Форум » Наше творчество » Записки безумного графомана-2 » Ответить
Записки безумного графомана-2
Mademoiselle: Начну со стандартного "сомневалась, а стоит ли это здесь выкладывать". Думала, думала - и надумала: авось, кому-нибудь пригодится. В смысле, развлечет на какое-то время. Писался данный опус очень давно и лежал, как говорится, в столе. Причем лежал, написанный в толстеньких общих тетрадках - компьютер в те времена был недоступной роскошью, слово "интернет" встречалось только в буржуйких газетах, а при слове "фанфикшен" я, наверное, полезна бы в словарь иностранных слов за разъяснениями, которых бы не обнаружила. Недавно я снова раскопала эти записки сумасшедшего - в один из очередных (и внесезонных) периодов возврата офанатевшего состояния по книгам Дюма. Потратила на набор пол-отпуска. Сознаю, что все это безумно глупо, смешно и в чем-то даже трогательно для меня теперешней, но, тем не менее, написанная вещь, как мне кажется, имеет какое-то право на существование. Жанр: alternative Возрастной ценз: нет Присутствует в больших количествах: юношеский (подростковый) максимализм, неуклюжий стиль и скверное чувство юмора. Отсуствуют: откровенные сцены сексуального характера, сцены насилия и жестокости, вразумательное название а так же Портос. Тапками бить разрешается, только не насмерть, пожалуйста… Если очень ужасно - только скажите, и графоман тихо припрячет свои рукописи в дальний угол. Имею сильные сомнения, стоит ли выкладывать пролог ввиду его феноменального занудства, поэтому пускаю его скрытым текстом.
Ответов - 22
Mademoiselle: Глава 14 ВДВОЕМ Они шагали уже долго, то напрямик пересекая поля, то пробираясь рощами и подлесками, чтобы сократить путь, тем более, что на проторенной дороге их, пеших, могла настигнуть погоня. Аврора совсем не устала. Она, казалось, только получала удовольствие от этой "прогулки". Свежий ветерок растрепал ее косы, солнце зарумянило шеки. Молодые люди запаслись провизией на ближайшей ферме, а полноводные ручьи, во множестве пересекавшие долину, своим неумолчным рокотом уверяли в том, что жажда не грозит путнику в этих краях. Дорогу оживляла беседа. Молодые люди брели по просторному нескошенному лугу, утопая в цветах и душистых травах. Аврора то и дело наклонялась, чтобы сорвать стебелек, и так, травинка за травинкой, сплела себе венок. Теперь снежно-белые звездочки соцветий колыхались над ее лицом в такт движению. Речь зашла о Турвиле и Мезонфор. Аврора прямо заявила, что на месте Жюли сбежала бы из отчего дома, не задумываясь. - Вы считаете, это авантюризм, Рауль? Но жизнь дается лишь однажды, и Жюли не следует связывать себя с каким-то овдовевшим стариком. - А вы бы что сделали, если бы ваш отец запретил? – полюбопытствовал молодой человек. - Не запретил бы! Тут Аврора закусила губу, ибо вспомнила о сцене, разыгравшейся между нею и д'Артаньяном. Ей весьма откровенно заявили, что излишние проявления страсти не к лицу девушке шестнадцати лет, едва покинувшей стены монастыря. Аврора тогда взъерошилась: - Можно подумать, что я веду себя неприлично! - Чересчур вольно, я бы сказал, - парировал лейтенант мушкетеров. – Все эти забавы, скачки, охоты ни к чему хорошему не приведут. - Предоставьте мне право жить своим умом! - Безрассудные особы вроде вас, моя дорогая дочь, нуждаются в строгом контроле. Не нарывайтесь на порку, мадемуазель. - Вы никогда не били меня! Я не мальчишка! - Тогда ведите себя сообразно девушке вашего возраста и положения: вышивайте, музицируйте, пишите стихи, одним словом, выбирайте занятия, более соответствующие вам. - Вам не нравятся мои манеры, отец?! – закричала она с вызовом. – У вас не могло быть другой дочери! Д'Артаньян досадливо дернул себя за ус. - Возможно, вы и правы, мадемуазель. Но я не думаю, что такое поведение может привлечь молодого человека, - отрезал он категорично. – Где ваша женственность? - Вы имеете в виду эти ахи и охи, моргание ресницами и жеманное кокетство? Увольте! Я нравлюсь ему и так. - Вы в этом уверены? Аврора опешила. Ну конечно же, он оказывает ей явное предпочтение перед остальными. Тогда еще не состоялся ее с Раулем вечерний разговор на галерее, и она представить не могла, что он будет говорить о возможности их любви подобным тоном. Но даже этого замечания отца оказалось недостаточно, чтобы охладить ее пыл. - Да, уверена! – выпалила она, не задумываясь. - В таком случае, вы просто безмозглая девчонка, мадемуазель. Что, если он не любит вас? - Меня никто не любит, - разрыдалась Аврора. – Даже вы! Лейтенант, не ожидавший подобного взрыва эмоций, с какой-то опаской провел рукой по голове дочери. - Рассудительности ни на грош. Но до чего милый ребенок! Аврора вскинулась. На ее лице появилось то самое выражение ожесточенного упрямства, что способно было напугать ее отца. - Погодите! Я еще докажу вам! – закричала она, размазывая слезы по щекам; ее глаза отчего-то сделались зелеными, как у кошки. – Однажды он будет МОЙ, невзирая на все ваши запреты! - Я ничего не запрещал вам, драгоценная моя дочь, - молвил лейтенант снисходительно. - Потому что знали: все равно ничего не добьетесь. У меня своя голова на плечах! - Ее наличие еще не свидетельствует о наличии в ней мозгов, мадемуазель. - Отец!!! - Бестолковая девчонка! И все началось по новой… Да уж, было над чем задуматься. Аврора встряхнула головой. Пусть говорит, что хочет. В конце концов, она обвела вокруг пальца маршала д'Окенкура (ну, может быть, все было не совсем так) и теперь путешествует наедине с предметом своего обожания, что очень неприлично, и теперь он просто обязан на ней жениться! - Жюли выходит замуж, - заметила она вслух. – И подумать только, все в один голос твердят, что следующая очередь – за мной. - А разве не так? – рассмеялся молодой человек. Аврора вспыхнула от смущения, точно вареный рак. - Еще чего! – бросила она с неожиданной для самой себя досадой. – Доставлять им такое удовольствие? Ну нет! Мне было вполне уютно в монастыре урсулинок! Муж? На кой черт он мне сдался? Она отбросила косы на спину непокорным жестом и гордо вздернула подбородок. - Не понимаю, разве что-то смешное есть в моих словах, Рауль? Ну, скажите? - Вы и сами в них не верите. - А если и так? - Настанет и ваш день, Аврора, настанет время любить, когда вы повзрослеете. - Мне шестнадцать лет! – оскорбилась девушка. – Кого вы видите во мне – ребенка? - Нет, я лишь хотел сказать, что однажды и к вам придет любовь. Не могу поверить, что вы никогда в жизни не испытывали подобного чувства, что ни один молодой человек не смог завладеть вашим вниманием… Аврора внезапно остановилась и подняла к Раулю свои глаза, ясные, как небо над их головами. - Да, вы правы, Рауль. Я и в самом деле люблю одного человека… люблю так, что ради него готова отречься от всего земного… словно сердце сжимают в тисках, и слабеет дыхание, и замирает душа… Он для меня и свет, и солнце, и соль земли, и воздух, необходимый для дыхания… Я словно тщусь обнять небо – но сил не хватает… Она стояла, запрокинув голову, словно впитывала в себя блаженство этой минуты, порыва откровения и ясности. - А он? Аврора вздрогнула – и упала с небес на землю. - Нет, - отвечала она почти резко. – Он не знает ничего. По крайней мере, я думаю, что не знает. - Разве можно не заметить этого? – искренне удивился Рауль. - Оказывается, можно. - Не знаю… Я бы почувствовал на его месте. - Да? – подчеркнуто вежливо осведомилась Аврора - а потом взмахнула рукой. – Ничего, он будет еще моим мужем… хоть и сам пока об этом не догадывается. Я готова ждать, сколько понадобится – год, два, десять, целую вечность… потому что знаю: если очень сильно желать чего-то, это обязательно исполнится. Однажды мы будем вместе, невзирая на все подножки судьбы. Я буду любить его, как никого в целом свете – и в счастье, и в радости, а в горе и в отчаянии – еще сильнее, и даже смерть не разлучит нас! - Ему повезло! - Да, очень повезло, хоть он до сих пор и не заметил этого. Скажите, Рауль, я красива? Молодой человек опешил. - Вы?! Да, да, конечно… Я как-то не задумывался над этим, но теперь вижу… - Взглянули на меня по-иному? - Наверное, так. Взгляд Авроры стал острым и пронзительным. - А вот скажите мне, Рауль, как мужчина: смогли бы вы, к примеру, в меня влюбиться? - В вас?! – переспросил он почти с ужасом, словно ему предлагался инцест. - Да, именно в меня. Я спрашиваю отвлеченно, не имея в виду никого конкретно. Так можете вы себе представить подобное? - Не знаю… Нет… - пробормотал Рауль в смущении. Вы для меня - как сестра, я и помыслить боюсь… - Хорошо, - отрывисто бросила девушка, отворачиваясь и закидывая сумку за спину. – Покончим на этом. Дальше они шагали молча, перепрыгивая с кочки на кочку и перебираясь через овраги, пока не оказались на границе большого леса. Коряги и низко склонившиеся ветви деревьев затрудняли их передвижение, Аврора то и дело спотыкалась о корни, а потом разорвала рубашку об острый сук. Такая неуклюжесть была ей несвойственна, но целый день пути не мог обойтись без последствий. Однако она доблестно сохраняла выдержку, чтобы не оплошать перед молодым человеком, хотя теперь понимала, что переоценила свои силы. Рауль шагал размеренно и четко, даже не запинаясь, словно для него долгие лье пути были пустяковой прогулкой. И это при том, что он взвалил на свои плечи большую часть поклажи, если и не все, обиженно подумала Аврора. Она попыталась не отставать ни на шаг, но расстояние между ними все увеличивалось, а сил не прибавлялось. Аврора решалась на последний рывок, но неуклюже ткнулась носом в какой-то большой пень. Рауль обернулся. - Вот здесь и остановимся, - спокойно молвил он. В самом деле, где-то далеко, за темными кронами деревьев, уже садилось солнце, бросая редкие оранжевые отблески на путников. Вскоре оно закатилось, и лес начал постепенно погружаться во тьму. Пень, о который споткнулась Аврора, как нельзя лучше подходил для того, чтобы устроить на нем трапезу. Аврора расстелила салфетку и разложила на ней скудные съестные припасы. Через несколько минут Рауль вернулся с охапкой хвороста. - Разведем костер, - предложил он. – В конце концов, нам придется здесь ночевать. Аврора опасливо оглянулась по сторонам, но лес не производил устрашающего впечатления – тем более, что вскоре рыжие языки пламени осветили поляну на десять шагов вокруг. Молодые люди лакомились свежим ржаным хлебом с ветчиной, что несколько усмирило их разыгравшийся аппетит. Затем Рауль извлек из котомки флягу с коньяком, и Авроре стало совсем весело. Лес ей теперь казался очень милым местом для отдыха, дорога – очаровательным развлечением, она готова была прошагать еще хоть сто, хоть двести лье в компании такого приятного попутчика. Они устроились поудобнее на мягком мху, закутавшись в один большой плащ: начинало холодать. - Когда мы приедем в Париж, - начала Аврора, - я упрошу отца оставить меня там. - Вы же говорили, при дворе интересно. - Да, но там живет мой отец. - Вы не хотите вернуться к матери? Аврора тяжело вздохнула. - Я никогда не знала ее. Она умерла, едва я появилась на свет, и ее родственники отдали меня отцу, поскольку… - она замялась. – Поскольку мои родители не были женаты, и все опасались бесчестья. Так я оказалась у тетки, - мрачно закончила она. – У меня не осталось от матери ничего, даже портрета, кроме этой вот штуки, - она извлекла из-за пазухи большой серебряный крест с гранатами в витой оправе. – И еще имя – меня назвали в ее честь. Все. Рауль грустно улыбнулся. - У меня тоже нет матери, - доверительно сообщил он. – И, в отличие от вас, я не знаю даже ее имени. Вообще ничего. - Как же так? - Граф де Ла Фер воспитал меня, не называя родителей, и лишь три года назад сообщил, что я его сын. - А вы не догадывались? – простодушно спросила Аврора. Рауль усмехнулся. -Я не слепой, и смотрел в зеркало достаточно часто. Кроме того, сердце не может обмануть в подобном случае. - Значит, скорее всего, ваша мать жива. Иначе зачем бы графу хранить тайну? - Именно на это я и надеюсь. - Возможно, у вас есть братья и сестры… - У меня уже появилась сестра. - И кто она? – Аврора взглянула на юношу с любопытством. - Вы. - Что за шутки, Рауль? - Я говорю вполне серьезно. Может быть, по пути заедем в наш замок? Он как раз лежит на дороге в Париж. Я познакомлю вас с отцом, Аврора. - Наслышана о нем. - От господина д'Артаньяна? - Да. Мне кажется, вас посетила удачная мысль, Рауль. - Не могу дождаться того часа, когда вновь окажусь там, увижу отца… и свою Луизу. - Кто это? - Моя невеста. Аврора окаменела. Она ожидала чего угодно, только не такого удара. Какой кошмар!!! Она не сумела выдавить ни слова, чтобы прокомментировать это заявление. Другая! У него есть другая! Кто же она?.. Рауль произнес, как если бы обладал даром угадывать мысли. - Это дочь маркиза де Лавальер, нашего соседа по имению. Мы с ней вместе воспитывались… У Авроры мелькнула мысль: быть может, он женится на ней по настоянию родителей? Но надежда быстро угасла. - Отец против нашего брака, уж не знаю, почему. Но мы с Луизой согласны ждать, сколько потребуется, чтобы он переменил решение. - А сколько ей лет? – пролепетала Аврора. - Тринадцать. Все кончено. Мир обрушился под ее ногами, потерпел крушение. Невозможно, чтобы он серьезно говорил о возможности брака с этой девочкой, не испытывая при этом безумной любви. Какая нежность светилась в его глазах в тот момент, когда он произносил ее имя!.. Аврора притворилась спящей. У нее пока хватало сил, чтобы смирять душевные порывы (внутри клокотал и дыбился грозный шторм), но надолго ее самообладания не хватит. До Парижа – точно. Максимум на один-два дня. Ей подумалось, что это самая ужасная ночь в ее жизни. Какая нелепость! Ее голова покоится на плече возлюбленного, а сердце щемит от тоски и отчаяния! Отец был прав. Она никчемная дура.
Mademoiselle: Глава 15 ВОЗВРАЩЕНИЕ Аврора встретила рассвет этой бессонной ночи, исполненная угрюмой решимости. - Мы, кажется, где-то в окрестностях Тура? – поинтересовалась она. - Да, именно. - В таком случае, почему бы вам не отвезти меня в Благовещенский монастырь? Рауль выронил нож, которым пытался нарезать колбасу. Это предложение повергло его в состояние глубочайшего изумления. - Вы же собирались в Париж? – невнятно произнес он. - Это было вчера. Только не упрекайте меня в переменчивости, Рауль, - она досадливо махнула рукой. – Действительно, я буду мешать вам в пути: плетусь, как хромая черепаха… - Вовсе нет. - …И вас заставляю медлить. Хватало проблем и без этого письма! Это еще что: завтра я начну ныть, и это сделает наше путешествие непереносимым. - Пустяки. - Я сбила в кровь ноги. - Ничего, я понесу вас. Это было больше, чем Аврора могла вынести. Он что, сошел с ума? Или она повредилась в рассудке? - Я хочу в монастырь, - она с мольбой сложила руки. – Отвезите меня. Рауль замер: в ее глазах он прочел беспрекословную решимость. Она уйдет сама, сбежит, если понадобится. Утро было прекрасным и свежим, птицы весело рассыпались трелями, стрекотали кузнечики, но небосвод вдруг померк для него, солнце стало тусклым. Юноша горестно вздохнул. - Мне будет не хватать вас, Аврора, - просто сказал он. В ее взгляде мелькнуло нечто, похожее на испуг. Она опустила голову: - Мне тоже. - И вы не хотите погостить в нашем замке? - Как-нибудь в другой раз, - отвечала Аврора. - Но еще вчера вы говорили… - Я не хочу затруднять вас, Рауль. - Это ни в коей мере не затруднительно, - горячо возразил юноша. – Пойдемте, прошу вас… Аврора заколебалась. Она исчерпала все аргументы. Она не могла даже сетовать на погоду, потому что та была на редкость хороша. Кроме того, искушение было слишком велико – искушение провести рядом с ним еще день, два… Он истолковал ее молчание, как согласие. - Вот и отлично! Ну что, в путь? Аврора зашагала ему вслед, не пытаясь обогнать. К полудню они оказались уже в окрестностях Шамбора. Дурное настроение девушки мало-помалу рассеялось. Сам воздух этих мест действовал на нее умиротворяюще, отгонял прочь все сомнения. Рауль выглядел абсолютно счастливым, мало того, его охватило какое-то радостное возбуждение, словно от предвкушения чего-то замечательного. Он, очевидно, знал все тропинки этих мест, и оживленно рассказывал Авроре о здешних достопримечательностях. Порою он вел себя совершенно по-мальчишески, что мало вязалось с тем образом серьезного дворянина, офицера, к которому привыкла Аврора. Последние лье они проделали не пешком, а на обозе сена. Наконец дав отдых усталым ногам, они весело переговаривались. Вот уже в конце аллеи показался большой белый дом, обсаженный гигантскими кленами. Рауль поспешно спрыгнул с телеги и помог спуститься Авроре. Так, рука об руку, они и направились к воротам. Девушка с любопытством озиралась по сторонам. Молодой слуга, который вскапывал клумбы, вскрикнул с изумлением и опрометью кинулся по направлению к дому. Известия быстро распространялись в поместье: уже через минуту - Аврора и Рауль даже не успели подойти к дому - в дверях показался красивый вельможа лет пятидесяти, одетый в темно-синий бархат с серебряной вышивкой. - Отец! – радостно вскричал Рауль, бросаясь ему навстречу. Посторонний наблюдатель сказал бы, не задумываясь, что сын – точная копия отца, но Аврора сразу заметила, что это далеко не так. Не говоря уже о том, что Рауль был заметно выше ростом, черты лица графа были резче, да и в самом выражении было меньше мягкости – возможно, вследствие его возраста. Отец и сын обнялись; затем взгляд красивого вельможи остановился на Авроре, которая до той поры скромно стояла и молчала, перебирая в руках кончик длинной косы. Совсем некстати ей пришло в голову, что, похоже, у нее вошло в привычку появляться перед самыми важными людьми в самом глупом виде. Например, в канаве вверх тормашками. Однако надо было отдать графу должное: он оказался человеком тактичным и на редкость выдержанным. Лишь слегка дрогнула его бровь, точно от недоумения. Он повернулся к сыну за разъяснениями, но ничего не сказал, лишь бросил на него выразительный взгляд, в то время как Аврора продолжала мило улыбаться. Больше всего на свете в этот момент ей хотелось провалиться сквозь землю. Тем не менее, она не без удовольствия предвкушала, как Рауль будет выпутываться из столь щекотливой ситуации. Очевидно, молодой человек не видел ничего странного ни во внешнем виде своей спутницы, ни в самом их появлении, поскольку представил ее по всем правилам этикета, со всей неизменной любезностью, похоже, ставшей частью его натуры. Аврора продолжала тупо молчать. Откровенно говоря, она боялась ляпнуть что-нибудь не то. Взгляд графа обратился на нее. Он смотрел проницательно, но приветливо, и теперь казался значительно более удивленным. Аврора сделала реверанс, сама понимая, до чего глупо выглядит в этот момент. - Добро пожаловать в замок Бражелон, мадемуазель, - наконец вымолвил граф де Ла Фер. – Рауль, я вижу, вам многое надо рассказать мне. - Да, сударь, и это имеет очень большое значение. - Тогда, как мне кажется, нам стоит пройти в дом. Вы, вероятно, устали с дороги, проголодались… - Признаться, это так. - Очень хорошо, вы поспели как раз к обеду. - Звучит заманчиво, - Рауль блаженно улыбался. В этот момент на крыльце появилась очень красивая женщина, одетая богато и изысканно. - У вас гости, граф, как я погляжу? - спросила она глубоким, хорошо поставленным голосом. Аврора в этот момент смотрела на графа, поэтому от ее внимания не ускользнуло, что на его щеках вспыхнул румянец, совершенно несвойственный этому хладнокровному человеку, словно возникла некоторая неловкость, которую он хотел бы скрыть. Он бросил быстрый взгляд в сторону Рауля, словно опасаясь, что сын узнает то, о чем ему ведать не следовало. Все это заняло не более секунды. Бражелон, очевидно, был знаком с красивой дамой, поскольку он радостно вскрикнул и отвесил ей глубокий поклон. - Видеть вас – всегда большая радость, госпожа гер… В этот момент он перехватил взгляд отца – и умолк на полуслове. Посетительница графа тоже казалась и радостной, и смущенной. - Да, сын мой, госпожа Мари Мишон оказала честь нашему дому, согласившись навестить старого друга и погостить здесь пару недель. Рауль отчего-то выглядел озадаченным. Аврора откровенно наслаждалась ситуацией. Ей все было ясно без слов, хватило одного взгляда. Тем не менее, пока они шли по коридору вслед за графом и его гостьей, она незаметно взяла Рауля за рукав и прошептала: - Что именно вас удивляет? Молодой человек отвечал так же неслышно: - Мы можем обсудить это позже, если пожелаете. Обед пришелся как нельзя кстати: путешественники очень проголодались. Стол был сервирован богато и со вкусом. Блюда подавали в три перемены, и еда показалась Авроре невероятно вкусной. Во время обеда дама, которую граф де Ла Фер назвал прежде госпожой Мишон, расспрашивала Рауля о его службе, об увлечениях, о планах на будущее; юноша отвечал ей с явной охотой, очень подробно. Аврора в это время разглядывала женщину. Ее лицо не выдавало ее истинного возраста; ей могло быть как тридцать пять, и пятьдесят, но Аврору поразило в первую очередь не это, и даже не изумительная красота этой дамы, но то, что в вопросе изящества манер, обхождения, светскости она могла дать сто, двести очков вперед герцогине де Шатильон; в сравнении с Мари Мишон мать ее подруги показалась ей простой камеристкой. От внимания Авроры не ускользнуло также несколько взглядов, которыми обменялись граф и его гостья, когда думали, что на них никто не смотрит. Граф задал Авроре несколько вопросов об отце и выразил сожаление, что давно не виделся со своим старым другом. В любой другой момент это очень польстило бы ей, она могла говорить об отце бесконечно, но сейчас ее мысли были заняты совершенно другим. Она смотрела то на Рауля, то на госпожу Мишон, и в голове ее крутилась одна лишь мысль: "Неужели он действительно не понимает? Неужели можно этого не замечать?" В чертах лица этой дамы было много общего с Раулем. Это от нее, а не от отца он унаследовал эту пленительную улыбку, и эту мягкую серьезность, изгиб бровей, и некоторые особенности в линиях лица… Госпожа Мишон оказалась не только красивой и светской, но и умной женщиной. Все ее фразы были выстроены безукоризненно и били точно в цель. Она рассказала пару забавных историй из светской жизни, выдававших отличное знакомство с обычаями двора и высокопоставленными персонами. Это навело Аврору на мысль, что под псевдонимом госпожа Мишон скрывает гораздо более известную фамилию. Эти мысли настолько захватили Аврору, что обед пролетел для нее незаметно. Она даже на время забыла о своем неподобающем наряде, пока граф не высказал озабоченность по этому поводу. - Вы находите, мужское платье дамам не к лицу? – спросила госпоже Мишон, бросая довольно кокетливый взгляд на графа. – Помнится, было время… - Да, в дни Фронды все одевались так, - граф пожал плечами. – Но, безусловно, никто не носил мужской костюм с таким изяществом, как вы. Мари предостерегающе подняла палец. - Не переходите на личности, граф. Кстати, я предлагаю одеть вашу гостью на время ее пребывания здесь в одно из моих платьев. Проблема решена. Аврора украдкой покосилась на наряд госпожи Мишон. Да, любая девушка много бы отдала, лишь бы примерить такое платье… Она никогда не надевала ничего подобного. А даме, похоже, доставляло удовольствие наряжать ее. Она не успокоилась до тех пор, пока Аврора не перемерила все ее платья. Они остановили выбор на атласном наряде серебристо-перламутрового цвета. Горничная, весьма бойкая особа, уложила волосы девушки и помогла ей сделать макияж, при этом Аврора узнала много нового о столичных модах. Во время примерки госпожа Мишон отпустила несколько весьма двусмысленных шутливых замечаний, которые доказывали, что, если Аврора и раскусила ее, то и от мадам Мари не укрылась ее привязанность к Раулю. После вечерней прогулки и ужина все отправились на покой. За день Аврора неимоверно устала, потому моментально заснула, как говорится, без задних ног. Разбудило ее странное шевеление чего-то живого, ощущение, будто по ней пробежались четырьмя мягкими лапами. Аврора подпрыгнула на месте. На нее с любопытством смотрела полосатая серая морда. Видимо, ночью кошка забралась в приоткрытое окно. Во дворе звучали голоса. Судя по зеленоватому оттенку неба, было чертовски рано, кто-то встал ни свет ни заря. Последнее обстоятельство весьма возмутило Аврору, поскольку она любила поспать. Звуки пробуждающегося дома становились все отчетливее. Аврора поняла, что в замке графа де Ла Фер принято вставать рано. Она испустила долгий стон, полный досады, и спрятала голову под подушку. Это ее не спасло: момент был утерян, сладкий сон не желал возвращаться. Она наконец смирилась с мыслью, что выспаться ей не удастся, накинула на плечи шаль и подошла к окну, выходившему, как выяснилось, на цветник. Разговаривали не прямо под окнами, но слышимость была очень хорошая. Судя по голосам, это были Рауль и его отец. - … Ваше поведение, виконт, вызывает у меня определенную озабоченность. - У меня и в мыслях не было расстраивать вас, отец. - Я не говорил – расстройство, я сказал – озабоченность. - В любом случае, мне очень жаль, что так получилось, тем более, что я не могу понять, чем вызвано такое чувство. - Так ли, сын мой? - Безусловно, так. - Тем не менее, у нас уже был разговор на эту тему. - А… - только и вымолвил Рауль. Он наклонился, сорвал с клумбы цветок и поднес его к лицу. - И вам нечего сказать мне, виконт? - Я не уверен, что понял вас правильно. Граф вздохнул. - Вы продолжаете искать встреч с мадемуазель де Лавальер. Я знаю, вы встали так рано и приказали оседлать лошадь именно по этой причине. - Но разве это преступно, отец? Мы с ней знали друг друга еще детьми, фактически выросли вместе, притом мы соседи, и это был бы обычный визит вежливости - Послушайте, Рауль, мне тоже было двадцать лет… когда-то. Поэтому ваши поступки, ваши реакции и эмоции мне вполне понятны. В ваши годы желание излить свои чувства на какой-либо объект вполне естественно, как и возведение в идеал некоего образа, и стремление поклоняться ему… А время и воображение еще более усиливают эту тягу, еще сильнее приукрашивают этот по сути скромный цветок… - Уверяю, отец, вы ошибаетесь насчет моих чувств, они вполне искренни и основаны не на юношеских фантазиях, а исключительно на склонности моей души. Вы знаете, как давно я полюбил Луизу, и не придуманный образ, а ее саму, ее настоящую. - Вы не видели ее два с половиной года, Рауль. - Это не имеет значения. Если я и был лишен счастья видеть ее, то, по крайней мере, не переставал думать о ней. - Ваше упрямство огорчает меня, виконт. - Это не упрямство, а зов сердца. Вы говорите, я не видел ее два с половиной года? Так почему теперь, когда я буквально в полумиле от нее, вы запрещаете мне встречу? Скоро я уеду, быть может, еще на несколько лет, на войну, где - уж будем честны, отец, - меня в любой день могут убить, и если это не случилось до сих пор, надо возблагодарить Господа и мою счастливую звезду. Так почему я должен отказываться от радости видеть ее? – спросил Рауль с довольно выраженной досадой пополам с недоумением. – Отец?.. Граф не отвечал. - Поступайте, как знаете, - сказал он наконец. – Вы взрослый человек. - Но вы недовольны. - Я не обязан выказывать довольство тем, что мне не по душе. Рауль опустил голову, но Аврора не заметила на его лице особого раскаяния. Он знал, что делает. - Поверьте, милый сын, - продолжал граф более мягко. – Я знаю вашу душу, чувствительную и привязчивую, и предостерегаю вас как от излишней открытости, так и от чрезмерной доверчивости. Закаляйте свой дух. Не все наши желания разумны и соответствуют нашим истинным интересам. В этом случае имеет смысл пойти поперек себя. Вид у Рауля, как показалось Авроре, стал еще более несчастным. Долг покоряться указаниям отца боролся в нем с желаниями сердца… и неизвестно было, что возьмет верх. - Так что вы намерены делать, Рауль? К какому решению вы пришли? - Увидеть ее, - отвечал юноша, не поднимая глаз. Граф вздохнул еще тяжелее, чем в предыдущий раз. - Итак, вы все еще не поняли, что я сказал вам? - Понял, отец. Но это выше моих сил. - Что я говорил вам о самоконтроле? - Я в состоянии управлять своими действиями и подчинять их требованиям рассудка, если вы это имеете в виду, отец. Если вы прикажете мне не видеться с Луизой, я не ослушаюсь. Но я прошу вас о снисходительности. Как мне кажется, в моих намерениях нет ничего дурного. - Хорошо, - сказал наконец граф. – Вы можете навестить Луизу, если ее мать, маркиза де Лавальер, не будет против. - Госпожа маркиза всегда положительно относилась к нашей дружбе. - Я знаю, - Авроре показалось, что лицо графа выразило нечто вроде досады. – Но время идет, и вы теперь взрослый мужчина, и Луиза де Лавальер - почти что девушка на выданье. Таким образом, ваши отношения не могут продолжать развиваться на прежнем уровне полудетской вольности. Рауль закусил губу. - Правила приличия и поведения в обществе я знаю до тонкостей, вы же меня им и обучили, отец. Притом, я веду совершенно монашеский образ жизни, и нет оснований подозревать меня в чем-либо. - Я знаю, милый сын, - сказал граф, обнимая Рауля за плечи. – Не придавайте особого значения моим словам, я, вероятно, в чем-то ошибаюсь. Мне хотелось бы, чтобы наши отношения, помимо тех, что связывают отца и сына, были и дружескими; я всегда старался преуспеть в этом, и если в данном случае с позиций своего возраста я высказываю мнение, быть может, в чем-то неприятное вам, то делаю это исключительно из желания уберечь вас от ошибок, которые сам совершил когда-то. Жизнь ваша, Рауль, решайте сами, но мне хотелось бы оставаться частью ваших решений. - Вы же знаете, что так будет всегда, - отвечал молодой человек с чувством. - Надеюсь на это… И горжусь таким сыном, как вы, Рауль. Так, мне кажется, сейчас самое время распорядиться насчет завтрака. Пойдите, разбудите нашу гостью, полагаю, она должна была выспаться… и приходите в столовую. "Да, не все гладко в этом доме", - подумала Аврора, спрыгивая с подоконника. Когда Рауль осторожно постучал в ее дверь, девушка была уже полностью одета. Завтрак был точным подобием вчерашнего обеда. Госпожа Мишон с утра казалась еще более похорошевшей и посвежевшей, как майская роза, и на ней опять было новое платье. Она спросила Рауля о планах на послеобеденное время; молодой человек ответил, что хотел бы совершить прогулку по окрестностям и наведаться к соседям, при этом вопросительно посмотрел на Аврору; та поспешно кивнула. Как и накануне, погода был дивно хороша. Ароматы трав и полевых цветов пьянили, точно крепкое вино, голова кружилась от яркости красок. Пустив коней неспешным шагом, молодые люди преодолели пол-лье и наконец оказались у небольшого изящного замка, белевшего среди густой зелени тополей. -Я хотел вас кое с кем познакомить, - сказал Рауль. - Это дом маркиза де Лавальер, нашего соседа. - Уж конечно, не ради дружелюбного соседа вы спешили сюда с таким счастливым выражением лица, - заметила Аврора. Рауль смутился. - Вы правы, - признал он. - Это дом той девушки, о которой вы говорили? - Да, да… О, я так давно не был здесь! - Рада за вас, - отозвалась Аврора, которая прекрасно помнила, чего Раулю стоило добиться разрешения на эту поездку. Это оказалось не так уж больно, как она могла предположить; по крайней мере, она могла регулировать тон своего голоса и выражение лица. С некоторой иронией она припомнила то, что говорил этим утром Раулю о самоконтроле его отец. Он бы порадовался такой ученице! Виконт спешился и взбежал по ступеням лестницы, предварительно сделав Авроре знак подождать. Она смотрела на цветник, на синее небо в просветах между башнями замка Лавальер – и думала о том, что с каждым мгновением истекает время, отпущенное ей на пребывание здесь, рядом с ним, смотрела – и потому не заметила, что Рауль уже вернулся, а на лице его – печать разочарования. - Что такое? – спросила она с участием. – Что случилось? - Мне сказали, что маркиза с дочерьми уехала на ярмарку в Блуа. - Но чему бы и нам не съездить туда? Я так давно не была на ярмарках! - К сожалению, Аврора, отец дал мне лишь два часа, - мрачно отвечал Рауль. – Так спешить, стремиться сюда – и все напрасно, - он с досадой махнул рукой. – А завтра утром мы уезжаем. Аврора поняла: если она хочет спасти прогулку, надо действовать немедленно. - Но можно же что-то сделать, - заметила она. – Если вы не можете поехать сами, отправьте с запиской кого-нибудь из слуг. - А это мысль! – воскликнул Рауль. – Тогда поспешим! - Спорим, что я быстрее доскачу вот до того дерева? - Нет, - покачал головой Рауль с заговорщической улыбкой. – Нет, я так не думаю. - Ну, посмотрим! Кстати, я знаю, что в прошлый раз, в Шатильоне, вы поддавались. - Вовсе нет! - Да! Но сейчас – без всяких поддавков! Она добилась своего: Рауль больше не был замкнут и угрюм. И что для этого потребовалось? Всего лишь подать ему надежду. После непродолжительной прогулки по окрестностям они вернулись в замок. День клонился к вечеру. Аврора видела, что молодой человек охвачен нетерпением, и угадывала причину: он ожидал ответа из поместья Лавальер, прислушивался ко всякому звуку, доносившемуся от подъездной аллеи. Но минуты шли за минутами, часы за часами, а известий все не было. Это заставляло виконта нервничать все больше, что несколько не вписывалось в обстановку уютной доброжелательности, в которой проходил вечер. Впрочем, молодой человек умело скрывал свои чувства. Спать он отправился в весьма подавленном настроении, и Аврора была готова поспорить, что в эту ночь он не сомкнул глаз. Тем не менее, когда забрезжил рассвет, молодой человек был уже на ногах и, как говорится, при полном параде, в бархатном камзоле гранатового цвета, сшитом по военному образцу. Они должны были выехать рано, чтобы добраться до Тура засветло. В то время, когда господа завтракали, слуги готовили лошадей. Наконец сборы были закончены. Воспользовавшись удобным случаем, Аврора затащила молоденькую служанку в комнату. - Госпожа Мишон, - прошептала она заговорщическим шепотом. – Это ведь не настоящее ее имя? Девушка замялась. - Да ведь ничего страшного не случится, если я узнаю, - продолжила свои увещевания Аврора. – Она ведь светская дама? Я никому не скажу, честное слово! - Ну, хорошо… Моя хозяйка – госпожа де Шеврез. Аврора остолбенела. Она находилась в одном доме с этой знаменитой женщиной, разговаривала с ней, обедала за одним столом и даже носила ее платье! Между тем, Рауль отправился в комнату за личными вещами, Аврора последовала за ним, все еще немного ошарашенная недавним открытием. Молодой человек остановился посреди коридора, словно стараясь отделить момент отъезда. И тут послышались торопливые шаги, и на пороге появился запыхавшийся от быстрого бега слуга, которого, как припомнилось Авроре, звали Блезуа. - Ах, господин Рауль! – воскликнул он с видимым облегчением. - Как я рад, что застал вас здесь! Было бы весьма затруднительно отсылать этот пакет по почте или догонять вас по турской дороге… Госпожа де Лавальер так переживала, что я не поспею вовремя! Рауль нетерпеливо выхватил пакет из рук лакея. - Маркиза передавала тебе это? - Нет, не она, а младшая мадемуазель, ее дочь. - Луиза?! Он торопливо вскрыл обертку. Внутри оказалась записка и портрет золотоволосой девушки с голубыми глазами, выполненный немного неумело, но с большим старанием. Виконт вскрикнул от радости. - "Господин Рауль, - прочитал он. – Мне очень жаль, что Вы уедете, так и не повидавшись с нами. Мы с матушкой задержались в Блуа и вернулись только поздним вечером, поэтому не смогли ответить на ваше приглашение. Мне не хотелось, чтобы Вы уезжали с пустыми руками, без подарка, и потому я решила передать Вам этот портрет, который нарисовала сама и который, надеюсь, имеет со мной некоторое сходство. Пусть он напоминает Вам в дальних краях обо мне. Мы будем ожидать Вашего следующего визита с нетерпением." Во дворе раздался голос графа де Ла Фер; вельможа звал сына. Рауль принялся с большой тщательностью упаковывать портрет, повторяя: - Я знал, что она обо мне не забыла, я это знал… Прощание было достаточно долгим. Наконец, когда все добрые напутствия были высказаны, путешественники сели в карету, которая должна была доставить их в Тур. Затем Раулю предстояло отправиться в Париж, ко двору, чтобы там разыскать господина д'Артаньяна и передать ему компрометирующее Окенкура письмо. Аврора, как была, так и осталась в подаренном ей госпожой де Шеврез платье. Тем не менее, лицо ее становилось все мрачнее: ее недолгое счастье подходило к концу. К четырем часам пополудни они были в Туре. Карета остановилась у ворот монастыря. Рауль выбрался наружу первым и протянул руку Авроре. Еще не поздно было отступиться. У нее был шанс отказаться от своих слов прямо здесь, не заходя в приемную, и оправиться в Париж, но… она уже сделала выбор, сама того не сознавая, той темной ночью в туренском лесу. Ей следовало остаться. Она ведала о том, что обрекает себя на долгие годы добровольного отшельничества, что эта борьба со своей натурой окончится не сегодня, не завтра… Да и окончится ли она когда-нибудь? Пусть так, она сама отказывается от своей молодости. Никто не увидит ее страданий за крепкими камнями монастырских стен, как не различил за непроницаемым мрамором лица. Детство ушло вчера. Любовь убила в ней все иные чувства. Она постриглась бы в монахини, но… Искра надежды еще тлела под слоем золы и пепла. Она запрокинула голову. Небо было безоблачно-голубым, и в вышине кружили ласточки. Как знать… Быть может, когда-нибудь… Аврора жестко смирила порыв, готовый увлечь ее в заоблачные дали. Молодые люди задержались в приемной. В этой точке их пути разойдутся в разные стороны, у каждого – свой. Неловкость последних минут не смогла сгладить даже улыбка. - Я прямиком отправляюсь в Париж, - начал Рауль, чувствуя вместе с тем, что говорит вовсе не то, что следовало бы, что это мелко и фальшиво. – Не стану терять времени. Чем скорее это письмо окажется в нужных руках, тем лучше. - А потом? - Во Фландрию. Маршал Граммон, должно быть, уже недоволен моим отсутствием. - Будьте осторожны, не лезьте лишний раз под пули. Рауль улыбнулся с известной долей легкомыслия. - Я удачлив, - попытался пошутить он, но глаза Авроры не посветлели. Она вся обратилась в лед. - Ну, вот и все, - молвила она решительно, почти с облегчением, будто сбрасывая ношу. – Все хорошее в этом мире имеет свой конец; пора и нам расстаться. Прощайте, Рауль… и будьте счастливы. Я буду молиться за вас. Рауль сожалеющее улыбнулся. Он неуверенно пожал протянутую ему руку. - До свидания, Аврора. До скорой встречи! - Не знаю… у меня предчувствие, что я выйду отсюда еще очень нескоро. Да хранит вас Бог! - Мне пора… - он почувствовал, как при этих словах дрогнула ее рука, которую он держал в своей. - Ну все, идите, идите… Время не терпит… Ступайте, Рауль. Он еще раз улыбнулся, выпуская из ладоней ее пальцы, повернулся и зашагал прочь. - Погодите! – вдруг воскликнула Аврора. Она догнала юношу на самом пороге. - Мне кое в чем надо сознаться вам, Рауль, - начала она быстро. – Я тогда сказала вам неправду. - Когда?! - В тот раз… Вы мне не брат, и никогда им не станете, даже если я этого очень захочу, это выше моих сил. Вы мне не друг, так как это слово не в состоянии выразить всю полноту моего отношения к вам. Господин де Гиш не ошибся, может поведать ему об этом. А теперь прощайте: мне нельзя оставаться дольше рядом с вами, иначе… С этими словами Аврора привлекла Рауля к себе, быстро поцеловала в щеку – и убежала, не останавливаясь. Массивные дубовые двери захлопнулись, разрезая пространство надвое, отделяя их друг от друга, как две бездны, два берега. Аврора шагнула в холод и гулкую пустоту. Тонкий луч скользнул по каменной плите у ее ног. Девушка подняла голову и взглянула в высокое створчатое окно на прекрасное, исполненное строгой гармонии здание монастыря. Вдалеке, под сводами капеллы, раздавалось пение монахинь, из сада доносился звонкий смех воспитанниц. Аврора глубоко вздохнула. В воздухе ощущалось приближение осени. Да, здесь она наконец обретет покой. - Кто это был? – осведомилась Сюзанна, возникая из пустоты. – Твой жених? В ее глазах сверкало озорное любопытство. - Нет, - спокойно отвечала Аврора. – Просто друг. Она резко повернулась и зашагала прочь по галерее.
Кассандра: Mademoiselle А продолжение будет?
Mademoiselle: Кассандра Оно есть, но я сомневаюсь, стоит ли его выкладывать...
mangel: Mademoiselle, автору, конечно, виднее: стоит или нет... Но ОЧЕНЬ хочется увидеть!!!
Кассандра: СТОИТ!
Евгения: Mademoiselle, конечно!
Mademoiselle: Продолжение Глава 16 ЗАРЯ НОВОЙ ЭРЫ Измена маршала Окенкура открылась вовремя. Герцог, уже готовый сдать Перон испанцам, был лишен звания главнокомандующего и избегнул ареста лишь благодаря случайности. Впавший в немилость, объявленный преступником, он переметнулся на сторону врага, чтобы примкнуть к принцу Конде. Но рок немилосерден; при осаде Дюнкерка герцог д'Окенкур, разъезжавший вдоль укреплений, был смертельно ранен пушечным ядром. Близость кончины оказала на него просветляющее действие: Окенкур чистосердечно раскаялся, прося прощения у Бога и короля за свои прегрешения и умоляя о дозволении захоронить его тело в Лисе, в храме Богородицы. Людовик XIV милостиво дал свое согласие. Герцогиня де Шатильон, похоронившая уже второго возлюбленного (Немура убил на дуэли герцог де Бофор), каким-то образом ухитрилась выпутаться из этой истории. Что способствовало подобному исходу дела - интриги аббата д'Эрбле или былая благосклонность к ней Людовика XIV – неизвестно. Но прекрасная Шатильон осознала, что время великих интриг для нее прошло безвозвратно. Она оставила политику ради любовных дел, а также занялась благоустройством жизни дочери. Юная Элен уже подросла настолько, что ее можно было определить в свиту венценосной особы, но все же оставалась слишком мала для роли фрейлины Анны Австрийской, а Людовик XIV и его брат пока не были женаты. Решено было пристроить Элен к дочери Гастона Орлеанского, мадемуазель де Монпансье, близкой приятельнице герцогини. Между тем Людовик XIV вступил в возраст женитьбы. Но мы осмелимся утверждать, что взоры царственного юноши отнюдь не прельщала красота савойской принцессы Маргариты или белокурые локоны инфанты Марии-Терезии. Совсем иная особа владела его помыслами. Как известно, кардинал Мазарини имел целый выводок родственников. Особенно щедро судьба наградила его племянницами. Две из них он пристроил весьма удачно: выдал за герцога Меркера и графа Суассонского; оставались еще две – Мария и Гортензия, им также следовало подыскать блестящую партию. А с ранней юности Людовик питал нежные чувства к Марии Манчини, также обнаружившей свою страсть к нему. Эта полудетская привязанность постепенно переросла в нечто более пылкое и менее целомудренное. Восемнадцатилетняя Мария вовсе не была писаной красавицей, ее скорее можно было назвать миловидной. Высокая, грациозная, темноволосая, с подвижным, быстро меняющимся лицом и пронзительным взором темных глаз, она была, пожалуй, чересчур смугла и худа. Это не помешало ей завладеть привязчивым сердцем монарха. Влюбленность Людовика XIV выражалась столь бурно, что в грезах Мария Манчини уже видела себя королевой Франции. Вероятно, ее дядя-кардинал думал о том же. Однако Анна Австрийская была настроена категорически против этого мезальянса. Сообразительный Мазарини вовремя уяснил это и перешел на ее сторону. Случалось, он сурово выговаривал племяннице за чересчур явные, по его мнению, выражения ее исключительной близости с Людовиком XIV, - Ваша сегодняшняя охота, Мария, была, вероятно, очень увлекательной? - Да, дядя, - девушка состроила кислую мину, догадываясь, куда клонит кардинал. - Во всяком случае, вы вернулись домой в необычно поздний час. Ваши прогулки с королем все более затягиваются. - Это очень дурно? - Я снисходителен к забавам молодости, но господа парижские магистраты явно недовольны тем, что король уделяет моей племяннице больше внимания, чем государственным делам. Мария досадливо надула губки. - Право, можно подумать, дядюшка, мы совершаем что-нибудь преступное. - Carina , - вкрадчиво молвил кардинал, сменяя строгость на слащавую добродушную улыбку. – Опять эти твои капризы?.. Можешь ли ты понять, что племянница первого министра должна считаться немного и с государственными интересами? - Опять эта ваша политика, дядя, - Мария отвернулась и поморщила очаровательный носик. – Я уже и шагу не могу ступить без того, чтобы не оглянуться по сторонам: ах, что подумает господин Ле Телье? ах, что подумает господин де Лион? о чем станет судачить двор? Подумать только, вы запрещаете мне то, что позволяли Олимпии! - Олимпия – другое дело, - мягко молвил Мазарини. – Она взрослая самостоятельная женщина, тогда как ты… - Опять эти ваши речи о замужестве? – взъерошилась девушка. – И думать забудьте! Уж лучше я навеки останусь старой девой, чем выйду за того, кто мне не мил! Мазарини пожал плечами, словно хотел сказать: "Все вы, наивные влюбленные девушки, рассуждаете таким образом". - Неужто ты всерьез воображаешь, Мария, что король женится на тебе? - прочувствованно вздохнул старый лицемер. - Он уже обещал мне это! – выпалила Манчини, задетая за живое в своих интересах. – И скоро будет просить позволения у матери! Кардинал ничего не сказал, только рассмеялся. Мария уловила в его хохоте оттенок снисходительной иронии, поэтому очень обозлилась. - Можно подумать, дядя, вы сами не мечтали увидеть свою племянницу на французском троне! Лицо кардинала, вероятно, было резиновым - только так можно было объяснить поразительную быстроту, с которой на нем сменяли друг друга выражения различных эмоций; вот и сейчас едкая усмешка уступила место суровой строгости. - Если бы это несчастье действительно имело место, - начал он, и Мария с удивлением обнаружила, что голос ее дяди может быть сухим и жестким, - то я, carina, задушил бы тебя собственными руками, чтобы освободить место для инфанты Марии-Терезии. Мазарини был непреклонен. Осознав это, его племянница внутренне сжалась. - Притворщик, - прошептала она. - Вовсе нет, - кардинал резко захлопнул папку с бумагами, лежавшую у него на коленях. – Я не мог бы устроить ваш брак, даже если бы и захотел. - Вы?! – Мария разразилась нервным смехом. – Всемогущий первый министр?! - Не так уж я и всесилен, как полагают наивные ветреные девицы вроде тебя. Существует понятие государственной необходимости, которую следует ставить превыше личных интересов. Ты знаешь, как относится к вашей любви королева-мать. Так вот, чтобы ввести тебя в курс дела, сообщаю: она созывала тайный совет парламента, чтобы выяснить, будет ли считаться законным брак, заключенный без ее дозволения. - И что? – Мария уперла кулаки в бедра, смотря на дядю очень вызывающе. - Нет, он не будет признан законным, - с расстановкой, по слогам произнес Мазарини. Глаза мадемуазель Манчини гневно полыхнули черным огнем. Кардинал медленно вылез из глубокого кресла и, подойдя к племяннице, ласково обнял ее за плечи. - Забудь эту страсть, Мария, не верь обещаниям молодости, все это пустое. Что имеет значение? Власть, богатство, знатность, положение в обществе. Я найду тебе мужа, обладающего всем этим с избытком, а дальше поступай, как вздумается, но не вступай в сделки с общепринятой моралью: общество этого не терпит. Мария гневно сбросила его руку со своего плеча. - Я не приемлю ваших советов! - Придет время, - спокойно ответил Мазарини, словно не замечая ее грубости, - и ты вспомнишь о них с признательностью. И наконец интриги кардинала, сулившего инфанту юному королю, увенчались успехом: видимость переговоров Мазарини с Савойским домом насчет женитьбы Людовика XIV на принцессе Маргарите заставила испанского короля дать согласие: он не хотел терять выгодного зятя. Дон Антонио Пиментелли был послан ко французскому двору, чтобы предложить Людовику XIV руку Марии-Терезии. Двор возвратился из Лиона в Париж. Город ликовал в предвкушении мира и женитьбы государя. Добрые парижане готовы были простить Мазарини его налоги и притеснения, лишь бы он принес спокойствие стране и супругу – королю. Итак, брак Людовика XIV с инфантой Марией-Терезией был делом решенным. Этого желали и королева-мать, и ее брат Филипп IV (а инфанта приходилась королю Франции кузиной). Чего желал монсеньор Джулио Мазарини, узнать не было никакой возможности, ибо на его лице не читалось ровно никаких эмоций. Когда пришла пора возвестить urbi et orbi о предстоящем союзе, среди всеобщего ликования несчастливы было только двое: Людовик XIV, будущий муж, и Мария Манчини, отвергнутая невеста. До печали последней никому не было дела. Добрый дядюшка подыскал подходящего супруга и ей: это был коннетабль Колонна, голубая кровь и белая кость итальянской знати. "Addio, Maria" ,- горестно шептал Людовик XIV, провожая возлюбленную в Бруаж и возвращаясь в объятия красавицы Олимпии Манчини. Впрочем, мы забыли еще об одном лице, чувствующем себя несчастным и обиженным судьбой: принц Конде, за которого так хлопотала госпожа де Шатильон, был милостиво прощен и возвращался во Францию. Это лишало его звания героя Фронды и ореола мученика. Кроме того, он вынужден был распустить свои войска. Правда, звонкие испанские дублоны весело позвякивали в его карманах. Ах, как ему хотелось снова, под громогласные звуки фанфар, подобно Александру в зените могущества, скакать на горячем боевом коне, с высоко поднятым маршальским жезлом в одной руке и обнаженным разящим лезвием - в другой! Как ему хотелось снова вдохнуть пьянящий воздух триумфа, победы над неприятелем! Только там, на поле битвы, чувствовал он себя владыкой мира, направляя мановением руки целые полки, верша судьбы… только там он пожинал лавры, увенчавшие дотоле Беллегарда и Бассомпьера, которых он превзошел, и мог начертать на гербе, подобно Людовику XIV, "Nec Pluribus impar" . А во Франции ожидал его незавидный удел придворного зеваки, вынужденного льстеца, скучающего от лености, сраженного ревматизмом от бездействия. Увы, до Фландрской кампании оставалось еще восемь лет, до Голландской войны – тринадцать. А какие честолюбивые замыслы лелеял он вначале на бивуачном раздолье, командующий силами испанцев, когда искал покровительства у одного монарха, чтобы остаться в душе преданным другому! Сколько раз ему казалось, что незримая рука Фортуны увенчает его миртом? С заключением мира все его надежды обращались в прах. Но именно сейчас грандиозные замыслы начали зарождаться в другой голове. Не тогда ли у Людовика XIV впервые мелькнула мысль о европейском могуществе, об испанском наследстве и несметном золоте американских колоний – мысль, оказавшаяся фатальной и приведшая в итоге страну на грань совершенного разорения?.. Но пока еще не пришло время Короля-Солнца, пока его голову не озарил золотой ореол величайшего из монархов Европы, едва не похищенный Вильгельмом Оранским; пока еще сапоги французских солдат не вытаптывали колосья на полях Фландрии, Эльзаса и Лотарингии; пока еще внук его не вступил на испанский престол; пока еще Людовика окружают выдающиеся деятели времен былой эпохи, а не добросовестные исполнители… пока еще Бог на стороне молодости, не отягощенной грузом ошибок и преступлений.
Mademoiselle: Глава 17 ФРЕЙЛИНА 26 августа 1660 года Людовик XIV въехал в Париж, возвратившись из Сен-Жан-де-Луза, где состоялось его бракосочетание и испанской инфантой. Королева Мария-Терезия милостиво улыбалась своим подданным, восседая в богато украшенной карете, продвигаясь ко дворцу среди цветов, под шум приветственных возгласов. Она была одних лет с королем, следовательно, ей почти исполнилось двадцать да года. Воспитанная в благоговейной тишине Эскуриала, она была бела и нежна, как лилия. Белокурые волосы, уложенные по испанской моде, обрамляли ее лицо, продолговатое, как и у всех Габсбургов; пухлые алые губы складывались в доброжелательную улыбку; словом, Мария-Терезия был довольно привлекательна. Королева совершенно не понимала по-французски, а большинство придворных дам не знали ее родного языка, что создавало значительный барьер. Таким образом, пока у нее не могло появиться сколько-нибудь близкой приятельницы среди француженок. Она могла быть полностью откровенна только со своей свекровью, Анной Австрийской, приходившейся ей родной теткой. Мария-Терезия была явно влюблена в своего супруга, что казалось нонсенсом большинству французов, но, увы, ее привязанность не могла побудить к соблюдению верности влюбчивого и легкомысленного короля, привыкшего к вниманию женщин. Он был неизменно вежлив и любезен с супругой, что не помешало ему по прибытии в Париж вернуться к Олимпии де Суассон, которую он, к негодованию обеих королев, назначил суперинтерданткой Марии-Терезии. Двор расцветал на глазах под лучами венценосного светила. Дворянство провинции, дотоле прозябавшее в неизвестности, слеталось на этот свет, исполненное честолюбивых надежд и стремлений. Каждый старался ухватить себе место под солнцем. Все заблистало роскошью сообразно вкусу Людовика XIV. Сам король, находившийся в то пору в расцвете своей молодости, был и вправду достоин именоваться центром этой вселенной. Он не был высок ростом, скорее наоборот, но каблуки и шляпа зрительно увеличивали его рост, как и манера держаться, исполненная достоинства и вместе с тем некоторой театральности. Волосы он имел густые, каштановые, лишь через несколько лет они поредели вследствие болезни, что заставило его прибегнуть к парику, превратив накладные локоны в один из символов той эпохи. Карие глаза смотрели властно – на подданных и мягко – на хорошеньких женщин. Черты лица его были довольно правильные, но сразу выдавали в нем потомка Бурбонов: нос крупный, с легкой горбинкой, но не орлиный, настоящий нос внука Генриха IV, кожа скорее смуглая и слегка рябовата после оспы, которой он переболел в детстве. Сильный и ловкий, король с удовольствием предавался различным физическим упражнениям, любил охотиться, и вместе с тем танцевал очень грациозно, был большим любителем вошедших в моду балетов на музыку Батиста Люлли, молодого музыканта, которого господин де Гиз привез из Рима несколько лет назад. Вполне естественно, взоры всех женщин были обращены на этого царственного юношу, такого блестящего, исполненного достоинств и, главное, склонного подаваться их чарам. Закружился хоровод празднеств и увеселений. Двор кочевал из Фонтенбло в Сен-Жермен. И среди этого беззаботного смеха, любовных интриг и праздного ничегонеделания умирал кардинал Мазарини, как дуб, источенный болезнью, распадается изнутри. Первые отметины смерти уже запечатлелись на его лице: черты заострились, глаза глубоко запали, волосы начали вылезать, сам он изменился до такой степени, что королева Анна, бывшая, как утверждали, его морганатической супругой, не могла сдержать слез. Но деятельный, живой, остро отточенный ум еще удерживал дух в его теле, хотя подагра мучила кардинала непереносимо. Даже на смертном одре он занимался устройством дел государственных. Так, был составлен проект бракосочетания младшего брата короля, Филиппа Анжуйского, с английской принцессой Генриеттой. Эта девочка, дочь Карла I, которому отрубили голову на эшафоте, выросла в мерзлых, неотапливаемых залах покинутого Лувра, забытая почти всеми, но теперь брат ее, Карл II Стюарт, возвратил себе потерянный престол и стал одним из могущественнейших государей Европы. С Англией следовало налаживать добрососедские отношения, чему и призван был способствовать этот брак. Заключив соглашение с Карлом, Мазарини скончался, словно это было его последнее деяние во благо государства, и долг свой он выполнил. В качестве свадебного подарка Людовик XIV даровал брату герцогство Орлеанское, освободившееся после смерти Гастона, его дяди. Это бракосочетание произвело сильное волнение среди дворянства, и особенно взбудоражило матерей, которые желали видеть своих дочек фрейлинами новоиспеченной герцогини Орлеанской. Но мест было всего двенадцать, а желающих – несколько сотен, поэтому можно легко представить, какие склоки, какие козни и интриги разгорались по этому поводу. В конце концов имена счастливиц были оглашены. В их числе оказалась и Элен де Шатильон, мать которой, пользуясь связями, вырвала-таки долгожданный патент на должность фрейлины из рук соперниц. Бракосочетание состоялось 31 марта 1661 года в церкви Пале-Рояля, в кругу немногих избранных. После этого королю был представлен новый двор герцога и герцогини Орлеанских. Элен ожидала этого дня с чрезвычайным вощением. Не то чтобы она никогда не блистала в свете, но должность фрейлины невестки короля – совсем другое дело! Лучший парижский портной израсходовал на ее платье полсотни метров светло-зеленого муара, отделанного серебристыми кружевами. Мадемуазель де Шатильон была неподражаема. И вот теперь она оказалась в толпе молодых девиц, ожидающих представления государю и молодым супругам. Некоторых, как холодноватую и светскую госпожу де Лафайет или роскошную блондинку Атенаис де Тонне-Шарант, она хорошо знала, другие были ей незнакомы, но появление среди них мадемуазель Шале, "почти невесты" графа де Гиша, заставило ее почувствовать укол ревности, там более, что прекрасный Арман, предмет ее вожделений, слонялся где-то неподалеку. Элен пробралась к нему среди толпы и фамильярно ухватила за локоть. Граф обернулся, но лицо его не выразило ни радости, ни оживления, ни других эмоций. Казалось, он был невменяем. - Эй, - Шатильон постучала по его рукаву кончиком веера. – Вы здесь? Взгляд де Гиша стал немного рассеянным. - А, это вы, мадемуазель, - молвил он медленно, почти машинально. – Рад встрече. Элен с подозрением проследила за направлением его взгляда, но мадемуазель Шале находилась совершенно в другой стороне зала; более того, с ней беседовал совершенно потрясающий блондин шести футов росту, одетый богаче всех присутствующих, включая короля. На это зрелище следовало полюбоваться. - Кто это? - поинтересовалась она с оживлением. Арман обернулся, взгляд его стал злым. - Герцог Бэкингем, - сухо, с явно выраженной неприязнью ответствовал он. - Можно подумать, вы хотите его убить, - усмехнулась Шатильон. – Не переживайте, не съест он вашу Шале. Де Гиш досадливо махнул рукой. - Ах, да при чем тут эта девица…- рассеянно молвил он. От его былой веселости и донжуанства не осталось и следа, что весьма насторожило фрейлину. Она взяла графа за руку. - Арман, вы так переменились с тех пор, как уехали в Гавр встречать принцессу. Модно подумать, вас подменили там. - Простите, - граф, казалось, не слышал ее слов. – Мне надо отлучиться. Он высвободился и направился к блестящей группе, окружавшей герцогиню Орлеанскую. С другой стороны зала к этой же точке устремился герцог Бэкингем. Генриетта Орлеанская беседовала с королем. Тот казался совершенно очарованным ее внешностью и обхождением. В самом деле, бутон распустился, скромная сирота превратилась в принцессу. В свои семнадцать лет она была восхитительно хороша. Каштановые локоны обрамляли ее лицо, щеки – румянец на перламутре, блестящие карие глаза смотрели кротко и в то же время игриво. Она благоухала, как цветок, пьянила, как вино… но вряд ли это могло воспламенить сердце ее мужа, герцога Орлеанского. Да, принц расточал комплименты красоте и изяществу супруги, но все знали: не в пример своему брату, он не испытывает склонности к женщинам. Повсюду его сопровождали юные красавцы, разодетые в пух и прах, точно миньоны Генриха III, а самыми закадычными его друзьями были граф де Гиш и шевалье де Лоррен. Шатильон и не пыталась постичь суть взаимоотношений Армана с герцогом Орлеанским, ей вполне достаточно было того, что он одаривает ее своим вниманием. А вот к женщинам она ревновала неимоверно. Принц был мал ростом, еще ниже своего брата-короля. Черноволосый, темноглазый, он одевался с изысканной роскошью и очень следил за своей внешностью, вследствие чего заслужил славу первого щеголя и модника Парижа, чем очень гордился. Изнеженный и женоподобный, он составлял странный контраст со своим царственным братом, воплощавшим в себе мужественность. Шевалье Филипп де Лоррен-Арманьян, всюду сопровождавший принца, сын вице-короля Каталонии и рыцарь Мальтийского ордена, был дивно хорош собой – высокий, стройный блондин с прозрачно-голубыми глазами. Увы, несмотря на свою молодость (а ему было не более восемнадцать лет), он уже был так же порочен, как и красив, и, без сомнения, являлся злым гением принца, нашептывая ему на ухо разнообразные гадости и управляя герцогом посредством извращенного чувства, которое тот к нему испытывал. Несомненно, что именно влияние Лоррена привело в конечном счете к охлаждению между супругами. Пока же молодая жена была в фаворе у своего супруга, можно даже сказать, что он был в нее влюблен – если только принц мог испытывать подобное чувство по отношению к женщине. Генриетта обворожительно улыбалась обоим – и мужу, и деверю, настроение которого все улучшалось. И ни взгляда – остальным обожателям, которых вокруг нее столпилось о-го-го сколько, даже герцог Бэкингем в их числе, и… ой! Только не это! Неужели Арман тоже попал под действие ее чар?! Внутри Элен зрел плод подозрения. Но, по счастью, вскоре принц и принцесса удалились в опочивальню, заставив несчастных поклонников кусать локти от досады.
Mademoiselle: Глава 18 ОБЕД ЕГО АВГУСТЕЙШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛЮДОВИКА XIV, КОРОЛЯ ФРАНЦИИ В зале было душно и шумно. Свет свечей искрился в хрустале гигантских люстр, подвешенных под потолком, и в высоких граненых бокалах, наполненных рейнским и анжуйским винами. Между столами сновали услужливые лакеи, разносившие на серебряных подносах фаршированных фазанов и куропаток, аппетитно поджаренных поросят с хрустящей корочкой. В дверном проеме показалась странная процессия: два гвардейца, несущие блюдо с соблазнительно дымящимся мясом; за ними тянулся длинный шлейф придворных; и, в завершение, еще пара стражников. Так Его величеству подавали говядину. Элен поначалу очень робела среди этой блестящей, подвижной, суетящейся толпы, но доблестно скрывала свое замешательство. Маленький паж предложил ей блюдо с фруктами. Она выбрала персик. Когда Элен уже собиралось проскользнуть к столу фрейлин, перед ней возник Пегилен де Лозен, ловкий юноша родом из Гаскони и, кстати, родственник маршала де Граммона, ходивший у короля в любимчиках. Он раскланялся и сообщил, что послан препроводить ее к столу короля. Еще одна привилегия, корой она обязана своей матери. Шатильон искоса взглянула в сторону остальных фрейлин: вот-вот лопнут от зависти! Не помня себя от счастья, она опустилась на стул, игнорируя ревнивую мину Олимпии де Суассон, ее соседки слева. По правую руку от нее сидел кавалер в крупно завитом парике. Он был довольно красив, но неопределенная, странная улыбка змея-искусителя придавала его лицу оттенок ядовитой иронии, что оттолкнуло Элен. Его величество приступил к обеду. Пред ним рядами стояли блюда: эскалоп из утиной печени, заливное из языка, копченый окорок под соусом из белых грибов, оленина с пряностями, обложенная каперсами и оливками, дюжина различных видов салатов и, в завершение, массивный розовый лосось. Разделавшись с утиной грудинкой в желе из портвейна, король принялся за гигантский омлет, запивая его вином с Мадейры. Он жевал неспешно и вдумчиво, смакуя каждый кусок, явно наслаждаясь моментом. Все благоговейно смотрели в рот Его величеству. Когда Людовик XIV перешел к десерту (лучше не перечислять), придворные жадно набросились на еду. Элен как раз дожевывала ломтик жареного бараньего ребрышка с розмарином, овощами и острым соусом, когда почувствовала, что сосед справа прижимается коленом к ее ноге. Кусок встал у нее поперек горла. Едва не закашлявшись, она отпила глоток легкого вина – стало легче. Тогда в возмущении Шатильон изо всех сил пнула нахала под столом кончиком туфли. Кавалеру пришлось употребить всю выдержку, чтобы не взвыть от боли. Элен мило улыбнулась куску страсбургского пирога. Через четверть часа на столе царило опустошение. Возвышались кучки объедков и обглоданных костей. Король, воздав должное кулинарному искусству своих поваров, тяжело вздохнул, как насытившийся человек, встал и направился в свои покои. Мадемуазель де Шатильон также поднялась с места, расправила юбки и отправилась разыскивать графа де Гиша. Предмет ее воздыханий в последнее время был не то что холоден – безразличен, день ото дня становилась все очевидней его страсть к принцессе Орлеанской, вспыхнувшая внезапно и необоримо, как пламя. Это весьма уязвляло самолюбие мадемуазель де Шатильон. Ее утешало лишь то обстоятельство, что, будучи фрейлиной принцессы, она имела удовольствие лицезреть графа ежедневно. Элен уже свыклась с обществом других фрейлин, их характерами, нравами, даже успела завести подруг – не таких близких, конечно, чтобы можно было делиться с ними сокровенными тайнами, как с Авророй, но вполне подходящих для того, чтобы составить компанию в часы развлечений или посплетничать на досуге. В этом отношении ей наиболее импонировала Ора де Монтале, привлекательная особа лет восемнадцати – девятнадцати, темноволосая и черноглазая, искренне желавшая порвать с обидным прошлым провинциалки. Но окончательному сближению девушек препятствовал тот факт, что Монтале уже имела лучшую подругу в лице шестнадцатилетней Луизы де Лавальер, маловыразительной блондинки, белой, как снег, и кроткой, как овечка. Элен поначалу вообще не выделяла ее среди других фрейлин. Лавальер всегда держалась незаметно, молчаливо, она словно избегала забав и увеселений, одевалась без намека на претенциозность, и Шатильон мысленно окрестила ее "туренской монашкой" (говорили, что она родом из Тура, как и Монтале). Холодноватая и светская Мари де Лафайет, старше остальных фрейлин, и беспечная Креки также не вызывали желания сойтись с ними поближе, остальные фрейлины, кроме девицы Тонне-Шарант, казались точными копиями друг друга. Что касается Атенаис де Тонне-Шарант, происходившей из знатной фамилии Мортемаров, она ничем не уступала Шатильон – ни благородством происхождения, ни красотой, ни воспитанием, ни остротой ума и изяществом манер, а, следовательно, взаимное чувство соперничества разделяло фрейлин. Атенаис имела обожателей в лице двух маркизов – Нуармутье и Монтеспана, и никак не могла сделать выбор между ними. Элен не желала отставать от нее в этом отношении. Но Арман де Гиш никак не мог сгодиться на роль трофея, слишком непостоянен и независим был его нрав. Задушевный друг герцога Орлеанского, он был слишком самодоволен, чтобы уделять Шатильон особенное внимание; раньше она думала о нем, как о легком и беззаботном Зефире, вольном, как любой из ветров, ночевать там, где вздумается, а то и вовсе парить на свободе. Появление герцогини Орлеанской совершенно изменило его натуру, но отношение графа к Шатильон оставалось прежним: ей следовало завоевывать его ежедневно, ежечасно, без всякой надежды на успех… и, кто знает, быть может, именно ревность придавала особую остроту их отношениям. Здесь же, при дворе, Элен вновь встретилась с Раулем де Бражелоном. Молодой человек состоял теперь в свите короля, но, как показалось Элен, совершенно не изменился за последние три года. Она поневоле вспомнила об Авроре, сменившей не так давно уединение монастыря на тусклый свет провинции (по собственной воле! – ужасалась Элен), и часть благорасположения, которое фрейлина испытывала к подруге, она перенесла на персону ее возлюбленного, тем более, что он был весьма симпатичен ей (в частности, как лучший друг графа де Гиша). Она надеялась воздействовать на Армана посредством его приятеля ("облагоразумить", по ее собственному выражению), и советы, которые она подавала, были очень дельными. В этот раз, обеспокоенная сложившейся ситуацией, она разыскала Бражелона сама. - Грозовые тучи собираются, - говорила она Раулю. – Герцог Орлеанский ревнует жену даже к подолу чужого плаща. Вы слышали о сцене, разыгравшейся сегодня, виконт? - Какие-то отрывочные фразы, сударыня. Но какое отношение имеет де Гиш ко всему этому? - Уверяю, самое непосредственное. Этим утром, после завтрака, в комнатах принцессы происходило то же, что и обычно: смех, веселье, танцы… Позвали музыкантов. Ее высочество самозабвенно отплясывала сарабанду с де Гишем; граф преклоняет колено, как испанский идальго, герцогиня кружится подле него… и в этот самый момент двери распахиваются, и на пороге возникает разгневанный муж, разъяренный скорее тем, что это веселье устраивается без него, чем присутствием постороннего мужчины, тем более, что к Гишу принц относится ласково. - Чересчур ласково, я бы сказал. - Теперь это уже не факт. - Что вы имеете в виду, сударыня? - Наш принц недальновиден, попросту близорук в том, что касается подобных вещей, но кое-кто позаботился о том, чтобы открыть ему глаза. - Шевалье де Лоррен, - молвил Рауль с легким кивком, не спрашивая, а утверждая. - Несносный тип. - Вы тоже так полагаете, мадемуазель? - А как, по-вашему, женщина должна относиться к мужчине, который испорчен по итальянскому образцу? – вопросом на вопрос ответила Элен. Рауль был явно смущен ее откровенностью. - Да не краснейте вы, как невинная девица, виконт!.. Уверяю вас, граф в величайшей опасности: Лоррен настроил принца против него, и герцог устроил жене кошмарную сцену ревности. Принцесса даже не оправдывалась. Затем Филипп, по обычаю всех слабовольных мужей, побежал жаловаться: вначале к матери, затем к своему братцу, королю. Его величество воспринял все слишком близко к сердцу, он отправился распекать виновницу волнений, только вместо ссоры у них вышло нечто, более напоминающее… - Элен понизила голос, - …любовную сцену. - Ничего себе! - Да, причем принцесса грозилась вернуться в Англию, король умолял ее отказаться от этого намерения, причем весьма ласково; тогда герцогиня разрыдалась, сетуя на гипертрофированную ревность супруга, а Его величество внимал ее речам с искренним сочувствием… Так что герцог Орлеанский своей выходкой добился лишь того, что сам же и остался в дураках, однако граф де Гиш к его положению обманутого мужа никакого отношения не имеет. - Но он находится в опасности, - обеспокоено заметил Рауль. - В очень серьезной. Я слышала, - Элен понизила голос до полушепота, - король хочет подвергнуть его опале, чтобы успокоить ревность Филиппа. - Это надо предотвратить. - Через час – репетиция балета, граф непременно явится туда, чтобы лицезреть свое божество; это может оказаться последней каплей, способной переполнить чашу терпения Его величества. Наш государь себе на уме, вы знаете. Вы человек рассудительный, виконт, отговорите Армана от опасного шага. Пусть он уедет куда-нибудь, в крайнем случае, не выходит из дома… Граф безрассуден, беспечен, безогляден… вы знаете все его недостатки. - Я сделаю все возможное, чтобы отговорить его, сударыня. - И невозможное тоже? - Да. Но вам следовало добавить к списку недостатков нашего друга еще один – феноменальное упрямство. - Это меня и пугает… Ну, ступайте, виконт. Я боюсь, как бы уже не было слишком поздно. Но то, чего так страшилась мадемуазель де Шатильон, все-таки произошло: то ли из врожденного чувства противоречия, но, скорее всего, не в силах устоять перед соблазном увидеть принцессу, де Гиш заявился на репетицию, невзирая на уговоры Рауля, сияющий, как звезда. Более того, он имел неосторожность посмотреть на принцессу чересчур нежно. Это не укрылось от бдительного ока короля, и гром не замедлил разразиться над головой безумца: граф был сослан и подвергнут остракизму. Убитый отчаянием, он бежал прочь, а все шарахались от него, как от чумного, и мадемуазель де Шатильон в отчаянии вцепилась в свои чудесные янтарные волосы.
Mademoiselle: Глава 19 ТАЙНЫ ПАРКА ФОНТЕНБЛО Двор отдыхал и резвился на лоне природы. Вечера в замке Фонтенбло были великолепны. Король устраивал прогулки вдоль иллюминированных берегов канала. Свежий воздух, лепет листвы, мерное жужжание фонтанов не могли остудить жар пылких сердец. Наоборот, эта сладостная музыка природы наводила на мысль о неизбежности любви. А королевой этих праздников неизменно была герцогиня Орлеанская. Узы взаимной симпатии, связавшие ее с королем, крепли день ото дня. Людовик находил столько очарования в этом юном создании, что готов уже был забыть о своем супружеском долге, о светских приличиях, о возможном выговоре со стороны королевы-матери, обо всем, разумеется, за исключением дел государственной важности. А Генриетта, тщеславию которой неимоверно льстило внимание короля, ощущала себя солнцем в зените. Былые поклонники стали ей неинтересны. Бэкингем был отослан по настоянию ревнивого принца, де Гиш прозябал в провинции, но это нисколько не омрачало радужного настроения Генриетты. И граф, и герцог казались ей ничтожными в сравнении с королем Франции. Этим вечером король и принцесса опять прогуливались по парку. Кроме них, в открытом экипаже находились также фрейлины Шатильон, Монтале и Лавальер. Из-за деревьев доносились музыка и раскаты смеха: принц забавлялся со своими дворянами, которые соревновались в плавании от одного берега канала до другого, даже не снимая парадных одеяний. Король, увлеченный разговором с принцессой, склонен был не обращать внимания на эту выходку брата. Шатильон, нисколько не смущенная присутствием Людовика XIV, переговаривалась с Монтале; Луиза де Лавальер испуганно забилась в дальний угол кареты и взволнованно дышала. Это не удивило Элен: ей казалось, что Лавальер до сих пор не может освоиться с шумной суетой двора, чрезмерно громкий смех является отравой для ее слуха, а яркие краски и пышная роскошь придворных одеяний режут ей глаз. Сама Луиза одевалась весьма скромно, не столько из-за недостатка средств, сколько из врожденного стремления не выделяться. Элен никогда не слышала, чтобы Лавальер завязала интрижку с кем-нибудь из придворных кавалеров, она казалась воплощением добродетели. Впрочем, один из придворных уже довольно долго следовал за каретой, не отрывая глаз от Лавальер; время от времени Луиза и сама несмело оборачивалась в его сторону. Это весьма позабавило Элен, и она произнесла тоном суровой наставницы, склоняясь к уху фрейлины: - Не объясните ли, сударыня, по какой такой причине виконт де Бражелон вот уже полчаса преследует вас влюбленным взглядом. Лавальер растерянно пролепетала: - Но ведь он мой жених, сударыня… Мы знаем друг друга с самого детства. Элен поперхнулась смешком. Укус не удался. "Ума не приложу, - рассудила она, пожимая плечами, - что Бражелон нашел в этой несчастной овечке. Впрочем, он может спать спокойно: никто другой на нее не покусится…" От мыслей о Лавальер ее отвлекла сцена, разыгрывавшаяся прямо у нее перед глазами: Людовик XIV, склонившийся к уху Генриетты, нашептывал ей очередную любезность, рука принцессы трепетала в его ладони. Оба казались смущенными, но очень довольными сложившейся ситуацией. Элен толкнула Монтале локтем в бок; Ора повторила тот же жест в отношении Лавальер. Луиза покраснела, как вареный рак, и выронила веер. - Удивительно прекрасная погода сегодня, - нарочито громко молвила Шатильон, ни к кому не обращаясь. Это позволило ей отвлечь внимание публики от молодой пары, и посему несколько нежных слов, обращенных Людовиком к Генриетте, никем не были услышаны, за исключением разве что Лавальер, которая покраснела еще больше и сделала вид, что поглощена созерцанием пейзажа. У Элен был свой расчет: пока король увлечен своей невесткой, де Гишу ничего не светит, а, следовательно, он будет принадлежать только ей, ей одной безраздельно. Не раздумывая, она последовала бы за графом в изгнание, чтобы его "утешить", но должность фрейлины удерживала ее при дворе. Прогулка закончилась далеко за полночь. - Что же король сказал принцессе? – допытывались Монтале и Шатильон у Луизы, но Лавальер лишь промямлила нечто нечленораздельное, и больше ничего от нее не смогли добиться. Вечером другого дня должен был состояться балет, репетициями которого двор был увлечен уже несколько недель, причем Людовик XIV изображал Весну , а герцогиня Орлеанская была Помоной. Действие разыгрывалось на открытой сцене прямо под широко раскинутым пологом ветвей. Балет состоял из нескольких последовательных выходов. Под громогласные аплодисменты зрителей сиятельные танцоры манерно и несколько неуклюже выделывали па и антраша. Король в своей пасторали был величественен и театрален, принцесса являлась воплощением соблазна. Но вот по толпе приглашенных прокатился шумный вздох: на сцене возник граф де Гиш, которого здесь в принципе быть не могло, учитывая немилость, в которой она находился у Его величества. Во взгляде графа светился дерзкий вызов. Исполняя партию, он приблизился к принцессе, но та и бровью не повела, а король был попросту беспечен. Такое невнимание по отношению к графу доказывало, что его уже не воспринимали как досадную помеху. Элен, которой досталась роль пастушки, в один из моментов действий оказалась подле графа и воспользовалась этим случаем, чтобы прошептать: - Безумный! Де Гиш ответил ей тяжким вздохом: видно, он ожидал совсем не такого приема. Его плечи поникли, взгляд померк, и вскоре он вообще куда-то испарился. Лишь через четверть часа, после окончания балета, Элен представилась возможность отправиться на его поиски. Тщетно: граф был неуловим. Тогда Элен решила присоединиться к Монтале и Тонне-Шарант, но те исчезли неизвестно куда, и ей удалось разыскать только фрейлин Креки и Лафайет, бродивших по цветнику. Все три затеяли бурное обсуждение событий сегодняшнего вечера, балета, а также возможных его последствий. - Как неосторожен господин де Гиш! – верещала впечатлительная Креки. – Нарушить волю короля! Он, верно, совсем обезумел! - Но мне показалось, Его величество был весьма снисходителен, - заметила рассудительная госпожа де Лафайет. – И граф вправе надеяться на прощение. В конце концов, не появись он вовремя, была бы сорвана одна из лучших партий принцессы. - О да, партия равнодушия и неприступности, - мстительно подхватила Элен. – Она совсем заморозила беднягу. Если он и теперь не откажется от своего безнадежного чувства, его с полным основанием можно будет упрекнуть в глупости. - Это точно, - согласилась Креки. – Теперь нашему Арману ничего не светит. Такой всемогущий соперник! Мадам де Лафайет, как более старшая и предусмотрительная, обернулась по сторонам и поспешно приложила палец к губам: - Будьте осторожны в своих высказываниях! Креки беззаботно пожала плечами: - Кому придет в голову подслушивать нас здесь? А я лично думаю, что, помимо графа де Гиша, в этой истории отыщется еще пара недовольных? Королева и принц, и… - Тише! – оборвала ее Шатильон. – Сюда идут! Она схватила фрейлину за руку, словно пыталась удержать от непростительных слов. Лафайет опасливо оглянулась по сторонам. В самом деле, неподалеку раздался шум раздвигаемых ветвей, а затем послышались чьи-то легкие шаги. Из тьмы ночного парка материализовалась фигура молодого человека. - Ах, это вы, господин де Бражелон! – с облегчением воскликнула Элен. - Как мило с вашей стороны составить нам компанию! - Надеюсь, я не помешал вашей беседе, сударыни? - О нет,- Элен фамильярно взяла его под локоть. – А вы не видели где-нибудь поблизости графа де Гиша, нашего приятеля? Молодой человек замялся. - Я не знаю, где теперь граф, - наконец произнес он. - Вероятно, где-то в парке. В это самое время пылкий Арман изливал свою страсть Генриетте Английской. - Он внушает нам опасения, не так ли, Креки? – продолжала Элен. – В самом деле, пойти против воли короля… Только заступничество маршала Граммона может выручить его. Рауль печально вздохнул. - Вы правы, сударыня. Они поравнялись с одним из перекрестков, и здесь столкнулись с Лозеном и Монтеспаном, двумя гасконцами. Дворяне завязали с дамами оживленный разговор. Воспользовавшись этим, Элен увлекла Бражелона на одну из боковых дорожек. - Мне поручили передать вам тысячу приветов, - начала она, как только они удалились от остальных на значительное расстояние. Рауль смущенно улыбнулся. - От кого, мадемуазель? - А вы не догадываетесь? – лукаво усмехнулась Элен. - От нашей общей подруги. Признайтесь, виконт, вы и сами подумали о ней! - Это правда, - сознался Рауль, краснея. – Ну, и как она? - Аврора? Вернулась в свое поместье. Имейте в виду, - добавила фрейлина со смехом, – она все еще не замужем, так что у вас остается шанс передумать. Рауль еще больше залился краской, но ничего не ответил. Элен продолжала, нисколько не смущаясь: - Знаете, меня тянет на откровенность сегодня, и вот что я вам скажу, виконт: при всем желании не могу одобрить вашего выбора. Эта Лавальер… Вероятно, в определенном смысле она недурна… но вы не пара, осмелюсь заметить. Более того: у вас плохой вкус. Я не прошу извинить мою бестактность, по крайней мере, я искренна, как никто другой. Ну вот, сейчас вы можете обидеться и уйти. Рауль остановился. - Сердцу не прикажешь, мадемуазель, - молвил он спокойно. – Вероятно, кого-то и не устраивает мой выбор. Но, во всяком случае, сам я им вполне доволен. - Опасаетесь, что женщину привлекательнее, чем Лавальер, у вас может увести другой? – поинтересовалась Элен с откровенной иронией. Рауль ответил ей недоуменным взглядом. - Вовсе нет. Я просто ее люблю, - спокойно отвечал он. Насмешка на лице Элен сменилась серьезностью. - Это другое дело. В сущности, этой Лавальер можно только позавидовать, если на ней действительно собирается жениться такой человек, как вы. - Я собираюсь, но… - виконт замолчал на полуслове. - Что такое? - Когда граф де Ла Фер обратился к королю за разрешением на мой брак, его величество ответил отказом. - С чего бы это? – вопросила Элен с нескрываемым удивлением. Рауль замялся. - Он счел, что Луиза… недостаточно богата, знатна… и красива. Шатильон расхохоталась. - Ну надо же, какая наблюдательность! Право, нашему государю не откажешь в здравом смысле. Ха-ха-ха… Простите, виконт, у меня и в мыслях не было обидеть вас, но… Вас что-то беспокоит? Он отвечал нехотя, Элен чуть ли не силой приходилось вытягивать из него каждое слово. - Не знаю, сударыня… Право, не знаю. Долгие годы, вдали от нее, я грезил о счастье единения с ней… И теперь, когда счастье так возможно, так близко, уж не знаю почему, но мне кажется, что вот-вот он растает, как туман, прямо в моих руках… - Вы сомневаетесь в Лавальер? - О нет, что вы, - молвил Рауль почти с ужасом. – Я знаю Луизу, она совершеннейшая из женщин… простите, что говорю так… но мне и в голову не пришло бы усомниться в ней. - Тогда вы сомневаетесь в себе? Одного взгляда Рауля, прямого и открытого, хватило, чтобы развеять подозрения Элен. Она ощутила некую извращенную зависть к Лавальер. - Ваше чувство отдает идеализмом. - Быть может. - Вы не задумывались над тем, что это может быть не любовь, а привычка? - Это любовь, сударыня, которая стала неотъемлемой частью меня самого. - Но если не Лавальер, не вы сами, то что же вас тревожит? Рауль покачал головой. - Не знаю. Не могу понять. Возможно, само это место… Сам этот воздух… Вы знаете, о чем я. Рауль помолчал. Несколько минут они шли молча, как вдруг из кустов на них вылетела Тонне-Шарант, запыхавшаяся, возбужденная. Ее лицо выражало непреодолимое желание разгласить страшную тайну. Она схватила Элен за руку и увлекла по направлению к замку, не вдаваясь в дальнейшие разъяснения. Через несколько минут, окончательно удалившись от цветника и оказавшись на берегу большого канала, они остановились. Атенаис откинула капюшон, бросавший тень на ее лицо. - Случилось что-то грандиозное? – поинтересовалась Элен. - А то, милая моя, - молвила Тонне-Шарант торжественно. – Два часа назад, под Королевским дубом, наша смиренница Лавальер, наша кроткая овечка во всеуслышание призналась в страстной любви к королю… и он это слышал!
Mademoiselle: Глава 20 ДОГОВОР Это известие произвело при дворе эффект разорвавшейся бомбы. Сплетни распространяются быстро. Все грозило встать с ног на голову. Король самодовольно усмехался. Генриетта хранила невозмутимость. Лавальер сгорала со стыда: ее признание, которое следовало хранить в глубокой тайне, стало достоянием и короля, и общественности. Более того, к концу следующего дня у всех на устах была новость, что страсть Лавальер взаимна. Возможность того, что король полюбит фрейлину жены своего брата, незначительную и малопривлекательную, казалась нулевой. Многие даже предполагали, что несчастная Луиза – лишь ширма, призванная оградить страсть Его величества (читай - принцессу) от нападок обеих королев. Так и было в действительности, но… Случилось невероятное: оказавшись подле Лавальер, натуры чистой, неиспорченной, искренней, король так же быстро воспламенился от огня, который сам же и пробудил в душе семнадцатилетней фрейлины. Следствием этого стало резкое охлаждение его отношений с принцессой, охваченной ревностью, сближение Генриетты с графом де Гишем (Элен была в ярости), а виконт де Бражелон, не осведомленный совершенно ни о чем, был отправлен Людовиком с дипломатической миссией ко двору Карла II. Последнее обстоятельство развязывало руки королю, и он незамедлительно приступил к решительным действиям с азартом и безоглядностью, свойственными разве что ослепленному страстью мальчишке, но никак не повелителю Франции. Сразу же нашлись предприимчивые личности, готовые услужить его величеству в установлении отношений с Луизой, которую принцесса бдительно оберегала от посягательств Людовика XIV. В числе этих людей были граф де Сент-Эньян, первый камергер Его величества, Ора де Монтале, в качестве подруги имевшая доступ к Лавальер в любое время суток, и ее приятель, некий Маликорн. Людовику XIV предстояло вступить в изнурительную борьбу с Генриеттой, уязвленную гордость которой он сам же и задел, ибо она любила в нем лишь короля Франции. Но, пренебрегая принцессой королевской крови ради ее ничтожной фрейлины, он становился в глазах Генриетты не более, чем обычным неверным любовником, в обращении с которым можно позволить себе и хитрость, и коварство, и насмешку. Ко всем прочим неприятностям принцессы добавились еще и козни, которые плел против нее шевалье де Лоррен, фаворит ее мужа, в содружестве с маркизом де Вардом, ненависть которого она имела неосторожность разжечь. При таких обстоятельствах любовь Армана де Гиша служила лишь обвинением против нее. Как истинный рыцарь, граф встал на защиту дамы своего сердца. Пытаясь оградить ее от злословия, он затеял дуэль с Вардом, но на сей раз Фортуна отвернулась от него: пистолетным выстрелом графу раздробило кисть руки и задело грудь. Бездыханный и беспамятный, он лежал в лихорадке. Это несчастье возбудило жалость в сердцах многих дам. Что касается герцогини Орлеанской, то она, осведомленная об истинной подоплеке поединка, окончательно уверилась в искренности чувств Армана и решила одарить его своей благосклонностью. Невзирая на риск быть узнанной, она посетила де Гиша, пребывающего на грани жизни и смерти. В числе сочувствующих графу, само собой, была и мадемуазель де Шатильон. Известие о его ранении повергло фрейлину в состояние глубокого шока. Она добровольно взяла на себя роль сиделки и долгие часы проводила у изголовья больного, даже не опасаясь сплетен по этому поводу. Ее миловидное лицо было первым, которое де Гиш увидал, вынырнув из беспамятства, и в этот момент оно показалось ему светлым образом ангела. Правда, благоухающие уста коснулись его губ с пылкостью, несвойственной беспорочным небесным созданиям, но графа это нисколько не опечалило. Скорее наоборот. Батальон женщин прилагал неимоверные усилия для его выздоровления, и Арман быстро пошел на поправку. Все тайное рано или поздно становится явным: как ни старался Людовик сохранить в секрете свои свидания с Лавальер, Генриетта Орлеанская путем подкупа проведала обо всем. Положение становилось невыноносимым для нее: позволить какой-то бесстыднице (одно из самых мягких выражений) крутить амуры с королем в ее собственном доме! Это оскорбление было непосильным для самолюбия принцессы царствующего дома. Хуже всего было то, что Людовик XIV запретил ей исключать Лавальер из числа своих фрейлин или хоть как-то высказывать свое неудовлетворение. Тогда Генриетта прибегла к последнему решительному средству: письмом к Карлу II, своему брату, она вызвала Бражелона в надежде, что он, пользуясь правами жениха Лавальер, каким-либо образом повлияет на создавшуюся ситуацию. Измена возлюбленной непереносима для того, кто испытывает по-настоящему глубокие чувства; отчаяние может ослепить и подтолкнуть на самые безрассудные действия. Не имея возможности выяснить отношения с королем, истинным виновником своего несчастья, Рауль вызвал на дуэль графа де Сент-Эньяна, повинного в сводничестве (именно в его комнатах тайно встречались Людовик и Луиза). Это обстоятельство, к несчастью, стало известно королю, причем до того, как дуэль состоялась как свершившийся факт, а поскольку поединки карались в судебном порядке, король усмотрел в этом отличную возможность свести счеты с женихом Лавальер, к которому (надо признаться, не без основания) испытывал чувство ревности. И, как нарочно, именно в этот момент граф де Ла Фер явился требовать аудиенции, на которой без особых околичностей высказал юному монарху все, что думает о его аморальном поведении; вероятно, сам Рауль не смог бы выразиться полнее. Разрыв был окончательным, и вечером того же дня отец и сын уехали в Блуа, ибо пребывание в Париже стало для обоих непереносимым. Между тем граф де Гиш, почти излечившийся от раны телесной, страдал душевно: на протяжении целой недели после его выздоровления, когда он впервые после долгого перерыва появился при дворе, принцесса Орлеанская не давала о себе знать. Словно и не было той сцены в его алькове, когда, изнемогающий от бреда, он смутно осознал ее присутствие, ощутил прикосновение холодных, как лед, пальцев… словно это призрак явился ему, мечущемуся в лихорадке… Конечно, сейчас он видел ее в салонах, но взгляд Генриетты (из осторожности или по ветрености ее натуры, думал Арман) не выражал в отношении него ровно никаких эмоций, и мадемуазель де Монтале, которую принцесса избрала поверенной в сердечных делах, тоже сторонилась графа. Как и любой влюбленный, мучимый неуверенностью, бедняга де Гиш был подвержен резким перепадам настроения, а в последние дни оно, как стрелка барометра, указывающего дурную погоду, неуклонно падало вниз, и граф готов был в клочья растерзать первого встречного, в особенности насмешника или лицемера. Следует ли удивляться тому, что он встретил мадемуазель де Шатильон столь нелюбезно? - Можно подумать, вы собираетесь укусить меня, Арман, - надула губки Элен, почти готовая обидеться не на шутку. – Это что, болезнь вымотала ваши нервы? Де Гиш нетерпеливо встряхнул головой, отбрасывая назад волосы. - Можно подумать, вы сами не догадываетесь о причинах моего дурного настроения, - бросил он в сильном раздражении. Элен остановилась перед ним, уперев кулаки в бедра, и заявила с вызовом: - Осмелюсь заметить, вы сами повинны в этом, Арман: вместо того, чтобы тратить свои душевные силы на нечто, сколь недостижимое, столь и непостоянное, лучше бы вы обратили внимание на женщину, которая стоит перед вами и, между прочим, ни в чем не уступает той, другой. Де Гиш поднял голову с некоторым интересом: он не ожидал от фрейлины такой прыти. - Что вы имеете в виду, Элен? – поинтересовался он, прищуриваясь. - Все вы, мужчины, одинаковы, - Шатильон небрежно махнула рукой. – Стремитесь куда-то, словно родная земля жжет вам пятки, стремитесь заполучить некий вожделенный идеал, и не замечаете, что лучшее из сокровищ находится у вас под носом. Само собой, оно слишком близко, оттого и неинтересно. Де Гиш опустил взгляд с лица Элен на ее грудь, соблазнительно обнаженную в глубоком вырезе декольте. - Отчего же, - возразил он неспешно. – Интересно, и даже очень. Фрейлина перехватила его взгляд и произнесла не без самодовольства: - Пошляк! Арман искренне удивился: - Я? Разве я произнес что-нибудь неприличное? - Произнесли или подумали – не все ли равно? - Полноте, - возразил граф, - разве запрещается смотреть на то, что и так выставлено напоказ? - Невежа, - пробормотала Элен, причем ее тон выражал чувство, совсем не похожее на гнев или досаду. - Я уверен, вы предпочтете наглость с моей стороны полному безразличию, - возразил граф, поднимаясь с места и обхватывая ее за талию. - Вы уже позабыли о своей англичанке, Арман? – прошептала Элен едва слышно. - На время. Уверен, вас устроит и это. - Вы правы: лучше съесть хоть пол-завтрака, чем остаться голодным. Граф усмехнулся. - Вы весьма циничная особа, Элен. - Это нас роднит, не так ли? - О нет, мадемуазель, у меня весьма устойчивые моральные принципы, поэтому я предлагаю заключить нечто вроде соглашения: вы знаете, я почти люблю вас… в некотором роде… и согласен любить таким образом и впредь, но с условием: не требуйте от меня большего. Никаких обязательств, никаких претензий и обид, никаких упреков в неверности… Я не комнатная собачка и предпочитаю разгуливать на свободе. - Я тоже, - раскосые глаза Элен сощурились, на дне одного из низ плясала золотая искра. – Вы всего лишь один из моих капризов, граф. - Вы всего лишь моя случайная подруга, сударыня. - Какое прекрасное взаимопонимание, - Элен хищно усмехнулась. – Вы подаете особые надежды, Арман. - Я постараюсь оправдать их, мадемуазель.
Mademoiselle: Глава 21 СТРАСТЬ Пришел рассвет, сумрачный и холодный. Темнота мало-помалу отступила. В камине тлели угли; изредка слабые вспышки пламени, изнуренного бессонной ночью, озаряли комнату. Посреди ковра валялись шелковые верхние юбки; нижние кружевные были разбросаны по креслам. На туалетный столик небрежно брошена мужская шляпа и перчатки; подле, не спинке стульчика, болтается перевязь со шпагой. Из-под незадернутого полога торчит кончик сафьяновой туфли. Следи подушек, скомканных простыней и одеял смутно белели в полумраке два тела, скованные тяжелым сном. Элен проснулась первой. Приподнявшись на локте, она с трудом разомкнула слипшиеся веки, но не сумела разобрать, куда указывает стрелка часов. Она откинулась назад, снова погрузилась в мягкий пух перины… Рука ее наткнулась на плечо спящего любовника. Бессознательно Элен потянулась к его губам, но остановилась на полпути. Она напряженно вглядывалась в лицо графа несколько минут, словно ища отклика на свои эмоции, но Арман был недвижен. В холодном свете сумрачного утра его кожа была подобна мрамору, профиль античной статуи безмятежен, губы под тонкой линией усов приоткрыты. Элен, не отрываясь, смотрела на него, желая поймать первый взгляд, когда он проснется – по ее мнению, вернейшее средство угадать настроение человека. Ей не пришлось долго ждать: через несколько минут ресницы графа дрогнули, он тяжело вздохнул и перевернулся с боку на бок. Кровать заскрипела под тяжестью его тела. Видимо, Арман не сразу сообразил, где находится, его взгляд был полон недоумения, но постепенно стал более осмысленным. Он притянул к груди склонившуюся над ним Шатильон и приник к ее губам благодарным поцелуем. - Как ты прекрасна… Ее разноцветные глаза счастливо засверкали в полумраке. Некоторое время любовники лежали молча, не разжимая объятий. Затем, почувствовав, что замерзает, Элен натянула на себя одеяло, отброшенное в пылу любовной схватки. Граф сел, обхватив руками колени, и устремил мечтательный взор за окно, где сквозь туманную дымку едва пробивались редкие лучи солнца. День обещал быть ненастным. - Элен… - негромко позвал граф, но дождался ответа; тогда он принялся тормошить фрейлину за плечо. - Ммм… что? – в полусне пробормотала она. - Признайся, много возлюбленных у тебя было… до меня? - Один, - бесстыдно соврала Шатильон, не поднимая головы. - Неправда. - Никаких принципов, никаких обязательств, - флегматично напомнила она. Граф довольно рассмеялся. - Хорошо, что ты не поддаешься на мои провокации. Я думаю, мы поладим. - Разумеется, - зевнула Элен, потягиваясь, как большая кошка. Она спустила ноги с кровати, нашарила комнатные туфли, натянула пеньюар и вяло, еще медленно передвигаясь спросонья, поплелась к зеркалу – по привычке. - М-да… - вздохнул граф, застегивая рубашку и расправляя манжеты. У него создалось впечатление, что он далеко не первый, кто провел ночь на этой кровати, крытой розовым шелком. Но не в его привычках было подозревать женщину, тем более – возлюбленную, во лжи. Притом, ему было почти все равно. - В какие края теперь? – осведомилась Элен, натягивая чулок. – Ах, я хотела бы не расставаться с тобой ни на минуту… Граф предостерегающе поднял палец. - Это противоречит нашему договору. - Образное выражение, - пожала плечами Элен. - Лети, мой голубок, куда вздумается! Однако сама она была не вполне уверена в искренности своих слов. Но перечить графу было немыслимо: охотница боялась спугнуть добычу. В том, что граф достанется именно ей, Элен не сомневалась; все, по ее мнению, зависело только от времени, от длительности общения. Всем бы такую самонадеянность! Впрочем, что для нее эти два-три часа разлуки, если она знала, что вечером, как и всегда, увидит его у герцогини Орлеанской? А может быть, и немного раньше… Так и случилось: проходя по полутемной и тесно набитой придворными – яблоку негде упасть – галерее Лувра, Элен как будто случайно задела графа плечом. Одновременно он почувствовал, что в руке у него оказалась записка. Рассмотрев сложенный вдвое листок бумаги, граф прочел: "Сегодня ночью". Эти два лаконичных слова, как и выразительные глаза мадемуазель де Шатильон, обещали столь многое… но граф переборол искушение: он не собирался влипать в мед, точно муха. Он отрицательно покачал головой и повернутся к выходу. Тут глаза его заволоклись нежностью: в галерею вплыла Генриетта Орлеанская, окруженная толпой молоденьких фрейлин. Она оборачивалась по сторонам, словно ища кого-то; взгляд ее остановился на де Гише. Трепеща от волнения, граф отвесил глубокий и почтительный поклон, скрывая румянец, набежавший на щеки. Он последовал за принцессой, словно сторожевая шлюпка за кораблем, но у дверей его удержала за рукав мадемуазель де Монтале. Привстав на цыпочки, он таинственно прошептала. - Граф, не желаете ли выпить бокал лимонада в моих комнатах, в десять часов вечера? - У вас? – недоуменно переспросил де Гиш. Монтале позабавила его растерянность. - У меня, но не со меной, - отвечала она с откровенной насмешкой. – Так что же?.. - Да… конечно… - лепетал граф. – Всегда рад… - И постарайтесь, чтобы об этом визите не ведала ни одна живая душа, иначе не сносить вам головы, сударь мой! Де Гиш оторопел. Как ему показалось, он уловил смысл этого приглашения. Потеряв голову от счастья, он побрел по опустевшему коридору, натыкаясь на канделябры и постаменты статуй. Весь мир виделся ему в радужном свете. С особой тщательностью он готовился к назначенной встрече: надо было предстать в наивыгоднейшем виде. Граф чисто выбрился (второй раз за сегодняшний день!) и вылил на себя полфлакона духов. Лиловый бархатный камзол, шитый серебром, как ему казалось, особенно выгодно оттенял достоинства его внешности. Расшитая перевязь облегала стройный стан, начищенный до блеска эфес сиял, как звезда первой величины. Де Гиш повертелся перед зеркалом: весь он, вплоть до розеток на подъемах туфель, являл собой безупречнейший эталон совершенства. Время тянулось непереносимо медленно; желая отвлечь себя, граф занялся подбором перстней, но все равно не сдержался и явился к Монтале на четверть часа раньше назначенного срока. Ора, вопреки его опасениям, была уже у себя. Она по-своему прокомментировала внешний вид графа: - Сколько бездыханных дам валяется в тех коридорах, которые вы миновали по дороге сюда, сударь? Схожу посмотреть; вы же скучать не будете, это точно. - Но где же… лимонад? – переспросил де Гиш с искренним недоумением. - Ждите, - коротко отвечала Монтале. Она притворила за собой дверь и, для верности, заперла ее снаружи. Граф оказался в ловушке. Минут двадцать он расхаживал по комнате, как тигр в клетке, затем взял со стола маленькое зеркальце, чтобы лицезреть, все ли в порядке с его несравненной персоной. Негромкий шум послышался то ли за перегородкой, то ли в стенном шкафу. Граф насторожился. Вдруг дверцы шкафа распахнулись, и из них показалась принцесса Орлеанская. Ее лицо не предвещало ничего хорошего. Арман вздрогнул от неожиданности и выронил зеркальце. - Если вы надеялись сразить меня наповал своей блистательной внешностью и благоуханием, - деловито начала принцесса, - можете считать, господин де Гиш, что ваша попытка увенчалась полным провалом. Давно уже в беседах с ним принцесса не прибегала к столь суровому тону, но граф был неглуп и вовремя нашелся: - Чем обязан чести видеть ваше высочество? Смел ли я ожидать, что встречу вас в таком месте и в такое время? Какая неожиданность! Принцесса нетерпеливо топнула ногой. - Что же вы собирались делать здесь, в таком случае? - Выпить бокал лимонада в обществе мадемуазель де Монтале, вашей фрейлины. - И ради этого вырядились, как франтоватый петух? - По-вашему, она не заслуживает этого, Мадам? - Только не говорите, что вы восприняли ее предложение буквально. - Именно так, ваше высочество, но теперь вижу, что ошибся, ибо здесь, увы, нет ни Монтале, ни лимонада. - Это значит, что ее общество вы предпочитаете моему? - Вы же знаете, что нет, принцесса, - усмехнулся де Гиш. – К вашему высочеству я испытываю глубочайшее и благоговейное почтение. Генриетта бросила на него один из тех взглядов, что способны прожечь насквозь, но де Гиш только улыбнулся. - И вы не понимаете, зачем я здесь?.. Не пытаетесь оправдаться, граф? – воскликнула принцесса в сердцах. - Если ваше высочество смилостивится настолько, что объяснит, в чем моя вина… - Арман развел руками. Он чувствовал себя в более выигрышном положении, поскольку не сам инициировал эту встречу. - Но это немыслимо! Весь Лувр, весь двор, все Франция, наконец – все наперебой твердят о том, что я ваша любовница! – гневно вскричала Генриетта, в клочья разрывая маленькие кружевные перчатки. - Увы, Мадам, но вы и сами знаете, что я не любовник вам. - О да, и вам это известно лучше, чем кому бы то ни было!... Вся суть дела заключается в том, чтобы доказать это остальным. - И что я должен делать? – граф повел плечом с кажущейся беспомощностью. – Бродить по салонам и сообщать об этом каждому встречному? Вы умная женщина, принцесса, и знаете, как относятся к такого рода разговорам. Через неделю не каждый десятый, а любой попавшийся будет убежден, что я – ваш любовник. - Вы забываетесь, граф. - Позволю себе заметить, что я прав. - А вы этого и добивались, не так ли?.. Боже мой, как бы я хотела сейчас, в эту минуту, убить вас! - Вы должны были родиться испанкой, принцесса, с той только разницей, что многие женщины убивают из ревности, а вы – из гордости. - О, почему я не мужчина?! - В этом случае вы задушили бы меня собственными руками, не правда ли? - Хватит! Я стою здесь и выслушиваю ваши оскорбления, как… как простая крестьянка! - У меня и в мыслях не было оскорбить вас. - Неужели? – ее истерический смех чуть не сорвался до рыданий. – Говорят, что терзают более всего тех, кого любят… это сказано о вас, граф. - Это вы, сударыня, терзаете меня. - И из этого следует, что я влюблена в вас, не так ли? Безумец, безумец!.. Ваши мечты преступны! Я сестра вашего короля, супруга вашего господина! А вы – лишь вассал! - Преданнейший слуга ваш, принцесса, - молвил граф, опускаясь на одно колено. – Ваш раб, если пожелаете. - Если раб… тогда повинуйтесь. Вы были дерзки, и я ничего знать о вас не желаю, слышите? Убирайтесь хоть на край света, весь мир лежит перед вами, но не приближайтесь ко мне менее, чем на сто лье! - Это ссылка? – напрягся граф. - Понимайте, как хотите. Я устала от вас, от этих ваших бесконечных сумасбродных писем… Вы наглый, самодовольный, беспечный, неверный… "Ха! – мысленно усмехнулся граф. – Так вот в чем дело! Слухами земля полнится… Ну, Элен, спасибо, услужила!" А вслух произнес: - Вы устали скорее от вашего вздорного нрава, принцесса. Чем жить врагами, давайте расстанемся вовсе. - Но тогда скажут… что вы меня бросили! – молвила она тоном оскорбленного самолюбия. - Да, так будет лучше… да… считайте, что я вас бросил. - И это говорите вы, граф? Вы, который не далее, чем позавчера писал, что существование вдали от меня было бы нестерпимой мукой? Нет, не верю вам, не верю… Да вы попросту издеваетесь надо мной!!! - Никак нет, принцесса. - Я… пожалуюсь принцу, и он прикажет повесить вас под его окнами! - Что за детские угрозы? В таком случае, вы не забудете обо мне никогда, принцесса. Каждую полночь я буду являться к вам с веревкой на шее, чтобы поведать о своих страданиях… и, что самое печальное, меня нельзя будет повесить во второй раз. - Уходите… уходите… - Да я и рад бы, сударыня, но, сами видите, нас заперли, - вздохнул Арман, демонстративно дергая за ручку двери. - Уйдите… О, как я устала! - Устали сопротивляться, принцесса? И именно поэтому вызвали меня сюда? - Дерзкий, - молвила принцесса, задыхаясь. – Дерзкий влюбленный… еще одно слово, и я… я… - Дадите мне пощечину, принцесса? Что ж, я вполне заслужил это. - Нет, нет… Уже не владея собой, она прижалась губами к его губам. Де Гиш, не сумевший предугадать это движение, вздрогнул всем телом. - Вы этого, хотели, граф? – жарко пошептала она. – Да?... Это окончательная победа, вы добились своего: я ваша, ваша навсегда! - Так вы… любите меня? – прошептал де Гиш, вне себя от счастья, окончательно ошеломленный этим известием. - Да… Да! ДА!!! - Тише, тише… Нас могут услышать, стенки здесь тонкие… - Что с того? По крайней мере, сплетни о нашей связи уже не будут пустыми наветами. Как писал Шекспир, мой соотечественник, "уж лучше грешным быть, чем грешным слыть, напраслина страшнее обличенья…" Но вы хотели сказать что-то, Арман? - Не забудьте завтра исповедаться, Мадам. - Наглец… о, какой наглец… - еще тише прошептала принцесса, привлекая к себе де Гиша. – Только мой?... - Ваш, ваш… и ничей больше…
Mademoiselle: Глава 22 ПРОЩАНИЕ Элен досадливо стукнула кончиком веера по столу: черт бы побрал этих мужчин! Вечно они обещают больше, чем могут исполнить в действительности! Сегодня они шепчут пылкие признания, а завтра обдают холодом, удостоив лишь небрежного взгляда, словно тебя не существует! Только что захлопнулась за де Гишем дверь гостиной, только что он в четвертый раз игнорировал ее записку (быть может, она досаждает ему излишней настойчивостью?), и что прикажете делать? Упреки непозволительны. Она ведь помнит: никаких обязательств, никаких обид. Сама виновата: давши слово – держи! О, она и не предполагала, сколь утомительны могут быть условия из соглашения; не догадывалась, что чувство собственничества в той или иной степени сопутствует всякой любви. Демон ревности, до сих пор дремавший в ней, был пробужден исступлением взаимного обладания. Лучше бы этого не случалось… Оказывается, паук сам может запутаться в своей сети. Элен закусила губу: пустой оконный проем в глубине комнаты, который обычно занимал Арман, немилосердно напоминал о его отсутствии. Дамы играли в пике. Шатильон задумчиво перебирала карты, сложенные веером, увлеченная больше ходом своих мыслей, чем процессом игры. Уже третья партия заканчивалась для нее полным фиаско. Вероятно, следовало просто встать и уйти, но… Какая разница, где и с кем находиться, если всегда, везде она неизменно будет ощущать отсутствие графа… От этих скорбных и не приличествующих фрейлине двадцати лет от роду мыслей ее отвлекло странное, едва заметное ощущение чего-то неприятного. В следующее мгновение Элен осознала, что за ее креслом кто-то стоит. Хуже того: полминуты спустя этот некто непринужденно облокотился на спинку ее сиденья – так, что теперь пальцы его руки как бы ненароком касались кожи Элен в вырезе декольте, а жаркое дыхание обдавало ее затылок. Отодвинуться было некуда, взгляд нахала, направленный вниз, между тем становился все тяжелее, Элен ощущала это физически, мурашки поползли по ее телу. Элен зябко поежилась. Теперь она совершенно потеряла контроль над ситуацией и проиграла четвертую партию подряд. - Ну и глупо, - раздался негромкий голос над ее ухом. Но фрейлина игнорировала это замечание и крепче стиснула зубы. Ситуация задевала ее самолюбие. Силясь взять реванш, она сконцентрировалась на игре, но это уже не могло спасти положение: карты выпали одна хуже другой, словно в опровержение поговорки, гласящей, что несчастливцам в любви обязательно сопутствует удача в азартных играх. Вовсе нет, подумала Элен со скепсисом. - Вы собираетесь пойти не с той карты, - едва слышно прошелестел над ее ухом тот же голос. Рука Элен непроизвольно дернулась к другой карте, но этот вклад в дело ее спасения вряд ли мог существенно повлиять на ситуацию. - Отлично… А теперь возьмитесь за червы… Шатильон очень хотелось обернуться, чтобы взглянуть на советчика, но это с головой выдало бы их обоих, посему фрейлина и бровью не повела. - Ну надо же, - томно вздохнула черноглазая Олимпия де Суассон. - Наша милая Шатильон решила взяться за ум. Это ваше присутствие, любезный маркиз, вдохновляет ее? Слова эти сопровождались взглядом, пламенным и дерзким, в сторону того, чьи пальцы по-прежнему украдкой касались плеча Элен. - Мадемуазель не нуждается в советчиках, - ответствовал тот же голос. Олимпия скривилась. - Это не помешает ей проиграть еще одну партию. В глазах Элен внезапно загорелись огоньки азарта. - Вы желаете обогатиться за мой счет, графиня? Не думаю, что это удастся вам без некоторых затруднений. Возможность столкновения с Олимпией взбодрила Элен, пробудила бойцовский дух. Она презирала в графине Суассонской то же, что и остальные дамы ее круга: ее положение выскочки, почти плебейки, выбившейся из грязи да в князи лишь благодаря протекции дядюшки-кардинала. В противном случае, по убеждению Элен, Олимпия до сих пор ловила бы рыбу на берегах Тибра. Графиня, несомненно, догадывалась, какие чувства возбуждает в знатной француженке, и это коробило ее самолюбие итальянки, гордой, заносчивой, эмоциональной. Ставка была самой крупной с начала игры, но расклад был явно не в пользу Шатильон. Олимпия уже предвкушала легкую победу. Элен внутренне напряглась. Но вдруг мужская рука, до этого момента касавшаяся ее плеча, совершила легкое, быстрое, совершенно неуловимое движение, и на колени Элен упала карта. Это осталось совершенно незамеченным прочими участниками игры, поскольку придворный действовал весьма ловко, а кружевные манжеты фрейлины скрыли падение спасительного кусочка картона. Само собой, Элен не преминула воспользоваться этой неожиданной помощью, тем более, что карта была заведомо выигрышной, а ее оригинал вышел в самом начале игры, так что, даже если бы кто-то и заметил существование дубликата, разоблачить виновного в шулерстве уже не было возможности. Шатильон торжествующе сгребла в свою сторону целую кучу золота. - Это мошенничество! – претенциозно выкрикнула Суассон, поднимаясь с места. – Карты были наколоты или она сжульничала другим способом! - Но ведь никто не мешает вам проверить все колоды прямо сейчас, сударыня, - возразила Элен тоном оскорбленной невинности, хотя прекрасно сознавала, что никто не возьмется за это. - Да, я требую, чтобы карты были проверены! - Полно вам, дорогая, - попытался успокоить графиню Сент-Эньян, сидевший по левую руку от нее. – Можно подумать, никому другому не дозволено выигрывать в вашем присутствии. Элен отблагодарила вельможу ослепительной улыбкой, тем более, что, как она заметила значительно раньше, он явно был к ней неравнодушен. Лицо Сент-Эньяна выразило смешанное чувство блаженства и восхищения. Реванш был полным. Шатильон переложила деньги в сумочку, демонстративно пересчитав пистоли Олимпии, словно желая подчеркнуть свое недоверие этой Манчини. Поднимаясь, она нос к носу столкнулась со своим недавним советчиком (а по совместительству – шулером), ибо тот не успел податься в сторону. Брови Элен изумленно поползли вверх, затем она испуганно отшатнулась, словно боясь обжечься или запачкаться. Пред ней стоял маркиз де Вард, тот самый придворный, что бесцеремонно прижимался к ней во время ее первого обеда за королевским столом; человек, едва не послуживший причиной смерти графа де Гиша. Имелись все причины его ненавидеть. - Благодарю вас, милостивый государь, - процедила она сквозь зубы – и отвернулась, как отрезала. Спустя некоторое время фрейлина, однако, обнаружила, что маркиз следует за ней по пятам. Она резко остановилась посреди галереи. - Вам что-то нужно, маркиз? – поинтересовалась она с холодноватой любезностью. - Хотел поздравить вас с крупным выигрышем, сударыня, - поклонился придворный с откровенной ухмылкой. - И потребовать некоторую долю в компенсацию за ваше участие, не так ли? Маркиз рассмеялся с неподдельным изумлением. - Потрясающе!.. Но, вы знаете, есть лишь один вид компенсации, который устроил бы меня… Способ, который доставил бы истинное удовольствие… Деньги не имеют значения в данном случае. Впрочем, - добавил он поспешно, заметив, что серый глаз Элен становится мрачнее тучи, - оставим эту тему. Я действовал бескорыстно. - Бескорыстно помогли мне оставить в дураках свою любовницу? - съязвила Элен. - Отчего же нет? - Что бы это могло означать?.. - Вы мне нравитесь больше, только и всего, - де Вард беспечно пожал плечами. Элен совершенно растерялась от такой откровенности, хоть и успела привыкнуть к фривольностям придворных франтов. - Вы странный субъект, - наконец произнесла она с неодобрением. – И дерзкий, надо заметить. - А вы относитесь к числу женщин, которых отталкивает это качество? Шатильон взглянула на де Варда оценивающе, с интересом. - Нет, - возразила она. – Вовсе нет. В самом деле, при ближайшем рассмотрении маркиз оказался очень даже недурен, хоть в его лице и проявлялось нечто хищное, способное вселить опасение в менее безрассудную персону, чем наша фрейлина, но риск всегда пьянил Элен, подобно крепкому коньяку. Глаза маркиза были неопределенного, серовато-карего оттенка, острые, холодные и пронзительные, как стальное лезвие… можно было порезаться, неосторожно взглянув… но Элен любила ходить по острию бритвы. Вард был откровенно циничен, нагл и себялюбив, но Элен не нравились нерешительные и податливые мужчины. Эти три "но", способные ужаснуть кого угодно, для Шатильон являлись полновесными доводами в пользу привлекательности господина де Варда. Только воспоминание об окровавленном де Гише останавливало ее. - Я вам очень признательна, сударь, - едко изрекла она, - и желала бы разделить с вами радость своей победы. - Каким образом? - Материальным. - Где и когда? – голос маркиза упал до бархатного полушепота. - Здесь и сейчас. - Ого! Не находите ли вы, что здесь слишком людно?.. - Нахожу, - кратко обрезала Элен. – Это не помешает. Она распахнула свою сумочку и принялась вываливать горсти золотых монет прямо в карманы маркиза. - Теперь мы в расчете? – Шатильон дерзко вскинула взгляд. - Это не тот способ оплаты, что способен меня удовлетворить. Золото – лишь металл, а иногда так хочется живого человеческого участия… - Только участия? – спросила Элен напрямую. – Или я вам интересна как последний трофей графа де Гиша? Отбить у него любовницу – неплохая затея, а? - Ваша язвительность огорчает меня, - лицемерно вздохнул маркиз. - Тем более, что господин де Гиш не стоит вашего участия. - Тем не менее, вам далеко до него. - О да… выразительным глазам красавца Армана позавидует любой мужчина… что касается женщин, то не устоит даже особа королевской крови… - Я не люблю сплетен, - огрызнулась Элен. - Как пожелаете. Только имейте в виду: я был совершенно серьезен. И если когда-нибудь вам станет одиноко… или просто захочется скоротать время… я к вашим услугам. Элен тихо выругалась сквозь зубы: маркиз утомил ее своими намеками. Де Вард удалился, насвистывая легкомысленный мотивчик и позвякивая золотыми пистолями, причем фрейлине очень захотелось швырнуть ему вслед каким-нибудь тяжелым предметом. Вдруг она встрепенулась: ей показалось, что в одном из соседних коридоров раздается голос графа де Гиша. Шатильон устремилась на этот звук, напрочь позабыв о маркизе, его намеках и его пистолях. - Арман! – позвала она громко. – Вы здесь? - Да, сударыня, - откликнулся граф. Как и следовало ожидать, он был не один, причем, увидев его спутника, Элен сначала остолбенела от неожиданности, затем совершенно растаяла от обилия чувств: Рауль да Бражелон, которого не было при дворе вот уже несколько месяцев. У нее даже мелькнула мысль, не вернулся ли виконт в Париж, в свет, чтобы занять прежнее место, окончательно исцелившись от своей злосчастной любви, но быстрого и пристального взгляда оказалось достаточно, чтобы развеять это заблуждение: с таким выражением лица молодой человек годился разве что на роль приговоренного к смертной казни. Казалось немыслимым, что всего лишь за два месяца он мог перемениться столь разительно. Сердце Элен сжалось от сострадания: видно было, что эти восемь недель были равноценны столетиям несказанных мучений. Черты его лица заострились, даже взгляд стал жестче, как у человека, вынужденного вести безнадежную борьбу с самим собой. Губы были сурово сомкнуты, казалось, им не дано уже сложиться в улыбку - лишь в блеклое ее подобие. - Это вы, - негромко произнесла Элен, прикасаясь к рукаву его темно-синего камзола. – Здесь? - Почему бы и нет? - попробовал отшутиться де Гиш, державший приятеля за локоть. – Можно подумать, вы безумно соскучились по нему. Это не сгладило напряженности. Элен мучительно соображала, что бы нейтральное следовало сказать; ее взгляд упал на дорожные сапоги Рауля. - Надолго?.. – коротко поинтересовалась она. Молодой человек отрицательно покачал головой. - Нет, мадемуазель. Я уезжаю завтра утром. - Так скоро?! - Недостаточно скоро, - он встряхнул головой, отбрасывая прядь волос со лба. - И когда мы снова будем иметь удовольствие видеть вас, сударь? - Никогда, сударыня. Элен замерла с открытым ртом. - Вы шутите? – наконец вырвалось у нее. - Нисколько. - Но… почему? Рауль ответил ей выразительным взглядом. В самом деле, вопрос был совершенно идиотский. Элен поняла также, что виконт не нуждается в изъявлениях сострадания или сочувствия. Не казалось ей странным и то, что виконт воспринял измену Лавальер столь болезненно: она достаточно знала людей его склада. - И куда… вы уезжаете? - В Африку, сударыня. - В Джиджелли, с герцогом де Бофором, - уточнил Арман. Элен в ужасе прикрыла рот рукой: ей стало понятно, почему, говоря о возможности возвращения, виконт употребил слово "никогда". Экспедицию Бофора считали обреченной, а волонтеров – самоубийцами. - Да, - резко заметила она, - это вполне в духе вашей натуры, виконт. Бражелон резко обернулся, удивленный ее тоном; в его взгляде светился вопрос. - Хотите объяснений? – Элен напряглась, почти готовая взорваться. – Не составит труда определить ваши намерения. Но позволю себе заметить, геройская смерть на поле битвы – не лучший способ порадовать своих близких… и персон, неравнодушных к вам. - Элен, - попытался остановить ее де Гиш. - Пустите, Арман! Он должен вернуться. - Нет, сударыня, - Рауль отрицательно покачал головой. – Бывает, достигаешь того момента, когда начинаешь ценить покой забвения выше земных радостей. - Немыслимо! - Дай Бог, мадемуазель, чтобы вы не поняли этого никогда. Элен не стала возражать. Она видела, что от событий этого дня, от нежданных встреч, от давних парижских воспоминаний, наконец, от самого этого места, где сам воздух, казалось, был пропитан присутствием Лавальер, его нервы напряжены до предела, как чересчур туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть от небрежного прикосновения. Он просто хотел забыть. Уйти. Обратиться в ничто, оставив после себя лишь звук, лишь имя, лишь воспоминание – а может, и ничего вовсе. Ее душа предательски дрогнула от сострадания. Элен решила воздействовать мягкостью. Она взяла Рауля за руки и ненавязчиво, но решительно увлекла в оконную нишу. Рассеянный свет неяркого дня озарил его лицо, смягчив резкость очертаний и в то же время придав больше бледности. Да, решила Элен, он исхудал очень сильно. Вот что значат нервы. - Послушайте, - начала он негромко, но настойчиво. – Ведь вы едете туда умирать, не правда ли? Сознайтесь, этот так? Рауль поднял глаза – в них была уже не боль, не грусть, но какая-то нечеловеческая усталость. - Да. Шатильон ожидала этого ответа, но, тем не менее, не смогла удержаться от содрогания. - Конечно, не в моих силах переубедить вас… Я лишь хотела напомнить: последствия шага, на который вы решились, необратимы. - Я знаю. Элен прикоснулась к его лбу, точно определяя температуру у тяжелобольного. Она сокрушенно покачала головой. - И вы не задумывались, какую боль причинит это известие тем, кто любит вас по-настоящему? - Вы имеете в виду кого-то конкретно, сударыня? – Рауль горько усмехнулся и взглянул на нее в упор. - Да. Молодой человек молчал несколько мгновений, затем быстро проговорил: - Обещайте, что она ничего не узнает. - Нет, - голос Элен стал злым и едким. – Обещаю прямо противоположное. Конечно, даже если бы все Авроры на свете коленопреклоненно умоляли вас остаться, это не возымело бы действия… О, я знаю ваше упрямство, виконт! - Называйте это, как хотите. - Дело не в словах, нет. Скажите мне просто: стоит ли таких мучений, таких терзаний эта ваша… Рауль остановил ее жестом. - Довольно. - Хорошо, - запнулась Элен. – Стоит ли всего этого неверная женщина? Ее следовало бы покарать презрением, невниманием, насмешкой, а не гибнуть под пулями сарацинов ради ее печального вздоха или слезы над могилкой. - Сударыня?! - А что? Я резка, груба, знаю, но вы выслушаете меня до конца, виконт. Что вы знаете о жизни? Не от той пресной и однообразной перемене дней, которая до сих пор составляла ваше существование, а о счастье жизни полнокровной, насыщенной эмоциями, страстями, о каждодневном горении? Я знаю, вы всегда стремились к уединению, но не оно является подлинной радостью бытия. Спокойствие, созерцательность, целомудрие – оставьте их на долю блеклой старости, умудренной опытом и истертой годами. Взгляните по сторонам: здесь свет, жизнь, любовь… - Вот мучительное слово! - От этой фразы веет замогильным холодом, - Элен зябко повела плечами. - Я не навязываю никому свое общество. - Вы молодой, сильный мужчина, полный энергии… не думаю, что за столь короткое время можно догореть, как свеча на ветру, истлеть, как пепел… Ищите забвения, но не в переходе в мир теней, а в поисках новой любви. Живите, живите! Ищите свой путь среди тысяч других, - красноречиво закончила она. - Мой путь… - повторил Рауль задумчиво. – Я уже ступил на него, и не в силах повернуть обратно. - А сворачивать в сторону не в ваших привычках, да? О, виконт! Можно подумать, годы и бедствия убелили ваши волосы – но нет! Взгляните на себя в зеркало! - И что же я увижу? - Человека, созданного для побед, для жизни, для любви! - Вы плохо видите, сударыня? Так вглядитесь повнимательнее: искра, которую вы зовете волей к жизни, померкла в моих глазах окончательно. Элен видела, что это так, но ни за что бы не созналась ему. - Но пульс еще бьется, - возразила она. - Это биение крови, которая тщится поддержать движение жизни. Она слишком горяча, чтобы застыть в жилах, но, надеюсь, это не продлится долго, ведь кровь – всего лишь красная жидкость, которая легко вытекает из вен. Но простите, сударыня, - он внезапно взял себя в руки, употребив для этого сильнейшее движение воли. – Я забылся; долгое время находясь в одиночестве, я отвык от людей. Не следует излишне проявлять свое отчаяние, тем более, если рядом есть те, кого это может больно ранить. - Вот первая разумная мысль, высказанная вами сегодня. Поступайте так и впредь. Если вас постигло разочарование, это вовсе не значит, что новое чувство будет похоже на прежнее. - Любовь всегда обречена на поражение, сударыня: она либо изменяет, либо губит самое себя. - Но, возможно, стоит решиться еще на одну попытку? Вы знаете, что есть человек, который любит вас, который ждет… - А что могу дать ей я, мадемуазель, кроме своих расколотых иллюзий? Неравнозначный обмен, не правда ли? Уж лучше оставим все, как есть. - Тогда зачем вы здесь? - Чтобы проститься. - Уходя окончательно, не следует оборачиваться назад. - Можете считать этот шаг проявлением слабохарактерности. Элен тяжело вздохнула. - Так вы уезжаете завтра, виконт? - Да. Через неделю, максимум через десять дней я должен быть в Провансе: герцог де Бофор возложил на меня часть обязанностей по подготовке экспедиции и укомплектованию личного состава. Через две недели флот отбывает из Тулона. - Две недели… - протянула Элен задумчиво. – Так скоро! Ну что же, счастливого пути, виконт! Пусть ветер пригонит ваши корабли обратно к родным берегам! – она еще раз пожала пальцы Рауля. - Прощайте, сударыня. - О нет, до встречи, - пробормотала Элен, в голове которой роились идеи. – Полагаю, мы еще увидимся, пусть и не скоро. Арман! – позвала она громко. – Подождите! Граф обернулся на середине галереи; глаза его были мечтательно полуприкрыты, словно он знал заранее, какие слова сорвутся сейчас с ее губ. - Мне ждать вас… этим вечером? Граф негромко рассмеялся, словно нашел подтверждение своей догадке, но медлил с ответом. - Хорошо, - молвил он наконец. – Думаю, я могу обещать вам это, дорогая.
Mademoiselle: Глава 23 РЕВНОСТЬ Шатильон в задумчивости бродила по комнате, машинально перебирая в руках длинные нити жемчугов, ниспадавшие с ее шеи. Замечтавшись, она и не заметила, как подкрались лиловые августовские сумерки. Приближался обычный час визитов графа. Ходики мерно отсчитывали минуты. Предвкушение… Оно может быть и сладостным, и горьким. Элен вздрагивала при каждом стуке за деревянной панелью ее апартаментов. Запах роз пьянил, как игристое вино, но все чаще в сердце ударяли тяжелые и тоскливые волны сомнения. Она никак не могла привыкнуть к этому чувству… если привычка хоть что-то значила в подобном случае. Нельзя было даже расплакаться, иначе краска растечется по щекам. Граф не должен видеть ее лицо омраченным или насупленным, не должен даже помыслить, что она относится к их встречам с чувством более глубоким, чем себялюбивое легкомыслие. Еще одна попытка соблюсти условия их договора, который – о, она и не предполагала, что это возможно! – день за днем превращался в пытку. Настал момент, когда Шатильон поняла, что граф уже не придет. Именно сейчас, ни минутой раньше и ни минутой позже она осознала это как факт. Но надежда еще неуверенно скреблась где-то на задворках сознания. Как же так, ведь он обещал?.. Мысленно она перебирала десятки, сотни причин, способных задержать графа или совершенно отвлечь от назначенного свидания. Но Элен все же нашла силы, чтобы отбросить самые мрачные из этих домыслов в сторону, как ненужный мусор. Одна только мысль, навязчивая и неприятная, все отчетливее давала о себе знать – он ушел к другой. Ревность… Да, она и раньше знала о существовании этого чувства, но не подозревала, каким мучительным ядом способно оно наполнить душу до самых краев, даже переполнить и излиться из нее… Что можно корчиться, как загнанный зверь, истекая этой отравой, как кровью… Она обнаружила, что в ней созрело чудовище. Элен залпом опустошила стакан коньяка, потом другой… Прошибло ее основательно: стены комнаты поплыли перед глазами. Кажется, пробило полночь? Да о какой неверности может идти речь при общении с этим человеком? Он попросту не догадывается о существовании этого слова. Забвения… Она отдала бы что угодно за глоток этого успокоительного зелья. А что? В конце концов, разве она давала обет целомудрия? Кавалеров у нее хватает: взять хотя бы графа де Сент-Эньяна; он хоть и не молод, но недурен собой, к тому же – первый камергер Его величества, не пустое место. Вот и сегодня он, по обыкновению, прислал целую корзину цветов… а она на вопрос лакея, следует ли передать что-то его хозяину, отвечала: "Скажи, что только глупец теряет надежду"… Что заставило ее сделать это? Надо отвлечься… да-да, надо отвлечься… Шатильон повертела в пальцах гусиное перо. Возникла неуемная потребность поделиться с кем-то своими эмоциями, иначе они переполнят, доведут до взрыва… Аврора… Как давно они не виделись? И кто лучше нее сумеет понять?.. Элен решительно придвинула к себе лист бумаги и чернильницу, чтобы начертать первые строки письма, ничего не значащие формулы вежливости. Главное – впереди… Она закусила губу, пытаясь как можно точнее выразить свою мысль, и наконец старательно вывела следующие строки: "Тебе, вероятно, известны сплетни, циркулирующие при дворе, но я позволю себе еще раз повторить: некая мадемуазель оказалась достаточно ловкой, чтобы привлечь к себе Солнце показной скромностью и набожностью. Ты как-то спрашивала меня о ней; она недурна, эта хромоножка, но, на мой взгляд, чересчур пресна; уж не знаю, что нашел в ней Его величество… и некий человек, известный тебе. Я видела его сегодня: он совершенно убит горем, этот бедный мальчик, как мне показалось, и совсем отчаялся – настолько, что через две недели окончательно покинет Францию с эскадрой герцога де Бофора, направляющейся куда-то в Африку, в Алжир, если не ошибаюсь. Вот каковы так называемые целомудренные женщины! Я не скромна, не особенно набожна (эти качества не из тех, что могут привлечь мужчину), но все же никогда не осмелилась бы довести возлюбленного до самоубийства. Плоды добродетели – сладкий корень, горький плод, напитанный отравой… Я не испытываю к Лавальер неприязни или зависти, скорее наоборот: быть любовницей монарха – тяжкая ноша, и я предпочла бы ей свои скромные радости, но… Ты знаешь, эта смена позиций в придворном мире произвела некоторые перемены и в моей личной жизни. Герцогиня Орлеанская, лишенная внимания Его величества, обратила свои взоры на предмет, являющий, как тебе известно, цель моих устремлений. А характер графа тебе знаком хорошо. Он безумно, просто отчаянно увлекся этой женщиной с момента ее приезда из Англии. Ну почему для герцога Орлеанского не нашлось супруги менее кокетливой и более склонной к затворничеству?.. Словом, я покинута, оставлена, брошена решительно всеми. Я на грани. Что может удержать меня от нечаянного шага по направлению к пропасти, влекущей к себе? Не знаю. Но я боюсь этого последнего движения, как осужденный на плахе с трепетом ожидает падения тяжелого топора на его беззащитную шею. У меня нет сил сопротивляться, я до дна исчерпала весь запас. Мне надоело бороться даже с тенью этой Генриетты…" Она замешкалась, и на имя принцессы упала жирная черная клякса - как смертный приговор последним надеждам Элен. "…Словом, если сказанное мною хоть немного задевает тебя – действуй! Ты не скована светскими условностями, как я, и объект твоих воздыханий почти свободен – карты в руки! В конце концов, Африка не так уж и далеко. Но что за безумные советы я раздаю направо и налево? В конце концов, решать тебе самой…" "Да, она должна знать об этом, - в который раз повторила Элен. – Она любит, она поймет меня… Она прочтет между строками все то, что моя рука не отважится запечатлеть на бумаге…" Элен задула свечу, ставшую теперь ненужной, и запечатала конверт. Два часа ночи. Где же этот треклятый граф? Опоздать на четыре часа – это уже слишком! Впрочем, не опоздать, нет. Попросту не прийти. Можно сколько угодно ходить из угла в угол и изматывать себе нервы – ничего не изменится. Он совсем забыл о ее существовании. Вдруг, осененная догадкой, Элен бросилась на балкон. Ревность добавила ей проницательности. Окна принцессы были темны, ни огонька не теплилось за шторами. Это только подкрепило подозрения фрейлины. Она заскрипела зубами: - Проклятая англичанка! Надеюсь, герцог вовремя узнает о ее похождениях… Ничего, однажды она получит по заслугам! Злость переполняла ее – на саму себя, привязчивую до глупости; на герцогиню, отбившую ее возлюбленного; на графа, так и не соизволившего ее навестить… Ворочаясь на простынях, Элен все не могла уснуть. Почему она – молодая, красивая, привлекательная – должна коротать свои ночи в полном одиночестве? Сент-Эньян неплох, а что касается маркиза де Варда… Изменить графу де Гишу с его обидчиком, со смертельным врагом – утонченный и изысканный способ мести, не правда ли? И, кроме того, что-то в нем есть, в этом странном человеке с холодноватыми глазами василиска. Демон-искуситель? Возможно. Но как порой хочется поддаться соблазну! Она попыталась вспомнить его лицо. Сформировалось нечто расплывчатое, неясное, только непостижимая усмешка эдемского змия соответствовала действительности. А Арман стоял перед ее мысленным взором как живой – чертов гасконец! – и в его пронзительных глазах плясали огоньки непостоянства и иронии. Проклятый… Думает, раз он красив до умопомрачения, ему позволено решительно все?.. Элен провела долгую бессонную ночь, прислушиваясь к шелесту листвы каштанов, скребущихся в стекло, к мелодичным звукам лютни маленького пажа, доносящимся из прохладного тенистого сада. Конец 1 части
Кассандра: Mademoiselle Cпасибо! Передохните и продолжайте!
mangel: Mademoiselle, восхитительно!!!! Особенно сцена с Раулем. Я чуть не расплакалась...
Mademoiselle: Спасибо большое!
Кассандра: Mademoiselle , а почему бы Вам не продолжить, а?
Нейт: Пожалуйста, продолжайте! Что же было дальше? (канон конечно известен, но то что вы написали-изумительно, и дает хоть какую то надежду)
Настикусь: Да, пожалуйста...продолжайте...
Шарлотта: Да. пожалуйста, продолжайте
полная версия страницы