Форум » Наше творчество » Хозяйка с улицы Феру » Ответить
Хозяйка с улицы Феру
Viksa Vita: UPD: Отредактированный и несколько измененный текст в удобном виде можно читать здесь: https://litnet.com/account/books/view?id=49309 Здрасьте. В общем я... это самое... десять лет спустя от сотворения Дюмании решила написать фанфик. Точнее, ничего я не решала, он сам пришел, как это обычно и бывает. За сим во всем прошу винить, как водится, графа де Ла Фер. Выложить текст здесь - для меня большая и страшная ответственность, тем не менее я это сделаю, потому что где же ему еще быть, как не у себя дома. Предупреждаю, что в данном тексте есть некоторые хронологические неточтности, как и несостыковки с первоисточником. Они тут неспроста. Пишите, дорогие дюманы, если найдете иные ляпы и неувязки, в матчасти я не очень сильна. На данный момент выкладываю готовую первую часть, остальное в процессе. Специальные спасибы милостивым государыням Стелле и Натали за моральную поддержку и дельные замечания. Уф. Сели на дорожку. Поехали.
Viksa Vita: Стелла пишет: хорошо с вашим Атосом А какой он обычно? :)
Констанс1: Все Подарки Атосу преподносили Жизнь и Судьба, а все гадости он делал себе исключительно САМ.Ваш Атос ,хотя бы не пьянствует беспробудно и снисходит до разговоров с«» малыми сими«» в лице своей квартирной хозяйки.Но особенно хорош отец Сандро- в нужное время,всегда в нужном месте!
Стелла: Мне он интересен именно такой, а не рыцарь, совершающий подвиги, не приведи бог, во славу прекрасной дамы. Констанс1 , а разве не всем людям Жизнь делает подарки? Только они не всегда умеют их увидеть, эти подарки. И гадости себе люди в основном делают сами. Даже если их делают им другие люди. Так что Атос в этом - самый обычный человек.
Констанс1: Ох , ну такие подарки как Атосу , нет, далеко не всем.И почти без всякого с его стороны участия.А то, что мы сами часто не можем воспользоваться тем, что жизнь предлагает, только наша личная вина. Тут и спорить нечего.
Стелла: Констанс1 , вы мастер парадокса! Теперь уже Атос виноват в том, что именно ему жизнь делала подарки. Портос отдыхает!
Диамант: Viksa Vita ,Поделюсь с вами, что, когда писала эту главу, долго сомневалась, должен ли Атос прямо сейчас заплатить деньги. В итоге решила, что нет, не должен, но у меня нет этому логического объяснения. Но есть вопрос по теме: Как вы думаете, сохрянются ли функции супер-эго при ПТСР? Боюсь, что ваше "ура" преждевременно. Я не имею диплома ни по психологии, ни по психотерапии, тем более, по психиатрии . Поэтому могу только подумать, действительно. Действие супер-эго ослабляется, но это не значит, что оно исчезает. Боюсь, все зависит от индивида, силы у него этого супер-эго. Человек может не иметь возможности выполнять его требования, но помнить про них, например. В данном случае я бы поверила вам, если бы Атос сначала сказал, что помнит про деньги, а потом съехал на бесцеремонность. Или - попадись ему хозяйка сильно не вовремя, во время запоя, срыва, - начал бы с бесцеремонности, а, дойдя до благодарности высказанную правду, упомянул бы-таки, что заплатит. Я и фики по-сути пишу для того, чтобы отключится от головы и суметь чувствовать. У вас замечательно получается не только чувствовать, но и передавать чужие чувства. Вдова Лажар на лестнице - просто поэма.
Viksa Vita: Диамант , принято :)
Констанс1: Viksa Vita, а продолжение где и когда?
Viksa Vita: Констанс1, Прямо здесь и сейчас :) (след. глава потребовала наведения некоторых исторических справок, что заняло дольше времени, чем ожидалось) _____________________________________________________________________________________________________________________________ Глава тринадцатая, в которой хозяйка оказывается в ловушке чужих обстоятельств Я твердо зарубила себе на носу: грех определяется не действием, a намерением. Я молилась у изображения пресвятой Богородицы. Каясь и пытаясь вымолить себе искупление, я возносила благодарности за то, что матерь божья все же избавила меня от воплощения мыслей моих. Я читала «патерностер» при каждом удобном случае и соблюдала пост для укрощения плоти; хлеб и вода стали моей единственной пищей. Я даже было принялась колоть пальцы иглой, но это очень затрудняло вышивание. Черти устроили шабаш в моих голове и сердце, но я никому не могла доверить свои переживания — даже перед господином кюре мне было слишком стыдно. Как никогда прежде была я рада возможности хоть немного развеяться и посетить особняк герцогини с первой порцией переписки, оставленной господином Арамисом на нынешнюю дату. Правда, перспектива лгать герцогине угнетала меня и превращала в собственных глазах в грешницу еще большую, чем та, коей я уже виделась себе. Как и всегда, горничная провела меня в темно-синие покои, где ее светлость Мария Гонзага в голубом пеньюаре сидела за письменным столом. — Вот и вы, наконец, милейшая! — повернулась она ко мне, а глаза ее блестели незнакомым мне прежде лихорадочным блеском. От вальяжной и томной госпожи не осталось и следа; передо мной была женщина решительная и волевая, готовая, кажется, к какому-то бою. — Как долго вас не было! Умоляю, скажите, что вы принесли с собой добрые вести! — Да, ваша светлость, — отвечала я, потупив глаза. — Интересующая вас персона пребывает в добром здравии и шлет вам письмо. Тут герцогиня встала. Приблизившись, она зашептала мне прямо в ухо взволнованным, но деловым тоном. — Я все скажу вам, потому что ставки слишком велики, а если письмо, по какой-то ужасной случайности, пропадет, вы должны запомнить, чтобы передать потом устно. Я вверяю вам свою судьбу и честь, потому что вы были мне добрым другом и ни разу не подвели. Я доверяю вам. Слушайте же внимательно и запоминайте. Дядя Винченцо скончался недавно. Он не оставил прямых наследников. Монферрато и, главное, Мантуя переходят по составленному им завещанию Карлу Неверрскому, моему супругу, его двоюродному племяннику. Но истинной наследницей Мантуанского престола являюсь я, родная племянница дяди Винченцо! Я не желаю отдавать престол Карло. Надеюсь, ему не долго осталось, но при жизни я не позволю ему отбирать у меня то, что является моим по праву рождения. Нам стало известно, что герцог Савойский, готовый оспаривать завещание дяди, уже готовит войска и, должно быть, скоро начнет наступать на Казале. Карло, несомненно, будет просить короля о помощи. Но и мне сейчас, как никогда, необходима поддержка французского престола. Людовик слабохарактерен и все еще подвержен влиянию, он прислушается к своему фавориту. Королева-мать пребывает сейчас в Ангулеме. И пусть она в опале, Мария Медичи все еще королева. Она противница моего супруга, ведь он настраивал против нее его величество. Я уверена, что она поддержит меня, потому что я гарантирую ее любимым испанцам союз с итальянским севером, чего никогда не обеспечит ей герцог, этот французский прихвостень, — герцогиня спохватилась, будто последняя фраза была наиужаснейшим из всего, что она до сих пор говорила. — Я должна сделать ее своей союзницей против Карло, опережая Карло. Будь он проклят, этот узурпатор, который смеет называться моим супругом! — Герцогиня в пылу чувств повысила голос, но тут же снова перешла на шепот. — Передайте Иосифу прекрасному: пусть скачет в Ангулем. Ему следует отправиться в путь сегодня же и потребовать аудиенции у ее величества. Я прилагаю свою личную печать к посланию, но все же, если, не приведи господь, письмо будет утеряно, пусть объяснит все, как я сказала. Я знаю, он сумеет добиться, чтобы его приняли. Герцогиня с таким же успехом могла говорить со мной на египетском языке. Я не знала, что это за знатные господа, о которых она говорит, и уж подавно ничего не понимала в хитросплетении их политических интриг. Я взволновалась, что не смогу запомнить всех этих имен и титулов. Но единственное мне было ясным, как день: господин Арамис не сможет выполнить срочную просьбу герцогини, потому что его нет в Париже. Зная, что господин Арамис зачем-то хотел скрыть от любовницы свое отсутствие, я задумалась о причинах этой скрытности. Возможно ли, что он таким образом предвосхитил просьбу герцогини? Возможно ли, что в том, что казалось мне назревающим политическим конфликтом, он решил принять другую сторону? Или сохранить нейтралитет? Я с грустью задумалась о том, насколько грубо и цинично эти люди использовали друг друга, и о том, может ли быть, что страсти герцогини по мушкетеру — лишь фарс, призванный скрыть ее истинные намерения сделать из него марионетку-гонца в своих руках? Но господин Арамис ведь тоже не промах, вступилась я за мушкетера перед самой собой. К тому же, вероятно ли, что благородные господа обладали незнакомым мне умением разделять чувства и дела таким манером, что одни на другие не влияли? Все это было очень далеким от меня, не менее далеким, чем египетский двор. Тем не менее я безотчетно почуяла гнилой душок, исходивший от этой истории. Но прежде остального мне было важно сохранить лояльность господину Арамису. Поэтому я поспешила обещать герцогине, стараясь быть как можно более краткой, во избежание лишних вопросов: — Ваша светлость, я передам Иосифу все, как вы сказали. Герцогиня удовлетворенно кивнула, опустив в мою корзину письмо, запечатанное красным сургучом, на котором просматривался оттиснутый герб с четырьмя орлами. От печати тянулась алая шелковая нить. Затем в корзину попало еще одно письмо, простое, но с причудливо выведенной буквой «А» на тыльной стороне — видать, инструкции для господина Арамиса или очередные излияния, уж этого я знать не могла. Затем герцогиня тепло и доверительно пожала мне руки, должно быть, в напутствие. Мне снова стало стыдно. Сильные мира сего доверяли мне свои тайны, а я не только врала им, но даже не понимала, что именно они мне доверяют. Я шла домой, все сильнее ощущая беспокойство и смутную тревогу, источником которых являлось понимание, что я оказалась не в свое время и не на своем месте; что я попала в переделку, которая изначально была предназначена для другого участника, более умного, обладающего большими сведениями и более смекалистого. Оказавшись случайной фигурой в этой игре, я не знала даже, какой ход сделать следующим. Возможно, мне стоило лучше знать политику, проявлять интерес к жизни придворных, глубже вникать в беседы господ мушкетеров. А ведь я никогда не прислушивалась к трактирным и рыночным сплетням о короле и королеве-матери, а кукольные сатирические представления на площадях обходила, считая подобное лицедейство недостойным внимания порядочных горожан и верноподданных. Хула на государя равносильна хуле на самого господа бога нашего. А герцогиня говорила о его величестве в такой пренебрежительной форме, что я не осмелилась бы повторить ее слова. Чем больше я узнавала знать, тем больше радовалась своему скромному происхождению. Ведь в самом деле, казалось, что люди, подобные мне, воспитывались в манере, гораздо более угодной богу. Размышляя так, на улице Могильщиков я нечаянно вступила в огромную лужу помоев. Я остановилась, достала платок, отошла к стене ближайшего дома и нагнулась, чтобы хоть как-то исправить положение дел с подолом. Выпрямившись, я заметила, что на углу улицы Вожирар стоит какой-то мужчина в нахлобученной до носа шляпе и завернутый до носа в плащ. Не будучи уверенной, что он пришел по моей душе, я все же ускорила шаг и почти бегом помчалась к себе. Глядя не перед собой, а под ноги, чтобы избежать очередной лужи, я столкнулась с прохожим, который, должно быть, тоже не смотрел, куда шел. Корзина выпала из моих рук и ее содержимое разлетелось в разные стороны. Когда это случилось, я громко закричала, возомнив, что на меня напали. Господин отступил, непроизвольно опуская ладонь на эфес шпаги, и я узнала своего постояльца. — Почему вы кричите, мадам Лажар? — невозмутимо спросил господин Атос, узнав в запыхавшейся женщине с красным лицом и осоловелыми глазами вдову Лажар. — Это всего лишь я. Что вас так напугало? Право, я не знала, как ответить на этот вопрос, потому что на него было слишком много ответов. Я нагнулась и принялась поспешно собирать бесповоротно заляпанные грязью кружева и ткани. Пришлось говорить правду. — Мне показалось, что за мной следят. Ответ был необдуманным. Пожалуй, всяко лучше было сказать, что я испугалась наказания божьего, собственной гордыни или даже дьявольского искушения. Но вполне вероятно, что, даже ответь я по-другому, от зоркого взгляда господина Атоса все равно не укрылось бы красное пятно сургуча, утопавшее в грязи. — Вам показалось? — презрительно переспросил мушкетер. Он пристально посмотрел на злополучное письмо, которое я тут же упрятала в корзину, а потом быстро оглядел улицу. Вокруг ничего подозрительного не наблюдалось, лишь прогромыхала телега, из-под холста которой виднелись капуста и лук. Возница лениво пил из фляги. — Стойте здесь. Не дав мне возразить, господин Атос стремительно зашагал в ту сторону, откуда я появилась. Он исчез за углом, оставив меня отряхивать от мокрой грязи содержимое корзины. Вернувшись через короткое время, он бросил: — Пойдемте. Не дожидаясь меня, на этот раз он зашагал в сторону дома. Я поспешила за ним, не в силах избавиться от той безотчетной тревоги, что закралась в меня уже в особняке герцогини. Зайдя в дом, господин Атос запер дверь на засов и проверил наглухо ли закрыты ставни. Потом он прошествовал в мою гостиную, сел в свое обычное кресло, но с таким натянутым видом, словно с минуты на минуту за ним придет сам господин де Тревиль. Он вдруг стал похож на волка, готовящегося к прыжку. В такой боевой готовности я его еще ни разу не видела, что заставило меня задуматься о том, что я никому не пожелала бы оказаться в числе его врагов. — Сядьте, милейшая, — с таким же успехом он мог сказать «изверг рода человеческого» и смысл сказанного ничуть не изменился бы. — Почему вы носите с собой письма с герцогскими гербами? Господин Атос преувеличивал — письмо с гербом у меня было только одно, но мне осталось лишь подивиться его наблюдательности. — Отвечайте, — настаивал он властно, так, словно я была у него на допросе. Я задрожала от страха, не зная что сказать, а за спиной господина Атоса мне отчетливо представились каленные щипцы на жаровне. Но не выдавать же мне его друга! — Это не моя тайна, — пролепетала я, сжимаясь. — Ах, не ваша, — сказал господин Атос, сверля меня стылым взглядом. — Когда почтенные домовладелицы носят в корзинах гербы дома Гонзага, мировой порядок нарушается и чужие тайны становятся достоянием общественности, переставая принадлежать кому-либо в частности. — Я не могу выдать чужой тайны, — повторила я, твердо решив выдержать любую пытку. — Мадам Лажар, — продолжил испытывать меня палач, — я готов просидеть тут сколько потребуется, пока вы не станете говорить. И уж поверьте, я очень терпелив. — Сидите сколько угодно, сударь, но я буду сохранять молчание, — я гордо выпрямила плечи, хоть внутри все замирало от собственной дерзости, не лишенной к тому же приятности. Больше господин Атос не произнес ни слова. Безмолвное присутствие мрачно настроенного мушкетера давило для меня чем-то вроде могильной плиты. Время затянулось, казалось, до бесконечности, а он сидел как надгробная статуя, не шевелясь и не спуская с меня глаз. Я старалась сохранять подобную выдержку и тоже не шевелиться. У меня затекла спина и похолодела душа, но я сидела ровно и не двигалась. Не знаю, сколько минут прошло, но у меня было время пораскинуть мозгами, и я пришла к выводу, что господин Атос не стал бы меня пытать просто так, и что, возможно, опасность, которую я почуяла на улице, не была плодом моего воображения. Вероятно, господин Атос тоже увидел подозрительного типа, когда направился в разведку. К тому же праздное любопытство, в этом я была уверена, не являлось одной из черт характера бывшего графа. Однако на мне, должно быть, сказывалось отсутствие пищи, которому я подвергала себя в последние дни, и в какой-то момент господин Атос стал расплываться перед моими глазами, троясь и мутнeя. Голова закружилась, стало дурно и я вцепилась в подлокотники кресла покрепче, дабы не лишиться чувств. Господин Атос ничего не предпринимал, но тянуть эту пытку было для меня немыслимым. Я обессиленно облокотилась о спинку кресла и поняла, что этим самым признала свое поражение. — Хорошо, я все расскажу вам, только вам сперва следует поклясться, что тайна останется между нами. Очередной промах. Периодически я забывала, с кем разговариваю. Господин Атос напомнил мне об этом, окинув меня таким уничижительным взглядом, что я больше не стала требовать от него клятвенных обещаний и просто подчинилась его воле. — Герцогиня Неверская и ваш друг, господин Арамис, ведут тайную переписку, которой способствует ваша покорная слуга, поскольку любящие сердца лишены возможности встречаться из-за ревнивого супруга герцогини. Сказав это, я умолкла, считая, что выдала и так слишком много сведений. Господин Атос вздохнул с несколько философской грустью, словно имел ввиду: «до чего печально, что все кругом лишены ума». — И это все? — строго спросил мушкетер. — Все, — отвечала я. — Вы лжете, — отрезал господин Атос. Я разумно промолчала. — Вы лжете, — посчитал нужным объяснить он, — потому что ни одна уважающая себя женщина не станет посылать… любовнику, — он произнес это слово с отвращением, — компрометирующие письма, раскрывающие ее инкогнито. Сей факт был мне уже известен благодаря просветившему меня некогда Базену, поэтому спорить с постояльцем я не видела смысла. Я лишь пожала плечами, всеми силами изображая наивность. — Вы лжете зря, — продолжил господин Атос. — Покрывая эту герцогиню, вы подвергаете опасности от возможных врагов того, кого собирались выгораживать перед другом. Я стиснула зубы. Быть может, господин Атос и был прав, но я не умела отличать врагов от друзей в этой запутанной истории, поэтому лучше всего было сохранять молчание. Но друг господина Арамиса считал иначе. — Вы не доверяете мне, — произнес он с некоторым пониманием. — Что ж, я и сам не стал бы доверять заезжему пьянице. Эта фраза сразила меня, прозвучав в моих ушах оскорблением достоинства не так моего, как самого графа де Ла Фер. Я не могла позволить ему думать так о себе. — Я доверяю вам, господин Атос! — порывисто сказала я. — Вы не пьяница, вы прекрасной души человек! Постоялец злобно усмехнулся и посмотрел на меня так, будто я не выгораживала его перед самим собой, а втаптывала в грязь его имя. Мне опять стало страшно, душно и в глазах помутилось. — А ведь совсем недавно вы утверждали противоположное. Как непоследовательны женские слова, — глухо произнес мушкетер и опять умолк. На этот раз от его молчания меня прошиб холодный пот. Я успела подумать, что не могу определить, от чего делалось неуютнее — от слов его или от его безмолвствия. — Вы поступаете мудро, не доверяя людям, — прервал он мои неприятные размышления. — Тем не менее, в данном случае я попросил бы вас поступиться своим недоверием до некоторых пор. Уверяю вас, что в моей душе нет ничего прекрасного, но обязан сообщить вам и о том, что в ней существует долг перед теми, кого я считаю своими друзьями. И в данный момент, зная, что одному из них грозит опасность, я не могу просто так оставить дело, не постигнув его истинного смысла, поймите. Я понимала. Более того, будь то из-за удивительной силы внушения господина Атоса или из-за моих собственных размышлений, во мне проснулась уверенность, что сам господин Арамис не воспротивился бы, узнав, что данные сведения стали достоянием его доброго друга. Но что подумала бы об этом герцогиня, доверившая мне свою судьбу и честь? Я не знала, кому сохранять верность. Окончательно запутавшись и в очередной раз проклиная тот самый день, в который этот господин ворвался в мою спокойную и размеренную жизнь, я закрыла лицо руками. Не по моим силам было разрешать эти сомнения. Я словно бродила по лесу, испещренному ловушками. Куда бы не свернуть, кто-то оказался бы преданным мной, чье-то доверие я бы нарушила, кого-то бы оскорбила. Меньше всего на свете мне хотелось причинять зло людям, а неизбывное чувство вины, преследующее меня все эти дни, затопило меня еще сильнее. Должно быть, отчасти проникнувшись моим страданием, господин Атос все же пришел мне на помощь. — Будь по вашему, ничего не говорите, я сам скажу. Дело, несомненно, в Мантуанском наследстве. Дядя вашей герцогини, герцог Мантуи и Монферpато, Винченцо второй, скончался недавно. Стервятники, как следует ожидать, уже налетели на оставленное им добро и делят титулы и территории. Если память не изменяет мне, супруги Шарль Гонзага и Мария Гонзага — кузены. Стало быть, либо он, либо она являются законными наследниками Мантуанского престола. Судя по тому, что герцогиня и ее супруг не испытывают большой привязанности друг к другу, вероятно, что оба они станут врагами в дележе наследства покойного дядюшки. Все это время господин Атос внимательно смотрел на меня, изучая мои реакции. Моему изумлению и восхищению проницательностью господина Атоса не было предела, и это, вероятно, сказывалось на выражении моего лица, утверждая мушкетера в его умозаключениях. Он помрачнел еще больше, пронзенный внезапной догадкой. — Уж не решила ли герцогиня спровоцировать ревнивого герцога на дуэль с Арамисом, в надежде лишить супруга жизни шпагой отменного фехтовальщика? Об этом я прежде не подумала, но тут же возразила, помня о словах герцогини, что герцог слишком высокопоставленная и берегущая себя персона, чтобы драться на дуэли с простым мушкетером. Господин Атос кивнул, соглашаясь. — Значит, дело в другом. Герб на письме свидетельствует о серьезности намерений герцогини Неверской. Она, судя по всему, ищет покровителей среди влиятельных особ. Следовательно, она снаряжает посыльного либо к королю, либо к одной из королев, либо к одному из их фаворитов. Король и ее величество пребывают в Лувре, к ним бы герцогиня обратилась сама. Королева-мать в Ангулеме, епископ Люсонский едет в Париж… — господин Атос сделал паузу, снова о чем-то догадавшись. — Герцогине не известно, что Арамиса нет в городе, не так ли? Я кивнула в знак согласия. — Что бы это значило? — господин Атос задумался. — Возможно, герцогиня не единственная особа, с которой Арамис ведет переписку, и поэтому он скрыл от любовницы свою поездку, — от этого предположения он слегка поморщился, спеша поскорее от него отмахнуться. — И все же вероятнее было бы предположить, что Арамис не желал доносить до сведения герцогини о своих сомнениях насчет поступления на службу к епископу. Ведь епископ, несомненно, поддержит герцога, фаворита короля, ибо ведет политику примирения королевы-матери с сыном, а дальновидный Арамис хотел сохранить дружбу обеих сторон, пока конфликт не прояснится, — тут господин Атос улыбнулся со смесью восхищения и порицания, и сказал с видом умудренного жизнью человека: — Наш Арамис далеко пойдет. Голова моя шла кругом, но господин Атос продолжал разматывать нить умозаключений, казалось, напрочь позабыв о моем присутствии. — Итак, герцогиня ищет в лице Арамиса гонца к королеве-матери, чтобы отвез ей прошение о поддержке в деле наследства. Она доверяет ему, зная, что он довезет депешу в целости и сохранности. Не догадываясь, что Арамис отсутствует, она вручает вам письмо, чтобы вы передали его Арамису сегодня же, — я кивнула, потому что отрицать что-либо уже было совсем бестолковым делом. Господин Атос снова нахмурился. — Как поступил бы Арамис, будь он в городе? — внезапно спросил он. Я лишь развела руками — вопрос, должно быть, не требовал ответа с моей стороны. — Несомненно, Арамис отвез бы письмо, даже если бы подобный поступок противоречил его интересам. Все же он галантный кавалер, честный человек и не отказал бы даме, — господин Атос снова вздохнул, недовольно покачивая головой, но в его глазах вдруг замерцала странная искра, которую я не знала, как понимать. — Как вовремя он уехал. Но в какой глупой ситуации окажется он, когда вернется. Так оно и было, хоть об этом я до сих пор не успела подумать. Отдуваться перед герцогиней за ложь пришлось бы не только мне, но в первую очередь самому господину Арамису. И если бы господин Арамис вернулся скоро! Но до его возвращения оставались целых две недели, и это в наилучшем исходе. Я снова попыталась убедить саму себя, что мне нет до этого никакого дела, и что я лишь исполняю чужую волю, оставаясь сторонним наблюдателем, но почему-то это не принесло облегчения. К тому же господин Атос подбавил масла в огонь, сказав: — Эх, а я же предупреждал вас не связываться с женами Потифаров. До чего жаль, что и мой друг слишком неопытен, чтобы отдавать себе отчет в том, с кем связал свою судьбу, — и это прозвучало так, словно господ Атоса и Арамиса разделяли по меньшей мере два поколения. — Как же быть? — спросила я, искренне желая помочь господину Арамису. — Сдается мне, что даже герцогиня не способна отвратить вашего взора от прекрасного Иосифа, — заметил господин Атос с чуть ли не ласковой улыбкой умудренного жизнью старца. — Иначе, с какой стати стали бы вы ввязываться в опасную интригу, исполняя просьбу Арамиса? Бедная женщина. Мне жаль вас. От подобного снисходительного тона я покраснела, испытывая при этом не только смущение, но и гнев. Кто дал ему право жалеть меня? И где прячется его блестящая проницательность, когда речь заходит не о гербах? Неужели он ничего, совсем ничего не понимал в людях? Но я не стала возражать. Бестолку. Я уже знала, что благородные господа не способны разглядеть бескорыстную любовь к ближнему в простых мещанках, как и все остальное. Господин Атос знал толк в сложных интригах, но человеческое простодушие было не постижимо им настолько же, насколько была непостижима для него женская добродетель. Напрасно я бросила на господина Атоса красноречивый взгляд. Он не мог узнать его, как не был в силах увидеть меня. Взгляд его был обращен в пустоту. Я являлась для него пустым местом. Господин Атос поднялся и протянул мне руку. Мое сердце пропустило удар, ибо в простоте моей мне показалось, что он хочет помочь мне встать с кресла. Замирая, я протянула руку ему навстречу. — Письмо, — потребовал он. — Письмо? Зачем? — опешила я, и рука моя провисла в воздухе и упала, подобно подстреленной птице. — Я доставлю депешу в Ангулем, — обыденным тоном заявил господин Атос, но в глазах его по прежнему блестела странная искра. — После всего, что я вам сообщил, неужели вы полагаете, что я не уберегу своего друга от гнева супруги Потифара? Никто не стал бы отрицать, что господин Атос был благородным человеком.
Стелла: Viksa Vita , хорошо, что в этот раз Атосу по дороге не попадется прекрасная белошвейка.
Viksa Vita: Стелла пишет: хорошо, что в этот раз Атосу по дороге не попадется прекрасная белошвейка Боже, как вы быстро читаете Пока никто не ведает, кто попадется ему на дороге.
Констанс1: Viksa Vita, Вы молодчина. Быстро откликаетесь на письма и просьбы трудящихся
Диамант: Замечательно! Так они и действовали! По такому принципу они и за подвесками поехали. Атосу плевать на власть предержащих. Но Арамис проколется
Viksa Vita: Глава четырнадцатая, снова фантасмагорическая, в которой хозяйка знакомится с семинаристом Никто никогда не знает, что готовит ему судьба, но то, что случилось дальше, было делом настолько неслыханным и непостижимым, что даже в самых странных своих кошмарах я не могла представить вдову Лажара в подобной ситуации. Но начну по порядку. Господин Атос собрался в Ангулем как на утренний променад, а пока он собирался у себя наверху с помощью Гримо, а потом, должно быть, ходил к господину де Тревилю просить об отпуске, я, освобожденная от его парализующего присутствия, наконец получила возможность соображать. Соображения мои ничего хорошего не сулили. Я видела шпиона, следящего за мной на улице, сам господин Атос говорил об опасности, грозящей господину Арамису, герцогиня до смерти боялась слуг своего влиятельного мужа, а дело, которое она намеревалась поручить господину Арамисy, если я правильно понимала его суть, являлось изменой не любовной, а гораздо более существенной. Кроме того, депеша была адресована королеве-матери, и, хоть я совершенно ничего не смыслила в политике, мне, как и каждому французу нашей эпохи было известно, что эта дама долгое время находилась в опале, чуть ли не объявленная государственной преступницей. Сложив все это в голове, я осознала, что по моей вине господин Атос отправляется в очень рискованное предприятие, если не на верную смерть. Два других мушкетера были далеко, а, насколько мне было известно, других друзей в городе у моего постояльца не имелось. Следовательно, он собрался мчаться на юг лишь с одним слугой. На мой взгляд, в этот раз трезво оценивающий ситуацию, подобное решение было почти самоубийством. Не менее ужасным было то, что в этот раз я послужила тому причиной. При этом, я была готова поклясться, что господин Атос был несказанно рад случайно выпавшему на его долю шансу, и что собрался он послужить посыльным не только из-за преданности господину Арамису, но и одновременно будто предвкушая перспективу в очередной раз подвергнуть свою жизнь смертельному риску. Зная уже господина Атоса, меня не удивляла его неготовность дорожить своей жизнью. Чем же я думала прежде? Зачем, зачем мой противный язык не остался за зубами? Зачем я сломалась от "пытки", которая вовсе не была пыткой - господин Атос всего лишь сидел рядом, а я могла получше держать себя в руках и молчать, пока ему не наскучило бы присутствие немой. Зачем я ввязaлась во всю эту галиматью, вмешивая в нее и господина Атоса? Все это привело меня к выводу, что я никогда не умела отказывать людям ни в чем, и что именно моя готовность удовлетворять чужие чаяния, именно то, что я считала добродетелью, на самом деле оказывалось наихудшим пороком. Мне вспомнились слова старого наставника из письма молодому графу: "Возлюби ближнего как самого себя", и я впервые осознала их глубокий смысл и мудрую правоту. Воистину, когда мы не любим самих себя, мы приносим несчастия ближним своим. Господин Атос был человеком дела, и однажды приняв решение, он не стал бы изменять ему. Отговорить его от авантюры, призывая к здравому смыслу, не представлялось возможным. Он уже убедил самого себя, что собрался исполнять дружеский долг, и не было никакого резона пытаться напомнить ему, что долг этот по сути является пособничеством падшей жене Потифара в ее предательстве собственного супруга. И хоть противоречивая мораль господ мушкетеров не в первый раз открывалась мне, в этот раз она казалась особенно вопиющей. Но я знала так же, что здравый смысл не в силах противостоять эмоциям, тем более разрушительным. Господин Атос же, хоть и не признавался в этом никому, без всяких сомнений имел серьезные намерения разрушить себя до основания, видимо питая надежды, что таким способом он избавит себя от преследующих воспоминаний. Способ, конечно, бесспорный, только не менее толковый, чем выливание целой кастрюли супа, чтобы избавиться от накипевшего шома. Молодые люди иногда не ведают, что творят, подумалось мне, но в какой-то степени на душе заскребло от осознавания, что сама я в молодости не была способна на сумасбродства, будучи олицетворением послушания и смирения, и вряд ли что-либо можно было изменить сейчас. Мне чрезвычайно хотелось поговорить с кем-нибудь обо всем этом, но ни одна из моих товарок не разбиралась в благородных господах, а хозяин "Сосновой шишки", хоть и испытывал привязанность к моему покойному супругу и его кошельку, все же не был мне достаточно близким человеком. Я снова почувствовала всю глубину своего одиночества. Неужели за все свое существование я не нажила ни единого настоящего друга? Я даже прониклась некоторой завистью к господину Арамису, из-за которого господин Атос готов был идти на подобные жертвы. Тут я вспомнила господина кюре, который уже дважды помог мне, если не сказать "спас". Я отправилась в церковь. Найти отца Сандро не составило труда. Церковь в этот полуденный час была почти пуста, а господин кюре сидел у алтаря с книгой. - Вы пришли помолиться, дочь моя? - спросил он, завидев меня. - Увы, нет, святой отец, - отвечала я, - я пришла к вам за советом. Не будете ли вы так добры уделить мне несколько минут? Отец Сандро отложил книгу, указал мне на сидение подле него и весь превратился во внимание. - Могу ли я надеяться на вашу конфиденциальность, хоть я и не исповедуюсь? - на всякий случай спросила я. После короткой паузы, святой отец ответил: - Обещаю вам, что ни одно слово из тех, что вы мне доверяете, не станет достоянием общественности, - и мне показалось, что в его голосе прозвучала нотка сожаления. - В таком случае, я поделюсь с вами одной историей. По мере моего рассказа, господин кюре проявлял такое оживление, что едва мог усидеть на сидении, чуть ли не подпрыгивая на каждом повороте сюжета. Судя по всему, ему было не легко удержаться от проясняющих вопросов, но он всеми силами старался не перебивать. Когда же я завершила рассказ, он погрузился в задумчивость. - И чего бы хотелось вам, дочь моя? - неожиданно спросил он. Я не покривлю душой, признавшись, что он был первым человеком за всю мою жизнь, задавшим мне подобный вопрос. Этот искренний интерес к моим желаниям вызвал во мне ощущение незнакомой легкости и вдохновил меня. Я знала ответ. - Мне бы хотелось, чтобы господин Атос забыл об этой дурацкой затее, чтобы не подвергал свою жизнь опасности почем зря. Господин кюре посмотрел на меня так, будто я плохо выучила заданный урок. - Разве вам этого хочется? Вы говорите о чужом вам человеке и о его жизни, а не о вашей. - Но этот человек..., - я хотела сказать "дорог мне", но осеклась, потому что помнила советы господина кюре выкинуть его из головы. - Этот человек завладел вашей фантазией, и, поверьте, никто не поймет вас в этом лучше меня, но у жизни свои законы, и мы не в силах влиять на чужие решения. - Это неправда! - вскричала я. - Ведь из-за меня, из-за моей глупости он решился на эту безрассудную авантюру! - До чего вы самонадеянны, дочь моя, - покачал головой отец Сандро. - Как это ни прискорбно, но вы всего лишь случайный катализатор, ничего более. Не будь вас, ваш постоялец нашел бы другой повод кидаться в омут головой, как, я уверен, найдет его еще не раз за свою жизнь. Поэтому я спрашиваю вас еще раз: чего хотите вы? - Я хочу... я хочу... - я запнулась, застряв. Чего же я, в самом деле, хотела? До появления в моем доме мушкетера Атоса мой мир был узок и мал. Он ограничивался сперва постоялым двором близ Руана, а потом Люксембургским кварталом в Париже; церковью, рынком, кладбищем, лавками кожевника, мясника и торговца сырами, да соседними домами заказчиков. Совсем еще недавно я и представить себе не могла, что увижу вблизи настоящую герцогиню и настоящего графа, пусть и бывшего, и что встречи эти не ограничатся накрыванием на стол. Должно быть, я все же была женщиной счастливой, раз на смертном одре мне будет о чем вспомнить. Тем не менее я уже сейчас отчетливо понимала, что чем больше я узнаю этот мир, тем меньше мне его хватает. Во мне зародилось желание большего, и никакие напоминания о грехах, никакое умерщвление плоти не помогало отделаться от этого желания. Уже не в первый раз, не узнавая саму себя, я произнесла слова, о которых и помыслить не могла еще и год назад: - Я тоже хочу отправиться в путь. Господин кюре сперва посмотрел на меня недоуменно, а потом расхохотался, схватившись за свой объемный живот. Я не знала, обижаться мне или смеяться вместе с ним. - Это моя ответственность, - пыталась я прорваться к нему сквозь хохот, - раз уж я солгала герцогине, это я должна отвозить ее письмо. Я, а не мой постоялец. - Я смотрю, вы решили перещеголять в благородстве самого господина Атоса, - надрываясь от смеха произнес отец Сандро. - Дочь моя, но это... это ни в какие ворота не лезет! - Но почему? Почему? - возмутилась я, при этом прекрасно понимая, почему. - Да потому что вы... вы всего лишь хозяйка дома на улицы Феру, так сказать, эпизодический персонаж, и это не вашего ума дело. Я не на шутку рассердилась. - Ах, не моего ума? Так что же я по вашему должна быть свидетельницей того, как люди совершают губительные поступки и спокойно за этим наблюдать? - Именно так, наблюдать. Я же предупреждал вас: не вмешивайтесь не в свой стих, - Да, святой отец, предупреждали, но вам легко говорить, ведь вы уж точно не персонаж этого стиха. Господин кюре перестал смеяться и откашлялся, снова посерьезнев. - Если каждая домохозяйка начнет требовать права вмешательства в ход истории, в мире наступит первобытный хаос, - заметил он. - Посудите сами: слуги, привратники, трактирщики, лакеи, извозчики, все они имеют что сказать по поводу того, что совершают знатные господа, но их удел молчать. Что было бы, если бы горничная жены Потифара распустила слух о том, что ее госпожа распутница и развратница? Осведомленный Иосиф никогда не встал бы у трона фараона и сыны Израилевы не оказались бы в Египте. Священное писание завершилось бы посреди книги "Бытия". Что бы произошло, убери лакей Париса яблоко со стола, до того как его обнаружили бы пирующие? Троянская война никогда не приключилась бы, и Гомеру не было бы о чем слагать поэму. Побойтесь Бога, дочь моя, не искушайте историю. Все эти мудрые речи прошли мимо меня. Я мало что знала о Троянской войне, я знала одно: - Отец мой, вы спросили чего я хочу, и я вам ответила. Вы можете помочь мне, а можете и не помогать, и это будет вашим решением. Вот и все. Отец Сандро посмотрел на меня так, словно впервые видел, и в его взгляде снова появилась та необъяснимая потусторонность, которую я уже наблюдала, и в которой мне виделось присутствие не то дьявола, не то ангела. Должно быть, господин кюре умел быть очень добр к тем, кого любил, и очень жесток к тем, кого презирал. На мое счастье я была в числе первых. Хотя, кто знает, в чем заключается счастье. Он смотрел на меня испытующе, читая в моей душе как в открытой книге, но я почему-то не боялась его, я доверяла ему, хоть и знала о нем всего ничего, не больше, чем о господине Атосе. - Я и не предполагал, что вы столь многообещающая женщина, дочь моя. Не в моих силах избавить вас от закона единства времени и места, присущему повествованию от первого лица, но я могу понять ваше стремление сбросить те оковы, в которые заковал вас автор судеб. Вы хотите последовать дальше за сюжетом, а оставаясь на улице Феру вы не можете этого сделать. И вот отец Сандро опять понес околесицу, которая отдаляла меня от цели, хоть я и не знала по сути, каким образом я собиралась преследовать эту цель. - Почему вы говорите со мной загадками? - спросила я с раздражением. - Как же мне еще говорить с вами, дочь моя, если я не могу вразумить вас логикой? Как может почтенная женщина, одинокая вдова, не умеющая сидеть в седле, отправиться в путь по дорогам Франции? Неужели вы не боитесь? Дороги опасны, любой желающий сможет обидеть вас, и некому будет вас защитить. Вы и десяти лье от Парижа не отъедите, как вас ограбят какие-нибудь разбойники. Вы только что размышляли о безрассудстве вашего постояльца. В чем же вы благоразумнее? Отец Сандро был бесконечно прав, тем не менее я сказала: - Мне нечего терять, отец мой, мне никогда уже не вернуть мою прежнюю жизнь, а будущая... что-ж, неужели я не имею никакого права быть ее автором? Отец Сандро красноречиво вздохнул, видимо принимая некое решение, и сказал: - Упрямая женщина. Вы ведете себя неуправляемо, но раз я не в силах повлиять на ваше решение, мне ничего не остается кроме как поспособствовать вам. Хуже все равно уже не может быть. Я не поверила своим ушам. - Неужели? Вы поможете мне? Но как? - Я схватила руку господина кюре, намереваясь к ней приложиться, но он мягко отнял ее. - Не надо пафоса, дочь моя, оставьте его отцу Виктoру, - я не знала никакого отца Виктoра. - Кто такой отец Виктoр? - Ах, это мой коллега из кафедрального собора. Желаю ему, чтобы коза гитаны обратилась к нему за помощью, - раздражительно бросил отец Сандро, - но не будем тратить на него драгоценного времени. Слушайте же. Я дам вам экипаж и сопровождающего. Это проверенный молодой человек, опытный, честный и простодушный. Он хорошо разбирается в картах, знает все дороги Франции и недурно умеет обращаться с пистолетами. Он сумеет разыскать след путника на дорогах. Он поедет с вами и я накажу ему быть вам преданным спутником. Вы можете следовать за господином Атосом, раз уж вас обуяла страсть к приключениям, но ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не пытайтесь вмешаться в то, что произойдет с ним в дороге. Постарайтесь оставаться незамеченными. Будьте его тенью, если вам так угодно, но ни за что не вставайте у него на пути. Обещаете ли вы мне это? Это было странной просьбой, потому что какой толк был следовать за господином Атосом, если я ничем не могла ему помочь в случае опасности? Отец Сандро, должно быть, угадал мою мысль. - Дочь моя, - строго сказал он, - я знаю, что вы питаете фантазии быть ангелом хранителем вашего постояльца, но не затем я согласился помочь вам. - Зачем же тогда? - спросила я. - Неужели вы ничего не поняли? - вопросом же ответил господин кюре, но не дождался ответа и нетерпеливо поморщился. - Я человек корыстный, дочь моя, и ничего не делаю без собственной выгоды. Судьба господина Атоса интересует меня не меньше вашего. Будьте же моими глазами и ушами и мы расквитаемся. Я все еще ничего не понимала. - В таком случае, почему бы вам самому не отправиться со мной в путь? - совсем обнаглела я. - Ну уж нет, - покачал головой господин кюре. - Я всего лишь собираю рабочий материал. Настоящие приключения еще далеко впереди. Итак, даете ли вы мне слово следовать моим указаниям? Поскольку я разговаривала с умалишенным, у меня не было другого выхода, кроме как сказать "да". Отец Сандро удовлетворенно кивнул. - В таком случае я приведу вашего сопровождающего. Святой отец удалился в сторону служебных помещений, а я осталась взирать на распятие, чувствуя, что, как обычно после бесед с господином кюре, меня начинает лихорадить. Я уже было начала жалеть о том, что затеяла, когда отец Сандро появился в компании молодого человека в черном одеянии семинариста. Он был недурен собой, черноволос и черноус, а на его челе лежала печать умственного труда. Молодой человек производил самое благостное впечатление, и несмотря на некоторую бледность, присущую ученым, было ясно, что он уперт, находчив, смел и незауряден. - Вдова Лажар, имею честь представить вам моего ученика и незаменимого помощника, брата Огюста. - Я к вашим услугам, почтенная вдова, - молодой человек резво поклонился. - Велю запрягать лошадей.
Стелла: А вот Гюго с Маке нарисовались! Прелесть какая!
Диамант: Viksa Vita пишет: Кто такой отец Виктoр? - Ах, это мой коллега из кафедрального собора. Желаю ему, чтобы коза гитаны обратилась к нему за помощью, - раздражительно бросил отец Сандро, - но не будем тратить на него драгоценного времени.
Стелла: Все, что происходит с бедной вдовушкой, попавшей в тенета любви, только подтверждает, что у Атоса была очень бурная жизнь и до появления гасконца в Париже. Правда, он сам не подозревал, что вокруг него столько страстей закрутилось.
Констанс1: Это у квартирной хозяйки с улицы Феру началась бурная жизнь с появлением постояльца по имени Атос. Бывшему графу ее сердечные метания в упор неведомы.А узнал бы , только плечами пожал бы.
Viksa Vita: Антракт из черновиков семинариста День первый Дороги размыты. Немного путников можно встретить на них в это время года, и сельскими пейзажами любоваться весьма затруднительно. Вдова Лажар, особа еще не старая, но уже не способная похвастаться свежестью юности. В ней нет ровным счетом ничего приводящего в движение воображение. Она не покидала Париж лет десять и на все смотрит удивленными глазами младенца. Она напугана и восторженна. Говорить с ней не о чем, ибо она темна как и все мещане. При этом ею движет неосознанная страсть познать мир, и это было бы похвальным, если бы не было смешным. Я промок до нитки. Проследить за мушкетером - работа не из легких, но мне не привыкать. Гостиница "Три мушкетера". Полк уже снискал себе славу даже в провинции. Непременно мушкетер остановится здесь, это самое подходящее место для ночлега между Парижем и Орлеаном. Так и есть. Вот он входит в помещение с видом заведомо оскорбленного достоинства, вооруженный до зубов. Он подозрителен и видит врагов во всех. Не проходит и часа, как он ввязывается в драку с какими-то жандармами, имеющими самые благородные намерения. Никакой сдержанности ни у кого из этих дворян: шпаги в руки, трактир разгромлен, трое жандармов валяются в лужах крови, а господин граф как ни в чем не бывало садится за стол и пьет дальше. Вдова переживает. Потом он удаляется и мы со вдовой тоже идем наверх в комнаты нам приготовленные. День второй Утром встаю до рассвета и иду на конюшни. Слуга спит там. Уже проснулся. Я рассматриваю чудесного андалузского скакуна графа с видом знатока, интересуясь, куда направляется его хозяин. Тип крайне неразговорчив - выведать сведения у него я не способен. Стучусь к вдове, которая выбегает из своей комнаты совершенно разбитая и потерянная. Делать нечего, надо продолжать путь. К утру погода улучшается, вокруг - бесконечные виноградники. Вдали заметна Луара, на что обращаю внимание вдовы, которая пересела ко мне на козла, чтобы насладится пейзажем. Она мешает мне предаваться размышлениям, задавая бесконечные вопросы. Виднеются восхитительные башни замка Шамбор. Я вынюхиваю след графа в придорожных трактирах. Узнаю, что он успел проиграться в карты в обед, а слуга - сменить лошадь. Под вечер возле Блуа крестьянин с телегой, запряженной волами, докладывает, что видел всадника у стен замка под названием Бражелон. Узнаю так же, что виконт де Бражелон, хозяин этих мест, приходится дальней родней графам де Ла Фер. (Не забыть детально выяснить родословную). В экипаже меняю штатское на сутану семинариста, потому что решил остановится на ночлег во францисканском монастыре неподалеку. Это по своему интересное урочище с древними мощами святого Евстафия, с преданием которых интересно было бы ознакомиться. Монастырь мужской, но вдову пускают в служебные помещения - я рассказываю привратнику, что она собирается принять постриг в Авиньоне. Вдова молчит с немым укором. На ужине я выпытываю у аббата историю замка Бражелон, особенно интересуясь Беррийской родней виконта. Подвыпив, аббат делится, что у нынешнего бездетного владельца замка нет прямых наследников, и что молодой граф де Ла Фер должен был унаследовать поместье после смерти виконта де Бражелон. Граф же пропал без вести около года назад. Немногим раньше исчезла его жена. История покрыта мраком, но известно, что юный граф женился на молодой девушке, которая оказалась беглой преступницей. Граф бесследно исчез после того, как его попытки найти брата жены, тоже беглого каторжника, не увенчались успехом. Хоть тела не нашли, поговаривали, что родственник наложил на себя руки, а виконт де Бражелон очень переживал о последнем утерянном наследнике. Весьма любопытные факты. Они проливают свет на личность графа. Должно быть, человек он недальновидный, безответственный, безнравственный, решения принимает скоропалительные, является рабом своих чувств, которые ставит превыше всего. На этом он и погорел. Прекрасный образчик феодального сеньора, в чьи руки отдана власть, который ни о чем кроме собственных амурных дел не заботиться. Что в этом интересного с точки зрения добродетели и морали я не знаю. Разве что пикантерия, которую некоторые так любят. День третий Держим путь на Пуатье. Светит солнце. Делюсь сo вдовой вчерашним справками, потому что больше не с кем. Она слушает, хлопает глазами и всплескивает руками. Должно быть, рассказ ее потряс. Вот он, пример обывателя, с наслаждением глотающего подобные анекдоты из жизни тех, в ком он видит сильных мира сего. Должно быть дворянские слабости и прихоти позволяют им думать, что и они сами имеют право на подобную безнравственность. Навожу справки в дороге. Похоже, пропавший граф нигде сегодня не останавливался (неудивительно, если проиграл немало денег). В гостинице "Прекрасная Диана" на выезде из Пуатье, где останавливаемся к ужину, графа тоже не видать. Зато им интересуюсь не один я. Двое вооруженных типов выспрашивают у трактирщика о нем же. Кладут на стойку золотой. Память трактирщика освежается. Да, путник останавливался здесь, но недавно продолжил путь. Вооруженные срываются с места. Приходится объяснять вдове почему мы не можем тут остаться. Следуем дальше. Это не очень разумное решение, потому что опускается ночь. Полнолуние. Зажигаю фитили фонарей. Проезжаем дерево, на котором висят четверо повешенных. Над ними кружится и голосит воронье. Вдова громко кричит и стучит в перегородку экипажа. Приходится приводить ее в чувство. Но на этом трупы не заканчиваются. Через несколько лье экипаж застревает. Спрыгиваю с козел, и наступаю на тело, лежащее в грязи. Приходится его оттаскивать. В свете фонаря вижу еще одно тело. Это мои знакомые из трактира, простреленные навылет. К человеческой жизни здесь относятся совершенно по-скотски. По дороге тянутся следы от множества копыт. Вдова совсем расклеилась. Приходится искать приюта в ближайшей деревне. Мельник впускает нас под свою крышу. Его жена отпаивает вдову кислым вином. Они болтают без умолку, но ничего путного о местном фольклоре, кроме слащавой легенды о двух Дианах, у них узнать не удается. Для простого люда жизнь королей является тем же, что для древних греков - жизнь богов. Хотелось бы верить, что за столько веков нравы изменяться, и у народа появится умение мыслить самостоятельно, ведя точку отсчета от собственного рацио, но, увы, во все времена любовные похождения и подвиги великих служат оружием сильных против свободомыслия слабых. День четвертый Наутро выясняется, что вчера в деревню прибыли какие-то раненные. Ночлег им предоставил местный кюре. Вдова еще спит, а я наношу визит кюре. Тот докладывает, что его гость, несмотря на пулю, оцарапавшую его бок, не пожелал отдохнуть и буквально час назад оседлал коня и направился в Ангулем. Его слуга же, раненный гораздо серьезнее, был оставлен в доме. Неутомимый граф ведет себя крайне неразумно, чего и следовало ожидать. Приходится посвящать вдову. Она удерживается всеми силами от истерики, и настаивает на том, что хочет говорить с раненным слугой, но я считаю это бессмысленным. И так совершенно ясно, что на след графа напали люди герцога Неверрского. Интересно, как будет выкручиваться мушкетер. Махать шпагой его любимое занятие, и, должно быть, он предвкушает очередную заваруху. Его след снова появляется очень скоро. В Сен-Бенуа молочница рассказывает, что какой-то странник проезжал мимо - конь шел медленным шагом, а всадник грозил выпасть из седла. Она налила ему молока, тот отдохнул "маленько" и поехал дальше, уже увереннее. Рассказывая, молочница ахает и охает, а вдова вместе с ней. Она потчует нас очень вкусным жирным молоком. Я бы остался понаблюдать за процессом сбивания сыра, которым, по словам молочницы, славится эта деревня, тем более что путник сбавил ход и мы успеем его догнать, но вдова неумолимо настаивает на том, чтобы мы продолжили путь. Она, наверное, обеспокоена, хоть и непонятно, что она собралась предпринимать. Отец Сандро велел мне присматривать за ней, и я ни за что не стал бы перечить его воле, но его мотив и поныне остается мне неясен. Она лишь мешается под ногами и толку от нее никакого. Всадник становится виден нам после полудня за несколько лье до Ангулема. Он действительно идет медленным аллюром. Лента Шаранты блестит под заходящим солнцем (очень красивое зрелище). Я тоже придерживаю лошадей, желая, чтобы наш экипаж остался им незамеченным. Ангулем возвышается на обрывистом плато, выступая на фоне неба кружевным рельефом шпилей и башен. Настоящая архитектурная сокровищница. Всадник въезжает в городские ворота и начинает подъем по холму. Экипаж катится следом. Извилистые улочки города чарующе прекрасны и река видна за каждым поворотом. Прекрасен собор Святого Петра, построенный в двенадцатом столетии и его причудливые, словно одушевленные скульптуры. В них столько чувственности и жизни, что я замираю под их преисполненными мудрости и тепла взглядами. Массивная ратуша с квадратной башней поражает воображение контрастом с Ангулемским замком и его закругленными башнями. Хочется остаться здесь подольше, посвятить время изобразительному искусству, ознакомиться с резиденцией герцогов Орлеанских и поглубже изучить их родословную. С крепостного вала открывается захватывающий дух пейзаж последних дней осени. Солнце садится за рекой, отбрасывая последние лучи на спокойную воду. Густые сумерки ложатся на древние камни. Я отдаюсь очарованию далеких веков, столь будоражащих воображение своей мрачной историей англо-французских и религиозных войн. Всадник, кажется, направляется в замок. Улица, по которой он взбирается, столь узка, что экипажу трудно проехать по ней. Должно быть, он слишком занят своими мыслями, раз не оборачивается даже взглянуть на уже довольно долго следующий за ним экипаж. Склонив голову, он не замечает ничего вокруг, даже фигур, укрывшихся в тени домов, окружающих площадь Луваль, которые становятся заметны мне. На изящной площади, пустой в этот вечерний час, на него нападают эти несколько человек. Ну вот, началось, и граф как всегда в пекле. Я пытаюсь их сосчитать, но фигуры мельтешат - не то пять, не то шесть человек. Граф спрыгивает с лошади, наматывает плащ на руку и достает шпагу. Ему удается продержаться некоторое время, уложив двух или трех человек, но кровь проступает на его одеждах. Его недурно продырявили. Вдова Лажар снова поднимает крик. Я пытаюсь вразумить ее, но тщетно, она бежит прямо в гущу боя. Не знаю, как мне быть. Как поступил бы отец Сандро? Наверное, он не стал бы ничего предпринимать, и я тоже остаюсь наблюдать за происходящим. Совсем потерявшая голову вдова кричит что-то, пытаясь закрыть графа собой. Несдержанная женщина, зря она со мной поехала. Ее отталкивают и бросают на коновязь. Из нападающих остались трое. Граф, прижавшись спиной к стене дома, выдержанном в архитектурном стиле фахверк, с каменными оконными переплетами (удивительный образец этого течения) все еще орудует шпагой, хоть и намного медленнее, чем прежде. Вдова кричит мне: "Помогите! Сделайте что-нибудь!". Потом бежит ко мне и начинает тормошить, пытаясь дотянуться до пистолета на моем боку. "Я не должен ничего делать", приходится ей ответить, "Вас же предупреждали". Она упрекает меня в бездушии. Граф, совсем изнемогая, укладывает еще одного бретера. Его умение владеть шпагой действительно великолепно. Вдова трясет меня за грудки, мешая в деталях запомнить сцену боя и те выпады (кажется, в базе его маневров лежит испанская фехтовальная школа), к которым прибегает граф. Граф стекает по стене дома и падает на одно колено. Шпага все еще держится в его руках, но ее движения теряют элегантность. Я замечаю, что по улице по направлению к нам стремительно, насколько позволяют габариты, восходит отец Оноре, которого я не встречал очень давно. Он сильно отяжелел за это время. Должно быть, его привлекла действительно уникальная сцена, демонстрирующая фехтовальное мастерство. "Брат Огюст!", восклицает он с неожиданным и неподобающим возмущением, "Что здесь происходит? В самом деле, сделайте что нибудь! Такой сюжет пропадает! Вам этого не простят!". Я решительно недоумеваю. Отец Оноре никогда не питал страсти к подобным сюжетам, к тому же не в моих полномочиях вмешиваться. "Никто не давал мне права", говорю ему, даже не успев его толком поприветствовать. Он, весь красный от напряжения, отвешивает мне тяжелую оплеуху. "Так берите его силой! Действуйте!", приказывает он тоном не подлежащим оспариванию. "Неужели вы так хотите забвения? Это же ваш золотой шанс!". Из уважения к его персоне, несмотря на то, что все во мне противится тому, что от меня требуют, я достаю пистолеты и целюсь сперва в одного, а потом и в последнего нападающего. Оба мгновенно падают. Граф за ними распластывается на побагровевших камнях площади. Вдова стоит как вкопанная и, должно быть, тоже сейчас упадет. "Неужели поздно?", с укоризной качает головой отец Оноре. "Ладно, разбирайтесь сами, бесчувственный вы человек", и уходит той же дорогой, что и пришел. Последняя его фраза звенит похлеще пощечины. Как смеет он называть бесчувственным того, кто лишь исполняет свой долг? Как смеет он, тот, кто ставит натуру выше всяких чувств, попрекать меня их отсутствием? Как надоели мне все эти гордецы, все эти критики, возомнившие себя единственными знатоками исторического процесса. Важно лишь то, что направляет историю в нужное русло, все остальное не имеет никакого значения. Любых неточностей и вольностей по отношению к истории следует избегать, за этим я и прибыл сюда. Я прибыл блюсти ее со всем рвением, на которое способен. Она - единственная богиня, которую следует почитать, и она превыше всех личностей с их низменными страстями. Мантуанский процесс должен развернуться, и я не буду тем, кто станет на его пути. Я направляюсь к бездыханному графу, роюсь в его камзоле и достаю письмо герцогини к королеве-матери. Его непременно следует доставить по адресу.
Диамант: Viksa Vita пишет: "Никто не давал мне права", говорю ему, даже не успев его толком поприветствовать. "Так берите его силой! Действуйте Прямо-таки Дартаньян в сутане Viksa Vita пишет: Я направляюсь к бездыханному графу, роюсь в его камзоле и достаю письмо герцогини к королеве-матери. Его непременно следует доставить по адресу. а чувством долга он малость напоминает безответственного графа
Стелла: Вот это ход! А отец Оноре, если бы не его пузо, сам бы полез в драку! Viksa Vita , а Огюст действительно неплохо был в курсе всех родословных королевства. ( в реале)
Viksa Vita: Стелла пишет: а Огюст действительно неплохо был в курсе всех родословных королевства Дык я ж не спроста :) Не удивлюсь, если он был ответствен за эту часть беллетристики Дюма. Как и за большинтво остальной матчасти. Он мне видится человеком очень обстоятельным, но слегка аутичным - иначе Дюма с ним не спелся бы. Впрочем, возможно это всего лишь мои фантазии ;) Стелла пишет: А отец Оноре, если бы не его пузо, сам бы полез в драку! Не, он из совсем другого жанра :)
Стелла: А мне ко всему прочему еще и видится, что он зажал " Мемуары графа де Ла Фер"))))
Viksa Vita: Часть вторая. То, чего не было Глава шестнадцатая, в которой хозяйка отправляется в путешествие По размытым дорогам, ухабам и рытвинам катился крытый экипаж, запряженный двумя крепкими добротными лошадьми. Мимо мелькали промокшие поля, луга с оголенным черноземом, облетевшие деревья, заставы, крохотные деревеньки с дымящимися трубами низких домишек, церквушки с островерхими колоколенками и изредка - крепостные стены и внушительные серые громады замков с высокими четырехугольными башнями. Дождь лил не переставая, превращая пейзаж в унылое мрачное месиво. Брат Огюст сидел на козлах под козырьком, закутавшись в плащ, а внутри, крепко прижимая к себе узелок с пожитками, тряслась вдова покойного Лажара, ошеломленная, перепуганная и не верящая самой себе. Город остался вдалеке, и по мере его удаления, вдова покойного Лажара все больше и больше сожалела о содеянном. И куда только черти ее понесли? И зачем? Вся ее решительность улетучилась с первым порывом ветра, дохнувшего на экипаж, покинувший городские стены, а на ее месте воцарилось раскаяние. Путь в Ангулем лежал через дорогу на Бордо, и, по словам брата Огюста, хороший всадник способен преодолеть его за четыре дня, даже если будет останавливаться на ночлег каждую ночь. Экипаж был медлительнее, но, по моим расчетам, мы опережали господина Атоса на несколько часов. Когда я вернулась домой вместе с моим сопровождающим, Гримо как раз уходил на конюшню. На нового моего знакомого он поглядел без особого интереса. Жестами и обрывками фраз слуга дал знать, что они с господином отправляются в путь к закату. Пока я собирала узелок, не очень хорошо представляя, что мне может понадобиться в пути кроме денег, толстой шали, накидки, запасной юбки, чепца и белья, брат Огюст обстоятельно оглядывал помещение; он обошел столовую и гостиную, уделив особое внимание вазе, потоптался на пороге спальни, зашел в кухню, проверив содержимое полок, даже в погреб заглянул. Потом, не спросив разрешения, направился в комнаты наверху. В ответ на мои протесты он лишь поднял руку в успокаивающем жесте. Ознакомившись с картиной на стене постояльца, семинарист сделал на бумаге набросок портрета, общими чертами весьма напоминающий оригинал. Полчаса спустя, когда все вроде было готово, я вышла за порог дома на улице Феру с ощущением, что совершаю непоправимое, и в этой непоправимости одновременно было непреодолимое стремление ее совершить. Наверное так чувствуют себя люди стоя над бездной. Я ощущала прозрачную легкость в голове, словно была пьяна или влюблена, словно мне снова было двенадцать лет и я неслась по лугу, догоняя соседского пастушка. Если кто-то спросил бы меня сейчас зачем я направляюсь в путь, я не знала бы как объяснить, при этом отдавая себе отчет, что ничего правильнее я никогда еще не совершала. Мы вернулись к церкви, где нас ждал экипаж. Брат Огюст открыл для меня дверцу, принял поводья у церковного служки и сел на козла. Колеса покатили по мостовой, отдаваясь в моих ушах песней восторга и страха. Чего я собиралась добиться этой поездкой я больше не представляла, но стук колес и покачивание кузова были столь сладки, что исступленные слезы выступили у меня на глазах. Впервые за долгое время я уезжала из Парижа, уезжала из предместья Сен-Жермен, уезжала из собственного дома, следуя всего лишь наитию и доверившись незнакомому человеку. Я и не представляла себе, что это может быть настолько просто. И вот, чем дальше мы были от Парижа, тем сильнее было ощущение, что кто-то выкорчевывал мои корни, забыв при этом дать крылья. Экипаж словно катился по безвременью, а я не знала более, где земля, а где небо. Приблизительно через пять часов езды, под вечер, экипаж остановился у какого-то людного трактира вблизи Орлеана. Брат Огюст посчитал, что всадник, желающий остаться незамеченным, сделает остановку там, где собирается много народу, ибо в толпе затеряться проще. Здесь мы остановимся на ночлег, а господин Атос, если повезет, сделает то же самое. Тем более, что скрипящая под ветром вывеска над входом зычно гласила "Три мушкетера" и на ней были намалеваны три господина со шпагами наголо, поднятыми к небесам. Сдав экипаж конюху, брат Огюст взял меня под руку, и мы вошли вовнутрь. В каменном строение с арками, несущими низкие потолки, ютились на скамьях путники - крестьяне, солдаты, ремесленники, монахи. Женщин среди остановившихся здесь было крайне мало. Жарко пылал камин, туда-сюда сновали служанки, гремела посуда, то и дело раздавались взрывы хохота, крики и песни. От шума и дыма закружилась голова, а память перенесла меня на постоялый двор моего детства, который хоть и был менее людным и менее шумным, но обладал теми же запахами прогорклого масла, пота и кислого вина. Впервые оказавшись в подобном заведении после замужества, мне вдруг стало противно от знания, что детство мое прошло в подобном притоне. Невольно в памяти всплыли покои герцогини и от такого резкого контраста в сердце засвербело еще пуще. Брат Огюст покрепче подхватил меня и провел в самый дальний угол помещения, усадив на пустую скамью у крохотного узкого окошка. Прождав некоторое время служанку, которая так и не явилась, он сам проследовал к трактирной стойке просить еду. Пока он отсутствовал, я чувствовала на себе неприятные сальные взгляды соседей, которые будто пытались проникнуть под мою накидку и капюшон. Я забилась как можно дальше в угол, отвернувшись к окну, а больше всего на свете мне хотелось вернуться на улицу Феру. Но брат Огюст вернулся с бутылкой вина и двумя глиняными стаканами, сел напротив, и стал смотреть вокруг с большим любопытством и нешуточным интересом, словно он сам впервые бывал в таком заведении. Со мной же он не заговаривал, и лишь когда принесли еду - большой ломоть ветчины, хлеб, вареную репу и белый сыр - я решилась начать разговор. - Брат мой... - начала я. - Можете называть меня просто Огюстом, - оборвал меня мой сопровождающий, что прозвучало непривычно. - Господин Огюст, неужели мы заночуем здесь? - Разумеется, - отвечал он. - Я уже попросил две комнаты на чердаке. Больше он ничего не сказал. Мы ели молча, молчание было тягостным и кусок не лез в горло, хоть я и была голодна. Расправившись со своей порцией, брат Огюст обстоятельно вытер тарелку хлебом, рот и руки - платком, пригладил волосы и поправил воротник простого штатского камзола. - Вы сожалеете о том, что поехали, - не спрашивал, а утверждал брат Огюст, разливая вино в стаканы. - Честно говоря, это так, - призналась я. - Понимаю, понимаю, - покивал он. - Что ж, на все, как говорится, воля божья. Я хотела возразить, что воля в данном случае была не божья, а исключительно моя, но слова застряли в горле, потому что в зал вошел господин Атос в своем дорожном костюме, том самом, в котором прибыл в Париж. Брат Огюст, проследив за моим взглядом, обернулся. - Это он? - спросил семинарист. Я кивнула, невольно собираясь встать, но он схватил меня за руку возвращая на место. - Предсказуемо, - добавил мой спутник, не объясняя, что именно виделось ему предсказуемым, но внимательно разглядывая господина Атоса с ног до головы, так, словно тот был вазой. - Что же теперь делать? - пролепетала я с сердцем, уходящим в пятки. - Ничего, - брат Огюст уселся в полуоборот ко мне, облокотившись спиной о стену, согнув ногу в колене и положив ее на скамью. Господин Атос находился далеко от нас, но в поле обозрения. Он нашел место около очага, на краю стола, за которым трое мужчин играли в кости. - Швейцарцы, - отметил брат Огюст. К господину Атосу тут же подбежали сразу две служанки, а брат Огюст несколько презрительно фыркнул. Ожидая пищу, господин Атос успел отказаться от предложения присоединиться к игре в кости, а когда игроки принялись выказывать признаки оскорбления, достал пистолет и положил его на стол между собой и ими, будто очертив границу, а потом уставился на огонь. Глядя на него, мне казалось, что от шума и гама этой Гоморры его действительно отделяет невидимая граница, быть может прозрачный щит, не позволяющий никому проникнуть к нему, но и не позволяющий ему самому стать частью окружающей его жизни. Расстояние оказавшееся между нами вдруг показало мне его в новом свете. Он был настолько чужд всему, что творилось вокруг него, что возникали сомнения в его действительности. - Странный типаж, - словно услышав меня, проговорил брат Огюст. - Флегматичный фасад но страстное нутро. Должно быть, тратит много усилий, чтобы сохранять хладнокровие. Понимаю, чем он заинтересовал господина кюре. - Чем же? - полюбопытствовала я. - Да он его полная противоположность, - в этом была доля правды. Господин Атос тем временем получил свой заказ и начал пить. - Ему нельзя пить! - сказала я с волнением. - Он не знает меры и начинает буянить. Брат Огюст лишь пожал плечами. - Он сам себе полноправный хозяин, как впрочем и вы, дорогая, - от последнего фамильярного слова мне стало очень неуютно. - Я хотел сказать, уважаемая, - исправился брат Огюст, но слово уже повисло между нами, и мне опять захотелось домой. Снова в молчании мы наблюдали за тем, как господин Атос мало ел и много пил. Должно быть для брата Огюста в этом было мало интересного, но мне не виделось в этом ничего скучного, и подумалось, что я согласна целую жизнь провести в тени угла, лишь бы иметь право наблюдать за тем, как он ест и пьет. Далее произошло следующее. Одна из служанок, пухленькая простоволосая девушка с откровенным лифом, налив очередную порцию вина господину Атосу, обвила его шею руками и собралась пристроится у него на коленях. От подобной наглости у меня перехватило дыхание. Швейцарцы громогласно захохотали, застучав кулаками по столу, девушка захихикала, а господин Атос, резко вскочив, отшвырнул ее от себя, чем доставил мне несказанное облегчение. Девушка с воплем упала на соседнюю столешницу, перевернув тарелки и стаканы на каких-то солдат в форме, заседавших за ним. Я закрыла рот руками. - Жандармы, - хладнокровно заметил брат Огюст, - но не мушкетеры. - Вы обидели даму! - вскричал один жандарм, вставая и помогая служанке подняться. - Вы запачкали мне плащ! - воскликнул другой. - Мое анжуйское вино! - возопил третий. Служанка голосила, спрятавшись за могучей спиной первого жандарма, обвиняя господина Атоса в попытке над ней надругаться. В голову снова непрошено ворвалась супруга Потифара. Господин Атос, сложив руки на груди, переводил взгляд с одного на другого, словно прикидывая, с кого начать. - Господа, господа! - суетливо подбежал к разыгрывающейся сцене трактирщик. - Полноте, добрые господа, не надо волноваться, вино всем за мой счет! Но его никто не слышал. Трое наступали на господина Атоса, который все так же незыблемо стоял у своего стола со скрещенными руками. Мушкетер чего-то ждал, и его спокойствие, должно быть, служило для жандармов предостережением похлеще всяческих угроз. - Спустите с него шкуру! - подстрекала служанка. - Черт! Дьявол! Пусть знает, как оскорблять невинных женщин! Брат Огюст оживился и наблюдал за всем этим с охотничьим интересом. Жандарм с запачканным плащом оказался самым решительным, и, достав шпагу, набросился на господина Атоса. В трактире повисла тишина. Я не успела заметить, как мушкетер выхватил клинок из ножен и как в его левой руке оказался кинжал. Шпага господина Атоса, как молния, замелькала с небывалой скоростью, будто живя своей собственной жизнью. Слышался звон и лязг стали о сталь, но проследить за полетом клинка не представлялось возможным. Лезвие описывало круги и линии, вертикальные и горизонтальные, отбрасывало огненные блики, мерцало лунным светом, а господин Атос почти не сдвинулся с места, оставаясь стоять спиной к столу, придерживая за спиной кинжал, который так и не пустил в ход. Через несколько мгновений трое жандармов лежали на полу: двое из них кряхтели а третий не шевелился. Господин Атос лениво, с некоторым разочарованием даже, вытер шпагу о дорожный плащ, засунул ее обратно в ножны, и обратился к трактирщику: - Не найдется ли у вас, милейший, места более укромного в этом зале? Я ощутила непонятную боль, и осознала, что все это время мои ногти впивались в ладони. - В порядке ли вы, мадам Лажар? - спросил брат Огюст, тщетно пытаясь скрыть азарт, блестевший в его глазах. - Нет! - ответила я возмущенно. - Теперь вы видите, что это за человек? Вы понимаете, что ему нельзя было никуда ехать? - Я вижу, что этот человек превосходный фехтовальщик, каких осталось слишком мало, и что вы зря квохчете как наседка, - несмотря на обидные слова, в тоне брата Огюста я не услышала намерения меня оскорбить. Начиная узнавать его, я понимала что этот человек очень прям в своей манере выражаться и тонкостей не признает по складу характера. - Я даже можно сказать восхищен, - продолжил брат Огюст, и этим самым сгладил нанесенную мне обиду, - не думал, что мне повезет оказаться свидетелем подобного мастерства. Ничего не ведая в искусстве фехтования, даже я понимала, что видела сейчас нечто из ряда вон выходящее. Впервые я прониклась словами господина Портоса, возжелавшего похвастаться своим знакомством с господином Атосом перед племянником, ведь саму меня обуяла гордость, будто и меня каким-то образом коснулся луч славного величия. Но господину Атосу, судя по всему, было абсолютно все равно, что думают о нем раскрывшие рты гуляки, прислуга и сами покалеченные жандармы. Трактирщик провел его к столу у противоположной стены, откуда мигом повскакали пирующие кузнецы. Там он и просидел еще некоторое время, продолжая пить. Девушки к нему больше не подходили.
Диамант: Viksa Vita пишет: Не, он из совсем другого жанра :) Бальзак?
Viksa Vita: Диамант пишет: Бальзак? Он самый
Констанс1: Конечно, мне кажеться Оноре де Бальзак и автор права, его «»Человеческая комедия«», это другой жанр.Но если взять «» Шагреневую кожу«» то довольно близко.
Viksa Vita: "Кожа" скорее в жанре готическом. Но все равно Бальзак и Дюма в истории литературы остались противоположными полюсами. Основатель реализма ушел от романтизма семимильными шагами.
Стелла: А вообще -то, мне кажется все дело в том, кто творил еще рядом с Сандро. Братья во Христе( то есть- по цеху)
Констанс1: Ну да! Гюго, Бальзак, Теофиль Готье-это ж какие имена! Рядом с ними Огюст Маке- слабая тень.Как говаривал разлюбезный граф«» То было время Титанов.Все мы карлики в сравнении с теми людьми«»
полная версия страницы