Форум » Наше творчество » Почти история миледи » Ответить
Почти история миледи
Blanque: Приветствую всех старожилов и несколько знакомых лиц , Обычно я не пишу фанфики... во всяком случае по Дюма, а тут задумалась над давно интересовавшей меня историей о том, как Анна де Бейль стала миледи, и получилось вот это. Оговорюсь сразу: я не собиралась апологетствовать - я просто хотела построить события в логическую цепочку. Здесь есть некоторые, имхо незначительные. отступления от канона. Но надеюсь, вам понравится. (Фик небольшой и поделен на 6 частей по произвольной необходимости) -1- Келья была маленькой. Если встать посередине и распахнуть руки, то можно было дотянуться кончиками пальцев до обеих стен одновременно. В келье было оконце, отчего в ней иногда было сумеречно, а не просто темно. Зато зимой и осенью именно так в комнату попадала зябкая сырость, и никакие ставни не помогали. За все хорошее приходится платить. Этот принцип Клара усвоила в очень раннем возрасте и все чаще утверждалась в его верности. Впрочем, звали девушку на самом деле не Клара, а Анна, и это имя она никак не желала забывать вопреки данному почти два года назад обету. Образ Клары Ассизской висел в церкви монастыря - в руках у святой был цветок лилии, а лицо у нее, как казалось Анне, было усталым и несчастным. Нельзя сказать, чтобы девушка была несчастна в монастыре. Она долго верила, что пошла туда по своей воле. Поддалась уговорам родителей, признавшимся, что у них никогда не найдется средств на то, чтобы достойно выдать замуж обеих дочерей. Клавдия - старшая - на тот момент уже нашла себе жениха, немолодого зажиточного рантье, готового довольствоваться более чем скромным приданным. Анна же была тогда еще слишком мала, чтобы думать о замужестве. Девушка никогда не рассматривала свой уход в монастырь, как жертву. Она не считала, что что-то теряет. Монахини были, в основном, добры к ней, работа не слишком тяжела, а Клавдия поначалу нередко приезжала в гости, хотя в последние полгода у нее, видимо, появились дела поважнее. И тем не менее, смотря иногда на приезжавших в гости к настоятельнице знатных дам, некоторые из которых были не многим старше Анны, новоиспеченая монахиня не могла отделаться от мысли, что в жизни должно быть что-то помимо послушания и работы*. Нередко гостьи преподносили монастырю дары. Одно такое приношение - тончайшей работы золотое распятие, отделанное драгоценными камнями и слоновой костью - всегда висело на груди у матери настоятельницы, женщины высокорожденной, властной и строгой. Говорили, она приходилась родственницей самим принцам Конде, но Анна слишком плохо разбиралась в родословных и потому не интересовалась такими подробностями. Иногда, девушке выпадало право прислуживать за обедом и тогда она, изо всех сил пытаясь сохранять на лице выражение безразличия, жадно вслушивалась в рассказы знатных паломниц. Там, за стенами монастыря раскинулся целый мир, который Анне никогда не дано было познать. И от этой мысли на душе девушки становилось так горько, что вечером в своей келье она не могла сдержать злых горячих слез. А потом она засыпала, уткнувшись носом в промокшую подушку, и во сне видела фантастические города и вела беседу с богато-разодетыми мужчинами и мчалась по бескрайним полям верхом на прекрасном тонконогом скакуне. Анна знала, что из монастыря не уйти, и что даже думать об этом греховно, а потому признавалась в своих мыслях лишь отцу Франциску, обычно исповедующему сестер. Отец Франсиск был очень стар и стал монахом лишь изрядно насмотревшись на мирскую суету и потому относился обычно к свойственным юности метаниям с пониманием и снисхождением и считал, что все излечит молитва и время. Только молитвы девушке не помогали, а время, видимо, текло слишком медленно и все равно каждого мгновения было невыносимо жалко. Мало кому дано видеть будущее, а, оглянувшись назад, остается лишь удивляться, от каких мелочей оно зависит. В тот день отец Франциск был болен и послал вместо себя брата Анри. От исповедника Анну отделяла решетка и потому она не видела его лица. Но его голос так отличался от усталого шелестящего шопота старого священника, что на несколько мгновений девушка забыла, зачем пришла и пыталась лишь совладать с яростным биением сердца. В этом голосе ей послышался зов далеких городов и простор широких полей там, за высокими стенами. А брат Анри был молод и полон страстной веры. Он верил, что нашел свое призвание, до тех пор, пока не услышал из уст монашки о других землях и о том, как щекочат лицо развевающиеся на ветру волосы, и о топоте копыт на пыльных дорогах. *ora et labora - "послушание и работа", девиз ордена св. Бенедикта -2- Намерение уйти сложилось само собой, задолго до того, как сами беглецы решились даже заговорить об этом. Оно зрело в душах Анны и Анри неторопливо, но верно, и то, что поначалу казалось невозможной мечтой, миражом,обманчиво сулящим умирающим от жажды тень и влагу, переросло в твердую надежду, а затем в естественную уверенность. Приготовления не были длительными. Не только потому, что тайник в углу сарая могли в любой момент обнаружить. В конце концов, там хранилась всего лишь одежда, прибранная из обильных пожертвований прихожан, и хотя то, что женское платье лежало вместе с мужским, наверняка подало бы повод для подозрений и толков, указать однозначно на Анри и Анну никто бы не сумел. Нет, просто сами они не были уверены, как долго смогут выдержать смятение захлестнувших их чувств, жар кипящего в груди дьявольского зелья страха и вожделения. Жажды не плотских удовольствий, а свободы и простора и бескрайнего неба и бесконечных дорог. И хотя печальные и потемневшие от времени лики святых, взирающие со стен монастырской церкви, и аскетичные лица старших монахинь, казалось, непрестанно следили за Анной и безмолвно напоминали, что даже мысли о побеге греховны, в тот момент остаться заживо похороненной на всю жизнь в этих четырех стенах казалось куда большим преступлением против Творца. Они ушли незадолго до заутрени с тем, чтобы отстоявшая службу братия не сразу их хватилась. Было ясное летнее утро и солнечные лучи уже ласково коснулись каменных стен монастыря, хотя и не успели нагреть их. Солнце пробивались в любую щель и в маленькие окна и ложилось квадратами света на отмытый до блеска пол. И в одном таком квадрате ошеломленная Анна увидела драгоценное распятие настоятельницы. Девушка замерла от удивления, но времени на раздумия не было. Мгновенный, неосознанный почти выбор, определивший, быть может, так многое. Монашка озираясь, подняла с пола искрящийся драгоценными камнями предмет и поспешно спрятала его в широкий рукав. Спустя годы, она, быть может, презрительно улыбалась своей наивности – Господь Бог вряд ли посылает щедрые знамения тем, кто намеревается оставить его службу – но то волшебное утро действительно казалось началом новой и очень правильной жизни. Босиком, чтобы никого случайно не разбудить, она пробралась по прохладному полу к двери, оттуда – во двор, а со двора – к тайнику с вещами. Подхватив небольшой узелок, Анна тенью проскользнула дальше - к маленькой калитке. На ночь калитка запиралась, но лишь изнутри. К тому же сестра Урсула – древняя старуха, заведовавшая в монастыре аптекой, - пользовалась именно этой калиткой, когда отправлялась собирать свои целебные травы и нередко забывала снова запереть ее. Так что, обнаружив калитку снова открытой, сестры вряд ли обеспокоятся. Уже за калиткой Анна обулась в сандалии. Они были пыльными и потертыми, но зато изрядно повидавшая виды кожа была мягкой и удобной и не грозила натереть ноги. Путь девушки лежал через яблоневый сад в ореховую рощицу и, оттуда в лесок и к реке, где поджидал ее Анри. Она никак не могла решить, стоит ли броситься бегом или наоборот идти помедленней, чтобы не привлечь внимания. Хотя конечно, одинокая монашка за стенами монастыря во время заутрени не могла остаться незамеченной. Поэтому Анна незаметно для себя все прибавляла и прибавляла шаг, пока не поняла, с удивлением, что задыхается. Поскольку она оказалась уже под сенью дубов и кленов, девушка остановилась, чтобы отдышаться и проверить, нет ли у реки кого лишнего. В такое ясное утро окрестные мальчишки вполне могли решить порыбачить, но к счастью берег казался пустынным. Пока Анна раздумывала о том, стоит ли покидать свое укрытие, совсем рядом раздался шорох листьев и из зарослей вышел Анри. При виде девушки настороженность в его глазах сменилась облегчением, а потом простой искренней радостью. С минуту они смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Это был первый момент их общей свободы. Сочная зелень старых елок и нежно-зеленые молодые побеги, речная свежесть и ласковое тепло утреннего солнца – все это слилось в одну торжественную симфонию красок и ощущений. И теперь, когда их уже не разделяла деревянная решетка, они вдруг онемели, не зная, что сказать друг другу. По-прежнему не говоря ни слова, Анна отдала Анри припасенную для него одежду и сама, отойдя неподалеку, переоделась в опрятное домотканое платье и скрыла короткие еще волосы под белой косынкой. Драгоценное распятие она завязала в узелок вместе с монашеским платьем. Анри тоже успел переодеться и, без рясы, казался совсем другим – крепким, уверенным в себе ремесленником или горожанином. Он широко улыбнулся и протянул ей руку и они вместе поспешили прочь, навстречу новой жизни. -3- Первые дни свободы опьянили двух беглецов словно пряное вино. Все казалось чистым и прекрасным и, как будто, созданным всего мгновение назад и только для них. И первая ночь любви была подобна таинству, разорвавшему, наконец, стесняющие их путы неловкой застенчивости. Они впервые назвали друг друга просто по имени, отбросив лживые «брат» и «сестра». Но тому, кто пьет слишком жадно, не избежать горького пробуждения. Теплые дни сменились холодными и дождливыми и небольшой шалаш в лесу уже не казался райским уголком. К тому же, Анна никогда не намеревалась похоронить себя заживо в лесной чаще. Она рвалась к людям, к запомнившихся с детсва ярмаркам, к большим городам с величественными домами, к балам и развлечениям – словом, ко всему тому, о чем грезила все эти годы средь монастырских стен. Анри призывал к терпению и к умеренности и к осторожности и твердил, что такая жизнь не возможна без немалых денег. Здесь-то, в лесу, они вполне могли расставлять силки, собирать грибы-ягоды, и оставаться ненайденными, пока не придумают, как быть дальше. Сам он еще в отрочестве был замечен отцом-настоятелем за красивый и ровный почерк и потому последние десять лет провел в скриптории за перепиской рукописей. В миру этим не заработаешь, а Анна точно не собиралась наниматься в услужение прачкой или поломойкой. Зато у нее в узелке лежало драгоценное распятие и как-то вечером она показала его своему возлюбленному. Но Анри вместо того, чтобы обрадоваться такому богатству, побледнел и долгое время молчал. А когда он снова посмотрел на Анну, во взгляде его были испуг и отчаянье. - Я думал, нас не станут долго искать, - сказал он. – Кому какое дело до простой монашки и простого монаха... А за это... За это они перевернут небо и землю. Теперь мы точно нигде не сможем почувствовать себя в безопасности, и пути назад нам тоже нет. При этих словах Анна почувствовала, что любовь в ее груди сменилась обидой и злостью и жгучей болью предательства. Ей хотелось наброситься на Анри и закричать «Уходи! Эта вина не на тебе! Так возвращайся, если хочешь, и проведи свою оставшуюся жизнь в раскаянии за две недели счастья!» Но они оба знали, что вместе ступили на этот путь и, что бы ни случилось, слишком крепко повязаны этим одним почти нечаянным преступлением. Поэтому на следующее утро они решили направиться в ближайший город, чтобы продать там пару камней, а на вырученные деньги приобрести платье и лошадей и продолжить свой путь на восток* под защиту протестанских государств. Люди более искушенные несомненно нашли бы пути получше, но Анна и Анри вошли в первую же ювелирную лавку и представившись бегущими от войны некогда зажиточными горожанами, попытались продать пару небольших рубинов. Мастер заподозрил неладное, но виду не подал: заплатил, сколько обещал, и с равнодушным видом посоветовал молодым ближайший постоялый двор, где те и решили остановиться на ночь. И уже там, улучив минутку, когда Анри отлучился и оставил свою спутницу в одиночестве, подошел к девушке и стал грозить ей судьей да прево, если не выполнит его требования. Ни ангельская внешность, ни заверения в невиновности, ни слезная мольба о жалости не тронули его, и беглая монашка решила, что в конце концов ничего не попишешь и что названная похотливым мастером плата не так уж высока за свободу. Только тот обманул. Поутру Анна и Анри проснулись от громкого стука в дверь и им оставалось лишь смотреть в бессилии, как стражники разворачивают монашеские рясы. Только распятия они не нашли. То ли дурное предчувствие, то ли проснувшаяся было осторожность, побудили Анну припрятать драгоценную улику. И как ни сердился прево, как ни старались стражники, а найти ничего больше не смогли. В начале их посадили вместе в сырой и мрачный подвал. В двери было небольшое зарешеченное оконце и только так в помещение попадал свет. Ждали приора из монастыря Анри и епископа Сент-Омера. Мысли пойманных беглецов путались в панической попытке найти выход из положения, и через несколько дней бездействия каждый, видимо, пришел к своему решению. Анри умолял Анну отдать властям украденное распятие и во всем повиниться, а она твердила, что ей все равно, где предаваться посту и покаянию: в крохотной монастырской келье или здесь, в сырой темнице. Так она ответила Анри и то же повторила и разгневанному приору и надменному епископу. Сказала, что креста никакого не видела, всего и было, что три злосчастных рубина. Что камни давно проданы, а деньги потрачены и ищи ветра в поле. Могут верить, могут не верить, а другого не услышат и не докажут. Только у епископа было достаточно богатства и маловато времени, чтобы с такими мелочами подолгу разбираться. Так что он заявил, что церковь умывает руки и передает упрямых и не желающих каяться преступников властям мирским. И только тут Анна поняла, что есть вещи похуже хлеба, воды и молитвы без надежды на ответ. * Если продолжать придерживаться теории из Бетюна в Лилль. На самом-то деле Лилль в те времена принадлежал Испании и вряд ли там клеймили французской лилией.
Ответов - 5
Blanque: -4- Следующие недели прошли как во сне. Ужасный вязкий, липкий кошмар, от которого никак не удавалось пробудиться. Анри не знал, где спрятано распятие. Анна же отказалась признаться даже в том, что держала его в руках. И хотя многие были убеждены, что пара рубинов, которые беглецы попытались продать обманщику-ювелиру, взялась именно оттуда, доказать это ко всеобщему удовлетворению оказалось невозможно. Настоятельница не хотела показаться излишне привязанной к мирской роскоши и, в конце концов, уехала с пустыми руками, не выразив никакого желания вернуть беглянку в Бетюн. С Анри дело обстояло иначе. Потеря искусного иллюстратора была для его монастыря ощутимым ударом, и отец Бенедикт не один час провел в увещевании заблудшего сына. Но молодой монах был непреклонен. Был ли Анри по-прежнему без ума влюблен в свою соучастницу, не желал ли в самом деле вести далее монашескую жизнь или просто считал себя в ответе за то, что соблазнил наивную девушку покинуть стены монастыря, отец Бенедикт так и не смог выяснить. Как будто серая непрозрачная завеса отделила его от Анри, и душа, которую раньше можно было читать подобно раскрытой книге, оказалась воистину потемками. Их осудили на наказание обычное для воров: публичное истязание кнутом и клеймо. Все это по-прежнему казалось дурным сном, и бывшая монашка не ощутила даже стыда, когда совсем не по-летнему холодным дождливым утром ее вывели на небольшой тюремный двор, привязали к позорному столбу и разрезали изрядно поизносившееся платье. Все краски и звуки казались приглушенными, чувства притупились. Даже робкие перешептывания горожан, пришедших поглазеть на экзекуцию, казались чем-то почти потусторонним и абсолютно не имеющим значения. Неутолимая жажда жизни, жадность до новых ярких впечатлений, восхитительное ожидание новых, чудесных открытий сменилось терпеливой покорностью судьбе и твердым осознанием одной единственной необходимости – выжить. Любой ценой. Но если до этого все происходило словно в тумане и казалось неправдоподобной грезой, то первый же удар плетеной кожи по обнаженной спине взорвался невообразимой доселе болью и вырвал Анну из забытья. Она и не представляла, что может быть так больно, а теперь оказалось, что можно вынести всю эту дикую боль и даже не потерять сознания. Возможно, задумайся она об этом пораньше, ее совесть кольнула бы мысль об Анри: о том, что ему тоже предстояло претерпеть это, и о том, что отдай она распятие, быть может к ним проявили бы благосклонность. Но сейчас на это просто не было ни сил, ни мгновений. Все силы ушли в один бесконечный нечеловеческий хриплый вой. Она забилась у столба, как попавшийся в капкан дикий зверь. Грубая веревка больно жгла тонкие запястья, но от палача все равно было не убежать. А потом, когда голоса уже не было и оставалось только бессильно всхлипывать, и свист кнута наконец затих, она ощутила жар раскаленного железа и, понимая, наконец, со всей ясностью, что именно ее ожидает, отчаянно забилась снова. Последнее, что она запомнила , была новая волна боли, тошнотворный запах горящей плоти – ее плоти – и глаза палача в прорезях черной маски. В них была совершенно непонятная в тот момент Анне смесь боли и злорадного торжества. А потом сознание наконец-то покинуло ее и наступило блаженное забытье. *** Очнулась она уже в тюрьме – в большой сырой камере, где вместе с ней находилось еще с десяток женщин. Судя по проникающему в маленькое окошко серому свету, до вечера было по-прежнему далеко. Одна из сокамерниц – сердобольная молодая женщина по имени Марсела – сидела рядом с Анной и, обмакивая сравнительно чистую косынку, в большую деревянную миску с водой, прикладывала ее то к горящему лбу страдалицы, то к ее изуродованной спине, то к ожогу на плече. Еще одна – совсем еще молодая девчонка, которая, кажется, нанялась кому-то в услужение и в одну лунную ночь решила исчезнуть, прихватив с собой хозяйскую шкатулку с хранящимися в ней фамильными драгоценностями, сидела рядом, обхватив колени, и невидящим взглядом смотрела куда-то вдаль. Кажется, ее приговорили к такому же наказанию. Остальных Анна не видела. Было больно пошевелиться и очень хотелось пить. Она постаралась сказать об этом Марселе, но из горла вырвался лишь еле слышный стон. Та все равно поняла и поднесла миску к распухшим губам девушки. Анна сделала несколько мучительных глотков, удивляясь тому, что губы оказались искусаны так, что на них, казалось, почти не осталось кожи. Неужели она пыталась сдержать крики!? Это было так невозможно наивно. Впрочем, сама она была невозможно наивна. Все это время, все эти надежды на новую жизнь, на счастье с Анри, на новые открытия – пепел и тлен, свист кнута, запах горелой плоти и привкус собственной крови во рту. Больше ничего не хотелось: только закрыть глаза и ничего больше не видеть, не знать, не чувствовать и уж конечно ни на что не надеяться. *** Она оправилась. Желание выжить, сменившее в душе Анны тягу к жизни, оказалось сильнее боли и отчаянья. Кто-то мог подумать, что она сменила мнимую тюрьму на настоящую, но девушка не собиралась здесь оставаться. Она подкупила тюремщика, заплатив единственным доступным ей способом, и в результате сумела даже пару раз встретиться с Анри, который тоже потихоньку возвращался к жизни. Но в нем не осталось и следа от того жизнерадостного юноши, с которым Анна отправилась в путь несколько месяцев назад. Его затравленного взгляда никогда не оставляло чувство неведомой Анны вины и он, как в молитве, бесконечно повторял, что вызволит ее отсюда, отправится с ней куда угодно и пойдет на все ради нее. И быть может поэтому она не нашла в себе сил уйти в одиночку, хотя дружба с тюремщиком и припрятанное в укромном месте распятие, предоставила немало к тому возможностей. Ежедневно расплетая вместе с другими заключенными колючие веревки, она вспоминала шелка, которыми вышивала в детстве, и ломала голову над тем, как сбежать отсюда вместе с Анри. И как-то вечером, когда в осеннем воздухе уже висело обещание заморозков, он пришел к ней в компании человека, которого Анна сразу узнала по глазам. Все произошло очень быстро и очень тихо и через десять минут они втроем уже стояли на улице и сонный паренек держал под уздцы огромного коня, из ноздрей которого вырывался время от времени пар. Палач – это был именно он – тихо попрощался с Анри. Анне он не сказал ни слова лишь обратил на нее знакомый уже взгляд, от которого та содрогнулась, и торопливо пошагал прочь. Анри залез на коня и помог Анне подняться в седло. Конь должно быть стоил немалых денег и, похоже, даже не заметил столь незначительной ноши. Несмотря на теплый плащ, девушке дрожала то ли от холода, то ли от страха, то ли просто от нервного возбуждения. Поэтому она покрепче прижалась к спине своего паладина. - Кто этот человек? – шепнула она. - Мой брат, - еще тише ответил Анри и тронул коня. -5- Анна так никогда и не узнала имени лилльского палача. А может не расслышала или сразу забыла. Но она навсегда запомнила его глаза, и почти десять лет спустя сразу узнала этого человека по взгляду, по-прежнему полному муки и ненависти. Беглецы торопились покинуть место своего позора и Анри, боясь, что за ними следят, наотрез отказался возвращаться за украденным распятием. К тому же он считал его вещью опасной и практически бесполезной, потому что выручить за него деньги оказалось невозможным делом. Драгоценная вещица так и осталась лежать под прелой листвой и первым снегом, забытая и непригодившаяся. Жизнь превратилась в непрерывное бегство, но лилльский палач снабдил их деньгами так, что нуждаться не приходилось, хотя и о роскоши, конечно, речи не было. Остановились они уже в Провансе, когда из под тающего снега начали пробиваться первые подснежники, обещая новую жизнь и робкую надежду на тепло и на солнце. Они остановились на ночлег на большом постоялом дворе и за завтраком услышали разговор хозяйки с парой окрестных фермеров. Все вместе хором сетовали на отстутствие священника в приходе. Тихонько завтракавшие в уголке беглецы поняли, что старый священник умер около года назад, а замены ему все не находилось. До другого прихода было неблизко и к тому же отец Жан – тамошний кюре – не очень-то был рад внезапно взваленной на него двойной ноше. - Анри, это же наш шанс! - взволнованно прошептала Анна, как только фермеры отправились на работу, а хозяйка снова занялась своими делами. - О чем ты, Анна? – спросил удивленно ее сотрапезник. - Если ты примешь сан, если ты станешь кюре, то мы, наконец, сможем отдохнуть хоть немного. Мы сможем жить спокойно и безбедно здесь, в этом уголке Прованса. - Но я – не священник. Я всего лишь беглый монах... - Никто не узнает об этом! Уверена, из тебя получится отличный кюре! Многие сельские священники не знают даже латыни! - Но ты - моя жена, Анна! Разве кюре может быть женат? Любовь вспыхнувшая весной между двумя беглецами поугасла, но обещания, произнесенные шопотом в темной пустой церкви, все еще звучали иногда в ушах Анны. Иногда с надеждой, иногда обещанием, а иногда угрозой... «Пока смерть не разлучит нас.»* - Никто не узнает, - ответила она, и, увидев выражение его лица добавила: - Анри, поверь... Я люблю тебя. И всегда буду любить! Но пусть никто не узнает. В глазах ее собеседника было столько боли и никогда уже не оставляющего его чувства вины, что Анна поднялась с жесткой скамьи, подошла поближе и села рядом, обняв мужа за плечи. - Никто не узнает, - повторила она, как заклинание. - Но прихожане... - прошептал он. – Они будут стремятся в рай, а я, этим обманом, этой ложью, отправлю их души прямо в ад! Ее лицо было в совсем рядом с его лицом. Выбившиеся из под белого чепца тонкие золотистые волосы растрепались нимбом вокруг прекрасного, ангельски-чистого лица. Белая кожа казалось высеченной из того же мрамора, что и статуя Девы Марии там, в церкви Бетюна. В глазах таился бездонный омут, а коралловые губы прошептали: - Что нам надуманные законы после стольких преступлений!? Здесь нам будет спокойно. У них будет свой домик совсем рядом с церковью. Так что если Анри вздумается вымаливать прощения, он может хоть от зари до зари не подниматься с холодного пола перед алтарем. И, наверное, хватит денег на пару слуг. А еще рядом будет сад, а вокруг будут зеленые холмы и леса Прованса. И если как-то утром ей надумается уйти в другую жизнь, никто не сможет удержать ее. Позавтракав, они спросили дорогу к замку и через полтора часа уже сидели в небольшой уютной зале вместе с управляющим местного сеньора, графа де Ла Фер. Управляющий оказался седоватым мужчиной с военной выправкой и по-военному же четкими манерами. Он сообщил, что хозяин замка уехал по делам, но к обеду обещал вернуться, а до тех пор предложил гостям вина и хлеба с отличным сыром, который делали прямо здесь, в ближайшей деревне. Ждать пришлось достаточно долго, но Анна была не против. Яркий огонь в большом, украшенным семейным гербом камине, разгонял весеннюю зябкость, а массивная старинная мебель и потемневшие портреты на стенах создавали ощущения прочности и стабильности. Пряное вино блаженным теплом разлилось по усталому телу, так что девушка задремала и проснулась лишь в тот момент, когда хлопнувшая дверь оповестила появление хозяина дома. Почему-то Анна ожидала увидеть ровесника управляющего, а увидела молодого человека, хотя уже не юнца.** Он был среднего роста и не особенно мускулистого телосложения, но эти недостатки – если их можно было так назвать – восполнялись грацией движений. Похоже, домой граф де Ла Фер мчался во весь опор, потому что его длинные темные, слегка вьющиеся волосы, растрепались, а на щеках горел яркий румянец. Он мог бы показаться совсем мальчишкой, если бы не глаза – темно-синие и очень серьезные. - Клод... – обратился он к управляющему и Анна вздрогнула, словно где-то рядом ударила молния. Такого голоса она тоже не ожидала – негромкого, мягкого, уверенного в том, что его услышат и послушаются. - Господин граф, - поспешил отозваться тот. – Это господин Анри де Бейль и его сестра, Анна. Гости поспешили подняться. Бывший брат Анри, не привычный к светским церемониям неуклюже поклонился, зато Анна, которая тайком часами разыгрывала в своей келье воображаемые балы и приемы, присела в элегантнейшем реверансе и скромно потупила взор. Она чувствовала на себе взгляд молодого дворянина и была очень рада, что до самого подбородка закуталась в тонкую, но непрозрачную шаль, и потому граф де Ла Фер не заметит разливающегося у нее по шее и груди румянцу. А пылающие щеки вполне можно объяснить вином и жарким пламенем камина. - Садитесь-садитесь, - радушно кивнул он и незамедлительно сел сам. Слуга поспешил принести еще один дымящийся кубок. – Надеюсь, вы не откажетесь разделить со мной трапезу? Он обращался к Анри, но не сводил внимательных глаз с Анны. Она ощущала этот взгляд и он казался ей одновременно ласкающим и тяжелым – словно уверенная теплая рука легла ей на предплечье. Девушка вздрогнула и украдкой посмотрела на Анри. Но тот, как ни в чем не бывало, застенчиво улыбнулся в знак согласия. Граф был и впрямь рад найти, наконец, священника для местного прихода. К тому же, он, кажется, искренне наслаждался обществом Анри и Анны и даже предложил им кров до тех пор, пока заброшенный в течение года домик кюре не приведут в порядок и не сделают пригодным для жилья. Они провели немало вечеров втроем в библиотеке замка, оживленно обсуждая самые разные вопросы. В монастыре Анна уговорила отца Антуана обучить ее грамоте, но, по правде говоря, ни псалмы ни жития святых не приковали надолго внимания девушки. Зато теперь вся библиотека была в ее распоряжении и она читала все подряд и взахлеб обсуждала это с Оливье – так звали графа, - который, в свою очередь, с восхищением и удивлением смотрел на эту необычную женщину, которая была не-только ангельски красива, но и не по-женски*** умна. По утрам они выезжали на прогулку, а иногда охотились с небольшой свитой. Отец Анри, как его теперь звали, правда, не любил подобного времяпровождения и нередко оставался дома. На редкие упреки Анны о том, что он оставляет ее наедине с хозяином замка, он устало отвечал, что всецело полагается на честь графа де Ла Фер. Сначала Анна не обращала внимания на удрученность человека, который давно уже оставался ей мужем лишь на словах, но в конце концов она пришла к мысли, что что-то гложет душу нового кюре и как-то вечером, оказавшись с ним наедине, она решила все-таки выведать эту тайну. За окном было туманно и пасмурно – мартовское утро, грозившее превратиться сразу в сумерки. И в комнате отведенной Анри было тоже зябко несмотря на дорогие гобелены по стенам. Анна подошла и недовольно поворошила дрова в камине. У Анри всегда было холодно: то ли он был просто забывчив, то ли наказывал себя за что-то. Но сегодня она расчитывала на откровенность, а значит гримаса раздражения сменилась выражением внимательной заботы. Анна подошла и обняла сидящего за столом мужа за плечи. Она была невысокой, так что ей почти не пришлось наклоняться. - Что тебя мучит, Анри? Скажи мне, и быть может, я сумею помочь. Он молчал так долго, что она уже отчаялась получить ответ. Затем, не оборачиваясь, взял ее тонкую руку в свою, поднес к губам, а затем приник к ней щекой и застыл так, словно стараясь навечно запомнить мягкость ее кожи, тонкий аромат дорогих духов. - Я его духовник, - сказал он хрипло. – Ты ведь знаешь. Он исповедуется мне. Он... Он влюблен в тебя Анна! Сердце забилось так бешено, что на секунду девушку оглушил рев собственной крови в ушах. Она не нашлась, что сказать. Торжество завоевателя смешалось с простым и искренним счастьем – благодарностью за взаимность. Еще никогда в жизни Анна не пребывала в таком душевном смятении. Она все еще искала, что ответить, когда Анри продолжил: - Нам придется покинуть эти края... Она резко отдернула руку. - Нет!!! – в этом одном слове было столько негодования и возмущения, что Анри резко обернулся и с удивлением взглянул на нее. - Ты... ты тоже любишь его? – спросил он тихо, сморщившись так, как будто вот-вот зарыдает. - Я... Я... – она сама не знала ответа на этот вопрос. Анри дал ей свободу, но Оливье открывал ей мир. Тот самый бескрайний, полный возможностей мир, о котором она мечтала все годы, проведенные за стенами монастыря. - Не в этом дело, Анри, - ответила она уже спокойнее и прикоснулась ладонью к щеке собеседника, как будто утешая капризного ребенка. – Куда мы пойдем? И неужели ты думаешь, что граф де Ла Фер позволит нам так просто исчезнуть? - А ты думаешь он погонится за нами? За тобой? Ты просто хочешь быть с ним... В его голосе смешались ревность и обида. и Анне внезапно стало жалко этого человека. - Мы провели два месяца под его крышей, два месяца если его хлеб. Ты обещал позаботиться о приходе. Я не думаю, что господин граф отнесется с понимаением к нарушению этого обещания. - Но Анна, ты не понимаешь, - умоляющим тоном ответил Анри. – Ты еще слишком молода, слишком наивна, чтобы понять... – он замолчал, обдумывая слова, а Анна отвернулась, чтобы скрыть циничную улыбку, исказившую ее коралловые губы. Бывший монах принял это за еще одно проявление смущения и, подойдя поближе, нежно взял ее за подбородок, любуясь этим ангельские лицом. - Анна, я знаю, он вежлив и обходителен, но пойми... Он наследник древнего рода и привык слышать слово «нет» только с собственных губ. Он... он любит тебя, Анна, и он получит свое. - К чему же такая драма, Анри? – спросила она тихо и ее ясные глаза встретились с его мрачным взглядом. – Я выйду за него замуж. Он побледнел, отшатнулся от нее, чуть не опрокинув стоящие на столе бокалы. - Замуж!? Но ты же... мы же... - Анри... Жалость – дурное чувство. И, в любом случае, сейчас было не время для жалости. Ее голос звучал тихо, но очень отчетливо – интонация каждого слова подобрана, как струны на инструменте итальянского мастера. - Анри, нам некуда идти. Я поняла, что была неправа, когда вынудила тебя покинуть монастырь. Я виновата в том, что случилось в... в... – она сделала вид, что не в силах выговорить названия того ужасного города. Слезы навернулись сами собой и орошили безупречный мрамор щек – Анна де Бейль была одной из немногих женщин, которые оставались прекрасными, даже когда плакали. Пусть думает, что это слезы о нем – ей тоже было о чем поплакать. – Я думала, что... что ты наконец найдешь то, что искал, что тебе будет по вкусу жизнь сельского священника. – Теперь воспоминания захлестывали, как волны утреннего прибоя, и рыдания вырывались все чаще и чаще. Она медленно грациозно опустилась перед ним на колени и устремила на него чистые, как весеннее небо после дождя, глаза. - О, позволь мне принести эту жертву! За все, что ты сделал для меня. Ради тебя! Позволь моей душе найти успокоение. Я буду счастлива в осознании твоего счастья. А ты удовлетворишься тем, что я замужем за человеком, который любит меня. Теперь и на его глаза навернулись слезы. Ревность сменилась старым чувством вины и муками совести. - Любимая моя, ты сделаешь это... для меня!? – спросил он как во сне, опускаясь с нею рядом, обнимая ее за плечи и губами смахивая слезы с мокрых щек. Не в силах говорить от терзающих ее рыданий, она молча кивнула и прижалась лицом к груди Анри, чтобы он не увидел маленькой торжествующей улыбки у нее на губах. * Я знаю, что раньше слова клятвы были другие, да и клятвы, как таковой не было, но пусть. В те времена для заключения брака достаточно было, чтобы молодые объявили о своем намерении пред Богом – то есть в церкви. Свидетелей не требовалось. Конечно, подобные тайные браки нередко разрывались недовольными родственниками или самими молодоженами. ** Уверена, что у каждого свой граф, так что гм... извиняюсь, но у меня он такой. (Замечу, сразу, к моему идеалу он отношения не имеет, но, с другой стороны, ясное дело, что если уж мне нравятся какие-то аспекты, то и моей героине они тоже понравятся.) Кстати, имя графа, кажется, тоже точно не установлено. *** Это не я шовинистическая свинья. Просто в то время женщины больше молчали и считались во всем виноватыми априори. -6- Отец Анри обвенчал Оливье Атоса*, графа де Ла Фер, и Анну де Бейль в небольшой сельской цервки. Это стало первой совершенной им церемонией в должности священника местного прихода. Несмотря на то, что лето в том году задерживалось, день выдался солнечный и почти теплый и был воспринят гостями за добрый знак. Впрочем, этот брак, похоже, не нуждался в знамениях. Молодой граф был очевидно влюблен, его прелестная невеста сияла, словно ангел, а если во взоре священника и проскальзывали временами боль и мрачные тучи ревности, никто не обратил на то внимания. Жизнь потекла своим чередом. Каждое утро Анна просыпалась и с трудом верила собственному счастью. Ее не смущало даже то, что многие соседи поначалу отнеслись к странному браку графа с презрительным удивлением. Девушка полагала, со временем уважение к нему и восхищение ей возобладают над пустыми предрассудками. И в любом случае, это не имело значения, потому что рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. Почти... Как то раз они были на прогулке и оказались в самом центре ужасной грозы. Молний и грома Анна с детства не боялась, но в тот момент ей действительно стало страшно и она непроизвольно поплотнее прижалась к стоявшему рядом Оливье. А он улыбнулся тогда своей уверенной спокойной улыбкой и заверил дрожащую девушку, что рядом с ним ей ничего не стоит бояться. И тогда ей впервые непроизвольно пришла в голову мысль, что бояться следует его, потому что, в некотором роде, она знает о нем еще меньше чем он - о ней. И эта единственная мысль временами лишала ее сна и не давала насладиться идиллией. Он приходил к ней каждый вечер, но она никогда не могла заснуть в его объятьях, опасаясь, что неловкое движение откроет ее страшную тайну - безобразное клеймо на левом плече. Он улыбался и приписывал это ее строгому воспитанию - сестра священника, с детства живущая на попечении у брата. Анна никогда не испытывала склонности к рукоделию, но теперь взялась за углу и не только шила и вышивала рубашки, но и сама изобретала новые фасоны платьев и подолгу обсуждала их со своей портнихой. Достаточно скоро она прослыла законодательницей мод, хотя некоторые и считали, что моды эти слишком пуританские. Каждую неделю они ездили послушать проповеди отца Анри. И Анна с облегчением думала, что Анри действительно нашел свое место. Быть может он не был счастлив, но он казался удовлетворенным своей долей. Она была благодарна бывшему брату за то, что он помог ей обрести свободу, но она любила Оливье за то, что он открыл ей этот мир. Она любила балы и элегантные платья, дорогие вина и экзотические блюда, предметы искусства и бесконечные беседы обо всем. А еще она любила безудержную скачку по бескрайним просторам Прованса. Близилась годовщина свадьбы. В честь этой счастливой даты граф де Ла Фер устраивал охоту. Графиня спустилась во двор, где уже стояли, притоптывая от утреннего холода, егеря и где уже собрались почти все гости. Анна заставила себя улыбнуться. Честно говоря, сегодня она предпочла бы остаться в постели. Легкое недомогание, или что посерьезнее. Было бы здорово обрадовать мужа долгожданной новостью о наследнике, но пока что стоило подождать. Она улыбнулась Оливье, стоящему около ее коня, чтобы придержать стремя, и легко взлетела в седло. Он улыбнулся в ответ и последовал ее примеру. Протрубил рог и где-то вдалеке ему ответил другой. Графская охота началась. Охотники выехали на равнину и рог протрубил снова. Вдалеке красным пятном промелькнул олень. Анна перевела на мужа горящий азартом взгляд и подмигнула. Он рассмеялся и пришпорил коня. Они понеслись по полям пожухлой прошлогодней травы и быстро оставили позади остальных. А может быть те не слишком старались догнать влюбленных. Анна ворвалась в лес, загораживаясь рукой от хлещущих по лицу веток, и рассмеялась от возбуждения. Оливье не отставал, копыта его коня стучали совсем рядом. Графине показалось, что где-то рядом раздался стук копыт еще одной лошади. Она натянула удила и заозиралась озадаченно в поисках невидимого свидетеля. Однако разгоряченный конь не пожелал остановиться и затанцевал на месте. Наверное, он угодил копытом в какую-то нору или споткнулся о корень, но, так или иначе, Анна внезапно почувствовала, что падает. Она отчаянно попыталась соскочить прочь, подальше от тяжелой туши, но нога запуталась в стремени. В глазах потемнело от страха. Граф видя, что происходит, бросился к ней на помощь и обняв за плечи, резко рванул на себя, каким-то чудом высвободив ее из злосчастной сбруи. Он бережно опустил жену на черную землю, усыпанную звездочками первоцветов, а она все никак не могла вздохнуть и лишь смотрела на него большими, полными мольбы, глазами. Он неуверенно улыбнулся в ответ, словно заверяя, что все будет хорошо, кратковременная беспомощность во взгляде уже сменилась целенаправленностью. Он потянулся к поясу и достал большой нож - таким иногда добивают дичь. Одним точным движением он разрезал тесный ворот платья... и отшатнулся. - Боже милостивый! Он побелел как мел, лицо застыло маской ужаса, а она наконец-то смогла вздохнуть и сейчас могла думать только о том, что снова может ощутить пронзительную свежесть весеннего воздуха. Голова потихоньку переставала кружиться. - Боже милостивый... - повторил граф. - Это... ты... Она наконец опомнилась и посмотрела туда же, куда смотрел, как зачарованный, ее муж. Нож рассек дорогую ткань, обнажив плечо графини. Белоснежную кожу уродовало искаженное подобие лилии. Мозг Анны лихорадочно заработал. Она столько месяцев боялась этого момента, боялась даже представить его... А потому не подготовилась. Она просто не знала, что сказать. Но ведь у нее будет время. Из любой ситуации есть выход. Оливье любит ее, он поймет. Она расскажет ему о недомогании. Она найдет, что сказать. Придумает, как объяснить. - Оливье, я... Он не слушал ее. Он уже стоял у своего коня и сосредоточенно отвязывал от луки седла веревку, припасенную на случай, если понадобиться везти охотничий трофей. Граф де Ла Фер редко возвращался с пустыми руками. Анна непонимающе смотрела на него. Она попыталась встать, но ноги по-прежнему не слушались ее, ко рту подступила дурнота. Оливье снова приблизился. Она подумала было, что он поможет ей подняться, но он просто склонился над ней. Любимое лицо было бесстрастной маской, на которой подобно темным сапфирам горели полные ярости глаза. Она в панике попыталась отодвинуться, но он железной хваткой вцепился ей в предплечье. - Скажи, кюре... Анри... твой брат... он действительно священник? Мы действительно женаты? Господи, он действительно повенчал меня с клейменой воровкой!? В голосе звенели злые слезы. Где-то за спиной снова хрустнула ветка, но никто не обратил на это внимание. - Оливье, я... Послушай... я все объясню. Только не здесь, не сейчас. Пожалуйста, - взмолилась она со слезами в голосе, но взбешенный граф не желал слушать объяснений. Он одним рывком поставил ее на ноги, не обращая внимания на ее испуганные рыдания. Хладнокровный дворянин в мгновение ока сменился смертельно оскорбленным юношей, не желающим слушать никаких доводов. - Оливье, я... я - беременна. Пожалуйста...! - Ты, гнусная воровка... ты скажешь, что угодно, чтобы спасти свою лживую шею. Я поверил тебе однажды... - голос его сорвался, но через мгновение граф снова овладел собой. - Больше я женщинам верить не стану! Говоря это он сорвал с уже нечленораздельно воющей мнимой жены платье и парой лоскутов крепко связал ей локти. А затем накинул ей на шею веревку. Она закричала еще громче, но он лишь зло и холодно улыбнулся. - Кричи, сколько хочешь. Я полновластный владелец этих мест, и мое слово закон. Мне следовало рассмотреть тебя получше до того, как твой братец разыграл эту богомерзкую шараду. Но не сомневайся, он тоже получит по заслугам. С этими словами он перекинул веревку через высокий сук крепкого старого дуба и привязал второй конец к луке седла. - Прощайте, Анна де Бейль, графиня де Ла Фер, - с горечью сказал он и не оборачиваясь отъехал на несколько метров. Когда рыдания и сдавленные крики совсем смолкли, он отвязал веревку и попрежнему не оглядываясь поехал прочь. Через минуту в кустах раздался шорох и на лужайку выбежал Анри. Его лицо было искажено гримасой негодования и ужаса. Он подхватил упавшую на землю женщину и покрывал поцелуями ее теплые еще руки и лицо. Он разрезал узы у нее на руках и сорвал веревку с ее шеи, обнаружив уродливые черные синяки. Он пытался вдохнуть в нее жизнь, но она никак не реагировала на ее попытки. Опасаясь скорого возвращения пылающего жаждой возмездия графа, он безутешно рыдая покинул место этой ужасной трагедии. Он заехал домой лишь ненадолго - захватить деньги и коня - и направился в Лилль, заплатить давний долг. *** Лорд Винтер сидел у раскрытого окна и откровенно скучал. Двор был в трауре, а потому все танцы, охоты и прочие увеселения отменялись. К тому же Яков всегда предпочитал мужчин и со смертью королевы при дворе и вовсе не осталось ни одной женщины младше пятидесяти. Поэтому милорд был приятно удивлен, когда из въехавшей во двор невзрачной кареты вышла богато одетая молодая дама с прелестнейшей фигурой. Роскошное, украшенное драгоценными камнями распятие привлекало внимание к изящной, высокой груди. Незнакомка, видимо, почувствовала на себе взгляд придворного и подняла глаза. Лорд Винтер чуть не задохнулся от восторга - столь знающие глаза на таком ангельском личике. И эта улыбка! - Эй ты, - прикрикнул он на пажа. - Побеги узнай, что это за дама только что пожаловала в Гемптон Корт. Внизу, во дворе, бывшая графиня де Ла Фер подозвала к себе лакея в королевской ливрее. - Скажи, что приехала леди Шарлотта Кларик, - сказала она звонким, как колокольчик голосом, и снова подняла глаза на завороженного вельможу. * Фамилии тоже не помню... Пусть будет FIN
Nika: Blanque, спасибо за замечательный рассказ, а продолжение будет?
Amiga: Blanque Спасибо ;)
Nataly: Blanque Хорошо написано. Спасибо.
Blanque: Amiga Nataly Nika Рада, что понравилось :) Nika пишет: а продолжение будет? Ну я, честно говоря, считаю, что продолжение уже у Дюма. Мне был интересен именно сюжет от Бетюна до повешенья, а дальше уже можно изобретать бесконечную приключенческую мыльницу, но это, как мне кажется, не так интересно.
полная версия страницы