Форум » Наше творчество » Последняя битва » Ответить

Последняя битва

Señorita: Это - всего лишь мой взгляд на кое-какие события:))) Как говорится, автор оставляет за собой право интерпретировать их по-своему:) Скажем так, мне кажется, что все могло бы быть вот так. Вернее даже будет сказать, мне хотелось бы... Посему, ежели что, то больно автора не бить и считать сие, как там это называется? - АУ:))) - вот:))).

Ответов - 10

Señorita: До рассвета оставалось всего несколько часов. Атака была назначена на утро, и, следуя давней привычке, еще со времен самого первого своего военного похода, Рауль де Бражелон всю ночь не сомкнул глаз. Впрочем, сейчас причиной его бессонницы было не только предстоящее сражение и грозящая ему опасность. Опасность он научился презирать уже очень давно, тому способствовали десять лет службы и двадцать сражений, из которых он всегда выходил с честью, не уронив своего достоинства. Недавние же события, казалось, совсем лишили его сна. Даже если и удавалось ему забыться сном на какое-то время, это все равно не помогало: ибо и в грезах он вновь переживал недавние свои страдания, видел всегда одно и то же: уютная комната, куда он спустился по тайному проходу, и убранство и обстановка которой сказали ему так много; и портрет той, за которую он отдал бы жизнь, о счастье с которой так мечтал и которая, пусть не по своей воле, но все же разбила ему жизнь. А после – ту самую последнюю с нею встречу, с момента которой прошло уже два месяца, но Раулю до сих пор больно было вспоминать об этом, словно это произошло вчера. Луиза сама сказала ему, что любит другого, и он, наконец, избавился окончательно от светлой иллюзии счастья, к коему стремился почти всю свою сознательную жизнь. С той самой минуты он отчаянно стремился забыть обо всем, но усилия оказались бесполезны: это было сильнее его. Вырвать ее из сердца, похоронить даже воспоминания о своей любви, оказалось делом не просто очень трудным, а совершенно невозможным. Каждый камень на дорожках парка в Бражелоне, каждое дерево; рассвет, закат, птичьи трели в тенистых аллеях - все напоминало Раулю о тех днях, когда он был счастлив здесь, рядом с ней. И тем больнее было вспоминать это, чем яснее он понимал, что все кончено, и ничего уже не вернуть. Словно и не было тех теплых летних вечеров, напоенных пьянящим ароматом цветущих лип, прохладного ветерка с Луары, бликов заходящего солнца на воде, ее светло-голубого платья и маленькой нежной ручки, которую он крепко сжимал в своих ладонях. -Вы завтра уезжаете? – в ее голосе явно слышалась грусть. Он кивнул. -Я должен, вы же сами понимаете, Луиза – моя служба. Она опустила глаза. -Я…буду скучать, Рауль. Ведь теперь мы, наверное, не скоро увидимся. -О, Луиза…Но я…обещаю вам, что буду писать, и время пройдет быстро. Она улыбнулась ему, и в тот момент он был самым счастливым человеком на свете… Это было каких-то два года назад. Если бы знать тогда, что все закончится так… А впрочем, он, пожалуй, не поверил бы… Виконт глубоко вздохнул и вышел из палатки; светало, звезды уже начинали гаснуть в предрассветном небе, и лагерь потихоньку просыпался. Где-то вдалеке, у подножия горного склона, где высились бастионы Джиджелли, грохотали орудия, так, словно собиралась гроза, и это были первые раскаты грома. Раулю почему-то вдруг вспомнилось, что когда-то давно, когда он был еще ребенком, ему едва только сравнялось пять лет, он очень боялся грозы. Он чувствовал себя очень-очень маленьким и совершенно беззащитным, пылкому детскому воображению казалось, что из-за сильных громовых раскатов замок рухнет, и все исчезнет под обломками. Он спустился к графу де Ла Фер в кабинет, потому что одному оставаться у себя в комнате – это было слишком, справиться со страхом он не мог. Граф, наверное, с первого взгляда понял, что происходило в душе его сына, и он не решился тогда осудить его за это. -Что случилось, Рауль, что с вами? – ласково спросил он. А потом, когда Рауль, ничего не ответив, обнял его и крепко прижался к нему, не в силах больше сдерживать слез, обнимал мальчика, гладил его по голове и тихо и мягко говорил: -Ну, не надо, не надо, дитя мое, не бойтесь! Ничего страшного не произошло, ну, что вы? Это всего лишь гроза. Успокойтесь, Рауль. Я же здесь, я с вами…Все хорошо, мой мальчик… Господь свидетель, сейчас он жизнь бы отдал, только бы прижаться, как тогда в детстве, к рукам отца и вновь почувствовать себя спокойным, защищённым и… счастливым. Но теперь, и Рауль слишком хорошо понимал, что это невозможно - никто и ничто его уже не утешит. Сейчас осталось только одно чувство – усталость. Он устал, устал смертельно, и все чаще думал только об одном: как ему избавиться от боли, положить конец всем своим страданиям… Виконт принял решение уехать из дома потому, что ему казалось, что это может помочь, и он либо избавится, наконец, от боли, либо же… для него все навек закончится – война положит конец его муке. Но вдали от дома легче не становилось, а сам отъезд и прощание с отцом только усилили его переживания. Дома было тяжело, но Рауль и не подозревал, что расставание будет еще тяжелее. Потому что раньше он никогда не видел в глазах своего отца – единственного оставшегося у него близкого человека, слез. В то далекое утро в Тулоне, стоя на палубе корабля, глядя на берег и прощаясь с прошлой своей жизнью, перед его взором неотступно стояли только эти слезы, застывшие в глазах отца. И виконту мучительно хотелось тогда обнять его и повторить те слова, которыми некогда граф утешал его: «Я рядом, я люблю вас, отец, и я всегда буду с вами, потому что ничто на свете не стоит ваших слез». Видит Бог, если бы тогда, еще в Бражелоне, граф сказал ему, что хочет этого, он бы остался. Как бы тяжело ему не было – пусть бы ему было в сто раз больнее. Но отец понял его, иначе быть просто не могло, ибо никогда никто на свете не понимал его лучше, а Рауль не мог поступить иначе. И теперь он непрестанно думал об одном, возможно ли смириться со всем, что произошло, забыть… Неужели же есть только один способ положить этому конец – такая мысль посещала его все чаще и чаще... *** Бой длился уже несколько часов, но Рауль не чувствовал ни усталости, ни страха, ни, как это бывало раньше и нередко, чувства некоего упоения, азарта – ничего, кроме давних своих горестных мыслей, никак не желавших покидать его. Даже здесь, в этом вихре огня и дыма, в этом самом настоящем аду, призраки прошлого не отступали, душевная боль не отпускала. Он, словно, не замечал ничего вокруг, действовал скорее машинально, надеясь все же, что рано или поздно ему удастся хоть на миг забыться. В конце-концов, ему, удалось это, и в пылу сражения он перестал вообще о чем-либо думать, ощутив вдруг острое желание завершить эту битву, и завершить так, как и подобает настоящим воинам. Потому что если он будут продолжать осторожничать (а герцог де Бофор почему-то не решался отдать приказа идти в наступление на гарнизон), то понесут потери, и все. Даже если они и вынудят арабов отступить, это ничего не изменит, завтра все начнется снова. И тогда они все просто сгинут здесь. А между тем, укрепления противника были не так далеко, совсем рядом, и стоило только решиться! Герцог что-то крикнул ему, но, поглощенный размышлениями, он не расслышал, что именно. А что если… Это была даже не оформившаяся еще до конца мысль, а скорее тень мысли, промелькнувшая в его сознании. Впрочем, этого оказалось вполне достаточно, и, следуя своему первому, дерзкому необдуманному порыву, Рауль со всей силы вонзил шпоры в бока своего коня, разворачивая его прямо на укрепления противника. Откуда-то издалека до него снова долетел голос герцога, да, он действительно приказывал ему остановиться: -Остановитесь, Бражелон! Остановитесь, заклинаю вас вашим отцом! Последняя фраза полоснула его точно острый стальной клинок. Он обернулся, словно готов уже был повернуть обратно, но в тот же миг предельно ясно осознал, что теперь уже слишком поздно поворачивать и отступать. Рауль одними губами пошептал: «Простите меня, отец!» - и еще сильнее пришпорил коня, видя впереди только стены крепости, к которым он приближался с каждой минутой. Неожиданно раздался сильный залп, словно разверзлась земля, и он, не успев сообразить, что произошло, оказался на земле. Нескольких секунд ему хватило, чтобы задыхаясь от едкого порохового дыма, все же подняться на ноги, его конь был убит. Сам же Рауль с удивлением отметил, что не был даже легко ранен. Воистину, он родился под счастливой звездой! Он уже ясно видел вблизи вражеские укрепления, арабы что-то ему кричали – кажется, предлагали сдаться. Он только усмехнулся – для него попросту не существовало такого слова. Покачав головой, Рауль сделал несколько шагов вперед, и в этот же самый миг раздался еще один залп, сильнее первого. Земля задрожала под ногами, и его окатило новой волной огня и дыма. Последнее, что он увидел, было ослепительно голубое, безоблачное небо над головой. Яркой вспышкой, словно вечерняя зарница, промелькнуло воспоминание: когда он был ребенком, то очень любил лежать на траве и смотреть вверх, на проплывающие в небе облака: «Рауль, ну вы же так простудитесь», - слышал он ласковый голос графа де ла Фер, а потом сильные и вместе с тем нежные руки поднимали его вверх. Сейчас снова, как тогда, чьи-то руки подняли его с земли, и это было последнее, что он запомнил, вслед за этим наступила спасительная темнота. Он пришел в себя от боли, ужасной и мучительной. Болел каждый мускул, каждая клеточка тела так, что, казалось, он весь состоял из этой боли – больше в нем не осталось ничего: ни мыслей, не воспоминаний, не было даже сил кричать, зажмурить глаза от боли, потому что тогда она усиливалась еще больше. Мало-помалу, по мере того, как к виконту возвращалось сознание, он смог разглядеть, что находится в лагере, среди своих, в своей же собственной палатке, где еще сегодня ночью он вспоминал о прошлом и ждал рассвета. Вслед за этим он вспомнил саму битву и слишком смелый, слишком дерзкий свой поступок, продиктованный желанием погибнуть, но вместе с тем принести славу и победу войску герцога. Он не жалел ни о чем, он сделал то, что должен был сделать. Значит, он все-таки жив… Господи, почему? Ну, почему пули и снаряды не довершили своего дела до конца? Ведь это так просто – и все было бы уже кончено. А теперь…теперь придется терпеть эти поистине адовы муки неизвестно сколько времени, прежде, чем… -Скажите, неужели ничего нельзя сделать? Неужели нет шанса спасти… - словно откуда-то издалека Рауль услышал голос монсеньора. Полковой лекарь стоявший рядом с герцогом, у самого входа в палатку некоторое время молчал. -О, монсеньор, раны очень опасны, но все же…Господь милостив, и я думаю, что у господина виконта есть шанс… -Благодарю вас! – вскричал герцог, - Делайте что хотите, только спасите его! Я прикажу выдать по тысяче луидоров каждому, если вы спасете его! Спасти? Неужели они всерьез на это надеются? Нет, этого не может быть… Он…это было ужасно, пожалуй, даже слишком малодушно, но он не хотел, чтобы произошло чудо. Он желал сейчас лишь одного: чтобы как можно быстрее произошло то, о чем он не смел мечтать, но в то же время уже давно жаждал только этого. А то, что это произойдет, и скоро, он знал и не сомневался в этом. Он хотел лишь одного: чтобы это произошло как можно скорее. Закусив до крови губу, чтобы не застонать и не выдать себя, Рауль повернул голову, пытаясь лучше разглядеть людей стоявших сейчас рядом с его кроватью и, жадно слушая все, что они говорили герцогу де Бофору. -Монсеньор, мне практически нечего добавить к тому, что сказали эти досточтимые господа, - этот человек не был знаком Раулю, но ему почему-то казалось, что он точно знает, что будет дальше, и слушал его предельно внимательно, - раны и впрямь очень серьезные, я бы сказал - слишком серьезные. И три из них смертельны. Но этот молодой человек настолько крепкого телосложения, юность его так всепобеждающа и божье милосердие так неисповедимо, что, быть может, он и поправится, но только в том случае, если будет сохранять полнейшую неподвижность. -О, виконт, мы спасем тебя, - склонился над ним герцог. Рауль устало прикрыл глаза. Он вдруг отчетливо понял, что все бесполезно, и ему не выкарабкаться. Почему он был так уверен в этом, он не смог бы объяснить, но это было и не нужно. Он многое хотел сказать, не важно кому: тому, кто мог бы выслушать, и тому, кто сможет передать тем, кого он оставляет навсегда и больше уже не увидит - двум самым дорогим для него людям свете, что просит только одного – молиться за него, и помнить, что он всегда любил и будет любить…только их, но слишком хорошо понимал, что на это у него не хватит сил. Голоса затихли, наступила тишина, и Рауль понял, что остался в палатке один. Сколько прошло времени, он не знал, он был не в состоянии вести счет часам и минутам, мешало томительное, гнетущее предчувствие чего-то неизбежного, желанного, но вместе с тем, такого пугающе неизвестного. Кроме того, эта ужасная, нестерпимая боль во всем теле стала еще сильнее, хотя, казалось, что сильнее уже просто невозможно; внутри все горело, точно там полыхал огонь – очевидно, начался сильный жар, дышать становилось труднее, и он уже почти перестал различать предметы, окружавшие его. Стол, стоявший посреди палатки, какие-то склянки, оставленные хирургами, почти догоревшая свеча, скамья рядом с кроватью - постепенно все сливалось перед глазами в неясное марево. Рауль осторожно дотронулся рукой до груди, но даже это движение стоило ему неимоверных усилий. Неожиданно пальцы нащупали что-то холодное; потребовалась всего секунда, чтобы он вспомнил: это был серебряный медальон, с которым он не расставался уже без малого лет пять. В медальоне был миниатюрный портрет Луизы де Лавальер и локон ее волос. Удивительно, как он остался совершенно невредимым. -Так я смогу всегда быть с вами, Рауль, - улыбнулась девушка, протягивая ему изящный серебряный медальон, самой искусной работы. Кажется, тогда был жаркий летний день, и летающий в воздухе тополиный пух был очень похож на снег… -Луиза…я очень благодарен вам! Но вы и так… в моем сердце, постоянно. Застежка неожиданно легко поддалась, и створки медальона распались. В руке Рауля осталось единственное сокровище, оставшееся ему от его возлюбленной – единственное напоминание о ней. Он захотел рассмотреть его - в последний раз. Стиснув зубы - боль становилась все невыносимее - он попытался приподняться повыше, чтобы лечь поудобнее. От этого движения закружилась голова, и в следующий миг Рауль ощутил сильный удар; он не успел сообразить, что произошло - только крепко зажал в ладони локон своей возлюбленной, словно боялся его выронить и потерять. Снова пронзила ужасная нестерпимая боль, словно в него вонзились несколько сотен клинков, или же его опять настигли вражеские пули и снаряды. Рауль крепко прижал правую руку к сердцу, и вслед за этим наступил долгожданный покой Вечности.

Nataly: Señorita Спасибо. Приятно читать про Рауля и еще приятнее, что Вы сумели показать те его черты, которые мало кем замечаются:)) Спасибо:)

Signorina: Señorita Большое Вам спасибо!


натали: Увы,не люблю я Атоса Раулевского периода!

Стелла: Натали, это пока вы не достигли его возраста. Потом поймете, как он был прав.

натали: Прав в чем? Что еще в молодости сломал себе жизнь из-за амбиций? Всего один раз в жизни (и далеко не всем) Господь дает человеку настоящую любовь! И если по каким-либо причинам человек это не ценит, тогда БЕДА!!!

натали: Стелла,мне безумно понравилась Ваша гравюра к "Небольшой зарисовочке в стиле Галаниной"! Какая прелестная молодая чета де Ла Фер ! Сколько любви, сколько нежности и чувственности! И не тольео со стороны графа, но и Анны! По крайней мере-я для себя это так увидела! Не скрою- я поклонница именно этой пары и БЕНЗУМНО ЖАЛЬ-что не вышло у них!.....

Стелла: Во- первых, не всегда можно понять, настоящая она , эта любовь или просто молодая кровь играет. Во -вторых, не путайте 21 век и свободу любить в наше время с тем, что было 400 лет назад. То, что вы называете " амбициями" - всего навсего чувство долга. К сожалению, или к счастью( это кто как понимает) это понятие перешло ныне в категорию анахронизмов. " Я хочу" стало основополагающим. Я не знаю, сколько вам лет( по категоричности заявок думаю- не много). К тому же вы , видимо , относитесь к поклонницам Миледи. Поэтому доказывать вам многое бесполезно. Собственных ошибок и синяков ничто не заменит. Желаю их вам поменьше.

Señorita: натали пишет: Увы,не люблю я Атоса Раулевского периода! Кому как, я вот Атоса до, как вы выражаетесь, Раулевского периода не шибко жалую))), то что в "Двадцать лет..." мне лично гораздо ближе и гораздо симпатичнее. Но фик сей, как мне казалось, был вовсе не про него)), он тут даже в тексте-то почти и не мелькает). А уж миледи - так тем паче не пробегала вовсе:))))). натали пишет: Всего один раз в жизни (и далеко не всем) Господь дает человеку настоящую любовь! И если по каким-либо причинам человек это не ценит, тогда БЕДА!!! Гхм...прошу прощения, что удлинняю, так сказать, оффтоп, но смолчать трудно)). Да, с этим трудно не согласится. Только по мне это в бОльшей, в гооораздо большей степени относится как раз-таки к столь любимой многими миледи.

Samsaranna: Señorita Нет слов! Великолепно и спасибо.



полная версия страницы