Форум » Наше творчество » Тебе, навечно » Ответить
Тебе, навечно
Lys: Название: Тебе, навечно Автор: Andromède/Emmanuelle Brioul (пер. с фр. Lys) Фандом: А.Дюма "Двадцать лет спустя" Пейринг: Атос/Рауль/Луиза/Гримо Размер: миди Жанр: возможно драма Отказ: Все смелой девушке Эммануэль Бриуль и Мэтру Аннотация: Объяснение, которе Дюма предпочел не давать Благодарность: Стелле - за вдохновение и понимание, Варгас - за поддержку и практическую помощь
Ответов - 7
Lys: Часть первая Было прохладно, но не холодно. Солнце уже начало подниматься, однако и луна не совсем еще скрылась. Это была минута любви Селены и Аполлона, когда Зевс не имел еще силы их разлучить, чтобы отдать одной другую сторону земли, а другому твердь небес. То самое мгновение, что не принадлежит ни дню ни ночи. Мгновение, что существует только для невозможной любви, в образе бога солнца влюбленного в богиню луны. Эфемерный поцелуй. Неосуществленный союз. Ненасытная страсть, которая никогда не угаснет. Их было двое. Как Аполлон и Селена. Двое детей, что гуляли там под защитой Авроры, про что не ведали их родные, и которые ускоряли шаг, чувствуя, что момент расставания близок. Слишком юные для любви, они уже вынуждены были скрываться. Они были всего лишь детьми, маленькая девочка едва-ли восьми лет и юноша немногим старше шестнадцати. Она была белокура и бледна, и ее голубые глаза были без сомнения наикрасивейшими из когда либо виденных. Она крепко держалась за руку своего кавалера, который поддерживал ее нежно, но твердо. Ее перкалевая жемчужно-серая юбка развевалась, когда она спешила изо всех сил, но не могла полностью скрыть ее легкую хромоту. Время от времени она спотыкалась, но всякий раз ее подхватывали сильные руки ее спутника, которому она бросала благодарный взгляд, в котором смешались восхищение и нежность. Восхищение младшей сестры старшим братом и нежность ребенка, не сводящего глаз со своей первой любви. Надо заметить, что этот молодой солдат, вполне был достоин восхищения. Он был среднего роста, стройный и изящный, но в то же время крепкий и сильный. Его длинные черные волосы танцевали вокруг красивого и благородного лица в такт его шагам. Лицо его загорело на поле боя, которое он недавно покинул, чтоб повидаться с родными. Но самым поразительным во внешности этого прекрасного ребенка были его глаза: ясные и сияющие удивительным светом, словно морская волна, отражающая нежный и яркий свет вокруг них. И эти глаза дарили его маленькую подругу ласковым взглядом матери и любовника разом. Некоторые сердца любят лишь однажды, чувством столь прекрасным и столь совершенным, что оно вмещает в себя все оттенки любви. Они еще ускорили шаг. Теперь, когда день наступал на ночь, поднялся легкий ветерок – последний поцелуй Селены посланный любовнику прежде чем Зевс заставит ее скрыться. Двое запыхавшихся детей подошли к воротам прелестного белого замка с высокими башнями. Они обменялись радостным и шаловливым взглядом. - Быстрее возвращайтесь, м-ль Луиза, - вздохнул молодой человек. Время вышло и я бы не хотел, чтоб Вы были наказаны из-за меня. - Не бойтесь господин де Бражелон, - ответила Луиза, обернувшись на полпути к решетке, что приоткрыл для нее Рауль. - Моя горничная - прекрасная женщина, она знает что мы собирались прогуляться сегодня утром в лесу и она обещала мне ничего не говорить мадам де Сен-Реми. Рауль улыбнулся и приготовился закрыть решетку, чтобы в свою очередь откланяться, но малышка удержала его руку. - Но Вы, который всегда так беспокоится обо мне, - смущенно сказала она, - господин Рауль, не боитесь ли Вы что Ваш опекун тоже выбранит вас, за то что Вы вновь встретились со мной без его позволения? Смущенный молодой человек слегка покраснел. Он открыл рот, чтоб ответить, но, ему представился строгий и суровый образ графа де Ла Фер, его опекуна: не такой как всегда, когда он смотрел на своего питомца - мягкий и доброжелательный, но суровый и раздосадованный. Он вздохнул, разрываемый между любовью к Луизе и обожанием приемного отца. - Не беспокойтесь об этом Луиза, - наконец пробормотал он, закрывая решетку, после того как на мгновение прижался губами к маленькой ручке. - Господин граф наделен всеми достоинствами в высшей степени и мудростью более всего, и если он сердится на меня, то лишь когда я того заслужил. - О, господин Рауль! - Идите, уже пора! Прощайте и до скорого свидания, милая Луиза! - Прощайте, господин де Бражелон и благодарю, что проводили меня! Луиза побежала к замку. Рауль несколько мгновений смотрел ей вслед, затем развернулся и направился к своему коню, которого он, перед тем как отправиться к Луизе, привязал к дереву на опушке леса неподалеку от Бражелона. Он легко вскочил в седло, потрепал по холке благородное животное и пустил его рысью по направлению к Бражелону, где морально приготовился встретить разочарованный и гневный взгляд Атоса. От этой мысли его сердце сжималось. Иногда любить – это так сложно… ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Как мы уже сказали, день едва занимался, и Рауль вошел во двор замка никого не встретив. Он повел лошадь в конюшню, стараясь не топтать цветы, и тихо завел в стойло, стараясь не скрипеть дверью, чтобы не взволновать животных. Расседлал коня, великолепного вороного андалузца, которого он сам объезжал и на котором он возвращался в Турень, чтоб закончить его выучку. Он очень любил это животное, которое назвал Шепот. Расседлывая коня он молча с грустью думал, что совсем скоро он должен будет вернуться на север Франции. Принц Конде предоставил ему отпуск пять дней назад и он знал, что боевые действия во Фландрии были в самом разгаре. Он не мог позволить себе находиться подле графа дольше, чем ему было разрешено, в то время как его товарищи, в том числе шевалье д'Артаньян и графа де Гиш, рискуют своей жизнью в траншеях. Он оставил седло и уздечку Шепота в конюшне, и улыбаясь покачал головой. Как можно сейчас думать про войну и кровь? Прибыв в Блуа несколько дней назад он с удовольствием вернулся к истокам своего детства, он не был здесь почти год. И в течение этих дней главным счастьем, прежде всего, была его встреча с графом де Ла Фер, которого, после его поездки в Англию, он думал уже никогда не увидеть. Конечно, его сердце также переполнялось любовью к Луизе, и он, чего раньше никогда не делал, использовал каждое мгновение, чтоб провести с нею. Но Атос, это было другое. Граф вырастил и воспитал его как своего ребенка, в то время как родная мать не пожелала его и оставила когда ему было всего три месяца. Рауль много раз думал о причине такого поступка. Он спрашивал себя снова и снова. Почему этот благородный и добрый человек выбрал его, бедного сироту без имени и состояния Почему его, не другого? Жалел ли его Атос? Жалел этого кроху, напрасно плакавшего, после того как мать не пожелала его признать? Рауль обтирал Шепота, а его глаза увлажнились и снова всплыли старые навязчивые мысли. Он любил Атоса чистой и непорочной сыновней любовью. Той любовью, что сродни обожанию. Но ... Здесь, в глубине сердца ... Оставались сомнения. Страшные сомнения, которые как яд, отравляли его с самого нежного детства. Кем он был для графа де Ла Фер? Ребенок, которого он взялся опекать под влиянием момента? Или то было по обязательству? А если Атос сделал это только потому, что его принудили? Его мать, например? Или его отец? Или …еще лучше… может его рождение было столь постыдным, что предпочтительнее было отдать его в чужие руки, нежели оставить расти в семье? Кто он? Рауль де Бражелон? А возможно у него другое имя? Возможно, что до того как он был брошен, его родители успели окрестить его? Рауль почувствовал, что Шепот забеспокоился под его рукой. Он оставил щетку и положил обе руки на шею лошади, зарывшись лицом в горячую гриву. Постепенно животное успокоилось. Но его волнение только возрастало. Неведение рождало худшие подозрения. Потерянный ребенок? Украденный? Ребенок, воспитанный с единой целью иметь наследника? Похищенный, возможно, самим графом? Рауль мысленно дал себе пощечину за такие мысли по отношению к графу, мысли что оскорбляли его больше чем любое обвинение высказанное открыто. Он глубоко вздохнул и попытался успокоиться. Вопросы не вели ни к чему, они делали только хуже. Он был счастлив, он был молод, он любил и был любим, и у него был отец, неважно, что он не делит с ним кровное родство. И, в конце концов, разве биологическая связь так уж важна? Пока есть любовь и сердце, остальное не имеет значения. Рауль закончил обтирать Шепота и перед тем как выйти из конюшни слегка по-дружески толкнул того в бок. Он почистил шляпу об отворот рукава и, поднимаясь на крыльцо, пообещал себе обнять Атоса еще нежнее чем обычно, чтоб попросить прощения за то, что сомневался в нем. Он прошел перед большим зеркалом в холле и, увидев мельком свое отражение, остановился. Его волосы были всклокочены, на щеках мокрые следы, глаза красные. Он даже не понял, что плакал…
Lys: Часть первая (продолжение) Спустя полчаса после своего возвращения от Лавальер, когда Рауль полностью пришел в себя и переодевшись в свежее платье спустился в столовую, было все еще не более семи часов утра. Он нашел графа де Ла Фер за столом, на его обычном месте. Сидя лицом к оранжерее тот задумчиво понемногу ел варенье. Атос, видимо, не слышал его и смотрел на пустое кресло перед собой – там, где обычно сидел Рауль – его губы были тронуты мягкой меланхоличной, присущей лишь ему одному, улыбкой, которая делала его таким красивым. Виконта охватил порыв нежности к своему покровителю, и, осторожно подойдя к нему, он подумал, как он только мог всего несколько минут назад усомниться в привязанности Атоса к нему. - Доброе утро господин граф…- нежно сказал он, опустив глаза на прекрасные белые аристократические руки бывшего мушкетера. Рауль не отважился смотреть ему в глаза. Атоса, казалось, пробудил этот голос, и он незаметно покачал головой, прежде чем повернулся к Раулю и улыбнулся. Он жестом пригласил Рауля сесть: - Здравствуйте, виконт, - сказал он, в то время как Шарло поспешил принести виконту завтрак. - Как спалось? - Очень хорошо, благодарю вас, сударь ... – После минутного колебания ответил Рауль. – Я… Он вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Это помешало ему увидеть глубокий и испытывающий взгляд, который бросил на него граф. Атос понял, что что-то мучает Рауля, но с присущим ему тактом, предпочел подождать, пока сын откроется сам. - Я уже почти три часа как встал, господин граф, - наконец проговорил он.- Я вернулся из Блуа, где я виделся с м-ль де Лавальер, и я ... И я не намеревался Вам это говорить. Если Атос и удивился, то и на долю секунды не показал этого. В свою очередь, Рауль бросил ему только один застенчивый взгляд. В нем Атос прочитал странное чувство тоски, и где-то там, на дне глаз цвета водяных ирисов, печальную мольбу о прощении. - А что заставило вас изменить свое решение, Рауль? - спросил Атос, спрятав улыбку, чувствуя, что Рауль нуждается в помощи, а не в насмешке. Виконт, повесив голову, в ответ только грустно пожал плечами. Граф де Ла Фер вздохнул и заметил, что Рауль, на самом деле ничего не видя, рассеянно помахивал перед собой печеньем, как бы пытаясь окунуть его в чашку с молоком. Бесполезный жест, поскольку чашка стояла на добрых десять дюймов дальше. Атос покачал головой и с сострадательной улыбкой наклонился немного вперед, чтобы направить руку молодого человека в фарфоровый сосуд. И когда Рауль поднял на него взгляд, с выражением, которое невозможно описать, граф встал и закрыл глаза, собираясь с мыслями. Когда он их открыл, то Рауль увидел, что взгляд мужчины исполнен новой силой. Как будто он пришел к какому-то решению. Атос дал знак Раулю, чтоб тот продолжал есть, и, не говоря ни слова, вышел из столовой. Бражелон следил за ним взглядом, пока граф не скрылся из виду, и вернулся к трапезе. Он был не голоден. Ему было холодно. Этот холод не имел ничего общего с теплом этого прекрасного июльского утра. ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх Несколькими минутами позже Атос вернулся в столовую. Рауль за это время едва прикоснулся к своей тарелке. Со странной улыбкой на губах, граф направился к нему, и, по-прежнему не говоря ни слова, обнял своего ребенка, поднимая его на ноги. Виконт только и мог с недоумением смотреть, не понимая, что происходит, в то время как Атос, сжав его правую руку, повел его к лестнице. Они вышли на площадку, где начинался лестничный пролет, ведущий на второй этаж, и где висело известное нам большое зеркало. Уже второй раз за последнее время Рауль прошел мимо него и он вспомнил собственный осунувшийся и заплаканный вид. Машинально, в то время как Атос вел его к лестнице, он бросил взгляд на свое отражение. Видение было так коротко, что он посчитал его плодом воображения. Воображения, что сыграло с ним шутку. Что его разум, заполненный вопросами о происхождении, заставил глаза видеть то, чего нет. Поднимаясь по лестнице, он еще крепче и сильнее сжал руку графа, чтобы убедиться в реальности этого контакта, и противостоять ирреальному ощущению, которое только что испытал. В этом большом венецианском зеркале, он увидел человека, красивого и сильного, который держал за руку ребенка. Ребенка так похожего на него самого.
Lys: Часть вторая Атос остановился перед дверью своего кабинета. Это было рабочее место графа, уважаемое Раулем, как святыня и где он не так уж часто бывал. Он поднял взгляд, полный вопросов, на лицо своего опекуна, но тот не смотрел на него. Слегка откинув голову, граф не сводил глаз с тяжелой дубовой двери, словно колеблясь - такого виконт никогда раньше не видел. Теперь настала очередь взрослого сжимать пальцы своего ребенка, пытаясь обрести в этом уверенность и найти в себе силы сделать то, что он должен сделать. Атос не смотрел на него вовсе, но Рауль сам пожирал его глазами. Что-то важное должно случиться, он это чувствовал. Что? Он не знал. Но в любом случае, это "что-то" будет происходить по воле графа де Ла Фер. И это было достаточно, чтобы успокоить Рауля - ничего плохого не может проистекать по воле его. Атос открыл дверь кабинета и отпустил руку виконта - Входите, виконт, прошу Вас. Его голос стал привычно уверенным. Это было не удивительно. В этот момент, единственным в мире человеком, который мог бы почувствовать глубокое внутреннее беспокойство, которое испытывал в душе Атос, был д'Артаньян. Для Рауля граф не имел недостатков. Он вошел в комнату исполненный доверия к мудрости этого бескомпромиссного человека. Атос следом вошел в комнату и медленно закрыл дверь. Рауль, из уважения, не следил за ним, но через несколько секунд отчетливо услышал звук запираемого засова. Чтобы граф ни собирался делать, это было действительно важно, раз он не хотел, чтобы его беспокоили. Рауль молча сглотнул слюну, глядя на деревянное резное бюро Атоса. Сердце его бешено колотилось, и сквозь этот неистовый шум он услышал низкий глухой голос графа: - Вы помните мое долгое отсутствие несколько недель назад, Рауль? - Да, господин граф. Двое мужчин стояли друг к другу спиной. Рауль лицом к бюро и Атос, повернувший голову к двери, чтобы скрыть от ребенка свою бледность. - Пока длилась моя поездка, шевалье д'Артаньян опекал Вас, не так ли? Как я и просил его. - Да, сударь…Он занимался мной со всей добротой и дружбой и даже спас мне жизнь тогда. Рауль не понимал, к чему клонит граф и чувство уверенности, которое он испытывал несколько минут назад покинуло его. Теперь он чувствовал себя потерянным. - Я не знал этого, Рауль ...А милый д'Артаньян оградил меня от этого рассказа. Что за друг! - вздохнул граф. - Но это не то, о чем я хочу говорить. Эта поездка, Рауль ... Эта поездка, я не знал, как долго она может продлиться. И уверенно могу тебе сказать, милый мой мальчик, я даже сам не знал, вернусь ли я живым. Бражелон вскочил и повернулся в сторону Атоса. Он скрестил руки и опустил голову на грудь. - Значит, я правильно догадался… - прошептал Рауль. - Это была смертельно опасная экспедиция, в которую Вы ввязались. - Да, виконт, но я вернулся, как видите, благодарение Богу и моим друзьям. Однако когда я отправился, как я уже сказал, я еще не знал о благополучном исходе для меня. Поэтому я принял некоторые меры предосторожности ... что должны были быть предприняты на случай моей смерти. - Ах, сударь, не говорите такого, прошу вас! - Милый мой… Вы знаете, как я люблю Вас. Среди мер мной предпринятых, одна, самая важная, касалась Вас. Рауль не ответил, но сделал шаг к графу. Он зажал между пальцами край своего синего камзола, не зная, что сказать и что сделать, чтобы выразить смесь возбуждения и неясного предчувствия которые он ощущал. Атос медленно поднял руки и снял с шеи тонкую золотую цепочку, на которой был подвешен маленький бронзовый ключ тонкой работы и который виконт де Бражелон никогда раньше не видел. Атос глянул на этот ключ и в свою очередь шагнул к Раулю. - Вот этот самый ключ, Рауль, я оставил д'Артаньяну перед отъездом, потому что, без сомнения, он тот человек на этой земле которому я доверяю больше всего и чьим рукам я без колебания доверю свою жизнь. Этот ключ, Рауль, еще более важен, чем моя жизнь. Это ключ одновременно от Вашего прошлого, Вашего настоящего и будущего, мое дорогое дитя. И отдавая этот ключ я обратился с такой мольбой к д'Артаньяну: «Друг, если в течение трех месяцев Вы не будете иметь от меня известий, скажите виконту де Бражелону, чтоб он приехал в Блуа и открыл этим ключом мою бронзовую шкатулку, которая содержит запечатанный пакет на его имя, и который раскроет тайну его рождения". Рауль застыл. Кровь стучала у него в висках с невообразимой силой, и на мгновение он почувствовал головокружение. Тайна его рождения. Имя той, что его родила, где, когда, почему ... И кто? Кто он сам был такой? Все ответы на его вопросы были в ключе, который был на ладони графа де Ла Фер. Атос поднял дрожащую руку к своему бледному лбу и на миг поднял глаза к небу, видя, что Рауль был неподвижен, как статуя. Он сделал два быстрых шага к Раулю и одел цепочку на шею сына. Затем он обнял ребенка за плечи и сильно прижал к сердцу. Рауль хотел заговорить, спросить, ответить на его объятие, но не смог двинуться. Ему казалось, что его мозг работает так медленно. - Я умер, Рауль. Я умер во время этой поездки в Англию, и д'Артаньян дал Вам ключ, который открывает бронзовый ларец. Откройте его виконт, и узнайте, кто Вы есть. Затем Вы вольны уйти или молиться или плюнуть на мою могилу. Но что бы Вы ни решили, и какое бы чувство не испытали потом, помните, что я любил Вас всем сердцем, что и сейчас я люблю Вас и буду любить всегда. И прежде чем к Раулю вернулась способность думать, Атос оставил его и поспешно вышел из комнаты, чтобы скрыть переполнявшие его эмоции, которые он не в силах был подавить. Рауль остался один, неподвижный стоял он в центре комнаты, судорожно сжимая пальцами бронзовый ключ. Сколько времени стоял он так, не понимая, не думая, не дыша. Никто не знал этого, даже он сам. Он просто знал, что когда истекли эти минуты молчания и неподвижности, он медленно пошел к секретеру из ценных пород дерева, где как он знал, Атос держал все свои самые важные документы. Он медленно открыл его и обнаружил тяжелую бронзовую шкатулку, которую он вынул и поставил на пол, туда, где сам стоял несколько мгновений назад, и опустился на колени. Один поворот ключа, затем другой. Он больше не думал ни о чем, ни о чем, кроме того, что он может обнаружить. Его имя, возраст, место рождения, своих родителей. И там, над этим всем, в глубине картины которую он приготовился увидеть, подняв крышку ларца, был образ человека с длинными черными волосами, который должен был умереть, чтобы ему было наконец позволено найти самого себя. Шкатулка открылась, издав отрывистый звук и Рауль достал большой коричневый бумажный конверт, который, судя по толщине, не содержал много бумаг. На обратной стороне конверта черными чернилами твердым размашистым почерком графа де Ла Фер было написано его имя. Он медленно обвел кончиками пальцев каждое слово, каждую букву. Он не хотел спешить. Он хотел бы прочувствовать каждое мгновение, в полной мере насладиться этим ритуалом, насладиться этим благословенным днем, когда он, наконец, узнает, кто он такой.
Lys: Часть вторая (продолжение) Рауль открыл конверт, и заметил вдруг, что у него дрожат руки. Он глубоко вздохнул и вывернул конверт на ковер. Выпали два сложенных квадратных листка и еще одна цепочка. Ее Рауль схватил первой. Она была изящно выточена и отсвечивала чудным золотым блеском. На ней была подвеска, это был не ключ, а прекрасный кулон в форме звезды с пятью лучами, на котором крохотными буквами были написаны два слова по-английски: Yours ever. Тебе, навечно. И на обратной стороне дата. 13 июля 1634. На мгновение у Рауля мелькнула мысль одеть цепочку себе на шею, но он передумал, решив, что возможно она не предназначалось ему. Он взял два письма, и открыл первое. В действительности это было не совсем письмо, это была копия записи из приходской книги. Рауль опустил глаза и быстро прочитал: «15 сентября 1634, Записан ребенок примерно трех месяцев мужеска пола неизвестно кем оставленный аббату Франсуа Тюненнану в церкви прихода Рош-Лабейль. Отец и мать ребенка неизвестны. Сии вещи могут послужить к опознанию личности: записка со словами «11 октября 1633» и кулон в форме звезды, покрытый золотом с девизом «Yours ever» и датой 13 июля 1634. Запись сделал Франсуа Жан-Мари Жорж Тюненнан». Рауль опустил глаза и внизу страницы увидел запись сделанную почерком отличным от того, который он только что читал. Она гласила: «25 сентября 1634, Крещен Рауль-Огюст-Жюль де Ла Фер, рожденный 13 июля 1634, записанный в Рош-Лабейле 15 сентября сего года как неизвестный ребенок. Родным отцом объявлен: Оливье Николя Дьедоннэ, граф де Ла Фер, де Бражелон, по просьбе коего он же поименован крестным отцом и законным опекуном ребенка. Мать неизвестна. Крестной матери нет. Свидетельствуют: Франсуа Жан-Мари Жорж Тюненнан, Оливье Николя Дьедоннэ де Ла Фер». Рауль упустил листок и опустил голову на руки, пытаясь обдумать и осознать невероятное открытие. Граф де Ла Фер… граф был его отцом.. его настоящим отцом… его истинным отцом.. Атос… он был сыном Атоса. Его настоящим сыном, не приемным или взятым из милости, но подлинным ребенком, плод его плоти и чрева. Рауль согнулся вдвое, опустился на колени, обхватив руками грудь словно пытаясь унять неистовое биение сердца и ужасное чувство предательства охватило все его существо. Граф был его отцом… Граф ему лгал, лгал про его происхождение все эти годы! Почему? Почему Атос неизменно утверждал, всегда, сколько он помнит, с улыбкой на губах, что он не более чем подкидыш, один из многих? Что Рауль сирота без имени, без семьи, забытый отцом и матерью? Почему? Слова танцевали у него перед глазами, танцевали необузданную и насмешливую сарабанду. «Атос, настоящий отец! Атос, обман! Бесчестие, постыдное рождение! Ложь, ложь! Настоящий отец, отец, отец…» «Рродным отцом объявлен… по просьбе коего он же поименован крестным отцом и законным опекуном ребенка … Мать неизвестна…» «Я вас любил всем сердцем, я вас люблю по-прежнему, я всегда буду любить вас, что бы Вы ни сделали – благословите Вы меня или плюнете на мою могилу…» Благородный Атос, благородный граф де Ла Фер! Который не знал, что солгать наивному ребенку, чтобы скрыть свой позор! «Это мой отец… Мой настоящий отец…» Ослепленный, чувствующий головокружение и атакованный противоречивыми и болезненными чувствами, Рауль нашел силы выпрямиться и удержать между дрожащими, взмокшими от пота руками второй бумажный квадрат что вывалился из конверта. Второе письмо. То, которое, возможно даст средство поднять черную тень, которой он похоже был покрыт в течение шестнадцати лет проведенных подле графа, лет, которые казались ему некогда такими светлыми. Он хотел бы изгнать эту тень из глаз. Но образ Атоса встававший в глубине его сердца не давал это сделать. Медленно, стараясь сдержать движения и слезы, Рауль развернул-таки это письмо. Оно все ему скажет, все объяснит…Атос оправдается, даст наилучшее объяснение своей лжи на протяжении всех этих лет… шестнадцать долгих лет, когда вместо того, чтоб звать его своим сыном, он называл его сиротой… Рауль услышал голос, совершенно не похожий на его собственный, бормочущий сквозь его губы: - Последнее слово покойника… Единственный шанс все искупить… хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх Господин граф, мой защитник, я так вас люблю… мой отец… господи, возможно ли, чтоб шестнадцать лет привязанности испарились как дым? Итак, разверни это письмо, Рауль де Ла Фер, как ты себя зовешь, и, в конце концов, благослови или прокляни, но всегда помни, что с самого твоего рождения ты был любим как никакой другой ребенок.. Вам, навечно…
Lys: Часть вторая (окончание) Письмо было потрясающим. От Атоса откровенного до жестокости. Рауль проглотил его одним махом. «6 декабря 1648, Замок Бражелон, Турень. Для Рауля де Бражелона, который, читая эти строки, уже знает, что он мой сын. Мое дорогое дитя! Невероятно трудно найти и написать на бумаге слова, чтоб выразить Вам все, что я испытываю в этот момент.. Столько всего я хочу Вам сказать, Рауль, столько всего объяснить… но, прежде всего того, что я скажу, прежде своих оправданий, я должен извиниться перед Вами. Я был трус и эгоист, Рауль, я поставил мою честь, и должен ли я говорить? - мою спесь превыше Вашего счастья. За это, за мою подлость я прошу Вас простить меня. Возможно, Вы не поверите в искренность моих слов, но для меня, Ваше отпущение грехов более важно, чем отпущение, данное священником, более важно, чем отпущение от Бога, у которого я прошу прощения за богохульство. Теперь я должен перейти к истинной цели этого письма, ради которой мы оба тут. Я хочу быть прям и открыт, Рауль, без сомнения Вы должны бы меня упрекнуть, что я не был таким до сих пор. Вы прекрасны и добры мой истинный сын. Мой единственный сын. И если я никогда Вам этого не говорил, это потому, что Вы рождены вне брака. Не требуйте у меня имени вашей матери, поскольку я должен был бы снова Вам солгать, а я не хочу этого. Вы ein Liebekind, дитя любви, как говорят наши соседи немцы, и когда я узнал о вашем существовании, Вы были едва ли трех месяцев от роду. Ваша мать доверила вас аббату Тюненнану а он поручил вас мне, чему Вы имеете доказательство в том, что приложено здесь. Я полюбил вас сразу как увидел, Рауль. Вы были прелестным ребенком, невинным и улыбчивым, и как только я впервые взял вас на руки, с тех пор как я осознал, что я отец – как это было удивительно и ново для меня - я понял, что это то, чего я ждал все прошедшие года. Я ждал чего-то, что вернет меня к новой жизни. Кого-то, кто пробудит чувство любви, погребенное в моем сердце и которое, как я полагал, было мертво навсегда; кого-то кто только и мог заставить меня вновь стать самим собой. Вы стали этим кем-то, Рауль, этой маленькой искоркой, легчайшей каплей масла в огонь, что раздула пламя, почечкой величественного дерева. Все, что я говорю Вам, я осознал в одно мгновение, когда впервые прижал вас к своему сердцу. Но аббат и мирские соображения требовали, чтоб я обеспечил Вам вещь более сложную и намного более тривиальную, чем отцовская любовь: подлинность Вашей личности. Имя, наследство, дом, положение. Это и был момент моей подлости, Рауль, тот самый момент. Я решил быть честен с Вами до конца, и я буду честен. Я отдавал себе отчет, что объявить вас моим сыном, моим родным ребенком, рожденным после одной ночи любви, это предать кодекс чести, который давал мне силы выжить до сих пор. Это изменить приличиям, это опорочить мою честь, мое доброе имя. Это также, простите мне эти слова, виконт, это навсегда запятнать Ваше рождение. Я стыжусь, Рауль, я стыжусь этих мыслей, что одолели меня в тот момент. Этот голос в глубине меня шептал мне, что сделать Вас моим сыном в глазах света, когда я не женат и не недавно овдовевший (1) значит запятнать Вас навсегда, сделать предметом насмешек и жестокой нетерпимости нашей аристократии в вопросе о Вашем происхождении. Мое сердце трепетало при мысли, что однажды Вам может быть брошен упрек в темных обстоятельствах Вашего рождения….при мысли, что однажды Вы можете быть названы бастардом (2) – еще раз простите мне это слово. Возможно, меня не должно было это беспокоить. Возможно, я должен был бы помнить, что не происхождение делает человека, но его сердце и его рука. Возможно, я должен был бы забыть свою чудовищную гордость человека сильного и уважаемого, забыть надменность своего имени, тщеславие быть отпрыском старинного рода. Возможно, я должен был бы подумать, что поскольку я люблю вас, Рауль, обстоятельства Вашего рождения не имеют ни малейшего значения. Но нет, я отдаю себе в этом отчет сегодня. Не довольствуясь тем, чтоб быть трусом, я был ужасен, я сознаю это. На мгновение я доверил Вас рукам Гримо, что принял Вас словно хрустальную вазу, я это помню, и отвел доброго кюре в сторону. Я высказал ему свое желание забрать Вас с собой, я поручился за Ваше имя и Вашу судьбу, и потребовал у него тут же крестить Вас, с единственными свидетелями в моем и его лице. Я был поименован Вашим крестным отцом и Вашим опекуном в глазах церкви и закона. И поскольку кюре сделал запись для короткой церемонии регистрации в часовне, он спросил, не знаю ли я, возможно, родителей ребенка. Я улыбаюсь, вспоминая это, Рауль потому что я прекрасно помню охватившие меня чувства, инстинктивное действие, что я предпринял, и слова, что произнесло мое сердце прежде моего разума. Ни мои губы, ни эта проклятая гордость, о которой я говорил Вам сейчас, не успели удержать эти слова: «Я знаю, по крайней мере, его отца, поскольку это я и есть. Это МОЙ сын». О, виконт, я так горд этими простыми словами, они важнее любых других какие я сказал, какие я говорил когда-либо в своей жизни, поверьте мне. Кюре глянул на меня и, на мгновение, я подумал, что он собирается удержать меня. Он ничего не сделал и, довольствуясь улыбкой, заполнил Ваше свидетельство о крещении, которое я тоже в свою очередь подписал. Продолжение всей этой истории Вам известно, Рауль. Я привез Вас сюда в Бражелон, где дал Вам титул и состояние и где Вы сами воспитывались лучше, чем я мог Вас воспитать (и когда я вижу каков Вы сейчас, я искренне надеюсь, что я не так уж плохо справился) учитывая то, что я не был Вам отцом, а лишь опекуном. Если Вы сегодня держите это письмо в руках, значит или произошло несчастье, или настал день Вашего шестнадцатилетия. Я давно решил сказать Вам правду в этот самый день. Вы никогда не знали точной даты своего рождения, не так ли? Сегодня Вы ее узнаете. Вы родились 13 июля 1634 года. Вы – Рауль де Ла Фер, виконт де Бражелон, мой сын. Если Вы читаете это потому что я уже мертв, я обнимаю Вас и говорю «храни Вас Бог», виконт, завещая всю мою любовь, посвящая Вам последнюю цель моей жизни, моля Бога не вызывать в Вас слишком большого гнева против моей памяти. Если я жив, Рауль, если я жив и Вы знаете все, тогда мне больше ничего не надо делать и я оставляю все в Ваших руках. Я знаю, что бы ни произошло, Вы сделаете правильный выбор и не ошибетесь дорогой. Со всей нежностью, Ваш отец, Граф де Ла Фер. PS. Кулон в форме звезды – драгоценность, что Ваша мать повесила Вам на шею прежде чем передать Вас кюре. Кто знает, возможно, однажды Бог позволит открыть все секреты и дописать последнюю строку поэмы». Теперь ребенок плакал. С радостью, с признательностью с надеждой Он познал полноту и ясность. Он сиял, его наследство наконец открыто. И посреди всех этих слез одно слово. Прости… ххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх Прошел почти час, как граф де Ла Фер, ходил по большой липовой аллее туда и обратно, то ускоряя то замедляя свои шаги. Он слегка беспокоился, определенно размышлял и, безусловно, мечтал. Время от времени он останавливался, опускался на колени, смотрел на цветок, на самом деле ничего не видя. Он ждал ответа, признака жизни, поцелуя или пощечины, от того, которого он оставил там, в своем кабинете с записью, засвидетельствовавшей его ложь в течение шестнадцати лет. Прим. автора (1) Миледи уже была мертва за много лет до того, как Атос писал это письмо, я полагаю, что он не лгал, формулируя свою мысль таким образом… Я знаю, что он решил быть честным с Раулем, но, я думаю, он не рассказал бы ему про миледи даже под страхом отлучения от церкви. (3) Здесь, читатель, Вы имеете право потешиться придумыванием медленной и мучительной смерти для де Варда-младшего, и свободно вообразить наихудшие пытки каким его подвергнуть.
Lys: Часть третья (последняя) На другом конце аллеи, Гримо, вздыхая следил за хозяином, догадываясь о том, что столь сильно волновало эту душу, которую он знал так давно. Старый слуга вспомнил те времена, когда он только появился у графа де Ла Фер. Им обоим было не более восемнадцати лет. Гримо знал о графе все, он видел, как тот рос, развивался, познавал жизнь и смерть, становился мужчиной. Сегодня, глядя на Атоса, бывшего мушкетера, бывалого солдата, изменившего все, экс-алкоголика и примерного отца, он не мог удержаться, чтоб не видеть молодого человека, только что вышедшего из отрочества, смешливого, обворожительного и соблазнительного, уже благородного, но еще наивного, которого тогда не называли иначе как Оливье, виконт де Ла Фер. Более тридцати лет отделяли Атоса от его детства, от его невинности: это целый мир. Жизнь это не ломаная линия, каждый излом которой это важное событие, что заставляет вас сделать решительный поворот. Нет, жизнь это последовательность кривых, это арабески. Никогда не бывает действительно безвыходных положений. Всегда склон, по которому вы можете подняться, тот же самый, по которому Вы катились кувырком. Гримо подумал об этом сплетении взлетов и падений, более или менее выраженных кривых, которые были путем этого удивительного человека, которому он отдал свою жизнь, и которого он называл графом де Ла Фер. Только в двух случаях удавалось успешно уравновешивать ситуацию. Первый случай звался Арамис, Портос и д'Артаньян. Второй... Второй появился на ступенях замка, и побежал к нему, его рот был закрыт, но взгляд столь выразителен, что Гримо немедленно понял, что виконт хотел у него спросить. И еще до того, как молодой человек в спешке добежал до него, он протянул руку и указал на то место, где стоял Атос. Рауль развернулся и помчался в этом новом направлении. Гримо не мог удержаться от улыбки. хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх Первое, что услышал Атос, стоя на коленях перед клумбой ирисов, был звук быстрых шагов по гравию аллеи. Он обернулся и увидел Рауля, бегущего к нему, со сжатыми кулаками, покрасневшими глазами. Он хотел встать, заговорить, промолчать, слушать и слышать. Знать! Но все, что он успел сделать, это протянуть руку за спиной, чтобы не упасть, когда его сын бросился на него и сжал его изо всех сил. Обхватив обеими руками Атоса за шею, уткнувшись лицом в его плечо, Рауль душил его в объятиях. Счастливый, тронутый, взволнованный, умиленный благородный граф де Ла Фер, сидел на земле, в самом центре парка, и прижимал к сердцу своего ребенка. Чудная картина! Отец и сын, наконец узнавшие друг друга, не обменялись ни единым словом. Все, что можно сказать, было выражено в тихом объятия, в этом взаимном признании. Ни слез, ни нежных слов. Просто поцелуй и улыбка. Когда они, наконец, ослабили объятия, Рауль с улыбкой протянул ключ своему отцу. И оба поняли, что ничего не изменилось. Все тот же блеск в ответном взгляде, та же сила в пожатии руки, то же тепло в сердце. Они чувствовали себя странно счастливыми. Счастливыми и утешенными, они поняли, что никогда не нуждались в общей крови или свидетельстве о рождении, чтобы любить друг друга. Атос положил руку на плечо сына. - Желал бы я, чтоб мои ошибки послужили Вам уроком, и Бог дал бы Вам силы, не совершать их в свою очередь. Рауль снова улыбнулся и захотел ответить, но его прервал звук открываемых ворот. Они развернулись и услышали, как Гримо объявил о приходе господина и госпожи де Сне-Реми с дочерью. Атос последний раз сжал плечо Рауля, и молодой человек поспешил к гостям, чтоб поприветствовать их как подобает. Атос проследил взглядом, как он склонился перед родителями Луизы де Лавальер и поцеловал руку своей маленькой подружки. В сердце своем Атос почувствовал что-то похожее на надежду. - Бог даст Вам силы… Или быть может это было сожаление?
Гиллуин: Автор, это прекрасно! Так прочувствовано и в то же время так стилизовано!
полная версия страницы