Форум » Наше творчество » Конец » Ответить
Конец
Кассандра: Автор: я Фандом: А. Дюма, "Виконт де Бражелон, или 10 лет спустя" Пейринг: сложный вопрос... предлагаю считать, что его нет :-) Жанр: путешествие " в бескрайнем царстве воспоминаний о прошлом и опасений относительно будущего. " Размер: миди. Статус: завершён. Предлагаю вниманию читателей свою попытку найти ответ на вопрос "Кто виноват?" и осмысления того, почему роман закончился так, как закончился.
Констанс1: Стелла , в твоем посте ключевое слово -идеал. Рауль любил идеальную Луизу, настоящую он почти не знал. А идеал оказался живой девушкой со своими достоинствами и недостатками, но, главное, с отсутствием любви к Раулю. Идеал упал с пьедестала, воздвигнутого в душе виконта и выжег при этом саму душу. Все просто.
Стелла: Констанс1 , а ты знаешь хоть одного , по-настоящему влюбленного, человека, для которого объект его воздыханий - не идеал? А вот когда начинается отрезвление -у большинства и кончается любовь.
Кассандра: …После их возвращения потянулась череда удивительно похожих друг на друга дней. Впоследствии Атосу казалось, что те две недели, что прошли от момента их приезда домой до посещения Бражелона герцогом де Бофором, слились в один длинный, утомительно затянувшийся день. Рауль пределов поместья не покидал. Он бледной тенью бродил по замку и парку, подолгу простаивал у окна или у ограды, вглядываясь куда-то вдаль. На губах его в такие минуты появлялась горькая улыбка, и Атос замечал, что взгляд сына прикован к той аллее в парке или той группе тополей у дороги, ведущей в Блуа, где когда-то Раулю и мадемуазель де Лавальер было дозволено гулять вдвоём во время редких соседских визитов к графу четы де Сен-Реми. Юные влюблённые должны были прогуливаться ровно там, где находившиеся в саду или в гостиной отец виконта и родители Луизы могли видеть их – оставлять молодого человека и девушку на выданье наедине в те времена считалось предосудительным. Рауль не допускал подобных вольностей и чётко знал, насколько они имеют право удалиться от ограды замка, не вызывая неудовольствия отца. Сперва Атос надеялся, что пребывание в родных стенах поможет исцелению душевных ран виконта, но всё отчётливее сознавал, как жестоко ошибся. Лишь теперь граф начинал понимать, почему виконт так легко согласился вернуться домой. Он видел, что сын находит горькую усладу в воспоминаниях о безвозвратно ушедших счастливых днях, полных юношеских надежд и мечтаний о грядущем счастье. Состояние виконта всё больше походило на сумасшествие. Рауль, наслаждаясь дорогими сердцу воспоминаниями, одновременно растравлял свои раны. Надежда Атоса на то, что они со временем затянутся, зарубцуются, таяла с каждым днём. Он приходил в ужас от созерцания этого отчаянного упорства, с которым Рауль отдавался своей скорби, словно желая поскорее лишиться рассудка. Граф догадывался что его сын, не находя возможности избавиться от терзавшей душу боли, наполовину бессознательно стремится к сумасшествию как способу заглушить её. Ведь сумасшедшие зачастую счастливы в своём безумии – они не ведают страдания! Чтобы нарушить эту устрашающую погружённость Рауля в свои мысли и отчаяние, Атос часто и подолгу беседовал с сыном. Подходил, нарушая его уединение, брал за руки, заставлял усесться рядом с собой и говорил, говорил… Когда-то давно, когда виконт был ещё ребёнком и готовился к первому причастию, он, так же сжимая его руки в своих, тем же выразительным и мягким голосом объяснял ему смысл первых молитв, которые мальчик повторял вслед за отцом. Тогда Атос, заглядывая сыну в глаза, чувствовал, как отзывается каждое его слово в душе ребёнка. Теперь же он часто ощущал, что слова его падают в пустоту. Рауль слушал отца и не слышал его. Он признавался в том, как ему невыносимо тяжела мысль о том, что девушка, чей кроткий и целомудренный образ он с трепетом хранил в сердце, оказалась способна на предательство и низкий обман. При этом на лице Рауля отражалась такая мука, что Атос понимал: если он станет чернить в глазах сына его возлюбленную, чтобы помочь скорее забыть её как недостойную любви и сожаления, это причинит его любимцу ещё более сильную боль. И какие нелицеприятные слова не хотелось бы сказать о бывшей невесте сына смертельно обиженному за него отцу, он скрепя сердце прибегал к поистине героическому средству, защищая Луизу перед Раулем, любовью оправдывая её предательство. Каждое такое напоминание о взаимной любви Лавальер и короля ранило Рауля, и боль сына заполняла сердце опечаленного отца также, как когда-то давно, когда условности и запреты ещё не отдаляли их друг от друга, оно заполнялось его радостью. Страдание Рауля стало его страданием ещё в их последний вечер в Париже – печальная улыбка виконта вызвала слёзы на глазах его отца, столь много пережившего, а слова Рауля о том, как ужасно ему презирать ту, которую он так обожал, и что он был бы счастливее, если бы сам оказался в чём-то виновен перед своей возлюбленной, прозвучали, как могли бы прозвучать его собственные слова. Они давно не проводили так много времени вместе и давно не говорили так откровенно… пожалуй, раньше вообще никогда не говорили ТАК. Бывали минуты, когда Атос сожалел, что воспитал сына таким безупречным. Если он сам когда-то позволял себе топить горе в вине, играть, опускаться и тому подобные безумства, то виконт мог позволить себе только одно безумство – настоящее. До каких пределов отчаянья он дошёл, Атос мог видеть, когда сын говорил с ним о короле. Ещё недавно Рауль не потерпел бы, если бы при нём кто-то позволил себе нелестные слова о его величестве. Теперь же поражённый отец не верил своим ушам: его сын, так недавно бывший самым преданным слугой трона, почитавший монарха как особу священную, с пренебрежением говорил о ценности королевского слова, о нелепой вере, с какою иные безумцы относятся к обещаниям, брошенным с высоты трона! Нестерпимую боль причиняли Атосу эти слова, казавшиеся чудовищными в устах его Рауля и горечь, какою они были пропитаны. Он понимал, что сын, конечно, говорит о себе, себя считает залуживающим презрения глупцом, беззаветно верившим в непогрешимость своего короля. Воспитавший сына убеждённым роялистом, Атос приходил в ужас, слыша, с какой страстной убеждённостью виконт предсказывает падение и ничтожество, ожидающее королей в будущем. Немыслимым казалось и то, что Рауль позволял себе это в беседе с отцом. Всего несколько месяцев назад д’Артаньян со смехом рассказывал Атосу, как Рауль просил не говорить с ним пренебрежительно о короле, опасаясь отцовского гнева. И вот теперь Бражелон позволял себе высказывания куда более резкие, а напуганный его озлоблением отец изо всех сил старался сохранить самообладание и своим спокойными, убедительными увещаниями смягчить, обуздать гнев обманутого влюблённого. Иногда он холодел от ужаса, опасясь, что сделать этого не удастся, и сын, не выдержав боли, потеряв голову от отчаянья, помчится в Париж, подгоняемый жгучим желанием мстить. Какая кара будет ждать обезумевшего мятежника, представить было нетрудно. Появление в Бражелоне двух беглецов – Арамиса и Портоса, как раз и являвших собой потерпевших неудачу мятежников, спасавшихся от прследования, казалось, стало подтверждением худших предчувствий и опасений Атоса. Рассказ Арамиса заставил графа ужаснуться – он понимал, с каким хитрым и властным противником столкнулись его давние друзья, как нелегко будет им избежать королевского гнева, и очень жалел беднягу Портоса, ставшего заложником дьявольски честолюбивых замыслов Арамиса.
Кассандра: Между тем, он невольно сравнивал себя и д’Эрбле. С годами в их отношениях всё явственнее чувствовалось охлаждение, они отдалились друг от друга – слишком разными были их характеры и жизненные устремления. Роднило их лишь одно, хотя Атосу было неприятно признаваться себе в этом: оба были изрядно честолюбивы, хотя честолюбие это имело разные свойства. Арамис жаждал неограниченной личной власти, возродившееся же честолюбие графа де Ла Фер питали надежды на блестящее будущее сына и возрождение былой славы их знатного рода. В том, чтобы помочь Раулю достичь высокого положения при царствующем монархе, он видел и свой отцовский долг, и долг перед родом, чье достоинство он едва не втоптал в грязь. Рауль должен был стать после его смерти графом де Ла Фер, и Атос старался внушить сыну то понимание служения королю, которому следовал сам: мы в праве притязать на превосходство перед королевским родом и служим трону не по необходимости, а добровольно соглашаясь оказывать услуги королям. Арамис ради достижения своих целей готов был на какой угодно подлог и обман, Атос же стремился обеспечить положение Бражелону, избрав путь прямой и честный, как бы ни сложно было не сворачивать с него в обстановке всеобщего угодничества и придворных интриг. И тот, и другой, обладая аналитическим умом, тщательно просчитывали свои действия на пути к достижению желанной цели. И тот, и другой потерпели крах своих устремлений, как бы проницательно ни были предусмотрены все обстоятельства. Арамис не учёл благородства и честности Николя Фуке – он не считал, вероятно, эти качества, свойственными представителям третьего сословия. Атос, всю свою жизнь утверждавший, что короли выше других людей не только положением и могуществом, но и благородством души, оказался не способен предусмотреть вероломство монарха. Как бы ни были различны характеры и мотивы поступков двух друзей, Атос теперь мог бы вслед за Арамисом с той же горечью повторить слова о людской мудрости, как о мельнице, перемалывавшей, казалось, весь мир и вдруг остановившейся из-за песчинки, попавшей в её колёса. И когда сын начал свой крестный путь, став адъютантом герцога де Бофор, отправлявшегося в экспедицию к берегам Африки, Атос чувствовал, что не в праве и не в силах препятствовать ему. Он разуверился в мощи своего ума, в своей проницательности и умении видеть сущность других людей, предугадывать события – во всех тех качествах, которыми всегда восхищались его друзья, и на которые он привык опираться, давая своему сыну советы и руководя его действиями. Разве теперь он вправе отказать виконту в позволении уехать с Бофором, просить его остаться? Он, воспитавший Рауля, сформировавший эту душу, знавший её как никто, и только сейчас понявший, как глубока страсть Рауля к Луизе де Лавальер! Он, желавший, чтобы сын не ведал страстей и сомнений, которые смущали его собственный покой, и шёл по жизни дорогой простой и ясной, стойко и покорно служа королю! Ради этой цели отец не показывал виконту иного пути, с детства готовил к роли королевского солдата, заботился о том, чтобы Рауль даже не подозревал о его связях с фрондёрами. Не эта ли невозможность, недопущение даже мысли о выборе другого пути привели теперь к тому, что Рауль, потеряв возлюбленную и свою веру в монарха, которого его сызмала учили почитать и любить, на глазах у отца катится в пропасть?! Сомнения в верности своих суждений, в правильности своих действий отныне не покидали Атоса. Эта неуверенность забрала у него силы сопротивляться ходу событий. Он утратил веру в то, что может влиять на происходящее, испытывал страх, что вмешавшись, сделает ещё хуже и мог теперь только покориться неизбежному. Его долг – быть рядом с сыном до последней минуты, помогать ему, любить его и молиться о его спасении и возвращении. Вера Атоса в свою волю потерпела крушение, и ему оставалось теперь лишь уповать на волю Бога. В таком настроении Атос продолжал пребывать, и когда они с сыном, получив инструкции герцога, простившись со всею своею прежней жизнью, покинули Париж и направились к Тулону. Впоследствии, когда они были заняты сбором флотилии и вербовкой людей на суда, Атос, наблюдая поведение Бражелона, не раз переходил от робкой затаённой надежды к отчаянью. Когда виконт оказался вдали от Блуа – места, где его со всех сторон обступали воспоминания о безоблачном и наивном юношеском счастье, и от Парижа, где теперь всё живо напоминало о том, как эти счастливые грёзы юности были разбиты в прах, ему стало немного легче. От погружения в мрачную бездну отчаянья виконта спасало и то, что он снова оказался в роли солдата, подчиняющегося приказам своего командира. Вновь дала о себе знать въевшаяся за 10 лет безупречной службы привычка повиноваться вышестоящему, наилучшим образом выполняя распоряжения полководцев. Конде не даром ценил в Рауле отличного офицера, прошедшего хорошую школу. С возложенными на него поручениями виконт всегда справлялся превосходно. Сейчас Раулю не нужно было самому принимать решения относительно своего образа действий – да в теперешнем своём состоянии он вряд ли был на это способен. Бофор избавил его от этой необходимости – виконт получил инструкцию о том, что ему надлежало делать, и теперь лишь исполнял возложенные на него обязанности, стараясь сделать всё возможное и не ударить в грязь лицом. К тому же рядом находился отец, и желание показать себя с лучшей стороны, заслужить его одобрение, с блеском выполнив действительно сложное поручение герцога, заставляло Рауля держаться, собрав все силы. Атос всегда в подробностях знал, как обстоят служебные дела виконта: Рауль рассказывал об этом в письмах и при встречах, с благодарностью принимая отцовские советы. Но до сих пор граф ещё ни разу не видел сына непосредственно за выполнением служебных обязанностей, и никогда они ещё не были заняты этим вместе. Теперь же совместные дела сблизили их едва ли не больше, чем откровенные разговоры, которые они недавно вели в Блуа. Отец и сын понимали друг друга с полувзгляда, полунамёка и хотя, занятые приготовлениями к отправке экспедиции, они порой не обменивались за день и двумя десятками слов, спасительное чувство понимания и единения не покидало их. Ум Рауля был занят, проводя дни в разъездах по побережью, он уставал физически, на вздохи, воспоминания и сожаления у него не оставалось времени. Занятый делом, виконт стал заметно спокойнее, состояние отрешённости и безразличия ко всему охватывало его гораздо реже, и это подпитывало надежды Атоса. Он не раз вспоминал слова Бофора: «И вы позволите ему тут закоснеть? Это нехорошо… Я быстро привёл бы его в чувство… Этот мальчуган прав. Что он будет здесь делать? Да он пропадёт тут с горя!» Ему начинало казаться, что герцог был прав и ему не следовало стремиться сохранить Рауля при себе, напротив, нужно его отпустить: пусть виконт служит на кораблях герцога, будет занят привычным делом – так он придёт в себя, оправится от горя… и вернётся живым. Разуверившийся в собственной правоте, в верности своих оценок и суждений, Атос готов был поверить Бофору. Слова герцога дарили ему призрачную надежду, хотя она готова была угаснуть, когда вечерами Атос видел Рауля помрачневшего, застывшего, часами неподвижно смотрящего в пустоту.
Констанс1: Кассандра , ирония судьбы в том, что поступив к де Бофору, де юре Бражелон продолжал служить королю. Ведь о сцене между графом и королем никому известно не было, нигде не упоминается, что виконт подавал официальное прошение об отставке. Он остался в чине кавалерийского капитана, а его должность при Де Бофоре предполагала вообще чин полковника. Его имя было в официальных списках офицеров экспедиции, который огласил Д Артаньян перед фрейлинами по возвращении из Тулона. Стало быть и королю было прекрасно известно, что виконт де Бражелон участвует в экспедиции в Джиджелли и Его Величество следовательно никак не возражал. Его гибель внешне была героической и погиб он как бы за Францию и ее короля. А то , что он жалованья от королевской казны не брал, так никто об этом не знал, кроме может быть де Бофора. И жизнь он положил за короля в глазах всех придворных и дворян Орлеаннэ, которые в большом количестве прибыли проводить его и графа в последний путь. Насмешка судьбы.
Lumineux: Кассандра! Спасибо Вам огромное за эту работу! Это даже фанфиком сложно назвать. Настоящая критическая статья, облеченная для живости восприятия в художественную форму. Потрясающий разбор полётов по всем правилам. Вы очень точно подметили эту потерю веры Атоса в самого себя, "в верности своих суждений, в правильности своих действий". Это именно то, что с ним произошло под конец! Это то, что я ощущала интуитивно, но не могла точно уловить мысль. А Вы облекли это ощущение в слова! Спасибо!
Кассандра: Их комнаты в гостинице Антиба оказались смежными. Граф занял дальнюю от выхода и не раз ночами слышал за стеной тихие шаги сына: Рауль часто не мог заснуть и, стараясь не беспокоить отца, почти бесшумно выходил на улицу, возвращаясь лишь под утро. Внешне виконт оставался спокоен, и только бледность и утомление на лице говорили на другой день, что он провёл бессонную ночь. В те минуты, когда Атос, лёжа в постели, прислушивался к осторожным шагам Рауля, к горлу вновь подступало отчаянье. Сколько раз граф едва удерживался от жгучего желания встать, рвануть на себя дверь, остановить сына, обнять его за шею, прижать к себе и исступлённо шептать: «Останься… прошу тебя, пожалуйста, останься. Когда ты рядом, я всё смогу, всё сделаю, всё вынесу – ради тебя! Только не покидай меня, не оставляй меня одного». Граф совершенно точно знал, что сын уступит его просьбе, и это знание накладывало печать молчания на его уста. Неодолимый, терзающий душу страх видеть, как будет умирать его сын, заставлял Атоса молчать, и эти слова так и не были сказаны. Вслух же он всегда говорил о другом – о кораблях и рекрутах, голосом ровным и спокойным, ласковым не больше обычного. Словно они были заняты приготовлениями к самому обычному походу, а не готовились расстаться навсегда – и тогда Атос вновь начинал верить в скорое возвращение сына, истово молясь про себя, чтобы так и получилось на деле. Время, которое они могли провести вместе до отплытия эскадры Бофора в Африку, стремительно походило к концу – роковой день приближался. В один из последних дней они посетили остров Сент-Маргерит, стремясь выяснить, какова оказалась участь д’Артаньяна, выполнявшего тайное поручение Людовика. Атос был рад увидеть друга живым и здоровым, хотя ожидал получить о нём самые мрачные вести, и убедиться воочию – его скорбное предсказание на этот раз не сбылось. Быть может, и трагическое предчувствие судьбы сына – лишь плод его воображения? Измученный отец готов был, подобно утопающему, хвататься за любую соломинку. Там, на Сент-Маргерит, он увидел живое подтверждение невероятному рассказу Арамиса: узника в железной маске – принца французского королевского дома, оказавшегося несчастнее последнего своего подданного. Зрелище это потрясло графа до глубины души. Поскольку мысли о конце, ожидавшем Рауля, не отпускали его ни на минуту, графу вдруг показалось, что так неожиданно явленная ему злосчастная судьба принца словно предрекает судьбу Рауля. Оба этих несчастных были обречены на смерть и забвение волею вероломного монарха. Разговор с д’Артаньяном принес Атосу сравнительное облегчение. Впервые за долгое время граф дал волю своему отчаянию. До сих пор он не выказывал своего волнения и муки перед окружающими, сохраняя привычный доброжелательный тон и спокойную сдержанность, прячась в нее от себя самого, словно в надежную броню. Продолжать носить ту же маску перед старым боевым товарищем у Атоса не доставало ни сил, ни желания. Проницательного гасконца всё равно не обмануть, да и к чему лукавить перед другом, видевшим его в минуты тяжелейших нравственных испытаний и не раз плечом к плечу встречавшим опасности? Поистине, это было абсолютно бессмысленно, и, пожалуй, Атос был даже рад возможности хоть на малое время отказаться от обычного своего хладнокровия. Впервые он откровенно говорил о своем страхе потерять сына и отвергнуть Бога, впервые заглянул за край пропасти, над которой стоял. То, что смутными ощущениями бродило в глубине его сердца, смущая душу, накрывая темным крылом сознание, наконец облеклось в слова и ужаснуло его самого. Атос со всей ясностью осознал, как далек он от примирения с судьбой и бесстрашного принятия будущего, к которым его призывал д’Артаньян. Однако, как ни страшило графа это будущее, его надлежало принять, смирить свою гордыню, покаяться и просить у Бога прощения, если после смерти он хочет быть рядом с сыном. Об этом он печально размышлял, сидя подле сына в шлюпке, уносившей их с острова Сент-Маргерит к Антибу. Атосу предстояла непростая душевная работа, но время для нее еще не настало. Пока все силы его души, все его помыслы были поглощены предстоящим прощанием и разлукой с сыном, и как ни хотелось графу надеяться на новую встречу с Раулем здесь, на земле, разум упрямо твердил, что она невозможна, и конец уже близок. Разговор перед расставанием был труден и для графа, и для виконта. Столько в нем было сожалений об ошибках, совершённых в прошлом, робких надежд и опасений относительно будущего! Им, привыкшим прятать обоюдную горячую привязанность, столь сдержанным, подчас церемонным в обращении друг с другом, в ту ночь оказалось не под силу справиться с нахлынувшей нежностью. Когда-то, впервые отправляя сына в армию, Атос заботливо давал своему мальчику последние, казавшиеся такими важными наставления о том, как вести себя в конном бою, указывал на ошибки в обращении с лошадью, в фехтовании и стрельбе. Чему теперь он мог научить виконта де Бражелон, опытного, закалённого в сражениях офицера? Но и тут у заботливого отца нашлись слова предостережения: о необходимости быть осторожным в войне с арабами, беречься от коварной лихорадки. И одна просьба даже спустя десять лет оставалась неизменной, с ней граф обращался и к пятнадцатилетнему мальчику, и к взрослому мужчине: «Если будете ранены, немедленно же напишите мне или попросите кого-нибудь написать», – «Обещайте, что если с вами случится несчастье, то вы прежде всего вспомните обо мне. И позовёте меня». Обещая Раулю начать новую, светскую, жизнь, постараться исправить свои прежние ошибки, сделать то, чего он прежде для него никогда не делал, Атос словно заклинал сына вернуться и жадно вглядывался в блестящие, светившиеся нежностью глаза Рауля. На время умолк голос разума, надежда вновь затеплилась в сердце Атоса, придав ему сил и мужества, так необходимых при этом прощании.
Кассандра: Однако, когда белые паруса флотилии исчезли на горизонте и дым от пушечного салюта растаял в небе, Атос почувствовал себя совершенно разбитым и физически, и морально — настолько измотали его эти бесконечные душевные метания от отчаяния к надежде, которыми были наполнены последние недели перед отъездом Рауля в Африку. Возвращение в Бражелон отняло у графа остатки сил. Одиночество, бывшее его самым тяжёлым и тёмным кошмаром, превратилось в ужасающую реальность, когда он очутился в своём опустевшем доме. Медленно прогуливаясь по тенистым аллеям парка, лёжа в постели с книгой у изголовья, Атос часы проводил в молитве или нескончаемых беседах с сыном, почти физически ощущая рядом присутствие его души. В этих грёзах, в этих разговорах, приносивших его сердцу муку и отраду одновременно, проходили дни и ночи, смена которых его теперь волновала только по одной причине: с каждым новым закатом становился ближе тот день, когда в замок должны были доставить африканскую почту. Писем сына он ждал с нетерпением и страхом. Их нынешняя разлука могла обернуться или последней возможностью вернуть сына к жизни, или крушением всех надежд, и граф был уверен, что по письмам Рауля поймёт, оправдан ли был этот безумный риск. Африканскую почту в Бражелон доставляли дважды. Несмотря на то, что донесения, а с ними и письма солдат, отправлялись во Францию лишь раз в две недели, Рауль писал отцу почти каждый день, подробно рассказывая о путешествии, о прибытии в Алжир, о повседневной жизни лагеря французских войск, о подготовке к сражению, и оба раза почтовый курьер привозил сразу несколько увесистых конвертов на имя графа. Читая эти обстоятельные рассказы, Атос ясно понимал, что его заботливый сын, аккуратно исполнявший своё обещание, старается не тревожить и ободрить отца. Очевидно, виконт полагал, что на расстоянии это сделать куда проще: и глаза не выдадут и голос не задрожит. Но уж он-то знал Рауля достаточно хорошо, чтобы между строк прочитать свой истинный приговор. И в будто бы спокойном повествовании о бивуачной жизни на далёком африканском берегу граф видел главное: Рауль всё так же страдает, его мучительная боль никуда не делась, а желание жить не вернулось. Надежда на благополучный исход таяла с каждой неделей. Дни в ожидании следующей доставки почты тянулись томительно медленно, и обессилевшему графу оставалось лишь предаваться своим воспоминаниям, сожалениям и опасениям. Как ни боялся Атос оказаться свидетелем смерти сына, жил в душе графа еще один страх, в котором он не смог признаться даже самому лучшему своему другу. Этот страх был порождён сомнением: что, если Господь рассудит так, что душа отца недостойна будет пребывать в тех горних чертогах, где окажется душа сына? Этой разлуки в вечности Атос, пожалуй, страшился ещё больше, но ему, сознававшему тяжесть совершённых грехов, оставалось лишь молиться и уповать на безграничное милосердие Божье. Однажды, забывшись в полусне, Атос (в который раз!) увидел возле себя сына. В былые дни он ждал подобных сновидений и радовался им. Ведь когда виконт находился в армии, они дарили радость отцовскому сердцу, смягчая горечь разлуки. Но в последние дни эти грёзы не давали ни надежды, ни облегчения – таким измученным и обречённым являлся ему Рауль, столько боли и отчаянья плескалось в любимых глазах, так бесполезны, беспомощны были слова утешения, которые силился найти Атос. Однако на этот раз Рауль несказанно поразил отца. В этом видении сын предстал ему преобразившимся: во взгляде уже не было бесконечной муки и печали – он вновь светился любовью и нежностью, да и от всей фигуры виконта, казалось, исходил мягкий, спокойный и тёплый свет. Атос замер, не в силах произнести ни слова. Рауль тоже молчал, лишь, улыбаясь, не сводил глаз с отца. Вновь, как в тот вечер после отъезда из Бражелона герцога де Бофор, ненужными оказались слова - в безмолвии общались их души. Но на этот раз, вместо едва сдерживаемых рыданий и жалоб, молчание было наполнено словами любви и прощения, сожаления и предупреждения. Так некоторое время в полной тишине смотрели они друг на друга, потом сладостное видение растворилось в воздухе. В то утро граф впервые за долгое время проснулся с улыбкой на устах. Он чувствовал, что душа его сына обрела наконец покой. Тоска Атоса смягчилась – он ясно ощущал, что ждать столь желанной встречи ему остаётся не долго. Тихая светлая радость наполнила и исцелила истерзанную душу отца – в глазах явившегося ему сына он видел лишь прощение и бесконечную любовь. Вскоре Рауль явился графу во сне ещё раз. Видение было почти таким же, как и предыдущее, но на этот раз во взгляде виконта читалось нежное сожаление. Атос, как ни присматривался, не мог увидеть, чтобы губы сына хоть раз шевельнулись, но отчётливо слышал его тихий и грустный голос. Прямо в душу его лились слова утешения и любви, просьбы о прощении, обещания быть всегда рядом, подобные тем, что он уже слышал в Тулоне, слова, вселявшие надежду на скорую встречу. Сердце графа впитывало их жадно, как впитывает истомившаяся после многомесячного зноя и засухи земля первые крупные капли дождя. На рассвете Атос очнулся с ясным, как никогда ранее, осознанием, что себе он более не принадлежит, и что его земная жизнь близится к завершению: «Nunc dimittis servum tuum, Domine, secundum verbum tuum in pace: Quia viderunt oculi mei» - мог бы повторить Атос вслед за Симеоном Богоприимцем. Теперь оставалось только ждать. С этого дня земные часы Атоса были подчинены одному – он готовился. Граф более не обращал внимание на своё тело – оно перестало для него существовать. Он проводил день за днём, не покидая своей постели, отказываясь от еды, отказываясь принимать наезжавших к нему соседей, не заглядывая в лежавшую под подушкой книгу. Душа его, освободившаяся от страха вечной разлуки с сыном, пребывала теперь в спокойной уверенности в том, что конец его земного пути близок – ему остаётся ждать своего часа и знака. Когда этот час придёт, каким будет сигнал – граф не знал, как не дано знать об этом ни одному живущему на земле человеку. Он лишь догадывался, что это будет известие о смерти сына – и эта мысль всё-таки заставляла сердце сжиматься от боли. Он ничего более не желал для себя, не отдавал никаких приказаний, отвечая на вопросы обеспокоенных слуг лишь ласковой улыбкой и несколькими благожелательными успокоительными словами. Взгляд его был задумчив и ясен, но смотрел старый граф либо внутрь себя, либо куда-то так далеко, куда не мог проникнуть взор никого из окружавших его людей. Внешне погружённый в молчание, Атос пребывал в нескончаемом внутреннем диалоге с отсутствовавшим сыном или же с Богом, не желая иных собеседников. Визит и увещевания блуасского доктора, призванного в Бражелон встревоженными слугами, как мы знаем, не возымели никакого воздействия на пациента, принадлежавшего уже иному миру.
Джен: ВСЕМ - ДОБРОЕ ВРЕМЯ СУТОК! Замечательно, КАССАНДРА! Вы раскрываете все глубины и все духовное богатство живого и яркого, внутреннего мира героев, передаете всю сокровенность, и откровение, и всю исповедальность мыслей, и чувств, и эмоций, и отца, и сына..Причем делаете это, похоже, на острой грани интуиции..На грани подсознания.. С особым чувством..С особой проницательностью..Да. Эта Жизнь, что наполнена и страхом, и тоской, - страхом Атоса за будущее сына, будущее, которое он, со своим странным и страшным, и великим Даром предвиденья, знает, почитай что, наперед, понимая и осознавая его с особой, и терзающей его Сердце, смертельной ясностью и силой, - то, о чем, писал и знал Дюма, - это Жизнь, "от которой веет дыханьем и запахом смерти", крестная пытка, что принимают в себя, двое.. И финал, что заранее уж Кем-то изначально предречен и предрешен, пробирает до дрожи..До озноба..А порою - и до слез.. СПАСИБО!
Стелла: Кассандра , решили пожалеть Атоса? Хоть парочку писем из Джиджелли он получил!
Кассандра: Стелла, пожалеть Атоса - это не ко мне. И потом, письма, не доставившие особой радости, подтверждавшие самые худшие предчувствия отца - сомнительный способ пожалеть, не находите? Тем не менее я действительно считаю, что в описываемый период корреспонденцию из Африки граф получал. Исхожу из того, что, во-первых, писать отцу - в характере Бражелона, во-вторых, он дал Атосу обещание не забывать его при отправке донесений: – Я узнал, что свои донесения герцог де Бофор будет отсылать во Францию раз в две недели. Вероятно, вам, как его адъютанту, будет поручена их отправка. Вы, конечно, меня не забудете, правда? – Нет, граф, не забуду, – ответил Рауль сдавленным голосом. А в нарушении обещаний, данных кому-либо, тем более отцу, виконт замечен не был По подсчетам выходит, что от прощания в Тулоне до появления в Бражелоне Гримо со скорбной вестью прошло времени достаточно для того, чтобы пару раз почту в замок все-таки завезли: пока до Африки добирались, пока располагались, пока обстановку выяснили да к сражению готовились... норм. По всему, должны были быть письма. Полагаю, Атос на страницах романа ждёт не единственную, а очередную «африканскую почту». Просто Дюма опустил эти несущественные для развития сюжета подробности, как и многие другие, предоставив нам домысливать к тому же подобные вещи сбивали бы взятый им темп повествования и лишали бы его необходимого драматизма.
Стелла: Если предположить, что почта доставила первые письма быстрее, чем Атос добрался домой из Тулона, то могло пройти от его приезда до смерти месяца два, полтора. Пару раз он, действительно, мог получать корреспонденцию. Но у Дюма на это нет никаких намеков. Впрочем, у вас разбор текста с элементами фика, так что может быть и так.
Кассандра: Стелла пишет: Пару раз он, действительно, мог получать корреспонденцию. Но у Дюма на это нет никаких намеков. Ну, Дюма не говорит и о том, что писем Атос не получал. Такого утверждения в тексте нет, ведь верно? Он просто напоминает слугам, что ждёт писем из Африки, причём хорошо знает день, когда они должны прийти, следовательно, доставка африканской почты в Блуа - уже налаженный процесс. В общем, что не запрещено, то разрешено
Кассандра: Когда в одном из последующих сновидений Рауль сообщил отцу о гибели Портоса, Атос был опечален, но не удивлён. Эта весть, принесённая ему сыном, дабы упредить получение печального известия из других уст и подготовить к нему отца, стала для него лишь ещё одним знаком его собственного приближающегося конца. Мысль, что Рауль мог узнать о случившемся на Бель-Иле, только если сам находился уже по ту сторону земного бытия, пронзила его сразу же, как только он прочёл письмо Арамиса, подтверждавшее его видение. Как ни готовил себя Атос к такому исходу, она причинила такую боль, что на какое-то время он лишился сознания. Придя в себя после обморока и собравшись с силами, граф приказал седлать лошадь. Он не знал, сколько ещё ему отпущено, но хотел провести это время с толком. Ему важно было успеть претворить задуманное в жизнь. Но странная слабость, сковывавшая его члены всякий раз, как он пытался сделать шаг от порога своего дома, вызвала у него не только чувство стыда и досады на собственное бессилие, но и сомнение в правильности принятого решения. Когда же в очередной раз при помощи лакеев усевшись в седло, он почувствовал оцепенение, ему показалось, что и лошадь под ним в страхе задрожала. Удивившись и желая узнать, что же испугало благородное животное, граф, уже опустившийся на руки подбежавших слуг, бросил взгляд вдоль аллеи, ведшей от крыльца к воротам парка, и увидел возле самых ворот легкую, невесомую, словно парящую в воздухе фигуру своего сына. Тот, с ласковой улыбкой покачав головой, лишь приложил палец к губам и медленно удалился. Атос, окончательно уверившись, что его отъезду препятствуют силы, сопротивляться которым бесполезно, позволил слугам отнести себя в свои комнаты, раздеть и уложить в постель. Ночь, последовавшая за столь беспокойным днём, была не менее тревожной и для слуг, окружавших графа, и для вновь призванного ими блуасского доктора. Тело Атоса терзала жестокая лихорадка, душу же вновь охватила тоска. Хоть граф перед тем, как забыться некрепким сном, привычно напомнил слугам о необходимости немедленно доставить ему африканскую почту, ежели таковая поступит на его имя, в глубине души он знал – новых писем от сына ему не дождаться. Атос уже прекрасно всё понимал, но сама мысль о том, что никогда больше ему не увидеть и не обнять на этой земле своего дорогого Рауля, причиняла ему страдание. Каким бы стоиком Атос ни казался друзьям, знавшим о перенесённых им испытаниях, каким бы праведником ни представлялся он иным окружавшим его людям, осознание это наполняло его душу непереносимой болью. И тут, словно Господь решил сжалиться над добрым католиком, избавить его от необходимости узнать об обстоятельствах кончины сына из строк, написанных чужой, незнакомой рукой, в последнем земном сне ему было явлено, как всё свершилось. Когда же с широкой подъездной аллеи донёсся стук лошадиных копыт и вслед за тем до слуха Атоса долетели оживлённые громкие разговоры, граф уже знал, что это вести из Африки, знал, каковы они будут, знал и то, что ими ознаменуется конец его земного пути. Атос не смог предугадать лишь, кто станет его скорбным вестником, но само появление Гримо на пороге его спальни стало подтверждением всех его ожиданий. Нескольких мгновений хватило двум старым товарищам, чтобы прочитать друг у друга в глубине сердца. Затем прозвучал полувопрос-полуутверждение графа: -Гримо, Рауль умер?.. Произнесённое в ответ верным слугой одно-единственное «Да!» и стало тем сигналом, которого ждала уставшая от земной юдоли душа графа, чтобы начать свой путь к долгожданному покою Вечности, где предстояла ему столь желанная встреча. КОНЕЦ. _ _ _ _ Ну вот, собственно, и всё, господа. "Окончен труд, завещанный от бога..." Благодарю всех читателей за внимание, уделённое этому моему "лонгриду". Цитаты из романа Александра Дюма-отца "Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя" (в тексте это предложения или части предложений, выделенные курсивом) даны мной по изданию: Дюма А. Виконт де Бражелон: Роман: в 4-х книгах. Кн. 4 / Перевод с французского М. В. Строева, Е. М. Чистяковой-Вэр. Серия "Библиотека П. П. Сойкина". Санкт-Петербург, издательство "Logos", 2002 год. Цитаты из «Двадцать лет спустя» приводятся по все известному советскому переводу. Издание: Москва. «Художественная литература», 1977 год.
Джен: Ну что ж..Рассказ подошел к своему логическому, хотя и страшному, завершению, не так ли? Невыносимость ожидания, что вначале растворялась в топи-омуте боли, утонула, в конце концов, в неведомом небытии.. И тот внутренний, невозможный ад, что познали, что проходили оба, - и отец, и сын, - сменился, и может быть, - Надеждой..Надеждой на давным-давно обещанную встречу..Теперь уже - в иных пределах..Теперь уже - совсем в иных краях.. Люди Чести, они сдержали свое, и данное друг другу, слово.. И Небо, улыбающееся Небо, распахнуло настежь перед ними свои двери..И открыло им свои и звездные, и лунные, и, распростертые Вечностью ли, тайны.. Кануло Время.. Исполнилось предвиденье Атоса и Рауля: ушли в свое небытие, и канули осколком прошлого, былые короли..Как звезды на синем и блестящем небосклоне, блеснули они в ореоле и в зените, и небывалой яркости, и славы..Чтоб угаснуть и померкнуть мелькнувшим острым метеором, иль ослепляющей, хвостатою кометой, - предвестницей, иль бури, иль беды, и кануть, безвозвратно сгинуть, безвестным, яростным мерцаньем, иль белоснежной сумасшедшинкой, иль странной чертовщинкой-бесовщинкой, нахлынувшей лавиной, невесть куда несущимся потоком, и хлынуть в льющееся скопище-беззвучье и лунное безмолвье и космоса, и Времени, и раствориться в ирреальных, нереальных, и иррациональных черных дырах - небесного безвременья..Сознанья-подсознанья..И..Памяти людской.. "Не вглядывайся в мертвые глазницы, разверстых и нагих, зиявших и сиявших, как пекло-пепел, и припорошенных, спрессованным и серебристо-серым, и сиво-сизым сгустком серебра, сгорающих, и в преломленье-отраженье Света, расплавленно беснующихся бездн, и, утонувших ли в огне, в оскале ада, и пламенем, и раскаленной лавой, таинственно ревущих, вездесущих, и, пожирающим драконом, за грани ли миров, плывущих пропастей..Иначе они, как глухие раны изумрудного, русалочье-загадочного моря, бесконечно будут вглядываться в тебя.." Так говаривал, и в свое ведь Время, немецкий философ Фридрих Ницше.. А звездные и больные осколки прошлого, Истории, с величавой мудростью, по-прежнему внимательно, и глубоко и остро, с суровой прямотой, и вопрошающе, вновь всматриваются в нас.. И, словно бы, еще не заданный вопрос..И, словно бы, по-своему, уже интерпретированный Ответ, нескАзанно, заплаканно, звучат они в Душе..И в Сердце.. А седой и лукавый старик-мудрец Дюма, насмешливо смеясь и добродушно ухмыляясь, подкидывает нам все новые и новые загадки. И почему бы вновь не поискать отгадки? Pourqoui pas? Почему бы нет? СПАСИБО, КАССАНДРА! СПАСИБО, ДРУЗЬЯ!
Lumineux: Кассандра, спасибо, Вам, что поделились этой работой!
Агата: Lumineux пишет: Настоящая критическая статья, облеченная для живости восприятия в художественную форму. Потрясающий разбор полётов по всем правилам. Вы очень точно подметили эту потерю веры Атоса в самого себя, "в верности своих суждений, в правильности своих действий". Это именно то, что с ним произошло под конец! Да. согласна. А потеря веры в правильности своих мыслей и поступков - свидетельство осознания собственных ошибок. На форуме только ленивый не пнул Рауля за эгоизм по отношению к отцу. Но ведь и Атос альтруистом то не был. У него тоже были родители, которых он послал далеко и надолго (а заодно и всех своих предков, взиравших с портретов на него с мольбой и надеждой). Ну ладно, один раз накрыло (влюбился без памяти, с кем не бывает). Но впоследствии, на протяжении жизни, он также ставил свои принципы (жениться только по любви) выше обязательств перед предками. И смерти он искал в свое время не меньше Рауля и лишь чудом остался жив. Одним словом, Атос жил как хотел и делал что хотел. Рауль же привык подчиняться во всем отцу. Комплекс бастарда. Он не был свободен в своих действиях. И лишь самостоятельно распорядиться своей жизнью под конец он себе позволил. В чем то его понимаю. Вспоминаются строки из анекдота: - Жизнь за партию отдашь? - Конечно, отдам. На фига мне такая жизнь? Атос, предвидя неминуемый конец своего рода задолго, смирился с судьбой. Но сына он пытался оградить, думал продлить ему жизнь как можно дольше. Выходом он счел пожизненное одиночество. Он как всегда крупно просчитался на своем незнании женщин. Нельзя женщину загонять в угол, лишив ее законного брака, объявив вечной невестой и назначив ширмочкой для вечного романа сына с одиночеством. В женщине больше природного и она все равно свое возьмет. Будет вырываться из этого угла, идя на любой риск. Исход такого дела был предрешен.
Стелла: Итак, "партия Рауля"? Агата пишет: А потеря веры в правильности своих мыслей и поступков - свидетельство осознания собственных ошибок. Удобная версия. Раз признал - значит виноват. Но ошибки совершаются не только из-за упрямства и слепоты, причина может быть еще и в политической обстановке, которую современнику сложно оценить. Эту свою ошибку, например, в отношении Ришелье граф признавал, но для того чтобы понять ее - нужны были годы. Он вел Рауля по карьере потому, что ему со стороны было многое виднее, и он со стороны, зная игроков, отлично видел, куда Конде или Тюренна тянет. Так и с Луизой, бедной невинной овечкой: не верил он овечкам с ангельскими глазами, знал, что блеск обстановки лишает любую невинность трезвости и памяти. (Для этого просто надо знать жизнь, а не женщин) Все такие умные, разбирая чужую жизнь и чужие поступки, выворачивая похлеще Достоевского потаенные мысли, желания и чаяния, препарируя радости и горести. А в жизни - куда больше неосознанных эмоций, неконтролируемых поступков и желаний, и чужого влияния, даже если влияет плохая погода. Вы скажете, что Атос полностью всегда все контролировал! Это он думал, что контролировал.))) Он не полубог, а противоречивая, мятущаяся душа, которая только на том свете и нашла успокоение.
Джен: ДОБРОГО ВРЕМЕНИ СУТОК! Ваша Правда, СТЕЛЛА! У него - у Атоса - были все основания не доверять "бедным, невинным овечкам", что и говорить!.. А огромный жизненный опыт, вкупе с острейшим даром интуиции, заставил его всеми силами сопротивляться выбору сына, отринуть Рауля от дум и мыслей о Луизе.. Атос знал Жизнь во всех ее проявлениях. Знал ее - без всяких прикрас..И все саме потаенное, все самое сокровенное, все самое исповедальное, все то, что нагорело, наболело, накипело, вырвалось у него наружу, нагое, неприкрытое, и сгустком горячей алой крови, и, непрерывно хлещущим потоком, вылилось в той неистовой и бешеной "буре страдания", что рвалось и билось в том памятном диалоге с д Артаньяном..В их встрече на острове Сен-Маргерит..В их последней встрече..Уже перед вечной разлукой..Что Атос уже - ЗНАЛ.. Это самое страшное и самое, наверное, жуткое, ЗНАНИЕ, он полностью принял в себя.Таким. каком оно было..Таким, как оно есть.. "Знать, что никогда я уже больше не увижу Рауля..Знать, что никогда больше я не увижу д Артаньяна.." И проклятье Небесам тем более страшно, что оно когда-то было - ВЕРОЙ.. Я слышала критику, и не раз, что Атос отпустил Рауля вместе с герцогом де Бофором туде, в Джиджелли..- с одним лишь только верным Гримо..Отец ЗНАЛ, великолепно ЗНАЛ, зачем, и с каким намереньем, туда едет сын..Остаться одному..Остаться - ЖИТЬ, зная, будучи в полном и ясном сознании, когда тело терзает жгучая лихорадка, а Сердце - в прямом смысле слова! - рвется от смертельной тоски, а мозг - силен и бодр, как никогда, - и совсем скоро - и он отнюдь не обманывался на сей счет! - придет весть из Африки о гибели горячо любимого сына,- это страшно..И НЕ дай Бог кому такое, и хоть однажды, пережить! А там, в Бражелоне .."Знаете ли Вы, д Артаньян, чтО значит - неотлучно наблюдать смертную агонию этого благородного Сердца?" Эту фразу отец сказал некогда о сыне..Мне кажется, эту же фразу можно сказать и о самом отце.. И еще..Есть строки из песни-зонга, впервые когда-то прозвучавшие в Ленинградском Театре Ленсовета, в музыкальном спектакле "Интервью в Буэнос-Айресе" (в гл-ролях - Алиса Фрейндлих и Михаил Боярский)..Она так и называется эта песня-зонг - "КРИК" "Этот крик в тишине, как обвал, нарастает. Я объять этим криком всю зЕмлю хочу! Я кричу, и меня замолчать не заставят! Как найдешь ты меня, если я замолчу! Если я замолчу, как найдешь ты меня?! Я прошу: отзовись из неведомой дАли! Я молю, принеси мне Надежды глоток! Жизнь моя, поспеши! Слышишь, где-то кричали! Это крики мои, это я изнемог! Это крики мои! Это я изнемог! Это крики мои! Это я изнемог.. Знаю я, что тебе нипочем расстоянья! Ты услышишь меня, и на помощь придешь! Буду вечно кричать, сколько хватит дыханья! Если я замолчу, как меня ты найдешь?! Если я замолчу, как меня ты найдешь?! Как меня ты найдешь, если я замолчу?!" Крик. Я думаю, это подходит к каждому из славной четверки. И также к сыну одного из них.."Ставшему сыном всех четверых".. СПАСИБО!
Агата: Стелла пишет: Все такие умные, разбирая чужую жизнь и чужие поступки, выворачивая похлеще Достоевского потаенные мысли, желания и чаяния, препарируя радости и горести. Ничего не поделаешь. Разбирать и препарировать будут всегда. Это удел героев любого талантливого произведения. Ничего с ними от этого не случится, здоровее будут)). Стелла пишет: Он не полубог, Да неужели??? Значит, ничто человеческое ему не чуждо. Ошибки в том числе. Тогда в чем проблема? Джен пишет: У него - у Атоса - были все основания не доверять "бедным, невинным овечкам", что и говорить!.. А огромный жизненный опыт, вкупе с острейшим даром интуиции, заставил его всеми силами сопротивляться выбору сына, отринуть Рауля от дум и мыслей о Луизе.. Не напомните стаж совместного проживания Атоса с женщиной либо просто долговременных отношений? В этом смысле об опыте говорить смешно. Странный выбор тактики избавления от человека, которому не веришь. Все эти фальшивые заигрывания в лояльного и понимающего "своих детей" папашу. Вот родители Атоса действовали прямо в отношении его избранницы (категоричное НЕТ плюс нейтральная дистанционная позиция, когда повлиять уже нельзя). Все эти лицемерные игры вылились в дурацкую комедь, в которую превратилось прошение о браке. Понятно, что это получилось непроизвольно у Атоса, но случай сыграл ему на руку. И уверенный в своей правоте человек не будет уходить огородами после этого, а объяснится. Лживая (тк нет никаких жениха и невесты с этого момента) ситуация может родить только дальнейшую ложь. Что и произошло. Плюс она заведомо тупиковая. Зачем было вставать на тропу войны с женщиной под флагом "Либо ты меня угробишь, либо я тебя"? Блеск обстановки тут ни при чем. Элементарно инстинкт размножения в самом вульгарном смысле этого слова присущ и овечкам, и акулам, и прочим кенгуру. Инстинкт размножения иногда превосходит инстинкт самосохранения. Это и говорит Луиза на могиле Рауля. Только иными словами. Девицу НЕ берут замуж по причинам от нее не зависящим, отказывают ей в браке, на который она согласна. После чего она устраивает свою личную жизнь единственным доступным для нее вариантом. Как любая женщина на ее месте.
Констанс1: Агата , но и сама Луиза, увидев короля уже не больно то хотела замуж за Рауля. А это более чем странное предложение руки и сердца, которое сделал ей виконт," средь шумного бала", после церемонии венчания Филлиппа Французского и Генриетты Английской, Впопыхах, без помолвочного кольца. А когда она посмела выказать свои колебания , начался настоящий прессинг. Если сейчас же не скажете мне " да" , то я подумаю что один шаг при дворе, одна улыбка короля ...ну и т.д. Новая обстановка, стресс, а тут еще виконт со своим предложением, сильно смахивающим на небольшой такой шантаж. Что делать бедной и робкой девушке. Она на мнгновение опустила свот руки в руки Рауля и убежала так и не вымолвив заветного " да". Конечно и виконта можно понять , наслушавшись, как молодые придворные обсуждают новых фрейлин, включая Луизу ,он действовал импульсивно под влиянием момента. Но такой знаток этикета, как Рауль , не мог не знать, что даже если он совершеннолетний, чтобы помолвка состоялась необходимо согласие матери Луизы, вручение помолвочного кольца и оглашение в церкви. А то что было у них с Луизой , впопыхах за пять минут и без свидетелей-это филькина грамота. Официально -Луиза полностью свободна и имеет полное право принимать ухаживания другого кавалера. Другое дело и Луиза не совсем хороша в этой ситуации. Ну пусть вначле был шок, но затем же она пришла в себя и поняла, что не любит виконта, о чем, исходя из характера их отношений и должна была прямо и честно сообщить. А дальше это уже проблнма Рауля, но поводом для насмешек Двора он бы в таком случае точно не стал. Спасло бы это его от столь печального финала... не знаю. Но вины Луизы в этом не было бы Да и насчет инстинкта размножения, это Вы хватили. Любовь Луизы к королю- идолопоклонство в чистом виде. Да и из истории известно, что своих детей прижитых от Луи, Луиза не любила, считая их плодом греха.
Агата: Констанс, Тут надо отделять мух от котлет. То есть любовь от брака. Любовь никогда не являлась, не является и не будет являться необходимым условием для брака. Миллиарды людей вступают в брак без любви, доживают до внуков и правнуков. При этом не находя времени признаться супругу в нелюбви. Почему Луиза была обязана срочно бежать признаваться Раулю в нелюбви, теряя тапки и разбивая коленки. Луиза не любит Рауля, но это не значит, что он ей противен. Она его уважает, почитает (да даже любит по-своему). На брак она так или иначе согласилась. Никакого там особенного принуждения не вижу. О браке с Раулем Луиза вполне серьезно думает довольно долгое время и говорит Оре. Вплоть до потери последнего аргумента. Касаемо инстинктов и пр, тут я не хватила ничуть. Здесь опять необходимо разделять. Я не о сознательном. Тут понятно, башка Луизы забита основательно всем, чем ее пичкали с рождения. Речь идет о природном, совершенно не контролируемом. Так вот этого природного в Луизе до фига и больше. И мощнейшая установка на размножение. Что отлично описал Дюма. То, что происходило у них с королем на уровне биологии - очевидные виктимно- агрессорские игры. Дюма расписал все по нотам. Могу подробно расписать, если у кого будет желание. Только не в этой теме.
Констанс1: Агата , да я прекрасно знаю, что в дворянской и аристократической среде браки заключалсь почти исключительно по экономическому и политическому рассчету. Если впоследствии появлялось чувство-это уде бонус далеко не обязательный. Но ведь виконт де Бражелон не совсем обычный для своего времеи молодой дворянин Он-однолюб. И жениться хочет только на предмете своей любви. И плевать ему, что все ее приданное равно его годовому доходу с имения, что у нее нет апанажа. Не думает он об этом. И еще он свято верит, что и она его любит. А тут такое...
Кассандра: Констанс1 , конечно, у Луизы де Лавальер не было и не могло быть апанажа - она же не была членом королевской семьи.
Констанс1: Кассандра Вы правы, апанаж -это средства и земли выделяемые членам королевской семьи. А я имела в виду землю и имущество движимое и недвижимое входящее в приданное дворянки.
Стелла: - Quinze à vingt mille livres de dot au plus, Sire ; mais les amoureux sont désintéressés ; moi-même, je fais peu de cas de l’argent. - Le superflu, voulez-vous dire ; mais le nécessaire, c’est urgent. Avec quinze mille livres de dot, sans apanages, une femme ne peut aborder la cour.
Стелла: В данном случае, король имеет в виду - недвижимость, земли во владении, которыми не обладает Ла Вальер, и без которых женщине нет места при дворе.
Констанс1: Латинский глагол apanare- кормить, снабжать хлебом. В нескольких диалектах французского языка ,в частности в бурбоннэ ,apanage означает дать средства к существрванию, выделить приданное молодой незамужней девушке. Это значение проявилось где то в 14 -15 веках. В первом значении, часть земель и имущества , выделяемое принцу за отказ от прав на престол,затем часть имущества выделяемое королевской семьей младшему принцу в пожизненное владение, но которое возвращалось в королевскую семью после смерти принца, а не переходило к его детям.
Джен: ДОБРОЕ ВРЕМЯ СУТОК! АГАТА! Вы пишите: Не напомните ли стаж совместного проживания Атоса"..ну и так далее, по тексту..Дело в том, что к Дюма нет конкретики на сей случай..Но и 2-3 месяца совместного проживания с женщиной - тем более со страстно любимой женщиной! - могут человеку перевернуть всю Жизнь, и все нутро, всю Душу, вывернув ее при этом "мехом" наружу. наизнанку. Да и потом, хоть автор и не упоминает об этом, думаю, Атос, все же не жил монахом после того трагического случая с миледи, извините..Совсем этот факт тоже. мне кажется, исключить и сбросить со счетов, нельзя..А ночь с мадам де Шеврез - тоже говорит о многом..Ведь не зря же, эта стареющая и увядающая герцогиня, и всеми признанная кокетка, так любезно напоминала графу о романтических красОтах Бражелона..Где бы ей очень хотелось погостить..Да.. Вы считаете прошение отца о браке своего сына всего лишь, и ничем иным, чем "лицемерной игрой?"...Извините, но с этим я никак не соглашусь..Нет.. Атос просил согласия короля, скрепя Сердце, это правда..Но это отнюдь не значит - лицемерие..Неужели Вы не видите за всей этой холодностью и отрешенностью, почти отчужденностью графа, в его диалоге с Людовиком, скрытой боли? Кровоточащей язвы и муки Его живой и измотанной, мятущейся Души? Граф, мне кажется, не способен вести двойные игры, несмотря на свой незауряднейший ум и немалую одаренность и таланты. Тем паче, если речь шла о его сыне.. И вероломство, придворные козни и интриги - вовсе не его конек. Слишком прямой по натуре Человек. Слишком глубокая и сильная, волевая и проницательная Личность. А это значит быть - "плохим придворным"..Автор трилогии не раз сам остро и четко, со всей выразительнейшей яркостью и силой убеждения, подчеркивает это..Не побоялся же он, черт возьми, - Атос! - и прямо, и честно, ясно глядя в глаза, взрезать в лицо королю-Солнце всю нагую правду-матку, узнав - по отношению к Раулю - о предательстве монарха! А это - дорогОго стОит! Поверьте! А насчет Луизы де Лавальер..Да, она любила Рауля - но на свой лад. На свой манер. Не так, как любит женщина - мужчину. Совсем нет. Но как старшего брата и как друга - это верно. Луиза искренне полюбила Людовика. И эта Любовь для нее была всепоглошающим и всепожирающим чувством. И Атос, извините, оказался прав: "Я не верю в Любовь Луизы де Лавальер. Блеск молодого короля, радость служить при дворе молодой герцогини, затмят ту долю Нежности, которая, быть может, живет еще в ее Сердце.." Это - честное откровение. И прямота характера. Да и речи заодно. Где Вы здесь усматриваете некую двойную игру? Скажите! Если Вы думаете, что Атос - нарочно иль невольно - спровоцировал этой фразой отказ Луи..Если Вы , там, в конце, в финале диалога, прозвучало восклицание: "Ваше Величество! Но Вы же обещали!.Имею смелость Вам напомнить, что я выступил послом.."На что уверенный ответ монарха-самодержца: "Посол часто просит, но редко получает! Атос здесь уже практически вступает в противоречие с своим царственным и коронованным, венценосным собеседником..И это уже мною расценивается - как прямое предвестие, преддверие будущего конфликта меж ними..Дерзкая просьба недавнего посла..И - самоуверенное пресечение разговора венценосцем..Уже тогда..Или Вы считаете, Агата, что Атос нарвался на сие королевское слово - последнее. завершающее слово! - просто так? Чисто - для отвода глаз? Чисто - для очистки совести? Если честно, я считаю по другому. Совсем вот по-иному, как бы так..Бывший мушкетер пойдет на самый дерзновеннейший, на самый безумный и головокружительнейший риск..Но интриган же из Атоса, извините, - никакой.. Луиза, действительно, была самой смелой женщиной на свете, искренне и самопоглощающе, самозабвенно любя короля..Видя в нем именно Человека. Личность. И - Мужчину. Это признавал и Атос. Это признал и д Артаньян. "Ты видишь, Рауль: я не труслива..И скоро, совсем скоро, я приду, я последую за тобой!" Это о многом говорит..О бесконечно многом..Луиза смогла бы полюбить Рауля де Бражелона..Не случись в ее Жизни царственного Луи.. Чего Вы хотите? ANANKE! Чего Вы хотите? ( с горькой иронией) Воля Судьбы.. СПАСИБО!
Констанс1: Джен -хорошо сказали. Рауль для Луизы уважаемый друг детства, почти старший брат. А вот полюбить как мужчину Луиза могла только молодого человека склада Луи, неважно король он или нет. Совсем другого темперамента и характера чем Рауль.
полная версия страницы