Форум » Наше творчество » Виконт де Бражелон, или Триста лет спустя » Ответить
Виконт де Бражелон, или Триста лет спустя
Lumineux: Фэндом: Дюма Александр (отец) "Виконт де Бражелон или Десять лет спустя"; Чуковский Николай «Балтийское небо» (кроссовер) Основные персонажи: Рауль де Бражелон, Константин Игнатьевич Лунин, Николай Серов и др. Рейтинг: R Жанры: Ангст, Драма, Экшн (action), Психология, Философия, AU, Попаданцы, Исторические эпохи, Дружба, Пропущенная сцена Предупреждения: Насилие, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета Описание: Рауль де Бражелон, получивший восемь глубоких ран, истекающий кровью в своей палатке, сжимая в руке локон Луизы де Лавальер и падая с кровати, мгновенно переносится во времени и оказывается в том же самом месте, только на 277 лет позже. В 1940-м году. Оказавшись в руках квалифицированных специалистов двадцатого века, виконт остаётся жив. Теперь ему предстоит выбрать свой путь в этом мире, раздираемом начавшейся Второй Мировой… Основная задача – заставить Рауля снова захотеть жить!.. Посвящение: памяти Николая Чуковского и всем, вернувшимся и не вернувшимся из боевых вылетов Эпиграф: "— Как д'Артаньян добр, — тотчас же перебил Рауля Атос, — и какое счастье опираться всю свою жизнь на такого друга! Вот чего вам не хватало, Рауль. — Друга? Это у меня не было друга? — воскликнул молодой человек". А. Дюма. Примечания: (*) - этим значком помечены во всех главах куски текста, взятые из канона и измененные в соответствии с дополнительным персонажем. Часть первая Расохинцы
Ответов - 75, стр:
1 2 3 All
Рыба: Стелла! Лучше и не скажешь!
Стелла: Вчера дочь одарила нас откровением: Пока не заимеешь своих детей, не поймешь, сколько боли причинял родителям." Она это поняла на своем опыте, и повезло тем родителям, чьи дети сумели это понять это, анализируя чужие ошибки. Этот Рауль сумел понять наблюдая чужую жизнь, но понять слишком дорогой ценой.
Lumineux: Стелла пишет: На фоне этой вселенской трагедии неудачная любовь Рауля выглядит просто жизненной неудачей... Кажется, он и сам это начинает ощущать. Начинает, кажется... Да, в этом и была основная задумка всей истории...
Lumineux: Стелла пишет: Вчера дочь одарила нас откровением: Пока не заимеешь своих детей, не поймешь, сколько боли причинял родителям." Она это поняла на своем опыте, и повезло тем родителям, чьи дети сумели это понять это, анализируя чужие ошибки. Этот Рауль сумел понять наблюдая чужую жизнь, но понять слишком дорогой ценой. надеюсь, понял... PS Все вернулись после выходных, продолжаем ))
Lumineux: Примечание к главе 18: Вся первая часть - про переезд через озеро - целиком из канона, только изменена с учетом дополнительного персонажа. Глава восемнадцатая, в которой Маша находит доброго и внимательного врача Они выехали к концу следующего дня на тяжелой машине, груженной торпедами. Дети были плохи: мальчика два раза вырвало перед самым отъездом, а девочка всё спала, почти не просыпалась, даже ела в полусне. Как везти их, таких слабых, морозной ночью в грузовой машине? Шофёр оказался пожилым человеком, очень усталым и угрюмым, но постарался сделать всё возможное, чтобы им ехать поудобнее. В тесную свою кабину усадил он обоих детей и их мать; помог закутать их как можно теплее. Дети с завязанными лицами в кабине сразу уснули, прижавшись к матери. Сгущались сумерки. Лунин и Бражелон влезли в кузов, и машина двинулась. Сорок километров до озера тащились они больше двух часов. Дорога, пересекавшая Карельский перешеек, шла лесом, темные ели тесно обступили ее, и совсем уже потемневшее небо текло над Луниным и Бражелоном, как узенький звездный ручей. Они ничего не знали о том, что происходит в кабине, и ничего не могли узнать. Только одно это и мучило Лунина, а не холод торпед, на которых он лежал, не ледяной ветер. Тревожнее всего было то, что шофёр очень торопился, а тяжело нагруженная машина шла медленно, и поэтому не было надежды остановиться и обогреться. А торопился шофёр оттого, что ему было приказано доставить торпеды на станцию Волховстрой к рассвету, и приказ этот нарушить он не мог. Они и до озера двигались с горящими фарами, и на озеро съехали, не выключив фар. Встречные машины, попадавшиеся на льду поминутно, тоже шли при полных огнях. Весь путь через озеро был отмечен множеством огоньков, убегающих во тьму. Ледовая дорога работала по ночам без светомаскировки. Ко второй половине января опыт уже показал, что ни немецкая артиллерия, ни ночные немецкие бомбардировщики не могут причинить столько вреда и убытков, вызвать столько катастроф, сколько причиняет медленная езда на ощупь в полной тьме среди всё новых трещин, узеньких мостиков, сугробов, заструг, торосов и внезапно возникающих из мрака встречных машин. И водителям разрешили включать фары. Они проехали по льду километра три, не больше, когда машина вдруг остановилась, и шофёр вышел из кабины. Майор и старшина разом подняли головы. - На вас тулуп добротный, - тихо сказал Лунину шофёр, вплотную подойдя к кузову. - Мальчик у меня мерзнет в кабине, боюсь - не довезем. Вы расстегнитесь и положите его к самому телу - может быть, отойдет. У меня уже был такой случай, хорошо помогает. Да и вам теплее будет... Спрыгнув и кое-как передвигая застывшие ноги, Лунин подошел к кабине. Оттуда, из темноты, на него глянули испуганные глаза женщины. Вытащив мальчика из кабины, Лунин долго не мог понять, дышит он еще или нет. Ее ужас мгновенно передался ему. Впервые он усомнился в том, что поступил правильно, вывезя их из города. Мальчик всё-таки еще дышал, хотя и очень слабо. Лунин, распахнув и тулуп, и китель, и рубаху, прижал его к своему телу. Сначала ему показалось, что мальчик обжигающе холоден. Запахнувшись вместе с ним тулупом как можно плотнее, придерживая мальчика одной рукой, он с помощью Рауля снова взобрался в кузов и лег на прежнее место. Машина двинулась. Всё исчезло, кроме рассыпанных, как соль, холодных звезд. Но мальчик с каждой минутой становился всё теплее. Он не только сам потеплел, он согревал Лунина. Он был жив. Звёзды значительно передвинулись. Лунин так давно устал ждать конца дороги, что удивился, когда машина вдруг поползла вверх и он увидел над собой между звездами острые вершины елей. Остановка. Он приподнял голову над бортом кузова. Смутные очертания большой избы во тьме. Неужели наконец Кобона!.. Шофёр вышел. - Слезайте, товарищи, - сказал он. - Можно часок погреться. Теперь я уже не опоздаю. Они вошли в избу - впереди шофёр, за ним старшина со спящей девочкой на руках, за старшиной Маша, показавшаяся Лунину удивительно маленькой, еще меньше, чем прежде, за нею Лунин с мальчиком. Блаженнейшим, немыслимо прекрасным теплом дохнуло им в лица - теплом, пахнущим добрыми человеческими запахами: махоркой, хлебом, овчиной. Большая русская печь посреди избы топилась, и отсветы пламени прыгали по углам, по стенам. Никакого другого света не было, но и этого было достаточно, чтобы увидеть, что весь пол избы завален спящими. Мужчины и женщины в тулупах, шинелях, ватниках, платках спали не раздеваясь, спали вповалку с запрокинутыми головами и открытыми ртами, равнодушные в своем утомлении даже к большим черным тараканам, ползавшим по их щекам и лбам. Шофёр с уверенностью бывавшего здесь не раз и всё знавшего человека повел их, широко шагая через раскинутые тела, в какой-то дальний угол, где было немного посвободнее, и усадил их на какие-то мешки. Тут только Лунин стал извлекать мальчика из глубины своего тулупа, и Маша с напряженным вниманием следила за движениями его рук. Мальчик спокойно дышал во сне, раскрыв пухлые губки; руки и ноги у него были теплые. Она нетерпеливо, даже грубо, взяла его у Лунина, положила к себе на колени, прижала к груди. И вдруг мальчик потянулся, открыл глаза, узнал мать и улыбнулся. - Ну, теперь ему ничего не сделается, - сказал шофёр. (*) … Звеня своим изогнутым солдатским котелком, шофёр отправился раздобыть кипяточку, и через несколько минут они уже пили горячую воду, поочередно отхлебывая из жестяной кружки и жуя хлеб. Мальчик тоже деятельно пил и ел, и девочка пила и ела, прижавшись к матери, с любопытством разглядывая избу, печь, спящих. Маша улыбнулась Лунину и Бражелону, даже спросила, не замерзли ли они в кузове, но была чем-то взволнована, и Лунин списал её волнение на беспокойство за детей.(*) Бражелон всё время поглядывал на Лунина, видимо желая узнать, что же им делать дальше. - Скажите, - обратился Лунин к шофёру, - где здесь можно позвонить? - В землянке нашего комбата можно. Там у него оперативный дежурный сидит... Только вы не задерживайтесь, командир, я часок отдохну, машину посмотрю и дальше поедем - на станцию. Пока он говорил, Лунин заметил, как напряглась Маша, прислушиваясь к словам шофёра. Лунин кивнул и поднялся. Бражелон тут же вскочил на ноги, готовый, как всегда, выполнить любой приказ. - Надо позвонить в полк, - сказал ему Лунин, - спросить разрешения привезти их. Сделаем так, - снова обратился он к шофёру, - если я задержусь, уезжайте без нас, я договорюсь о другой машине. Шофёр кивнул и отправился за второй порцией кипятка. Лунин тоже собрался уходить, как вдруг Маша окликнула его: - Константин Игнатьевич, простите, разрешите сказать вам два слова. Лунин наклонился к ней, женщина помедлила несколько мгновений и произнесла: - Нам лучше поехать с ним... - Как с ним?! - опешил Лунин. - А как же Серов? Вы что же, не хотите его видеть? - Простите меня, я хотела сказать вам... - по её лицу было видно, что она ждёт, что он вот-вот снова начнёт на неё кричать - Что вы хотели сказать? - Лунин выпрямился во весь рост. - Вы же собирались ехать к нему, или вы сказали неправду? - Нет же, послушайте... - она замешкалась, укладывая мальчика на мешки и поднимаясь на ноги. - Поймите, мне сейчас нельзя к нему, я сейчас такая, в таком состоянии... Ему не надо меня такой видеть. И детей тоже, они ведь больны совсем... Мы поедем лучше. Вы не беспокойтесь, теперь всё будет хорошо, мы сядем в поезд, нам будут помогать, как вы помогли, ведь много добрых людей. А Коле я напишу, обещаю вам! Как приедем, устроимся где-нибудь, я обязательно напишу!.. Лунин смотрел на неё и будто не слышал: - Вы не хотите его видеть? - Поймите же, Константин Игнатьевич, нельзя ему видеть меня такой, он же будет себя винить... Лунин пытался осознать, что она говорит: "Видеть её такой? Такой исхудавшей, такой некрасивой? Так вот в чём дело! Она боится показаться ему некрасивой, боится, что он её разлюбит! О, женщины! Он же ждёт, тревожится, тоскует, а она о красоте думает!". Он вспомнил печальные глаза Серова и спросил: - Что же я ему скажу? - Расскажите всё как есть! Скажите, что встретили нас, что мы уехали, что всё теперь будет хорошо! А потом я ему напишу! Лунин смотрел ей в лицо ещё несколько минут: "Он ведь будет знать, что она могла приехать и не приехала, будет думать, почему. Опять будет сомневаться, тосковать, ревновать, чего доброго пить начнёт..." - Нет уж! Вы сами к нему поедете и всё расскажете! - отрезал Лунин. - И о детях подумайте, сами говорите: больные. У нас в полку врач есть. Посмотрит их, помощь окажет, потом поедете дольше. Он повернулся и стремительно двинулся по направлению к выходу, перешагивая через спящие тела. Маша смотрела ему в спину с мольбой и отчаянием. Затем перевела взгляд на старшину Бражелона, стоявшего рядом и, без сомнения, слышавшего весь разговор, ища хотя бы у него понимания и поддержки. Лунин, выйдя из избы, направился туда, где возле машин возились шофёры, проверяя и перепроверяя полуторки после преодоления озера. Расспросив, он узнал, где находится землянка командира автобатальона, и зашагал по морозной деревенской улице. В землянке Лунин сначала долго ждал, пока освободится командир батальона. Когда он освободился, майор изложил вкратце суть своего дела, и его проводили к оперативному дежурному. Потом Лунин долго ждал, пока освободится оперативный дежурный, молодой парень в чине лейтенанта. Освободившись, лейтенант стал звонить в штаб полка Поскурякова через множество посредствующих звеньев, вызывая солнце, луну и все семь планет, и всё не мог дозвониться. - Не то коммутатор занят, не то кабель оборван, - сказал, наконец, лейтенант. - Надо ждать. Как только он положил трубку на аппарат, телефон затрезвонил, и дежурному пришлось отвечать на звонок. Лунин в который раз посмотрел на часы. - Давайте сделаем так, - сказал Лунин, когда лейтенант закончил разговор, - мы поедем в полк, а вы, если дозвонитесь, попросите старшего лейтенанта Серова, чтобы он встречал свою жену с детьми на пропускном пункте аэродрома. - Хорошо, - согласился дежурный, - сейчас подберем вам машину. ... Они быстро ехали по светлеющему лесу. Маша с обоими детьми снова сидела в кабине, а майор со старшиной – в пустом кузове, как когда-то, полгода назад, когда под артобстрелом прорывались в машине через лес в Ленинград. Только сегодня их никто не обстреливал. Они видели, как встало солнце, как замелькало оно - ослепительное - между малиновыми шелушащимися стволами сосен.(*) Они ехали навстречу солнцу, весело отвечая на приветствия бойцов во встречных машинах. От скрытых в лесу многочисленных землянок пахло дымом, хлебом. Не проехав и сорока минут, они увидели впереди, за деревьями, лысый бугор, на вершине которого был похоронен Рассохин. Машина остановилась перед шлагбаумом. Дежурным на пропускном пункте был краснофлотец, который знал Лунина. Поздоровавшись и проверив документы, он сообщил, что по поводу семьи лётчика Серова ему уже позвонили. Расписавшись в журнале, Лунин вернулся к машине. Мальчик спал. Лунин взял его на руки, а Бражелон помог Маше с девочкой, которая крепко ухватилась за руку матери, и они вместе вышли на стоянку перед аэродромом. Теперь им надо было преодолеть летное поле, чтобы добраться до деревни. Шофёр, который привёз их, дальше не поехал, он уже прибыл по назначению, и они подумали было, что придётся идти пешком, как вдруг увидели мчащуюся к ним эмку. Подкатив, легковушка остановилась, и из неё выскочил Серов. Он замер на мгновение, глядя на всю компанию, затем подбежал, остановился, поприветствовал по форме командира эскадрильи и, видя его улыбку, повернулся к Маше и быстро обнял её. Потом взял за руку её и Ириночку и повёл к машине. - Товарищ майор, сюда, - проговорил он, открыв дверцу и разместив мать и дочь на заднем сиденье. Лунин посадил к ним так и не проснувшегося Серёжу. - Я тоже тут помещусь, Константин Игнатьич, - сказал Серов, - ещё одно место - рядом с водителем - свободно... Лунин взглянул на Бражелона: - Садитесь, я пройдусь. - Лучше вы, товарищ майор. Лунин кивнул Серову: - Езжайте. Мы пешком. Серов захлопнул дверь. Эмка развернулась и умчалась по направлению к деревне. Майор и старшина зашагали следом через лётное поле. ... Машу с детьми расположили в пустой избе почти в самом конце деревенской улицы, по соседству с вещевым складом. Девушки, которые обслуживали вещевой склад, пришли помогать и суетились, растапливая печь, прибираясь в избе, стараясь устроить приехавших как можно удобнее. Комиссар Ермаков сам забежал на минутку в избу, когда они сидели за столом и ели, – посмотреть на семью старшего лейтенанта Серова, узнать, всё ли сделали, как надо, и сообщить, что полковой врач, как освободится на аэродроме, придёт осмотреть детей и оказать необходимую помощь. Серов всё время был рядом: принести дров, воды, передвинуть мебель, притащить дополнительную койку в избу и всё, что только он мог сделать. Он всё время вглядывался в лицо Маши, отвечал на её слабую улыбку и пытался вспомнить, какой он видел её в Ленинграде, тогда, очень давно, ещё до войны. До войны она была круглолицей, с коротеньким, пухлым носиком. Лицо обыкновенное, не особенно красивое, но такое милое… Теперь щёки ее ввалились, и лицо вовсе не казалось круглым. От темных пятен под веками глазные впадины стали огромными. Приподнятые, словно удивленные, брови на светлом, чистом лбу придавали лицу выражение беззащитности, от которого у Серова щемило сердце. Он смотрел и смотрел на нее и не мог насмотреться.(*) После завтрака пришёл доктор Громеко. Серов встретил его недоверчиво, ревниво оглядев его исподлобья. Доктор заметил этот взгляд и похлопал Серова по плечу. Вместе с доктором пришли две санитарки. Увидев их, Серов несколько успокоился и отправился ждать на крыльцо. Минут через сорок доктор вышел. - Всё не так уж плохо, - сказал он сразу, - хотя, конечно, истощены сильно. Пока сложно сказать что-то ещё. Постарайтесь их кормить пока, только понемногу! И ещё. Одежду постирать и высушить над огнём, детей помыть в тёплой воде, промокнуть сухим полотенцем. Потом я ещё раз осмотрю. У них кожные покровы в струпьях. После ухода врача девушки из вещевого склада отвели Машу и детей в баню, возле которой прямо под открытым небом была развёрнута полковая прачечная. Нижнюю одежду сразу забрали в стирку, а со склада им было выдано свежее бельё: сорочки самого маленького размера, которые можно было найти. После мытья дети ходили по натопленной избе в этих рубахах с завёрнутыми рукавами, и полы волочились по выметенным доскам. Через некоторое время им снова принесли еду: похлёбку в количестве, не предусмотренном никакими продуктовыми нормами. Но есть могла только Ириночка. Серёжин организм пищу принимать больше не мог, мальчика несколько раз вырвало сразу после еды. В таком же состоянии была и мать. Серов сидел на корточках возле неё и смотрел на Машу, на детей и вспоминал того шустрого и любопытного мальчишку, который возился и баловался на диване, когда Коля с Машей сидели в комнате дождливым летним днём в Ленинграде, вспоминал, как качал его на коленке и объяснял знаки отличия на своём кителе. Сейчас этот мальчишка, совсем тощий и слабенький, лежал на соседней койке и опять спал. Ириночка бесшумно ходила между кроватями, гладила братика по руке или жалась к маме. Снова пришёл доктор Громеко. Ещё раз осмотрел пациентов, обработал детям чем-то ароматным болячки на теле. Потом запретил кормить ребёнка и мать и сделал им внутривенный укол глюкозы. Серёжа не проснулся, даже когда санитарка держала его оголённую руку, и доктор очень медленно вводил ему шприцом лекарство. - Какой у вас добрый, хороший доктор, - сказала Маша Коле, когда Громеко снова ушёл. - Он ещё утром так внимательно отнесся и обо всём расспрашивал, дети его совсем не испугались. ... Вечером майор Лунин собрал свою эскадрилью в землянке командного пункта. Три самолёта эскадрильи были отремонтированы за счет частей из четвёртого самолёта. На следующий день возобновлялись полёты. Лунин спокойным голосом давал последние распоряжения по подготовке машин, технического состава и лётчиков к работе на аэродроме, как будто с начала войны только и делал, что командовал эскадрильей. Когда все вопросы были уяснены и техники с мотористами разошлись выполнять последние приготовления к завтрашнему дню, в землянке остались только лётчики. - Как там дела? - спросил майор у Серова. - Что врач говорит? - Плохо, - ответил тихо Серов и отвернулся. - Говорит, что их надо серьёзно лечить. В госпиталь надо... - Понятное дело, - мрачно проговорил майор. - Когда надо им ехать? - Говорит, что чем скорее, тем лучше... - Тогда можно на завтра договориться насчёт машины. Вы их проводите утром на станцию, а потом приезжайте сразу на аэродром, договорились? - мягко сказал Лунин. - Так точно, - отозвался Коля. Он сидел на табуретке за столом и вдруг закрыл лицо руками и сказал: - Пристрелите меня, товарищ майор! - Вы что? – Лунин подумал, что ослышался. - За предательство ведь расстрел полагается. Зачем вам в эскадрилье предатель? Я ведь предал её! Я не поверил в её любовь, а она… Я же был совсем рядом! Что мне стоило хотя бы поинтересоваться, написать куда-нибудь… Кабанков ведь говорил написать, а я не написал! Я мог, я мог приехать к ней. Я ничего не сделал, и она осталась там одна! Они чуть не погибли из-за меня… - голос его сорвался. - Но ведь всё кончилось хорошо… - сказал Лунин. - Ещё ничего не кончилось. Они ещё не доехали. Вы видели, в каком они состоянии? Вы же видели, все больные… Вдруг они… - он не договорил о самом страшном – о том, о чём боялся думать. Лунин похолодел: «Неужели она была права?» Бражелон подошёл к Серову, наклонился над ним, взял его за плечи, повернул к себе лицом и посмотрел прямо в глаза. - Она ведь любит тебя! Любит! Я видел её, я разговаривал с ней, я знаю это! Ты думаешь, ей будет легче, если тебя не будет? - Найдёт себе нормального, который не бросит её! - Ей нужен ты! Она любит тебя! Ты осознаёшь, что виноват, так искупи свою вину! Останься в живых, вернись к ней, стань ей опорой в жизни! Серов никогда не видел Бражелона таким. Таким он был только в бою, воодушевлённый, свято верящий в свою правоту. Коля опустил голову, не сумев вынести горящий гневом взгляд синих глаз. - Простите меня, - тихо проговорил он. ... Дети спали на койке возле самой печки, раскинувшись от тепла, сбросив одеяла. Она лежала на боку, укрывшись, свернувшись, и смотрела на тусклую керосиновую лампу, и жёлтые огоньки отражались в её глазах. Серов подошел к ней и опустился возле неё на колени. Она ласково улыбнулась ему, он наклонился и коснулся губами её виска, её волос. - Прости меня, - прошептал он. Она отстранилась и заглянула в его глаза: - За что же? - Я бросил тебя там одну. - Что ты! Ты же не знал. - Должен был знать. - Что ты, Коля!.. - она взяла его большую ладонь, прижала к своей щеке. - Ты ведь не нянька мне... - Я ведь был рядом с городом, и не приехал, не помог... - Да, ты был рядом, и ты защищал нас всё это время! Он смотрел в её блестящие глаза. Какая же она всё-таки красивая! Она уже не казалась такой бледной и обессиленной. На её щеках даже появился румянец, видимо, от жары натопленной комнаты. Она приподнялась и села на кровати, положила обе ладони на его голову и смотрела, смотрела в его добрые, встревоженные глаза, смотрела и не могла насмотреться на его лицо, его сутулые плечи, его большие руки... Ей до сих пор не верилось, что он рядом, что она видит его, может прикоснуться к нему. Она провела ладонью по его взмокшим волосам на лбу: - Тебе жарко? - Жарко. Она взяла его за руки и потянула за рукава свитера. Оставшись в одной рубашке, Коля вздохнул и расправил плечи. Маша прижалась к его груди, а он наклонился и поцеловал ее в губы. Воспоминания нахлынули на неё о том давнем, довоенном времени, об их встречах, о робких поцелуях украдкой, когда удавалось остаться наедине. О том, как всё у них только начиналось, и как казалось, что впереди ещё много времени, что можно не торопиться и всё ещё успеть... Сейчас, в жаркой комнате, в объятиях друг друга, они боялись потерять хотя бы одно мгновение встречи, этого неожиданного счастья, случившегося вопреки войне, вопреки Гитлеру и его фашистам, вопреки близости смерти. Им надо было так много любви отдать друг другу, так много нежности, так много сказать, столько объяснить друг другу, и, не находя слов, они говорили объятиями, ласками, поцелуями и боялись не успеть, недоговорить, недообъяснить... В печке потрескивали угли, на соседней койке мирно сопели дети. - Коля, - прошептала она, глядя в его бесконечно дорогое, милое, родное лицо, - Коля, ты только не подумай... что я такая. Это я для тебя. Он улыбнулся своей ласковой улыбкой, расцеловал её глаза, ещё крепче прижал к себе: - Я люблю тебя. Ты даже не представляешь... Только ты тоже не подумай.
Стелла: А давайте помолчим, а? Слова тут лишние.
Lumineux: Глава девятнадцатая. Серов Над лысым бугром Лунин прошел очень низко. Рауль понял: это «салют» Рассохину… Остроконечный серый камень, лежавший на могиле, проплыл под шасси. Миновав бугор, они пошли, набирая высоту, к железнодорожной ветке, проложенной к Кобоне и законченной всего несколько дней назад. Чем выше они поднимались, тем шире раскрывался перед ними простор озера. Над Кобоной Лунин сделал несколько широких кругов, внимательно оглядев весь воздушный простор. Затем пересек береговую черту. Бражелон неотступно следовал за ведущим.(*) Кобона уплыла назад, и белая пелена озера заняла всё пространство от края до края. Впрочем, они шли так, чтобы не терять из виду, синеющий на юге лес. Там, на южном берегу, были немцы.(*) Рауль летел над озером и вдыхал полной грудью ледяной ветер. Он снова был в небе! Он только сейчас понял, как соскучился по полёту! Виконт всматривался в пространство вокруг и жаждал встречи с врагом. Он хотел драться и победить, хотел сделать что-то после долгого времени бездействия. Дорога прямой линией рассекала белую пелену. Они шли не над дорогой, но видели ее почти всё время. Затем свернули к северу. Южный берег растаял позади, исчезла дорога, и под ними ничего не было, кроме белой пелены, бескрайней, сверкающей и мертвой. Далеко впереди появился крохотный, занесенный снегом островок, различимый среди льда только благодаря торчавшей на нем игрушечной башенке маяка. Островок этот носил странное название — Сухо. Заметив его, Лунин круто свернул. Они дошли до устья Волхова, над Новой Ладогой снова свернули, вернулись к аэродрому, так и не встретив противника. Они пошли на посадку, промчавшись над самой вершиной лысого бугра, над могилой Рассохина.(*) Первый полет на обновленных машинах был выполнен. А потом вернулся Серов. Проводив Машу с детьми на поезд, он приехал сразу на летное поле, и во второй раз вторая эскадрилья стартовала в полном составе. Втроем. С того дня у Лунина, Серова и Бражелона снова начались боевые будни. В свою избу они уже не возвращались. Ночевали в землянке командного пункта эскадрильи, и с рассветом уже дежурили в своих самолетах. Этот маршрут над Ладогой стал им так же привычен, как привычен был тот, прежний, над Маркизовой лужей, между Ленинградом, Кронштадтом и Петергофом. Конечно, пройти весь путь целиком им удавалось только в тех случаях, когда не было стычек с «мессершмиттами». А стычки с «мессершмиттами» становились всё чаще.(*) Они так и летали втроем: ведущий и два ведомых. Эта схема была неудобной, невыгодной в бою, особенно в тех маневренных боях, в которых обычно и участвовали «И-16». Но четвертого пилота во вторую эскадрилью Проскуряков не нашел. В третьей эскадрилье осталось всего двое. В первой – тоже была тройка, но с ними четвертым летал сам Проскуряков. - Будьте осторожны! - говорил командир полка летчикам из второй эскадрильи, когда собирал своих немногочисленных солдат для разъяснения обстановки и боевых задач. - Когда летаете втроем, очень внимательно смотрите, чтобы не столкнуться между собой при маневрах, - это относилось к Серову и Бражелону. И они постоянно помнили об этом. Коля и Рауль с напряженным вниманием следили теперь не только за противниками и за ведущим, но и друг за другом. Вскоре они так привыкли к этому, что уже предугадывали каждое следующее движение, маневр друг друга сразу, по одному наклону плоскости. Теперь, вернувшись на аэродром и выпрыгнув из кабины своего истребителя, Бражелон ловил взгляд Серова и сразу подмечал все эмоции. И Серов так же чувствовал Бражелона, и они молча улыбались друг другу. Редкий вылет обходился теперь без стычки с врагом. Рауль обнаружил, что стал угадывать по одному движению не только намерения товарищей, но и характер врага. Был ли это необстрелянный новичок, идущий в бой с трепетом в душе, либо солдат, слишком дорожащий жизнью и стремившийся лишь к инсценировке боя, либо отважный и достойный противник, готовый погибнуть, но сбить врага.(*) И, как раз, с третьими у эскадрильи Лунина завязывались настоящие схватки, жестокие и честные, на грани жизни и смерти. Именно в этих, настоящих, боях Лунин, Серов и Бражелон ощущали свою тройку единым целым: буквально спиной чувствовали, где находится каждый из них в любой момент времени, вырывались из боя, чтобы броситься спасать того, кому приходилось хуже, лезли под пули ради друг друга. Этот опыт еще больше сблизил их. Всё свое время они проводили вместе, и в небе, и на земле, и днём, и ночью. И им сложно было уже представить, что когда-то они даже не были знакомы друг с другом. ... Ни разу еще не было столь ослепительного дня. Несмотря на двадцатиградусный мороз, в сверкании солнца чувствовалось уже что-то весеннее. В его сторону нельзя было смотреть – глаза сами собой закрывались от блеска. Это усложняло задачу летчиков: несмотря на совершенную прозрачность воздуха, «мессершмитты», зайдя в сторону солнца, мгновенно растворялись в сиянии.(*) Особенно мешать солнце стало к концу дня, перед закатом, когда вторая эскадрилья совершала свой четвертый очередной полет. Огненный шар солнца висел низко на юго-западе, охватив холодным своим пламенем половину небосвода, и что творилось там, в этом пламени, нельзя было разобрать.(*) Но случилось так, что эта огневая завеса помогла не немцам, а Лунину, Серову и Бражелону. Они находились в самом юго-западном углу порученного их охране района, когда на северо-востоке от Рауль увидел девять «юнкерсов», которые цепочкой направлялись бомбить Кобону.(*) «Юнкерсы» шли на высоте трех тысяч метров, и еще выше их и еще северо-восточнее параллельным курсом шли охранявшие их «мессершмитты». Час для бомбежки был выбран ими обдуманно и удачно: со стороны Кобоны их нельзя было заметить, потому что прямо за ними было солнце. Но трех маленьких истребителей полка Проскурякова они сами не заметили. Тяжелые «юнкерсы», нагруженные бомбами, самоуверенно шли мимо в каких-нибудь двух тысячах метров от них, ничего не подозревая. Лунин покачал плоскостями и повел эскадрилью в атаку.(*) Науку сбивания «юнкерсов», которые казались огромными, медлительными и неповоротливыми в сравнении с их собственными самолетами, они хорошо изучили еще осенью под руководством Рассохина. Цепь «юнкерсов» дрогнула, изогнулась. Через мгновение два из них уже горели на льду.(*) Никакой цепочки уже не было, все семь «юнкерсов» двигались в разные стороны, и далеко внизу, на белой пелене озера, взрывались бомбы, которые они сбрасывали, чтобы облегчить себе бегство. «Мессершмитты» кружились беспорядочным клубком, видя гибель двух «юнкерсов», но не видя советских истребителей.(*) Лунин качнул плоскостями и повернул на юг. Рауль понял задумку командира: отойти так, чтобы, оставаясь невидимыми для врага, сделать круг и снова атаковать. Солнце было впереди и чуть справа – как раз, чтобы не слепило глаза. Когда под шасси показалась темная щетина леса, Лунин резко свернул влево и еще некоторое время шел над берегом. Относительно положения солнца для атаки было бы удобнее заходить с другой стороны – с юго-запада. Но южный берег был занят немцами. Бражелон понял, что командир не стал рисковать и выбрал более безопасный путь – над «своим» лесом. И, действительно, через минуту Лунин снова свернул, и они понеслись обратно к Кобоне. Дневное светило, красное и огромное, теперь было по левую руку. Рауль вертел головой во все стороны, по привычке оглядывая горизонт, и вдруг увидел со стороны солнца, то есть, с той стороны, где шел Серов, пятнышко, черное и быстро увеличивающееся. Не успел Рауль хоть что-то предпринять, повернуть машину в направлении опасности, предупредить товарищей, открыть огонь, как прямо на них выскочил «месершмитт». На миг заслонив солнце, он мелькнул рядом, прошел мимо и исчез. Прежде чем осознать произошедшее, Рауль закричал в отчаянии, но не услышал своего крика из-за шума мотора. Он не видел огня на фоне солнца, он увидел дым. Черная, густая туча из дыма тянулась за самолетом Серова. Самолет горел. Рауль увидел, как Лунин перевернулся в воздухе и теперь летел чуть выше и позади своих ведомых. Самолет Серова продолжал идти прежним курсом, чуть заваливаясь на правое крыло. Внезапно, на высоте двух тысяч ста метров, Серов вывалился из своего самолета. Крутясь и странно размахивая руками, он полетел вниз. Он не раскрыл парашюта.(*) Лунин круто спикировал и понесся вниз вслед за падающим Серовым. Бражелон развернулся и тоже стал снижаться, в отчаянии наблюдая с высоты за падающим человеком и падающим самолетом. И вдруг на высоте тысячи двухсот метров над Серовым раскрылся парашют. Тряхнуть после такой большой затяжки должно было очень сильно. Зонтик парашюта рвануло, качнуло, и Серов повис неподвижно на вытянутых стропах.(*) «Жив! Господи, он жив!» – Бражелон отнял ладонь в перчатке от ручки управления и поднял на шлем очки, подставив лицо жесткому ледяному ветру. Неизвестно, сознательно ли Серов сделал такой затяжной прыжок, чтобы «мессеры» не расстреляли его в воздухе, или просто не сразу нашел в себе силу дернуть кольцо на груди. Парашют спускался с томительной медленностью. Лунин кружил над ним в воздухе, Рауль тоже кружил чуть выше. Высоко в сияющем небе поблескивали два «мессершмитта». Они, конечно, отлично видели яркий кружок парашюта... Пока Лунин и Бражелон его охраняют, они на Серова не нападут... Земля всё ближе, ближе.(*) Теперь уже ясно, что парашют опустится вон там, среди тех редких молодых сосен. Солнце, падая, уже почти коснулось горизонта. Вершины сосен еще ярко озарены, но внизу между стволами уже всё потухло. Парашют опустился между двумя соснами, не задев ни одной ветки. Серов лег на снег. Рауль отлично видел, как он лежит - ничком, неестественно скорченный, - и не двигается. Парашют, опавший, сбившийся в комок, лежал рядом с ним и тоже не двигался, - там, внизу, совсем не было ветра. Лунин делал круг за кругом над самыми соснами, Рауль кружил чуть выше.(*) Но наконец Серов слегка приподнялся и пополз. Он полз как-то странно, боком, волоча по снегу правую руку и правую ногу, таща за собой на стропах парашют и даже не пытаясь от него освободиться. Доползя до сосны, он приподнялся и сел, прислонясь спиной к стволу. Левой рукой он торопливо хватал снег, прикладывая его к лицу, и, как показалось Раулю, глотал его. Вероятно, его мучит жажда, раз он ест снег! У него, наверно, обожжено лицо!(*) Стараясь привлечь внимание Серова, Лунин метался над ним, над сосной. Неужели Серов его не замечает? Но вот, наконец, Коля приподнял над головой левую руку и слабо махнул ею товарищам.(*) Лунин в нерешительности кружил и кружил над соснами. Серов ранен, тяжело ранен и обожжен. Что надо сделать?(*) Рауль сделал круг шире и огляделся. «Мессершмитты» ушли. Солнце внизу уже зашло, по лесу поплыли сумерки. Нужно было найти место, хоть сколько-нибудь годное для посадки. Сесть поблизости было невозможно: кругом лес да лес, ни просеки, ни вырубки, ни полянки. Но вон там дорога...(*) Бражелон свернул и пронесся над ней. Машин на дороге он не увидел, но она вела в сторону фронта, а значит, была укатанной. Она казалась слишком уж узкой для того, чтобы посадить на нее истребитель. Рауль несколько раз пролетел над ней. Дорога вилась посреди леса, только на одном непродолжительном участке шла почти прямо – как раз перед очень крутым левым поворотом – метров за семьсот от того места, где упал Серов. Бражелон оглянулся и нашел глазами самолет Лунина, который раскачивался с крыла на крыло. Рауль снова пролетел над дорогой – в этот раз совсем низко над макушками елей, вдоль прямого отрезка трассы. Все же она имеет достаточную ширину для размаха крыльев «И-16». Только вот достаточно ли длины прямого участка для посадки? Лунин продолжал кружиться, делая круги все шире и настойчиво подзывая к себе ведомого. «Он уверен, что на дорогу не сесть, поэтому зовет меня!», - Рауль снова развернулся и опять прошел над трассой. Если снизиться вовремя и зайти между деревьями вот здесь: в самом начале этой прямой, можно успеть затормозить! Рауль бросил последний взгляд на самолет командира. «Я не могу его оставить там одного. Он погибнет. А мне нечего терять!». Решение было принято. Впервые в жизни виконт де Бражелон ослушался прямого приказа начальника и снова развернул машину. Он рассчитал верно: зайдя подальше и выровняв самолет, он заглушил двигатель и повернул ручку вниз. Идя на минимальной скорости, «И-16» нырнул в елки как раз в положенном месте. Чуть более крутой угол снижения – теперь ручку на себя, выравнивание – касание земли! Самолет мчался по лесной дороге, стремительно приближаясь к левому повороту и стене деревьев. Дорога, действительно, оказалась укатанной, но не такой плотной, как летное поле. Под тяжестью самолета шасси немного погружалось в снег, но скорости хватало для продолжения движения. Такое торможение колесами, а главное – костылем, и спасло пилота. Самолет замедлился, и Рауль понял, что уже можно постараться вырулить и вписаться в поворот. Но все же масса и скорость были слишком большими. На повороте машину занесло, тряхануло, и Бражелон снова больно ударился о приборную доску локтями, загодя закрыв лицо. «Всё, остановка», - Рауль поднял голову и огляделся. Истребитель врезался в дерево правой законцовкой крыла, развернулся и ткнулся носом, поломав кусты и погнув винт. Пилот вылез из кабины, с тоской оглядел повреждения на машине, которую механики полка так долго восстанавливали и готовили к новым боям. Рауль догадался, что в полку ему предстоит серьезный разговор с начальством, но сейчас его это мало встревожило. Он спрыгнул с плоскости и еще раз огляделся, определяя направление. Вверху, над елками все еще стрекотал мотор командирского самолета. Рауль взглянул вверх, махнул рукой Лунину и шагнул с дороги в глубокий сугроб. Гудящий истребитель совершил прощальный круг и отправился на аэродром за помощью. В лесу было гораздо темнее, чем на дороге. Ели густо росли в этой части леса, но виконт видел сверху, что лес неоднороден, и знал, что через несколько сотен метров елки сменятся молодыми сосенками. Снег был жесткий, плотный. Рауль шагал тяжелыми, широкими унтами, неглубоко проваливаясь в сугроб с каждым шагом. Он пошел быстрее, чтобы поскорее миновать еловую полосу, но за елками появлялись новые елки. Через некоторое время виконт стал волноваться, что сбился с пути. Он остановился и посмотрел сквозь густой покров еловых лап над головой на небо. Небосвод все еще оставался светлым, и было видно, в какой стороне догорал закат. Рауль уверился в том, что идет правильно, и продолжил путь. Он уже почти бежал, глубоко проваливаясь в снег, когда елки расступились и открыли взгляду пологий склон холма, поросший редкими невысокими соснами. Здесь было гораздо светлее. Где же Серов? Виконт сделал несколько шагов по направлению к вершине бугра и заметил бесформенную ткань парашюта, скомканного на снегу. Рауль подбежал ближе и, наконец, увидел Серова. Тот лежал не под сосной, а в метре от нее на снегу. Ничком, вытянув вперед левую руку, без движения. Видимо, он пытался ползти, но силы оставили его. - Серов! Серов! Николай! – позвал Бражелон, падая рядом с ним, и аккуратно тронул его за левое плечо. Серов вздрогнул и поднял лицо. Страшные ожоги изуродовали щёки и губы, но глаза сияли. Серов ошарашено глядел на Рауля, не понимая, как это возможно, что товарищ очутился здесь. Рауль аккуратно подлез под его левую руку, приподнялся, обхватил Серова и подтащил его к сосне. Усадив его спиной к стволу, Рауль прежде всего снял со своего пояса фляжку с водой, открыл крышку и поднес к губам Серова. Тот стал пить, жадно, торопясь, не замечая, как часть воды льется по его подбородку на комбинезон. Пока он пил, Рауль быстро оглядел товарища. Комбинезон Серова с правой стороны весь был пропитан кровью. Кровь была повсюду на снегу и на комбинезоне виконта. Бражелон не знал, как помочь другу, как облегчить его боль, и, нащупав в кармане коробок спичек, решил в первую очередь развести огонь. Быстро темнело, нужно было торопиться. Когда вернётся Лунин с подмогой? До аэродрома – около сорока километров. Пока они соберут всех, найдут машину, доедут, потом найдут путь через лес… Значит, хотя бы час надо здесь продержаться и не дать Серову замёрзнуть. Рауль нарезал веток от кустов, торчащих из-под снега одинокими палками, свалил прямо на снег возле сосны. Сухие морозные ветки загорелись быстро. Вокруг сразу сомкнулся мрак. Серов отвернул лицо от костра, прикрыл глаза. Рауль подошёл и поглядел Серову в лицо, чтобы понять, не потерял ли тот сознания. Но Серов открыл глаза и хотел что-то сказать. Рауль приблизился и услышал: - Как вы здесь?.. - Сел на дорогу. Тут недалеко, - ответил Рауль. – Лунин скоро приведет помощь. Серов снова закрыл глаза, и виконту показалось, что он уснул. «Много крови, очень много… Он совсем ослаб. Только бы скорее, Господи, пожалуйста, только бы скорее!». Около костра было тепло, и это было самое важное. Снег под горящими ветвями начал подтаивать, и огонь теперь горел в маленькой ямке. Рауль сел рядом на парашют и смотрел на боевого товарища. Серов был во полузабытьи, постанывал и вздрагивал. Бражелон только однажды был тяжело ранен, тогда, в Африке. Но он не помнил своих ощущений от ранения и не представлял, что сейчас испытывает Серов. Рауль смотрел на него и терзался тем, что совсем ничем не может облегчить эти страдания. Он мог только поддерживать огонь и ждать. Совсем стемнело. На ясном небе горели яркие звезды, зимние, северные, ставшие давно знакомыми и понятными, как карта. Костёр уже совсем погрузился в яму, вытопленную в снегу. Надо бы сделать рядом другой, чтобы Серову было теплее, и чтобы огонь было лучше видно из леса. Все кусты, торчавшие из снега поблизости от их сосны, Рауль уже сжёг. Он уже давно заметил вдалеке темневший густой кустарник и отправился туда. Нарезав новых веток, он вернулся к огню, свалил всё рядом, взял самую толстую и длинную ветку, поджёг её от огня в яме и зажёг новую кучу. И в этот момент из леса, с той стороны, где была дорога, он услышал далёкий звук. Это был голос. Оклик. Рауль с горящей веткой в руке сорвался с места и поспешил навстречу голосу, и что есть мочи заорал в ответ: - Э-э-эй! Рауль хотел бежать, но унты проваливались в глубокий снег. Бражелон спешил с пригорка в низину, до того места, где заканчивались редкие сосны и начинался густой ельник. Он снова крикнул. И через пару секунд услышал ответ, ещё где-то очень далеко. Он, как сумасшедший, махал над головой огнём и постоянно орал во всю глотку, пока ветка не прогорела вся. Он замолкал только для того, чтобы услышать отклик. Отвечающий голос метался из стороны в сторону: то доносился справа, то уходил левее, но, несомненно, становился всё громче и яснее, значит, приближался! Когда огонь погас, Рауль поспешил обратно. Подбежав к костру, он заметил, что Серов очнулся, наверно, от его, Рауля, крика. Голова его была запрокинута, он смотрел над собой невидящим взглядом. Рауль, замерев, заглянул в его лицо. Глаза Серова двинулись. Рауль облегчённо выдохнул. - Идут! – бросил Бражелон другу, схватил из огня новую ветку и пошёл обратно к ёлкам. Там он снова принялся сигнализировать огнём и кричать, и, наконец, заметил движение между тёмными ветвями. Из-за ёлок выступила большая тёмная фигура. Лунин. Лунин оглянулся, замахал руками и крикнул кому-то в темноту: - Нашёл! Они здесь! – и тяжёлым шагом, увязая в снегу, вышел к Раулю. - Жив? – только спросил он, запыхавшийся, раскрасневшийся и тревожный. - Жив! – ответил Бражелон и повёл своего командира туда, где у огня ждал Серов. - Коля, Коля! – Лунин бросился к нему, но испугался притронуться, не зная, есть ли на нём живое место. Серов сам приподнял левую руку и даже улыбнулся командиру одними глазами. Лунин осторожно взял его руку и оглядел его всего. В глазах командира, сияющих в отблесках костра, были сразу и радость, что нашёл живым, и тревога, и боль, и надежда. Из окружающего мрака приближались фигуры. Это были доктор Громеко, санитарка и краснофлотцы с носилками. Доктор, подбежав, сразу закричал строго: - Отойдите все, не мешайте! Лунин поднялся и отошёл к Раулю, который стоял по другую сторону костра. Вместе они стали наблюдать за действиями врача. А доктор Громеко, склонившись над Серовым, шумно заговорил, картавя: - А, старлей, здравствуй! Эко тебя угораздило! Ну, ничего, сейчас мы посмотрим! Носилки! Носилки расставили на снегу. Доктор один поднял Серова на руки – при этом Серов глухо застонал – и опустил его на носилки. Санитарка, раскрыв свою большую сумку, чётко и быстро выполняла все его указания. Первым делом доктор разрезал меховой сапог на правой ноге Серова. - Жгут! Отрезав край комбинезона, он туго перетянул жгутом ногу чуть выше раны, быстро осмотрел рану, а потом занялся правой рукой Серова. Когда он освободил руку, Рауль не выдержал и отвернулся. Отвернувшись от Серова, Рауль увидел глаза Лунина, полные ужаса, устремлённые на доктора. Рауль посмотрел обратно и увидел, как доктор быстрыми точными движениями очищал руку. Затем он выпрямил её, и Серов, сдавленно вскрикнув, потерял сознание. Доктор наложил тугой жгут возле самого плеча, сделал перевязку и упаковал руку в лубок. Обратно шли медленно. Краснофлотцы несли Серова на носилках, доктор и санитарка шли рядом, Лунин и Бражелон следовали за ними. На дороге стояли машины: эмка и полуторка. Рядом с машинами ждал комиссар полка Ермаков. Серова сняли с носилок. Лунин и Громеко заняли заднее сиденье эмки, расположив Серова у себя на руках. Ермаков сел за руль. С тяжелым сердцем, залезая в полуторку вместе с краснофлотцами, Рауль бросил последний взгляд в сторону своего самолета, оставшегося на дороге. Но ничего не увидел в темноте.
Lumineux: Часть про вручение знамени - целиком из канона, с добавлением чувств и мыслей Рауля Глава двадцатая. Гвардия Как только машины остановились на деревенской улице перед санчастью – избой, в которой жил доктор с санитарами, – Ермаков сразу ушел в штаб полка. Краснофлотцы снова расставили на снегу носилки, Серова положили на них и внесли в избу. Лунин пошел со всеми, а Бражелон остался стоять перед крыльцом. Света в избах на улице уже не было. Светились только окошки санчасти, за которыми мелькали темные фигуры. Рауль неподвижно стоял и следил за тенями, стараясь угадать, что именно там происходит. Но вот краснофлотцы стали выходить по одному из избы. Через несколько минут появился и Лунин. Он медленно сошел с крыльца и подошел к виконту. В этот момент они услышали тяжелые шаги и увидели огромную фигуру майора Проскурякова в темноте. - Товарищ командир! – окликнул его Лунин. - А, это вы, - сказал Проскуряков, без всякого, впрочем, удивления. - Майор и старшина, дождитесь меня в штабе! – приказал он и скрылся за дверью в избу. Лунин и Бражелон переглянулись и побрели по направлению к штабу. - Как он? – спросил Рауль. - Жить будет, - проговорил Лунин. – Но ему сейчас отрежут правую руку. Рауль вздрогнул и посмотрел на командира. - Я спрашивал, можно ли не резать. Но, видно, нельзя. Завтра его увезут на Волховстрой. Там отправят на восток в санитарном поезде. Если не отрезать, у него в пути сделается гангрена.(*) И тогда… Лунин не договорил, но Бражелон понял. Он знал, что такое гангрена. Видел в армии. - Там перебито в трех местах… - пояснил Лунин. - Руки уже нет, спасать нечего…(*) Они дошли до штаба и остановились. В окошке горела лампа. С запада на небо наползала туча и гасила звезды. Ночь стала теперь еще чернее, а холод пробирал до костей. Лунин и Бражелон вошли и увидели Ермакова. Комиссар сидел за столом и пригласил летчиков тоже присесть и подождать. Ждать пришлось довольно долго. В штабе тоже было жарко натоплено, и после мороза клонило в сон. Рауль думал о Серове и был уверен, что не уснет. Но видимо, все же задремал, потому что резко вздрогнул, услышав вдруг раскатистый бас Проскурякова. Лунин и Бражелон мигом вскочили и вытянулись как в строю перед командиром полка, который, сняв шапку, прошел к своему месту и прямо в тулупе сел за стол. Проскуряков какое-то время не смотрел на них, взял карандаш, стал постукивать торцом о стол. - Итак, у нас еще один выбывший летчик и два выбывших самолета. Доложите, майор, что произошло. Лунин рассказал о полете, о том, как был сбит Серов и о том, как старшина Бражелон посадил самолет на дорогу, чтобы помочь товарищу. - Вы, майор, видели, что дорога узкая, и что там нет места для посадки? Лунин не ответил. Проскуряков поднял суровый взгляд на летчиков. - Отвечайте, майор, вы давали приказ старшине следовать за собой на аэродром? - Нет, - проговорил Лунин. – Не давал приказа. Я думал, он сядет на дорогу. Рауль уставился на Лунина. Как же так? Ведь виконт ясно видел, что Лунин качал плоскостями, призывая старшину к себе. Лунин врет командиру, чтобы выгородить своего ведомого? Рауль не знал, что это было уже не в первый раз. Взгляд старшины не остался незамеченным для Проскурякова. Командир полка стукнул рукой по столу: - Вы второй раз повреждаете самолёт при посадке! – теперь он смотрел прямо на Бражелона и обращался непосредственно к нему. - Молодой человек, кто вы такой, откуда взялись? Вы не иностранный шпион, случаем? Почему вы вредительством занимаетесь? У меня техники не осталось, людей не осталось! Враг старается добить, вывести из строя то последнее, что ещё есть, а вы ему помогаете? Думаете, назвались именем благородного персонажа – теперь всё с рук сойдёт?! Кто вы вообще такой? Как ваше настоящее имя?! Проскуряков смотрел с лицо старшины и видел ужас в его глазах. Командир полка опустил голову, почувствовав, что перегнул палку. Он снова поднял голову и взглянул на Лунина. В глазах того ужаса было не меньше. - Идите, старшина, - глухо проговорил командир. – И вы тоже, майор. Идите спать. Проскуряков поднялся с места и подошёл к окну, за которым было черным-черно. Разговор был окончен. … Лунин шел по деревенской улице, и после жарко натопленной комнаты командного пункта полка его бил на морозе озноб. Он пытался согреться от быстрой ходьбы, но помогало это мало. Он прошел мимо раздвоенной березы, не заметив ее. Длинная улица уводила его к ПАРМам, к домику полкового склада, к лесу. Слова Проскурякова не выходили из головы: «Вы иностранный шпион? Вредительством занимаетесь? Второй раз повреждаете самолет при посадке!». А ведь не второй раз, а третий! Лунин вспомнил тот ясный зимний день, далёкий, ещё до войны, когда моторист Бражелон в первый раз бухнул самолёт о землю, не справившись с высотой выравнивания. Лунин вспомнил, как Бражелон поступил на службу мотористом в его экипаж - давным-давно, еще за год до войны. Каким он казался тогда неуклюжим, странным со своей кудрявой шевелюрой и усами, ничего не понимающим. У Лунина защемило сердце от воспоминаний. От того, как он в первый раз поймал взгляд своего моториста, исполненный невыразимой боли и холода. Это был взгляд человека, который потерялся в жизни и не видел, куда дальше идти. Лунину тогда страшно захотелось обнять парня, узнать, в чем дело, утешить, хоть чем-то помочь. Но Лунин совсем не умел утешать, вести душеспасительные беседы, не умел копать в чужой душе. И он сделал то, что умел: взял парня в полет. А потом научил летать. «Кто вы вообще такой, откуда взялись?» - интересовался Проскуряков. А ведь и правда, откуда он взялся? Эвакуированный госпиталь из Африки, восстановленные документы. Но ведь в этих документах было то, что француз сам о себе рассказал, и только. То, что сам сказал! Да и француз ли он вообще? Лунин дошёл до леса и остановился посреди тропинки, уходящей в заснеженный чащу, содрогнулся от холода. «Кого я пригрел на своей груди? Опять ошибся?». Он уже ошибался однажды… Полюбил женщину, поверил ей, а она… Она предала его, посмеялась над его любовью! Она всегда была рядом, понятная, предсказуемая, как надёжная опора, фундамент его семьи, его жизни. Он любил её и не мыслил, что она может любить кого-то другого, кроме него… И вдруг он узнал, что она в тайне от него встречалась с другим. Узнал случайно от посторонних людей. Узнал, что она не была дома, когда он думал, что она дома. Когда он знал, что она ждёт его, знал, что ждёт только его и думает только о нём. Так же, как он всегда думал только о ней. В это время она была с другим. Это было предательство, это был крах его привычного мира. Для него тогда всё было ясно. Но теперь он снова вспоминал её слёзы, её руки, её просьбы… Эти слёзы были искренними. Как она хотела остаться! Но он принял решение, и не собирался его отменять. Неужели он ошибся?.. А теперь его Рауль. Перед глазами возникло лицо старшины, строгое, волевое, с красивыми, правильными чертами, и небесно-голубые пронзительные глаза. «Виконт, между прочим, Рауль де Бражелон. Как он умеет управлять собой! – с привычным восхищением в который раз думал Лунин о своём бывшем ученике. – Какая выдержка, манеры. Точно, принц. На лице ничего не прочитаешь. Но глаза! Глаза у тебя – раскрытая книга, сынок! Эти глаза не умеют врать…». Нет, он, Лунин, не имеет права ошибиться ещё раз. Лунин смутно помнил сюжет книги «Три мушкетёра». Он, конечно, читал Дюма в свои четырнадцать, как и все советские мальчишки, и не только Дюма: Даниеля Дефо, например, Жюля Верна… Проглатывал книги он быстро, но без особого сожаления расставался с уже прочитанными, сменяя их одну на другую. Его уже тогда больше интересовали самолёты, чем романы… Так что там было, у Дюма? Кажется, действительно, был такой персонаж Рауль де Бражелон. Кажется, он был сыном одного из главных героев, да, точно – Атоса. Так что там с ним произошло? Какая-то неприятная история о любви… В памяти всплыло имя Луизы и руки моториста Бражелона, судорожно сжимавшие медальон с портретом девушки… Молодой человек неохотно, изредка, но всё же рассказывал о себе. Он не знал матери, воспитывался отцом. Тоже, кстати, совпадение с книжным сюжетом… Видимо, отца мальчик любил всей душой, и сердце его болело теперь от разлуки. Но по поводу отцовской любви у Лунина были весьма серьёзные сомнения. «Единственного ребенка в пятнадцать лет – в действующую армию, - ворчал про себя Лунин, вышагивая по замерзшей дороге, в который раз проходя мимо раздвоенной березы – У них там что, средневековье? Тоже мне любящий папаша!». «…Назвались именем благородного персонажа…», - снова звучали в памяти слова майора Проскурякова. Назвались именем… Ну и что, что имя совпало! «Кто этих французов разберёт, может, у них имя Рауль Бражелон такое же популярное, как у нас Вася Иванов. И имя невесты совпало… Ну и что, подумаешь! У меня вон тоже Лиза, ну и что? Тоже популярное имя. Или, скажем, Серов. Был же лётчик Толя Серов, а у нас есть Коля Серов, и никому не кажется это странным». - Вовсе не кажется странным! – произнёс Лунин вслух и на этот раз решительно остановился возле раздвоенной берёзы, взбежал на крыльцо и дёрнул дверную ручку. Когда он вошел в избу, ему почудилось какое-то движение возле печи. Глаза привыкли к полумраку комнаты, и Лунин увидел, наконец, Бражелона. Рауль ждал его. Он стоял прямо, как в строю. - Товарищ майор, - начал старшина, - разрешите задать вам вопрос? - Задавайте, - сказал Лунин. - Скажите, вы тоже во мне сомневаетесь? - Кто это в тебе сомневается? – спросил майор, постаравшись придать тону больше небрежности. - Майор Проскуряков, - Бражелон напряженно смотрел на командира. - Ничего он не сомневается, - сняв шапку, Лунин прошел в комнату. – Переживает он очень. А в запалке чего не скажешь… Старшина не сводил взгляда с майора, который снимал тулуп и вешал его на гвоздь. Старшина ждал. - Я в тебе не сомневаюсь, - сказал Лунин, подойдя к Раулю и взглянув прямо на него. - И Проскуряков не сомневается. Тревожится он сильно, а в запале чего только не наговоришь… Не переживайте, всё обойдётся. И самолет не так уж сильно поврежден. Пригонят завтра полуторку, отстыкуют консоли крыльев, поднимут хвост в кузов и дотащат до аэродрома. Нужно было ложиться спать. А они все сидели у печи в жарко натопленной комнате и смотрели на огонь. - Константин Игнатьевич, а вы читали ту книгу? - Какую книгу? – спросил Лунин, хотя понял и так. - О которой командир упомянул. Александр Дюма… - «Три мушкетёра»? – спросил с улыбкой Лунин и заметил, как Рауль вздрогнул, услышав название. – Да, читал когда-то. - И… что в этой книге? О ком она? - А вы разве не читали? - Нет. - О мушкетерах: Атос, Портос, Арамис, д'Артаньян - слышали о таких? - спросил Лунин, улыбаясь, глядя, как меняется лицо старшины при этих словах. Глаза Рауля зажглись совершенно неожиданной, какой-то детской удивленной радостью. - Слышал, - проговорил он так, как будто речь шла не о литературных персонажах, а о его давнишних знакомых. - А о чем там? - О подвесках, - ответил Лунин, слегка пожав плечами. - О приключениях, о дружбе, о любви... Я не умею рассказывать книги. Да и давно читал – не помню уже всего. Лучше сами прочтите при возможности. Хорошая книга. "По родине скучает, по дому...", - подумал Лунин, когда Бражелон отвернулся к абсолютно черному окну. … Бражелон проснулся и увидел Лунина, который входил в дверь. Рауль вскочил на ноги, испугавшись, что проспал что-то важное. - Он спит, - сказал Лунин. – Пришел в себя и спит. Еще рано. Командир эскадрильи снял шапку и не раздеваясь сел на стул у стены. Рауль посмотрел на часы на руке. С тех пор, как они вернулись с аэродрома, прошло, оказывается, всего четыре часа. - Константин Игнатьевич, вы говорили с врачом? – через минуту задал вопрос Рауль. - Говорил, - ответил Лунин и кивнул в знак того, что понял, о чем хотел спросить старшина. – Нет еще. Они сделали только переливание крови. За температурой смотрят пока. Если температура поднимется, значит… Майор не договорил. Переспрашивать Рауль не стал. Одно было ясно: Серов пока с рукой. - А доктор у нас - молодец, - прибавил Лунин. Виконт улегся обратно на койку, но спать больше не мог. Промучившись почти час, он встал. Лунин дремал, сидя в одежде на стуле у стены. Рауль оделся и вышел на улицу. Звезды исчезли совсем. Полнейшая чернота казалась густой и осязаемой. Если бы не слабый свет в окошке санчасти, Рауль не знал бы, куда идти. Лампа горела только в одном окне – около самого крыльца. Виконт остановился около него и стал смотреть на это светлое пятнышко, потому что не хотел смотреть в черноту. Он думал о Серове, о том, как будет жить этот парень, добрый, застенчивый, отважный, если не сможет летать. Привычный камень тоски с увеличившейся тяжестью как будто давил на плечи. Виконт стоял под этой тяжестью, смотрел на огонек и не знал, куда ему уйти. Ещё он думал о ночном разговоре с Луниным и о том открытии, которое неожиданно сделал. Оказывается, Константин Игнатьевич Лунин всё это время знал д'Артаньяна, знал графа да Ла Фер. Как и Уваров, как, наверно, все окружающие люди, умеющие читать. А Рауль ни разу не мог проговорить ни с кем о них. И уже, наверно, не сможет. В холоде и темноте этой ночи у виконта де Бражелона возникло странное чувство, как будто всё заканчивается. Как будто это не Серова, а его самого, Рауля, сейчас положат в машину и увезут куда-то далеко, в этот непроглядный мрак ночи. «Если бы в этой деревне был храм, хоть какой веры, я бы пошел сейчас туда», - понял он. Сколько времени он стоял на этом добровольном посту, он не знал. Когда со стороны аэродрома донеслось урчание машины, виконт заметил вдруг, что мрак не был уже таким непроглядным – наступало утро. Автомобиль подкатил к избе санчасти. Это была длинная санитарная машина. За Серовым. На крыльце показался доктор Громеко. Он махнул водителю и поспешно спустился по ступеням. Тут он увидел Бражелона. - А, старшина, - проговорил он, картавя, - заходите. Он проснулся, хотел вас видеть. Где комэск? - Сейчас придет, - ответил Рауль и зашел в избу. Изба была разделена на две части дощатой перегородкой. Часть, которая была ближе к двери, называлась приемной, а часть за перегородкой – палатой.(*) Виконт постоял немного, справившись с волнением, и тихо вошел в «палату». Лицо Серова было забинтовано, видны были только глаза. Когда Рауль вошел, глаза эти двинулись и улыбнулись, ласково и печально. (*) - Здравствуй, - тихо проговорил Рауль и тоже улыбнулся ему. Слева от кровати стоял стул – видимо, для санитарки. Рауль сел и дотронулся до здоровой руки Серова, которая лежала поверх одеяла. От этой руки тянулись трубочки к капельнице. Пальцы Серова показались Раулю горячими. - Извини. Руки на морозе замерзли, - сказал Рауль. Глаза Серова снова улыбнулись. - Болит у тебя что-нибудь? - спросил виконт. Серов прикрыл глаза и слегка качнул головой: «Нет». Но Рауль понял, что это неправда. Бинт, закрывавший губы Серова, пришел в движение. Рауль наклонился и услышал: - Если она напишет… Когда доедет – напишет же… Рауль понял и кивнул: - Конечно. Письмо перешлю. Ты адрес сообщи сразу – и перешлю! Оба молодых человека не отличались особой разговорчивостью. Они привычно обходились без лишних слов, и теперь просто смотрели друг на друга. Рауль смотрел в глаза Серова и видел всё, что происходит в нем. И почувствовал вдруг, что в это самое время Серов так же читает в душе Рауля. За окном понемногу светало. Доктор задерживался где-то, машина все стояла у крыльца. Серов снова задремал. Рауль держал его за руку, и рука уже не казалась горячей. Наоборот, Раулю стало жарко в натопленной комнате, и пальцы Серова казались теперь совсем холодными. Виконт слушал тишину, слушал свою душу и думал одновременно о Серове, об отце и о себе самом. Со стороны двери донесся шум. Серов приоткрыл глаза. В «палату» вошел взволнованный Лунин. Рауль поднялся, уступая место командиру. Но тот не стал садиться. Он тоже улыбнулся Серову. У Лунина дрожали уголки губ. Виконт тихонько вышел, оставив командира и Серова наедине. Им осталось совсем немного времени, чтобы побыть вместе. Через полчаса Серова увезли. Многие пришли, чтобы проводить его. Проскуряков и Ермаков тоже зашли в последнюю минуту, чтобы сказать Серову добрые слова и пожелать скорейшего выздоровления и возвращения в полк. Громеко должен был проводить Серова до поезда. Носилки с Серовым внесли в машину, доктор уселся рядом с ним, дверца захлопнулась, и машина покатила между двумя рядами изб. - Майор, - сказал Проскуряков Лунину, - пойдем посмотрим, как живут ваши техники. А то приедут со знаменем - могут поинтересоваться. — Есть! — ответил Лунин.(*) Рано утром вечный оперативный дежурный полка Тарараксин сообщил, что на аэродром сегодня прибудут представители командования для вручения полку гвардейского знамени. ... Белое поле аэродрома, окаймленное почти невидимым в сумерках лесом, казалось огромным и пустынным. Теряясь в этом огромном белом пространстве, на краю аэродрома чернела короткая цепочка людей. Это авиаполк стоял в строю. Вот он, весь полк. Вот эти два промежутка разделяют между собой эскадрильи. Первая, вторая, третья. Эскадрильи построены в два ряда — сзади техники, впереди летчики. Вот это — все летчики, оставшиеся в полку, несколько человек… Командование полка — Проскуряков, Ермаков, начальник штаба — стояло отдельно. Рядом со своим комиссаром и начальником штаба Проскуряков казался гигантом. Две черные машины, подкатив, остановились. Первым из передней машины вышел Жданов. Полк узнал его. Один из руководителей партии здесь, на аэродроме! Этого не ожидал никто. Вслед за Ждановым из машины вышел командующий ВВС, невысокий и несколько грузный, а за ним адмирал — тонкий, стройный, в черной с золотом шинели,— с новым знаменем в руках. Он передал его Жданову. Ветер шевельнул тяжелое полотнище. Проскуряков, выступил вперед, остановился перед Ждановым и отдал рапорт. В усах и бровях Жданова блестели пылинки изморози. Он пристально вгляделся в лица стоявших перед ним людей и заговорил: — Партия и правительство доверили мне вручить это знамя вам, зная, что вы будете достойны его. Он протянул древко знамени Проскурякову. Проскуряков принял знамя, опустясь на колено. И весь полк опустился перед знаменем на колени. — Родина, слушай нас! — проговорил Проскуряков на коленях. И полк, коленопреклоненный, повторил за ним: — Родина, слушай нас! — Сегодня мы приносим тебе святую клятву верности, — продолжал Проскуряков, — сегодня мы клянемся еще беспощаднее и яростнее бить врага, неустанно прославлять грозную силу советского оружия... Рауль де Бражелон стоял на коленях рядом с Луниным. Когда весь полк произнес первое слово: «Родина…», виконт задохнулся от налетевшего порыва ветра. Ком подкатил к горлу, Рауль судорожно вдохнул воздух, у него потемнело в глазах, и, если бы он уже не стоял на коленях, упал бы в этот момент. Полк гремел за его спиной слова торжественной клятвы, а он не мог произнести ни слова. — Родина, пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, стонущую под фашистским сапогом, пока в груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, не зная страха, не ведая жалости, презирая смерть во имя полной, окончательной победы. Пелена тумана застилала глаза, но виконт был в строю и не мог поднять руку, чтобы смахнуть слезы. Полк клялся перед своим новым знаменем, завоеванным подвигами живых и тех, кого уже не было в живых. Перед глазами Рауля проносились картины недавнего прошлого: бои над финским заливом, разговоры с Уваровым, лица товарищей по эскадрилье, Чепелкин, Кабанков, Рассохин, горящий самолет Серова… Слезы бежали по щекам виконта да Бражелона, а в ушах вместо слов клятвы звучали другие слова майора Проскурякова, недавние: «Кто вы такой, откуда взялись?». «Не имеет значения, командир. Я просто чужой…» — Гвардейцы не знают поражений... — продолжал Проскуряков. — Гвардеец может умереть, но должен победить... А Раулю казалось каким-то страшным святотатством то, что он стоит сейчас среди них и принимает эту гвардейскую присягу вместе с ними…. — Под знамя смирно! — скомандовал начальник штаба. Полк поднялся. Проскуряков, со знаменем в руках, прошел по всей цепи, и знамя проплыло над всеми головами. Он вручил его знаменосцу. Полк, отчетливо видный на белом снегу, прошел вслед за новым своим знаменем мимо Жданова, мимо командующего ВВС… Быстро стемнело. Закончилась церемония. Полк был приглашен на торжественный ужин. В кубрике было много добрых слов, воспоминаний, торжественности и искренности. Рауль смотрел в лицо Лунина и видел, насколько растроган он всем, и насколько важно и близко ему все, что происходит здесь и сейчас. Виконт почувствовал, что безумно рад за своего командира. Вся обстановка дружбы и доброты, царящая в столовой, согрели сердце, и виконт на несколько минут вновь почувствовал себя частью этого полка, их общих побед и общих потерь. Ночевать они пошли не в избу, а в командный пункт эскадрильи. На следующее утро рано возобновлялись полеты. Рауль знал, что его самолет утром привезли из леса в ПАРМ, но сомневался, что уже починили. Сегодня просто было не до этого. Но Лунин точно завтра полетит. А оставлять его одного на эту ночь виконту не хотелось. Перед сном они разговаривали. О каких-то простых, будничных вещах, о самолете Рауля, о полетах. Наверно, потому что о слишком серьезном хотелось поговорить. Лунин уснул, а Рауль все лежал, глядя на отсветы лампы на потолке. «Вот и я теперь в гвардейском полку, отец!..»
Стелла: Чувство сопричастности, гордость за людей, ставших близкими - это то, что сделало эту войну небезразличной для виконта.
Lumineux: Стелла пишет: Чувство сопричастности, гордость за людей, ставших близкими - это то, что сделало эту войну небезразличной для виконта. Точно! И для меня тоже.
Lumineux: Примечание к эпилогу: для написания первой части был использован дополнительный фэндом - глава из книги И. Каберова "В прицеле свастика" Эпилог Над недавно построенной железнодорожной веткой до Кобоны шел жестокий бой. "Юнкерсов" было много. Несколько десятков. Они выныривали из облаков, шли совсем низко над дорогой, бросали свой смертоносный груз и опять исчезали в облаках. Погода играла на их стороне. Тучи, уже третий день висевшие над Ладогой, делали атаки вражеских самолетов непредотвратимыми. Немцев в небе становилось с каждым днем все больше, а советских истребителей – все меньше. …Во время очередного выхода из тучи, Рауль понял, что остался один. Лунина не было. Виконт вертел головой во все стороны, продолжая идти намеченным курсом. Затем развернулся и сделал широкий круг, осматриваясь. Никого не было. Он отстал от ведущего в туче. Виконт взвыл от досады. Там, над дорогой дерутся, а он потерялся! Рауль повернул самолет и устремился туда, где над трассой жизни шел смертельный бой. Сегодня в воздухе были сразу все самолеты полка. Рауль шел прямо под тучей, когда вдруг перед самым носом его «И-16» сверху навстречу ему вынырнули два «юнкерса». Старшина не успел ни испугаться, ни подумать, а пальцы уже жали на кнопку гашетки. Немцы разошлись в разные стороны и сразу ушли обратно в тучу. Рауль перевернулся и устремился вслед за ними. «Юнкерсы» шли налегке. Они возвращались «домой». Рауль не пошел в тучу, но летел прямо под ней, надеясь на то, что движется параллельным курсом с самолетами врага. Старшина не ошибся. Вскоре сквозь редеющее облако он увидел прямо над собой два больших силуэта. Немцы, похоже, были уверены, что они совершенно одни и не спеша двигались крыло к крылу по направлению к «своему» берегу. Виконт решил, что сейчас – идеальный момент для атаки. Взял ручку на себя и одновременно нажал на гашетку. Но ничего не произошло. Пулемет молчал. Растерявшись, Рауль выровнял самолет и снова нажал на кнопку. Пулемет молчал. Виконт де Бражелон стиснул зубы и с ненавистью посмотрел на идущие сверху крыло к крылу «юнкерсы». Сейчас они уйдут, совершат посадку и будут радоваться, что успешно выполнили очередную боевую задачу… Решение пришло мгновенно. Рауль немного снизился и прибавил скорости, на автомате отстегнув привязные ремни. Фашистские самолеты теперь шли выше и чуть позади его. Задрав голову вверх, виконт внимательно наблюдал за ними. Ну что ж, пора! Ручку управления на себя! Полный газ! Истребитель свечой уходит в тучу. Послушный, безропотный, идет, куда его направляют… Расчет взят точный. Истребитель нацелен ровно между бомбардировщиками. Тела вражеских машин на мгновение закрывают все небо. Вот они совсем рядом. Еще доля секунды…(*) … Какое знакомое окно… А за ним – ветвь клена. Она всегда шуршала по стене рядом с окном. Каждую зиму ее обрезали, но к концу лета она опять разрасталась настолько, что снова шуршала возле окна. И так уютно было засыпать под этот звук… Особенно, если по листьям шуршал еще и дождь… Отец лежит на кровати у окна и смотрит на ветвь клена. Теперь она лезет прямо в окно. Почему ее не подрезали в прошлый раз? Белые руки отца лежат поверх одеяла. От правой руки к капельнице тянется прозрачная трубочка. Ангел в белом халате подходит и щупает пульс. Что-то говорит, заглядывая в лицо графа, но слов не разобрать… - Я попробовал ввести ему обезболивающее, но у него началась аллергия. Перед отъездом дам ему морфий… Но это не голос ангела. Это голос доктора Громеко. Рауль открыл глаза и увидел капельницу, к которой тянулась прозрачная трубочка от его правой руки. Виконт снова закрыл глаза, не желая возвращаться в реальность. За окном шуршал дождь… Как в том странном сне, смешанном из воспоминаний и яви… Стоп, какой дождь? Там ведь зима, мороз. Жгучая боль парализовала правую ногу, голова раскалывалась, зрение не фокусировалось, к горлу подкатывала тошнота. Ну, зачем он только проснулся?.. Подошла санитарка и пощупала пульс на его запястье. Затем повернулась и сказала кому-то в дверях: - У вас несколько минут, уже скоро ехать. И только когда в комнату вошел Константин Игнатьевич, Рауль окончательно проснулся. Он понял, что лежит в санчасти – в той же «палате», где лежал Серов и на той же кровати. Командир сел на тот же стул, на котором когда-то сидел рядом с Серовым Бражелон. Лунин тихонько взял его за руку, лежащую поверх одеяла. Виконт сжал его пальцы, затем собрал силы и спросил: - Что случилось? - Вы протаранили два «юнкерса» и выпрыгнули из разбитого самолёта. Проскуряков представил вас к награде. Рауль прикрыл глаза. «Выпрыгнул? Господи, зачем?! Неужели я хочу жить?». - У вас сильное сотрясение и раненая нога, - продолжал тихо объяснять Лунин. – Доктор сказал, что всё не так страшно… - Меня увезут? Как Серова? - Увезут. Виконт снова взглянул на Лунина: «Вот значит, как получается, Константин Игнатьевич… Из всех рассохинцев остались вы один…» - Напишите мне, - попросил Лунин. – Сообщайте свои адреса. - Конечно!.. И вы мне…– «…товарищ майор, хотя бы пару слов», - хотел бы прибавить Рауль, но не смог. Лунин кивнул: - Буду сообщать обо всем, что происходит в полку. Рауль смотрел в его лицо и сквозь физическую боль никак не мог осознать, что вот сейчас они расстанутся, и, возможно, навсегда. У Лунина опять дрожали уголки рта, но он пересиливал себя и ласково улыбался своему бывшему ученику и верному водомому. Рауль хотел объяснить, почему ему, виконту де Бражелону, так важно получить от Лунина весточку. Ведь так сложилось, что во всём этом мире для него, для Рауля, нет ни одного близкого человека, кроме Константина Игнатьевича Лунина, да ещё Коли Серова… Но Рауль не нашёл в себе силы всё это сказать, только смотрел в глаза своего командира и почувствовал, что Лунин понял всё без слов, как и всегда. Рауль закрыл глаза. Вторая широкая тёплая ладонь легла на его узкую кисть с ласковым пожатием. Потом Лунин поднялся. - Комэск, пора, - донёсся голос доктора. Перед самым отъездом, когда Бражелона уже положили на носилки, в санчасть пришел Проскуряков. Рауль увидел его доброе широкое лицо и проговорил: - Простите, командир, я доломал самолёт… - Ничего, - улыбнулся Проскуряков, и голос его звучал несколько бодрее, чем следовало бы, - вы главное поправляйтесь и возвращайтесь, гвардии старшина! Мы скоро новые самолеты получим – самый лучший ваш будет! Рауль закрыл глаза. Он забыл спросить у Лунина, как же те два «юнкерса» - упали? Но сил уже не было… Продолжение следует...
Стелла: Как же я жду продолжения...
Lumineux: Стелла пишет: Как же я жду продолжения... Спасибо! ) Всё будет.
Рыба: Lumineux! Простите, командир, я доломал самолёт… Если шутит, значит, всё будет так, как надо! Вполне в духе Бражелона! Какая у Вас весомая и законченная вещь получилась! Но ждем продолжения1
Lumineux: Рыба пишет: Какая у Вас весомая и законченная вещь получилась! Но ждем продолжения Спасибо! Буду писать.
полная версия страницы