Форум » Наше творчество » Фанфикшен, но не юмор :) (Рош-Лабейль до, во время и после) » Ответить
Фанфикшен, но не юмор :) (Рош-Лабейль до, во время и после)
Amiga: Сначала, как говорится, преамбула. Если кто еще не знает :) Несколько недель назад многоуважаемая Евгения нашла у французских дюманов (да-да, есть и такие) фанфик про Атоса, который при прогонке чрез ПРОМТ показался ей интересным. Особнно интересным показалось то, что фанфик был не абы какой, а про Рош-Лабейль. Ваша покорная слуга была удостоена высокого доверия увидеть то, что перевел ПРОМТ, долго смеялась и в припадке безумия вызвалась потягаться в ПРОМТОМ в искусстве перевода. Отредактировав то, что получилось у человека, давно забывшего азы французского языка, и озадаченно посмотрев на результат, мы с Евгенией решили, что если и есть здесь дети до 16, они как-нибудь переживут некоторые ужасные моменты этого текста. В общем, решили ЭТО показать всем вам. Следующие несколько дней мы спорили, кто это выложит. Понятное дело, Евгения просто стеснялась, что она это нашла, а я стеснялась, что я это преводила :) В итоге я не выдержала первая :) Смотрите, читайте, чего уж там :) Мы с Евгенией, наверное, погодим высказывать свое мнение, сперва очень хочется услышать ваше :) (да, и ничего, что это не наше творчество? :)
Amiga: РОШ-ЛАБЕЙЛЬ (автор Andromède, пер. с фр. Amiga) Стояла ночь, но не было видно звезд. Все накрыла шапка тяжелых черных туч, воплощавшая гнев небес, неистовствующих этим вечером. Гроза росла, опустошая этот крошечный уголок земли, высекая молнии, оглушая адскими порывами ветра и громовыми раскатами. Все утопало в холодном колком дожде, лившем как из ведра без перерыва до самого утра. Тихая сельская дорога, соединяющая Лимож с маленькой деревенькой в его окрестностях, превратилась в путь Апокалипсиса. Но эти два всадника, летящие галопом, вовсе не были посланниками ада. В борьбе с порывами ветра они сжимали бока своих коней, чтобы не упасть, и прищуривали глаза, пытаясь различить сквозь потоки дождя, что находится перед ними. Они торопили коней, с каждым шагом все больше увязавших в грязи, еще недавно бывшей просто лентой утрамбованной земли. Вскоре один из их поднял голову и различил неясные очертания колокольни. - Ты знаешь, что это за деревня? – во всю силу своих легких, стараясь перекричать пугающий рев ветра, крикнул он своему спутнику. - Рош-Лабейль, если моя память меня не обманывает, - услышал он в ответ (он не поворачивался, чтобы не подвергнуться еще большим пыткам Эола). - Как ты сказала? Теперь уже поравнявшись с ним, тот повторил не так громко: - Я воспитывалась в этих краях и хорошо их знаю. Но мадам, я должна предупредить вас, что эта деревня очень маленькая и очень бедная, вряд ли она сможет предложить вам кров, достойный… - Что за важность! – почти нетерпеливо ответила «мадам». – Сейчас все, что нам нужно – найти место, где мы сможем провести ночь сухими, иначе, клянусь Святой Девой, мы скоро погибнем как утопленницы. Двое дворян с высокими голосами и блестящими женскими глазами под опущенными шляпами поехали быстрее. Их пыл был удесятерен надеждой достичь приближающейся цели. Фонтаны грязи, летящие им вслед, больше всего напоминали шлейф падающих звезд. Они улыбались синими от холода губами. Они побеждали укусы стихий с хищной грацией, их единственным оружием в этой жизни.
Amiga: Недалеко оттуда, в доме священника Рош-Лабейль, ждала пустая комната. У стены, под окном со сломанными ставнями, дрожащими и хлопающими под ударами грозы, стоял круглый стол. Два простых кресла были приставлены к камину, где оставалась только тень огня. Пол и стены были голыми, такими же голыми, как новорожденный младенец, и единственными хоть сколько-то личными предметами, украшавшими эту угрюмую декорацию без актеров, были Библия, «Житие святой Юдифи» и висящий на спинке стула мужской камзол, с которого стекала вода. Раздался тихий скрип, и в дверном проеме, ведущем к выходу, показался свет горящей свечи. Держащий ее мужчина легко дрожал, как пламя в подсвечнике, чувствуя на своей коже злую ласку холодного воздуха, проникающего внутрь сквозь трещину в ставне. Он был в рубашке и штанах, его длинные влажные черные волосы падали на плечи и на спину, и он держал в руке длинную шпагу, даже сейчас производящую впечатление, несмотря на скрывавшие ее кожаные ножны на узких ремешках. У него были глаза цвета лазури, отражающие свет алеющих углей. Небрежная влажность не делала его менее красивым и свидетельствовала о его мужестве. Без сомнения, этот человек приехал сюда, проведя часть ночи верхом на лошади под дождем. Он увидел два кресла у очага и улыбнулся, разгадав в этом особенное внимание слуги. Поставив свечу, он вооружился кочергой и принялся оживлять огонь. Вскоре в комнату вошел второй мужчина с блюдом в руках. Это был слуга со спокойными глазами и сжатым ртом, так же промокший, как и его хозяин. Он на несколько секунд остановился на пороге с ласковой улыбкой, залюбовавшись. Прекрасная картина, простая и мирная – усталый солдат, отдыхающий у огня. Пламя, горящее высоко и светло, танцевало у его лица, окружая его прекрасным фантастическим ореолом. Этот жаркий пурпурный плащ отдавал должное его силе и потрясающей харизме, сопутствующей ему во всех обстоятельствах. Глаза его были опущены; он был полуобнажен, хотя всегда мерз. Атос принял от Гримо скромный ужин. Но он был более король, чем все короли.
Amiga: Два всадника быстрой рысью въехали с большой дороги, проходящей через Рош-Лабейль, сторонясь переполненных водосточных канав и угрожающе незаметных луж. Эти дамы-кентавры чувствовали, что спасение близко, и теперь не стоит окончательно слабеть. Они блуждали по улицам, стучась в каждое окно, каждую дверь с надеждой, но безрезультатно. Все они оставались совершенно черны. Закрыты. Ревнивы к тому комфорту, что они скрывали. Так потерявшиеся в грозу котята ищут кого-нибудь, чтобы создать союз, защищаясь от враждебности закрытых дверей. Эти блуждания по лабиринту маленьких улиц вскоре привели их на деревенскую площадь. Они непроизвольно подняли глаза к плачущему небу и заметили небольшую церковь Рош-Лабейль, стоящую рядом. Она выглядела внушительным строением среди остальных домишек этого маленького уголка той местности, где все было маленьким, кроме самой местности. Путницы сделали несколько шагов в направлении церкви, кажется, влекомые одной и той же мыслью, религиозной и практичной одновременно: если в самом деле никто е согласится оказать им милость и приютить на ночь, они найдут себе убежище в доме Божьем. Вдруг молния осветила ночь, удар грома заглушил на мгновение шум дождя. Лошади встали на дыбы, шляпы с перьями слетели с голов амазонок. Но они получили время заметить зажатый между двух контрфорсов церкви маленький домик, похожий на другие, но и отличающийся от них. Ставни его были плохо закрыты. Был виден свет. - Смотри, - сказала та, что обращалась к другой на «ты», - как ты считаешь, это может быть дом священника? - Скорее всего, - ответила та, что говорила «вы», - дом в стороне, и там есть маленький ход между ним и церковью. Вы хотите?.. - Да, я хочу… Пойдем туда. - Мадам, вы в самом деле считаете, что… - Там свет, Кэтти, - прервала та, - там свет… Подняв воротники своих плащей, так как на них больше не было шляп, скрывающих их прелестные лица, они спешились и постучали в эту ниспосланную провидением дверь. Через несколько секунд она приоткрылась, только-только для того, чтобы они могли различить глаз, принадлежащий тени, которая находилась за дверью. - Что такое? – спросил хриплый голос. - Мы двое дворян, путешествующих по этим краям. Мы ехали весь день и часть ночи и были застигнуты врасплох грозой. Не могли бы вы оказать нам гостеприимство, господин кюре? - Конечно, входите! – ответил другой голос, звучащий более чисто и раздававшийся из глубины дома. Путешественницы не заставили себя просить и, привязав лошадей к общим яслям на площади, вошли в это чудесное убежище. Снова ударил гром.
Amiga: Атос только что закончил свой ужин и собирался лечь в постель. Он взял шпагу и аккуратно положил ее под подушку. Это стало его привычкой – привычкой человека, играющего жизнью, – каждый раз, когда она спал не в собственной постели. Вернувшись в переднюю комнату, чтобы дать Гримо распоряжения на завтра, он услышал нетерпеливый стук в дверь. Речь шла о двух всадниках, всего лишь так же, как и он, просящих разрешения провести ночь в тепле. Атос предложил им войти, затем, несколько обеспокоенный тем, что мог дать себя увидеть, тогда как сам путешествовал инкогнито, полностью скрылся в тени комнаты. - Пожалуйста, молодые люди, если вы согласны удовольствоваться остатками моего ужина и половиною моей комнаты. Бывший мушкетер услышал неясный звук разговора, который велся тихими голосами в соседней комнате, потом то, что ему показалось взрывами приглушенного смеха. Там, за ставнями, шум дождя по стеклу был похож на песню жемчужного водопада, падающего в серебряную реку. - Благодарю вас, господин кюре, мне это подходит. Ответивший ему голос Атос услышал сразу ушами и сердцем. Бриллиант смешался с жемчужинами. Он задул свечи и ответил: - В таком случае ужинайте, но постарайтесь поменьше шуметь. Я тоже не сходил с седла весь день и не прочь хорошенько выспаться. На ощупь, в полной темноте маленькой комнаты священника Атос снял рубашку и штаны, чтобы не измять их. Вытянулся в постели. Кровать устало застонала. Вдоль позвоночника человека, этой ночью выдававшего себя за священника, пробежала дрожь. Он закутал плечи шерстяным одеялом, но это ничего не изменило. Он никогда не сможет согреться. Может, прошло полчаса. Один в этом темном сером мире, убаюкиваемый ревом грозы, бушующей снаружи, как потерявшийся ребенок, он грезил наяву. Что он видел? Какие призраки плясали перед его глазами? Кто мог сказать об этом, кроме него? Без сомнения, это они, неясные силуэты любимых людей. Они успокаивали его каждый вечер перед тем, как он уснет. Но лучи света бледнеют на полу, вскоре превращаясь в иные фантомы, наводящие ужас. Женщина из серого дыма, с отрубленной головой. Она протягивает к нему руки, ее губы приоткрыты. Обвиняющая и раскаивающаяся одновременно. Ему в уши шептали демоны прошлого. Угрызения, сожаления… Одиночество. Атос скрестил на груди руки, но опять так и не смог закрыть глаза. У него возникло желание громко произнести всего лишь два слова, способные выразить то, что он всегда чувствовал: «Мне холодно». Он не позволил себе этого. Свет из соседей комнаты, проникающий под дверью, внезапно погас. Послышался легкий скрип, и вскоре Атос почувствовал присутствие в комнате другого человека. Хотя было темно, его выдавало дыхание. Видимо, это был один из дворян, приехавших в этот дом после него. Атос выпрямился на постели. Шелест ткани подсказал ему, что его гость снял одежду. Затем послышались звуки маленьких шагов. Человек направлялся к нему. Атос хотел отодвинуться в другую часть постели, но в этот миг гость вошел в лунный луч. Застыв, мушкетер всего в течение нескольких секунд смотрел на то, что, как ему показалось, было самым прекрасным воплощением дочери Евы. Молочно-белая кожа, гармоничные и зовущие округлости грудей, изящные бедра, покачивающиеся в ритме ее медленной волнующей походки. Совершенна. Сколько уже времени подобная картина не открывалась его взору? Сколько уже времени он запрещал себе опустить руки на такую талию? Коснуться губами этой маленькой очаровательной ямочки между шеей и плечом? Нежно провести вдоль изящного изгиба, этого чувствительного и нежного соединения между бедром и низом живота? Перед тем, как проникнуть в эту святая святых, составляющую всю тайну, всю силу женщины? Колыбель жизни с незапамятных времен, но сейчас, в тайне таких ночей, как эта, просто источник блаженства рода человеческого. Все эти мысли промелькнули в голове Атоса с быстротой горного ветра перед тем, как чудесное видение покинуло эту дорожку света и скрылось с его глаз. Он открыл рот, готовый заговорить. Но вместо вопроса, который он собирался задать, с его губ внезапно слетел какой-то хриплый стон. Волшебное создание присело на край кровати и положило руку на его обнаженный живот. Все звуки окончательно застряли у него в горле, когда десять игривых пальчиков начали свой путь вдоль дорожки, идущей от пупка и спускающейся к паху, такой чувствительной у мужчин. Атос встряхнул головой, стараясь не замечать этого слишком сильного, обжигающего ощущения, огнем отдающегося в его теле, и попытался собрать в голове больше двух остатков связных мыслей. Неизвестный всадник, попросивший крова, оказался женщиной. Очаровательной провоцирующей Венерой, столь прекрасной, что могла отправить в ад и ангела. Это живое воплощение грации склонилось над ним, и он чувствовал, как ее длинные влажные волосы касаются его лица, а ее сладкое жаркое дыхание звало предаться мукам страсти. Он прищурился, пытаясь различить черты ее лица. Но увидел лишь блеск двух смеющихся глаз. Его разум приказывал ему бежать, остаться трезвым, сохранить рассудок, не поддаваться искушению. Но тело его все выло от желания, кричало о своей физической потребности, которой оно было лишено слишком долго. Нет, нет, он поклялся никогда больше… Серая тень обезглавленной женщины снова промелькнула в его душе и, как ему показалось, на мгновенье придала ему мужества встать и покинуть эту постель, но вдруг его молчаливая подруга совсем опустила голову и накрыла его лицо своими волосами, когда ее другая рука присоединилась к первой, искусно ласкавшей его напряженную плоть. Атос чувствовал, как женщина нежно покусывает его ухо, ее щека терлась о его щеку. Все это было чрезмерно, действительно чересчур для его холодного разума, слишком уставшего, в этот момент уже окончательно убитого и полностью уступившего место удовольствию. Удовольствию чувственному, удовольствию эгоистичному, тем более сильному, что каждый из них не видел лица другого. Поэтому его тело могло полностью забрать себе все ощущения и наслаждаться без забот, так как он не сможет прочесть ни одного чувства в ее глазах. Атос поднял руки и осторожно опустил их на спину Венеры. Ее кожа была еще более теплой и нежной, чем он себе представлял. Он услышал, как она смеется у него над ухом своей победе, и кончиками пальцев начал ласкать ее спину, провел ими вдоль позвоночника, чередуя нежные нажатия с игривой щекоткой. Он чувствовал ее дрожь и легкое движение всех мышц. Атос улыбнулся в темноте и расширил поле действия. Он повторил то же на ее лопатках, спустился к округлым упругим ягодицам, вновь поднялся по ее талии. В то время как она дрожала от возбуждения и наслаждения, он, несмотря ни на что, испытывал что-то вроде гордости. После всех этих лет полного воздержания, он, считавшийся совершенно бесполым, был еще способен доставить удовольствие женщине. Не заботясь больше ни о чем, ни о чем другом, кроме этого прекрасного тела, предложенного ему, он опустил руку на ее грудь. Затем, слегка ее поглаживая и шаловливо обводя контуры соска, другой рукой он начал исследовать холмики и ложбинки дороги, ведущей к ее лону.
Amiga: Почувствовав ответ на свое предложение, она внутренне возликовала. В течение всего ужина она снова и снова возвращалась к этой мысли – разделить постель со священником. Она, знатная женщина, но, тем не менее, лакомка. Эта ситуация была такой опасной… и такой возбуждающей. Что делать? Не поддаваться соблазну? Она, беглянка, обязанная скрыться любой ценой? Обязанная оставаться неизвестным всадником… ради собственной жизни. Итак, остаться герцогиней, помнить о своем положении? Быть рассудительной хотя бы раз в жизни? Или отложить эту ужасную скачку, отдавшись ночи чувственности? Это было не в первый и, конечно, не в последний раз для этого сумасшедшего создания, Мари Мишон. Кокетка подмигнула служанке, и та не смогла удержаться от смеха. Да, Мари Мишон могла осудить на муки любого мужчину. Даже этого священнослужителя. Она решила, что это нужно делать быстро, если она хочет успеть реализовать свой маленький план до завтра, ночь началась уже давно. Вот почему она не дала себе труда скрывать свои намерения от этого доброго кюре. Она ликовала, в то время как он потихоньку завладевал тайнами, который делали е женщиной. Во время этой грозы она станет его любовницей, пылкой и ревнивой, как волчица. Мари наслаждалась волной наслаждения, в это мгновенье бушевавшей во всем ее существе. Она позволила вырваться маленькому крику нетерпеливого восхищения, когда он, положив руку на ее затылок, со сладкой яростью опрокинул ее на постель. Она чувствовала пальцами очертания его груди, его талии, рисовала себе каждый его мускул, каждый напряженный нерв, каждый райский уголок тела этого мужчины. Жадно кусала себе губы. Своими руками она видела его гораздо лучше, чем глазами. Она была готова заплакать. То, что она сжимала бедрами, было великолепно. Все в меру, ничего лишнего. Ничего недостающего. Никакого изъяна. Зачем было нужно отдать это богу, а не женщинам? Она выгнулась, когда он, наконец, вошел в нее! Обхватив ногами его талию, чтобы он оставался в ней, она запрокинула голову, и с ее губ слетел звук, который мог быть как стоном наслаждения, так и криком триумфа. Ощущение, более мощное, чем землетрясение, но более прекрасное, чем летние сумерки. Герцогиня чувствовала, как оно разносилось по всему ее телу, как и всегда, когда она любила мужчину. Она была побеждена, но оставалась всемогущей, потому что знала: она давала столько же, сколько получала. Обычно было так. Но теперь… Она обвила руками его шею и яростно укусила его за плечо, чтобы заглушить мучительный крик, когда он продолжил движение. Он застонал и открыл глаза, будто сам не поверил тому, что сделал. Исчерпав все свои силы, она упала на постель. Но теперь… Мари почувствовала, как он неуверенно, почти неловко отстранился. Она издала что-то вроде недовольного ворчания, жадно схватила руками его голову и привлекла к себе. Было темно, и они не видели друг друга. То, что она сделала с этим прекрасным священником, она еще никогда не делала. Не после любви. Не так. Их носы столкнулись, руки сжали тело другого до боли, до царапин. Но их губы дождались того, чтобы найти друг друга в темноте. Они встретились и бросили друг другу вызов, как две смелые шпаги на дуэли или две одинаково сильные руки. Они то притягивались, то ускользали. Это было бы достойно мечты, но это было реальностью. Это был страстный поцелуй. Им обменялись двое неизвестных, два беглеца, два ребенка, потерявшиеся под дождем и случайно встретившиеся, укрывшиеся под одной крышей. Два человека, выдававшие себя не за тех, кем были. Но теперь… Она получила больше, чем дала. Потому что другой был безупречен. Когда она так яростно его целовала, ей пришла в голову немного неуместная мысль. Может быть… да, может быть, если бы ее муж герцог мог быть похож на него в любви… Она бы никогда не стала смотреть на других. Они разорвали оковы, и эти два божественных тела снова воссоединились. Как две половинки одного совершенного целого. На этот раз больше не было сдержанности, было открытое объявление войны одиночеству. Их одиночеству. Они даже не старались заглушить крики наслаждения. Они не слышали, как кончилась гроза.
Amiga: Бледный луч солнца, сначала робкий, затем игривый, ворвался в окно дома комнаты священника Рош-Лабейль. Он взбежал на постель, поднялся на измятое одеяло, чтобы наконец поцеловать лица Атоса. Это новое ощущение, приятное и мешающее одновременно, соединило мягкую нежность его снов и яркий свет реальности. На этот раз его грудь приподнялась выше и он моргнул. Едва вернувшись в окружающий мир, он понял, что что-то в нем отличалось от обычного. Атос легко выпрямился и опустил глаза. Обнаженная рука превосходной формы и белизны обвивала его шею. Тело, которому принадлежала эта рука, покоилось рядом с ним, лицо пряталось в длинных черных волосах бывшего мушкетера. Окончательно проснувшийся Атос еще несколько секунд оставался неподвижным, уголки его губ дрогнули. Будто для улыбки. Будто для того, чтобы еще немного сохранить иллюзию. Его мечта сбылась больше, чем он когда-либо мечтал: впервые на протяжении многих лет он поступил как человек, следуя своему желанию и оставив защищающую его холодность позади. И он был вознагражден за это волной тепла, в этот миг разливавшейся в его душе. Он познал счастье, которое испытывает мужчина, просыпаясь рядом с женщиной. Осторожно, чтобы не разбудить ее и уйти таким же неизвестным, каким пришел, он снял ее руку со своей шеи. В какой-то миг он захотел раздвинуть длинные пряди светлых волос своей ночной подруги, чтобы увидеть ее лицо… и узнать ее. Но две мысли остановили его. Два последних аргумента. Один шел от разума, другой от сердца. Один благородный, другой… почти эгоистичный. Если эта женщина искала здесь убежища, переодетая в мужчину, значит, она хотела оставить свое имя в тайне. Он не должен пытаться узнать эту тайну, пользуясь ее сном. И потом… Если Атос не увидит ее, не увидит ее больше никогда, он навсегда сможет сохранить нетронутыми воспоминания о прекрасном сне, который они вместе увидели этой ночью. Лучше, если они навсегда останутся друг для друга незнакомцами. Атос встал, внутренне усмехаясь своему романному сентиментализму, и открыл окно. День едва занимался. Атос наспех оделся, прицепил шпагу и вышел, даже не кинув взгляд на постель, на которой он спал. В соседней комнате он нашел угасший огонь и странное зрелище на одном из двух кресел. Свернувшись клубком, как большая кошка, спал слуга, накануне сопровождавший его Венеру. При всей своей драматичности и решительности Атос не смог удержаться от взгляда на его лицо. Но на этот раз он откровенно улыбнулся. Этот всадник тоже был женщиной. Она вздохнула во сне и легко повернулась, подставляя при этом свету всю свою прелестную фигурку и становясь полностью доступной взгляду Атоса. Минуту он рассматривал ее, с каждой секундой все больше хмуря брови. Он слегка наклонился для детального изучения этих черт, его рука задумчиво замерла под подбородком, палец коснулся губ. Странное ощущение дежавю, такое же настойчивое, как и нелепое, понемногу захватило его ум. Сзади не вовремя раздался шорох, и это сбило его с мыслей. Атос обернулся, смущенный тем, что его увидели в попытке так внимательно рассмотреть эту маленькую служанку, переодетую лакеем. Но это был Гримо, который ждал за дверью, держа в руке поводья лошади. Готовый выехать в путь и покинуть Рош-Лабейль. Не оборачиваясь, Атос вышел из дома, закрыл дверь и вскочил в седло. Дело, которое привело его сюда, было срочным и не терпело отлагательств. Вскоре он и его старый слуга проскакали по лабиринту улочек этой маленькой лимузенской деревни и выехали на большую дорогу. Она вилась среди полей, размытая и опустошенная ночной грозой. Она убегала к горизонту, такая же извилистая и неопределенная, как судьба. Но они устремились по ней. КОНЕЦ Или, скорее, начало для тех, кто понимает ;)
Iren: Ой, мне очень понравилось! Спасибо! Amiga пишет: у французских дюманов (да-да, есть и такие Наши товарищи!!
Scally: Евгения просто стеснялась, что она это нашла, а я стеснялась, что я это преводила :) В итоге я не выдержала первая :) Дамы! Никогда не стестняйтесь столь чудных порывов!
Nataly: Наконец-то из Атоса сделали живого человека!!! Браво!!! Немножко смутила фраза про: глаза цвета лазури, отражающие свет алеющих углей. Дракула какой-то, чес-слово. Хотя все остальное -- супер!!
LS: Атос... всегда мерз. ...то, что он всегда чувствовал: «Мне холодно». Мне понравился этот художественный образ. Ощущение холода, как выражение одиночества... По-настоящему здорово! Но есть концептуальное несогласие по поводу всего эпизода. Мне кажется, что ключ к сцене в Рош-Лабейле находится среди очень прозаических, приземленных вещей. 1. Мари Мишон после долгой дороги и целого дня, проведенного в седле, страшно хотелось выспасться на нормальной кровати (а не в кресле, на лавке и т.п.) Попасть в кровать можно было, лишь потеснив священника. Заявить кюре с порога, что она - переодетая мужчиной женщина, означало риск отправиться ночевать в крестьянскую избу или вовсе получить указание на дверь (вспомните Толстовского отца Сергия). Поэтому она и устроила "бурю и натиск" на его ложе. А уж какие слова для объяснения ее поведения пятнадцать лет спустя подыскивал Атос, нам всем известно. Мы еще раз с удовольствием убедились в деликатности и находчивости графа. 2. Атос был пьян, по своему обыкновению. Здесь где-то на форуме писали о том, как пахнет всадник, проведший в седле не то что целый день, а всего лишь несколько часов. Говорят, что аромат собственого пота, обильно сдобренный конским, способен остановить даже самого темпераментного персонажа. Я прошу прощения у уважаемого сообщества за посягательство на романтический флер этого эпизода. Свою точку зрения я никому не наязываю, просто делюсь некоторыми соображениями.
LS: Nataly пишет: Немножко смутила фраза про: "глаза цвета лазури" А меня, наоборот, порадовало внимательное отношение к первоисточнику.
Nataly: LS пишет: "глаза цвета лазури" Я не про цвет писала, а про то, что они отблескивали алым)))
LS: Извините, но при ряде художественных достоинств этого текста, в нем есть несколько логических нестыковок. Мне крайне любопытно, их вижу только я или еще чей-то внимательный глаз споткнулся?
Amiga: Извините, но при ряде художественных достоинств этого текста, в нем есть несколько логических нестыковок. Мне крайне любопытно, их вижу только я или еще чей-то внимательный глаз споткнулся? Предлагаю за "ряд художественных достоинств" поблагодорить автора, а все "логические нестыковки" свалить на меня, это будет честно и благородно :) LS, на чем споткнулись вы? :)
Amiga: Мне понравился этот художественный образ. Ощущение холода, как выражение одиночества... LS, вы не поверите, это именно то, на что запала Евгения, а потом и я, из-за чего и решили этим текстом заняться :) Но должна вам сказать, остальное мне в результате не понравилось :((( Атос здесь... я бы не назвала его таким уж "живым человеком"... По-моему, он как "застыл", увидев этот "чудный образ", так до утра в себя и не пришел. Вообще, надо сказать, что, если бы не было имен, я была бы уверена, что это и есть настоящий священник, а бывший мушкетер решил остановиться где-то в другой деревне :) Потому как поведение соответсвующее :) Можно подумать, что Атос... сколько там? 13 лет?... 13 лет мечтал провести ночь с женщиной, да вот не знал, как подойти. Дух миледи? Я вообще против!!! В общем, я не знаю... право автора, конечно... но не так там все было!!!! :) Мне кажется, что ключ к сцене в Рош-Лабейле находится среди очень прозаических, приземленных вещей. Согласна :) Хотя надо сказать, мотивы ММ меня вообще никогда не интересовали :) Но ваша версия просто очаровательна :)))))))))))) 2. Атос был пьян, по своему обыкновению. Почему вы так думаете? :) Говорят, что аромат собственого пота, обильно сдобренный конским, способен остановить даже самого темпераментного персонажа. :)))))))))))))) Даже смертельно уставшую женщину, ТАК СИЛЬНО мечтающую о нормальной кровати? :) Вообще я, конечно, не специалист, но мне казалось, что в то ужасное время они привыкли и не к таким еще ароматам, нет? И еще этот текст... как-то сильно, чересчур романтичен на мой взгляд. Ну какие там у них могли быть и раз, и два, и три... Оба весь день скакали и знали, что на утро их ждет то же самое. До Камасутры ли там уже? Кстати, отсутсвие в этой теме графоманов... таких как Арабелла и Месье, например... меня удивляет :) Господа, ау, ваше мнение мне особенно интересно, для кого я старалась-то? :)
Antoinette: LS, не знаю, имели ли вы это в виду, но есть небольшое несоответствие с текстом "Двадцати лет спустя". Здесь говорится, что Гримо находился за дверью, держа в руке поводья лошади. Хотя из рассказа Атоса следует, что он отправился на конюшню, где его ждал слуга слуга с оседланной лошадью. И в этом же эпизоде мне еще кое-что показалось странным. Никак не пойму, что именно. Может, то, что Атос желает остаться инкогнито для своей ночной гостьи, но все же оборачивается на шорох, рискуя быть узнанным, он ведь не может знать, что это Гримо, который к тому же за дверью (а как Атос его увидел?). Мда. Немного запутанно объяснила.
Arabella Blood: Amiga пишет: Можно подумать, что Атос... сколько там? 13 лет?... 13 лет мечтал провести ночь с женщиной, да вот не знал, как подойти. Дух миледи? Я вообще против!!! Полностью согласна, меня это тоже как-то покоробило... А в целом, неплохо...
месье: Честно мне понравилось. Немного странно видеть графа таким, но как правильно кто-то сказал на форуме он же живой, а не мраморный идол на которого дружно все молятся. Спасибо авторам.
LS: Я имею ввиду не противоречия первоисточнику, а "ляпы" именно данного текста.
Amiga: Я имею ввиду не противоречия первоисточнику, а "ляпы" именно данного текста. LS, ну не интригуйте же уже :)))))
Amiga: Да, кстати, м-ль Ретану тоже ПЕРСОНАЛЬНО приглашаю высказать свое мнение :)))) (я такая, я не отстану :)
LS: Ну, ладно! 1. Таки Он был в рубашке и штанах... ? Или он был полуобнажен,? Я уж молчу, что Гримо был достаточно хорошо вымуштрован, чтоб всегда иметь в запасе сухую сорочку для хозяина. 2. Таки давайте разберемся с погодой. Что же у нас на дворе? Гроза росла, опустошая этот крошечный уголок земли, высекая молнии, оглушая адскими порывами ветра и громовыми раскатами. Все утопало в холодном колком дожде, лившем как из ведра без перерыва до самого утра. или гость вошел в лунный луч. или Они не слышали, как кончилась гроза. Конечно, луна могла оказаться столь любопытной, что вылезла в такое ненастье лишь на минуточку полюбоваться прелестями Мари Мишон. Однако, мне представляется, что подобное зрелище представало пред ночным светилом столь часто, что уже давно не могло вызвать в нем (светиле) никакого интереса... 3. И еще одно соображение. Высказано не мной. Кажется, не очень удобно рыться под подушкой в поисках шпаги, спрятанной там на случай внезапного нападения. Правда, граф мог придерживаться иной точки зрения... Не мне с ним спорить...
Antoinette: "Женщина с отрубленной головой", а "ее губы приоткрыты". Это считается "ляпом"?
Amiga: "Он был в рубашке и штанах..." или "он был полуобнажен"? Вот этот ляп могу взять на себя. Кстати, я его тоже заметила. То слово, сказали мне словарь и сестра, может перводиться и как "штаны", и как "чулки". Но поскольку для меня "в рубашке и в штанах" и "в рубашке и в чулках" означает равную степень полуобнажения, я долго думала, но оставила Атосу штаны, потому что так красивше :)))) За слова "рубашка" и "полуобнажен" ручаюсь :)))) Остальные претензии - и про шпагу, и про грозу - к м-ль Андромед :)
Amiga: "Женщина с отрубленной головой", а "ее губы приоткрыты". Это считается "ляпом"? Считается :) Я долго думала, чего еще я не понимаю в могучем и прекрасном французскоми языке, но убейте меня, там так написано, и я так оставила :) Может, голова парила рядом? Или она ее в руке држала? Ах нет, руки же она к графу простирала...
ЛенинЪ: Мне не очень понравилось. Тема Атоса не раскрыта. То есть на его место можно поставить любого другого рыцаря печального образа, на место Мари - любую другую красотку. Короче, нет изюминки. К тому же, явный перебор с прилагательными и наречиями, слишком цветасто. Но в любом случае, читать можно.
LS: Antoinette пишет: "Женщина с отрубленной головой", а "ее губы приоткрыты". Это считается "ляпом"? А почему это ляп? Она еще и моргать могла активно... Amiga пишет: То слово, сказали мне словарь и сестра, может перводиться и как "штаны", и как "чулки". А какое там слово? О-де-шосс? Или ба-де-шосс?
Antoinette: LS пишет: Ну, и наконец, мне кажется, не очень удобным рыться под подушкой в поисках шпаги, спрятанной там на случай внезапного нападения. Правда, граф мог придерживаться иной точки зрения... Не мне с ним спорить... Такой же "ляп" встречается и у Дюма. В "Сорок пять" Шико прячет деньги и шпагу под подушку, ночуя в какой-то подозрительной гостинице.
Antoinette: LS пишет: А почему это ляп? Она еще и моргать могла активно... ЧЕМ? Или голову миледи отрубили не полностью?
LS: Чем? Моргают обычно глазами... А отрубленную голову миледи носила под мышкой, высунув язык и подмигивая левым глазом... Ну, что? Вам страшно? Во-о-от! И графу было страшно...
полная версия страницы