согласиться с ним. Но даже если бы я не согласилась, мне ничего не оставалось, кроме как исполнить волю отца. Его светлость герцог Неверский, будучи нашим дальним родственником, милостиво согласился принять меня в одном из домов, принадлежащих ему в Париже. - Ваш отец сослал вас? - снова подивилась вдова человеческой жестокости. - Сослал вас, ни в чем не повинную юную девушку, оторвав от родного дома? Все это казалось вдове высшим проявлением бессердечия. Пожалуй, вельможа из истории Анны вместе с ее отцом могли поспорить с герцогиней Неверской в отношении к людям, к которым они проявляли благосклонность. Убить мужчину или оклеветать женщину - что хуже? Вдова не знала ответа и на этот вопрос, но внезапно почувствовала, как разболелась у нее голова. - Вам опять дурно? - заботливо спросила Анна. - Простите, что взвалила на вас тяжкий груз моих несчастий. Но в этом огромном и пустом городе мне больше не с кем говорить. И даже мой духовник, представьте, даже он как будто движим любопытством, а не истинным участием во мне, и лишь желает выпытать у меня скабрезные сведения. Но давайте больше не будем об этом. Вы устали. Отдохните немного. Отдыхать? Сколько можно отдыхать? Но, прислушавшись к себе, вдова поняла, что ей и впрямь не помешало бы одиночество. - У меня разболелась голова, - призналась вдова. - Я отпускаю вас, моя милая. Идите к себе. Подумайте о моем предложении. У вас есть время все решить и поступить так, как вам угодно. Взяв мадам Лажар под руку, хозяйка дома сопроводила ее в спальню и распрощалась с ней. Оставшись в одиночестве, мадам Лажар посчитала, что ей необходимо как следует все обдумать, но неожиданное предложение Анны, ее признание и скорбный рассказ совершенно смутили и запутали вдову. С жалостью к Анне и участием в ее судьбе мешались заботы, страхи, волнения, подозрения, где-то дальше мелькали все пережитые потрясения, все эти письма, наследства, мушкетеры, герцоги и герцогини. Мысли вдовы совершенно не поддавались какому-либо порядку. Махнув на все рукой, мадам Лажар легла в постель. Ураган спутанных мыслей и чувств вскружил ее, засосал в воронку и выбросил в пучины сна.
Стелла: Неужто Анне понадобится столько же дней на "соблазнение" вдовы, как и, впоследствии, на Фельтона?
Viksa Vita: Стелла пишет: Неужто Анне понадобится столько же дней на "соблазнение" вдовы, как и, впоследствии, на Фельтона? Это было бы слишком предсказуемым. Мы же не ищем очевидных путей
Констанс1: Интересно, что милейшая Анна подмешала в горячий шоколад мадам Лажар? А бедного Атоса, самого богатого и знатного дворянина неназванной провинции ее лживая фантазия превратила в насильника-неудачника и болтливого и мстительного подлеца. На обьект своей ненависти она перенесла свои собственные качества.
Armande: А бедного Атоса, самого богатого и знатного дворянина неназванной провинции ее лживая фантазия превратила в насильника-неудачника и болтливого и мстительного подлеца. Здесь с самого начала некоторые нескладушки в истории, рассказанной Анной. Девушку подобным образом скомпрометировать было невозможно без ущерба для репутации собственно клеветника. Это - абсолютно дуэльное дело. Чести девушки не могло a priori ничего угрожать из-за ночлега в доме постороннего - она под родительским кровом и под покровительством отца. Вот если бы ее удалось заманить в дом этого дворянина без сопровождения старшего родственника (или родственница), и она была бы вынуждена провести там ночь, то это да! Полный кошмар! Кстати, именно так и женился на Кэтрин Маннерс, богатой наследнице, Бекингем-старший. А так Анна даже, видимо, и не заморачивается сочинить что-либо более правдоподобное!
Viksa Vita: Armande допустим что это не автор накосячил :) Bы думаете, Анна была настолько сведуща в этикете и знала о том, о чем вы говорите? Или в то время подобные казусы и что с ними делать было достоянием общественности? (то есть Анна "не заморачивается" или в самом деле не знает таких подробностей?) И еще вопрос: если дама провела ночь одна под крышей дворянина, то только ее честь запятнается, а его -нет?
Viksa Vita: Глава тридцать пятая, в которой снова обсуждается одежда По истечении четвертого дня заключения вдовы Лажар в доме на Королевской площади, того самого дня, о котором автор, кем бы он ни был, еще не поведал читателю, почтенный метр Божур вот уже в третий раз стучал молоточком в дверь дома на улице Феру. Ho в этот раз из-за дверей наконец раздались шаги, скрипнул засов и дверь открылась. На пороге стоял угрюмый человек, должно быть, слуга. - Дома ли господин Атос? - спросил метр Божур. Слуга кивнул, но не сдвинулся с места. - Можно ли мне с ним увидеться? Молчание было ответом. - Ах да, разрешите представиться, я метр Божур, довольно известный портной. У меня безотлагательное дело к господину Атосу. Слуга снова кивнул и закрыл дверь перед носом известного портного. Опять раздались шаги, опять открылась дверь. K почтенному метру вышел сам хозяин дома. Точнее, временный его хозяин. Окинув господина Атоса наметанным глазом, метр Божур пришел к выводу, что подмастерье был прав: любая ткань, даже грубое сукно, на этом человеке смотрелась бы выгодно. Господин Атос был одним из тех редких потенциальных клиентов, которые своими природными данными придают дороговизну всему, что закажут, тогда как обычные клиенты набивают себе цену платьем подороже. - Что вам угодно? - спросил потенциальный клиент. - Поговорить в тишине, сударь, - ответил портной. - Я не заинтересован в ваших услугах и в данный момент занят, - несколько оскробительно ответил мушкетер. - Но в ваших услугах заинтересован я, сударь, - ответил уязвленный метр, не привыкший к такому обращению. Безупречные брови господина Атоса вскинулись, но метр Божур предупредил дальнейшее потенциальное пренебрежение: - И не только я, но и ваш друг, господин Арамис. - Вы ко мне от Арамиса? Ему вздумалось подарить мне новый камзол в счет его аванса? Метр Божур пожал плечами. - Если вы соблаговолите впустить меня в дом, сударь, я все вам объясню. На улице промозгло, а я уже не молод. Атос отворил дверь и пропустил старика, указывая ему на вход в гостиную мадам Лажар и на стул. На столе стояло несколько пустых бутылок вина и две запечатанные. Поскольку приятелей господина Атоса не было видно, метр Божур резонно заключил, что мушкетер пил в одиночестве. Метр Божур сел за стол, ожидая вопросов, но ничего не услышал. Господин Атос налил себе вина, откинулся на спинку стула и продолжил занятие, от которого его бесцеремонно оторвали. Портной прокашлялся. - Господин Атос, я принес вам вести от вашей почтенной домовладелицы, - многозначительным и даже торжественным тоном официального посла заявил он. В ту далекую пору заговоры и интриги были в моде. Каждый суконщик и каждая прачка мечтали оказаться в сетях какого-нибудь заговора, который впоследствии оброс бы легендами и превратился бы в семейное предание, которым внуки и правнуки будут развлекать друг друга длинными зимними вечерами у камелька. Именно такой шанс неожиданно выпал метру Божур, и он намеревался извлечь из него максимальную выгоду. Поэтому метр Божур ожидал надлежащей реакции на сведения, которые принес мушкетеру; какого-нибудь возгласа, безудержной радости, злости, взволнованности, удивления, на худой конец; некоего отражения в господине Атосе значимости той вести, в важность которой уже уверовал сам метр Божур. Но никакого резонанса не последовало: господин Атос, к великому разочарованию посыльного, лишь еле заметно кивнул головой и продолжил пить. - Вы хотите узнать, где она находится? - Не сомневаюсь, что вы без промедлений мне об этом сообщите. - Судя по всему, дело непростое, жизни мадам Лажар может угрожать опасность. Подобно тому, как опытный романист пытается разбавить драматической таинственностью вынужденное описание архитектурного строения, метр Божур попытался внести интригу в скучное действие. Но действие упорно отказывалось расцветать. Господин Атос хладнокровно продолжал пить, лишь изредка поднимая рассредоточенный взгляд на пожилого интригана. - Знайте же, сударь, - с некоторым раздражением произнес метр Божур, - что ваша квартирная хозяйка пребывает под домашним арестом. Господин Атос снова медленно кивнул, не проявляя ни малейшего интереса к судьбе заключенной. Чем сильнее хладность собеседника, тем острее желание говoрящего расшевелить его. Метр Божур продолжил нагнетать события: - Тайными путями нам удалось встретиться позавчера, и пленница, доверив мне дело огромной важности, велела передать вам, что жизнь господина Арамиса находится в опасности. Мадам Лажар, этой блестящего ума женщине, удалось выяснить, что наемных убийц за головой господина Арамиса послал не Потифар, а сама его супруга. Мне невдомек, что означает сей тайный шифр, но мадам Лажар уверяла, будто вы обладаете ключом к нему. Но именно поэтому мадам Лажар не передала письма по назначению, посчитав, что господин Арамис сам должен решить, как поступить с ними и с супругой этого Потифара. Эти слова все же произвели должное впечатление на господина Атоса, который, опустошив содержимое своего стакана, наконец остановил взгляд на почтенном метре. Взгляд этот был тяжел и мрачен. - Супруга Потифара, - Атос странно усмехнулся. - Какое удачное сравнение. Что ж, я ничуть не удивлен. Бедный Арамис, его ждет очередное разочарование. - Да, господину Арамису угрожает опасность, - довольный собою, повторил метр Божур. - Где сейчас находятся письма? - спросил Атос. - Насколько мне известно, они остались у храброй мадам Лажар, рискнувшей собственной... - И где же находится мадам Лажар? - наконец задал самый главный вопрос гоподин Атос. - В доме у одной женщины, вроде бы племянницы какого-тоаристократа, бывающего при дворе. А именно, в третьем доме направо от въезда на Королевскую площадь, - произвел метр Божур эффектный финальный акорд. - Проклятие, - пробормотал Атос, что-то прикидывая в уме, - и снова женщина. Объясните: почему, находясь в доме у другой женщины, в самом сердце Парижа, другая женщина не может самостоятельно покинуть этот дом? Ей причинили физический вред? - Нет, сударь, мадам Лажар, слава Богу, цела, и даже, осмелюсь заметить, похорошела и набрала в объемах. Но дом окружен соглядатаями. Когда я выходил оттуда, я заметил подозрительных людей - они были вооружены. Должно быть, они сторожат все входы и выходы. Племянница действует сообща с врагами. - А вы как оказались в этом доме? - господин Атос трезвел на глазах, и трудно было представить, что все предшествующие этому разговору часы он провел в обществe шести бутылок вина без видимых следов закуски. Тут метру Божуру все же пришлось веpнуться к прозаическим элементам повествования: - Меня пригласила хозяйка дома, моя, как следует предпологать, в скором времени бывшая клиентка, сшить платье для ее гостьи, а на самом деле - пленницы. Но мы с мадам Лажар, старые и добрые знакомые, тут же узнали друг друга и, составив свой собственный заговор, решили оповестить обо всем, вас, сударь, прибегнув к вашей помощи. - Вы правильно поступили, - сказал Атос, нахмурив брови. - Но почему вы не пришли раньше? - Я стучал, но вас не было дома. - Обращались ли вы к господину Арамису? - Нет, вдова Лажар не назвала мне его адреса. - Прекрасно. А к господину Портосу? - Тоже нет, - тут метр Божур вспомнил о последнем поручении вдовы. - Мадам Лажар просила передать к тому же, что господин Портос ни в чем не виновен, и что действовала она, не согласовав с ним своих поступков. Атос снова кивнул, облачаясь с помощью слуги в мушкетерскую экипировку. Глядя на это, метр Божур немедленно представил себе рыцаря и оруженосца, готовящихся без промедлений выехать на помощь девственнице, заточенной в тюрьму, и уже воображал себе, как станет рассказывать об этом внуку, не забыв упомянуть безупречно разглаженные линии плаща, белые как снег батистовые манжеты и начищенные до блеска высокие ботфорты. - Сударь, неужели вы хотите собственноручно вызволять мадам Лажар из плена? - с восхищением спросил метр Божур, наконец удовлетворенный слагающимся перед его глазами семейным мифом. Но его ждало глубокое разочарование. - Нет, любезный, не сегодня. Через полчаса я должен принять пост в Лувре. Я и так потерял два дня службы и должен восполнить свое отсутствие дополнительными дежурствами. К тому же не вижу смысла набрасываться на людей посреди Королевской площади, не будучи уверенным в их количестве и намерениях. Я был ранен и пребываю не в лучшей форме. С двумя справлюсь, но на большее рассчитывать не могу. - А ваши друзья, господа Арамис и Портос? - Незачем впутывать их. Они и так натерпелись от супруги Потифара и импровизаций мадам Лажар, которые, впрочем, не были лишены толка. Я справлюсь сам. - Как же быть? - спросил удрученный метр Божур. - Когда ваше платье будет готово? - неожиданно задал встречный вопрос господин Атос. - Оно уже готово, сударь. Быть может, вам это покажется нескромным, но клянусь святым Фридолином, никто в Париже не шьет быстрее меня не в убыток качесту. Я собирался отнести его завтра, надеясь доложить почтенной мадам Лажар и о нашей встрече, чтобы успокоить ее и облегчить ее страдания. - Я сам отнесу его. - Вы?! - Если вы не против. Даже если мне не удастся освободить мадам Лажар, по-крайней мере, я унесу с собой эти растреклятые письма. - Но каким образом? - У вас же есть подмастерье, метр Божур? - портной подивился тому обстоятельству, что господин Атос запомнил его имя. - Есть. И не один, - гордо заметил почтенный метр. - Вот и отлично. Завтра утром я буду ждать вас с одеждой вашего подмастерья и платьем для мадам Лажар. Портной улыбнулся. - Но, господин Атос, позвольте возразить: затея обречена на провал. - Почему же? - Да потому, сударь, что оденьтесь вы хоть в лохмотья нищего с паперти Сен-Сюльпис и замарай вы лицо глиной, в вас все равно за три лье можно узнать благородного вельможу. Господин Атос почему-то побледнел. - Разве? - недоверчиво спросил он. - Это очевидно. Я не знаю, кто вы, но уж точно не простой мушкетер. Хоть метр Божур полагал, что делает приятное господину Атосу, тот выглядел так, будто ему было нанесено смертельное оскорбление. Метр Божур даже перепугался, что скрывающийся под мушкетерским плащoм вельможа собрался поколотить его, и потому поспешно решил сменить тактику: - Я хотел сказать, сударь, что это очевидно мне, ремесленнику, для кого детали осанки, телосложения и фактуры являются рабочим материалом. Мой взгляд профессионален и предвзят. Простые люди, вполне возможно, будут введены в заблуждение. - Вот и проверим, любезнейший, - решительно заявил Атос. - Завтра в девять утра сделайте так, как я сказал. Pасстроенный метр Божур решил про себя, что если лохмотья нищего и могли обвести вокруг пальца простых людей, то властный голос господина Атоса не обманул бы и распоследнего простофилю.
Armande: Viksa Vita пишет допустим, что это не автор накосячил :) Ну, скажем, вся эта история вполне укладывается в рамки "не заморачивается". Явно, Анна не слишком высокого мнения об уме вдовы-"графини". Bы думаете, Анна была настолько сведуща в этикете и знала о том, о чем вы говорите? Или в то время подобные казусы и что с ними делать было достоянием общественности? А это никакого отношения к этикету не имело. Это нормы общественной морали. Так что знать была просто обязана. Если подобное случалось, то единственным выходом была свадьба. Иначе каждый может думать что угодно, и репутация девушки разрушена. С пресловутым Бекингемом так и было - отец отказался принять дочь в свой дом, если она не станет женой будущего герцога. Скандал был ужасный. Весь двор "на ушах" стоял. если дама провела ночь одна под крышей дворянина, то только ее честь запятнается, а его -нет? Нет, конечно, если только он ее не похитил и т.д.. Патриархат же на дворе стоял. У мужчин честь в других местах хранилась. Во всем виновата женщина - не предусмотрела, не устояла, просто не подумала.
Стелла: Потому Атос в " Виконте" Атос и настаивал, чтобы Рауль встречался с Лавальер только с его разрешения. Частые посещения обязывали его, ставили Луизу в положение потенциальной невесты. А граф этого не хотел и боялся. А о том, чтобы молодые люди вообще оказались наедине: это мог быть уже повод!
Стелла: Viksa Vita, какая заманчивая глава. И что дальше? У меня есть парочку вариантов развития действия, но это достаточно традиционнно. С нетерпением жду вашей версии.
Констанс1: Armande , а нормы патриархальной морали живы и сейчас. Ну вспомните хотя бы песню В. Меладзе «» Девушки из высшего общества«» И даже не из высшего тоже у старшего поколения сохранились атавизмы подобных взглядов.
Armande: Констанс1, про песни Меладзе я не очень-то в теме , но в цивилизованном мире (то, что за его границами, не обсуждается))) такого уж махрового патриархата нет. Или на этом стараются не акцентировать внимание. А ведь в той же Англии в сер.19 в. жена де-юре считалась собственностью мужа, как лошадь или табуретка. Кстати, вспомнился фильм Копполы ''Крестный отец'', когда Майкл Корлеоне, находясь на Сицилии, просит разрешения у родителей девушки (Аполлонии) встречаться с ней. А потом они идут с ней по улице, как раньше говорили, на пионерском расстоянии, и в шагах десяти за ними следует буквально вся родня!
Viksa Vita: Armande пишет: Патриархат же на дворе стоял. У мужчин честь в других местах хранилась Это понятно :) Патриархат нашевсе. Просто вы сказали, что, оклеветай он женщину (по версии Анны), честь мужчины тоже пострадает, именно это показалось мне странным. То есть понятно и то, что будь у той женщины заступник - брат или жених - он бы вызвал оклеветавшего на дуэль. А если нет у нее такого? Тогда кто упрекнет клеветника? Интересуюсь чисто теоретически. В современно Израиле, очень продвинутом социально, женщина тоже является принадлежностью мужа, который покупает ее де-юре на церемонии свадьбы (хуппы). В современном иврите муж, "бааль" - дословно "хозяин" (а исконно, на древнем иврите, бог Ваал, но это уже другая история). И жена не может развестись с мужем по собственному желанию, а лишь только в том случае, если муж выгонит ее актом "гета". Слово развод "гирушин" - дословно означает "изгнание" (мужем своей жены). Так что мы недалеко ушли от сцены на охоте :) Впрочем, я думаю давно понятно, почему этот фик называется "Хозяйка (с улицы Феру)" :)
Рошешуар: Насчет того, насколько компрометирующим может быть свидание мужчины и женщины наедине (или даже в просто в узком кругу), вспомнились мне слова Екатерины Медичи, приведенные Маргаритой Наваррской в своих "Мемуарах": ...Во времена моей молодости мы свободно говорили обо всем на свете, и все благородные господа из окружения короля Вашего отца, господина дофина и герцога Орлеанского, Ваших дядей, в порядке вещей посещали покои мадам Маргариты, Вашей тетки, и мои собственные. Никто не находил это странным, поскольку в этом ничего странного и не было. Это она сказала в 1575 году. Сложно предположить, что патриархальность второй четверти 16-го века была менее махровой, чем в третьей и четвертой. Скорее всего дело не только в патриархальности. Здесь налицо поведенческий "модный" шаблон, который после некой "ренессансной распущенности" стал декларировать, с конца 16-го века и дальше - больше, фактически лицемерную чопорность.
Armande: оклеветай он женщину (по версии Анны), честь мужчины тоже пострадает, именно это показалось мне странным. То есть понятно и то, что будь у той женщины заступник - брат или жених - он бы вызвал оклеветавшего на дуэль. А если нет у нее такого? Тогда кто упрекнет клеветника? В случае с Анной есть отец - это понятно. Если родни нет, то есть опекун (сеньор, крестный), духовник. Есть моральное порицание. Суд, в конце концов. Когда женщина живет одна (слуги не в счет), то она не должна впускать в дом на ночь мужчину. Если ее хоть как-то заботят последствия. А честь мужчины может пострадать именно в моральном плане, если его обуяет желание оклеветать. В каком же еще? Если строго юридически, то это к кутюмам того времени. Везде по-разному. Интересно про брак в Израиле. А кроме религиозной церемонии, светского варианта нет? Типа мэрия, ЗАГС?
Viksa Vita: Armande Спасибо за уточнения. В том то и дело, что в светском прогрессивном Израиле до сих пор не существует светской церемонии брака! Абсурд еще и в том, что еврейка и не еврей или наоборот, не могут в вступить в брак путем религиозной церемонии. Следовательно, они как бы не могут вообще сочетаться браком в Израиле. Люди, которые "обвенчались" не через раввинат (еврейский религиозный институт), государстом не считаются законными супругами. Отсюда вытекают всякие монструозности, как гражданские бракосочетания в других странах, куда едут молодожены. Это очень долгая и болезненная тема в нашем обществе.
Armande: Рошешуар, посещать покои это одно, а провести там ночь - совсем другая песня! (Как будто надо обязательно ждать темноты!) Ну, по крайней мере, без необходимости на эту тему громко не кричали.
Armande: еврейка и не еврей или наоборот, не могут в вступить в брак путем религиозной церемонии. Следовательно, они как бы не могут вообще сочетаться браком в Израиле. т.е. оба брачующихся должны исповедовать иудаизм? (а если нет, то принять его?) А как с остальные? Мусульмане? Христиане? Мечеть или церковь?
Viksa Vita: Armande пишет: т.е. оба брачующихся должны исповедовать иудаизм? Гораздо хуже. Не исповедовать его, а подтвердить свои еврейские (галахические) корни. При этом они вовсе не обязаны быть религиозными и могут быть полными атеистами, но евреями. Мусульмане между собой и хриситане между собой брачуются в своих религиозных институтах. Как быть еврейке и мусульманину, или еврею и христианке, или просто еврею и нееврейке? Они едут сочетаться браком в Чехию или на Кипр.
Констанс1: Viksa Vita , Вы еще не упомянули, что территория Израиля до образования государства была Подмандатной Палестиной. Под британским мандатом. И нынешнее израильское право, это право Британской Империи, только за исключением отмены смертной казни. В самой Англии юридические институты и правоприменение изменились гораздо больше. А у нас законсервировалось Право Британской Империи+ прецедентное право.
Armande: Куда-то вдаль уводит с улицы Феру. Но еще один вопрос. Откуда у израильтян такая тяга к Чехии? У знакомых дочка туда учиться поехала. Я поняла, что там дешевле и проще. Но она хотя бы из "русских", ей с языком проще. А группа товарищей с ней туда же подалась, у которых со славянскими языками по нулям. И жениться почему в Чехии так хорошо? (Кипр хотя бы рядом).
Viksa Vita: Прошу прощения, но мы вернемся на улицу Феру. А точнее, на Королевскую площадь.
Viksa Vita: Глава тридцать шестая: Четвертый день заключения Проснулась мадам Лажар опять наутро, проспав часов восемнадцать. Ей снился странный сон. В огромной библиотеке отец Сандро, стоя на стремянке, копался в рукописях и подавал заинтересовавшие его манускрипты брату Огюсту, придерживающему стремянку. Сама вдова подпирала один из высоченных шкафов, наблюдая за ними с интересом. Высокие окна библиотеки были распахнуты, и соленый морской ветер трепал волосы присутствующих. Пахло рыбой и водорослями. - Не верьте ни единому ее слову, - говорил отец Сандро. - Блеф. Полный блеф. - Вы несправедливы, - протестовал брат Огюст. - В каждой тяжбе присутствуют две стороны. - И присутствует судья. - Вы возомнили себя высшим судией? - Почему же высшим? Лишь местным мировым. - Судья обязан выслушать обе стороны. - Я уже составил свое мнение на этот счет. - Слишком поспешно. - Зачем вы не стали адвокатом, брат Огюст, a подались в литераторы? - Что бы вы делали без меня, бессовестный вы человек? - Преспокойно бы творил, что хотел. - Вас заносит! Вас вечно заносит в крайности! История вас не простит! - Кто знает? - Я вам говорю, не простит! - Говорите, говорите, это вы умеете. - Но почему вы меня не слушаете? - Потому что вы крючкотвор, а не писатель. - Но послушайте же, здесь черным по белому написано, что суд вынес приговор этому вашему графу из Пикардии за самосуд без разбирательства. - Вот именно поэтому я вас и не слушаю. Вы и двух слов не умеете связать, чтобы без шероховатостей. - Но суть! - Что “суть”? - Она важна! - Кто сказал? - Летопись времен. - Покажите. - Что? - Да летопись вашу, давайте-ка ее сюда. Брат Огюст протянул свиток. Пробежав текст по диагонали, отец Сандро разорвал бумагу в клочья и развеял по ветру. - Что вы делаете?! - вскричал брат Огюст, пытаясь собрать обрывки бумаги. - Переписываю летопись, - как ни в чем не бывало, ответил отец Сандро. - Сумасшедший! Безумец! Как вам не стыдно?! Клочья бумаги кружились по ветру. Брат Огюст тщетно пытался поймать их, словно котенок, который хочет ухватить солнечный зайчик. - Вот вам и суть, - промолвил отец Сандро, как ни в чем не бывало, продолжая рыться в архиве. - Понимаете, брат мой, суть - она не в том, в каком году какого месяца судья Жан-Пьер назначил штраф размером в сто тридцать восемь луидоров подсудимому Жану-Батисту, а в том, что Жан-Батист, услышав приговор, подумал о том, что судья Жан-Пьер человек предвзятый, и что жена судьи, несмотря на их бурный роман с Жаном-Батистом, все же призналась Жану-Пьеру, что наставила ему рога. А значит, не суд то был, а месть. - Откуда вы только берете эти надуманные измышления? - Из жизни. - Чьей? - Да хоть вашей. - Моей? - Неужели вы станете утверждать, что вас не обольстила эта будущая или бывшая послушница? Брат Огюст забросил свое бесполезное занятие, и, снова оказавшись у стремянки, поднял пылающий гневом взор на отца Сандро. - Я беспристрастен к истории, - гордо заявил он. - Это вы, вы, отец Сандро, не скрываете своих чувств по отношению к никчемной домовладелице, никакого интереса для летописи времен не несущей. - Странный вы человек, брат Огюст, вы же сами откопали и принесли мне ее мемуары. - Дурацкое словоблудие глупой мещанки. Интересны лишь в качестве свидетельства эпохи и повседневной жизни от лица представительницы мелких парижских буржуа эпохи Людовика, в отличие от вас, Справедливого. Берите оттуда детали, но вычеркните ее саму, говорю я вам. Вы замарали ею весь текст. О читательницах вы хоть подумали? Кому интересно читать о себе самой? Редакторы ее не одобрят, готов держать пари. К тому же, она вечно путается под ногами и мешает сути дела. - Далась вам эта суть... возможно, возможно, - рассеяно пробормотал отец Сандро, увлеченный новой находкой. - Вот... смотрите... как интересно... мемуары господина де Куртиля де Сандра. Это знак судьбы! - вдруг вскричал отец Сандро и стремянка опасно покачнулась. - У нас с ним и имена похожие! Вдова Лажар была разбужена громким топотом копыт, криками и ржанием лошадей, что пробудили бы и мертвого. Спросонья решив, что королевские мушкетеры пришли, наконец, ей на помощь, она бросилась к окну, но лишь для того, чтобы выяснить, что сосед из дома напротив и его coтоварищи вернулись с какой-то пьянки, и, громко раздавая приказы слугам, хохотали и делились воспоминаниями о победах прошедшей ночи. Протерев глаза, вдова Лажар привычным уже движением дернула за сонетку. Затем появились камеристка, таз, кувшин, гребешок и одежда. "Я, кажется, схожу с ума", в который раз за этот месяц подумала мадам Лажар. События вчерашнего дня всплывали в ее памяти, покуда горничная расчесывала ей волосы. Но и сегодня, так же, как вчера, вдова Лажар не могла решить, что же ей делать. Рассказать ли правду госпоже Анне? Доверять ли ей? Не доверять? Подождать ли вестей от портного? Или, может быть, снова отправиться спать? По крайней мере во сне, кроме демоничегкого брата Огюста, ее никто не тревожил. Сомнения ее разрешились сами собой, поскольку госпожа Анна самолично вошла в спальню, чтобы справиться о самочуствии гостьи. Узнав, что голова более не причиняет даме неудобства, она пригласила вдову на завтрак. Как и вчера, и позавчера, за завтраком были фрукты, сыр, ветчина, хлеб, масло и легкое вино в хрустальном графине. Вдова ела, а Анна терпеливо смотрела на нее, будто не решаясь начать разговор и выжидая, покуда гостья не поделится своими выводами из вчерашней беседы. Когда собеседник молчит, тем более, если молчит он красноречиво, в свои права вступает внутренний монолог того, что сидит напротив. Вдова невольно принялась воскрешать в памяти историю, рассказанную вчера молчаливой сегодня собеседницей. Поскольку мадам Лажар, несмотря на свои годы и пережитые недавно события, все еще оставалась женщиной весьма наивной, ее не удивило то обстоятельстно, что молодая женщина живет одна в доме далекого родича. Ведь она и сама долгое время проживала одна, и никто не позволил себе усомниться в ее благочестивости, кроме господ мушкетеров. Гнев на всю сильную половину человечества внезапно обуял вдову, и в прекрасной Анне она увидела сестру собственных печали и позора. - Но теперь вы понимаете, почему я забочусь о вас, мой друг? – спросила Анна, словно прочтя ее мысли. - Мы, слабые женщины, должны держаться друг друга, иначе нам суждено из раза в раз оказываться во власти этих всесильных господ, которые вольны делать с нами все, что им вздумается. Я не знаю вашей истории, но мне не хотелось бы, чтобы и вас постигла та же участь жертвы. Вдова вздохнула. Подобные размышления не раз приходили в голову и ей самой. У мадам Лажар было много приятельниц, но ни одной подруги. Ни одной женщины, которой она могла бы доверить тайны, не связанной с чужими переписками, а с болью собственного сердца. Женщины не чурались вдову Лажар, потому что она не представляла для них опасности, они не видели в ней соперницу, и над благочестивостью ее порою даже посмеивались, сплетничая за ее спиной. Но они не откровенничали с ней, поскольку считали, что она не поймет их семейных забот, ведь у вдовы не было детей, муж ее вот уже несколько лет как почил, а во внебрачных связях она, слава богу, не была замечена. О чем же с ней говорить, кроме как о кружевах и ценах на рынке? Вдове захотелось дать понять молодой женщине, которая поделилась с ней самой сокровенной своей болью, что она разделяет ее чувства, но она не знала, как это сделать, кроме как поделившись собственным опытом. - Вы любили когда-нибудь? - спросила Анна, снова необыкновенным образом угадав мысли собеседницы. - Да, - впервые в жизни призналась покоренная такой интуицией мадам Лажар. - Надеюсь, ваш кавалер оказался пристойнее моего? - Дело в том, сударыня, что мой кавалер вовсе не мой. - Как такое возможно? - Он не замечает меня и я неинтересна ему. Для него я то же, что тень на полу, пыль на сундуке, мышь на чердаке. - Мужчина, завладевший вашим сердцем, слепой? Во второй раз за сутки вдове задали сей странный вопрос два разных человека. В самом деле, неужели она не достойна быть увиденной? - Нет, он прекрасно видит. Но, должно быть, не жалует женщин. Усилием воли Анна подавила улыбку и сделала вид, что не понимает, о чем толкует вдова, еще шире распахнув свои необычные глаза. - Насколько мне известно, этот человек пережил некую трагедию, связанную с женщиной, и это навсегда отвратило его от нас. Что повергает меня в печаль, ибо человек этот настолько прекрасен душой и телом, что будет невероятно жаль, если он не оставит потомства, настолько же прекрасного, как он сам. - Вам повезло, - сказала Анна, снова напомнив вдове об утраченной матери. - Берегитесь мужчин, что любят женщин слишком сильно. Вдова грустно усмехнулась. - Никто никогда не любил меня слишком сильно. Я не знаю, как это бывает. - Очень больно, - ответила Анна, закусив губу. - Настолько больно, что иногда и целой жизни не хватит, чтобы излечиться от ран. Я могу понять вашего кавалера, хоть и не желаю его понимать. Но что за трагедию пережил он? - Никому доподлинно неизвестно. История покрыта мраком. - Обман? Подлог? Измена? Предательство? Смерть? Бесчестие? - на бледном лице глаза Анны снова загорелись странным возбуждением. Вдове даже показалось, что ей доставляет удовольствие перечислять эти невзгоды. - Все это ужасно, но не настолько, чтобы отвратить человека от женщин навсегда. - Кто знает? - Я уверена, совершенно уверена. Вероятно, все дело просто в том, что ту роковую женщину он не смог забыть. И до сих пор любит ее так же, как и в первый раз, что бы она не совершила. Он любит ее так сильно, что в его глазах нет места ни для какой другой, как бы ослепительна та ни была. Дело не в вас, милый друг, а в том, что ваш кавалер по-прежнему влюблен в другую. Анна гордо выпрямила спину и в ее стати внезапно проявилось королевское могущество, словно она возомнила, что и сама могла бы стать той незабываемой особой, которая навсегда отвратит всех мужчин на свете от всех остальных женщин. Приходилось признать, что она была недалека от истины. Вдова вновь ощутила, как обращает в камень взор этой удивительной женщины, и отвела глаза. Будто спохватившись, хозяйка дома притушила то внутреннее пламя, которое, казалось, была вольна зажигать и гасить тогда, когда ей было угодно. - Теперь я понимаю, - сказала Анна, вновь превратившись в кроткого ангела. - Этот человек и заставил вас стать жертвой его обстоятельств. О нем, и ни о ком другом, вы печетесь, рискуя собственной жизнью. Его тайны вы бережете. - Отчасти вы правы, - вздохнула вдова, не решаясь вновь посмотреть в глаза собеседницы. - Но я никакая не жертва, да будет вам известно. Любовь не превращает женщин в жертв, а наоборот даже, придает им мужества и решительности, пусть она и безответна. Анна расхохоталась, и звонкий смех ее показался вдове зловещим. Похоже было, что ангельская маска упала с лица девушки, открыв ее настоящий облик: лицо взрослое, умное, опытное, как будто она познала много невзгод и немало побед, слишком ранних для ее возраста. Лицо это было не менее прекрасным, но гораздо более устрашающим. Вдова попыталась подобрать сравнение из Библии, которое подошло бы к этому перевоплощению, но вдруг поняла, что кроме безымянной жены Потифара, изуверки Иезавель и Иаили и Далилы,которых она в тайне от кюре грешно считала подлыми обманщицами, она не могла вспомнить ни одной сильной и грозной женщины, описанной на страницах священного писания. И все же, завидев новое лицо своей тюремщицы, мадам Лажар восхитилась им и посчитала упавшую маску кротости очередным знаком доверия, проявленного племянницей герцога к ее персоне. Эта сильная женщина, так много страдавшая и страдающая по сей день, вынуждена была найти в себе силы, чтобы противостоять тем козням, что плелись вокруг нее. Ах, если вдова покойного Лажара могла быть такой же отважной и уверенной в себе! Тогда, быть может, она однажды нашла бы в себе мужество, поднявшись по бесконечной лестнице, постучать в дверь своего постояльца. Анна вновь заговорила: - Вы хотите казаться наивной, мой друг. Но и в этом вам не провести меня. О, нет! Не притворяйтесь! Прожив несколько месяцев в Париже, даже я, жительница глухой деревни, пребывая вдали от двора, успела понять, что и самые опытные заговорщицы теряют бдительность, когда речь заходит о предмете их любви. Стоит стреле Амура попасть в них, и из блестящих интриганок они превращаются в глупых овечек, хоть им самим продолжает казаться, будто ими не манипулируют. Они думают, будто следуют велению собственной воли, а сами, словно марионетки, пляшут на нитях своих кавалеров. Но вы не из таких, даю вам слово. - Почему вы так думаете? - Да потому что вы так опытно разыгрываете простолюдинку, что даже я готова вам поверить. Услышав эти слова, вдова Лажар прыснула. - Вы смеетесь надо мной? - должно быть, Анна приняла ее реакцию за издевку. На ее бледном лице проступили красные пятна. - Однако вы имеете полное право. Да, вы старше меня, и мне есть, чему от вас поучиться. Честное слово, я никогда бы не додумалась изображать простолюдинку, прикидывающуюся испанской графиней, анонимно прибывшeй в Париж. Подобная конспирация является наивысшим мастерством интриги, и неудивительно, что вам удалось обвести герцога вокруг пальца. Впрочем, герцог не так уж умен, как вы сами убедились. Вчера вы слушали меня с таким искренним сочувствием, так прониклись моей историей, так убедительно внушали мне, что монастырь может быть благом для меня, а не только наказанием, что я поверила вам. Я! А я так подозрительна! Жизнь научила меня не доверять людям, а вам я поверила. Скажу вам честно, мне показалось, я убедила вас в своих добрых намерениях. Я была уверена, что взамен на откровенность вы поделитесь со мной и вашей историей, но вы продолжали играть. Так мастерски! Так профессионально! Как и подобает настоящей шпионке. Вы вызываете мое восхищение, сударыня, а нет женщины на свете, что способна была бы вызвать мое восхищение. Знайте же, что я преклоняюсь перед вами. Но кое что я все же угадала. И теперь я, а не вы, вынуждена просить вас о помощи. Признайтесь, моя милая, вы ведь человек епископа Люсонского? - последняя фраза юной Анны была сопровождена таким горделивым упоением собственной проницательностью, что вдова Лажар не выдержала. На этот раз вдова расхохоталась в полный голос. Она смеялась громко и от всей души, заполняя смехом гостиную. Смех ее вырвался из приоткрытого окна, вылетел на площадь и, сливаясь с легким ветерком и с взмахами крыльев голубей, пролетел над кровлями города Парижа, зацепив две башни собора Парижской Богоматери, так что даже сам отец Виктор, корпевший над многостраничным трудом, на миг оторвался от бумаг и прислушался к потревожившему его звуку. "Человек, который смеется", - подумал святой отец и вернулся к работе. - Что же мне еще делать? - содрогаясь от смеха, ответила хозяйка с улицы Феру. - Вы так юны и еще ничего не знаете о жизни, хоть, несомненно, много страдали. - Научите же меня, - попросила Анна. - Научите меня, и я помогу вам. - Чему же вы желаете поучиться? - Игре. - Игре? Но я не играю. Я живу так, как живу.. - Я ведь и сама блестящая актриса - заверила ее Анна, - но вашего уровня пока не достигла. Вы и сейчас гораздо убедительнее меня. В исступлении, которое может вызвать лишь только любознательность, Анна прижала руки к груди, ожидая услышать откровение. Мадам Лажар поняла: с людьми, движимыми гордыней, можно справиться лишь только убедив их в собственном превосходстве над ними. Явись им могущество, сильнее их собственного, хитрость, сложнее их понимания, ложь, запутаннее той, что они умеют соткать, и они перестают лгать и покорно склоняют голову. Но самое главное оружие в схватке с лгуном, открылось вдове, является правда. Ибо лгуну по природе своей не доступно понимание того, что правда иногда бывает наивной, не преследующей никаких корыстных целей. Сама того не зная, собственной непрозорливостью хозяйка с улицы Феру покорила ту, которую даже не считала своим врагом. Девушка эта была симпатична ей, и несмотря на то, что Анна только что призналась в собственном лицемерии, вдова не смела ее осуждать. Ведь и ей самой пришлось лгать. Да и сейчас приходится. Так кто же из нас без греха? Не судите, да не судимы будете, ибо какою мерою мерите, такою же отмерится и вам. - Этому невозможно научиться, - ответила вдова, на миг почувствовав себя полновластной хозяйкой ситуации, и от этого мимолетного, но пьянящего ощущения собственной силы, голос ее стал властным и убедительным. - Либо вы верите тому, что говорите, либо лжете и делаете вид, что верите. Вы верите, что я простая мещанка, потому что я именно ею и являюсь. Вот что значит жить, а не играть. - Вы правы, - призналась Анна. – Но и вы поверили мне. - Да, - в свою очередь призналась вдова. - Я поверила вам, потому что даже если вы солгали, выдумав историю, которую рассказали мне, вы не скрыли вашей внутренней правды. Вам действительно сделали больно и вы до сих пор страдаете. На этот раз Анна побледнела всерьез, и никакого притворства в этой перемене красок не было. - Я хочу отомстить, - сказала она. - Вы можете помочь мне отомстить. Я знаю, я уверена, это в ваших силах. Вы способны на все. - Неужели я настолько убедительна? - улыбнулась вдова. - Вы не нуждаетесь в убеждении. Не прилагая никаких усилий, вы не позволяете упрекнуть вас в лицемерии. Вы вошли в доверие к Ришелье. А епископ Люсонский набирает силу и однажды он станет всемогущим, вы и сами это знаете, сударыня. Иначе вы не поступили бы к нему на службу. - Не стану отрицать. - Я солгала вам вчера: я узнала его почерк. Однажды я уже его видела, когда копалась в герцогском камзоле, - Анна улыбнулась. - Я ведь тоже не лыком шита. - Ваш дядя очень доверчив. - Не стану отрицать, - парировала Анна. - Так и быть, - согласилась вдова. - Кому вы хотите отомстить? - Этому человеку, который поступил со мной так подло, так низко, так жестоко! - кулаки Анны сжались, будто она собственными руками собралась задушить ненавистного вельможу. - В таком случае, скажите правду: назовите его имя. - Правду? Вы в самом деле хотите услышать правду? - Почему вас это удивляет? - Люди никогда не желают слышать правды - лишь ту ложь, с которой им удобнее всего ужиться. - А вы попробуйте, - снова ласково улыбнулась вдова. - Мне кажется, вы никогда не утруждали себя попыткой проверить, ибо сами привыкли лгать. Что ж, вас можно понять: с вами обошлись жестоко и оболгали вас саму. Встретив на пути своем женщину, которая показалсь ей могущественнее, чем она сама, Анна разумно решила сперва попробовать превратить ее в орудие собственных интересов или, на худой конец, в союзницу, вместо того, чтобы враждовать с ней, выдавая герцогу сведения, которые ей удалось узнать. Любовница герцога метила выше, и хотя пока она была довольна положением, достигнутым благодаря красоте ee и хитроумию, удовлетворение ее было временным, пока она не нашла нового способа продвинуться дальше. Зависеть от капризов своего любовника, пусть даже он страстно желал ее, все же являлось делом не прочным и даже в какой-то мере оскорбительным для ее достоинства. Анна мечтала стать хозяйкой самой себе, независимой от мужской воли, и в этом она не лгала. - Опять вы правы, - согласилась Анна, пытаясь извлечь из ситуации наибольшую для себя выгоду. - Сударыня, клянусь вам, если вы пообещаете походатайствовать за меня перед епископом Люсонским, я помогу вам с герцогом. - Обещать этого я не могу, сударыня, ибо епископ Люсонский - человек подозрительный и своенравный, но никто не помешает мне замолвить за вас слово. Pаз уж ей суждено было лгать, пусть эта ложь пойдет во спасение близких ее сердцу людей. Вдова нашла оправдание для собственной совести. Анна не нуждалась в нем. - Этого будет достаточно. Я совершенно уверена, что епископ мудрый человек. Не разбирайся он в людях, он не достиг бы таких высот. Он прислушается к слову той, кому доверил тайную переписку. Вдова неопределенно качнула головой. Анна продолжила: - Точно так же я уверена и в том, что в ваших силах помочь мне уничтожить моего врага. Он думает, что я мертва, и я не могу…Нет, я не хочу показываться ему на глаза, хоть предпочла бы растерзать его собственными руками. Но вы, вы можете. Будь вдова чуть менее ошарашена очередной несостыковкой в драматическом сюжете, она бы заметила, что, кроме ненависти, в позе и во взгляде Анны проступил плохо скрываемый страх. - Мертва? Но почему? Разве он не знал, что вас собирались заточить в монастырь? - удивилась вдова. Анна тряхнула волосами, решительно встала, закрыла окно, задернула занавески, будто голуби или ветер могли их подслушать, взяла со стола серебряный нож, и, играя им, начала тоном столь холодным и бесстрастным, что невозможно было представить, будто эта женщина способна на все те эмоции, которые явила вдове за время из знакомства. Холодность была правдивой, эмоции - дутыми. - Я расскажу вам все. Между нами более не должно быть недомолвок. Отныне я в ваших руках, а вы - в моих. Честная игра между двумя женщинами. Кроме нас, здесь никого больше нет и мне незачем больше лгать, раз мы раскрыли карты друг перед другом. Я рассказала вам правду про монастырь. Но не сказала, что уже была монахиней. Тамплемарского монастыря бенедиктинок. Это принадлежит прошлому. Но мне удалось оттуда бежать. Я признаюсь вам во всем, чтобы вы поняли, на что я способна, когда будете докладывать обо мне епископу. И это тоже было правдой. Докладывать епископу, что... - Вы бежали из монастыря?! - волосы на голове вдовы поднялись дыбом, но Анна приняла вскрик за возглас восхищения, и продолжила, воодушевленная надлежащей реакцией. - Не мне вам рассказывать, что женские чары порою могут совершать чудеса. Я обольстила молодого священника. Он помог мне бежать, но сам попался на краже. Надо сказать, что этот человек был мне приятен.
Viksa Vita: Автор этой истории, кем бы он ни был, уполномочен заявить: длинный рассказ, услышанный вдовой Лажар из уст Анны, он не станет приводить здесь, дабы читатель не обвинил автора в искажении источников. Автор заметит лишь, что история эта была правдивой. Автор осмелится положиться на догадливость читателя, который, несомненно, слышал уже эту историю и не один раз, ибо по прошествии лет она превратилась в миф, такой же, как миф о жене Потифара. Но следует так же и проявить справедливость к рассказчице: о главном герое этой истории она отзывалась не только с ненавистью, но и с некоторым оттенком сожаления, весьма смутным, но заметным уху внимательного слушателя. Каким ни в коем случае не являлась вдова Лажар, ибо кровь в ее жилах стыла все больше с каждым поворотом сюжета, и в какой-то момент от ужаса она принялась грызть собственные ногти - привычка, в которой она прежде никогда не была замечена. Дойдя, наконец, до сцены на охоте, когда нервы и ногти вдовы истончились безвозвратно, Анна сказала: - Чтобы вы знали, что я говорю правду, я покажу вам, - она развязала тесемки халата и обнажила плечо. На белом плече красовалась королевская лилия, которую ни с чем невозможно было спутать. Вечная, несмываемаялилия. - Вы женщина, вы должны понять, что это значит. Я уже заплатила однажды за то, что хотела обрести свободу. Но клеймо ставится не однажды, оно напоминает о себе ежедневно, ежечасно, ежеминутно. И каждый день и каждый час я плачу за то, что возжелала стать хозяйкой своей судьбы. Что ж, раз такова цена, я и из нее научусь однажды извлекать выгоду. Он ни о чем не спросил меня. Он не узнал, что клеймо было следствием произвола и самосуда палача, актом мщения, а не справедливости закона. Его любви хватило ровно на одну ошибку и на один промах. Он оказался таким же, как и тот первый, что меня оклеветал. Собственная честь была ему всего дороже. Он не смог снести оскробления. Слабак. У него не хватило сил вынести и одной секунды того, что я несу на себе каждый день, каждый час и буду нести до самой смерти. Он разорвал на мне платье и повесил на дереве. Что стало с ним дальше, я не знаю, и мне остается лишь надеяться, что у него хватило смелости покончить с собой. Но он воспитанный человек и вряд ли совершил бы столь пошлый поступок. Поэтому я знаю, я чувствую, что он жив. Смерть была бы слишком легким исходом для этого человека. Я не помню, как меня сняли с дерева. Но очнулась я в хижине пастуха. Он не узнал во мне жену его хозяина. Лишь одежда делает женщину достойной внимания, даже самую красивую. И даже андалусский скакун без седла вряд ли будет полезен. Я не помню, воспользовался ли пастух моим обмороком. Возможно - да, а возможно, он оказался благородным человеком. Странно, но простые люди более склонны к сдержанности, чем благородные господа. Моих драгоценностей он не отобрал. На мне было три кольца. Мой супруг в порыве безумия не затруднил себя возвратом фамильных драгоценностей. Когда я выздоровела, одно из колец я отдала этому пастуху. Он продал его, купил мне одежду и заплатил за проезд в Париж с обозом из Санкуэна, куда он сопроводил меня. Должно быть, остаток от выручки он оставил себе. В дороге, от возницы, что вез скот в предместье, я узнала что на улице Командрес ищут услуги горничных. Побеседовав с местным людом, я выяснила, что горничную ищет одна известная всем графиня, фрейлина королевы. Горничная из меня настолько же убедительна, как и жена вельможи, но, все же, менее убедительная, чем вы. Тем не менее, моих познаний в господском обиходе хватило, чтобы войти в доверие к дворецкому графини, и он предпочел меня всем остальным ищущим заработка женщинам. В конце концов, ни одна из них не ела с хозяйского стола, и знаниями об этикете они обладали лишь со стороны. Мне было достаточно месяца, чтобы узнать весь свет, часто собиравшийся у графини на балах и обедах, не только в лицо и по именам, но и понять, какие связи установлены между этими людьми в их гостиных, будуарах, нишах и спальнях. Фаворит короля, герцог Неверский был падок на женщин и очень любил поиграть со своей женой в сцены ревности. Поэтому я отказалсь от места у графини под предлогом болезни, продала второе кольцо, купила на выручку приличную наконец одежду и сняла небольшую квартиру возле Люксембургского дворца. Дальше все было просто. Достаточно было привлечь на улице Вожирар внимание случайного кавалера именно в тот час, когда герцог и герцогиня, по своему обыкновению, возвращались в четверг с вечернего туалета короля. Кавалер как раз собирался поцеловать меня, когда карета герцогов Неверских въезжала в ворота особняка. Я истошно завопила. "Помогите! Помогите!" Герцог трус, но перед женой своей обожает разыгрывать грозного убийцу. На это я и рассчитывала. С помощью своего слуги герцог разделался с грубияном, а я упала Шарлю на руки. Оставив разгневанную супругу дома, герцог сопроводил меня в мою квартиру, чтобы удостовериться, что покушение на честь дамы прошло без последствий. Мы мило беседовали, и я рассказала ему... Впрочем, какая разница, что я рассказала ему, если он поверил? Вот с тех пор он и содержит меня под видом своей племянницы. Анна перевела дух, устав от длинного рассказа. Но если Анна устала от длинного рассказа, то вдова Лажар была настолько выпотрошена, словно из нее выкачали всю кровь, содрали кожу, вынули все кости, и оставили ей лишь оголенные нервы, по которым водили смычком. Анна была довольна произведенным эффектом. Ей даже показалось, что таинственная незнакомка увидела в ней соперницу, равную ей во лжи и хитроумию. Более того, быть может, в первый и в последний раз в жизни она почувствовала, что ее поняли, а не осудили. Анна готова была ликовать. Но демонстрации своих способностей не было достаточно, осталось пожать долгожданные плоды. Таинственная женщина, оказавшаяся волею случая и доверчивости герцога Неверского ее пленницей, должна была пасть ниц перед ней, и способствовать продвижению ее в обществе, а также помочь ей, если случай представится, отомстить за себя супругу. Анне хотелось, чтобы месть эта была особенно жестокой. Ведь она могла, в самом деле, если ей так сильно хотелось, приложить усилия, выяснить, где находится ее муж, жив он или мертв, и послать к нему наемных убийц, отравленное вино или какого-нибудь сумасшедшего влюбленного, который возжелал бы отомстить за нее, смыв кровью ее оскорбление. Но все это казалось Анне способами непривлекательными. Гораздо изощренее было бы послать к нему женщину, столь же удивительную и талантливую, как она сама. И именно эта женщина заставила бы сердце ее влюбчивого супруга дрогнуть еще один раз, хоть Анна и считала, что после встречи с ней это почти невозможно. Но ее новая знакомая, так умело изображавшая добродетель, благочестивость, скромность и религиозность, все, что так нравились ее мужу, женщина красотa которой была неброской, и потому неопасной, но того редкого типа, который раскрывается взору не с первого раза, а лишь с третьего или с четвертого, ведь это красота не статуи, а красота пластичная - в грации, в движении, в манере стыдливо улыбаться, прятать глаза и неожиданно смеяться, - именно эта женщина могла бы лишить его рассудка еще один раз, чтобы затем уничтожить окончательно. Черты лица этой женщины, хоть и были несиметричными, являли собой удивительную гармонию, когда приходили в движение, и гармония эта завораживала. Анне с некоторой завистью приходилось признать, что ее таинственная знакомая обладала тем единственным типом красоты, который может одурманить любого, будь то дьявол или святой: это была красота, не сознающая саму себя. Точнее, эта женщина умело притворялась, что не понимала силы собственной внешности, и это умение с видом наивности скрывать свои чары пугало и восхищало Анну еще пуще. Эта женщина, чье понимание и всепрощение казались такими искренними, и самое главное, которая сумела обвести вокруг пальца саму Анну, несомненно, могла бы совершить невозможное и покорить дух, плоть и сердце ее врага, того, кто целиком был завоеван самой Анной. А победив, она бы повергла его в пучины отчаяния, предала бы его, изменила, надругавшись над его любовью и преданностью, оскорбила его и унизила, и на этот раз по-настоящему. Анна поделилась бы с этой женщиной секретами и рассказала бы, как это сделать половчее. На что падок он, что мешает ему в любви, а что воспламеняет, - все это она могла бы рассказать. Она рассказала бы, как сделать полуоборот плечом в такой манере, будто ускользаешь; как неловко пошатнуться, чтобы тут быть же подхваченной сильной рукой; как приоткрыть шею, но спрятать грудь, а приоткрывая верхнюю часть груди, как прикрыть ее тут же волосами. Она рассказала бы, какие полутона в шепоте предпочитал он, какие гортанные звуки и какую тишину после какого протяжного стона. Она могла бы научить ее, как зажечь свечи, чтобы нечаянно обжечься, а потом поднести палец к языку. Палец этот немедленно будeт перехвачен и приложен к прохладным губам. И руки его, ох уж эти руки, Анна могла бы рассказать этой женщине, как держаться за них, как хвататься за них, как слегка касаться их веером, и как отстранять их, борясь с самой собой, и побеждать в этой схватке саму себя, потому что нельзя, никогда нельзя отвечать на все желания, даже если они обоюдны. Она могла бы поведать этой женщине, какова сила этого человека и какова его мягкость; что ласка его могла сравниться только с его властностью. Наслаждение человека, ни в чем не знающего отказа, рождается в сопротивлении и в борьбе, могла бы она сказать, и чем сильнее отпор, тем яростнее страсть. И про ярость его она могла рассказать, которую смиряли лишь хорошие манеры, вбитыe в его существо, как гвозди в гроб. И еще она могла бы рассказать про эти хорошие манеры, про бесконечную предупредительность, про нежную заботу, про безупречное уважение, про тихий голос, про попытки сдерживать себя, не выходить из себя, владеть собой, которые всегда ему удавались, кроме лишь тех разов, когда отблеск лампы падал на ее оголенную спину и она тут же распускала волосы и гасила фитиль. Не бывает человека хладнокровнее того, кто снедаем собственным пылом. Лишь по уровню сдержанности можно опознать истинную мощь хорошо запрятанных страстей - клетка тигра всегда соответствует величине зверя. Она могла бы рассказать, что воспитанием своим, образованностью и этикетом он тщательно оберегал свои страсти, но однажды не уберег. Дважды не уберег. Любовь и смерть рука об руку проходят в человеческом существе, и чем сильнее любовь, тем сильнее и тяга к разрушению. Про любовь Анна знала немного, ей достаточно было страсти; про смерть ей было известно немало. Но он не понял этого, и ошибочно принял желание за любовь, смешав их потом сам в одну кучу, и подбавив к ним немного смерти. Слава богу, что лишь немного. В порыве чувств он и убить как следует не смог. Хладнокровие и сдержанность покинули его в самый важный момент. Она могла бы рассказать, что она и таким приняла бы его, как положено законным супругам, и в смерти, и что влечение его к разрушительству не пугало ее, а совсем наоборот - отзывалось в ней знакомым чувством. Ее даже не оскорбила его попытка убить ее, наоборот, это свидетельствовало о той силе страсти, что она узнавала в нем, о той силе, что откликалась в ней самой. Она готова была простить ему и это. Она не простила только, что он никогда с тех пор не пытался разыскать ее. Вот в чем заключалось наибольшее оскорбление, втайне сжигающее ее. Но ничего из этого Анна не рассказала вдове, ибо была совершенно уверена: эта удивительная женщина, покорившая самого епископа Люсонского, и так все поймет. Однако при взгляде на собеседницу, а, точнее, на слушательницу, Анне показалось, что она либо увлеклась своим рассказом, либо последовавшей за рассказом паузой, ибо пассия Ришелье обрела вид апатичный, даже бесчувственный, а это означало, что эффект, вызванный драматической историей, сходил на нет. Неужели Анна была неубедительна в своем рассказе? Неужели истины не было достаточно? Неужели существовала на свете история, которая была бы изощреннее этой, и при этом оставалась правдивой? Не может быть, чтобы она в чем-то просчиталась. Впрочем, с женщинами всегда было гораздо сложнее управиться, чем с мужчинами. А Мадам Лажар просто впала в одно из тех состояний ступора, знакомых не всем, но некоторым, и ей самой уже известных, которые приключаются в минуты сильных потрясений, сложно переносимых для ума и сердца. Тогда душа словно на время расстается с телом и взмывает под потолок, наблюдая издалека за своей обителью. И все, что случается с нами в эти моменты, кажется нереальным, будто происходит не с нами, а с кем-то посторонним, которого мы разглядываем издалека, не в силах ничего ни поделать, ни почувствовать. - Вы мне не верите! - в священном ужасе прошептала Анна. Вдова молчала. - Послушайте, но я раскрыла вам всю правду, клянусь... - Анна пыталась подобрать клятву поубедительней, но не нашла ничего соответствующего значимости момента. - Вы мне не верите, - произнесла она с отчаянием, граничащим со смирением. Автор этой истории, кем бы он ни был, изъявляет желание предупредить читателя: подобное состояние, известное будущим эпохам как "диссоциативное", являются именно тем положением души по отношению к телу, в котором зарождается творческий процесс. - Я вам верю, сударыня, - ответила вдова ничего не выражающим голосом. - Я всего лишь пытаюсь осмыслить то, что только что услышала. Для этого нужно время. - Нет! - вскричала Анна, чувствуя, что шанс, а, точнее, жертва, или и то и другое уплывают из ее рук. Она и сама уже не осознавала толком, для чего это делает, почему ей так необходимо убедить эту женщину в истине собственных слов и зачем ей так важно добиться ее понимания. - Нет! Не лгите мне! Вы мне не верите! Вы осуждаете меня вместо того, чтобы попытаться понять то, о чем я вам рассказала, обнажив душу свою и тело! - Я вас не осуждаю, - бесцветно ответила вдова, продолжая демонстрировать полное отсутствие лжи. - Вам мало доказательств! Казалось, Анна разговаривает с самой собой, напрочь отказываясь замечать человека, что сидел напротив. Но ее трудно обвинить и в этом грехе, ведь она была далеко не единственной, и уж конечно не первой. Часто в общении со вдовой почившего Лажара люди вместо того, чтобы говорить с ней, вели диалог со своими собственными призраками. Автор этой истории, кем бы он ни был, изъявляет неудержимое желание заявить: Хозяйка с улицы Феру родилась в неподходящее ей время. Родись она на триста лет позже, и сделала бы блестящую карьеру на том поприще, где люди платят деньги тем, кто остается для них безликим, являясь зеркальным отражением их собственных душ. Чтобы говорить с собственными призраками, они платят подороже именно тем, кто лишен каких-либо ярких черт характера или внешности, и представляет собою чистый экран для тех лучей, что направлены на него, никоим образом не искажая их собственной личностью. Впрочем, даже в далеком семнадцатом веке, осознай вдова свой единственный талант, и будь она женщиной гораздо менее совестливой, и гораздо более заинтересованной в собственном благе, она смогла бы сделать блестящую карьеру на любом поприще, какое бы ни избрала, но особенно в области интриг, заговоров и шпионажа. Верующие видели в ней благочестие, а нечестивцы - порок, влюбленные узнавали в ней лювовь, а убийцы угадывали в ней подлые намерения. Умные отдавали должное ее уму, а глупцы держали за простофилю. Среди белошвеек она была как своя, а герцогини не подозревали в ней белошвейку. Вдова Лажар могла войти к кому угодно в доверие, и в ком угодно вызвать ненависть - все зависело от настроения того, к кому обратится. Используй хозяйка с улицы Феру свой главный талант в корыстных целях, она смогла бы выпытать у любого его подноготную, разворошить его душу, вытряхнуть все содержимое и вернуть обратно пустой, придав ей при этом ту форму, которую ей бы захотелось придать. Она могла бы стать наперсницей всех герцогинь и королев, епископов и кардиналов. Будь она мужчиной, мадам Лажар бы стала превосходным духовником. Оставшись женщиной, она бы стала аббатисой. Но мадам Лажар не была корыстным человеком, о благе своем не пеклась, и любила ближнего больше, чем самого себя. Быть может, именно поэтому Творец и покарал ее, сделав слепой и глухой к выигрышному умению, которым сам же ее и наделил. Таким образом, вдова Лажар оказалась обладательницей обоюдоострого оружия, которое, вместо того чтобы принести ей счастье, обращалось из раза в раз против нее самой. Она просто не умела им пользоваться. Автор этой истории, кем бы он ни был, изъявляет неудержимое желание раскрыть свой главный козырь, о котором, несомненно, уже догадался внимательный читатель: вдова Лажар не подозревала о себе главного, и дело было не в уме, не в воображении, не в ее несомненной добродетели, и уж конечно же не в ее красоте. Красота ее была небесспорной, как и ум, как и незаурядность ее личности. Главный талант, которым наделил ее творец, она так и не сумела распознать в себе даже стоя на пороге своих тридцати лет. Вдова почившего Лажара была гением мимикрирования. Лишь только святые отцы сумели по достоинству оценить потенциал мадам Лажар. Именно поэтому они осмелились нарушить все мыслимые законы классической литературы и доверить сюжет неумелому ее воображению: только истинный хамелеон способен незаметно прокрасться в души протагонистов. Лишь истинный хамелеон способен распознать члена своего семейства. Вдова Лажар стала их шпионкой. Полностью сливаясь с душой того, кто находился перед нею в данный момент, мадам Лажар становилась тем, кого бессознательно желал увидеть ее собеседник. Этому исключительному таланту оставалось в самом деле лишь позавидовать, чему Анна несомненно бы предалась, сумей она расопознать в хамелеоне хамелеона. Но там, где герцоги Гонзага видели графиню, мещанки - товарку, портной - искусную и отважную портниху, Портос - веселую вдову, Арамис – интересанткy, а Атос - змею, Анна видела лишь львицу. - Вам мало доказательств! - вскричала Анна. - Вы хотите унизить и оскорбить меня! Ведь я доверилась вам, как никому другому! Как вы жестоки! Насколько же подлой и коварной можете вы быть, если моя злосчастная судьба не вызвала в вас никакого отклика? - Но ваша судьба не безразлична мне и вы не безразличны мне, поверьте, я говорю правду, - все тем же отстраненным голосом отвечала вдова, пытаясь сберечь свою собственную размытую личность от натиска чужих эмоций. Отрешенность и отключенность - единственное оружие мимикрирующих людей против невольной смены окраски - часто воспринимается голодными до сопереживания просителями утешений как бесчувственность. Автор этой истории, кем бы он ни был, сгорает от желания заставить читателя прозреть и увидеть наконец этот невозможный парадокс: вот таким образом лекари душ и превращаются в зеркала. Бесчувственность была главной чертой характера Анны. Именно бесчувственность она узнала в опустошенном взгляде вдовы, Kоторую сама же довела до апатии. На сем месте автор этой истории, кем бы он ни был, остается удовлетворенным и готов завершить свое повествование, ибо главную идею, которую он, преследуемый собственной гордыней, вознамерился донести до читателя, используя наглым образом в своих корыстных целях чужой сюжет, автор в этот момент донес. Но тем не менее, ответственность, лежащая на его плечах, велика, а автор, кем бы он ни был, является, подобно самой вдове Лажар, человеком совестливым и бескорыстным - естественно, по мере объемов его собственного кошелька и долготерпения членов его семьи. И поэтому автору, кем бы он ни был, необходимо отказаться от точки на этом месте, а последовать далee за сюжетом и не останавливаться на достигнутом. Взбешенная таинственной женщиной, на чьем лице она, словно в запечатнном письме, не смогла прочесть ничего, кроме собственного бессилия, Анна решила прибегнуть к тяжелой артилерии, которую ее войска пока что придерживали за фронтовой линией. - Вам мало услышанного. Я же говорила: правды никогда не достаточно и никакой пользы от нее нет. Вы хотите знать, кто он таков, тот человек, который оставил на мне еще один неизгладимый след, будто клейма не хватало? Выверенным движением руки, Анна содрала с горла воротник. - Вы хотели правду? Вот она! На тонкой белой шее розовел след, еще свежий, от веревки палача. - Я готова раскрыть вам имя человека, который чуть не убил меня, человека, который надругался над моей любовью, который оказался таким же, как и все те мужчины, что превращают женщин в рабынь своей безграничной силы; имя человека, который совершил надо мною самосуд. Я открою вам его имя, если вы поклянетесь, что поможете мне отомстить. - Говорите, - сказала хозяйка с улицы Феру, которая никогда ни в чем не клялась, кроме как перед алтарем. Задыхаясь и стискивая горло, Анна выдавила, как проклятие, как приговор суда, как свист, с которым падает меч палача на шею жертвы, имя этого человека. Оно уже давно известно читателю. И все же автор этой истории, кем бы он ни был, не откажет себе в том упоительном эффекте, который много столетей спустя опишет аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес в своем рассказе "Пьер Менар, автор "Дон Кихота". Wenn ich in seinem Geiste handeln kann. Так уж и быть, вздыхает автор этой истории, кем бы он ни был, и готов перевести это мудрое изречение на понятный читателю язык: "Если бы мог я в его духе..." И на этом месте, автор этой истории, кем бы он ни был, был бы готов отстраниться от своего повествования, ибо второстепенную идею, ради которой садился он за сей тяжкий труд, он данным изречением донес до своего читателя. Но поскольку вопросы ответственности и долга явлются третьей главной мыслью сего труда, автор не бросит персонажей посреди столь критического момента, и все же вложит в уста одной из них то долгожданное имя, ради которого читатели газеты "Ле Сьекль" терпеливо покупали газету, смиренно платив за нее из собственных кошельков двадцать шесть раз. - Граф де Ла Фер.
Констанс1: Armande , не очень вдаль уводит. Ибо де юре в Израиле жена такая же вещь мужа как стул или авто. ( ну вместо коня) А во времена «» Хозяйки с улицы Феру«» во Франции было точно также. А Чехия( а теперь Болгария) заманивают израильтян низкими ценами на недвижимость. Я так думаю, что у многих ивритоговорящих сокурсников дочки Ваших знакомых есть там , купленное родителями жилье.
Констанс1: Viksa Vita , это Вы нас простите, что разболтались не по теме. Но и Вы и сами грешны.....И нас поощрили.
Стелла: Вы еще и про " гет" не рассказали, дамы. А это истоки невозможности развода в католических странах.))) Поэтому, возвращаясь к " Хозяйке", Атосу все же проще было разобраться с Анной известным способом, а не заниматься судом и вытекающим из него бракоразводным процессом. А глава великолепна.
Констанс1: Стелла , Вы невнимательно читали . УважаемаяViksa Vita про гет в ответе на вопрос рассказала. А ТАК разобраться с Анной было нужно вовсе не Атосу , а Дюма. Иначе как сделать из красивого, молодого , знатного вельможи-мрачного романтического героя со страшной тайной в прошлом?
Стелла: Прошу прощения за невнимательность , я не читала, а глотала. Удивительно другое: мы все списываем на " нужно Дюма", а из этого " нужно" встает живой человек.
Viksa Vita: Стелла, про гет я не в фике рассказывала, а между главами :) (рельефно себе представила Атоса и миледи в раввинате. например города Димоны)
полная версия страницы