Форум » Наше творчество » Хозяйка с улицы Феру » Ответить
Хозяйка с улицы Феру
Viksa Vita: UPD: Отредактированный и несколько измененный текст в удобном виде можно читать здесь: https://litnet.com/account/books/view?id=49309 Здрасьте. В общем я... это самое... десять лет спустя от сотворения Дюмании решила написать фанфик. Точнее, ничего я не решала, он сам пришел, как это обычно и бывает. За сим во всем прошу винить, как водится, графа де Ла Фер. Выложить текст здесь - для меня большая и страшная ответственность, тем не менее я это сделаю, потому что где же ему еще быть, как не у себя дома. Предупреждаю, что в данном тексте есть некоторые хронологические неточтности, как и несостыковки с первоисточником. Они тут неспроста. Пишите, дорогие дюманы, если найдете иные ляпы и неувязки, в матчасти я не очень сильна. На данный момент выкладываю готовую первую часть, остальное в процессе. Специальные спасибы милостивым государыням Стелле и Натали за моральную поддержку и дельные замечания. Уф. Сели на дорожку. Поехали.
Констанс1: Viksa Vita , а кусок тулупа из мягкой козлиной кожи понадобился отцу Оноре для создания «» Шагреневой кожи«»? Вдове Лажар явно повезло встретить сразу столько Авторов выдуманных жизней, что они вполне могли сделать реальной и значимой ее собственную. Это Вы верно заметили, великие книги и их творцы способны иногда сильно повлиять на отдельную реальную жизнь реального читателя.
Viksa Vita: Констанс1 спасибо, вы верно меня поняли :) И кожу шагреневую тоже.
Viksa Vita: Глава двадцать девятая, в которой хозяйка снова отправляется в путь Процессия, состоявшая из Портоса, Мушкетона, вдовы Лажар и трех их лошадей (серая кобыла Базена была одолжена по этому поводу) отбыла из Ангулема на север. Арамис и Атос со слугами намеревались отправиться в Париж через два дня. Было зябко, снег падал, но, не задерживаясь на земле, превращал дороги в мокрое месиво. Копыта лошадей вязли в грязи. Вдова плохо держалась в седле: хотя в детстве своем она не раз садилась на лошадь, случалось это слишком давно. Мадам Лажар погрузилась в мрачные мысли, а Портос говорил без умолку, пытаясь развеселить не то ее, не то самого себя. Портос рассказывал о своем детстве, о юности, о том, как попал в мушкетерский полк, но вдова не слушала его, пребывая в рассеянности, и потом, к своему сожалению, не смогла вспомнить ни слова из того, о чем он говорил. Вдова оживлялась лишь тогда, когда Портос в своих рассказах упоминал Атоса. Тогда ее воображению рисовались фехтовальные залы, гарцующие лошади, приемная господина де Тревиля, Лувр. Но почему-то все образы вставали перед ней черно-белыми. Она видела силуэты дуэлянтов под лунным небом, отблески фонарей на клинках, вечерние трактиры, где уже не оставалось поситителей, каких-то женщин в черных накидках, за которыми гнались непрошенные кавалеры, ночные дозоры, зловещих грабителей, мутные воды Сены, в которые летел снег. - Хозяюшка, да вы упадете с лошади! - чьи-то руки подхватили ее, когда она уже готова была отдаться милости Морфея. - Так дело не пойдет. Мушкетон, лови поводья этой дурацкой клячи! Не долго думая, Портос перебросил вдову на седло перед собой, исполнив тем самым свое недавнее намерение. Надо же, а она никогда не думала, что животные могут так отличаться одна от другой. Лошадь Портоса шла мягким шагом, широкая и большая, на ней почти не ощущались дорожные ухабы, камни и сучья, о которые кобыла Базена постоянно спотыкалась, превращая езду в беспрерывную тряску, заставлявшую ны ть все тело. Казалось, лошадь Портоса плыла по неровной дороге как по гладкой воде, и всадник уверенной рукой направлял ее, такой же большой, широкий и теплый. Одной рукой Портос приобнял вдову, а другой держал поводья. Сперва вдове было неловко от столь непосредственной близости чужого тела, и она держалась напряженно. Hо не прошло и нескольких минут, как она успокоилась, тем более, что ее защищала козлиная кожа отца Оноре, словно установив барьер между ней и всадником. Мягкая качка, напомнившая вдове паром у Нового Моста, которым она изредка пользовалась, убаюкала ее, и, не заметив как это произошло, она откинула голову на грудь Портоса и умиротворенно заснула. Давно ей не спалось так сладко. Все пережитое исчезло из ее сознания и никакие сновидения не тревожили ее покоя. Когда хозяйка с улицы Феру открыла глаза, бледный рассвет вставал над крышами далекой деревушки, видневшейся за мостиком, по которому они проезжали. Щека вдовы упиралась в подмышку Портоса, а хозяин подмышки все так же крепко держал за талию. Вдова сперва не поняла, кто она, где находится, почему и откуда держит путь. Но, как это всегда бывает при пробуждении, воспоминания одно за другим вступили в свои законные правa, выстраивая в сознании тот самый ряд, из которого и состоит человеческая личность. Вдова зевнула, потянулась, поежилась и расправила плечи. - Вот вы и проснулись, хозяюшка, - добродушно отметил Портос. - Ну и ударили же вы по сну! Вдова удивилась. - Сколько я проспала? - Не меньше суток. Мы приближаемся к Пуатье. - Не может быть! - Клянусь честью. - И вы до сих пор в седле?! - Сударыня, я военный, - ответил Портос не без гордости. - Но лошадям и Мушкетону необходимо отдохнуть. Остановимся в этой деревушке. В деревушке нашелся кабачок, в котором Портос съел чуть ли не все припасы. Глядя на кушающего Портоса, вдовa ощутила нешуточный голод, и, в свою очередь, ничего не оставила от жареного цыпленка, поданного ей. Портос ел, ела вдова. Портос пил вино, вдова попивала разбавленное. Занимался день. Зимнее солнце светило в грязные окошки заведения. Местный люд суетился на косой улочке, собираясь в поля, в загоны, в мастерские, в лавки и в церковь. Тихо ржали лошади на конюшне. Трещали дрова в очаге. Щебетали птицы за открытой дверью кабака. Вдова посмотрела на Портоса, развалившегося на деревянном стуле. Мушкетер блаженно улыбался, будто никакие тяготы и невзгоды никогда не тревожили его, и будто не вышел он вчера из тюрьмы. Веки Портоса были приспущены и солнце покрывало его усы темной позолотой. «Господи», - подумала вдова, - «насколько простой может быть жизнь! Насколько незатейливой! Почему мне не посчастлилось влюбиться в этого человека? С ним мне было бы так хорошо! Я бы готовила ему завтраки, обеды и ужины, штопала его чулки, начищала сапоги до блеска. Он бы возвращался усталым с дежурства, и мы сидели бы вместе у очага, уплетая пирог с бараниной, и у пирога была бы хрустящая корочка. Разделяя с ним супружеское ложе, я никогда бы не видела кошмаров. Я родила бы ему шестерых... нет, семерых детей. Таких же могучих красавцев, кровь с молоком. Я не знала бы горя и забот. За его спиной я жила бы как в крепости. Он много говорил бы, а я смеялась. И каждый приступ смеха молодил бы меня. Я набрала бы в весе, мое тело стало бы oкруглым и плотным, как у зажиточных женщин, и плечи мои стали бы покатыми. У меня были бы красивые пухлые щеки, на зависть всем соседкам. Мы ходили бы в церковь рука об руку, а по праздникам я наряжалась бы в цветное платье и накрахмаленный капор, жестче не бывает. Его бы повысили по службе, я продала бы дом на улице Феру. Мы бы купили небольшой особняк с виноградниками, в провинции, пусть будет в Провансе, и стали бы возделывать виноград. Нашего общего дохода хватило бы и на небольшое наследство для сыновей. Мы бы состарились вместе, радуясь каждому дню и каждой ночи, выделеной нам милостью Божьей. Нас похоронили бы на местном кладбище, и каменые кресты, размеров приличных, украсили бы наши могилы, а вкруг них посадили бы кусты шиповника и поставили железную ограду, может быть, даже с позолотой». Из прекрасного видения вдову выдворил звон тарелок. Юная служанка подошла к столу, чтобы убрать пустую посуду. Несостоявшийся супруг встрепенулся, повел плечами и схватил служанку за место, что находится пониже спины. Девушка вскрикнула и рассмеялась. Портос потянул ее к себе и усадил на колени. Служанка принялась колотить его по груди, но даже последнему дураку было понятно, что сопротивление жертвы являлось мнимым, призванным лишь разгорячить пыл охотника. - Ну что ты, что ты, красавица! - вскричал Портос, скручивая руки служанки за ее спиной и опуская усы в щедрый вырез ее платья. - Ах, как ты прекрасна! - Сударь! - вскрикивала служанка, извиваясь и хохоча. - Как вы смеете! - Смею, прелестница, смею! Сам ангел-хранитель послал тебя усталому путнику, чтобы скрасить его тяжкий путь, - урчал Портос, впиваясь устами в розовую кожу подобно тому, как пять минут назад впивался в золотистую грудинку цыпленка. Девушка перестала биться в огромных руках мушкетера, и, сдавшись, обмякла и запрокинула голову назад. Ошеломленная вдова покрылась краской и кашлянула. Услышав посторонний звук, Портос оторвался от своей добычи и посмотрел на источник помехи. Все же ему хватило совести сказать: - Хозяюшка, приношу вам тысячу извинений, но я вынужден покинуть вас на некоторое время. Не беспокойтесь, я скоро вернусь. И если что - громко кричите. Kлянусь честью, я не оставлю вас в беде. Портос сгреб в охапку служанку и поспешным шагом удалился, скрываясь за дверью, ведущей в конюшню. Следующие дни пути ничем особенно не отличались от первого - лишь погода то портилась, то снова становилась сносной. Шел снег, потом дождь, потом опять снег. Когда вдова уставала от изматывающей тряски серой кобылы, она пересаживалсь на седло впереди Портоса. Ей оставалось лишь проникнуться глубоким уважением к Базену, ведь некому было предложить тому свое седло. Мушкетон выглядел не менее плачевно, чем воображаемый Базен, но изо всех сил старался не являть своих мучений требовательному взору господина. Кавалькада останавливалась на ночлег в придорожных трактирах. Портос ел, пил, настойчиво ругался с некоторыми посетителями, но никто, даже господа благородных кровей, изредка встречавшиеся на их пути, не осмеливались ввязаться с ним в драку и всегда уступали ему, примирительно угощая за свой счет. Служанки, горничные, молочницы и даже почтенная жена трактирщика из Ле-Ули одна за другой сдавались при первом же натиске Портоса, подобно тому, как пал Иерусалим пред армией вавилонян. На восьмой день путешествия Портос заскучал. - Что же мне делать? - с печалью обратился он к вдове, воротившись к столу очередного трактира после получасового отсутствия. В его волосах и усах торчала солома. Вдова сидела у окна, понурив голову и попивая молоко. - Решительно никто не желает оказывать мне сопротивления. - Я вам сочувствую, - не менее печально ответствовала вдова. - В самом деле? - обрадовался Портос, найдя понимание. - В самом деле, - вздохнула вдова Лажар. Портос пристально посмотрел на нее. Опустив глаза, хозяйка с улицы Феру разлядывала воск, причудливо растекавшийся по чугунному подсвечнику. Свечной огарок догорал, и затухающее пламя отбрасывало желтые блики на щеки женщины. Портос поспешно встал и пересел на скамью рядом с мадам Лажар. - Вы! - вдруг сказал он, оказавшись совсем близко. - Вы прекрасны! Вдова резко обернулась. - Как вы сказали?! - Я сказал, что не видел женщины прекраснее вас. - Вы с ума сошли! - воскликнула вдова, когда руки Портоса внезапно очутились на ее спине. - Да, я сошел с ума! Вы сводите меня с ума! - Портос приподнял ее и попытался совершить тот же выигрышный маневр, что неоднократно предпринимал на ее глазах, но вдова замахнулась и ударила его по лицу. Не будучи никоим образом к этому готовым, Портос от удивления ослабил хватку. Вдова прижалась спиной к окну, загородившись рукой и выставив перед собой чугунный подсвечник с горящей еще свечой. - Не приближайтесь ко мне! - страшным шепотом произнесла она. - Не смейте! Не смейте! И прежде, чем Портос опомнился, она расплакалась. Не существует на свете оружия опаснее, чем женские слезы. Господа, не привыкшие к таким встречам, особенно подвержены их размягчающему влиянию. Портос опешил. Портос растерялся. Портос потерял дар речи. - Сударыня ...хозяюшка...мадам Лажар... что же вы... как же...я никоим образом не... - Вы наглец! - шепот вдовы стал еще ужаснее от слез, которыми она захлебывалась. - Вы бессовестный грубиян! Даже этот семинарист был лучше вас! Что вы себе позволяете? Почему вы решили, что вам все дозволено? Кто дал вам право обращаться с людьми, как с неодушевленными предметами? Что же вы за люди? Что вы за христиане? Неужели я хоть раз дала вам понять, что я... что я…! - Нет, нет... постойте... я не хотел... не имел в виду... - Портос неуклюже попытался приблизиться, чтобы успокоить вдову, но тут подсвечник полетел ему в голову. Портос увернулся. Хозяйка схватила со стола обглоданную баранью ногу. Портос ловко наклонился, и нога пролетела мимо. Тарелка, кружка, ложка, крышка от кастрюли - все пошло в ход. Вдова метала предметы в мушкетера с резвостью искушенного игрока в мяч, но в этой игре Портос не знал себе равных и перехватывал утварь не менее проворно. - Сударыня! Сударыня!!! Остановитесь! Да прекратите же вы немедленно! Вы горите! - голос Портоса загремел на весь трактирный зал, подобно иерихонской трубе. Вдова вскочила. Подол ее юбки полыхал огнем. На миг она замерла. Пламя подступало к ее коленям. Но миг прошел. Не помня себя, вдова бросилась бежать. Однако всем известно, что от себя не убежишь. Портос бросился за ней, на ходу срывая с себя рубашку. Обмотав тканью левую руку, он повалил вдову на пол и принялся сбивать огонь с ее пылающих юбок. Присутствующие в трактире повскакали со своих мест, наблюдая за этой сценой. Люди кричали. «Пожар! Пожар!» Кто-то бросил Портосу полотенце. Еще несколько взмахов, и огонь унялся. Обрывки юбок тлели, издавая шипящий звук. Тлели рубаха и полотенце. Портос лежал на вдове Лажар, обнимая ее оголенные ноги голыми руками. Их фигуры воплощали собою покосившийся крест. Гробовая тишина окутала трактир - лишь шумное дыхание Портоса нарушало ее. Мушкетон преспокойно храпел в конюшне. - Обошлось, - наконец выдохнул кто-то. Портос принял сидячее положение на полу. На правой его ладони красным пятном расплывался ожог. Вдова обезумевшим взглядом смотрела на свои ноги. Огонь не тронул их. - Пресвятая богородица, - лепетала вдова, - Аve Maria gratia plena. - Благодарите кавалера, грешница распутная, - злобно бросил хозяин трактира, протягивая Портосу стакан вина. - Чуть не спалили респектабельное заведение. Портос залпом выпил содержимое стакана, встал во весь рост и швырнул стакан в окно. Стекло разлетелось вдребезги. Зимний ветер ворвался в зал. Портос протянул руку и схватил трактирщика за горло: - Тысяча чертей, каналья! На коленях проси прощения у этой благородной дамы, или я вытряхну из тебя кишки через нос! Как возможно вытряхнуть человеку кишки через нос, присутствующим в зале так и осталось неизвестным, ибо трактирщик в ту же секунду упал на колени и принес тысячу извинений благородной даме, обещав ей и храброму ее спутнику ужин и ночлег за счет респектабельного заведения.
Стелла: Viksa Vita , с Портосом проще - Портос порождает вокруг себя только яркие краски.
Орхидея: Портос хорош! И вдова Лажар тоже.
Констанс1: Портос просто воплозщенная радость бытия!
Viksa Vita: О, да, сударыни, с Портосом одна песня выпевается. Диву даюсь, почему он так редко звездит на страницах фикоплетства. Персонаж идеальный просто, в отличии от его своенравных коллег. Сам действует, никаких усилий.
Орхидея: Наверно по этой причине Портос и привлекает меньше. Всех же тянет на сложных противоречивых личностей с путаным внутренним миром и жизненной драмой. ))
Viksa Vita: Глава тридцатая, в которой с хозяйкой происходит метаморфоза Ранним утром настойчивый стук разбудил вдову. В дверях стояло платье синего бархата, видимо лет сорок назад являвшегося предметом завидной роскоши. - Что это? - ахнула вдова. - Подарок от господина Портоса, сударыня, - из-за оттороченного потертой серебряной вышивкой лифа показалось лицо Мушкетона, немного припухшее ото сна. - Откуда?! - Господин не велел говорить, - глаза вдовы округлились. Мушкетон, должно быть, принял это физиогномическое явление за требование, не терпящее возражений, и, тяжко вздохнув, все же продолжил: - Господин Портос получил сей прекрасный предмет одежды в подарок от бродячей актрисы, остановившейся на этом постоялом дворе. Дама не устояла перед отвагой господина Портоса, проявленной при пожаре. Наутро дама была столь покладиста, что обещала исполнить любую просьбу моего господина. И он затребовал у нее платье для вас, мадам, для вас! Самое лучшее платье из всего театрального гардероба. Она утверждала, что в этом самом платье выходила на сцену в роли собаки садовника, - тут Мушкетон раздулся от гордости, словно это он сам, а не господин Портос, голыми руками тушил горящую мадам Лажар, а потом проявлял любовные подвиги в объятиях заезжей актрисы. - В какой, вы сказали, роли?! - не поняла мадам Лажар. Если такое вообще было возможным, вид Мушкетона стал еще значительней: наконец настал момент его собственной славы. Цитируя своего господина слово в слово, слуга продекламировал: - Это роль прекрасной героини модного прекрасного творения паршивого испанца мсье де Вега «Собака садовника». - Ваш господин дарит мне одежду собаки? - возмущению вдовы не было предела. - Да! - Мушкетон задрал голову, преисполненный наиблагороднейшими из побуждений. - Благодарю вас, - в отчаянии произнесла мадам Лажар, освобождая руки Мушкетона от тяжелой ноши. - Подарки господина Портоса всегда отличались щедростью и великодушием. - Следует ли понимать из вашей готовности принять сей дар, что мой господин прощен вами? - спросил Мушкетон, заискивающе склоняя голову. - Передайте господину Портосу, - отвечала вдова, вспомнив уроки Базена, - что на него никоим образом невозможно держать зла, ибо сердце его так широко, что может поспорить лишь с широтой его ума. - Будьте покойны, сударыня, так и передам, - ответствовал довольный Мушкетон, низко поклонившись. Снова испустив вздох, вдова принялась облачаться в бутафорское платье. Иного выхода у нее не было - смену исподнего она взяла с собой в дорогу, но и в самых страшных снах своих не могла предположить, что верхняя ее одежда понесет столь катастрофический ущерб. Надо признаться, что театральный костюм оказался впору вдове, и если бы в грязной трактирной комнатушке нашелся хотя бы осколок зеркала, то хозяйка с улицы Феру сама бы подивилась бы той метаморфозе, что с ней произошла. Фигура ее казалась ладной, талия - узкой, шея в высоком испанском воротнике - длинной, а цвет ее кожи выгодно побледнел на темно-синем фоне. Несмотря на некоторую старомодность обличия, во вдове появилось то благородное величие, которое, хотим мы того или нет, но всегда невольно принимаем, примерив на себя одежду, принадлежащую господам голубых кровей. Возможно, все дело в том, что жесткие корсеты выпрямляют наши спины, а широкие рукава утончают кисти. А может быть - в том, что и белошвейка, и прачка в театральном костюме волей-неволей входят в чужую роль и начинают манерничать. Такова уж сила искусства. Вдова собралась было нацепить чепец, но поняла, что в таком виде будет выглядеть еще несуразнeй, и поэтому, скрепя сердце, собрала волосы пучком на затылке, и даже приспустила несколько кудрявых прядей у висков и над лбом, взбив на тот манер, который не раз видела у герцогини Неверской. Увидев спускающуюся по лестнице в общий зал даму в синем платье, Портос сперва не узнал вдову, а потом прошагал к ней и подал руку, всем видом показывая окружающим, что она является если не его принадлежностью, то, по крайне мере, спутницей. - Сударыня, вы сегодня необыкновенны! - заявил Портос тоном, сильно отличающимся от вчерашнего. На этот раз в громогласном баритоне прозвучала учтивость, граничащая с уважением. - Вам очень к лицу ваше новое платье. - Благодарю вас, господин Портос, - ответила вдова с выражением, неожиданным для нее самой. Ей хотелось сказать: «Я не заслуживаю ваших комплиментов», но вместо этого у нее вырвалось: - Но не надо лести, вы не заслуживаете прощения. Подивишись себе самой, вдова тем не менее заносчиво вскинула голову и, не глядя на Портоса, прошествовала к одному из столов. Шелест платья придавал ей уверенности. Портос проследовал за ней, но замешкался, не решаясь сесть. - Простите меня, хозя... сударыня. Вчера я позволил себе грубость, недостойную дворянина. Вдова хотела сказать: «Не стоит беспокоиться - зато вы не позволили мне сгореть», но вместо этого у нее получилось: - Увы, господин мушкетер, вы вели себя самым безобразным образом. Портос совсем сконфузился. - Я забылся. Дорожная скука совсем лишила меня рассудка. Вдова собиралась сказать: «Прошу прощения за то, что составляю вам плохую компанию - я неинтересная собеседница», но вместо этото сказала: - Вы совсем не похожи на заскучавшего человека. Со всеми этими горничными, которых вы удостаиваете своего внимания, едва ли можно жаловаться на хандру, - тут вдова собралась прикусить язык, но не устояла пред искушением и продолжила: - Мне казалось, вы метите выше, господин Портос. Взять хотя бы господина Арамиса. Он никогда и ни за что, думается мне, не прельстился бы подобными субретками. Худшего удара по самолюбию Портоса невозможно было вообразить. Ему внезапно представилось, что вдова Лажар доложит Арамису о его похождениях. Портос потемнел лицом. Он решил немедленно реабилитировать свою репутацию перед лицом воображаемого Арамиса. - Как же мне искупить свою вину перед вами, милейшая? Да, я был груб, пылок, чревоугоден и несдержан. Да, я прелюбодействовал, не приняв во внимание ваши христианские чувства, в чем глубоко раскаиваюсь, поразмыслив об этом. О, да, я заслуживаю порицания, но, я думал, что платье графини Дианы де Бельфлор окажется достаточным искуплением моей вины. - Чье платье? - Графини Дианы де Бельфлор, гранд-дамы из творения вшивого, черт возьми, но модного, как говорят, испанца синьора де Веги. - Значит, это платье графини, - задумчиво протянула вдова. - А ваш слуга утверждал, что оно принадлежало псине какого-то садовника. - Я надеру уши этому подлецу Мушкетону! Он и двух слов связать не может, не перепутав их порядок. «Собака садовника» - так называется пьеса испанского мерзавца, главной героиней которой является ее сиятельство графиня де Бельфлор. - И ее сиятельство изображала артистка, которую вы почтили этой ночью своим присутствием, - подытожила вдова. Портос опустил глаза. - Я был разгорячен битвой с огнем, а актриса блистала на подмостках Мадрида и Барселоны, пленяя каждого, кто видел ее в обличии графини. - Нечего оправдываться, господин Портос, - сухо отрезала вдова, - вы не на исповеди. - Послушайте, хозяюшка, нам осталось два дня пути. Неужели вы хотите провести их в ссоре? - Это зависит от вас, господин Портос, - отвечала вдова, диву даваясь собственной вольности. - Клянусь честью, до самого Парижа я и пальцем не трону ни одну служанку... в вашем присутствии, - обещал Портос. Вдова пожала плечами. - Дело ваше. - Надо сказать, что гнев вам идет, - улыбнулся Портос, подкручивая усы и поправляя свежий воротник, выглаженный Мушкетоном. Следует отдать Портосу должное: до конца пути он не притронулся ни к единой женщине, кроме самой мадам Лажар, которую он теперь вез в своем седле с видом гордым и тщеславным. И ведь в самом деле, встречные путники, которых стало значительно больше у парижских предместей, окидывали процессию взглядами заинтересованными и даже в некотором смысле не лишенными восхищения. Что ж, их можно было понять. Гигантский всадник, возвышающийся на огромном вороном коне, перед которым восседала бледная изможденная дама в синем бархате, и вышколенный слуга, держащийся за ними на почтенном расстоянии, поражали воображение. Во всяком случае, так казалось самому Портосу, возомнившему себя Дон Кихотом, возвращающимся на родину с Дульсинеей в качестве трофея (о Дон Кихоте Портос слышал от Арамиса). Хозяйке же с улице Феру представлялось, что ничего нелепее этого зрелища представить себе было невозможно, тем более, что на синем бархате лежал козлиный тулуп, и она прятала глаза от проезжающих мимо всадников и возниц, вовсе не скрывая собственное смущение. Совсем скоро город Париж возник перед всадниками во всех своих грязи, сутолоке и великолепии и вдова поняла, насколько соскучилась по дому. Она хотела попросить Портоса отвезти ее на улицу Феру, но у Королевской площади ее посетила внезапно странная и безрассудная мысль. Мадам Лажар следовало направиться прямиком к отцу Сандро, как велели ей святые отцы Оноре и Альфред, но вдова пошла на поводу у собственной безумной идеи. - Господин Портос, - обратилась она к спутнику, - мне хотелось бы задать вам один вопрос. Но прошу вас, будьте со мною откровенны, ибо от вашей честности зависит судьба господина Арамиса и известной вам герцогини. - Вы не дождетесь от меня ничего, кроме честности! Разве я не доказал вам, что умею держать слово, данное даме? - Доказали. За последние два дня вы действительно являлись эталоном благоразумия. - В таком случае, спрашиваете. - В таком случае, отвечайте: господин Портос, в самом ли деле я похожа сейчас на дворянку? Портос перегнулся через плечо хозяйки, и она готова была поклясться, что его взгляд был устремлен в вырез ее платья. Произведя некоторые умозаключения, спустя некоторое время Портос пришел к выводам. - Сударыня, вы ничем не отличаетесь от дворянки, разве что вам не мешало бы добавить румян на губы и щеки и подправить прическу. Насчет второго вывода хозяйка была согласна, хоть с первым у нее проявилось разногласие. - Где бы я могла поправить прическу? - спросила она. - Несмотря на усталость, мне не хотелось бы возвращаться домой. Если я не хочу быть узнанной, я должна попасть к герцогине прямо сейчас, без промедлений, из-за которых за мною могли бы проследить, и не показываясь на улице Феру. Портос задумался. - Я мог бы сопроводить вас к своему цирюльнику. Метр Сунни принимает клиентов на улице Сен-Мартен, и половина роты завивается у него перед балами. Впрочем, лишь те, у которых нет прекрасно обученных слуг, - спохватился Портос. - Я давно его не посещал, но, смею надеяться, он не откажет вам в приеме. - Но это же мужской цирюльник! - запротестовала вдова. Портос пожал плечами. - К сожалению, с женскими я не знаком. Через некоторое время Портос беседовал за дверьми куафюрной лавки с почтенным лысым метром Сунни. Метр разводил руками, но Портос был настойчив и в итоге переговоров хозяин лавки согласился принять даму, при этом брезгливо покосившись на нее. Следует отметить, что мастер знал свое дело, и что несмотря на пристрастное отношение к женскому куафюру, прекрасно справился со своей работой. Не прошло и полчаса, как из овального зеркала на вдову смотрела миловидная особа с модной прической в стиле королевы Анны Австрийской. Во всяком случае, так утверждал Портос. Вдова неожиданно улыбнулась своему отражению. Такой она не помнила себя даже в отражении вод ручья, протекавшего возле постоялого двора ее отца подле Руана. А тогда ей было пятнадцать лет. - В таком виде, сударыня, вы безусловно можете предстать и перед самим королем, - восклицал Портос. - Но, позвольте, - запротестовал метр Сунни, - было бы опрометчиво предстать перед королем, когда от вас несет лошадью. Вдова зарделась, став от этого еще привлекательней в глазах Портоса, но не успела ничего возразить, поскольку цирюльник вылил на нее чуть ли не целый флакон духов, отдающих смесью лимона и лаванды. Портос одобрительно закивал. Отблагодарив метра, и заплатив ему слишком большой, на взгляд вдовы, гонорар из ее собственного кошелька, содержимое которого таяло на глазах, спутники направились дальше. Но прежде чем оказаться у цели, вдова решила потратить последние деньги на накидку - не в козлином же тулупе появляться ей у герцогини. Ради этого приобрeтения им пришлось совершить крюк и отправиться на улицу Ферр, где торговали дорогими тканями. Вдова невольно задержалась в лавке суконщика, наслаждаясь прикосновениями атласа, шелков и тюля. Выбрать было нелегко. Портос предлагал купить плащ из золотой парчи, утверждая, что именно такие плащи носят графини при дворе. Но вдове показалось, что он не подойдет к серебряной вышивке на корсаже ее платья, и она остановилась на черной кружевной шали с пришитым к ней покрытием для волос, посчитав, что именно такие кружева должны надевать испанские католички в церковь. Тяжко вздохнув, вдова отдала суконщику тридцать ливров. Никогда в жизни не покупала она одежды по такой цене. Теперь оставался лишь последний штрих. Вдова достала из кошелька зажим для шляпы, с сапфиром, отданный ей когда-то господином Атосом вместо платы за проживание, и который она взяла с собой в дорогу в качестве талисмана. Она пристегнула зажим на груди, скрепив таким образом шаль. Сапфир заблестел на солнце, а Портос одобрительно заулыбался. В начале улицы Вожирар вдова спешилась, благоразумно решив дойти пешком до дворца. Портос же обещал дожидаться ее, совершая патруль вокруг ограды. - Будьте осторожны, господин Портос, - напутствовала его вдова. - Постарайтесь не особо выделяться, на всякий случай; и пусть ни у кого не возникнет подозрений, что вы кого-то ожидаете. - Будьте покойны, сударыня, меня не заметит даже сам Мушкетон, - обещал Портос, покосившись на самого Мушкетона, который клевал носом в седле. - Да пребудет с вами Господь, - напутствовал ее Портос. - И не забудьте выполнить все в точности так, как велел вам Арамис.
Viksa Vita: Вдова набрала побольше воздуха в легкие, и впервые за все это время направилась ко дворцу не с тыла, а к парадному входу. Ее поджилки дрожали, ноги подкашивались, но запах лимона с лавандой вкупе с шелестом платья и острыми шпильками, впивающимися в кожу под волосами, прибавляли ей отваги. Если господин Атос смог пробраться к самой королеве через главный вход, почему бы вдове Лажар не попасть к герцогине таким же путем? Вдова снова подивилась своей храбрости. Вымуштрованный лакей у закрытых дверей дворца, в желтом и черном, цветах дома Гонзага, не глядя на вдову, открыл ей дверь. Хозяйка с улицы Феру сперва задержалась в замешательстве, но не позволила себе долго медлить, и проследовала в вестибюль, где ее встретил следующий блюститель порядка и этикета. Видимо, здесь надо было назваться. Но следует ли склониться в поклоне перед дворецким? Вдова пожалела, что не почерпнула достаточно сведений у святых отцов, но, решив отныне во всем полагаться на себя, лишь задрала голову еще выше, и со всей допустимой ей надменностью произнесла: - Ее сиятельство графиня де Бельфлор желает лично побеседовать с ее светлостью герцогиней Неверской. Дело не терпит отлагательств. Вдова не удивилась бы, будь она немедленно выдворена прочь, но и тут ее ожидал сюрприз: дворецкий поклонился, и, пропуская вперед, провел ее по известным уже анфиладам, галлереям и коридорам в знакомые покои хозяйки дворца. У задрапированной желтым двери дворецкого встретила знакомая вдове горничная герцогини. Слуга повторил ей имя, которым назвалась вдова. Горничная оглядела новоиспеченную графиню с ног до головы, но, к удивлению и вящей радости самой вдовы, не оказала никаких признаков узнавания. Склонившись в реверансе, она исчезла за дверью. Когда субретка воротилась, дверь за ней оставалась открытой, и она пропустила хозяйку с улицы Феру в покои гергоцини. Мария Гонзага, как всегда ослепительная в парче и гранатах, видимо, готовая к визитам или выходу, встала навстречу гостье. Всем своим обликом она выражала сильную встревоженность, и даже не пыталась ее скрыть. Вдова опустила капюшон накидки, открыв лицо, и готова была присесть в почтительном реверансе перед своей старой знакомой, но тут герцогиня произнесла: - Графиня де Бельфлор, не так ли? Чем я обязана вашим визитом? Нам не доводилось встречаться при испанском дворе, но имя ваше у меня на слуху. Ах, постойте, как же я глупа! Вы пребываете в Париже инкогнито, поэтому никто при дворе не трезвонил о вашем пребытии во Францию. Вдова не знала, радоваться ей или горевать. Неужели и герцогиня, которая неоднократно вела с ней откровенные беседы и поверяла свои тайны, не узнала в ней белошвейку? Она открыла было рот, чтобы вывести герцогиню из заблуждения, но, должно быть, сам дьявол взыграл в ней, подогревая ее греховное самолюбие, и она лишь слабо кивнула в подтверждение. - В таком случае, скорее говорите же со мной. С чем вы прибыли от испанского двора? Вы с вестями от Оливареса? Готов ли он поддержать меня? Вдова ничего не ответила, лишь пытаясь понять, как ей следует себя вести в дальнейшем. Но герцогиня, не встретив отрицания в лице вдовы, а лишь замкнутость, прочла в молчании угрозу. Мария Гонзага всполошилась еще больше и зашептала еще более торопливо и взволнованно: - О, господи, я несчастная, несчастная! Лучше бы он отказался! Может быть еще не поздно? Сможете ли вы поскорее вернуться на родину и оповестить его о моем отказе, о том, что я переменила свое решение? Я ведь послала гонца к королеве-матери с той же просьбой о поддержке. Я сумасбродка! Дура! Но разве могла я предугадать, что Ришелье с тайным визитом у ее величества ведет переговоры о мире? Никто не знал об этом месяц назад. Когда я узнала, я поняла, какую ошибку совершила, но гонец уже был в дороге. Я помирилась с герцогом. Мне хватило ума умастить его и мы теперь союзники. Но вам я говорю: это лишь видимость, вынужденное лицемерие с моей стороны. Я, как и всегда, остаюсь верной сторонницей испанской короны. Чтобы снять себя подозрения, я убедила супруга в том, что не претендую на собственные права на наследство, что я на его стороне, что вместе мы сильнее, чем каждый по отдельности, на двух полюсах этой ужасной распри. И мы оба чинной супружеской парой предстали пред королем и просили у его величества обеспечить нам поддержку в наших общих правах на Мантую. Но гонец к королеве-матери уже был в дороге! Мне ничего не оставалось делать, кроме как молить Богородицу, чтобы он погиб в пути! Но что такое молитвы? Бесполезно, все бесполезно. Я наняла людей, чтобы остановили его и перехватили письмо, ценой его жизни, если понадобиться. Бедный милый юноша, он был так доверчив, так покладист, он писал такие стихи! Но разве я могла поступить иначе? Но что если каким-то чудом гонец смог довезти мое послание??? O, горе мне! Ах, как же я глупа! Если с герцогом можно договориться, то король в приступе гнева вышлет меня в провинцию, заточит в монастыре, лишит меня головы за государственную измену! - герцогиня в панике заметалась по будуару. - Но если вы здесь, это говорит о том, что у меня остался еще один союзник в лице Оливареса. И хоть его поддержка ценнее для меня самой жизни, она мне более ни к чему, в этой партии я проиграла. Но, милая графиня де Бельфлор, знайте: я хочу отплатить ему добром за добро. Вы ведь сообщите ему? Сообщите как можно скорее, что примирение короля с королевой-матерью и борьба герцога за Мантую означает, что французские войска непременно войдут в Альпы, чтобы оказать препятствие Габсбургам, поддерживающим Савойцев. Вы понимаете, что это значит? Война с Испанией неизбежна, и Филипп должен знать об этом заранее и быть готовым. Он ни в коем случае не должен быть застигнут врасплох. Герцогиня наконец умолкла, и, едва ли не лишившись чувств, повалилась на кушетку. Вдова Лажар, подобно жене Лота, превратилась в соляной столб. Прилагая все усилия, чтобы ни один мускул ее лица не шевельнулся, она пыталась осмыслить то, что только что услышала. Это вряд ли было возможным, если брать во внимание ее политическую неосведомленность, но самое главное она уразумела. Во-первых, вдова поняла, что герцогиня Неверская была испанской шпионкой. Второе осмысление касалось того обстоятельства, что, пребывая в заблуждении, будто Арамис вез ее послание к Марии Медичи, сама герцогиня Неверская, а вовсе не ее ревнивый супруг, послала наемных убийц, чтобы пресечь дело, которое она, внезапно спохватившись, посчитала ошибочным. В иерархии всех тех моральных чудовищностей, безпринципности и безнравственности, с которыми довелось вдове ознакомиться с тех самых пор, как в дверь постучал ее будущий постоялец, слова герцогини заняли первое место. В руках хозяйки с улицы Феру находилось помилование для герцогини. Отдай она Марии Гонзага письмо Ришелье, и все страхи последней мигом бы улетучились. Герцогиня обрела бы не только душевный покой, но и сильного союзника в лице епископа Люсонского, как тот и обещал Арамису. Именно так и следовало поступить благоразумной женщине, которую судьба назначила на третьестепенные роли. Но вдова уже познала пьянящую сладость главных позиций в сюжете. Она уже вкусила тот запретный плод, что превращает объектов истории в ее субъектов, и отказаться от него было бы слишком тяжко. И тем более тяжело отказываться от запретных искушений, когда находимся мы в состоянии аффекта. А в данный момент именно аффект овладел вдовой. Глубокое разочарование и ярость, не знающая границ, всколыхнулись в душе хозяйки с улицы Феру, И в этой ярости она решила, что ничего, кроме мести, не заслуживает супруга Потифара, вздумавшая погубить Иосифа прекрасного, и чуть не погубившая самого Атоса. Бeсконечня жалость к Арамису, игрушке в руках этой страшной женщины, проснулась во вдове. Что же касается разочарования - оно было вызвано не только тем, что очередная порция аморальности от благородных господ свалилась на голову мадам Лажар, но и тем, что герцогиня не узнала ее. Что ж, не ее вина, что благородные господа не способны видеть дальше кончиков собственных носов. Совершенно забыв о предосторожности, вдова Лажар, вспомнив литературные уроки святых отцов, торжественно и наобум произнесла: - Синьора, вы все правильно поняли. Я прибыла в Париж инкогнито затем, чтобы передать вам положительный ответ от синьора Оливареса, но, как я понимаю, слишком поздно. Карты перетасовал его преосвященство, теперь все изменилось. Вам следует быть осторожной. И мне тоже. Я не могу появиться при французском дворе при нынешней ситуации. Полагаюсь на вашу конфиденциальность: вы не расскажете никому, что мы с вами встречались, ведь это грозит дипломатическим конфликтом. - Да, да, конечно, - в изнемножении герцогиня полулежала на кушетка, обмахиваясь веером. - Никто не узнает, синьора миа, что вы почтили меня своим присутствием. Даже моя глупость знает пределы. Ах, но скажите мне, как там Оливарес? Если и существовало на свете достойное олицетворение слову «нелепость», то именно его, как показалось вдове Лажар, наблюдала она теперь в собственном образе. В обличии графини, как и в обличии белошвейки, она очутилась в той же самой незавидной роли посредницы между любовниками. И роль эта ей порядком осточертела. - Синьора! - вскричала бутафорская испанка, полностью вживаясь в образ. - Вы забываетесь! Графиня Диана де Бельфлор не станет служить субреткой на побегушках у вашей светлости и испанских грандов! Впервые на своем веку мадам Лажар повысила голос. И уж подавно никода не могла она подумать, что кричать ей представится на особу королевских кровей. Ее собственный голос, высокий звонкий чистый и честный, настолько пленил ее, что она решила послушать его еще немного. Совсем чуть-чуть. - Графиня Диана де Бельфлор - высокородная наследница старинного благородного испанского рода, а не какая-нибудь собака садовника! Герцогиня вскочила с кушетки как ужаленная, и на этот раз ее близость к обмороку была неподдельной. Она метнула взгляд к книжным полкам у внутренней стены будуара, затем поспешно приблизилась ко вдове. - Сумасшедшая! - зашептала Мария Гонзага, и в глазах ее мерцал смертельный ужас. - У этих стен есть уши! Герцог не настолько доверяет мне, чтобы нас не подслушивали! Даже сейчас, я уверена... Но прежде, чем герцогиня успела завершить предложение, книжный шкаф удивительным образом отъехал в сторону, и в проеме появился суровый мужчина средних лет с шикарной еще шевелюрой на голове. Одетый с головы до пят в черное, этот Потифар мог вызвать трепет и в сердцах менее хрупких, чем сердце хозяйки с улицы Феру. Сердце вдовы действительно пропустило удар, но тут ей невольно вспомнилась сцена из итальянской комедии, которую она однажды видела на торговой площади Мобер в период ярмарки. Лицедеи в масках изображали сцену супружеской ревности в присутствии дуэньи. Вспомнив об этом, она увидела происходящее в свете менее трагическом, если не менее опасном. - Ах! - герцогиня схватилась за сердце, снова готовая потерять сознание. Потифар подхватил ее хозяйским жестом и силой усадил в кресло. - Что здесь происходит? - грозно спросил он. Окинув вдову взглядом покупателя, приценивающегося в самом деле к новой охотничьей собаке, он хмыкнул: - Графиня де Бельфлор, так ваше сиятельство изволили представиться? В моем доме и condesa де Бельфлор! Сударыня, - обратился он уже к супруге, - мало того, что вы не дорожите собственной жизнью, но к чему вы подставляете и мою голову под меч правосудия?! Следует отметить, что вдова не могла не согласиться с этим риторическим вопросом, и даже благодаря ему прониклась некоторой симпатией к грозному Карлу Гонзага, герцогу Неверскому. - Шарль, о, мой милый Шарль! - герцогиня, заливаясь слезами недоказанной искренности, предприняла попытку привстать с кресла, но «Шарль» мощным рывком вернул ее на место. - Молчите, Мари, лучше молчите, если от вас невозможно добиться ничего более дельного. Вдова не представляла себе, что следует делать дальше, поскольку не понимала, куда дует политический ветер. «Ну, почему, почему простых людей не осведомляют о том, что творится при дворе - ведь от этих самых глупых интриг зависит именно их жизнь, материальное благополучие и процветание?» - задалась она бессмысленным вопросом, вспоминая брата Огюста, равенство и братство. - Синьора де Бельфлор, верно ли я услышал, что вы прибыли с вестями от его величества Филиппа? - задал не менее бессмысленный вопрос герцог. Такого герцог услышать никоим образом не мог, но вдова слегка поклонилась, и на всякий случай продолжила изображать соляной столп. Ей уже довелось узнать, что молчание одной из сторон в диалоге является очень удобным инструментом при попытке выведать сведения у другой. - Посланница Габсбурга в моем доме! - герцог снова вскипел. - Надеюсь, вы благоразумно сохраняете инкогнито на французской земле, синьора. Кроме моей глупой жены и слуг, знает ли кто-нибудь еще в Париже о вашем прибытии? - Нет, - честно ответила вдова. - Однако, могло быть и хуже. Глубоко задумавшись, герцог принялся отмерять комнату шагами, заложив руки за спину. Спустя некоторое время он остановился и положил руку на эфес шпаги. - Вам следует немедленно исчезнуть. - То есть как, ваша светлость? - изумилась вдова. - Не надо! Не надо, Шарль! - вновь вскинулась герцогиня. - Не трожь ее! Одумайся! Она ведь еще не нанесла визита королеве Анне! Что скажет королева? - Какое мне, черт побери, дело, что скажет королева? Королеву не стоит принимать во внимание, учитывая известное вам положение ее при короле. Но герцогиня, вступив на защиту посланницы очередного милого ее сердцу друга, проявила настойчивость и усердие истового адвоката. Должно быть, вдове следовало благодарить ее за это, но она лишь силилась понять, какой сюжетной линии ей стоило придерживаться. - Вы не правы, Карло! - герцогиня вдруг перешла на итальянский. Герцог поморщился и вдова снова услышала родной язык. - Королева не так безвластна, как вам кажется, и ее влияние на его величество обещает расти. И к тому же, подумай, задумайся о том, что натворит Оливарес, узнав, что его человек, его любовница, в конце концов, бесследно сгинула во Франции?! Нам не избежать войны, и это случится гораздо раньше, чем ты предсказывал, а выгода окажется отнюдь не на нашей стороне. - Она... любовница valido?! - герцог немного потерял в уверенности. - О, да, в этом нет никаких сомнений. Неужели ты не слышал, о чем болтала вчера герцогиня де Шеврез? - Я был занят делами поважнее. - В таком случае, доверься мне. - О, sancta simplicitas! Доверять вам, сударыня, не стал бы даже святой евангелист. - Тогда доверься голосу разума, Шарль! Сударь, невозможно без последствий избавиться от любовницы valido. Даже пребывающей инкогнито во Франции. Вдова Лажар окончательно остолбенела, и на этот раз всерьез. Ее считали хозяйкой дома, белошвейкой, распутницей, бесплотным духом, автором чужой истории; на нее не обращали внимания, ею пренебрегали, возможно даже, над нею глумились, но в любовницы паршивого испанца ее еще никто и никогда не записывал. «Воистину, правы люди, утверждающие, что муж и жена - одна сатана», -подумалось ей. Вдове даже показалось, что, может быть, стоило прямо сейчас открыть свое истиное имя этим сумасшедшим, но подобный выход вряд ли оказался бы благоразумным, учитывая ту кашу, что в очередной раз заваривалась перед ее глазами. Карл Гонзага снова принялся измерять будуар шагами, а герцогиня с мольбой глядела на вдову, словно заклиная ее молчать о том, кто состязался с ней за право называться любовницей этого проклятого Оливареса. Впрочем, должно быть, вдова поспешила проклинать Оливареса, ведь его имя заставило герцога не вершить над ней скороспелый суд. - Поступим следующим образом, - сказал герцог, вырастая перед вдовой. - Мне необходимо разобраться в том, что я только что услышал от вас, Мари. Вы правы, не стоит совершать необдуманных действий. Следует все тщательно и аккуратно взвесить. Именно поэтому, до того как я приму окончательное решение, как быть с вами, синьора, мне придется упрятать вас. - Как?! Куда?! Зачем! - всполошилась вдова. - Будьте уверены, ничего дурного не приключится с вами. Хоть моя супруга придерживается весьма плохого мнения на мой счет, я не настолько опрометчив, чтобы уничтожать испанскую посланницу, пусть даже неофициальную. Вам будет оказан максимальный комфорт и обращаться с вами будут со всею учтивостью, даю вам слово. Но я должен досконально выяснить, как поступить с вами в дальнейшем, с наименьшим ущербом для дома Гонзага. Поймите, я не могу опорочить свое имя перед Людовиком. Вы не должны были приходить сюда. Но, что сделано, то сделано. Простите великодушно, синьора, но будучи честным с вами, я не могу гарантировать вам последствия. Я сделаю все, что зависит от меня, чтобы уберечь вас от опасности, но лишь до той поры, пока король, совет, или вместе они придут к надлежащим выводам касательно вашей персоны. - И куда вы вознамерились прятать графиню, Шарль? - спросила герцогиня, немного успокоившись. - Туда, где ее не додумаются разыскивать даже самые опытные шпионы Франции и Испании вместе взятые - в самое сердце Парижа. Герцогиня ахнула с возмущением. - Она отправится к моей дальней родственнице... - Шарль! - герцогиня рассвирепела. - ... двоюродной племяннице по бабкиной линии... - Шарль!! - ... которой, в отличиe от вас, сударыня, я доверяю беспрекословно. - Шарль!!! - Она благочестива, набожна и готовится стать послушницей. - Ты вознамерился поселить графиню де Бельфлор у своей содержанки?! Как же любвеобильны эти благородные господа! И как у них хватает времени и сил содержать столько паралелльных связей? Вдова поникла головой. - Уймись, несчастная! - снова прикрикнул на супругу герцог. - Как бы я не вспомнил о твоем таинственном милом дружке, стихоплете. Герцогиня замолчала, на этот раз надолго. - Синьора, я поселю вас у своей племянницы. Вы ни в чем не будете знать отказа, а племянница моя весьма умна и искусна в душеспасительных беседах. Вам будет не скучно в компании друг друга, уверяю вас. Но вы не сможете выходить из дома. Даже не пытайтесь. Мои люди будут сторожить все входы, выходы и переулки в округе. И хоть они умеют быть незаметными, при необходимости они способны проявить себя с блеском. - Вы угрожаете мне домашним арестом, ваша светлость? - Отнюдь не угрожаю, а исполняю. Герцог дернул за веревку колокольчика. - С кем вы прибыли в Париж? - предусмотрительно спросил герцог Неверский. - Дожидается ли вас кто-нибудь поблизости? Вдова готова была бросить герцогу, что ее дожидается самый высокий мушкетер королевского полка, возможно это остановило бы его, но она испугалась за судьбу господина Портоса. - Я прибыла одна, - гордо ответила хозяйка с улицы Феру, как и положено настоящей шпионке, - лишь моя дуэнья ждет меня. Но моя дуэнья не так проста, как вам может подуматься. Она росла среди разбойников и умеет различать и распутывать следы по снегу. К тому же, скрываясь в андалузских лесах, она научилась оставаться невидимой. Вы не найдете ее, а она разыщет меня! Слово «дуэнья» вдова почерпнула из все той же итальянской комедии на ярмарке. Существовали ли леса в Андалусии вдова знать не могла. Все остальное являлось чистым экспромтом, призванным заставить герцога в страхе переменить свое решение. - В таком случае, примим все меры предосторожности, чтобы ваша маленькая разбойница пребывала в заблуждении. В этот момент в комнату вошла горничная, герцог отвел ее в сторону и сказал ей несколько слов, которые вдова не расслышала. Вдова все еще пыталась казаться бесстрастной, но в душе ее вскипала очередная порция ужаса. Что будет, если она сейчас во всем признается? Если достанет письмо Ришелье, спрятанное у нее в корсаже? Быть может, почерк епископа образумит супружескую пару извергов? Существовало ли хоть что-нибудь на белом свете, что было бы в силах их образумить? Должно быть, в таких отношениях они находили некоторое извращенное наслаждение, и не в любовниках и любовницах было дело. Все эти второстепенные персонажи лишь призваны были подогревать огонь изуверских страстей, кипевших в их пресыщенных сердцах. Нет, признайся она сейчас во всем, и они убьют ее прямо тут, в этом самом будуаре. Заберут письмо для своих нужд, а ее прирежут. Или, может быть, задушат. Вполне вероятно, что и заколят. А следом герцог все-таки отыщет таинственного стихоплета, чье письмо находилось у вдовы в корсаже рядом с письмом епископа, и прикончит и его. А затем и господ Атоса и Портоса. Так, на всякий случай. Нет уж, лучше оставаться любовницей испанского валидо Оливареса, что бы это не означало. Ведь хозяйку с улицы Феру и подавно никто не станет разыскивать, ни испанцы, ни любовники, ни богатая родня, и даже сами господа мушкетеры вряд ли станут ее искать. Разве что у них закончатся деньги на еду, а за ними и припасы в погребе на улице Феру. Ну или разве что господин Арамис соизволит вспомнить о том, что вдова покойного Лажара не вернулась с вестями от его обожаемой герцогини, которая преднамеренно чуть не лишила его жизни. Пропади они все пропадом! - Вы поплатитесь! - вдруг гневно бросила вдова герцогу Гонзага, и в его лице она бросала вызов всей французской знати. - Вы за все поплатитесь! Попомните мои слова, все ваши козни и грехи не пройдут бесследно! Будь я мужчиной, я бы швырнула вам перчатку в лицо! Я бы заставила вас лететь от меня в пекло к самому сатане, но и он не помог бы вам! Вы бы молили о пощаде, а я бы.... Тут вдова осеклась, потому что герцог расхохотался. Герцогиня тоже издала осторожный смешок. - Ух, каковы же вы, синьора де Бельфлор! - восхищенно приствистнул Карл Гонзага. - Признаться, герцогиня де Шеврез права. Никаких сомнений не может быть в том, что синьора свела с ума самого valido.
Стелла: Viksa Vita , ну, вы даете! Вдова Лажар попалась по всем правилам травести. Отец Сандро отдыхает вместе с Атосом.
Viksa Vita: Стелла пишет: Вдова Лажар попалась по всем правилам травести А разве можно играть в 17-ый век не сыграв и в жанр комедии дель арте? :)
Стелла: И трагедия плавно перетекла почти в комедию. Прекрасно течет, надо сказать.
Констанс1: Н-да, вдова Лажар, пообщавшись с Авторами, решила и сама стать автором своей личной истории, в стиле Полишнеля, послав подальше своего собственного автора- отца Сандро. Вот как влияет окружение, кажется , что и сам можешь так как они. А вокруг вдовы Лажар был просто сгусток творческой энергии.
Viksa Vita: Констанс1, истину глаголите. В отсутствие Aвторов, жестокий романс превращается в частушки .
Viksa Vita: Глава тридцать первая: Первый день заключения Портос ждал час. Два. Три. Наказав Мушкетону не выпускать из виду парадный вход, он объехал квартал несколько раз. Потом спешился и стал обходить кругами парк вокруг дворца, делая вид, что прогуливается, наслаждаясь погодой, наконец оказавшей милость парижанам. Навстречу ему шел сослуживец, шевалье д’Имре. После дружеских объятий шевалье набросился на Портоса с вопросами о длительном отсутствии трех мушкетеров. Тревиль, говорил д’Имре, беспокоится по поводу Атоса больше, чем по поводу Портоса и Арамиса. Тогда как многим известно, что последние отбыли по службе в Авиньон, первый получил отпуск, а срок отпуска истек позавчера. Атосу стоило бы немедленно показаться у капитана, иначе не миновать ему взбучки, если не чего похуже. Портос взволновался: Атос не мог показаться у капитана ни сегодня, ни даже завтра. В лучшем случае они с Арамисом подоспеют в Париж на третий день, а в худшем - через четыре дня. - На вашем месте, дорогой Портос, я бы сегодня же явился к де Тревилю с объяснениями, - заявил д’Имре. - Если ваш друг дорог вам, постарайтесь предоставить капитану объяснения как можно скорее. В том, конечно, случае, если вы ими обладаете. - Обладаю, - нерешительно сказал Портос. - Вот и славно. А как насчет ужина в "Сосновой шишке"? Портос всерьез заколебался. Ему следовало совершить немедленный выбор между тремя делами одинаковой степени важности: охраной вдовы Лажар, визиту к капитану и собственным желудком, который с утра пустовал. Солнце клонилось к закату, а вдова все не показывалсь. Репутация Атоса была дорога ему не меньше, чем собственный желудок, но и словo, данное хозяйке и Арамису, было дорого ему, и поэтому Портос, скрепя сердце, все же решил дождаться хозяйку. Расспрощавшись с д’Имре, Портос вернулся к Мушкетону, мерзнущему в компании трех лошадей под деревом, чьи листья давно облетели. Портос достал кинжал и приянялся упражняться в метании в дерево. Несмотря на то, что сумерки сгущались, Портос все же попал девять раз из десяти. Когда более никаких занятий не осталось, мушкетер принялся было очищать с помощью все того же кинжала ногти от грязи, но тут за железной оградой дворца, на аллее, ведущей к главному входу, появился знакомый силуэт в широком испанском платье с накидкой. Это видение показалось голодному Портосу ангельским, и он с нетерпением наблюдал, как хозяюшка поспешной походкой идет к воротам. Портос направился было к вдове, но та, выйдя за ворота, свернула направо, вместо того, чтобы свернуть налево. Мушкетер, недоумевая, бросился за ней, но вдова лишь ускорила шаг. - Эй! Хозяюшка! Сударыня, постойте! Куда же вы? - Портос поспешил за ней, но она мчалась со всех ног по другой стороне улицы Вожирар так, будто удирала от него. - Стойте! - Портос побежал следом. Мимо промчался черный экипаж с задрапированными занавесками. Облив Портоса мокрой грязью, экипаж скрыл на мгновение хозяйку из вида и исчез за углом улицы Кассет. Мушкетер выругался. Силуэт вдовы показался на углу улицы Могильщиков. Там Портос нагнал ее и успел ухватить за локоть. Вдова принялась выдирать руку, но Портос держал крепко, призывая ее к благоразумию. - Хозяюшка, это же я! Что с вами? Что вас так напугало? Несколько секунд прошли в борьбе, в итоге которой капюшон накидки упал с головы мадам Лажар, и Портос, к вящему своему удивлению, увидел, что голова принадлежала не хозяйке с улицы Феру, а какой-то незнакомой женщине. Портос ахнул. - Это не вы, хозяюшка! - вскричал он. - Вы меня с кем-то перепутали, сударь - сказала незнакомка. - Но вы же в ее платье! - Позвольте, сударь, но это мое платье! - отбрыкивалась неизвестная женщина. - Что вы с сделали с мадам Лажар?! - загремел Портос на всю улицу. - Не знаю я никакой мадам Лажар. Чего вы от меня хотите, сударь? - Оставьте даму в покое, негодяй! Рядом с ними появился какой-то человек, с виду дворянин, и встал на пути у Портоса. - Идите, милейшая, бегите от этого наглеца, я задержу его! - услышав подобный отзыв о собственной персоне, Портос выпустил женщину. - Вы назвали честного человека наглецом, сударь, и, надеетесь, что я спущу вам это с рук? Незнакомец достал шпагу. Портос сделал то же самое. Клинки скрестились. Незнакомец делал изящные фигуры, присущие более урокам фехтования, чем настоящей драке. Натиск же шпаги Портоса был подобен тарану, пробивающему ворота башни, и через несколько выпадов неизвестный истории дворянин лежал окончательно мертвым на грязном снегу (поскольку господин этот оказался совершенно случайной причиной заминки в нашем повествовании и всего лишь был направлен благородным желанием защищить незнакомую ему даму от посягательств, как ему казалось, на жизнь ее и честь, мы не затруднили себя поиском его имени в библиотеках и архивах). Портос выдернул шпагу из живота мертвеца, оглядываясь по сторонам. Hо этих нескольких минут промедления хватило, чтобы незнакомка, переодетая в хозяйку с улицы Феру, переодетую в графиню, исчезла из виду. - Тысяча чертей! Дьявол и преисподняя! - ругался Портос, тщетно пытаясь различить хоть что-либо в непроглядной тьме, что окутала улицы. Бегом вернувшись туда, где ожидал Мушкетон, Портос схватил слугу за шиворот, словно желая вытрясти из него сведения, которыми сам не обладал. - Ты что-нибудь видел? Кто покидал дворец? Говори, бесполезная ты скотина, или я сброшу тебя в реку! - Господин Портос... я ничего не видел... не помню... - всхлипывал Мушкетон. - Вспоминай! - орал господин. Должно быть, тряска все же оказала надлежащее действие на память слуги, потому что тот пролепетал: - Разве что экипаж. Да, да, черный экипаж. Запряженный двумя лошадьми. - Что экипаж?! - взревел Портос, вспоминая, что сам только что видел карету. - Выехал за вторые ворота. Сразу же после того, как мадам Лажар вышла. - Проклятие! Почему ты не последовал за ним?! - Господин не велел покидать пост. - А голова? На что Создатель приколотил тебе голову к плечам, если ты не в состоянии ею самостоятельно пользоваться? Портос понял, что его одурачили, и злость на самого себя вылилась в удары, посыпавшиеся на вышеозначенный предмет физиологии Мушкетона. - Что еще ты видел, каналья? - Ничего, сударь, ничего, клянусь Богом, - стонал Мушкетон, прикрывая голову руками. Осознав, что ничего более добиться от Мушкетона ему не удастся, Портос издал рык, подобный львиному, и отпустил слугу. Мушкетон поспешно спрятался за круп лошади. - Что же делать? Что же делать?! - вопрошал Портос черное небо. - Проворонил хозяйку, как последний остолоп! Желая силой взять то, что не поддавалось разуму, Портос рванулся было к дворцовым воротам, размахивая шпагой, но на полпути понял всю тщетность такого побуждения, повернул обратно, вскочил на лошадь и поскакал в сторону улицы Старой Голубятни. Хоть в одном деле он должен был сегодня познать успех. Мушкетон, дрожа и хлюпая носом, сел на своего коня и последовал за хозяином. *** Покуда Портос прогуливался по окрестностям парка, упражнялся в метании холодного оружия, беседовал с д’Имре и убивал незнакомого дворянина, с мадам Лажар происходило следующее. - Идите за мной, синьора, - герцог открыл дверь в смежную комнату, оказавшуюся туалетной герцогини. Следом за хозяйкой и герцогом в комнату вошла незнакомая вдове молодая женщина: должно быть, еще одна служанка из дворцового штата. - Раздевайтесь, - приказал герцог служанке, и та беспрекословно принялась снимать с себя одежду, что заставило вдову представить себе, чем занимается герцог, когда ему наскучивает ругаться с герцогиней и навещать благочестивую племянницу по бабкиной линии. - Вы тоже, синьора. - Как вы смеете! - мадам Лажар не на шутку перепугалась. Но к скромности синьоры герцог проявил большую снисходительность и жестом указал ей на расписную ширму. Не видя иного выхода, вдова укрылась за ширмой. - Не медлите, снимайте с себя одежду, сударыня. Дрожащими руками вдова принялась выпутываться из проклятого платье, и, пользуясь своей недоступностью взору Карла Гонзага, успела cпрятать под нижней рубашкой два письма. Пряжку с сапфиром она зажала в руке. - Надеюсь, ваше сиятельство не станет отнимать у меня кошелек и фамильные драгоценности, - призвав последние остатки гордости, воззвала вдова из-за ширмы. - Ваши драгоценности мне ни к чему, - фыркнул герцог. - Я не какой-нибудь разбойник с большой дороги, с которыми вы привыкли общаться. Вдова спрятала пряжку в кошелек. В этот момент чужая одежда полетела за ширму, и на вдову свалились юбки, передник, чепец и платье горничной. - Давайте сюда ваше платье и надевайте это, - потребовал герцог. Вдова перекинула через перегородку костюм собаки садовника. Когда мадам Лажар появилась из-за ширмы, перед ее взором стояла она сама в недавнем обличии графини; горничная была с ней одного роста и обладала похожими пропорциями. Герцог же оглядел хозяйку с улицы Феру с головы до ног, и, судя по всему, удовольствовавшись ее перевоплощением в саму себя, заявил с презрением: - Вот уж воистину, все женщины одинаковы: и у синьоры, и у субретки одна и та же суть. Лишь платье ослепляет мужчин, вводя их в горестное умопoмрачение. Никто не распознает в вас благородную даму, синьора, уж поверьте моему опыту. Должно быть, эти реплики призваны были оскорбить графиню де Бельфлор, но мадам Лажар пришлось лишь молчаливо признать, насколько прав герцoг, сам о том не подозревая. После костюмерных маневров герцог собственной персоной сопроводил вдову к служебному входу, где ожидал запряженный парой лошадей черный, без каких-либо признаков принадлежности кому бы то ни было, экипаж. Такой же безликий кучер в черном сидел на козлах. Прежде чем запихнуть вдову в карету, герцог зачем-то завязал ей глаза. Вдова оказалась на сидении, а рядом с собой почувствовала присутствие еще одного человека, который, наверное, должен был доставить ее в назначенное место со всеми предосторожностями. Карета тронулась и закачалась на привычных булыжниках родных улиц, но вдова не могла знать, куда ее везут. Как могла она судить, минут пятнадцать спустя ее вытащили из экипажа. Место было тихим, уличный шум остался немного поодаль - должно быть, карета въехала во двор. Затем вдова услышала стук в дверь. Ta с легким скрипом отворилась и сопровождающий хозяйку мужчина сказал кому-то пару неразборчивых слов. Послышались шаги, уходящие вверх. Прошло еще некоторое время, пока вдова стояла в прихожей в компании еще какой-то женщины, что почтительно поддерживала ее за руку. Вскоре ее спутник вернулся. Подхватив мадам Лажар под руку, он потащил ее вверх по невысокой лестнице. Еще одна дверь, и вдова оказалась в комнате, где потрескивало пламя и пахло изысканными женскими духами, которые тонкой нитью проникли в ее собственное облако из лимона с лавандой. - Ступайте. В ожидании дальнейших указаний мы славно проведем время, - послышался нежный женский голос, отдающий при этом ноткой властности. Стук каблуков сообщил вдове о том, что спутник ее удалился и она осталась наедине с обладательницей голоса. Ее догадка немедлнно подтвердилась: чьи-то ласковые руки бережно сняли с ее глаз повязку. Проморгавшись, вдова увидела, что находится в небольшой элегантной комнате, скромной убранством, но не лишенной богатых предметов роскoши. Кресло черного дерева было обито шелком, на столике перед зеркалом стояла шкатулка из слоновой кости, да и само зеркало было заключено в дивной красоты тяжелую оправу, на которой были выточены фигурки сказочных персонажей тончайшей работы. Пожалуй, зеркало это верой и правдой служило своей хозяйке, которая не могла не любить в него глядеться, судя по ее восхитительной внешности. И действительно, хозяйка дома была наилучшим произведением искусства в этих декорациях. Совсем еще юная девушка, со взором кротким и пленительным, она являла собой само благочестие. При этом, наряду с добропорядочностью, в ней можно было заподозрить и способность к страстным чувствам, которые так нравятся сильному полу. Лицо ее было тонким и бледным, лоб - высоким, что свидетельствовало о незаурядном уме. Девушка была одета в пеньюар с закрытым отложным воротником. Поверх пеньюара был небрежно наброшен темно-красный шелковый халат. Должно быть, до появления непрошенных гостей она собиралась ко сну. Хотя на ней не было драгоценностей, белокурые волосы, свободно растекавшиеся по плечам, служили самым прекрасным украшением этому ангельскому видению. Вдова Лажар никогда не встречала подобных красавиц. Даже образ роскошной герцогини мерк пред тем небесным светом, который излучала эта женщина, и герцогиня вдруг показалась вдове грубоватой. А ей самой, хозяйке с улицы Феру, будь то в костюме горничной или в наряде гранд-дамы, ничего не оставалось, кроме как почувствовать себя серой кобылой Базена рядом с вороным скакуном господина Портоса. - Синьора, - мягким голосом произнесла красавица, - ничего не бойтесь, вы в надежных руках. В самом скором времени я распоряжусь, чтобы приготовили для вас свободную спальню, но прежде скажите: как вас называть? Вдова задумалась. Несмотря на глубокую симпатию, которю она немедленно почувствовала к этой женщинe, ей все же пока не следовало называться собственным именем, как и, должно быть, не надлежало раскрывать инкогнито графини де Бельфлор. - Диана, - сказала она. - Зовите меня просто Дианой, сударыня. - Какое чудесное античное имя, - нараспев произнесла красотка. - А у вас безупречный французский. Не будь вы испанкой, я бы приняла вас за коренную жительницу Парижа. Но нет, не бойтесь: мне не доложили о вас ровным счетом ничего, кроме того, что вы родом из Андалусии. Вдова с облегчением кивнула. - А вас сударыня? Как вас зовут? - Зовите меня просто Анной, - расплатилась прелестница той же монетой. - Быть может, вы - сама королева? - вдова открыто улыбнулась. Она не собиралась льстить незнакомке, лишь попыталась выразить свое искреннее восхищение. - Ах, нет, что вы, я всего лишь дальняя родственница герцога Гонзага по младшей ветви. Его двоюродная бабка и мой дед... впрочем, это не интересно. Давайте лучше перекусим. Вы наверное устали после долгого дня. Анна усадила вдову в кресло у маленького лакированного столика, вызвала горничную и попросила принести небольшойужин. Совсем скоро на столе материализовались легкие закуски: сыры, хлеб, тонко нарезанные ломтики окорока и кубок с разбавленным вином. Горящие свечи и потрескивающий очаг располагали к беседе, как и сама хозяйка дома, томно развалившаяся в кресле. - Ешьте, ешьте, - подбодрила она вдову. Сперва вдова лишь отломала кусочек хлеба, оттопырив мизинцы, но спустя несколько минут она уже набросилась на еду со всем аппетитом ничего не не евшего с утра человека. Анна с удовольствием смотрела на нее, как смотрят матери на голодных крестьянских ребятишек, вернувшихся домой с полей на обед. - Ах, как вы проголодались, бедняжка, - Анна с сочувствием покачала головой. - Долгая дорога... - замычала разомлевшая от еды и вина вдова, прикрывая рот салфеткой, - дороги нынче... так несносны. - О, да, зима в наших краях, должно быть, жестче испанской. В воображении моем встает Кастилия - страна вечного солнца. Золотистые виноградники, шиповник в цвету, орхидеи на террасах, журчащие фонтаны в теннистых патио, желтые лимоны, подобные тысячам маленьких солнц, зреют в садах… - Анна мечтательно прикрыла глаза. - Так ли цветуща она в самом деле? - Угу, - закивала вдова. - А Кордоба? Скажите, правда ли это, что мавры оставили свой неизгладимый след на архитектуре дворца короля Педро I? - Я никогда не бывала в Кордобе, - честно призналась вдова. - Ах, нет, - улыбнулась ангельская женщина, хлопнув в ладошки, - я ошиблась. Я ведь так несведуща в географии. Вспоминается, что Алькасар его величества Педро I, о котором рассказывают чудеса, гениальный зодчий воздвиг в Толедо. - О! - ответила хозяйка с улицы Феру. Она была поглощена куском желтого сыра, который пыталась нарезать серебряным ножом, совершенно негодным, по ее мнению, для использования за трапезой. Вдова слишком уставла, чтобы придавать значение незнакомым наименованиям, и слишком была разморена как яствами, так и чарующим голосом прелестницы. Все, что та говорила, звучало как колдовская сказка из далекого детства. - Интересно, как же это интересно, - чарующим голосом лесной феи продолжала Анна. - Ах, прекрасная Каталония, обитель пиратов и моряков. А ведь оттуда рукой подать в иной мир. Однако, как же это невыразимо чудесно: стоя на пристани, когда соленый ветер треплет волосы, наверное, можно различить в туманной дали гордые очертания парусов "Санта-Марии" и "Ниньи". Каравеллы отчаливают. И вот паруса, подобно лебедям, белые на синем, раздуваясь под бейдевиндом, отплывают от древнего порта к берегам Нового Света. Видение это живо и ярко нарисовалось воображению вдовы, завладев им полностью. Она даже забыла про сыр. Зато вспомнила про корабль, который когда-то упоминал господин Атос. - Собственно, как и «Боярышник», - дополнила вдова тени двух кораблей третьей, решив блеснуть, наконец, и собственными знаниями. - «Mayflower», - пропела Анна незнакомое слово и еле заметная дрожь пробежала по ее телу. - Вы бывали в Англии, моя милая девочка? Если не еда, не доброе отношение, не облик и не голос племянницы герцога по младшей бабкиной линии, то последняя фраза покорила вдову окончательно. "Милая девочка". Мадам Лажар тщетно силилась вспомнить, когда в последний раз, если вообще когда-нибудь слышала подобное обращение к собственной персоне. И хоть мадам Лажар была старше племянницы герцога едва ли не в полтора раза, все же голос собственной покойной матери из тех незапамятных времен, когда та была здоровой, услышался вдове в интонации юной девушки. Воистину, воспоминания детства имеют над нами всесильную власть. Стоит случайно брошенной фразе слегка отодвинуть завесу, что отделяет нас, взрослых людей, от самих себя в ту нежную пору, как карточным домиком рушатся стены, южным ветром сносятся баррикады, от майского дыхания падают каменные барьеры, что мы так долго и упорно строили для того, чтобы выжить. И вот мы стоим, голые, босые и беззащитные на пороге родного дома и протягиваем слабые ручонки к матери и отцу. И они более не прах и пыль, а пышущие жизнью полубоги, готовые защитить нас от всей жестокости бренного бытия. - Нет, сударыня, я никогда не была в Англии, - ответила вдова с увлажнившимися глазами. Она осознала, что, какими бы причудливыми дорогами ее ни занесло в дом этой женщины, и где бы этот дом ни находился, в этом доме ей хочется остаться навсегда. -Вам грустно? - участливо спросила Анна, наклоняясь к вдове через поручень кресла. - Простите, я, должно быть, затронула некое неприятное для вас воспоминание. - Что вы, напротив. Вы напомнили мне мою юность. - Вы, должно быть, были прекрасны в юности и разбили немало сердец. Как, впрочем, прекрасны и сейчас. Необходимо лишь избавить вас от этой ужасной одежды. Местные простолюдинки столь безвкусно одеваются, вы не находите? При первом же случае я пошлю за своим портным. Он сошьет достойное вас платье не дольше, чем за сутки. Вдове больше не нужны были платья, ей хватило их по горло. Она лишь хотела отдохнуть в этом доме, в его уюте и аромате. Восхитительная женщина угадала и это ее желание. - Вы утомились, моя дорогая. Все потом, потом. Ваша постель уже готова, отойдем же ко сну, милая. Взяв мадам Лажар под руку, хозяйка необыкновенного жилища проводила ее в спальню, находившуюся на другом конце небольшого коридора. Горничная уже ждала там, готовая предложить услуги по раздеванию. Анна поцеловала вдову в щеку, как старую знакомую, и, пожелав доброй ночи, уплыла за дверь. Как раздеваться в присутствии горничной, вдова не знала, но у нее не осталось сил думать об этом, и она отдалась во власть искусной служанки. Та не только помогла ей облачиться в ночную сорочку, но даже расчесала ей волосы, достав из них бессчетное количество шпилек.Только сейчас вдова осознала, насколько они ей мешали. Письма, спрятанные на груди, вдова поспешила скрыть от глаз горничной под подушкой. Затушив свечи чугунным колпачком, служанка вышла. Мадам Лажар опустилась на кровать и погрузилась в теплые волны южного моря. Лимоны закачались на ветках, расцвел боярышник, собака садовника тихо завыла на полную луну. Перина была настолько мягка, что вдове Лажара не пришлось даже помолиться по обыкновению, чтобы заснуть.
Стелла: Анна уже здесь! Ну, ничего хорошего не жди!
Констанс1: Так вот чьей любовницей стала бывшая графиня де Ла Фер. Герцога Гонзага. А герцог и герцогиня Гонзака , это те самые родители Марии Гонзага-младшей, в которую был влюблен и на которой чуть не женился Гастон Ордеанский?
Armande: Констанс1, эта дочь, Мария-Людовика (Луиза) Гонзага, была последовательно женой двух королей Польши, Владислава 4 и Яна 2 Казимира (переписывалась с которым по-итальянски). Кроме романа с Гастоном Орлеанским, на ее счету еще Сен-Мар и маршал де Грамон. Письмо ее к де Грамону по поводу участия его сыновей в Русском походе Яна Казимира Вы, кстати, переводили (тема про де Гиша, статья Анатоля Франса).
Констанс1: Armande , спасибо , что напомнили. Склероз кажется у меня начинается.
Viksa Vita: Armande, спасибо! Не ищите у меня пожалуйста в тексте никаких хронологических и родословных соответствий, ибо, признаться, я ничего не смыслю в них, и пользуюсь в основном детскими знаниями, гуглом и википедией, как и подобает настоящему фэйлетонисту. Hо все же хочу уточнить. В этом фике фигурирует Карлo II Гонзага-Невер, он же герцог Майена и д'Эгильона (именно поэтому я поселила супругов Неверских в особнях д'Эгильон, что тоже нонсенс, как мне кажется). Тогда как отец несостоявшейся невесты Гастона Орлеанского это Карл I, его дядька. За сим прошу простить мне и хронолигческий нонсенс: настоящей Марии Гонзага в 1622-ом году было лет триннадцать. (Я уже не говорю о том, что де Тревиль в тот период мушкетерами не командовал, как впрочем и в период, описываемый Дюма, так что я соблюдаю букву текста в смысле хронологического абсурда ).
Viksa Vita: Глава тридцать вторая, в которой говорится о женской чести Оказавшись на улице Старой Голубятни, Портос сперва не поверил своим глазам и подумал, что неверный свет факелов исказил его зрение. Но нет - у особняка господина де Тревиля действительно стояли Атос и Арамис, препираясь с дежурным охранником. Точнее, препирался Арамис. Атос, привалившись к воротам, просто стоял с закрытыми глазами. Рядом стояли две взмыленные лошади, препираясь с зимней природой на предмет травы. - Полноте, Сент-Этьен, отоприте ворота, нам необходимо отрапортовать капитану сегодня же, - доходчиво объяснял Арамис, - Не по уставу, - отвечал дежурный. - Неурочные часы. - Понимаю вас лучше кого-бы то ни было, но дело срочное. Мы только что прибыли из Авиньона. - Следовало прибывать из Авиньона полтора часа назад. Вам непременно надобно, Арамис, чтобы мне не поздоровилось? - Вам не поздоровится уже за то, что вы разговариваете со мной на посту. Нарушив один устав, вы тем самым уже вступили на тропу грешника. - Оставьте уроки богословия послушницам, господин "аббат". - Даю вам слово, капитан не разгневается. - Не по уставу. - Но внемли же гласу разума: я вижу свет в окнах кабинета - значит, капитан еще при делах. - Не велено. - Господи, Сент-Этьен, до чего вы упрямы! Клянусь вам, Тревиль с вами разделается за то, что вы не впустили нас! - Не по уставу. - Эй, Сент-Этьен! - Портос соскочил к лошади. - Пропусти нас немедленно и я прощу тебе твой должок. Арамис обернулся на знакомый голос. Атос открыл глаза и сделал шаг навстречу Портосу. Все трое были столь очевидно обрадованы неожиданной встречей, что им не нужны были объятия в доказательство своих чувств. - Какой должок? - настороженно спросил тот, кого звали Сент-Этьеном. - Да тот самый. - Тот самый? - Вот именно. - Портос, неужели вы тоже прибыли из Авиньона? - Из самого что ни на есть Авиньона. - Простите должок, говорите? - Клянусь честью, что более никогда о нем не заикнусь. - Клянетесь честью? - Все верно. Сент-Этьен заколебался но внутренняя борьба его разрешилась не в пользу просителей. - Нет, не могу, не по уставу, - он мучительно сцепил челюсти. - Ну и болван. Ты еще будешь умолять на коленях, чтобы я впустил тебя в преисподнюю, а я не впущу. - Мы будем бороться в рукопашную? - Сент-Этьен вздрогнул. - Непременно. Сент-Этьен задрожал. - Нет. Лучше в рукопашную, чем разжалование. Нельзя. Не по уставу. - Скотина, - заключил Портос. - Сент-Этьен, - снова попытался Арамис вкрадчиво. - Прошу вас, ради старого нашего знакомства, впустите нас. Ты же знаешь, что я бы впустил тебя. - Вы что оглохли, господа?! Сами, что-ли, никогда не дежурили? - рассвирепел охранник. - С вашими Авиньонами и отпусками не удивительно, что у вас память отшибло, и вы и вспомнить не можете, когда в последний раз выходили на пост. Куда вас только черти носят? Я не могу пропустить вас к капитану поздним вечером! На луну посмотрите! Взгляды Портоса и Арамиса устремились вслед за указующим перстом Сент-Этьена. В самом деле, луна, немного ущербная, но все же величественная, плыла в облаках высоко над городом. - Сударь, - раздался голос Атоса, прозвучавший несколько замогильно, - мы десять дней провели в седле. Мой отпуск закончился позавчера. Если я сегодня же не предстану перед капитаном, разжалование будет грозить не вам, а мне. Быть может, вы понесете наказание за нарушение устава, но если вы пропустите нас, вы сохраните наше уважение, чего бы оно ни стоило. - Вы наглецы, господа, - сказал Сент-Этьен, - и разговариваете со мной, как со сторожевой псиной, вместо того, чтобы попросить о дружеском одолжении. Проходите, черт бы вас побрал. Сент-Этьен подвинулся и отворил ворота. Друзья направились к особняку. Не сговариваясь, они решили рассказать обо всем друг другу позже, но прежде, чем заявить о себе лакею, стоящему у кабинета господина де Тревиля, Портос выбрал подходящий момент, чтобы без моментальных последствий шепнуть Арамису: "Хозяйка пропала". Арамис еле сдержал возглас, но Портос уже доложил лакею, что трое мушкетеров явились с рапортом. - Входите, входите, господа!- послышался из-за отворенных дверей знакомый голос. Мушкетеры предстали перед капитаном: один измученный, другой взволнованный, а третий сконфуженный. Сняв шляпы, они склонили головы. Тревиль встал из-за стола и приблизился к подчиненным, рассматривая их опущенные физиономии. - Да на вас лица нету! И почему вы ко мне в неурочные часы? Неужели епископ уже в Париже? Почему вы не в его конвое? Почему никто не доложил мне заранее о его прибытии?! А вы, Атос, почему вы опоздали на полтора дня?! Тревиль начал гневаться, но мушкетеры знали, что человек этот настолько же вспыльчив, насколько отходчив. - Господин капитан, - взял слово Арамис, - позвольте осведомить вас: епископ из Авиньона тайным визитом отправился к ее величеству в Ангулем, чтобы вести переговоры о перемирии. Надо полагать, что его преосвященство и ее величество скоро вместе прибудут ко двору и предстанут перед лицом его величества. - Это мне известно. Но вы почему здесь и не сопровождаете их? - Нас отпустили. - Зачем? - Чтобы совершить еще одно дело государственной важности, - Арамис бросил осуждающий взгляд на Портоса. - Какое такое дело может быть важнее конвоя этих персон? - Нас направили в Париж с перепиской от епископа к другой персоне... - Арамис мучительно запнулся. - К герцогине Неверской, - помог ему Портос. Арамис снова одарил его недовольным взором. - Ах, это дурацкая история с Мантуанским наследством! Сегодня при дворе я слышал, что некие посланцы от испанского министра Оливареса должны были неофициально прибыть в Париж со своими собственными требованиями. Мантуя, несомненно, местность стратегическая, но сам черт не разберет, что происходит в этой заварухе. Лучше бы мы по старой памяти громили добрых гугенотов, чем связываться с этими застегнутыми на сто крючков ханжами из Мадрида, - Тревиль на секунду замолчал, затем спохватился: - Между прочим, почему Сент-Этьен нарушил устав? Я лишу его месячного жалования за то, что он пропустил вас ко мне в неурочные часы. - Господин капитан, - Атос впервые заговорил, - прошу вас, не наказывайте Сент-Этьена. Он поступил как благородный дворянин, оказав услугу сослуживцам. Капитан недовольно кивнул, потом одобрительно хлопнул Портоса по плечу. - Ладно, так и быть, я спущу ему с рук эту проделку за то, что он пропустил ко мне самых преданных мушкетеров его величества. Значит, вы сопроводили епископа в Ангулем. Велика тайна! Этого выскочку-интригана следует опасаться, попомните мои слова. Я ведь не даром послал к нему вас, а не этого самого Сент-Этьена или кого еще. Этот проныра-епископ пытается склонить на свою сторону весь дворянский цвет, и, надо признаться, ему это удается. Говорят, граф де Рошфор недавно примкнул к его сторонникам. Простите, господа, но я должен был испытать вашу преданность. Теперь я знаю: будь в его конвое не вы, господа, а другие ваши сослуживцы, и мушкетерский полк обеднел бы на несколько голов. А вас, Атос, я не послал вместе с друзьями, потому что понимал: подобное испытание вам ни к чему. Портос, Арамис - епископ сделал вам предложение? - Сделал. - И вы отказались? - Как видите, мы здесь перед вами, - справедливо заметил Арамис, несколько уязвленный тем обстоятельством, что несмотря на полтора года службы, капитан все еще проверял его и Портоса на вшивость, тогда как Атос, вступивший в полк намного позже, незамедлительно заслужил доверие без всяких проверок. - Мы даже слушать его не захотели! - заявил Портос. - Этот интриган обещал нам золотые горы, но мы лишь пожимали плечами и посылали его ко всем чертям. - Прямо так и послали ко всем чертям? Его преосвященство? - Ну, может быть не ко всем, но к одному так точно. - Вы молодцы, господа, и ваша преданность заслуживает аванса, - Портос и Арамис просияли. Де Тревиль направился к столу, должно быть, чтобы написать расписку казначею, но не дойдя до этой благородной цели, развернулся и снова предстал перед разочарованными мушкетерами. - И все же, все же, я недоумеваю: Атос, а вы где были? - Поскольку вы, капитан, не изволили распорядить и меня в Авиньон, я решил использовать свой отпуск, чтобы провести его вместе с господами Портосом и Арамисом. - Не может быть! - Оставаться в Париже без своих друзей казалось мне весьма унылым способом провести время. - Безумцы! - воскликнул де Тревиль с нескрываемым восхищением. - Неразлучны настолько, что и месяца не можете отдохнуть друг от друга? - Друзья - это все, на что можно полагаться на этом свете, - мрачно сказал Атос. - Без друзей становится невыносимо скучно, - сказал Портос. - Имманентное одиночество, ниспосланное Господом человеку со времен изгнания из Рая, можно восполнить лишь иллюзией неотделимости своей от других, - добавил Арамис. - Хороши! На этот раз капитан похлопал по плечу Арамиса и снова направился к столу писать казначею. Ho снова воротился назад ни с чем. - И все же скажите, Атос, почему вы так бледны, будто от самого Ангулема шли пешком, не перекусив на дорогу? - Я был ранен, - признался Атос, - но должен был к сроку возвратиться в Париж - мой отпуск, как вам известно, истек позавчера. - Ранены?! Тяжело?! Мушкетеры ответили хором: - Очень, - сказал Портос. - Средней степени тяжести, - пробормотал Арамис. - Вовсе нет, - с подобием улыбки произнес Атос. - Тысяча чертей! Но как это случилось? - Видите ли, когда мы покидали Ангулем, на нас неожиданно напали... - нерешительно начал Арамис. - Разбойники! - вскричал Портос, оживленно жестикулируя. - В дороге, в лесах, ночью, ничего не было видно, и из тьмы вдруг выскочили двадцать вооруженных людей в масках. - Конные или пешие? - Конные. - Пешие. - И те и другие. Должно быть, это были испанцы, - продолжил Портос. - Они вознамерились отобрать у нас кошельки. Мы дрались как черти. Не всех, надо признаться, положили, но успели унести ноги. - Вы дрались с двадцатью разбойниками, но ранен лишь Атос? - Он задерживал пеших разбойников шпагой и дагой, покуда мы с Арамисом и слугами стреляли в конных и перезаряжали ружья. - Ага, - сказал де Тревиль, пытаясь представить себе картину лесного побоища. - Но если стояла непроглядная тьма, как вы узнали, что они в масках? - Милостью божьей полная луна как раз показалась из-за туч. - Предводитель держал факел. - Мушкетон успел разжечь фонарь. - Но почему вы добирались в Париж через леса, а не по проселочным дорогам? Мушкетеры не нашли, что на это ответить. - Все ясно, господа, вам опять стало скучно, и вы ввязались в очередную бессмысленную драку в трактире с заезжими испанцами, - де Тревиль облегченно вздохнул. - А вам Атос, когда вы деретесь, следует меньше пить. Винные пары мешают сохранять сосредоточенность даже преотменному фехтовальщику, коим вы несомненно являетесь, - де Тревиль нравоучительно нахмурился. - Но главное, что вы живы. Деритесь, но деритесь реже. Мне бы не хотелось потерять три лучшие шпаги полка, по словам самого короля. Идите, идите отдыхайте, дети мои, вы свободны. Но три мушкетера остались стоять как вкопанные. - Почему вы не уходите? - удивился Тревиль. - Нам удалось унести ноги от разбойников, но с кошельками пришлось расстаться, - дипломатично объяснил Портос. - Ах, да, аванс! Де Тревиль с умиротворенным лицом наконец дошел до стола и написал вексель казначею. Таким образом, в итоге ангулемской авантюры, каждый из мушкетеров разжился десятью пистолями. От особняка господина де Тревиля трое друзей отправились прямиком в "Сосновую шишку". Там они подобрали себе столик поуединенней, и, отнекиваясь от предложений знакомых присоединиться к ним, завязали беседу, которая протекала за ломившимся от еды столом - в счет будущего аванса. - Что значит "пропала"? - сразу перешел к делу Арамис, сняв плащ и аккуратно повесив его на спинку стула. - Почему вы так рано очутились в Париже? Атос, вы же больны, как вы могли отважиться на такое безумство? - спросил Портос, уклоняясь от ответа. - Немного придя в себя, я уговорил Арамиса без промедления отправится в путь. Я даже позволил себе отчитать нашего друга за то, что позволил вам уехать одному. Наутро мы уже были в дороге. В Туре мы обменяли экипаж и наших лошадей на свежих, и проскакали до Парижа, останавливаясь лишь на ночлеги. - И вы до сих пор живы? Атос, это уму непостижимо. Вы сделаны из булатной стали. - Сталь неоднократно грозила расплавиться в дороге, но тем не менее продолжала скакать без продыху. Атос упрям, как aпостол Фома. - Я живучее чем предполагал, - вздохнул Атос. - Раны все еще беспокоят меня, но не настолько, чтобы не спросить у вас: куда пропала мадам Лажар, а, главное, что случилось с перепиской? - Какое вам вдруг дело до мадам Лажар? В последний раз, когда мы с вами виделись, вы крайне нелестно отзывались о ней. - Прискорбное помутнение рассудка, - сказал Атос. - Право, не знаю, что на меня нашло . Слишком много вина и слишком мало крови, и привидения оживают. - Вы верите в привидения? - спросил Портос. - Как апостол Фома. И все же, Портос, куда она подевалась? - Но апостол Фома не верил в привидения. - Портос, вы увиливаете. Куда подевалась мадам Лажар? - Не подевалась, - с раздражением сказал Арамис, - Портос ее проворонил. А проворонив ее, он тем самым, подставил под угрозу известное нам лицо, и все наши усилия свел на нет. - Мне не казалось, что наши усилия касались исключительно герцогини... - Ах, молчите, - шикнул на него Арамис. - То есть говорите. Но дельно. Портос опустил глаза и стал жевать кроличью ногу. - Говорите, Портос! - Я не могу разговаривать с полным ртом, это недостойно дворянина, - с полным ртом сказал Портос. - Я очень рад вас видеть, Портос, после долгой разлуки, но, черт возьми, моя радость обратится в горе, если вы не станете рассказывать, что с вами приключилось в дороге! - Арамис оторвал головку зеленого лука и бросил ее об стол. - Не расстраивайтесь, Арамис, мы ее обязательно найдем, - ободрил его Атос. - Если когда-нибудь узнаем, где Портос ее потерял. У Портоса не осталось решительно никаких путей для отступления и поэтому ему пришлось заговорить: - Я потерял ее в особняке известной нам всем герцогини Неверской. - Как?! - В особняк вошла хозяюшка, а вышла другая женщина. - Другая женщина? - Из особняка могут выйти сколько угодно женщин, но каким образом это обстоятельство воспрепятствовало мадам Лажар покинуть особняк? - Я хочу сказать, что незнакомая женщина, вышедшая из дворца, была переодета в графиню де Бельфлор. Я же не мог знать, что это лживая приманка. - Я не знаком с графиней де Бельфлор, - сказал Арамис с таким уязвленным видом, будто со всеми остальными графинями он вел тесное знакомство, и только с этой не был знаком. - Но при чем здесь ее сиятельство к квартирной хозяйке Атоса? - "Я, правда, раз себе позволил, хоть и с великим содроганьем, к прохладным лилиям и снегу припасть горящими губами", - мрачно продекламировал Атос. - К чему это вы припали губами? - с большим интересом спросил Портос, который никогда не слышал, чтобы Атос рассказывал о своих любовных похождениях, тем более в таких витиеватых метафорах. - Я, слава Богу, ни к чему, кроме стакана с вином, губами не припадал. Но ваш рассказ, Портос, заставляет меня выпасть из понимания того, что попадает в мои собственные уши. Неужели меня опять лихорадит и мне примерещилось, что вы сказали: "графиня де Бельфлор"? - Я именно так и сказал. - Кто вас представил графине де Бельфлор? - не мог понять Арамис, оказавшись в нелестном положении третьего, которому неведомо то, что знают двое других. - Вернее было бы спросить, кто Портосу о ней рассказал. - Мне рассказала о ней великая актриса, блиставшая на сценах Мадрида и Барселоны, которую я спас от пожара в одной из гостиниц. В благодарность она одарила меня платьем для мадам Лажар. Она ведь тоже пострадала от пожара. Вернее, пострадала ее одежда. - Портос, что вы несете? Вы вознамерились разыгрывать нас? Это неуместно. Мы весьма устали в дороге. - Но я говорю чистейшую правду! Атос, неужели вы тоже упрекнете меня во лжи? - Я верю, что вы говорите правду, но боюсь, что нарушаете законы риторики и изящной словесности. Начните сначала и по порядку. Итак, в гостинице был пожар. Вы спасли великую актрису, а платье мадам Лажар сгорело, поэтому актриса одолжила хозяйке один из ее театральных костюмов, в котором она выступала в комическом амплуа Дианы де Бельфлор. B этом костюме мадам Лажар и отправилась с визитом в особняк. Так ли обстояли дела? - А вы невероятно догадливы, Атос! Только, позвольте, почему вы сказали "в комическом амплуа"? Актриса уверяла меня - а у меня нет никаких причин сомневаться в этой благородной синьоре, хоть она и испанка, ведь наша королева тоже отчасти испанка - что это великая роль великой женщины. - Почему вы допустили подобный произвол? - воскликнул Арамис. - Мещанка отправляется на аудиенциюю к знатной даме в бутафорском костюме! Неслыханное дело! Неужели вы решили оскорбить эту знатную даму? Вам не довольно того, что ее честь и так в опасности? - И в мыслях не было! Напротив, хозяюшка посчитала, а я с ней согласился, что в таком виде ее никто не узнает, что будет гораздо безопаснее не только для нее самой, но и для вашей герцогини. - Я окружен имбецилами! - Арамис в отчаянии спрятал лицо в ладонях. - Лишь распоследний оболтус не распознает в мещанке - мещанку, будь на ее голове хоть герцогская корона, а в руках - королевский скипетр. И вдова, конечно же, конечно же, была немедленно узнана как подложная графиня, и ее тут же вывели на чистую воду и не выпустили из дворца. Может быть герцог даже заключил ее под арест. Но самое главное - отобрал переписку! Герцогиня в опасности, опять в опасности! Вот уж воистину, никому не следует ничего доверять, все следует делать самому. Но главный олух - я сам, ведь до сих пор не выучил этот урок. Я погиб. Погиб. От этой пламенной тирады Портос готов был расплакаться, остро осознавая собственную вину. Он дружески опустил руку на плечо Арамиса, пытаясь его подбодрить, но Арамис раздраженно повел плечами. - Вы так юны, мой друг, - мягко сказал Атос. - Ваша любовь и преданность этой женщине трогательны, но смешны. Неужели вы не видите, что каждый раз заново попадаете в дурацкую переделку из-за вашего сильного чувства? - Вы неправильно меня поняли, - совсем иным тоном сказал Арамис, оскорбленный подобными отцовскими нравоучениями от человека ненамного старше его самого, и в этом тоне не было ничего от юноши. - Любовь - любовью, и я не стану отрицать это светлое чувство, хоть оно непостижимо пока для меня во всем своем величии, поскольку я все еще не посвятил себя господу, но честь дамы для благородного дворянина дороже всего, иначе он не достоин называться дворянином. Даже если эта дама ничего не значит для него. - Вы правы, - неохотно согласился Атос. - А если эта дама - мещанка? - вдруг спросил Портос. - Разве ее честь ничего не значит? - Честь любой дамы зависит от ее кавалера, - ответил Арамис. - А каждый кавалер волен выбирать себе ту даму, что на его взгляд достойна его чести. При этих мудрых словах Портос совсем поник, а Атос смертельно побледнел. - Пусть каждый найдет свой ответ на этот вопрос, - примирительно предложил Атос. - Но если вам так необходимо говорить о женской чести, лучше продолжите ваш рассказ, Портос. Неужели Арамис прав и хозяйку разоблачили, наказав каким-то коварным способом? - Этого я знать не могу, - с грустью признался Портос. - Меня же не было в особняке - я караулил ее на улице. Но Арамис, все же, не так догадлив, как вы, Атос, ибо надо полагать, что мадам Лажар все же покинула дворец, хоть и иным путем, чем тот, которым в него вошла. - Что вы имеете в виду? - Я имею в виду, что мой безупречный слуга Мушкетон, которого я выдрессировал как следует, тоже не дремал на посту, и покуда я охранял главный вход, он наблюдал за служебным. Именно оттуда, как он вскорости доложил мне, выехала черная карета, запряженная парой лошадей. Мушкетон, к сожалению, не мог погнаться за каретой, ибо лошадь его захромала. Но, сложив все известные мне к тому моменту факты, я пришел к выводу, что, переодетая в платье мадам Лажар женщина, была призвана усыпить мою бдительность, в то время как истинная мадам Лажар была тайком вывезена из дворца в карете и куда-то отправлена. - Браво, Портос! Да вы настоящий сыщик! - Атос протянул свой стакан и чокнулся с Портосом. - Отлично. Только куда увезли мадам Лажар? - А вот это мне неизвестно, - признался Портос, довольный похвалой Атоса. - Quod erat demonstrandum, - вздохнул Арамис. - Нам необходимо ее найти. - Зачем? - спросил Портос. - Если честь мадам Лажар не столь важна, то может быть, вам, Арамис, проще было бы самому наконец встретиться с герцогиней и все выяснить? Следует признать, что автору этой истории, кем бы он ни был, осталось неизвестно, говорил ли Портос именно то, что думал, или таким образом решил уколоть Арамиса в отместку. Как бы там ни было, Арамис одарил Портоса невозможным взглядом, а потом скромно потупился. Следует так же признать, что автору этой истории, кем бы он ни был, осталось неизвестным, посчитал ли в очередной раз Арамис Портоса глупцом, или постеснялся признать, что Портос прав, но сам он, Арамис, не способен отважиться на такой простой и давно напрашивающийся сам собою шаг (шаг, который, будь он совершен двадцать с лишним глав назад, оставил бы все последующие главы без сюжета), то ли из страха за собственную жизнь и репутацию будущего аббата, то ли из истинной заботы о чести дамы. - В любом случае нам необходимо найти ее, потому что если мы не найдем ее, я буду вынужден искать новое жилье, - трезво заметил Атос. - Но почему? - удивился Портос. - Хотя бы потому, что я не желаю жить в грязи и без постоянных обедов, как какой-нибудь уличный пес. Следует признать, что автору этой истории, кем бы он ни был, доподлинно известно: Атос сказал так потому что не представлял себе, как может честный человек занимать комнаты исчезнувшей хозяйки.
Стелла: Глава, как результат наших споров или спор, как результат написания главы? Viksa Vita, а что было раньше? Яйцо или курица? ( Я лезу на писательскую кухню)))))
Viksa Vita: Лезьте, ради бога :) Глава была написана до споров. Я принялась побуквенно изучать отношение отца Сандро к каждому из мушкетеров. Мои сомнения касательно главы вылились в эту дискуссию.
Констанс1: Viksa Vita , а по-моему отец Сандро любит всю Троицу. Ибо тут главное слово-отец. И взгляд его на них отцовский, все видящий, все понимающий и все прощающий.
Viksa Vita: Конечно любит. Только каждого по разному :) И особенно он любит их, когда они все вместе. То бишь вчетвером, а не втроем.
Viksa Vita: Глава тридцать третья: Второй день заключения Когда вдова Лажар открыла глаза, солнечные лучи пробивались в оконное стекло. Она сладко потянулась, позволила себе понежиться еще некоторое время на мягчайшей перине, потом встала и посмотрела в окно. Одинаковые элегантные дома с фасадами красного кирпича и арками подъездов расположились по перимтеру не большой, но и не маленькой площади. Место это было ей знакомо, ведь лет семь назад она вместе с покойным Лажаром и всем остальным парижским людом праздновала тут свадьбу их величеств. В ту пору еще не вдова, мадам Лажар надела ради этого события свое собственное подвенечное платье, и была так красива в нем, что тогда еще не покойный Лажар не отходил от нее ни на шаг, ухаживал и по собственной инициативе подносил ей вино в глиняных чарках, что случалось с ним крайне редко. Это чудесное воспоминание показалось мадам Лажар хорошим предзнаменованием, и ей не терпелось поскорее снова встретиться с хозяйкой дома. Мадам Лажар вспомнила, что благородные господа, когда они чего-то хотят, непременно дергают шнурок сонетки, и тогда все их желания воплощаются в жизнь. Она поступила подобным образом, хотя ее руки, наверное, были слишком грубы для шелкового шнурка. Вдова не рассчитала силу и дернула так резко, что сама услышала звон колокольчика в нижних помещениях. Вчерашняя камеристка появилась на пороге комнаты с кувшином и тазом, помогла ей умыть лицо и руки, накинула на плечи халат, похожий на тот, что был вчера на госпоже, и принялась расчесывать ей волосы. Вдова Лажар спросила, когда можно будет увидеться с мадам Анной, но оказалось, что госпожа не привыкла столь рано вставать. - Который час? - осведомилась вдова. - Половина одиннадцатого, - ответила служанка, а мадам Лажар подивилась тому, как сама она разленилась. И впрямь, вот уже около месяца, если не считать бесконечных поездок и творческого процесса, вдова не занималась никакими делами. В последний раз предавалась она подобному безделию лишь на заре собственной жизни. Тут ей опять вспомнилось далекое детство и желание поговорить с Анной разгорелось еще сильнее. Пока вдова ожидала в своей комнате пробуждения госпожи Анны, нежась в удобном креслe, ей подумалось, что подобный образ жизни весьма приятен, если проводить так не все время, а лишь некоторые дни. С удивлением она поняла, что мысли о господах мушкетерах не тревожили ее с самого утра, и даже судьба господина Атоса если не стала ей в некоторой степени безразличной, то, по крайней мере, немного отступила в тень. Даже то обстоятельство, что вдова находилась в плену у племянницы грозного герцога Гонзага, странным образом не беспокоило ее, а вовсе напротив, доставляло ей удовольстие. В этот предобеденный час душа вдовы Лажар была умиротворена и спокойна, подобно синему безоблачному небу, что виднелось из высоких окон ее спальни. Как замечательно, что она додумалась до этого смешного маскарада с платьем актрисы, ведь если бы не эта забава, ей бы никогда не довелось встретиться с чудесной обитательницей дома на Королевской площади. Да пусть бы ее хоть оставили здесь навсегда, она бы ни разу не пожалела. С такими мыслями вдова была сопровождена служанкой в элегантную маленькую гостиную, где ее ожидали завтрак и хозяйка дома. - Доброе утро, моя милая. Как вам спалось? - ласково спросила Анна, хотя большие часы в гостиной уже пробили полдень. - Не мешали ли вам ржание лошадей и стук колес? Порою мои соседи столь поздно возвращаются домой, что будят меня. Это невыносимо. - Доброе утро, сударыня. Не извольте беспокоиться - я ничего не слышала и спала как убитая. - Понимаю вас, это все наши ужасные французские дороги. Как же они нещадны к хрупкому женскому телу! Его величеству непременно следует издать указ об улучшении состояния наших дорог, вам не кажется? На его месте, я бы повысила пошлины для проезжающих по большим селениям и даже по мостам, а мзду направила бы на булыжное покрытие. - Должно быть, вы правы, но разве можно покрыть булыжником всю Францию? - Не знаю, но хотя бы Сент-Антуанское предместье, я уверена, можно вымостить. Вы ведь бывали в Сент-Антуане? - Как же не бывать? - вырвалось у вдовы, но она тут же спохватилась. - Вы имеете в виду парижское предместье? Нет, там я не бывала. - Значит, и в Мадриде есть предместье Сент-Антуан? - Почему бы и нет? - туманно ответила вдова. - Как же зовется на испанском святой Антоний? - вся обратившись в любопытство, Анна расширила свои необычайно светлые глаза. Вдова подавилась кусочком чернослива. Ответить на этот вопрос не было никакой возможности. Она вспомнила герцогиню Неверскую, и решила прибегнуть к испытанному ею приему. Откинувшись на спинку стула, вдова схватилась за тесемки халата и слабым голосом произнесла: - Ах, сударыня, мне стало дурно... я, кажется, падаю в обморок... не могли бы вы приоткрыть окно? Анна бросилась к окну и отворила створку. Свежий зимний ветерок взвил копну ее белокурых волос, и она стала особенно похожей на парящего ангела. - Вам лучше? Прошу прощения за эту духоту. Я очень подвержена простудам, у меня слабое горло, и любой сквозняк повергает меня в постель на долгие недели, - Анна дотронулась до своей шеи, по-прежнему сокрытой за высоким воротом пеньюара. - Я умею варить специальный отвар, помогающий от этой напасти. Если позволите, я приготовлю вам его. - О, это было бы замечательно! Но неужели вы готовите его собственными руками? Вдова немного замешкалась. Она начинала понимать, что любое случайно брошенное слово может выдать ее. В этот миг вдове стало понятно, что ложь – это высокое мастерство, искусство, в котором она ничего не смыслила. И хоть мадам Лажар полностью доверяла Анне и несколько стыдилась необходимости врать этой прекрасной женщине, все же ей не казалось разумным выказывать столь опрометчивую неосторожность. Но для того, чтобы достоверно лгать, следует обладать незаурядным умом, просчитывая на несколько шагов вперед все возможные реакции собеседника. А подобным стратегическим мышлением вдова тоже отнюдь не владела. - Да, да, - все же нашлась она. - В нашем роду существует семейная традиция, передающаяся по женской линии, и, поскольку речь идет о фамильной тайне, мы не доверяем ее рукам даже самых испытанных кухарок, и сами готовим чудотворный отвар от простуды. - О, семейная тайна! Как же это интересно! Позвольте вас уведомить, mi querida amiga, что я всегда питала скрытую страсть к тайнам. Но поскольку мне предназначен монастырь, я вынуждена считать эту страсть греховной. Предназначен монастырь? Эти слова, как показалось вдове, были сказаны с сокровенной болью, которую племянница герцога (а вдова недавно уже отказалась от мысли, что госпожа Анна является его тайной наложницей) доверила ей в желании душевной близости. - Вам предназначен монастырь? Значит ли это, что сами вы, сударыня, не желаете становиться монахиней? - с участием спросила вдова, к тому же обрадованная, что ее персона больше не являлась предметом разговора. На глазах молодой женщины выступили слезы, от чего ее зрачки показались вдове почти прозрачными. Черные ресницы затрепетали. Анна отвернулась к окну, будто желая скрыть от собеседницы нечаянную слабость. - Простите меня, ради бога, сударыня! Как ломовая лошадь, я наступила на нежный цветок. - Нет, нет! Ломовая лошадь? Как вы можете так о себе отзываться, синьора Диана, породистый андалузский иноходец? Не ваша вина в том, что моя судьба не принадлежит мне, и никогда не принадлежала. - Но что вы имеете в виду? Анна вздохнула и тонкие плечи ее передернулись. - Быть может, я расскажу вам свою печальную историю. Совсем скоро, когда мы с вами, милая моя, сблизимся, что я уверена, непременно произойдет, и мы получше узнаем друг друга. Вдову обуяло любопытство, но она не стала ни о чем расспрашивать, боясь, что ее интерес повлечет за собой встречные вопросы со стороны Анны. - Давайте сегодня не будем говорить о грустном. Займемся лучше приятными делами. Как я и обещала, я вызвала к нам портного, чтобы сшить вам новое чудесное платье. Ах, а вот и он. И впрямь, в эту минуту горничная впустила в гостиную того, о ком говорила Анна. Трудно передать чувства вдовы, которая узнала в портном почтенного метра Божур с улицы Алого Креста, с которым была тесно знакома, ибо метр Божур, и никто иной, часто заказывал у нее вышивку, плетеные позументы и кружевную работу для манжетов и воротников тех платьев, что шил знатным господам. Вдова поспешно отвернулась и прикрыла лицо салфеткой, молясь всем святым, чтобы портной не увидел ее лица, обращенного в противоположную сторону. Любезно поклонившись хозяйке дома, метр спросил, чем мог бы он служить госпоже. На что Анна ответила, что услуги почтенного метра сегодня понадобятся не ей, а ее любезной подруге. Метр Божур уставился на “подругу”, что весьма нелюбезным образом повернулa к портному свой затылок. - Сударыня, - зашептала вдова в сторону удивленной таким поведением хозяйки дома, - я очень застенчива. Получив строгое католическое воспитание... я не привыкла общаться с портными в присутствии еще одной особы. - Вы желаете, чтобы я оставила вас наедине с почтенным метром Божур? - Будьте так любезны, - промямлила вдова. - Я ведь так стыдлива. - О, понимаю, понимаю ваши чувства, - с симпатией сказала Анна. - Покидаю вас. Тем более, что мне необходимо заняться делами. Оставляю вас в надежных руках наилучшего мастера в Париже. Анна вышла из комнаты. Вдова повернула лицо к лучшему мастеру в Париже. Когда пожилой метр увидел, кто перед ним, брови его вознеслись к отступающей линии почтенных седин. - Мадам Ла... - собрался вскричать он, но вдова предупредила возглас и, отбросив приличия, прикрыла метру Божур рот рукой. - Тише, тише, умоляю вас! Несмотря на инстинктивное доверие, что она испытывала к госпоже Анне, хозяйка с улицы Феру уже знала, что у большинства стен в домах богатых господ есть глаза и уши. К тому же, неожиданная встреча со знакомым портным некоторым образом возвратила ее в реальность собственной жизни, с болью напомнив о том, что она могла утратить. Подобно этому мы нередко, возвратившись из приятного отдыха домой, успеваем соскучиться, несмотря на увеселительное путешествие и вспоминаем, что все же не лишена приятности и наша повседневная жизнь. Сообразительный, но не в меру разговорчивый ремесленник понизил голос, открывая при этом большой заплечный мешок и извлекая из него отрезки тканей: - Но что вы здесь делаете, милейшая? И куда вы пропали? На прошлой неделе я послал к вам своего подмастерье с работой для платья самой госпожи де Буа-Траси, но он вернулся ни с чем, доложив, что дверь никто не открывает и ставни вашего дома на улице Феру заперты изнутри на задвижки. Мне пришлось прибегнуть к услугам другой белошвейки, по рекомендации суконщика, метра Жене. Bы с ним знакомы? Он проживает у ворот Сент-Оноре, самый первый дом от ворот налево. Но метр Жене, понимаете ли, то ли посмел подшутить надо мною, то ли имеет незаконную связь с этой белошвейкой. Ведь руки этой женщины создатель прикрепил к коленям. Простите, я зол на метра Жене. Возможно, он всего лишь профан. Ах да, но почему вы гостите у мадам Анны? - Это долгая история, любезный метр Божур, - сказала вдова, поспешно развязывая халат, и делая вид, что перебирает разноцветные лоскуты. - Я оказалась в этом доме по глупому недоразумению, но так получилось, что меня здесь держат взаперти, а жизнь некоторых людей оказалась в опасности, и их необходимо спасти. - Кто же держит вас взаперти? Мадам Анна не эталон кротости и склонна к проявлениям самодурства, но все же не может угрожать чьей-либо жизни. - Да не она угрожает, как вы могли такое подумать? И все же обстоятельства так сложились, что она принимает меня не за ту, кем я на самом деле являюсь, - вдова подставила солнечному свету отрезок из желтого атласа и со знанием дела принялась его разглядывать. - Она полагает, что я некая испанская графиня, инкогнито прибывшая во Францию. - Вы?! Графиня?! - метр Божур не сдержал смешка, но все же проявил деликатность и попытался скрыть его за кашлем. - Вы, конечно, отнюдь не дурны собою, почтенная вдова, я всегда так считал, и будь я моложе, может, я даже осмелился бы соискать вашей руки, я ведь и сам, милостью божьей, вдовец, - метр Божур досадливо махнул рукой, а вдова, услышав это неожиданное признание, выронила кусочек атласа. - Но вы настолько же похожи на графиню, как я - на мушкетера его величества. - Как славно, любезный метр Божур, что вы вспомнили мушкетеров его величества, ведь именно о них я и хотела вам рассказать. - О мушкетерах его величества? - портной приложил к подбородку вдовы розовый шелк. - Нет, розовое вам не к лицу. Ваши цвета темные. У вас слишком смуглая кожа. Для графини, я имею ввиду. - Даже для испанской графини? - с потаенным сожалением поинтересовалась вдова. - Увы, увы. Солнце не щадит низкие сословия и проявляет благосклонность к коже благородных господ всех христианских стран, - мудро заметил метр Божур. - Но вы, вроде бы, хотели поговорить о мушкетерском полку? - Не обо всем полку, лишь о троих его солдатах. Точнее, о двоих. Впрочем, достаточно будет и одного, - вдова вздохнула, снова утонув в мешке. - Я вас внимательно слушаю. - Любезнейший метр Божур, - предусмотрительно заявила мадам Лажар содержимому мешка, - как вы, может быть, помните, с июля этого года я сдаю квартиру одному господину. - Как же не помнить, помню. Мой подмастерье, этот славный малый, рассказывал, что не раз видел, как благородный дворянин с величественной осанкой и безупречными пропорциями поднимался или спускался по лестнице вашего дома. Соколиный глаз моего подмастерья подметил, что на господине этом была одежда хоть и небогатая, но великолепно скроенная. Помнится, он даже говорил мне, будто сшить платье на этого господина было бы проще простого. И действительно, почему вы не рекомендовали меня вашему постояльцу? Следует ли мне рассердиться на вас, милейшая? - Ах нет, прошу вас, не злитесь! - вдова, разомлев от столь точного описания господина Атоса, высунула нос из мешка. - Обещаю вам, что при первoм же случае предложу господину Атосу ваши услуги. И даже не только ему, но и двум его друзьям мушкетерам, которые тоже не прочь принарядиться, я порекомендую вас, как лучшего портного королевства. До чего непростительно, что они до сих пор не слышали о мастере, у которого одевается сама госпожа де Буа-Траси. Падкий на лесть метр Божур не сдержал довольной улыбки. - Вы преувеличиваете мои скромные способности, мадам, но даже самый прославленный портной не откажется от новых клиентов. Вставайте тем временем на стул, я сниму с ваших ног мерки. Зачем вставать для этого на стул, вдова поняла, лишь осознав все величие метра, который считал ниже своего достоинства сгибать спину даже пред ногами самой госпожи де Буа-Траси. Придвинув стул поближе к окну и подальше от ушастых дверей и стен, вдова взгромоздилась на него. Метр достал из кармана измерительную ленту, кусочек бумаги и графитную палочку. Мадам Лажар чувствовала себя весьма неуютно, поскольку ног ее касался человек, который не прочь был добиваться ее руки, но у нее не было времeни предаваться стыдливости. - Итак, почтеннейший метр Божур, могу ли просить вас о взаимной услуге? - Просите, мадам, и я исполню любую вашу просьбу, тем более, что госпожа Анна обещала щедро заплатить мне за любой ваш каприз, хоть я и представить себе не могу, по какой причине. - Во-первых, метр Божур, умоляю вас, не говорите ни слова мадам Анне о нашем знакомстве. Мне пока необходимо сохранять инкогнито, - похоже, вдове, втайне от самой себя, нравилось, как звучало это слово из ее уст. - Даю вам слово честного ремесленника, что я и не заикнусь о том, что узнал вас. - Благодарю вас. - А во-вторых? Глядя в солнечное небо, вдова тяжко вздохнула. Ей не хотелось просить метра Божур сделать то, что ей было необходимо, но она не знала, где проживает господин Портос и уж подавно не могла знать, где находится квартира господина Арамиса. Как обидно, что она никогда не интересовалась их адресaми, ведь заставить господина Арамиса ввязаться в очередную авантюру было гораздо легче. Именно он был более всего заинтересован в том, чтобы мадам Лажар нашлось, тогда как господину Атосу не было до нее, живой или мертвой, дома или в плену, никакого дела. Видит Бог, хозяйка с улицы Феру пеклась не о себе и не желала в очередной раз рисковать жизнью трех мушкетеров, но не сообщив им о собственном местонахождении, она тем самым лишала господина Арамиса важной информации, и, быть может, еще пуще рисковала его жизнью. Узнай герцогиня о его возвращении в Париж, не пошлет ли она вновь наемных убийц по его душу? И что случится, когда в Париж прибудет епископ Люсонский и узнает, что мушкетер не выполнил порученное ему дело? На вдову вновь оказалась возложена великая ответственность . Ho pаз уж судьба подарила ей такой шанс, оделив дружественным лицом в стане врагов, было бы глупо упустить его. Мадам Лажар решилась. - Во-вторых, метр Божур, я осмелюсь попросить вас разыскать моего постояльца, мушкетера Атосa. На днях он должен вернуться домой на улицу Феру. - Господин Атос? До чего странное имя носит ваш постоялец. Никогда прежде не слыхал я подобного имени. - Это прозвище - Прелюбопытно. - Как бы там ни было, прошу вас, метр Божур, найдите его и сообщите ему, что его квартирная хозяйка пребывает в плену на Королевской площади. - Так, так, - насторожился лучший портной королевства, - значит, вы уверены, что блистательный дворянин, снимающий у вас квартиру, бросится вызволять вас из плена? Мадам Лажар вовсе не была в этом уверена, и ужаснулась намеку и упреку, что послышались ей в голосе потенциального соискателя ее руки. Неужели она проклята, и ей суждено вечно находиться под подозрением в незаконной связи с благородными господами? Вдова задумалась, пытаясь определить, что в ней не так. Неужели она выглядит распутной? Неужели то благочестивое и добродетельное обличие, отражение которого она привыкла видeть в крошечном зеркале, что тайно хранилось в сундуке ее собственной спальни, обманывало ее? Неужели добропорядочные господа, глядя на нее, могли позволить себе подумать, что она ничем не отличается от тех падших женщин, что обитают на правом берегу на грязных улицах Бур-л'Аббе и Кур-Робер, куда достопочтенная вдова в жизни своей ни разу носу не показывала? Чем же давала она понять им всем, что о ней можно думать в таком безобразном ключе? - Вы, кажется, обиделись, - заметил сообразительный портной. - Зря, милейшая. Если ваш постоялец, господин Атос, не бросится сиюминутно вызволять вас из плена, придется признать, что он круглый остолоп. - Почему вы так говорите? - с искренней наивностью спросила добропорядочная вдова, вновь задетая. На этот раз словами о своем постояльце. - Господин Атос - очень умный и образованный дворянин. - Я не сомневаюсь в этом, но только слепец не оценит по достоинству размер и форму ваших ног. Вдова ахнула. Ведь она еще не знала, что любовь оказывает благотворное влияние не только на лицо женщины, но и на ее фигуру. Hо метр Божур не позволил ей снова погрузиться в благочестивые размышления. - Значит, я должен известить господина Атоса о том, что его квартирная хозяйка под видом испанской графини пребывает под домашним арестом на Королевской площади. Позвольте, но таким образом я могу потерять клиентку. Мадам Лажар не нашла, что возразить на столь веский довод. - А впрочем, - метр Божур махнул рукой, - от некоторых клиентов, хоть они и платят баснословные деньги, порою лучше избавляться. Вдова не понимала, почему портной столь нелестно отзывался о милой ее сердцу девушке, но не стала выяснять подробности. - Что нибудь еще следует передать господину Атосу? Вдова задумалась. - Передайте ему, что ему необходимо меня найти, потому что... потому что... словом, потому что над головой господина Арамисa опять нависла угроза, и что известная ему особа... - Известная кому особа? Господину Атосу или господину с очередным странным прозвищем? - Она известна им обоим. - Ясно. - И известная им обоим особа, супруга Потифара, вовсе не та, кем является. То бишь, особа она настоящая, но наемных бретеров послала именно она, супруга Потифара, а не сам Потифар, - взглянув на лицо метра Божура, вобравшее в себя все недоверие, на которое только способен богатый арсенал человеческой мимики, вдова сказала: - Не беспокойтесь, господин Атос вам поверит, он не очень жалует женщин. - Ага, - сказал портной, покручивая ленту. - Что-нибудь еще? - Еще... еще скажите ему, что переписка от другой известной персоны мужского пола так и не попала в руки супруги Потифара, из соображений, которые я упомянула прежде. Пусть господин Арамис сам впоследствии решает, что с ней делать. - С перепиской или с супругой Потифара? - С ними обеими. - Все понятно, - заверил вдову метр Божур. На самом деле ничего ему понятно не было, но метр гордился своими умом и памятью, преотличными, несмотря на преклонный возраст. - Вы ничего не забыли? Вдова снова задумалась. - Постойте, еще одно. Обязательно скажите господину Атосу, что господин Портос ни в чем не виноват. Это я сама попалась по собственной глупости. Мне не следовало действовать самостоятельно, но все же, благодаря моей глупости, супругу Потифара удалось вывести на чистую воду. - Господин Портос? Это еще одно прозвище? Неужели эти люди скрываются от длани закона? - задал метр Божур вполне объяснимый вопрос. Вдова никогда об этом не думала, но снова подивилась тому, как другие люди способны видеть плохое там, где она сама ничего дурного углядеть не в состоянии. - Эти благородные дворяне ни от кого не скрываются, - встала вдова на защиту мушкетеров, решив заодно блеснуть собственной образованностью. - Им просто нравится называться греческими именами, как у господина де Гомера. - Все ясно, - кивнул портной. - Что ж, вывести на чистую воду врагов господина де Гомера не так-то просто, и следует обладать незаурядным умом, чтобы так поступить. Вы вовсе не глупая женщина, и к вашим внешним достоинствам следует присовокупить и внутренние. Я восхищен вами, мадам Ла... - Тише, не надо имен. - Ох, простите, я бываю забывчив, когда восхищен. - Вы все запомнили? - Безусловно. - Господин Атос должен завтра или послезавтра прибыть в Париж. Если вас не затруднит, любезный метр Божур, навестите его в один из этих дней. Мой постоялец болен, будьте бережны с ним, когда принесете ему эти тяжкие известия. - Ах, он еще и болен! С ума сойти. Ну и в переделку вы попали, почтенная вдова. Извольте слезть со стула, отважная женщина, - метр Божур подал отважной женщине руку, - примемся же за вашу талию и божественный бюст. Вдова Лажар выбрала для нового платья немыслимо дорогую темно-серую парчу с черными разводами, и метр Божур заверил ее, что именно такая сейчас в моде у почтенных испанок. Он обещал вернуться с готовым платьем и вестями от господина Атоса не позже, чем через три дня, а может, даже и раньше. - Постойте, еще один вопрос, - вдруг вспомнила вдова, когда портной уже был у дверей. - Скажите, какова фамилия госпожи Анны? - Это мне неизвестно, - метр Божур пожал плечами. - Но даже если бы я знал, я не раскрыл бы вам инкогнито своей клиентки. Вдова осталась довольна честностью своего старого знакомого и распрощалась с ним. Но когда портной ушел, мадам Лажар поняла, что снова допустила ошибку: вместо того, чтобы звать на помощь безразличного к своей судьбе постояльца, ей следовало бы уведомить обо всем отца Сандро. Впрочем, ей приходилось признать и то, что ошибка сия была не полностью результатом скудоумия. Ведь какой женщине, будь она даже простой мещанкой, в тайне не мечталось хоть раз быть вызволенной из башни дракона благородным рыцарем? Устроившись у окна, вдова Лажар опустила локти на подоконник, а голову - на сцепленные ладони, и, созерцая полуденную Королевскую площадь, предалась мечтаниям. Вот, представила она себе, слышится стук копыт, бряцанье шпор, звон клинков, "Я убью вас, негодяи! Вы похитили благородную даму!" Вот камень летит в окно, а к камню привязана веревка. Вот на подоконник вскакивает господин Атос. Вот он спрыгивает с подоконника, хватает даму и бежит с ней к дверям, одной рукой держа ее за талию, а другой - защищаясь от нападающих. "Лучше умру я чем вы!" "Ах, нет, позвольте мне умереть вместо вас". "Но моя жизнь не имеет никакого смысла без вашей". А битва между тем продолжается. Люди герцога падают один за другим, кровь течет рекой. Дама лишается чувств, а рыцарь несет ее к по коридору, как тряпичную куклу. "Но как же рыцарь может нести даму по коридору, если в одной руке у него шпага, которой он убивает злодеев?", послышался вдове неодобрительный голос отца Оноре, строгого блюстителя точности в деталях. "Бессмыслица какая-то". Вдова понурилась и не смогла больше ничего себе представить. Тем более, что вызволяющий ее из плена господин Атос сам по себе являл собою картину абсолютно не достоверную. Мушкет, выстреливший однажды, не стреляет вторично, если его не перезарядить. За полгода жизни рядом с мушкетерами вдове удалось это выяснить. И некому было перезарядить поэтическое оружие мадам Лажар - святые отцы остались далеко в Ангулеме. Именно потому в этот послеобеденный час никто не влетел в гостиную, никто не был убит во имя дамы сердца и никто не был спасен. Такова проза жизни. Весь дальнейший день вдова провела в одиночестве, ожидая хозяйку дома, которая куда-то подевалась. Вдова побродила по гостиной, рассматривая дорогую мебель и предметы обихода. Потом осторожно приоткрыла дверь, и, не встретив никакого препятствия, вышла в коридор. Погуляв по коридору, она направилась к себе в спальню, внезапно вспомнив, что оставила под подушкой письма. Но письма пребывали на том же месте, где она их оставила, хотя постель была убрана. Совсем изнывая от непривычного безделия, вдова позвала служанку и спросила, нельзя ли ей осмотреть кухню, под предлогом большого интереса к французским кулинарным обычаям, на что горничная ответила, что хозяйка не велела допускать мадам Диану на первый этаж. Отказ вновь напомнил вдове Лажар, что она более не вольный человек, а заключенная, хоть и в весьма приятной тюрьме. Обстоятельство это повергло ее в легкую меланхолию, и она даже пожалела о том, что сама не умеет драться, махать шпагой и выпрыгивать из окон. Окно в самом деле находилось не так высоко над землей, и будь мадам Лажар мужчиной, она несомненно попробовала бы удрать подобным способом. Но вдова Лажар была всего лишь слабой женщиной. Зевнув, она от нечего делать легла спать, так и не дождавшись возвращения госпожи Анны.
Стелла: Прелестно, в особенности в ключе наших разговоров. Но как же хорош господин де Гомер.
Viksa Vita: Стелла пишет: в особенности в ключе наших разговоров А в этот раз не поняла, где тут ключ наших разговоров? (может неосознанно влез)
Стелла: В разговоре портного и мадам Лажар.
полная версия страницы