Честь - что она значила для дворянина?

Форум » История » Честь - что она значила для дворянина? » Ответить

Честь - что она значила для дворянина?

Евгения: Несколькими столетиями ранее в это понятие вкладывалось несколько иное значение, чем теперь. Насколько иное?.. В работах историков можно найти информацию, помогающую приблизиться к пониманию этого вопроса.

Ответов - 13

Евгения: Ю.П.Малинин "Франция в эпоху позднего средневековья". Из главы "Этическое сознание и его эволюция в XIV-XV вв." ... Как бы там ни было, и куртуазность, и любовь, как и куртуазная любовь, в моральном плане играли преимущественно вспомогательную роль при фундаментальных рыцарских достоинствах и этических понятиях, какими были честь, слава, верность. Условно их можно отнести к феодальным по происхождению. Зачатки их, правда, можно без труда обнаружить в нравах древних германцев, но полнокровными они стали в феодальную эпоху, в условиях развития вассально-сеньориальных отношений и феодального права. Кардинальным в этом этическом кодексе было понятие чести. Своим происхождением оно обязано было чрезвычайно развитому чувству сословного, а также личного, опосредованного принадлежностью к высшему сословию, достоинства. В свою очередь, последнее питалось не столько сознанием власти и силы, сколько сознанием своего права. Именно западноевропейское феодальное право с характерной для него взаимообразностью прав и обязанностей сеньора и вассала, исключавшей безоговорочное повиновение последних, обеспечивало тот сравнительно высокий уровень правосознания, благодаря которому только и могло развиться чувство достоинства, доходящее до гордыни. Это не значит, однако, что между правосознанием, достоинством и честью была прямая причинно-следственная связь. В конце концов и то, и другое вытекало из определенной ментальности. Но правосознание и собственно право оформились раньше и потому послужили важным побудительным стимулом к подъему этического самосознания рыцарской знати. Необходимо заметить, что чувство достоинства и гордости не находило отчетливого понятийного выражения в рыцарской этике, хотя несомненно, что оно имплицитно было присуще таким рано оформившимся понятиям, как доблесть, храбрость или щедрость. Понятие чести, более всего отвечавшее гордости и достоинству, формировалось медленно. Оно ясно зазвучало, выделяясь из прочих добродетелей, начиная с XIV в. До этого времени доминирующим элементом в кругу рыцарских представлений была слава, увенчивающая жизнь рыцаря. С XIV в. происходит постепенная переориентация рыцарской этики от завоевания славы к поддержанию чести. Слава и честь отнюдь не противостояли друг другу. Напротив, они легко и естественно соединялись, составляя зачастую неразлучную пару понятий, и даже совмещались. Во французском языке XIV—XV вв. понятие славы обычно выражалось словом «честь» в значении почета (honneur), и гораздо реже употреблялось слово «gloire». Но в то же время честь выступала и в качестве сугубо нравственного понятия, как добродетель, внутреннее качество. Честь в значении почета, известности, славы обреталась или завоевывалась. Честь же как личное внутреннее достоинство охранялась и поддерживалась. И дело в том, что в XIV-XV вв. центр тяжести в амбивалентном понятии чести стал смещаться в сторону его нравственного значения, и честь все более рассматривалась как наиболее ценное достояние рыцарей и вообще благородных людей. Ален Шартье, перебирая добродетели благородных людей, в первую очередь говорит о верности, но лишь потому, что, по его мнению, она наиболее древняя и послужила причиной выделения знати. Затем он сразу переходит к чести, которая «является сокровищем Благородства, ее казной и личным богатством, коего должно алкать благородное сердце; ибо кто теряет Честь, тот сразу же оказывается низверженным и лишенным доброго имени и хвалы и покрытым презрением. Когда нет Чести, исчезает Знатность, и благородное сердце страдает и плачет от Стыда, Грубости и Низменных чувств, ибо Честь пресекает бесчинства и оскорбления, прокладывает путь к Доблести, побуждает добрых людей к тому, чтобы возвыситься, и наделяет их чувством меры и радостью, куртуазной речью и верностью данному слову». Завершает он это рассуждение обращением к благородным людям: «Более всего помните о том, что Честь — это благо, превосходящее все остальные». Для Шартье честь - корень всех нравственных достоинств. Он не выделяет славу (bon renom) в особое достояние, но отмечает, что к ней более всего побуждает военная доблесть: «Слава - это сокровище Доблести, ее достояние, и Доблесть жаждет ее более всего». Тем не менее на доблесть он возлагает не столько заботу о славе, сколько заботу о поддержании чести, и поэтому в стихе, посвященном доблести, в качестве рефрена идут слова: «Лучше честная смерть, чем жизнь во стыде». Жеффруа Парижский, предполагаемый автор стихотворной хроники, посвященной французскому походу во Фландрию в начале XIV в., влагает в уста, рыцарей ту же мысль: «Лучше с честью умереть, чем жить в бесчестье». Надо полагать, что она стала в XIV в. своего рода максимой, свидетельствующей об укоренении нравственного понятия чести и все большей озабоченности о ее сохранении. Слава при этом оказывалась в тени чести. Она была желательна, поскольку свидетельствовала о высоких достоинствах человека, память о которых способна пережить его самого. Мишо Тайеван, поэт первой половины XV в., определяя свойства благородства, пишет, в отличие от А.Шартье, и о славе (bon renom), правда, в последнюю очередь, что «она служит и при жизни и после смерти всем, кто ее заслужил, удерживая память о всех благих делах... и если тело умерло и жизнь ушла, о человеке благородном и высокого происхождения все же добрая молва не оскудевает». Однако слава ставится в зависимость от чести, и не столь важной может представляться слава, обретенная в военных победах, сколь поддержание чести. В сознании высшего сословия нравственное понятие чести прокладывало себе путь в условиях весьма устойчиво сохранявшегося представления о чести как почете и славе. И дело не столько в том, что само это понятие было изначально амбивалентно и бессознательно употреблялось в том или ином значении. Важнее то, что одни писатели проявляли явную приверженность к первому значению, как Ален Шартье, и для обозначения славы подбирали иное слово, другие же, как Жан Фруассар, отдавали дань второму. Для последних честь, как правило, — результат какого-либо, чаще всего военного, действия, завершившегося успехом. Это свидетельствует о наличии в общественном сознании по крайней мере двух тенденций толкования чести. Одна была прагматической, вторая же — этической, которая в XV в. нашла свое убедительное выражение, например, в статутах рыцарского ордена Св. Михаила, основанного Людовиком XI в 1469 г. Хотя в преамбуле к статутам дан весьма нетрадиционный перечень рыцарских достоинств (здравый смысл, храбрость, благоразумие и др.) и честь среди них не упомянута, целый ряд статутов посвящен именно тому, чтобы оградить честь рыцарей ордена «от хулы и позора». В них рассматриваются конкретные обстоятельства, при которых возникает угроза чести рыцарей из-за их принадлежности к королевскому ордену, и разрешается им поступать так, чтобы выйти из той или иной ситуации с честью. Например, в случае войны короля с их «естественными сеньорами» они могут защищать своих сеньоров против короля. Более того, в статутах записано от имени короля: «Все рыцари и наши братья по ордену обязаны по доброму долгу верности... выполнять наши просьбы, повеления и разумные желания; и по доброй воле и сердечной любви являться к нам на службу для приведения в исполнение наших добрых и честных желаний без ущерба для своей чести и совести». В случае же если рыцарем овладели сомнения насчет совместимости повеления короля с его честью и совестью, он должен был сообщить об этом прево ордена, дабы тот урегулировал вопрос с королем. Людовика XI, основателя ордена, менее всего можно заподозрить в приверженности к рыцарской чести. И если статуты тщательно оберегают ее неприкосновенность, то, несомненно, лишь потому, что она была уж слишком большой ценностью для французской знати, и король, стремившийся привлечь знать в свой орден, хорошо это знал. Соединившись с совестью, честь стала полноценным этическим понятием, средоточием той этической системы, которая получила название Кодекс чести. Не вызывает сомнения, что в XIV-XV вв. рыцарская этика все более становилась дворянской, и выкристаллизовывавшееся понятие чести становилось оплотом сословной гордости. Честь представлялась тем более ценимым достоянием, и достоянием родовым, чем острее дворянство ощущало себя лишенным прочих прежних благ и привилегий. Серьезные финансовые трудности, необходимость потесниться на военном поприще, которое для многих превращалось в постоянную и подначальную службу, главный источник доходов, и, наконец, все более настойчивое наступление на их права со стороны королевской власти - все это, помимо стремления оказать противодействие и оградить свои интересы, побуждало искать и твердую внутреннюю, духовную точку опоры, чтобы независимо от внешних обстоятельств сознавать незыблемость своего социального достоинства. Таковой и стала честь. Хотя феодальное право во многом предопределило появление рыцарской этики и служило ей важнейшим подспорьем, оно, конечно, не было ей тождественным. Этика представляла собой особый пласт самосознания, но по крайней мере одной своей категорией она непосредственно смыкалась с правосознанием. Это — верность. Поэтому вполне естественно, что именно в этом понятии наиболее зримо отражались перемены, происходящие в сфере права и правосознания, влекшие за собой и этические переоценки. В эпоху так называемого классического феодализма верность была наиболее весомым феодально-рыцарским достоинством. Не было более страшного преступления, чем измена, неверность сеньору, причем преступления и с точки зрения права, и с точки зрения феодальной морали. Верность основывалась на договоре между вассалом и сеньором, предполагала обоюдность прав и обязательств и скреплялась клятвой. Это была верность не только вассала сеньору, но и сеньора вассалу. Поэтому в случае нарушения своих обязательств вассалом или сеньором договор считался расторгнутым. При этом король не составлял исключения, и его власть покоилась на таких же договорных основаниях. Но с XIII в. начинается натиск монархии на права феодалов, и по мере расширения королевского домена его стали ощущать все более широкие слои этого класса. В этике на все эти перемены в первую очередь откликнулись «верность», и с XIV в. литература начинает настойчиво проводить идею верности королю, верности, не обусловленной какими- либо обязательствами с его стороны. Так, в трактате времен Филиппа IV «Наставление государям» говорится, что «рыцарь обязан королю повиновением, почтением, верностью и смиренной службой». Характерно, что в связи с этим утверждением автор подчеркивает, что рыцари должны являться на войну, только когда их созовет король себе на помощь, ибо ликвидация права частных войн, которое становилось прерогативой короля, наиболее явно ставила рыцаря в зависимость от короля. Примечательно и то, что автор трактата говорит не просто о верности, а о полном повиновении королю. Позднее требование верности королю стало общим местом разнообразий литературы. А. Шартье в «Бревиарии знатных», посвящая верности особый стишок, в качестве рефрена берет слова, обращенные знати, — «служить своему королю и защищать его подданных». Жан де Бюэй также говорит, что «добрый рыцарь должен присягнуть и поклясться, что будет добросовестно и верно служить своему государю». Переключавшаяся единственно на короля феодально-рыцарская верность выхолащивалась, лишаясь своего былого правового содержания, и имела тенденцию к превращению в безусловную покорность и повиновение, в то время как ее носители превращались из вассалов в подданных. В таком смысле верность требовалась не только от рыцаря, дворянина, но и от любого подданного, и таким образом это этическое понятие переставало быть узкосословным. Однако, как ни сокращены были права дворянства, они все же сохранялись. Монархия, даже в зените своего могущества в XVII в., не искоренила частного права. Сознание «своего права» и перед лицом короля, а тем более перед низшими сословиями было, безусловно, всегда живо, но с верностью оно уже имело мало общего. Ален Шартье это сознание своего права возвел в ранг благородной добродетели — праводушия (droiture), избрав для рефрена соответствующего стиха слова «каждому свое законное право». В нравственном сознании дворянства оставалась только честь, способная побуждать к защите своего права. В отличие от верности честь не имела правовой, договорной основы, и поэтому была своего рода индикатором состояния правосознания. Посягательство на право человека, осознаваемое им как таковое, одновременно затрагивало и честь. И в упоминавшихся выше статутах св. Михаила король не может требовать от рыцарей чего-либо, что ущемляет их честь и совесть. При этом главное внимание в статутах уделяется таким ущемлениям чести, которые проистекают или из нарушения рыцарем своих обязательств по отношению к «естественному» сеньору, или из нарушения королем прав самих рыцарей. Как было уже сказано, в случае войны короля с их сеньорами рыцари могли служить под знаменем сеньоров против короля, ибо несоблюдение своих обязательств бесчестно. А если король ущемлял права рыцаря, тот имел возможность «с честью» выйти из ордена, и ущемление прав рассматривается именно как нанесение урона чести. Рыцарь, согласно статутам, мог даже требовать суда и наказания короля перед членами ордена. Дворянская честь, призванная ограждать права ее носителей, в то же время была и своеобразной уздой для королевского самовластья, которую не следует недооценивать, тем более, что и короли были «невольниками чести». Именно в союзе с правом, а не только совестью, честь стала символом французского, да и вообще западного дворянства. Французский историк Ф. Контамин удачно и справедливо назвал средневековое дворянство «ферментом свободы», свободы, добавим, неотъемлемой от права и чувства собственного достоинства. И если дух свободы при становлении и развитии цивилизованных социально-политических отношений выливался в право, то чувство собственного достоинства и гордости — в этику. Феодально-рыцарская этика, возникнув, дала идеал военной доблести и верности. Позднее, связав свою судьбу с Куртуазностью, она положила начало новому типу ментальности и поведения, усмиряя дух насилия и внедряя нормы цивильного, цивилизованного человеческого общения, влияние которых постепенно распространялось на все общество по мере того, как отдельные его слои проникались чувством собственного достоинства. Ибо это чувство предполагает непременное уважение чужого достоинства. В XIV-XV вв. рыцарская этика начала перегруппировывать свои ценности, выделяя в качестве кардинальной идею чести. Честь постепенно становилась оплотом социального и личного достоинства и своего рода нравственным гарантом неприкосновенности прав дворянина в том объеме, в каком они сохранились в ту эпоху. Эволюция этики была обусловлена давлением социально-политических обстоятельств и осознанием дворянства угрозы своему особому положению в обществе и государстве. Но в то же время рыцарские этические нормы испытывали натиск со стороны набиравших силу в общественной мысли натуралистических и рационалистических идей, вносивших смущение в нравственное сознание вообще, как христианское, так и рыцарское.

Рошешуар: Вопрос, конечно, интересный, учитывая что даже в современном нам мире, соседствуют концепции со взаимоисключающими понятиями о чести. Евгения пишет: В работах историков можно найти информацию, помогающую приблизиться к пониманию этого вопроса. Ох, историки, они такие... историки)))) но, без них, действительно, никуда))) Вспомнились по этому поводу рассуждения Фальстафа о чести в "Генрихе IV" и "Виндзорских насмешницах" А что если честь меня обескрылит, когда я пойду в бой? Что тогда? Может честь приставить мне ногу? Нет. Или руку? Нет. Или унять боль от раны? Нет. Значит, честь - плохой хирург? Безусловно. Что же такое честь? Слово. Что же заключено в этом слове? Воздух. Хорош барыш! Кто обладает честью? Тот, кто умер в среду. А он чувствует ее? Нет. Слышит ее? Нет. Значит, честь неощутима? Для мертвого - неощутима. Но, быть может, она будет жить среди живых? Нет. Почему? Злословие не допустит этого. Вот почему честь мне не нужна. Она не более как щит с гербом, который несут за гробом. Вот и весь сказ. Разве ты не знаешь, что даже я иной раз поступаюсь своей честью? Да, я, я сам иногда, забыв страх божий, прячу свою честь в карман по необходимости: передергиваю карту, изворачиваюсь, плутую, а ты, проходимец, хочешь прикрыть свои лохмотья, свои разбойничьи повадки, свои кабацкие речи и площадные ругательства плащом чести! Скажите пожалуйста, он не пожелал отнести мое письмо! Это унизило бы его достоинство! Это очень показательные рассуждения, причем не только для знатного дворянина XIV-XVII веков, ведь теория и практика всегда расходились при столкновении человеческих интересов. Вассальная верность сеньору - краеугольный камень рыцарской чести, который рыцарству пропагандировали со страниц всевозможных статутов, трактатов и литературных произведений, все Средние века, внушали, вдалбливали, карали за неповиновение. Но вся история Средних веков - это сплошная череда войн и локальных конфликтов, связанных с неповиновением вассалов своему сеньору и нарушением прочих условных требований, которые сеньоры напридумывали. Слово дворянина... Да любой дворянин - хозяин своего слова: хочу - дал, хочу - взял обратно. Я тут, недавно, после многолетних поисков, добыла-таки собрание сочинений Брантома в электронном виде, теперь смотрю на него с умилением, не зная с какой стороны подступиться. Вот уж кто образчик той путаницы в дворянских мозгах, которая царила на рубеже XVI-XVII веков, сам себе противоречит на каждой десятой странице, рассуждая о чести. Когда человека считать честным, а когда - бесчестным, а когда - обесчещенным? У Брантома спокойно соседствуют взаимоисключающие примеры. Странно, что историки вообще считают серьезным источником это собрание анекдотов, и ухитряются написать с его помощью целые научные труды, в частности, по дуэльному праву.

Стелла: И, тем не менее, Рошешуар , эта статья дает представление о том, насколько Атос был " пережитком" этих самых представлений. Естественно, что и он и виконт были не от мира того. Хотя, столь неукоснительное соблюдение законов рыцарственности в Орлеанне ценилось. Во всяком случае, на похороны явилось все окрестное дворянство.

Armande: добыла-таки собрание сочинений Брантома в электронном виде Рошешуар, неужели на русском? У меня только на французском есть. И печатное издание "Галантных дам. " Брантом, конечно, не историк, но он передает очень ценное - дух эпохи, причем не скрываясь и не рисуясь, не стараясь казаться умнее и праведнее других. Конечно, порой шокирует с точки зрения нравов. Что же касается чести, то в понятии Позднего Ренессанса и далее, мне кажется, она все более становится внешним понятием - ведь жизнь людей становится доступнее посторонним. Двор - нешуточное скопление народа. Отсюда происходит желание всеми силами сохранить лицо, не подвергнуться публичному осмеянию, что и подменяет в некотором роде старое понятие о чести. У сидящего в своем родовом гнезде феодала такой проблемы быть не могло. Такие представления приводят к зашкаливающим количествам дуэлей по поводам и без. Но еще в принявшую сумасшедший масштаб к концу 16 в. борьбу за собственную честь (в своеобразном ее понимании) свою лепту внесло развитие вооружения. Феодалы не таскались постоянно с тяжелыми двуручными мечами, поединки надо было организовать, для них нужно было место, была другая техника боя. С развитием огнестрельного оружия необходимость в тяжелой экипировке отпала, пистолета, кинжала и легкой шпаги вполне хватало. И по любому поводу, практически не сходя с места, можно было сцепиться, не устраивая сложных спектаклей с королями, вызовами и т.д., защищая при этом честь, испачканный костюм или просто срывая на ком-то свое дурное настроение. Ришелье это безобразие жестко пресек, а Людовик 14 вообще, как мне кажется, свел понятие чести к службе себе, любимому. По крайней мере у основной массы тех людей, у которых эта пресловутая честь должна была, по идее, быть.

Рошешуар: Armande пишет: Рошешуар, неужели на русском? Если бы)))) На французском. Дамы у меня тоже были. Я все капитанов догнать не могла, а тут нашла на Gallica

Armande: А у меня отсюда С Gallica по-прежнему проблемы. Но гуглевские книги мне удобнее в принципе.

Рошешуар: У меня с Gallica пока все нормально. Печально, что у Вас проблемы. Там, кстати, текст по изданию XIX века. http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k206348c/f3.item Если кому надо, кину ссылочки на остальное, там 11 томов (но сами сочинения 10 томов) Как-то ссылка коряво отображается, некликабельно

Armande: По моей ссылке, если нажать на странице "об этой книге" тоже доступен весь десятитомник, но он 1779 года издания, а полиграфия 19 в. конечно же удобнее будет.

Констанс1: Mais l’honneur ? Qu’est-ce que l’honneur ? Une théorie que chacun comprend à sa façon. Mon père me disait : « L’honneur, c’est le respect de ce que l’on doit aux autres, et surtout de ce qu’on se doit à soi-même. » Mais de Guiche, mais Manicamp, mais de Saint-Aignan surtout me diraient : « L’honneur consiste à servir les passions et les plaisirs de son roi. » Cet honneur-là est facile et productif. Avec cet honneur-là, je puis garder mon poste à la Cour, devenir gentilhomme de la Chambre, avoir un beau et bon régiment à moi. Avec cet honneur-là, je puis être duc et pair. Но честь? Что такое честь? Теория, которую каждый трактует по своему. Мой отец говорил:«»Честь, это уважение которое мы должны оказывать остальным, но,особенно, уважение к себе самому.«» Но де Гиш, но Маникан, но де Сент-Эньян, особенно, сказали бы мне:«»Честь состоит в том, чтобы служить страстям и удовольствиям своего короля«». Такого рода честь легка и приносит девиденды. С такого вида честью,я могу сохранить мою должность при Дворе,стать камергером, иметь прекрасный полк для меня. С такого рода честью я могу быть герцогом и пэром.( Дюма.«» Виконт де Бражелон«», глава «» Горе несчастному«» по французски«» Heu ! miser !«»( О! несчастье!) Собственно автор, довольно ясно обрисовал, что Атос и Рауль считали честью и, что почитали за честь придворные.Разница, как говорится, налицо.Причем , обратите внимание, представление отца и сына о чести, достаточно далеки от феодальных и от сервильных, они гораздо ближе к пониманию чести самим Дюма, и к современному идеальному пониманию чести тоже.

Armande: они гораздо ближе к пониманию чести самим Дюма, и к современному идеальному пониманию чести тоже. Констанс1, а что это такое? Как, рассуждая об абстрактных морально-этических материях, не съехать ни к идеализму, ни к нигилизму? Я не уверена, что смогу разложить все по полочкам в этом вопросе, хотя на интуитивном уровне, для себя, я смогу сказать бесчестен человек или его действия. Здесь все очень сложно и часто субъективно. А тем более при разговоре о давно ушедших эпохах и людях, которых мы, даже при самом большом желании, не сможем понять до конца.

Рошешуар: Констанс1 пишет: они гораздо ближе к пониманию чести самим Дюма, и к современному идеальному пониманию чести тоже. Полностью согласна! Тоже все хотела сказать нечто подобное и не получалось сформулировать. Ведь Дюма вкладывает свое понимание чести не только в слова Рауля или Атоса. В гугенотской трилогии он также "усовершенствует" понятия о чести своих персонажей. Реальному Келюсу в голову бы не пришло задумываться, о "нечестности" применения против Бюсси силы лакеев, а книжный восклицает: Я ненавижу Бюсси, но я счел бы себя опозоренным, если бы позволил палке лакея прикоснуться к нему. Бюсси дворянин с головы до ног Правда, при этом его не волнует, что они нападают вчетвером на одного. И реальные герцог де Гиз и граф де Монсоро вообще ни разу не задумывались нанимая каких-то проходимцев для убийства, что Сен-Мегрена, что Бюсси. Какая разница, кем он там был убит.

Рошешуар: Реферат из "Отечественных записок", посвященный книге Винфрида Шпайткампа "Пощечина, дуэль и убийство во имя чести. История понятия чести." http://www.strana-oz.ru/2014/6/poshchechina-duel-i-ubiystvo-vo-imya-chesti-istoriya-ponyatiya-chesti

Стелла: Статья очень интересная и очень полезная.

полная версия страницы