Форум » Наше творчество » Конец » Ответить
Конец
Кассандра: Автор: я Фандом: А. Дюма, "Виконт де Бражелон, или 10 лет спустя" Пейринг: сложный вопрос... предлагаю считать, что его нет :-) Жанр: путешествие " в бескрайнем царстве воспоминаний о прошлом и опасений относительно будущего. " Размер: миди. Статус: завершён. Предлагаю вниманию читателей свою попытку найти ответ на вопрос "Кто виноват?" и осмысления того, почему роман закончился так, как закончился.
Кассандра: Атос, оставшись после отъезда Рауля наедине с самим собой, начал платить дань той неудержимо наступающей смерти, которая называется тоской по любимым. Граф чувствовал, что умирает заживо. Душу его наполняли чувство вины и отчаянье, мучительная тоска всё сильнее сдавливала и без того истерзанное прощанием с сыном сердце. Сотни раз, как лошадёнка, вращающая мельничный жёрнов, мысли Атоса шли по одному и тому же кругу. Не стараясь прервать это страшное в своём однообразии движение, он пытался найти ответ на вопрос: «Почему?» Почему всё закончилось именно так? В том, что это был действительно конец, крах всех его мечтаний и надежд, связанных с блестящим будущим сына, Атос не сомневался. Что же он, его отец, сделал не так? Где допустил ошибку? Что помешало им – отцу и сыну – быть счастливыми? * * * - Так счастлив, как только может быть счастлив на земле человек… - …Вы живете в собственном имении и, по-видимому, совершенно счастливы в своей золотой умеренности. Воспоминания о детстве виконта, в былые дни столь сладостные, теперь доставляли ему боль, и он уже привык к ней – настолько она была постоянна. Неужели он так мало ценил то безмерное счастье, которое когда-то доставляли ему их бесхитростные занятия, свои немудрёные радости? …Видеть, как мальчик жадно ловит каждое его слово, с каким безграничным доверием и обожанием смотрит на него… В ничем не примечательный серый пасмурный день вдруг почувствовать, как нежное тепло разливается в груди, услышав случайно беседу кухарки и садовника (сколько лет было тогда виконту? Семь? Девять?): – А виконт-то наш готов хвостиком за ним ходить! – Верно! Когда его сиятельство рядом, господин Рауль голову за ним так и поворачивает – что твой подсолнушек!.. После того случая он полюбил эти яркие, недавно вошедшие в моду цветы, и подсолнухи ежегодно украшали одну из клумб в парке. Когда-то понимание того, что другого наследника у него не будет, а единственный шанс не дать угаснуть их некогда блестящему роду – узаконить своего бастарда, далось Атосу тяжело. С таким жестоким ударом по самолюбию и тщеславию трудно было смириться. Впоследствии, наблюдая отношения отцов и детей в других знатных семьях Орлеаннэ, невольно сопоставляя их с теми узами, что связывали его и Рауля, Атос готов был благодарить Господа за то, что тот, уязвив его гордость, дал ему именно незаконного сына. Принуждённый смириться, похоронивший свою гордыню, граф с удивлением сознавал, что был по-настоящему счастлив, лишь когда ничего для себя не желал и вёл жизнь доброго и честного сельского жителя. Он благословлял случай, так круто переменивший его жизнь, и годами не вспоминал о положении, которое должен был занимать по рождению, и которого лишился благодаря собственным безрассудным поступкам. Атос воспитывал сына, наслаждался ежедневным общением с ним и искренне полагал себя счастливейшим человеком на земле. Самой важной заботой графа в те дни было здоровье и благополучие Рауля, его единственной радости. Граф отдавал себе отчёт в том, что будь у него законные дети, никогда в полной мере не познал бы он этого счастья – быть отцом, любить своего ребёнка, самому формировать его ум и характер, видеть, как он взрослеет, как приносят богатые плоды твои неустанные труды. Обстоятельства появления Рауля на свет избавили их обоих от необходимости неукоснительно соблюдать принятые в знатных семействах правила общения вельможи-отца и его наследника-сына. Конечно, этикет оказал своё влияние и на их отношения – всё-таки Атос был человеком строгих правил, к тому же бывшим военным, но положение маленького Рауля в доме графа и место, которое ему предстояло занять в обществе, стало очевидным далеко не сразу. Не будь этого, Атос почти не знал бы виконта в детстве, будучи отгорожен от него няньками, гувернантками и армией домашних учителей с отличными рекомендациями. Затем, когда ребёнок вошёл бы в отроческий возраст, граф занял бы позицию сурового и взыскательного контролёра его образования, поступков и всего образа жизни, готовя своего наследника к ответственной роли. На самом же деле Атос помыслить не мог, что в его доме появится посторонние люди, которые станут бросать на него и Рауля любопытные взгляды, перешёптываться у них за спиной и разносить по округе сплетни о том, что графский «приёмыш» поразительно похож лицом на своего опекуна. Поначалу малыш был оставлен под присмотром служанки, а по мере того, как он подрастал, Атос сам поневоле занялся его воспитанием – в Бражелоне не было более никого, кто мог бы служить ребёнку и образцом хороших манер, того, как держать себя в обществе, преподать начатки знаний и умений, которыми должен был овладеть каждый дворянин. Конечно, впоследствии у Рауля появились учителя, но граф так и не пригласил к сыну гувернёра, оставив роль воспитателя и главного наставника за собой. К тому времени бывший мушкетёр уже вошёл во вкус и в полной мере наслаждался своим отцовством. Так продолжалось ещё какое-то время, когда Рауль уже покинул родительский дом. Атос считал дни от письма до письма (благо сын писал часто), и полной жизнью жил лишь тогда, когда Рауль, получив отпуск, приезжал домой. Или же когда он сам, устав от затянувшейся разлуки, мчался в Париж, к сыну, оставив поместье на Гримо (который к тому времени из камердинера сделался управляющим). - …не портите будущее Бражелону. Сейчас карьера его устраивается; принц Конде благоволит к нему, он молод, — дадим утвердиться молодому королю! Так и длился «золотой век» Атоса до той поры, когда Рауль, повзрослев, превратился в отличного солдата, заслужившего похвалы своих начальников. Не здесь ли произошёл роковой перелом в его отношении к сыну? Атос и раньше соблюдал необходимую дистанцию. Следуя нормам этикета, он позволял себе ласку по отношению к сыну лишь изредка и только наедине. На людях и в повседневной жизни граф оставался строг и сдержан, заменяя проявления нежности заботой о сыне, которая присутствовала во всём, даже в мелочах. К тому же официально виконт долгое время оставался лишь приёмышем, с которым опекуна не связывали никакие узы родства – тем более неуместными должны были бы казаться окружающим любые проявления отеческой привязанности к чужому мальчишке. Когда же положение и статус Рауля наконец изменились, он уже служил в армии принца, а выказывать нежность юноше-солдату казалось ещё более неуместным, чем украдкой дарить её ребёнку. Как тут приласкаешь сына, когда перед тобой стоит уже не мальчик, а мужественный офицер? Да он невольно и смотрит на тебя сверху вниз, потому что давно перерос на целую голову!.. Виконт, при всей его молодости, постоянно оказывался среди доверенных лиц начальства, в каком бы полку ни служил. А менять полководцев ему приходилось частенько – граф требовал, чтобы сын незамедлительно расставался с командиром, если у того портились отношения с двором. Атос помнил, как заманчивы и лестны были предложения принца Конде, которыми тот забрасывал Рауля, с первых дней оценив по достоинству своего нового адъютанта. Виконт только вздыхал, передавая отцу очередное распечатанное послание первого принца крови, на которое граф вновь сочинял вежливый отказ. Успехи сына не просто радовали Атоса –возрождалось в его душе былое честолюбие, которое, казалось, умолкло навек под тяжестью таких обстоятельств, как неудачная женитьба, поруганная честь и втоптанное в грязь имя, быт полунищего мушкетёра и беспробудное пьянство, невозможность создать нормальную семью и тот факт, что его единственный сын был бастардом. Виконт оправдал все самые смелые надежды отца, став превосходным офицером, он с успехом выдержал соперничество с законными отпрысками знати и занял достойное место в свете. Казалось бы, чего ещё мог желать добрый и честный сельский житель? И вдруг оказалось, что с узаконенным бастардом можно с полным основанием связать своё упование на возрождение славы и блеска всего их рода. Начав бывать в столице, привлекавшей его, только если там находился Рауль, Атос мало-помалу возвращался к светской жизни – вращался в кругу придворных, восстанавливал былые связи своей семьи, стараясь, чтобы все его действия служили к упрочению положения виконта.
Стелла: Повторю слова д'Артаньяна, сказанные на Ла Манше (и с тем же чувством) : "Наконец -то!"
Джен: ДОБРОЕ ВРЕМЯ СУТОК, ДРУЗЬЯ! У Вас также замечательный текст, КАССАНДРА! Будет ли продолжение? СПАСИБО!
Кассандра: Джен , будет. Это ещё не конец. Это только начало "Конца". Текст готов, просто просматривать написанное и выкладывать его на форум я буду частями в удобном мне режиме. Благодарю за понимание.
Джен: Отлично, КАССАНДРА! "Это только начало "Конца"..Звучит глубоко и тонко..Ведь, если вдуматься, здесь заложен особый, и на самой деле, огромный смысл - в этой фразе.. Ведь есть в Жизни то, что никогда не будет в Жизни иметь ни начала, ни конца..ЛЮБОВЬ..ДОРОГА..НЕБО.. И Человеку бывает иногда дано возвратиться к своему прошлому, к своим корням, истокам. И словно начать новую точку отсчета..Поставить - дерзко, и отчаянно, и бросить самое последнее, что у него осталось, и на кон..И, смело, отважно и безумно, кинуть жребий.. И все начать с нуля.. Хоть и нет пути назад..Как и Времени не повернуть, однако. вспять.. И вся Ветхозаветная История - словно бы не что иное, как эпилог..Которому суждено было стать - Прологом..Ибо ему на смену явился Новый Завет..И вместе с ним - новая религия - встряхнувшая и потрясшая, и обрушившая, в каменистые бездны и разверстые пропасти, пустившая под откос, под обрыв, словно лава, иль снежная лавина иль обвал, иль как безумие и взрыв, и выхлест-вынос мозга, все основы и устои, всю мощь и выразительнейшую глубину, и обнажив страшную наготу и зияющие, обжигающе-уродливые раны старого мира..Который, на поверку, оказался лишь"Колоссом..на глиняных ногах"..Мир, где старый Хронос медленно и устало отсчитывает минуты и секунды, упрямо качая сиво-сизой, вещей и мудрой головой..Мир, где три сестры, Три Парки, Богини Судеб, и Дочери НОчи, чувствуют, как немеют их пальцы, как, вязко и тягуче, остывает кроветок в их морщинистых венах, и волшебная прялка выпадает из морщинистых ладоней Лахесис, и Клото не может удержать могучее веретено, а Антропос - золотые ножницы, чтобы обрезать золоченые и серебрянные, туго сплетенные, в один неразрывный клубок, величаво-величественные и могущественные нити..Ибо это нити - рождения, Жизни и смерти, и Рок и власть, всего живого, неживого, неминуемые, неодолимые, неумолимые и неотвратимые, любого творения и изначально - и Альфа, и Омега, и Инь, и Янь, начало и конец. Мир, откуда уходят, не желая однако, сдаваться и терять все мироздание, старые Боги - боги сильные, жестокие, кровавые..Старый мир, что пьяно и неудержимо, и горьким, сумасшедшим смехом пьяниц и гаеров-паяцев, хохочет и ревет ревнивою, бессмысленною мукой. И отмирает, как хрупкий и желтый, сломленный цветок..Мир, где смертный обретает бессмертье.(Исаак Лакедем).И где приходит новый Бог. Бессмертный Бог. Бог, познавший, Смерть.. А Жизнь, меж тем, тревожит, неистовым и бешеным, и непокоем-неспокоем.И растравляет, расплавляет, бередит вновь Душу Нежность..И, растворится в мерцающей и бесконечной сини, и с чертовщинкой-бесовщинкой, и снежная, и сумасшедшая звезда..И вновь бередит стрУны Сердца, дурманя и пьяня, ворОжа Счастье иль беду, лихую долюшку-Судьбу, в горящей невесомой взвеси, неведомые и звенящие, волкам, лунатикам, и бесам, и влюбленным, неслыханный поток вскипающей Луны, что соткан музыкою боли..НедоскАзанной. невыплаканной, и несказАнною, и властно, надменно немигающею, музыкою боли..В полоске серого, и тихо льющегося вновь, беззвездного небытия или Бытия, и вновь безвременья, немого, беззвучия, безмолвия, глухого и пустого, и в ткани Вечности бездонной..Что сладким молоком иль лунным волшебством, иль опрозрачненным, и ведовским ли, колдовством, сквозь сомкнутые, смеженные веки, чудесной влагой навевает чарующие сновиденья-сны..И улыбается жемчужно-росная заря, в лучисто-озорных, с лукавинкой, задорных, и каре-рыжих ли веснушках-конопушках золотого янтаря, в искрящихся пылинках и смешинках молодой листвы, и свежей, и светящейся в тепло-карем забияке и бродяге, и влюбленном в огромные зрачки и пламя Солнце, альбу Сердца, взлелея, менестреле-Дожде, и разливаясь песней удивительной радости, светальной лишь и детской, где лохматая, мохнатая и мягкая шелковистость ковылей переплелась, и с бархатно - развесистой завесой сережек загадочно-серебрянной печали, что тонет в омуте раскосо-ли русалочьей ли заводи, бахромчатой и чУдной, и звездчатой ольхи, и светит в жаркой тайне Солнышка-кольца, в разгадке ли венчально - обручальной.. И все, мятежная, горит вновь золотисто-алым цветом-Светом. Так беспредельно нежно, золотисто-алым..Что вечно не имеет своего начала..И вечно не узнает своего конца..И в музыке ли звезд..И в музыке ли грез..И в музыке ли боли, хрустальной и светальной..В мелодии открыто лишь смеющегося Детства..В мелодии Любви живого человеческого Сердца.. СПАСИБО, КАССАНДРА! Также ждем.
Констанс1: Джен , а Вы точно не литературный критик по профессии настоящей или будущей?
Кассандра: Граф не кривил душой, заверяя сына: «…я желаю одного – быть вам полезным, мечтаю об одном – видеть вас счастливым, думая, что вы можете стать со временем человеком выдающимся». Атос действительно всем сердцем желал Бражелону счастья, но только в его представлении оно было далеко от того, которое познал он сам. Раулю, возымей он желание подобного существования, было бы в нём решительно отказано – ведь отец уготовил ему совершенно иное предназначение. Блестящие задатки виконта должны были послужить восстановлению утраченного влияния и блеска их семьи. Нежная привязанность Рауля к соседской девочке отныне решительно не устраивала графа де Ла Фер. Не то чтобы ранее Атос был категорически против выбора сына – его смущало лишь то, что сердечная склонность Рауля выглядела слишком уж странной: когда виконт выбрал в дамы своего сердца дочь маркиза де Лавальер, та была трёхлетним ребёнком! Да и сам Рауль в ту пору был совсем ещё дитя. В те времена граф склонен был занимать выжидательную позицию: он не поощрял и не запрещал свиданий, улыбался и отшучивался, если Рауль заговаривал с ним о своей будущей женитьбе на мадемуазель де Лавальер. Эти беседы, в которых подросток-сын доверчиво обсуждал с ним свои матримонимальные планы, Атос в ту пору находил трогательно-милыми. Ну о чём можно было всерьёз говорить: и жених, и невеста были ещё слишком молоды (особенно невеста)! Да и много ли девушек видел Рауль, чтобы быть столь уверенным в своём окончательном выборе? Пусть пройдёт время, оба они повзрослеют, приобретут хоть какой-то жизненный опыт и тогда, если Бражелон окажется способен ждать и чувства его останутся неизменны – почему бы и нет? Возможный брак его незаконного сына с этой скромной девушкой из довольно знатной, хоть и небогатой, дворянской семьи в ту пору не вызывал у Атоса серьёзных возражений – тревожило только то, что эта странная любовь к семилетней девочке могла "со временем сделать его несчастным". Как оно будет на самом деле – покажет время. Последний год перед пятидесятым днём рождения графа де Ла Фер выдался непростым. Лишь благодаря Провидению он смог, счастливо избежав всех угроз и опасностей, наконец официально признать Рауля своим сыном и единственным полноправным наследником. Отныне в глазах графа де Ла Фер бесприданница Луиза де Лавальер уже не могла считаться даже мало-мальски приемлемой партией для виконта де Бражелон, какими бы личными достоинствами она ни обладала. Атос обратил свой придирчивый взор на других претенденток, и эти молодые особы происходили из таких знатных, влиятельных и богатых семей, что дочь их соседа по имению уже не могла выдерживать это сравнение. Последовала просьба избегать встреч с Луизой де Лавальер и видеться с нею только с отцовского позволения, по сути своей означавшая запрет на свидания. Рауль ожидаемо покорился воле отца – ему с детства не приходила в голову мысль хоть в чём-то ослушаться графа. Виконт поступал так, как хотел его покровитель, не роптал и не задавал вопросов о причинах указаний и требований – граф де Ла Фер являлся для него непогрешимым божеством. Но не тогда ли во взгляде сына, обращённом на него, появилась боль? Не слишком ли сильно ранил отец своего любимца этим суровым запретом? Атос отмахивался от этих вопросов, как от назойливых мух. Во-первых, они вызывали в нём смутное чувство вины, в котором он не хотел себе признаваться. Во-вторых, на сомнения в правильности своих действий у него просто не оставалось времени: нужно было бдительно контролировать поведение сына, его успехи в свете и продвижение по службе, поддерживать связи с высокопоставленными людьми, которые в будущем могли бы помочь виконту – в этом Атос видел свою «полезность» для сына. Ставки в игре, которую затеял граф де Ла Фер, мечтая о возрождении славы их некогда блестящего рода, были слишком высоки, и все свои надежды, связанные с будущим реваншем, он возлагал на виконта. То, что не смог сохранить и преумножить отец, предстояло восстановить его сыну. В таких серьёзных делах нельзя было оступаться, допускать ошибки – они могли обойтись слишком дорого.
Кассандра: Тут не до раздумий о привязанности сына к девушке, которая уже не заслуживала внимания их семьи как возможная невеста наследника. Да и что такое сама эта привязанность, как не досадная детская привычка? Убедив себя таким образом, что этот предмет не стоит его размышлений, граф усердно продолжал свою столь успешно начатую работу. Временами и самого Атоса смущало, что его свидания с сыном всё больше становились похожи на допросы. Одной радости видеть Рауля рядом его сиятельству стало недостаточно. Он должен был убедиться, что поступки и поведение виконта в обществе за время их разлуки по-прежнему оставались безукоризненны. Граф не забывал, что при всех успехах, которые не первый год показывал Рауль, тайна, окутывавшая его рождение, продолжала занимать умы светских сплетников. Неожиданное появление в высшем свете никому неизвестного юноши с неясным происхождением в своё время не осталось незамеченным и вызвало вполне закономерные вопросы, а кое у кого даже зависть. По какому праву этот провинциал занял место подле герцогов и принцев, за что его расхваливают полководцы, почему его благосклонно принимают королевы? При любой оплошности Рауля, которая могла бросить самую лёгкую тень на его репутацию, ему бы припомнили, что мать его – неизвестно кто. Конечно, от поведения человека с сомнительным происхождением трудно ждать соответствия дворянскому кодексу чести – такой упрёк мог вызвать любой, самый незначительный промах, совершённый по молодости и неопытности, и блестяще начавшаяся карьера виконта де Бражелон могла в одночасье бесславно завершиться. Атос обязан был знать всё, чтобы удержать Рауля от совершения ошибок, могущих его хоть в чём-то скомпрометировать: где и с кем он проводит время, каковы его занятия, кто из знатных особ его принял и какое оказал внимание, как о нём отозвался: будь то Великий Конде, принцесса Генриетта, герцог Орлеанский – всё должно было играть им с сыном на руку Графу не за что было корить сына, досаду у него неизменно вызывали лишь единичные его встречи с Луизой де Лавальер, от которых Бражелон никак не мог отказаться, и милостивые разрешения на которые Атос, скрепя сердце, изредка ему давал. Во всём остальном поведение виконта оставалось безупречным, Атос по праву гордился сыном, но неусыпный контроль уже нельзя было ослаблять. …Не тогда ли постепенно поблекла радость их встреч, когда в ответ на радостные восклицания вырвавшегося наконец к отцу Рауля, граф, высвободившись из объятий сына, начинал задавать свои требовательные вопросы?..
Кассандра: * * * Разговор, состоявшийся между отцом и сыном в день, когда Атос вернулся из Англии после успешной реставрации Карла Второго, обоим дался нелегко. Поначалу граф пытался повести его так, как многие прежние беседы: расспросить, где побывал сын за то время, пока они не виделись, чем был занят по возвращении в столицу, часто ли ему приходилось бывать при дворе. Он собирался также удостовериться, что виконт не поддался соблазну без позволения повидаться с Луизой де Лавальер, воспользовавшись временным отсутствием отца. Эта была бы заурядная беседа вельможи и его наследника. Краткий отчёт о времяпровождении и о том, как обстоят дела по службе со стороны виконта. Указания графа: у кого нужно получить аудиенцию, кому нанести визит, когда и куда Бражелону надлежит сопровождать отца, пока тот находится в Париже. Однако вечер оказался полон неожиданных открытий. Возможно, это произошло потому, что всерьёз обеспокоенный Рауль решился заговорить о своей тревоге за отца. Из-под привычной сдержанности, к которой граф своим примером его приучил, благоговейной почтительности, из-под спуда условностей и ограничений этикета прорвалась наружу горячая нежность. Виконт давно уже старательно её прятал, ведь проявлять такое сентиментальное чувство к суровому и мужественному отцу, не позволявшему себе каких-либо слабостей, было едва ли не постыдно. Но в те минуты Атос вновь увидел перед собой не бесстрашного воина и своего достойного наследника, а впечатлительного мальчика. Того, который когда-то, оставаясь на несколько дней один в замке, отчаянно скучал по своему обожаемому наставнику. Ждал, когда же опекун вернётся домой из очередной поездки, а увидев его за воротами, ликуя, нёсся навстречу по расчищенной дорожке парка… Граф не устоял и бессознательно поддался этому ощущению. Не будь этого, Атос сделал бы вид, что не заметил, насколько тяжело даётся виконту исполнение отцовского требования избегать встреч с Луизой де Лавальер. Он лишь подтвердил бы свои прежние слова, как сделал при предыдущей встрече: «Ещё раз прошу тебя хорошенько это запомнить». Но Атос, изменив обыкновению, дал Раулю понять, что видит его переживания. Когда Рауль, по-прежнему ни в чём не упрекая отца, признался, что страдает, Атос осознал: необходимость безропотно выполнять его распоряжения порой причиняет сыну боль. До сих пор, увлечённый мечтой о блестящей будущности Рауля, граф не задавался вопросом, чего же стоит виконту послушание, с которым тот исполняет отцовские желания. Атос почувствовал укол совести и поспешил оправдаться. Он впервые за долгое время снизошёл до объяснения причин своих действий, заговорил о своих чувствах, желаниях и мечтах, которые связывал с блестящим будущим сына. Граф наконец усомнился в идее, которой уже несколько лет подчинял все свои действия и жизнь Рауля: так ли ценны грядущие блеск и слава, высокое положение, которого он хотел для него, если они не принесут его дорогому мальчику счастья? В тот вечер Атос понял, что, возможно, в чём-то просчитался. Та самая цель, которую он считал настолько существенной, что готов был ради неё многим жертвовать и к тому же склонял виконта, призвав на помощь всё своё красноречие: «…какой бы дикой не показалась моя мысль, я заклинаю вас верить мне… вы можете стать со временем человеком выдающимся… оставайтесь одиноким и вы достигнете большего и скорее придёте к цели», вдруг показалась неважной. Конец их разговора вышел и вовсе драматическим. Граф справедливо полагал, что на свете мало того, что может его испугать. Он и в самом деле, если вдуматься, по-настоящему боялся лишь двух вещей: потерять сына и быть им отвергнутым. Последний страх, благодарение Господу, остался в прошлом. Когда-то Атоса мучила мысль, что Рауль, узнав, что опекун на самом деле его родной отец, не сможет понять, почему тот скрывал правду, и осудит его. Но услышанное наконец признание отца виконт принял с радостью, и Атос облегчённо вздохнул. С другим было сложнее: Рауль большую часть времени находился в армии, к двадцати пяти годам успел принять участие более чем в десяти больших сражениях, не единожды рисковал жизнью. Атосу были приятны похвалы, расточаемые военачальниками отваге и храбрости виконта де Бражелон. Но он-то каждый раз после очередного сражения давил в себе глухое беспокойство и нетерпеливо ждал весточки от сына, хотя бы двух слов – лишь бы убедиться, что с ним всё благополучно. Граф сам не мыслил для сына другой карьеры, кроме военной, с малолетства готовил его к ней, и теперь ему оставалось лишь истово молиться о том, чтобы виконт уцелел. До сих пор Господь хранил Рауля, словно отвечая на горячие просьбы отца. В армии Бражелон считался везунчиком. Царапина, полученная 15-летним виконтом в стычке с испанцами на пути в армию принца Конде, оставалась его единственным ранением. В тот момент, когда Рауль заговорил о том, что ради любви Луизы готов ввязываться в дуэли, а отцовскиий запрет отнимет у него надежду, но не предотвратит его смерть, граф почувствовал ледяной холод, и это его отрезвило. Атос спохватился: очевидно, он зашёл в своей требовательности слишком далеко. Словно это могло чем-то помочь, он сказал сыну, что горячо любит его. Увидев, как глубоко тронули Рауля эти слова, граф подумал, что сын уже очень давно не слышал от него подобного. Тем вечером граф был далёк от стремления руководить поступками Бражелона и почти заклинал сына, стараясь отвести какую-то неведомую грядущую беду: «Живите настоящим, Рауль, служите, любите Луизу де Лавальер (да, в ту минуту он и на это был согласен!)». Осознав, что выдержка ему изменила, граф поспешил прекратить разговор и попросил виконта уйти: ему необходимо было остаться одному, чтобы успокоиться и обдумать всё, что он только что услышал. Когда эмоции улеглись, граф не раз мысленно возвращался к этому разговору. Продолжал обдумывать его и после отъезда виконта в Гавр, и когда сам уже вернулся в Блуа. Он вынужден был признать, что чувство Рауля к Луизе не определялось словом «привычка». Оказалось, что с ним придётся считаться, строя планы на будущее. Дело обстояло гораздо серьёзнее, чем Атос привык думать. Он готов был возмутиться, собирался при следующей встрече сурово отчитать Рауля за проявленную слабость, но потом вспоминал решимость, с которой виконт произнёс страшные, прозвучавшие приговором для самого Атоса, слова о собственной смерти. Граф вновь чувствовал ужасающий холод и отказывался от своего намерения. Он стал смиряться с неизбежным и понемногу привыкал к мысли, что, какие бы возражения у него не нашлись против этого брака, счастье Рауля и вхождение в их семью Луизы неминуемо окажутся связаны друг с другом. Ну что ж… Конечно, это несколько портило грандиозные замыслы графа де Ла Фер, ту великолепную картину будущности виконта, которую он себе рисовал. Атос задумывался и о самой Луизе, пытаясь представить её рядом со своим сыном, но тут ему оставалось лишь пожимать плечами: невесту Рауля он почти не знал. Раньше она росла практически у него на глазах: дети виделись почти каждый день. Когда же Рауль покинул Блуа и приезжал к отцу только в отпуск, встречи эти стали реже, да и гулять парочка предпочитала подальше от неодобрительных взглядов Атоса. Потом он и вовсе запретил сыну эти свидания. Представление об избраннице Рауля были у графа самое смутное: кажется, она ещё совсем ребёнок, довольно мила внешне, скромна, набожна, воспитана в строгих правилах… больше он ничего не мог о ней сказать. Атос сомневался, так ли серьёзны чувства Луизы де Лавальер к Раулю, как его привязанность к ней, ведь девушка ещё совсем юна и неопытна, но не мог бы поручиться, что она не питает к виконту истинной сердечной склонности. В конце концов, это лучше знать сыну. Зато граф, в отличие от Рауля, хорошо помнил, что приданое у мадемуазель незначительное (её мать в своё время позаботилась о том, чтобы довести до его сведения эти цифры), а отчим – всего лишь дворецкий принца Орлеанского.
Джен: ДОБРОЕ ВРЕМЯ СУТОК, КОНСТАНС, КАССАНДРА, ДРУЗЬЯ! КОНСТАНС! Как Вам сказать..В общем-то, я по профессии вовсе не литературный критик, нет..Просто так случилось в Жизни, мне нравиться писать..И я люблю общаться с людьми - в живую и по переписке..У меня есть стихи, несколько рассказов-фанфиков по Толкину ("Сильмариллион"), есть нечто вроде комментариев и рецензий на театральные спектакли..Есть и совместные сценарии с нашими близкими и друзьями..А еще вот - похвастаюсь немного! - вышел, совсем недавно, наш с мужем, сборник..Правда, пока что, чисто в электронном варианте..Не в печатном..Все это есть у меня В Контакте..Есть ли у Вас там своя страничка, КОНСТАНС? Я рада буду познакомиться со всеми Вами, чуть поближе, о друзья! Очень интересно и занимательно, КАССАНДРА! Есть острые углы и психологически глубокие моменты, что невольно заставляют держать, и в сильном напряжении, и без того обостренный, и тонкий, и чуткий, читательский нерв. Жду и Ваших увлекательнейших вещей, КОНСТАНС и СТЕЛЛА! А вообще, мне кажется, почему бы не попробовать такую вот штуку в своем творчестве: взять, Кому-то, к примеру, за основу, за фабулу сюжета, скажем, историю о реставрации Карла Второго? Или же, например, Историю Судьбы Карла Первого, этого злосчастного английского монарха, и странное, словно бы уже предопределенное, и предрешенное, и Кем-то, переплетение этой самой Судьбы с Жизнями вездесущей, неудержимой, дерзкой и славной, французской четверки? Или же, допустим, сложить рассказ, и свой, о встрече Атоса с генералом Монком? Или же - молвить свое слово о Персте Судьбе - о схватке безумной, сумасшедшей и отчаянной, в проливе, ледяном и январском, - Ла-Манше, - благородного графа де Ла Фер, и с неким г-ном Мордаунтом? Схватке, сыгравшей свою роковую роль..Ибо это была схватка - с неумолимым и неотвратимым Даром - Даром и властью Рока.. Как Вам такая мысль, девчата и ребята? А? СПАСИБО!
Кассандра: …Беседы, имевшей место между двумя несостоявшимися сватами около трёх лет назад, Атос не только забыл – помнил до мельчайших подробностей. В тот летний вечер они с Раулем, выйдя на берег Луары, повстречали карету госпожи де Сен-Реми – мадам с дочерью возвращались в своё имение, нанеся визит кому-то из родственников в Блуа. Холодно раскланяться не получилось – увидав соседей, мадам приказала кучеру остановиться и выразила желание присоединиться к их прогулке. Рауль в этот свой приезд в Блуа еще не имел возможности повидаться со своей наречённой: ему удалось получить лишь несколько дней отпуска, и соскучившийся граф, стремясь, покуда возможно, сполна насладиться обществом сына, всеми способами удерживал Бражелона подле себя. Но сейчас, вспомнив о том, что через каких-то пару дней сыну предстоит возвращаться в действующую армию, Атос не нашёл в себе сил устоять перед его умоляющим взглядом. Граф сдержанно кивнул, просиявший виконт тут же предложил руку мадемуазель де Лавальер, и юная парочка отошла чуть в сторону, а их родители остались любоваться закатом над рекой. Атос, произнеся несколько вежливых, ни к чему не обязывающих фраз, действительно сделал вид, что увлёкся созерцанием пейзажа – ему претила сама мысль подсматривать за сыном. Однако госпожа де Сен-Реми считала иначе. Устремив умильный взгляд на дочь, прогуливающуюся по близости со своим кавалером, она сперва принялась расточать похвалы военной выправке Рауля, его красоте и статности, затем пожелала поздравить его отца с тем, что он по праву может гордиться сыном, столь успешно продвигающимся по службе, после чего тонко намекнула, что и виконт де Бражелон, и мадемуазель де Лавальер оба уже вошли в тот возраст, когда их родителям пристало думать о том, чтобы устроить не только карьеру, но и семейное счастье своих детей. Далее мадам сочла нужным углубиться в трогательные воспоминания о той поре, когда виконт («он всегда был такой милый, такой благовоспитанный мальчик!») стал ухаживать за крошкой Луизой, поведала, как скучает и вздыхает по нему в разлуке «бедная девочка», как старательно расшивает ему в подарок батистовые платочки (по её словам, выходило, что у Рауля должна была скопиться уже целая коллекция платков с его монограммой и гербом, вышитых умелыми ручками Луизы), какими милыми письмами обмениваются молодые люди, пока виконт находится в армии (Здесь Атоса передёрнуло – он всегда питал отвращение к чтению чужих писем, и хотя догадывался о том, что невесте Рауль пишет едва ли не чаще, чем ему самому, содержанием их переписки в разговорах с сыном никогда не интересовался. Оказывается, мадам придерживается другого мнения, и непременно просматривает всю корреспонденцию дочери – и получаемые, и отсылаемые ею письма! Интересно, знает ли об этом сам виконт, и как бы половчее намекнуть ему, чтобы он был осторожнее в своих нежных излияниях на бумаге?), и закончила заботливая матушка свои откровенные излияния заверениями соседа в том, что всегда, всегда будет рада принимать у себя в доме такого блестящего молодого человека, как виконт де Бражелон… но не пришла ли пора им самим обсудить некоторые вопросы практического свойства? Несмотря на вечернюю прохладу, Атос почувствовал, что у него на спине намокла рубашка. Призвав на помощь всю свою дипломатичность и красноречие, он постарался дать понять пожилой даме, что её надежды... несколько беспочвенны. Он пока более озабочен вопросами военной и придворной карьеры Рауля, у него есть на этот счёт определённые планы, и вообще он считает, что виконту лучше пока повременить с женитьбой. Во всяком случае, это счастливое событие произойдёт не в ближайшие годы. На послушание виконта в этом вопросе он очень рассчитывает. И уж конечно, к выбору невесты для своего единственного сына он, граф де Ла Фер, будет подходить со всей возможной серьёзностью, учитывая, разумеется, не только сердечные склонности самого виконта, но и знатность происхождения, размер приданого и родственные связи будущей виконтессы де Бражелон. Все эти соображения были доведены им до сведения мадам де Сен-Реми, и поданы под соусом самой изысканной и утончённой вежливости. Мадам ни в коем случае не могла счесть себя оскорблённой, тем не менее, отказ был явным и недвусмысленным. Вежливо попрощавшись с обескураженной соседкой, граф окликнул сына, простился с мадемуазель де Лавальер, и они с виконтом вернулись в замок. Именно после этого разговора на берегу Луары Атос попросил Рауля избегать встреч с возлюбленной и быть осторожнее в письмах, объяснив, что поскольку его столь тесное общение с мадемуазель де Лавальер вряд ли приведёт к законному браку в скором будущем (он, его отец, искренне надеется, что сын проявит должное послушание родительской воле), оно может бросить тень не только на честь и репутацию самого виконта и их семьи, но и на честь и репутацию его невесты. Под тяжестью таких доводов Рауль покорился и нужное Атосу обещание дал. И вот теперь, спустя недолгое время после возвращения в Бражелон, Атос узнал, что Луиза уехала в Париж и готовится к представлению ко двору. Госпожу де Сен-Реми Атос повстречал в Блуа на одном из приёмов, куда был приглашён. Мадам принимала поздравления знакомых с тем, что дочь её в скором будущем займёт место среди фрейлин молодой герцогини Орлеанской – каков успех для скромной юной провинциалки! Старая дама с упоением пересказывала детали подготовки к грядущему знаменательному событию, которые в письмах описывала ей Луиза, и заодно сообщала всем, кто выражал желание её слушать, подробности дела: среди знакомых семьи нашёлся знатный и влиятельный покровитель, который и исхлопотал для дочери покойного маркиза место фрейлины. Громогласно повествуя об этом, госпожа де Сен-Реми не переставая бросала на графа де Ла Фер, так и не пожелавшего присоединится к окружавшей её группе, торжествующе-вопросительные взгляды: может быть, теперь их заносчивый сосед по имению пересмотрит своё отношение к возможной женитьбе своего единственного сына на её дочери? Теперь дети оба в столице, приданое у невесты какое-никакое имеется. Граф мог бы и пожалеть сыночка – среди блуаской знати ни для кого не секрет, что виконт с детства вздыхает по Луизе, ни разу на других девушек даже не взглянул… Ну и что, что Луиза – падчерица дворецкого, у его драгоценного Рауля мать вообще неизвестно кто! Право, господин де Ла Фер мог бы и перестать привередничать.
Констанс1: Кассандра , если по Канону, то когда Раулю было 15, а Луизе 7 не только Атос но и ее родные начали хмурить брови. Но Ваша версия тоже интересная. Жаль Рауля ,конечно,: и у Дюма и у Вас он всего лишь разменная пешка в чужой игре. Вот не сумел парень стать самостоятельным и все тут.
Кассандра: Констанс1 , я предполагала, что это будет скользким местом. :-) Видите ли, я полагаю, что у мадам де Сен-Реми и ее родни были следующие причины «хмурить брови» и не одобрять встреч Луизы и Рауля: мне думается, что мадам была бы весьма не против выдать дочь замуж за графского бастарда, но ее раздражало то, что гипотетический будущий сват не выказывал энтузиазма на этот счёт. Мне представляется вполне возможным разговор, подобный тому, что я описала: граф дал понять матушке, что ее дочь для его сына недостаточно хороша. Ну и мадам, в свою очередь, стала запрещать Луизе видеться с Бражелоном: ей ведь ещё дочку пристраивать, а тут этот виконт глаза мозолит, женихов распугивает! Что до времён ДЛС, то я считаю, что в те времена мать Луизы не устраивало темное происхождение «благовоспитанного мальчика» и, возможно, недостаток средств: «10 тысяч ливров годового дохода». Ну а в ВдБ у Рауля уже другой социальный статус, карьера, годовой доход на 5 тысяч вырос, как подсчитала практичная подруга Луизы, а Лавальер-то 20 тысяч максимум все приданое! Полагаю, что мадам де Сен-Реми и рада была бы видеть дочь виконтессой де Бражелон, да вот ее планы с планами графа не совпадали. К сожалению, в данном произведении мне не удалось развить эту линию - выбивается из повествования и мешает :-(
Стелла: Тут даже не в матримониальных планах Атоса было дело: слишком долго положение Рауля было зависимым, положением приемыша. Получив относительную свободу благодаря возрасту, он все равно оглядывался на отца. К тому же, без его разрешения, это не был бы полноценный брак: наследства он бы не получил, а у Луизы не было недвижимости.
Констанс1: Кассандра , у Дюма мадам де Сен Реми - старая завистливая карга, которой самой до смерти хочется попасть в Париж. Исторически, как выяснила Стелла, герцог Орлеанский умер почти за год до начала событий " Виконта де Бражелон",а его вдова переехала в отель Орлеанских в Париже, который дочь от первого брака Гастона герцогиня де Монпансье считала своей неделимой собственностью. Обе подали жалобы королю. В бурбонском семействе была по этому поводу нешуточная свара. Так что по логике мадам де Сен Реми как статс-дама вдовствующей герцогини должна была последовать за ней в Париж и оказаться там раньше Луизы. Но Дюма в интересах романа продлил герцогу жизнь года на полтора-два.
Кассандра: Констанс1 , реальные исторические личности могли действовать так, как им было угодно. Но мы-то здесь развлекаемся писанием, отталкиваясь не от исторических фактов, а от текста Дюма (причём я изо всех сил стараюсь не слишком отталкиваться - ООС и АУ не мои жанры). Так что - всё исключительно «в интересах романа»
Кассандра: После таких новостей Атосу оставалось лишь ждать, когда же сын явится за разрешением на брак. Граф понимал, что в Париже, при дворе, Рауль и Луиза непременно скоро встретятся, и виконт не захочет оставлять свою избранницу там, где её репутация и добродетель могут подвергнуться опасности. Они с сыном не раз касались в разговорах нравов «высшего общества» – Атос давал сыну советы относительно того, как надлежит вести себя, чтобы не пасть жертвой придворных интриг, и знал, что виконт не питает иллюзий относительно обстановки, сложившейся в кругу приближённых французского короля. Поэтому, когда через пару недель в Бражелон примчался Рауль, граф не был удивлён: он предвидел и сам приезд виконта, и просьбу, с которой тот к нему обратился. Хотя сын во время предыдущей встречи и отказался от разрешения на брак, которое Атос скрепя сердце дал ему, отступать от своих прежних слов было и поздно, и рискованно. Рауль так волновался, излагая свою просьбу, что для сомнений места не оставалось: он на грани, его намерения слишком серьёзны, и напоминать о долге сыновнего послушания будет жестоко. Поступив так, Атос уже не смог бы сказать, что его нельзя назвать чересчур строгим или несправедливым отцом. Будучи внутренне готов к этому разгвору, он выслушал Рауля внешне спокойно и так же спокойно дал своё согласие. А всерьёз рассердился, только когда услышал из уст сына, что его заслуги наконец-то отметил сам король. Сколько раз граф мог, используя свои связи, представить виконта его величеству! Но нарочно, терпеливо выжидая, откладывал представление Бражелона королю. Луи должен сам захотеть выразить виконту свою благосклонность, отметить услуги, оказанные им, и приблизить к себе – так будет куда надёжнее. И вот наконец Рауль заслужил расположение короля, получил повышение - тут-то и надлежало действовать! А сын явился к нему с этой просьбой о разрешении жениться, и пришлось дать согласие, позволить ему сделать такую глупость! Этот брак, несмотря на то, что невеста виконта получила место при дворе, Атос продолжал считать мезальянсом. Он сильно портил всё дело: для достижения желаемых блеска и славы теперь понадобится гораздо больше усилий, чем при заключении более выгодного союза. Досада и разочарование в тот момент победили сострадание, зашевелившееся было в глубине его души, и он уклонился от ответа на мольбу сына: «не будьте со мной так суровы, так сдержанны», а когда Рауль попросил объяснений, ответил гневной отповедью, упрекнув в том, что он не оправдал надежд отца. Атос потребовал, чтобы сын испросил для него аудиенцию у его величества сразу по приезде в Париж. Он даже не заехал к себе, не переменил платье – так ему не терпелось поскорее покончить с этим неприятным делом. Да ещё помимо согласия на брак виконта предстояло просить у короля милостивого позволения, невзирая на запрещающие дуэли эдикты, отомстить маркизу де Варду за оскорбление, нанесённое их семье. Это дело и само по себе не терпело отлагательств. Граф только смыл с лица дорожную пыль, не раздеваясь, дал Гримо обмахнуть щёткой дорожный костюм, и тотчас отправился вместе с Раулем во дворец. Аудиенция имела исход, которого граф вовсе не ожидал. Вопроса о возможной дуэли с де Вардом ему и вовсе не довелось коснуться – слишком продолжительным и сложным оказалось обсуждение будущего Рауля и Луизы. Но в решении этого вопроса граф надеялся прибегнуть к помощи находчивого и опытного в подобных делах гасконца. Относительно же того результата, который получило его ходатайство за сына, граф и сам не знал, радоваться ему или нет. Конечно, отсрочка женитьбы Рауля, на которой решительно настоял король, была для Атоса очень и очень желательна. Пока пройдёт время, может быть, что-то изменится, хотя Атос уже отдавал себе отчёт, что вряд ли это будут чувства Рауля к Луизе. Но могут же появиться обстоятельства, которые сыграют ему на руку! А там, даст Бог, эта свадьба и вовсе расстроится. Так или иначе, обещание, данное виконту, граф сдержал: он действительно попросил согласия короля, и не его вина, если тот сам счёл нужным отложить женитьбу Рауля. Атос про себя удивлялся мудрости и проницательности молодого монарха, тому, как мысли короля совпадали с его собственными, как тонко Луи почувствовал истинное отношение Атоса к этому предполагаемому союзу. А ведь Луи годами даже моложе виконта! Тем не менее у него Атос неожиданно встретил больше понимания своих чувств и желаний, чем у своего собственного сына. Он радовался тому, что у виконта такой достойный и мудрый господин, а все надежды, которые граф возлагал на новое царствование, ожили в нём с новой силой. Недаром он когда-то заставил сына поклясться в верности монархии, недаром бдительно следил, чтобы сын ни на шаг не отступал от своей юношеской клятвы и избранного для него отцом пути – это был не только единственно возможный для дворянина путь, но единственно правильно выбранная линия поведения при новом правителе. Атос удивлялся бы проницательности молодого короля значительно меньше, если бы мог видеть себя со стороны. Луи, расположенный к Атосу и искренне желавший отметить заслуги этого достойного дворянина, с самого начала понял, как сильно Атос огорчён тем, что ему приходится выступать просителем в таком деле. Атос полагал, что умеет владеть собой, но когда он просил руки Лавальер для Рауля, в душе его всё восставало против этого союза, и лишь невнимательный наблюдатель не заметил бы этого. По форме его просьба была безупречна (граф недаром слыл знатоком тонкостей придворного этикета), но принуждение себя и внутреннее недовольство, как всё, что переживал этот благородный человек, тотчас отразилось в его взоре. Впоследствии, перебирая в памяти этот разговор, Атос сознавал, что в его беседе с королём был момент, когда состоялось предательство интересов сына. Колебание графа после вопроса Луи: “Он выбрал невесту богатую и занимающую такое положение, которое устраивает вас?” сыграло решающую роль. Атос сделал свой выбор, поддавшись минутной слабости. Король сам проявил милость, стал расспрашивать его. Стоило дать утвердительный ответ – и согласие на этот нежелательный брак было бы получено, король не стал бы вдаваться в подробности. Но так велик оказался соблазн качнуть маятник в другую сторону – и нужна была только самая малость! Даже лукавить не пришлось – стоило лишь откровенно поделиться своими сомнениями. И граф сам не заметил, как отвечал: “Невеста – фрейлина, но она не богата”. А дальше ему оставалось только поддакивать: избранница виконта не блещет красотой, приданое у неё совсем невелико и происхождение не слишком высокое. Таким образом, дело близилось к желанному исходу словно само собой, без его участия. Но когда перед ним замаячила совершенно реальная надежда на отказ короля, Атос спохватился: во что он превратил свою миссию, выступив просителем? Как объяснит Раулю такой исход дела? Что способен натворить расстроенный виконт? И граф, опомнившись, стал с жаром просить монарха всё-таки дать согласие на этот брак. Но увлёкшийся и утвердившийся в своём решении король уже не желал удовлетворить его просьбу и в ответ на доводы перепуганного отца пояснил свой отказ, раскрыв свои планы. Граф услышал из уст короля давно желанные слова о милостях, которые тот собирался оказать сыну. Всё было так, как он предвидел, как уже не раз толковал виконту: молодой и пылкий король задумал начать войну. Ему нужны свободные от брачных уз, молодые и храбрые дворяне. Вот тот шанс, который должен использовать сын! Когда Атос вышел из королевского кабинета, ему стоило немалого напряжения нервов и сил сохранить внешнюю невозмутимость, дабы не выдать своих противоречивых чувств. Своим примером он призвал к тому же сына, в первый момент оцепеневшего, поражённого дурным предчувствием, когда отец сообщил ему, что его брак откладывается. Граф поспешил покинуть Париж, уехав на рассвете следующего дня, после аудиенции у короля и такого драматичного выяснения отношений с де Вардом. Он не лукавил с д‘ Артаньяном, когда говорил о причинах, по которым не хочет оставаться в столице, лишь умолчал ещё об одной, и весьма существенной. Ему легче было уехать, нежели ещё раз повидаться с виконтом – Атос впервые стыдился посмотреть сыну в глаза. Он поспешил вернуться в Бражелон, чтобы в своём доме, где когда-то был безоблачно счастлив, попытаться обрести душевное равновесие, нарушенное и его собственным поведением, и поселившимся в душе гнетущим предчувствием беды.
Стелла: Вы так разбираете по косточкам каждый их шаг, что меня дрожь пробирает. И, поскольку тема женитьбы детей для меня - больная тема, я в лишний раз убеждаюсь, как прав был Атос во всем!
Агата: Кассандра, спасибо. Вы так точно следуете за ходом мысли графа... И правильно сделали, что по частям выкладываете. Честно говоря, была надежда, что Атос одумается и поговорит по душам с сыном, расскажет ему ВСЕ о своем прошлом опыте, о всех своих страхах и опасениях. Ну а после провала в этом деле, так думаю, он понял, что свадьбы не будет никогда, но не выложил карты на стол и ретировался. Его устраивало такое положение вещей. Согласна с вами. Два ключевых момента...
Кассандра: Он поспешил вернуться в Бражелон, чтобы в своём доме, где когда-то был безоблачно счастлив, попытаться обрести душевное равновесие, нарушенное собственным поведением и поселившимся в душе гнетущим предчувствием беды. Однако на этот раз привычная обстановка, весь его любимый, налаженный и уютный быт, хозяйственные заботы, которыми он занимал себя с преувеличенным старанием, не приносили столь желанного спокойствия. Тревога снедала его. Атос, как и прежде, часто думал о Рауле, видел его во сне, но теперь в больших блестящих глазах его милого мальчика не было привычной ласки. Во взгляде сына чувствовавший свою вину отец видел упрёк. Прошло немногим более месяца. Атос получил от виконта письмо, в котором тот извещал его о том, что по поручению короля отправляется в Англию, где должен пробыть совсем недолго – не более двух недель. Рауль выражал надежду, что по возвращении сможет получить короткий отпуск и навестить отца. Какое-то время Атос жил ожиданием скорого свидания с сыном: он увидит Рауля, сможет обнять, поговорить с ним, убедиться, что всё в порядке – и может быть, тогда успокоится и перестанет корить себя за то, что смалодушничал в тот день в Париже. В письмах Рауль рассказывал, как милостиво его принял король Карл, помня услуги его отца. Однако радости в своём пребывании в Лондоне виконт явно не находил. Он недоумевал, почему ему до сих пор не приказано вернуться, сетовал, что скучает по дому и мается от тоски и безделья среди непрерывно веселящихся придворных Карла Второго. Атос не знал, что писать в ответ. Раньше он отчитал бы виконта, напомнив, что солдату не подобает обсуждать полученные приказы, и если король желает, чтобы его посланник продолжал оставаться при английском дворе, ему надлежит не роптать, а повиноваться воле правителя, службе которому он поклялся посвятить жизнь. Но по непонятным причинам затянувшаяся миссия виконта при дворе Карла Второго и впрямь выглядела странной- это смущало и останавливало Атоса всякий раз, когда он собирался сочинять свою отповедь. Атос полагал, что Луи намеревается приблизить к себе его сына: он уже начал это делать, забрав Бражелона у принца Конде и сразу же повысив в чине: Рауль, несмотря на молодость, получил звание капитана. Граф помнил также, что король обещал дать виконту возможность заслужить милости, которые тот намеревался ему оказать. Каким образом Рауль сможет это сделать, оставаясь при дворе английского короля, да ещё в полной праздности? Возможно, Луи, отправив виконта с необременительным поручением в Лондон, забыл о своём посланнике? Пребывание сына в Лондоне всё больше походило на изгнание. Как же тогда понимать слова о королевских милостях, ожидавших Бражелона? Пока Атос ломал себе голову над этой загадкой, в письмах стараясь смягчить досаду сына и убедить его терпеливо ждать приказания вернуться, до Блуа долетели слухи, лишившие его последних остатков покоя. О новом увлечении его величества перешёптывались во всех гостиных Орлеаннэ: ещё бы, Блуа принадлежала честь быть родиной прелестной девушки, на которую обратил благосклонный взор сам король! Но если прочие блуасцы склонны были гордится тем, что на их земле вырос этот невинный цветок, сорванный королевской рукой, то графа де Ла Фер новость повергла в смятение. Он отказывался верить пересудам, вновь и вновь мысленно перебирая всё, что слышал от короля об избраннице сына во время аудиенции: «я её видел – она не поразила меня красотой…», она не имеет необходимых средств и положения в обществе, у неё отчим, который портит впечатление и заставляет усомниться в чистоте рода. Луи нашёл, что такая невеста недостаточно хороша для Бражелона, и, с точки зрения самого Атоса, был абсолютно прав! Неужели теперь король увлёкся девушкой, которую немногим ранее счёл недостойной своего верного слуги? Граф де Ла Фер не мог верить тревожившим его слухам – настолько они противоречили всем его принципам и впечатлению, которое он составил себе о короле. Но что значит это странное желание его величества, чтобы Рауль оставался в Англии? Не в силах подобрать удовлетворительное объяснение и разрешить свои сомнения, Атос решил действовать. Он отправился в Париж, надеясь на месте навести справки, увидеть всё своими глазами, составить собственное представление о происходящем при дворе, и исходя из этого понять, чему следует верить и что следует делать. Быть может, нужно только исхлопотать ещё одну аудиенцию и напомнить его величеству о возвращении во Францию виконта де Бражелон? Король, мешая увеселения с государственными делами, наверное, просто не успевает отдать соответствующее приказание.
Кассандра: Стелла пишет: И, поскольку тема женитьбы детей для меня - больная тема, я в лишний раз убеждаюсь, как прав был Атос во всем! Стелла, я могла бы ответить Вам словами д'Артаньяна: По правде говоря, вот вывод, которого я совсем не ожидал. Но мы с Вами довольно копий наломали на эту тему еще тогда, в далёком 2013 году, когда была готова основная часть этого текста, с которой Вы имели возможность знакомиться в процессе написания. Посему не вижу смысла возвращаться к давнему спору: "будь всякий при своём". Просто продолжу. И благодарю за неизменное внимание, с которым Вы относитесь к этому моему сочинению. :-)
Кассандра: Прибыв в Париж, Атос, по обыкновению, послал к д’Артаньяну слугу с запиской, извещавшей о его приезде. Немедленного ответа граф не получил, что его слегка удивило, но он тут же поспешил оправдать старинного друга его занятостью по службе. Капитан мушкетёров, должно быть, не смог сразу написать ответ, и потому отпустил лакея, но, конечно, не сегодня-завтра явится к нему сам. Весь следующий день Атос посвятил визитам к своим парижским знакомым. Он никому не задавал прямых вопросов, стараясь, пока ему не удалось повидаться с д’Артаньяном, из ведшихся при нём разговоров извлечь нужную информацию. Среди тех, с кем он успел сойтись во время предыдущих визитов в столицу, были несколько человек, искренне расположенных к графу и его сыну. На них-то Атос в первую очередь и рассчитывал. Руководствуясь принципом «Sapienti sat», эти люди смогли корректно и тактично, не называя ничьих имён, посвятить графа в подробности перемен, произошедших в окружении и симпатиях французского короля с того времени, как граф де Ла Фер последний раз являлся ко двору. Этих сведений Атосу было достаточно, чтобы провести бессонную ночь. На другой день он получил наконец письмо от д’Артаньяна, извещавшее его о возвращении виконта в Париж и подтверждавшие самые худшие опасения относительно того, чему граф упорно отказывался верить. Атос чувствовал, что близок к помешательству – настолько очевидные, похоже, для всех факты не совпадали с тем, что привык думать он сам. Граф всё продолжал твердить себе, что это невозможно! Когда в гостиных беседовали о нежной симпатии Луи к молодой герцогине Орлеанской, граф морщился, но вполне допускал, что эти сплетни не беспочвенны. Принцесса Генриетта обладает ярким, живым характером, она очаровательна, неотразима, но главное – она ровня его величеству по происхождению! Допустим, его сын, пусть и отпрыск знатного рода, но всё же простой дворянин, мог влюбиться в мадемуазель де Лавальер. Но чтобы король (КОРОЛЬ!) и такой, как Луи Четырнадцатый – гордый, блистательный, кажущийся воплощением державных принципов, влюбился в падчерицу дворецкого своего дяди! Немыслимо! Он слишком высоко стоит и слишком горд для того, чтобы опускать свой взор так низко! Атос хотел было сразу отправиться во дворец, но потом решил задержаться. Послал записку Раулю с просьбой приехать, как только представится такая возможность, и теперь ждал, когда же виконт явится к нему, сдерживая нетерпение и беспрестанно поглядывая на часы. Меряя шагами гостиную, Атос то и дело останавливался у выходившего на улицу окна. В доме воцарилось гробовое молчание. Гримо, отлично чувствовавший настроение хозяина, не показывался ему на глаза. Понимая, что граф хочет оставаться в одиночестве и не желает никого принимать, он без специальных распоряжений отказал двум-трём приехавшим засвидетельствовать своё почтение посетителям и вновь скрылся у себя в комнатке. Но даже находясь там, старый слуга старался не дышать, лишь изредка переводя дух, и охотно остановил бы часы, чтобы они не нарушали созданную им благоговейную тишину, в которой раздавались мерные шаги Атоса и всё ощутимее пахло надвигающейся бедой. Когда наконец прибыл виконт, граф, против обыкновения, не дожидаясь, пока Гримо проведёт его в гостиную, вышел в переднюю сам. Слуга принял у молодого господина шляпу, плащ и шпагу, после чего безмолвно испарился. Пока Атос слушал полный драматических подробностей рассказ сына, он несколько раз ощущал, как почва колеблется и уходит у него из-под ног. Тот мир, в котором он привык жить, который построил для Рауля, зашатался и вот-вот грозил рухнуть, похоронив под своим сводом его сына. Графу понадобились все силы, чтобы не поддаться надвигавшемуся отчаянью. Было, от чего сойти с ума: какому жестокому испытанию подвергся принцип почитания и служения королевской власти, которому он следовал всю свою жизнь, к тому же с детства приучал Рауля и даже заставил поклясться в уважении и повиновении королю. Атос с поистине героическим мужеством продолжал сопротивляться всё новым и новым ударам, которым с каждым следующим словом виконта подвергалась его вера в невозможность того, чтобы король оскорбил дворянина, в возвышенное благородство и чистоту поступков монарха. Отказываясь покориться неизбежному, он старался побороть охватившее его смятение, дабы не потерять спокойствие и присутствие духа. Вероломство короля всё ещё казалось ему невероятным. Но оставался только один путь: объяснение всему, что видел Рауль, и что слышал от него и других заслуживавших доверия людей граф, можно было получить только из уст самого Луи. Атос оделся и отправился во дворец. Если бы он мог предположить, как будет отличаться эта аудиенция от предыдущей!
Кассандра: Чего граф ожидал от неё, на что надеялся? Наверное, он и сам бы не смог ясно ответить на этот вопрос. В душе его теплилась ещё надежда, что всё, что он слышал от знакомых придворных, что написал в своей предупреждающей записке обеспокоенный д’Артаньян, всё, что видел и о чём только что рассказал ему срывающимся голосом сын, – недоразумение, нелепая, чудовищная ошибка! Разве мог он, граф де Ла Фер, чьей проницательностью всегда восхищался не менее проницательный д’Артаньян, так жестоко ошибиться в молодом короле? Нет, конечно же, нет! Меньше чем через час он услышит какое-то невероятно простое объяснение всему из уст самого Луи. А может, до объяснений и не дойдёт… Конечно, ведь едва Атос вновь попросит у его величества разрешения на брак Рауля и Лавальер, едва объяснит, как страдает в настоящую минуту его сын, верный слуга короля, Луи непременно скажет: «Конечно, лучше бы им ещё немного подождать… Но мне не хотелось бы длить страдания виконта. Хорошо, граф, я исполню вашу просьбу и подпишу их брачный контракт». И когда он, Атос, привезёт это радостное известие Раулю (больше того: в те минуты он верил, что оно будет радостным и для него самого), то увидит в глазах своего дорогого мальчика не застывшие слёзы, не эту смесь растерянности и мучительной боли, которая так испугала его – нет, он увидит в них недоверчивую радость, изумление, затем – восторг, а на лице – счастливую улыбку…. Конечно же, Рауль сам ещё посмеётся над своими подозрениями и страхами. Всё разъяснится, всё ещё будет хорошо… Но увидев первую же реакцию Луи на своё появление граф начал сознавать, что эта призрачная надежда обманула его. С каждым словом, произнесённым в этой беседе, становилось всё яснее, что король влюблён в Лавальер и не намерен отказываться от неё, отдав замуж за своего верного солдата. Атос убедился, что юный монарх действительно самым трусливым и постыдным образом обманул Бражелона, удалив его в Лондон как досадную помеху, а сам в то время, как Рауль покорно исполнял его странное поручение, похитил его возлюбленную. Едва поняв, как велики масштабы свершившейся катастрофы, Атос ужаснулся. Он хорошо знал, что свет не останется равнодушен к несчастью обманутого влюблённого. Зная, что виконт – храбрец и искусный фехтовальщик, мало кто посмеет потешаться над его доверчивостью открыто – но какое это слабое утешение! Тем более жестокими будут насмешки, которыми станут осыпать Рауля втихомолку, у него за спиной, шёпотом передавая из уст в уста подробности придворной интриги и осмеивая простодушного жениха новоиспечённой фаворитки Луи. В глазах придворных виконт де Бражелон останется навсегда обесчещен и уничтожен – ведь он не сможет потребовать удовлетворения у настоящего виновника этой драмы – монарх недосягаем, а значит, оскорбление останется неотомщённым, пятно на чести – несмываемым. Аудиенция продолжалась, и самые худшие предположения Атоса превращались в непоправимую реальность. Король, чьим царственным величием, проницательностью и мудрой прозорливостью, столь не свойственной его юному возрасту, так недавно был очарован Атос, предстал перед ним в новом свете. Теперь это был неопытный юнец, самонадеянный, эгоистичный, слабодушно струсивший перед собственной совестью и прямым, честным взглядом преданного ему дворянина. Гнев короля напоминал грозу, разразившуюся над его головой, но он не пугал графа, настойчиво требовавшего ответа за поруганную честь сына. Для него гораздо страшнее был не этот гнев не привыкшего встречать сопротивление своей воле юнца, а отчаянье другого молодого человека, который, в мыслях своих переходя от робкой надежды к мрачному унынию, ждал его сейчас в квартире на улице Сент-Оноре. Атос никогда бы не подумал, что он, граф де Ла Фер, ревнивый приверженец правил этикета, являвшийся образцом их соблюдения и строго требовавший того же от сына, сможет ТАК разговаривать с королём! Но одновременно с резким, угрожающим, крикливым голосом короля в ушах Атоса звучал тихий, прерывающийся от подавленных рыданий голос Рауля – и это делало его невозмутимым, неумолимым, несгибаемым. Он должен был сказать этому самонадеянному коронованному юнцу всё, что мог бы сказать его сын, несчастный, обманутый, так легко принесённый в жертву монаршей прихоти. Когда Атос высказал Луи всё, что хотел, он увидел перед собой не монарха, а жалкого человека, задыхавшегося от злобы и стыда. Граф переломил лезвие шпаги, положил обломки на пол, поклонился и вышел. Атос не обманывался относительно последствий такого разговора, он прекрасно видел, как зол король: наказанием за чудовищную дерзость, с какой он позволил себе говорить с Луи, будет неминуемый скорый арест и заключение в Бастилию. Сейчас он молился об одном: чтобы его не арестовали во дворце, в дороге – пусть ему дадут доехать до дома, чтобы он успел хоть немного сам поговорить с сыном. Граф возвращался к себе с тяжёлым сердцем. Он вёз Бражелону отнимавшее у обманутого влюблённого последнюю надежду известие о том, что подтверждение наихудшим опасениям и подозрениям прозвучало из уст самого короля. Всё же отец надеялся, что сообщение о том, что он уже высказал Луи всё, что мог бы сказать сам виконт, немного смягчит боль и досаду юноши. Ему необходимо увидеться с Раулем, самому рассказать о своём разговоре с Луи: Атос опасался, что Рауль, по неведению, потеряв голову от отчаянья, явится к королю и наговорит дерзостей не хуже тех, что уже наговорил сам Атос. Право, достаточно с их семьи и того, что от повиновения королевской воле отказался её глава – за себя и своего наследника. Отец видел, в каком состоянии находится виконт, и не хотел, чтобы тот поставил себя под удар. Графа и без того тревожила предстоявшая Бражелону дуэль с де Сент-Эньяном – он прекрасно понимал, что в лице этого пособника любовной связи Луи и Лавальер Рауль бросил вызов главному виновнику своей беды. Атоса бросало в дрожь при одной мысли о том, какую кару может избрать для его сына взбешённый король, если узнает о поединке! Это был бы великолепный предлог для расправы – Луи сможет прикинуться сюзереном, разгневанным тем, что его солдат не выполняет указаний своего начальника, а заодно устранить бывшего жениха возлюбленной, этот живой укор, вызывавший (В чём граф не сомневался!) угрызения совести. Атос успел сказать Раулю всё, что хотел, и потому приехавшего с поручением от короля д’Артаньяна встретил спокойно. Он уже услышал то, на что так надеялся: виконт будет вести себя благоразумно, горе не ослепило его, не подтолкнуло к совершению роковых ошибок. Рауль даже отказался от мысли настаивать на дуэли с королевским фаворитом. Собственная участь Атоса не слишком беспокоила. Он лишь порадовался про себя, когда увидел, что виконт ничуть не обманулся относительно истинной цели визита д’Артаньяна. Старые друзья поняли друг друга с полувзгляда, им удалось унять проснувшиеся у Рауля подозрения – совершенно ни к чему было сопровождать этот арест ссорой, сопротивлением, излишним шумом. Но граф чувствовал, что вправе гордиться сыном и может быть относительно спокоен за него: весь предыдущий разговор убедил встревоженного отца, что Рауль не потерял способности здраво оценивать ситуацию, и он достаточно подготовлен к опале, ожидавшей Атоса, чтобы она могла чрезмерно его устрашить. Значит, когда в обществе всё станет известно, виконт будет вести себя разумно и не наделает глупостей. Но несмотря на все доводы, которые диктовали Атосу благоразумие и осмотрительность, он почувствовал сумасшедшую, опьяняющую радость, когда Рауль и Портос напали на выехавшую из Бастилии карету, чтобы «освободить» его из-под «ареста». В тот момент Атос убедился, что не только он готов самоотверженно и упорно защищать Рауля, нарушая установленные обычаем нормы общения монарха и его подданных, согласно которым всё, что ни сделает повелитель, должно принимать покорно и с благодарностью. Граф понял, что и сын ради него готов пойти на многое, в том числе, на бунт против короля, которому до сих пор так покорно служил. И это радостное открытие враз заставило умолкнуть голоса осторожности и здравого смысла. Атос обрадовался и испугался одновременно. Он был несказанно благодарен д’Артаньяну за так вовремя данный Раулю совет покинуть Париж. Этот отъезд избавлял их, в первую очередь, от опасной близости виконта к царственному сопернику. Кто знает, не возьмут ли в его душе в конце концов ревность и отчаянье верх над благоразумием? И на что окажется способен Рауль, уже освобождённый отцом от данной когда-то клятвы во всём повиноваться королю?
Констанс1: Кассандра , это еще граф не знал, что виконт уже произнес перед Ла Вальер свое признание в вечной любви, а стало быть и свой смертный приговор. И что вместо сердца у Рауля остался до черноты сгоревший уголь, кроме небольшого уголка, где жила еще любовь к отцу. Но этот уголок не мог оживить сгоревшее сердце.
Кассандра: Граф никогда не заблуждался относительно мягкости и податливости характера своего сына. Для посторонних Бражелон мог выглядеть послушным орудием в руках своего отца, всегда покорным исполнителем его воли. Но только сам отец знал, что послушание Рауля есть следствие безграничной любви и почитания, а отнюдь не слабоволия. Только Атос знал, сколько усилий пришлось ему приложить в борьбе со своим себялюбием, пороками и слабостями, которые когда-то он склонен был оправдывать тяжестью пережитой в молодости трагедии и снисходительно прощать себе. Но лишь так он смог завоевать непоколебимый авторитет в глазах сына. По мере взросления виконта это становилось всё очевиднее. Атос иногда чувствовал, что только безграничная любовь и доверие удерживают Рауля от протеста. Так было, когда Атос раз за разом отказывал от имени виконта принцу Конде, желавшему видеть Бражелона среди своих офицеров. Виконт, всегда хотевший вернуться к Конде – первому и любимому своему командиру, – лишь скрепя сердце подчинялся желанию отца. И уж совсем тяжело пришлось графу, когда он преодолевал упорное сопротивление Рауля, запрещая видеться с Луизой де Лавальер и отказываясь дать согласие на их брак. Рауль обладал характером прямым и твёрдым – он никогда не умел лукавить, не стал бы изворачиваться и лгать, на словах подчиняясь отцовским требованиям и нарушая запреты у него за спиной. Он мог только подчиняться тому, кого почитал и любил – честно и во всём, или же, восстав против несправедливых требований, выйти из повиновения и взбунтоваться, но так же честно и открыто. Его нельзя было согнуть, заставить прибегнуть к увёрткам и компромиссу – можно было только раз и навсегда лишиться доверия или сломать. Той же честности Рауль ожидал от людей, которым доверял сам. Потому-то Атос и боялся когда-то признаться сыну, что скрывает правду о его происхождении – благодарение Богу, его любовь к отцу вынесла это испытание. Потому и ответил согласием на последнюю просьбу виконта о разрешении жениться – он чувствовал, что виконт, однажды из любви к нему отказавшийся принять такое позволение, больше не сможет подчиняться и ждать. Он и без того доведён до крайности, его терпением не следует больше злоупотреблять. Атос сам с детства приучал виконта к сдержанности, умению в любых ситуациях сохранять хладнокровие и внешнюю бесстрастность, не выходить из себя – это всегда давало бесспорное преимущество над противником. Граф никогда не видел своего сына ожесточённым, потерявшим самообладание, бунтующим, гневным – да признаться, и не хотел видеть. Хорошо зная эту натуру, Атос догадывался, что поступки утратившего терпение и выдержку Рауля могут быть устрашающими. То же и с королём. Рауль мог быть самым преданным, честным и покорным слугой Луи, считавшим недопустимым даже от близкого друга выслушивать оскорбительные для его величества слова. Но столкнувшись с вероломством своего господина, он вполне был способен на открытое сопротивление – отчаянное, пусть и заранее обречённое на провал. Виконт уже не побоялся бросить вызов его фавориту – и всем было понятно, кому в действительности он адресован. Рауль не побоялся и открытого мятежа, когда решил, что должен освободить из-под ареста своего отца. Граф и капитан мушкетёров имели возможность убедиться, что Бражелон и здесь готов пойти до конца. Ради его спасения, ради его же блага Рауля нужно было увезти подальше от Парижа. Кроме того отъезд избавлял виконта от опасности попасть под град ожесточённых насмешек завидовавших его карьерному взлёту приближённым короля. Не стоило давать пищу придворным острословам. Рауль вернулся во Францию только нынче утром, за это время его мало кто успел увидеть, о его возвращении почти никто не знал. Лучше было не показываться при дворе и вовсе исчезнуть из столицы, чтобы не стать мишенью для издёвок, двусмысленных намёков и любопытно-насмешливых взглядов: ну и что теперь станет делать этот простодушный и так ловко обманутый жених, которому не по зубам коронованный соблазнитель его невесты?! Самому графу, опустошённому, обессилевшему от всех печальных открытий последних дней, не терпелось поскорее вернуться домой, в Бражелон, который он так любил, который в последние тридцать лет только и считал своим домом. Как Антей черпал силы от прикосновения к матери-земле, так и Атос, устав от придворных интриг, неизменно спешил в Бражелон – восстанавливать душевное равновесие и спокойствие. «Domus sua cuique est tutissimum refugium», - мысленно повторял граф и на этот раз. Только быстрее оказаться дома, отдохнуть от треволнений, собраться с мыслями, привести в порядок растрёпанные чувства. А там, быть может, он сумеет чем-то помочь Раулю, изобретёт лекарство для его душевных ран. Те два дня, что отец и сын провели в дороге домой, они почти не разговаривали друг с другом, погружённые каждый в собственные мысли. Атосу забот хватало: его беспокоило, не падёт ли теперь монарший гнев на голову его друга – ведь он видел, как был взбешён король, и хорошо мог представить себе, чего стоило д’ Артаньяну добиться отмены приказа об аресте. Не меньше его тревожил мрачный и молчаливый спутник – Рауль. На лице виконта более не отражалось ни гнева, ни отчаянья, ни муки, переживаемых им, которые отец с такой болью видел в их последний вечер в Париже. Его лицо превратилось в застывшую маску, глаза потухли. Внешне сын выглядел спокойным, голос его, когда он с немногими словами обращался к Атосу, звучал глухо и бесстрастно. Дорога из Парижа в Блуа была до мелочей знакома виконту, лошадью он управлял машинально, не задумываясь, то придерживая её на поворотах, то пуская в галоп на прямых участках. Его оцепенение пугало отца: граф не раз готов был приказать сыну остановиться, спешиться. Ему хотелось схватить Рауля за плечи и хорошенько потрясти, чтобы заставить очнуться, чтобы в этом пугающе застывшем взгляде вновь появилась жизнь. Но Атос понимал, что рана Рауля ещё слишком свежа и болезненна. Он догадывался, что все силы Бражелона уходят сейчас на то, чтобы сохранить эту внешнюю бесстрастность, не разрыдаться, не закричать от разрывающей душу боли. И Атос молчал, лишь всё чаще погонял коня, чтобы не отставать от бешено скачущего Рауля. Пусть так. Они со всем справятся, со всем разберутся потом, сейчас им нужно только скорее добраться до дома. Вечером второго дня они издали увидели остроконечную крышу и две маленькие башенки своего замка, освещённые лучами заходящего солнца. У последнего поворота дороги виконт остановился, поджидая отца. Атос приблизился и с надеждой посмотрел на Рауля. Граф знал, что сын привязан к дому, где прошли его детские и отроческие годы, и всегда с удовольствием возвращается сюда. Он очень любил и ценил в Рауле эту черту. В те периоды, когда повзрослевший виконт, находясь в армии, вынужден был подолгу отсутствовать в Бражелоне, граф бережно сохранял в замке тот уют и очарование, что были так милы сердцу его сына. Всегда, в любое время, когда бы не явился на порог молодой хозяин, поместье должно было выглядеть так, чтобы он с первого взгляда понял: его здесь любят и всегда ждут. Когда виконт бывал в отпуске, он крайне неохотно выезжал куда-либо из Бражелона, стремясь насколько возможно насладиться пребыванием в уютной домашней атмосфере. Зато готов был без устали помогать отцу в управлении имением. Приехав, всегда первым делом шёл вместе с графом осматривать плодовый сад, часто объезжал поля и виноградники, посещал фермы, беседовал с арендаторами. Атос рано стал приучать виконта к роли хозяина поместья, которую ему надлежало исполнять в будущем – ведь по документам он и был владельцем Бражелона, а граф только присматривал, заботился и сохранял имущество сына, в пору его несовершеннолетия и позднее, когда виконт отсутствовал по делам службы. Он всегда поощрял в виконте такие желания и здесь они легко приходили к единодушному согласию, насколько было возможно уклоняясь в периоды отпуска Рауля от выполнения светских обязанностей. Атос охотно брал на себя труд сочинять вежливые и учтивые отказы от имени их обоих в ответ на приглашения посетить дома блуасской знати. Отказ, написанный рукою графа де Ла Фер, этой священной реликвии старофранцузской славы, выглядел для местных дворян не так обидно, как отказ самого молодого виконта, который они могли бы счесть оскорблением. Отец и сын, находя удовольствие в том, чтобы проводить время вдвоём, за делами по имению, чтением, прогулкой или охотой, почти не показывались в свете и выезжали в Блуа только тогда, когда от посещения званого вечера, бала, торжества по поводу именин или крестин невозможно было уклониться, не нарушив грубо правил приличия. Граф надеялся, что и на этот раз Рауль, находясь дома, сможет прийти в себя, успокоиться, найти утешение и забыться в повседневных делах и заботах, среди привычной, с детства знакомой и любимой домашней обстановки. Однако Атос усомнился в обоснованности своих надежд, едва увидев лицо виконта. Черты его исказились, словно он переживал приступ острой, мучительной боли. Он был не в силах оторвать взора от замка Лавальер, который, до того скрытый тополями, открылся глазам путников сразу за последним поворотом дороги, ведущей из Блуа к дому графа де Ла Фер. Рауль бросил растерянный взгляд на поравнявшегося с ним отца, дал шпоры коню и стрелой помчался к холму, на котором под огромными клёнами белел их дом. Когда Атос въехал в ворота замка, виконта во дворе уже не было. От подбежавшего слуги граф узнал, что сын передал коня одному из конюхов и, ни слова не сказав, прошёл к себе в комнату. Атос вздохнул и приказал, чтобы Рауля никто не тревожил. Ужин для господина виконта Оливену было поручено отнести в его покои. «Пусть сейчас побудет один, выспится, отдохнёт, придёт в себя, - убеждал себя граф. – Пусть немного расслабится, сбросит это напряжение – он стыдится показывать мне свою слабость, боится осуждения и упрёков, но нельзя же сохранять эту показную бесстрастность бесконечно. Он, как мог, крепился всю дорогу. Завтра я смогу поговорить с ним, утешить, объяснить… А пока – пусть».
Стелла: Самое ужасное в этой ситуации, что объяснить ничего невозможно. Человек просто слушает - но не слышит. Он замкнут на себя, чужие слова утешения и объяснения не ранят, и не лечат: их просто не слышно в том внутреннем вопле"Почему?" и "За что?", который испускает обманутый и оскорбленный влюбленный.
Констанс1: Роковая ошибка графа. Ни в коем случае нельзя было оставлять Рауля там , где каждое деревце , каждый лесок, каждая тропинка напоминали ему о Луизе , о несбывшемся счастье ,о трусости и предательстве. И о собственном унижении тоже. В жилах виконта текла очень горячая кровь ( и неважно знал он или не знал чья: кровь Куси, Монморенси и Роганов- это вам не фунт изюму). Подавляемые чувства будут искать выхода, и саморазрушение , это один из самых очевидных способов. Ведь и Атос в молодости избрал именно его. Ему просто повезло вначале, потом появились друзья , а когда и с ними пришлось надолго расстаться... Рауль. Виконту такого счастья и удачи дано не было.
Стелла: Единственное, что может помочь, даже если и тяжело оставаться на одном и том же месте - это конкретное дело. Можно уехать хоть к Дьяволу - это не поможет, если сосредоточен человек только на том, что касается его беды. Он и в Африке найдет себе уголок собственных воспоминаний. Что и случилось с Раулем. Я вам больше скажу - не всякому и наличие ребенка поможет. Для этого надо в себе задавить собственное "Я", "МНЕ плохо". А если этой способности нет, если человек эгоистичен настолько, что не способен отвести внутреннего взгляда от своего кровоточащего внутреннего "я", - дело его гиблое. Атос умел жить для других - иначе и не умел. Рауль в идеальном Бражелоне вырос для самого себя. Думал, что умеет жить для Луизы, когда идеал пал, оказалось, что вообще не способен жить.
Джен: ДОБРОЕ ВРЕМЯ СУТОК ВСЕМ! Продолжу немного Вашу мысль, КОНСТАНС! Это - насчет "роковой ошибки Атоса".. Вот поэтому-то на горизонте и появился герцог де Бофор, вместе со своей свитой. А затем - замаячило и Джиджели. И все последующее, что произошло в конце концов - сначала с сыном..А затем и с отцом.. И вся история, что поведал нам Дюма, должна была получить свое логическое завершение.. И пьеса - в данном случае, роман, - подошла к своей, к трагической, но давно уже предвиденной развязке..Предрешенной..И по-своему, непредсказуемой, быть может.. Что ж.."И в трагических концах есть свое величие..Ибо они заставляют задуматься оставшихся в живых".. Волшебник с грустными и добрыми глазами из сказки Е.Шварца "Обыкновенное Чудо" был мудр. И - прав.. СПАСИБО!
Джен: Вы глубоко прАвы, СТЕЛЛА! Согласна с Вами. СПАСИБО - вновь!
полная версия страницы