Форум » Наше творчество » Сон и явь » Ответить
Сон и явь
Señorita: Фанфик родился в рез-те попробовать написать т.н. альтернативную концовку к "Десяти годам спустя" ("Виконт де Бражелон") по следам разговоров в асе и дискуссий на форумах. Думала я думала...и решилась:)) Собстенно, фики на эту тему были, так что нового ничего не скажу. Просто...скажем так, это то, "как бы мне хотелось, чтобы все закончилось". Хотя, сами понимаете, как бы мне этого не хотелось, автор закончил вы-сами-знаете-как:))). Последнее оправдание - все же, как там ни крути, полного и беспросветного АУ у меня не получилось. А получилось вот что.:)). Посему, надеюсь, что дух А.Дюма будет не слишком на меня гневаться, ведь в итоге, я не так уж против него погрешила:))).
Ответов - 15
Señorita: ...Вдали грохотали пушки, раздавалась пальба из мушкетов, ревело море, ошалевшие от страха стада неслись по зеленым склонам холмов. Но не было ни солдат, подносящих к орудиям фитили, ни моряков, выполняющих сложные маневры на кораблях, ни пастухов при стадах. После разрушения деревни и прикрывавших ее фортов, разрушения и опустошения, совершившихся как бы при помощи магических чар, без участия людей, пламя погасло, до все еще поднимался густой черный столб дыма; впрочем, вскоре дым поредел, затем побледнел и, наконец, вовсе исчез. Затем спустилась ночь, непроглядная на земле, яркая на небе; огромные искрящиеся африканские звезды сияли, ничего не освещая своим сиянием. Наступила мертвая тишина, продолжавшаяся довольно долгое время. Она принесла с собой отдых возбужденному воображению Атоса. Впрочем, он явственно ощущал, что на том, что он видел, дело не кончилось, и он сосредоточил все силы своей души, чтобы ничего не упустить из того зрелища, которое уготовило ему его воображение. И действительно, африканская деревня снова предстала перед ним. Над крутым берегом поднялась нежная, бледная, трепетная луна; она проложила на море покрытую рябью дорожку – теперь, после яростного рева, который доносился к Атосу в начале его видения, оно было безмолвным – и осыпала алмазами и опалами кусты на склонах холмов. Серые скалы, похожие на молчаливых, внимательных призраков, поднимали, казалось, свои головы, чтобы получше рассмотреть освещенное луной поле сражения, и Атос заметил, что это поле, совершенно пустое во время побоища, теперь было усеяно трупами. Невыразимый ужас охватил его душу, когда он узнал белую с голубым форму французских солдат, их пики с голубым древком, их мушкеты с лилиями на прикладах. Когда он увидел все эти разверстые раны, обращенные к лазоревым небесам как бы для того, чтобы позвать назад души, которым они позволили вылететь из бренного тела; когда он увидел страшных раздувшихся лошадей с языком, свисающим между оскаленных зубов, лошадей, заснувших среди запекшейся крови, обагрившей их попоны и гривы; когда он увидел, наконец, белого коня герцога де Бофора, коня, которого он хорошо знал, лежащего с разбитой головой в первом ряду на поле мертвецов, он провел своей ледяною рукой но лбу и удивился, не почувствовав жара. Это прикосновение убедило его в том, что лихорадка ушла и что все, что он видит, он видит как зритель со стороны, рассматривающий эту потрясающую картину на следующий день после сражения на побережье возле Джиджелли; здесь дралась экспедиционная армия, та самая, при отплытии которой из Франции он присутствовал и которую провожал взглядом, пока корабли ее не исчезли за горизонтом, армия, которую он сам приветствовал жестом и в мыслях, когда раздался последний пушечный выстрел в честь прощания с родиной, прогремевший по приказанию герцога. Кто мог бы описать смертельную муку, в которой душа его, словно внимательный взгляд, переходила от трупа к трупу и искала, не спит ли среди павших Рауль? Кто мог бы выразить несказанную безумную радость, с которой Атос склонился пред богом и возблагодарил его, не найдя того, кого он с таким страхом искал среди мертвых? И действительно, каждый в своем ряду, застывшие, похолодевшие, все эти покойники, которых легко можно было узнать, поворачивались, казалось, с готовностью и почтительностью к графу де Ла Фер, чтобы, производя им этот траурный смотр, он мог бы получше их рассмотреть. Но теперь граф изумлялся, почему нигде не видно ни одного человека, вышедшего из этой бойни живым. Иллюзия была такой жизненной и такой яркой, что это видение было для него как бы осуществленным в действительности путешествием в Африку, предпринятым для того, чтобы получить более точные сведения о возлюбленном сыне. Устав от скитаний по морям и по суше, он остановился отдохнуть в одной из разбитых возле скалы палаток, над которыми трепетало белое знамя, расшитое лилиями. Он искал хоть какого-нибудь солдата, который проводил бы его к герцогу де Бофору. И вот, пока его взгляд блуждал по полю, обращался то в одну, то в другую сторону, он увидел фигуру в белом, появившуюся за деревьями. На ней была офицерская форма; в руке этот офицер держал сломанный клинок шпаги; он медленно пошел навстречу Атосу, который, устремив на него взгляд, не двигался, не заговаривал и сделал уже движение, чтобы раскрыть объятия, потому что в этом бледном и немом офицере он внезапно узнал Рауля. Граф хотел крикнуть, но крик замер в его гортани. Рауль, приложив палец к губам, велел ему сохранять молчание; он начал удаляться, хотя Атос не мог, сколько ни всматривался, заметить, чтобы ноги его переступали с места на место. Граф стал бледнее Рауля и, дрожа всем телом, последовал за своим сыном, с трудом пробираясь сквозь кусты и заросли вереска, через камни и рвы. Рауль, казалось, не касался земли, и ничто не служило помехой для его легкой скользящей поступи. Истомленный тяжелой дорогой, граф остановился в полном изнеможении. Рауль продолжал звать его за собой. Нежный отец, которому любовь придала силы, сделал последнюю попытку взойти на гору, идя следом за молодым человеком, манившим его жестами и улыбкой. Наконец он добрался до вершины горы и увидел на побелевшем от луны горизонте воздушные очертания фигуры Рауля. Атос протянул руку, чтобы прикоснуться к горячо любимому сыну, который тоже стремился к отцу. Но вдруг юноша, как бы увлеченный какою-то силой, попятился от него и внезапно поднялся над землей; Атос увидел под ногами Рауля усеянное звездами небо. Он неприметно поднимался все выше и выше, в безграничный простор, все так же улыбаясь, так же молча призывая отца; он удалялся на небо. Атос в ужасе вскрикнул и посмотрел вниз. Внизу был разрушенный лагерь и белые неподвижные точки: трупы солдат королевской армии. И когда он слова закинул голову вверх, он снова увидел небо и в нем своего сына, который все так же звал его за собой. На этом месте поразительное видение, представшее взору Атоса, было прервано сильным шумом, донесшимся от ворот. Вслед за тем послышался топот лошади, скакавшей вдоль по аллее, что вела к дому; топот затих, и до комнаты, в которой граф находился во власти этих жутких грез, долетели необычно громкие и оживленные восклицания. Атос не тронулся с места; он с трудом повернул голову к двери, чтобы отчетливей слышать, что происходит снаружи. Кто-то тяжело поднялся на крыльцо…* *А. Дюма «Виконт де Бражелон»
Señorita: Шаги приближались к спальне, и, граф, наконец, услышал, как отворилась дверь, и кто-то тихо вскрикнул. Атос вздрогнул, повернувшись на голос вошедшего, но уже через мгновение весь его ужас, вся боль и отчаяние сменились радостным трепетом, а глаза, которые, как за день до этого казалось всем слугам, готовы были вот-вот закрыться навеки, заблестели от переполнившего его вдруг счастья. -Рауль, - прошептал граф, еле слышно, словно боялся спугнуть это сладостное и счастливое видение, все еще не веря, что страшное предчувствие, и скорбная картина, представшая только что его взору, оказалась всего лишь сном, порожденным болезнью и томительным ожиданием. -Рауль, - уже громче повторил он, и слезы потекли по его щекам. Виконт де Бражелон, опираясь на руку верного Гримо, настолько быстро, насколько позволяли ему раны, полученные в сражении, подошел к постели больного. -Отец, - сказал он, взяв руку графа в свою и поднеся ее к губам, - о, отец… -Вы здесь, дитя мое, вы здесь, вы вернулись ко мне… -Да, граф, я дома, - улыбнулся Рауль, теперь у нас все будет хорошо, - сказал он, целуя отца. Но вам надо отдохнуть, вы… -Это вы устали с дороги, дитя мое, и хоть я и не хотел бы отпускать вас от себя даже на минуту, но вам необходим отдых, - глядя на сына с нежностью, сказал граф, - отдохните, виконт, а потом мы поговорим с вами, у нас впереди много времени… *** -Я не мог поступить иначе, отец, иначе арабы просто уморили бы нас там. Необходимо было идти в наступление на Джджелли, - две недели спустя рассказывал виконт отцу, в то время как оба они прогуливались по липовой аллее Бражелона. Графу, обрадованному приезду сына, стало заметно лучше, и виконт, в свою очередь, оказавшись дома, благодаря неусыпным заботам отца и слуг, почти совсем оправился от ран. -И бой был жестокий? – спросил Атос. -Не то слово, граф. Словно ад разверзся пред нами. Но, поверите ли, в ту минуту я ни о чем не мог думать, мой конь несся прямо на укрепления противника, и казалось, что ничего не осталось, ни позади, ни впереди меня: ни лиц, ни криков, ни шума боя - в тот миг я ничего не слышал. А потом раздался оглушительный гром пушек и дальше я не помню ничего, кроме того, что последней моей мыслью было то, что я, судя по всему, более никогда не увижу вас…- Рауль хотел что-то добавить, но замолчал, и, чуть помедлив, продолжил: -Очнулся я уже палатке, не помню, сколько прошло времени, около меня был наш славный Гримо и один из полковых лекарей монсеньора. Ну а дальше…дальше я помню только лазарет, бесконечные лекарства и предписания хирургов: не вставать, меньше двигаться, меньше разговаривать, беречь силы. Позже мне рассказали, что бой был выигран, Хоть и с большими потерями, но мы одержали победу. Через неделю монсеньор предпринял еще одну атаку, которая тоже увенчалась успехом, но, увы, мои раны не позволили мне даже встать с постели, чтобы поприветствовать монсеньора, не говоря уже о том, чтобы присоединиться к битве, - произнес виконт с оттенком некоего сожаления в голосе. -Я понимаю вас, Рауль, - улыбнулся граф. – Но…так уж устроена жизнь, и не всегда мы вольны получать то, что хотим. -Вы правы, отец, – ответил Рауль. – Ну а через две недели пришло письмо: ваш доктор написал мне, что вы опасно больны, и, чтобы не говорили мне доктора, я решил не медля ехать домой, к вам. Монсеньор сразу же отпустил меня, узнав в чем дело…Ах, граф, я никогда не простил бы себе, если бы…- молодой человек, потупившись, замолчал. -Не надо, сын мой, - мягко ответил Атос, погладив Рауля по голове, - не стоит об этом. Все закончилось, с вами все в порядке, вы вернулись, больше мне не о чем просить господа. -Да, - немного помолчав и не сводя с сына внимательного и пристального взгляда, добавил граф, - я не хотел бы…расстраивать вас, бередить ваши раны, дорогой сын, но…мне не дает покоя…Словом, дитя мое, вы…решили, что будете делать дальше? Рауль посмотрел отцу в глаза, улыбнулся и ответил спокойным ровным голосом: -Жить, граф – просто жить. *** Четыре года спустя Поздняя осень радовала последними погожими деньками, октябрь в этом году выдался на редкость теплым и солнечным. Двор и подъездные аллеи к Бражелону были буквально забиты экипажами, а в замке царило небывалое оживление – слуги сновали туда-сюда, подгоняемые звонкими окриками кухарки Жоржетты и говорящими лучше всяких криков и замечаний взглядами Гримо. К праздничному приему по случаю свадьбы господина виконта де Бражелона с мадмуазель Мэри (вернее, Мари, как называли ее теперь будущий супруг и свекор) Грефтон все было готово, и этот прием должен был стать самым пышным и торжественным, которые когда-либо бывали в Блуа. Церемония венчания должна была начаться через несколько минут, и все приглашенные были уже в сборе. То тут, то там слышались приглушенные голоса: блуазские кумушки шептались, о том, что «какая жалость, что виконт женится на какой-то там англичанке, неужели же у нас, в Блуа не нашлось достойной девушки, которая стала бы ему примерной супругой». Им возражали, впрочем, еще больше понизив голос, что «в Блуа, помнится, господин Рауль нашел себе подругу, да всем известно, чем дело кончилось», а с этой англичаночкой «господин де Бражелон знаком уже давно, и мать у нее, кажется, родом из Франции, да и вообще, какое это, право, имеет значение? Главное, эта девушка обязательно станет примерной и добродетельной супругой». Граф де Ла Фер стоял рядом со своими старыми друзьями и тоже о чем-то вполголоса переговаривался с ними. Вернее, граф и д`Артаньян (к слову, не так давно получивший графский титул) с интересом слушали герцога д`Аламеда и графа де Валероса (Арамис сдержал обещание, и чудом спасшийся тогда на Белль-Илле Портос удостоился милости испанского короля, герцогом он, правда, еще не стал, но это был всего лишь вопрос времени) об их приключениях пятилетней давности и о жизни в Испании. В числе прочего герцог д`Аламеда рассказал друзьям, что раз в год он навещает одного своего знакомого на Сент-Маргерит. Они совершают неизменную прогулку по острову и проводят вечер за приятной богословской беседой. Их общий знакомый здоров и полон сил и смирения. Герцогу удалось добиться того, чтобы освободить его от ношения ужасной маски; он мог бы добиться большего, но молодой затворник острова Сент-Маргерит наотрез отказался и раз навсегда пресек подобные разговоры. Он вполне доволен своей участью. Граф де Валероса, между прочим, заметил, что хоть он и доволен безмерно своею новою жизнью, но очень скучает по Франции и по своим друзьям. Но сейчас они с Арамисом, пожалуй, самые счастливые люди на земле, ибо снова видят дорогих друзей, да еще присутсвуют на свадьбе Рауля – их общего сына, как они называли виконта. Правда, тут же друзья посетовали на то, что встречи их слишком редки. Атос улыбался, а д`Артаньян, довольно усмехаясь и покручивая ус, предложил встретиться снова через год, на крестинах их общего внука. Наконец зазвучал орган, смолкли враз все разговоры, потому что молодые рука об руку вошли в церковь, и церемония началась. Граф видел счастливо улыбающуюся Мари, с любовью смотрящую на виконта, который, в свою очередь, повторяя за священником слова клятвы, не спускал с невесты взора, полного ответной признательности и нежности, и чувствовал, что на глаза наворачиваются слезы радости. Сердце бывшего мушкетера переполняла надежда на то, что теперь счастье не покинет их до конца дней… …Отворилась дверь, и Атос, повернувшись на звук открываемой двери, едва слышно спросил: – Это африканская почта, не так ли? Несколько секунд томительного ожидания заставили сердце графа тревожно сжаться, и он в глубине души, понимая, что это невозможно, но все же, молясь про себя, чтобы сладостное видение, промелькнувшее сейчас пред его взором, спугнувшее на миг все его страхи и опасения, оказалось правдой, и что сейчас, сию минуту, в комнате раздастся голос сына. Но, увы, взгляд старого преданного слуги был красноречивее слов, и его ответ развеял последние светлые иллюзии, на мгновение вселившее в сердце графа надежду на счастье. – Нет, господин граф, – произнес голос, заставивший вздрогнуть Атоса. – Гримо! – прошептал он. И холодный пот хлынул по его впалым щекам. На пороге показался Гримо. Это был уж не прежний Гримо, молодой своим мужеством и своей преданностью, не тот Гримо, который первым прыгнул в баркас, поданный к пристани, чтобы отвезти Рауля на королевский корабль. Это был суровый и бледный старик, в покрытой пылью одежде, с редкими побелевшими волосами. Он дрожал, прислонившись к косяку двери, и едва устоял на ногах, увидев издали, в мерцающем свете лампы, лицо своего господина… На лице Гримо застыла печать скорби, ставшая для него привычной. Теперь он так же разучился улыбаться, как некогда – говорить. Атос тотчас же понял, что именно выражает лицо этого старого преданного слуги; тем же тоном, каким он во сне говорил с Раулем, он спросил: – Гримо, Рауль умер? За спиною Гримо столпились другие слуги; они жадно ловили каждое слово, не сводя глаз с постели больного. Все они слышали этот страшный вопрос, за которым последовало тягостное молчание. – Да! – ответил старик, выдавливая из себя этот единственный слог и сопровождая его глухим вздохом…** **А. Дюма «Виконт де Бражелон»
LS: Señorita Этта... Ну, того... в общем... *смахивает скупую мужскую слезу и ...
M-lle Dantes: Печально. Но правда должна занять своё место.
Джоанна: Señorita Ну... как повелось при чтении твоих фанфиков, я в очередном состоянии потери речи.
Amiga: Señorita Эх... :((( "Запрещенный" прием - самый жестокий, но и самый верный - показать то, что могло бы быть - но уже никогда не сбудется :( В этом и есть главный ужас смерти, наверное :(((
Signorina: Señorita Пронзительно, печально, трагично... Спасибо!
Samsaranna: Señorita Прекрасный вариант был - Мари Грефтон. Но увы. Фанфик бесподобный, комок в горле. Спасибо огромное!
Konstancia: Замечательный фанфик. Как мне жаль Атоса... Меня всегда удивляло и возмущало, что израненного Рауля оставили в палатке одного!
Señorita: Konstancia +100! Вот - в точку! Конечно, война, все понятно, к каждому раненому сиделку не приставишь, но...каГбе в данном-то случае, когда ТАК тяжело ранен человек, когда Бофор подчеркивал, что именно этим солдатом он так дорожит, что аж по тыще пистолей каждому доктору посулил! Неужели некого было оставить присмотреть. А то ну...просто из рядя вон: человек ПРИ СМЕРТИ, а все слиняли, - "ему надо отдохнуть"! Авторский косяк.
Samsaranna: Señorita А ведь спокойно его могли выходить, даже при таком количестве ранений.
Констанс1: Señorita , мне казалось, что я почла все Ваши фики. И, вдруг, наткнулась на этот. Написано, здорово, что и говорить. А , главное, психологически верно. Даже за мнгновение до того как Гримо принес страшное известие, Атос все понимая, надеется на чудо. Что сейчас откроется дверь и вернется любимый сын. Во истину, надежда умирает последней.
Стелла: Констанс1 , это было так давно... Тогда еще автор симпатизировала Атосу.))))
Señorita: Констанс1 пишет: Даже за мнгновение до того как Гримо принес страшное известие, Атос все понимая, надеется на чудо. Что сейчас откроется дверь и вернется любимый сын. Во истину, надежда умирает последней. Констанс, спасибо, что откопали такую древность:) Да это было давненько: и трава зеленее была, и вообще)) Но все же имхо работа не из самых удачных, как я сейчас вижу, хотя бы потому что тут торчит оочень большой копипаст оригинала - слишком большой кусок на общий объем самого драббла, и выдает с головой лень автора;) хотя можно наверное было это иначе обыграть. Кстати, аушку, где Рауль таки вернулся, а Атос все равно помер, я считаю более удачной;) и достоверной.
Констанс1: Señorita , а мне понравилось, что в своем давнишнем фике Вы ни в чем не отступили от канона, но очень пронзительно показали тот момент надежды на несбыточное, который часто настигает человека буквально за мнгновение до свершения непоправимого. Это извечное стремление к счастью и надежда на лучшее, несмотря ни на что.
полная версия страницы