Форум » Литература » Наши любимые поэты (продолжение) » Ответить
Наши любимые поэты (продолжение)
Freelancer: Давайте в данной теме делиться своими предпочтениям в жанре поэзии. Предлагаю не ограничиваться сухим упоминанием ФИО любимого поэта, а добавить свое любимое стихотворение или хотя бы две "самых любимых" строфы из его произведений... На тот случай, если любимых поэтов несколько, напоминаю: в одном сообщении должно быть не более 1 поэта.
Ответов - 86, стр:
1 2 3 All
Лиза 1: Баллада о друге Когда я слышу о дружбе твердой, О сердце мужественном и скромном, Я представляю не профиль гордый, Не парус бедствия в вихре шторма,- Я просто вижу одно окошко В узорах пыли или мороза И рыжеватого щуплого Лешку - Парнишку-наладчика с "Красной Розы"... Дом два по Зубовскому проезду Стоял без лепок и пышных фасадов, И ради того, что студент Асадов В нем жил, управдом не белил подъездов. Ну что же - студент небольшая сошка, Тут бог жилищный не ошибался. Но вот для тщедушного рыжего Лешки Я бы, наверное, постарался! Под самой крышей, над всеми нами Жил летчик с нелегкой судьбой своей, С парализованными ногами, Влюбленный в небо и голубей. Они ему были дороже хлеба, Всего вероятнее, потому, Что были связными меж ним и небом И синь высоты приносили ему. А в доме напротив, окошко в окошко, Меж теткой и кучей рыбацких снастей Жил его друг - конопатый Лешка, Красневший при девушках до ушей. А те, на "Розе", народ языкатый. Окружат в столовке его порой: - Алешка, ты что же еще неженатый? - Тот вспыхнет сразу алей заката И брякнет: - Боюсь еще... молодой... Шутки как шутки, и парень как парень, Пройди - и не вспомнится никогда. И все-таки как я ему благодарен За что-то светлое навсегда! Каждое утро перед работой Он к другу бежал на его этаж, Входил и шутя козырял пилоту: - Лифт подан. Пожалте дышать на пляж!.. А лифта-то в доме как раз и не было. Вот в этом и пряталась вся беда. Лишь "бодрая юность" по лестницам бегала, Легко, "как по нотам", туда-сюда... А летчику просто была б хана: Попробуй в скверик попасть к воротам! Но лифт объявился. Не бойтесь. Вот он! Плечи Алешкины и спина! И бросьте дурацкие благодарности И вздохи с неловкостью пополам! Дружба не терпит сентиментальности, А вы вот, спеша на работу, по крайности, Лучше б не топали по цветам! Итак, "лифт" подан! И вот, шагая Медленно в утренней тишине, Держась за перила, ступеньки считает: Одна - вторая, одна - вторая, Лешка с товарищем на спине... Сто двадцать ступеней. Пять этажей. Это любому из нас понятно. Подобным маршрутом не раз, вероятно, Вы шли и с гостями и без гостей. Когда же с кладью любого сорта Не больше пуда и то лишь раз Случится подняться нам в дом подчас - Мы чуть ли не мир посылаем к черту. А тут - человек, а тут - ежедневно, И в зной, и в холод: "Пошли, держись!" Сто двадцать трудных, как бой, ступеней! Сто двадцать - вверх и сто двадцать - вниз! Вынесет друга, усадит в сквере, Шутливо укутает потеплей, Из клетки вытащит голубей: - Ну все! Если что, присылай "курьера"! "Курьер" - это кто-нибудь из ребят. Чуть что, на фабрике объявляется: - Алеша, Мохнач прилетел назад! - Алеша, скорей! Гроза начинается! А тот все знает и сам. Чутьем. - Спасибо, курносый, ты просто гений!- И туча не брызнет еще дождем, А он во дворе: - Не замерз? Идем!- И снова: ступени, ступени, ступени... Пот градом... Перила скользят, как ужи... На третьем чуть-чуть постоять, отдыхая. - Алешка, брось ты! - Сиди, не тужи!.. - И снова ступени, как рубежи: Одна - вторая, одна - вторая... И так не день и не месяц только, Так годы и годы: не три, не пять, Трудно даже и сосчитать - При мне только десять. А после сколько?! Дружба, как видно, границ не знает, Все так же упрямо стучат каблуки. Ступеньки, ступеньки, шаги, шаги... Одна - вторая, одна - вторая... Ах, если вдруг сказочная рука Сложила бы все их разом, То лестница эта наверняка Вершиной ушла бы за облака, Почти не видная глазом. И там, в космической вышине (Представьте хоть на немножко), С трассами спутников наравне Стоял бы с товарищем на спине Хороший парень Алешка! Пускай не дарили ему цветов И пусть не писали о нем в газете, Да он и не ждет благодарных слов, Он просто на помощь прийти готов, Если плохо тебе на свете. И если я слышу о дружбе твердой, О сердце мужественном и скромном, Я представляю не профиль гордый, Не парус бедствия в вихре шторма,- Я просто вижу одно окошко В узорах пыли или мороза И рыжеватого, щуплого Лешку, Простого наладчика с "Красной Розы".."
Лиза 1: ИМЕНА Сторонники мира, я этой рукой Пишу под воззванием имя. Только не я, а кто-то другой Пальцами водит моими. Перо я на время ему одолжил, Проставил подпись и день. А тот, кто рукою моей водил, Давно превратился в тень. Тень ребенка минувших лет Из города Хиросима, Тень, что на камне оставила след, Вовеки неизгладимый. Тень перепуганного паренька, Тень огня и дыма, Птички тень и тень цветка В городе Хиросима. Имя сегодня я отдал тем, Кто потерял свое имя. Тот, кто давно неподвижен и нем, Говорит устами моими. Я предоставил руку свою Детям родной земли, Школьникам Горля, что в нашем краю Раннюю смерть нашли. Они выводили, не зная забот, Буквы как можно ровнее, Не ожидая, что скоро пройдет Через их парту траншея. Вижу троих, что сидят впереди В передничках серого цвета, Вышиты их имена на груди: "Альдо, Лена, Карлетто". Подпись моя под воззваньем черна, Но на пере не чернила - Кровью написанные имена Подпись моя заменила. Ставлю я подпись свою за ребят Всех, что живут на свете, Чьи голоса так задорно звенят Всюду, на всей планете. В подписи этой услышишь ты зов Всех матерей из окошек В час, когда матери кличут с дворов Спать расшалившихся крошек. Как ты бессчетных ребят ни зови, Имя у всех одинаково, Имя надежды, имя любви Дорого в мире для всякого. Подпись моя - за того, кого мать Носит под сердцем своим. Помните: мало жизнь ему дать, Счастье ему дадим! Джанни Родари
Лиза 1: Тэффи МОНАХИНЯ Вчера сожгли мою сестру, Безумную Мари. Ушли монахини к костру Молиться до зари... Я двери наглухо запру. Кто может - отвори! Еще гудят колокола, Но в келье тишина... Пусть там горячая зола, Там, где была она!.. Я свечи черные зажгла, Я жду! Я так должна! Вот кто-то тихо стукнул в дверь, Скользнул через порог... Вот черный, мягкий, гибкий зверь К ногам моим прилег... - Скажи, ты мне принес теперь Горячий уголек? Не замолю я черный грех - Он страшен и велик! Но я смеюсь и слышу смех И вижу странный лик... Что вечность ангельских утех Для тех, кто знал твой миг! Звенят, грозят колокола, Гудит глухая медь... О, если б, если б я могла, Сгорая, умереть! Огнистым вихрем взвейся, мгла! Гореть хочу! Гореть!
Лиза 1: Цветаева * * * Ты, меня любивший фальшью Истины - и правдой лжи, Ты, меня любивший - дальше Некуда! - За рубежи! Ты, меня любивший дольше Времени. - Десницы взмах! - Ты меня не любишь больше: Истина в пяти словах. * * * Горечь! Горечь! Вечный привкус На губах твоих, о страсть! Горечь! Горечь! Вечный искус — Окончательнее пасть. Я от горечи — целую Всех, кто молод и хорош. Ты от горечи — другую Ночью за руку ведешь. С хлебом ем, с водой глотаю Горечь-горе, горечь-грусть. Есть одна трава такая На лугах твоих, о Русь.
Nika: Я тут на днях в залежах дисков, которые слушаем в машине, обнаружила целых два альбома Ивасей. Мне кажется, это могло бы стать гимном многих из нас: Я знаю, что к стулу еще не прирос, И жизнью не загнан в занюханный угол, И бросить дела -- для меня не вопрос, Вот только немножко со временем туго. Я буду сдувать с одуванчиков дым И ворот штормовки пропитывать потом, И собственным телом, до боли родным, Кормить комаров по таежным болотам. Ходить за грибами с разинутым ртом, Ходить на медведя с двумями стволами, И все это будет, но только потом, Когда я чуть-чуть расквитаюсь с делами. Я буду под дождиком песни орать И жечь костерок, чтобы дым коромыслом, И водку бессмысленно больше не жрать, А жрать ее только с особенным смыслом. Вдыхать через нос, выдыхать через рот, С природой роднясь генетическим кодом. Из всех предлагаемых прав и свобод Себе выбирая лесную свободу. И чувствовать там, от тебя вдалеке, Огромную разницу между полами И пыл остужать в безымянной реке. Вот только сперва б расквитаться с делами. Как жаль, что моя голубая мечта Железной трубой начала накрываться, И привкус не тот, и осанка не та, И все тяжелее от дел оторваться. Но точно я знаю, что время придет, Когда перестану толочь в ступе воду, Когда я почувствую: полный вперед, Когда, наконец, обрету я свободу. Чтоб нервно уже никуда не бежать И больше не жить в этом жутком бедламе, А в тапочках белых спокойно лежать, Сполна расквитавшись со всеми делами.
Nika: Вот еще из серии бардов, Юрий Визбор. Ну разве он не умница? "Ну вот одна песня, которую я хочу спеть. Это довольно рисковатая песня в общем и целом, даже несколько циничная, написана сразу после инфаркта, когда многие проблемы жизни и мира представляются, так сказать, более резко." Блажен, кто поражен летящей пулей, Которую враги в него пульнули И прилегли на травке у реки Смотреть, как жизнь из жертвы вытекает. О, это смерть не самая плохая, Но по сравненью с жизнью - пустяки! Блажен, кому поможет в этом деле Полузнакомка юная в постели Из племени джинсового бродяг. Вот тут-то случай обнажит причины, Достойнейшая доля для мужчины, Уйти на дно, не опуская флаг. Блажен, кого минует кров больницы, Где думой не позволят насладиться Натужные усилия врачей И родственников дальних очертанья Лишаются уже очарованья Из-за переполнения очей. О, как разнообразны переходы Под новые сомнительные своды. Как легок спуск в печальное метро, Где множество теней мы обнаружим, Сраженных поразительным оружьем, Которому название - перо. Железное, гусиное, стальное За тридцать шесть копеек покупное. Оно страшнее пули на лету. Его во тьму души своей макают, Высокий лоб кому-то протыкают И дальше пишут красным по листу. Но мукою бездействия томимы, Кусают перья наши анонимы, Вчера пажи - теперь клеветники, Факультативно кончившие школу Учителя Игнатия Лайолы, Любимые его ученики. Блажен, кто сохранил веселье лада, Кому в укор противников награда, И чистой дружбой пролитая кровь, Кто верит в свет надежд неизгладимых, Что нас любовь минует нелюбимых, Равно, как и любимых нелюбовь. Равно, как и любимых нелюбовь. Равно, как и любимых нелюбовь. 15 февраля 1983
Калантэ: Сдается мне, что автора называть не нужно? Любимого много. Эта - одна из самых... Средь оплывших свечей и вечерних молитв, Средь военных трофеев и мирных костров Жили книжные дети, не знавшие битв, Изнывая от мелких своих катастроф. Детям вечно досаден их возраст и быт - И дрались мы до ссадин, до смертных обид... Hо одежды латали нам матери в срок - Мы же книги глотали, пьянея от строк. Липли волосы нам на вспотевшие лбы, И сосало под ложечкой сладко от фраз. И кружил наши головы запах борьбы, Со страниц пожелтевших слетая на нас. И пытались постичь мы, не знавшие войн, За воинственный клич принимавшие бой, Тайну слова "приказ", назначенье границ, Смысл атаки - и лязг боевых колесниц. А в кипящих котлах прошлых боен и смут Столько пищи для маленьких наших мозгов! Мы на роли предателей, трусов, иуд В детских играх своих назначали врагов. И злодея следам не давали остыть, И прекраснейших дам обещали любить, И, друзей успокоив и ближних любя, Мы на роли героев вводили себя. Только в грёзы нельзя насовсем убежать: Краткий миг у забав - столько боли вокруг. Попытайся ладони у мёртвых разжать И оружье принять из натруженных рук. Испытай, завладев ещё тёплым мечом, И доспехи надев, что почём, кто почём, Испытай, кто ты - трус иль избранник судьбы, И попробуй на вкус настоящей борьбы. И когда рядом рухнет израненный друг, И над первой потерей ты взвоешь, скорбя, И когда ты без кожи останешься вдруг Оттого, что убили его - не тебя! - Ты поймёшь, что узнал, отличил, отыскал По оскалу забрал - это Смерти оскал. Ложь и Зло - погляди, как их лица грубы, И всегда позади вороньё и гробы. Если мяса с ножа ты не ел ни куска, Если, руки сложа, наблюдал свысока, И в борьбу не вступил с подлецом, с палачом - Значит, в жизни ты был ни при чём, ни при чём! Если, путь прорубая отцовским мечом, Ты солёные слёзы на ус намотал, Если в жарком бою испытал, что почём - Значит, нужные книги ты в детстве читал!
Калантэ: Юлий Ким. Очень любимый мнй автор... - Анна-Аннушка, куда собралась? Ты же, милая, не витязь, не князь. Скачет в поле печенег на коне, Рыщет по морю варяг на ладье. - Я копьем от печенега отобьюсь, Соболями от варяга откуплюсь, Где проеду, где пешком перейду- А иначе как я милого найду? - Анна-Аннушка, красно солнышко! Когда срок придет - милый сам найдет! -Может быть, и так, только вот беда: Под лежач камень не течет вода. Не течет вода под камень лежач - Знать, самой ладью снаряжать...
Русская княгиня: Тоже очень люблю Высоцкого. Кажется, этого не было? Баллада об уходе в рай Вот твой билет, вот твой вагон. Все в лучшем виде одному тебе дано: В цветном раю увидеть сон - Трехвековое непрерывное кино. Все позади, уже сняты Все отпечатки, контрабанды не берем. Как херувим стерилен ты, А класс второй - не высший класс, зато с бельем. Вот и сбывается все, что пророчится. Уходит поезд в небеса - счастливый путь! Ах, как нам хочется, как всем нам хочется Не умереть, а именно уснуть. Земной перрон. Не унывай И не кричи. Для наших воплей он оглох. Один из нас уехал в рай, Он встретит бога - ведь есть, наверно, бог. Ты передай ему привет, А позабудешь - ничего, переживем. Осталось нам немного лет, Мы пошустрим и, как положено, умрем. Вот и сбывается все, что пророчится. Уходит поезд в небеса - счастливый путь! Ах, как нам хочется, как всем нам хочется Не умереть, а именно уснуть. Уйдут, как мы - в ничто без сна - И сыновья, и внуки внуков в трех веках. Не дай господь, чтобы война, А то мы правнуков оставим в дураках. Разбудит нас какой-то тип И пустит в мир, где в прошлом войны, боль и рак. Где побежден гонконгский грипп. На всем готовеньком ты счастлив ли? Дурак... Вот и сбывается все, что пророчится. Уходит поезд в небеса - счастливый путь! Ах, как нам хочется, как всем нам хочется Не умереть, а именно уснуть. Итак, прощай. Звенит звонок. Счастливый путь! Храни тебя от всяких бед! А если там и вправду бог - Ты все же вспомни, передай ему привет.
Русская княгиня: Еще мне нравятся стихи Гудзенко о войне. ...У каждого поэта есть провинция. Она ему ошибки и грехи, все мелкие обиды и провинности прощает за правдивые стихи. И у меня есть тоже неизменная, на карту не внесенная, одна, суровая моя и откровенная, далекая провинция - Война...
варгас: ПЕРЕД АТАКОЙ Когда на смерть идут — поют, а перед этим можно плакать. Ведь самый страшный час в бою — час ожидания атаки. Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной. Разрыв — и умирает друг. И значит — смерть проходит мимо. Сейчас настанет мой черед, За мной одним идет охота. Будь проклят сорок первый год — ты, вмерзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв — и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать. И нас ведет через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи. Бой был короткий. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую. 1942 Семен Гудзенко
варгас: А вот еще на туже тему... ВС Высоцкий. ШТРАФНЫЕ БАТАЛЬОНЫ Всего лишь час дают на артобстрел. Всего лишь час пехоте передышки. Всего лишь час до самых главных дел: Кому - до ордена, ну, а кому - до "вышки". Всего лишь час до самых главных дел: Кому - до ордена, ну, а кому - до "вышки". За этот час не пишем ни строки. Молись богам войны - артиллеристам! Ведь мы ж не просто так, мы - штрафники. Нам не писать: "Считайте коммунистом". Перед атакой - водку? Вот мура! Свое отпили мы еще в гражданку. Поэтому мы не кричим "ура!", Со смертью мы играемся в молчанку. У штрафников один закон, один конец - Коли-руби фашистского бродягу! И если не поймаешь в грудь свинец, Медаль на грудь поймаешь "За отвагу". Ты бей штыком, а лучше бей рукой - Оно надежней, да оно и тише. И ежели останешься живой, Гуляй, рванина, от рубля и выше! Считает враг - морально мы слабы. За ним и лес, и города сожжены. Вы лучше лес рубите на гробы - В прорыв идут штрафные батальоны! Вот шесть ноль-ноль, и вот сейчас - обстрел. Ну, бог войны! Давай - без передышки! Всего лишь час до самых главных дел: Кому - до ордена, а большинству - до "вышки".
ТАЯ: Володя Высоцкий -- "Моя клятва" (Первое стихотворение, написано восьмиклассником Володей Высоцким 8 марта 1953 г. на смерть И В. Сталина) Опоясана трауром лент, Погрузилась в молчанье Москва, Глубока её скорбь о вожде, Сердце болью сжимает тоска. Я иду средь потока людей, Горе сердце сковало моё, Я иду, чтоб взглянуть поскорей На вождя дорогого чело... Жжёт глаза мои страшный огонь, И не верю я чёрной беде, Давит грудь несмолкаемый стон, Плачет сердце о мудром вожде. Разливается траурный марш, Стонут скрипки и стонут сердца, Я у гроба клянусь не забыть Дорогого вождя и отца. Я клянусь: буду в ногу идти С дружной, крепкой и братской семьёй, Буду светлое знамя нести, Что вручил ты нам, Сталин родной. В эти скорбно-тяжёлые дни Поклянусь у могилы твоей Не щадить молодых своих сил Для великой Отчизны моей. Имя Сталин в веках будет жить, Будет реять оно над землёй, Имя Сталин нам будет светить Вечным солнцем и вечной звездой.
варгас: ТАЯ Стихотворение не первое и написано в соавторстве.
ТАЯ: Любопытно тогда узнать какое первое и кто соавтор... По моим сведениям в 1953 г. было написано стихотворение "Про салют", которое не сохранилось и "Моя клятва" (памяти И.Сталина). Стихотворения были опубликованы в стенгазете предприятия, на котором работала Нина Максимовна (мама ВСВ).
варгас: Возьмите Тульский пятитомник. Там всё есть.
Калантэ: Галич. Выбирать трудно, делиться хочется... Мы похоронены где-то под Нарвой, Под Нарвой, под Нарвой, Мы похоронены где-то под Нарвой, Мы были - и нет. Так и лежим, как шагали, попарно, Попарно, попарно, Так и лежим, как шагали, попарно, И общий привет! И не тревожит ни враг, ни побудка, Побудка, побудка, И не тревожит ни враг, ни побудка Померзших ребят. Только однажды мы слышим, как будто, Как будто, как будто, Только однажды мы слышим, как будто Вновь трубы трубят! Что ж, подымайтесь, такие-сякие, Такие-сякие, Что ж, подымайтесь, такие-сякие, Ведь кровь - не вода! Если зовет своих мертвых Россия, Россия, Россия, Если зовет своих мертвых Россия, Так значит - беда! Вот мы и встали в крестах и нашивках, В нашивках, в нашивках, Вот мы и встали в крестах и нашивках, В снежном дыму. Смотрим и видим, что вышла ошибка, Ошибка, ошибка, Смотрим и видим, что вышла ошибка И мы - ни к чему! Где полегла в сорок третьем пехота, Пехота, пехота, Где полегла в сорок третьем пехота Без толку, зазря, Там по пороше гуляет охота, Охота, охота, Там по пороше гуляет охота, Трубят егеря!
варгас: Облака плывут в Абакан Александр Галич Облака плывут, облака, Не спеша плывут как в кино. А я цыпленка ем табака, Я коньячку принял полкило. Облака плывут в Абакан, Не спеша плывут облака... Им тепло небось, облакам, А я продрог насквозь, на века! Я подковой вмерз в санный след, В лед, что я кайлом ковырял! Ведь недаром я двадцать лет Протрубил по тем лагерям. До сих пор в глазах - снега наст! До сих пор в ушах - шмона гам!.. Эй, подайте мне ананас И коньячку еще двести грамм! Облака плывут, облака, В милый край плывут, в Колыму, И не нужен им адвокат, Им амнистия - ни к чему. Я и сам живу - первый сорт! Двадцать лет, как день, разменял! Я в пивной сижу, словно лорд, И даже зубы есть у меня! Облака плывут на восход, Им ни пенсии, ни хлопот... А мне четвертого - перевод, И двадцать третьего - перевод. И по этим дням, как и я, Полстраны сидит в кабаках! И нашей памятью в те края Облака плывут, облака. И нашей памятью в те края Облака плывут, облака...
ТАЯ: Спасибо, конечно. А что сейчас нельзя сказать ? Жаль... Пятитомник ещё искать надо - это раз. И потом - первый раз слышу про соавторство - это очень интересно...
Nika: Это одно из самыго любимого у Галича: Цыганский романс Александр Галич Повстречала девчонка бога, Бог пил мёртвую в монопольке, Ну, а много ль от бога прока В чертовне и в чаду попойки? Ах, как пилось к полночи! Как в башке гудело, Как цыгане, сволочи, Пели "Конавэлла"! "Ай да Конавэлла, гран-традела, Ай да йорысака палалховела!" А девчонка сидела с богом, К богу фасом, а к прочим боком, Ей домой бы бежать к папане, А она чокается шампанью. Ах, ёлочки-мочалочки, Сладко вина пьются — В серебряной чарочке На золотом блюдце! Кому чару пить?! Кому здраву быть?! Королевичу Александровичу! С самоваров к чертям полуда, Чад летал над столами сотью, А в четвёртом часу, под утро, Бог последнюю кинул сотню... Бога, пьяного в дугу, Все теперь цукали, И цыгане — ни гугу, Разбрелись цыгане, И друзья, допив до дна, — Скатертью дорога! Лишь девчонка та одна Не бросала бога. А девчоночка эта с Охты, И глаза у ней цвета охры, Ждет маманя свою кровинку, А она с богом сидит в обнимку. И надменный половой Шваркал мокрой тряпкой, Бог с поникшей головой Горбил плечи зябко И просил у цыган хоть слова, Хоть немножечко, хоть чуть слышно, А в ответ ему — жбан рассола: Понимай, мол, что время вышло! Вместо водочки — вода, Вместо пива - пена!.. И девчоночка тогда Тоненько запела: "Ай да Конавэлла, гран-традела, Ай да йорысака палалховела..." Ах, как пела девчонка богу И про поле, и про дорогу, И про сумерки, и про зори, И про милых, ушедших в море... Ах, как пела девчонка богу! Ах, как пела девчонка Блоку! И не знала она, не знала, Что бессмертной в то утро стала — Этот тоненький голос в трактирном чаду Будет вечно звенеть в "Соловьином саду".
LS: Баллада об уходе в рай Был такой фильм - "Бегство мистера Мак Кинли". Емнип, это было написано для него. ИМХО, вне контекста фильма, стихи не очень понятны...
Atos: Марина Цветаева - "тебе - через сто лет." К тебе, имеющему быть рожденным Столетие спустя, как отдышу, — Из самых недр — как на смерть осужденный, Своей рукой пишу: — Друг! не ищи меня! Другая мода! Меня не помнят даже старики. — Ртом не достать! — Через летейски воды Протягиваю две руки. Как два костра, глаза твои я вижу, Пылающие мне в могилу — в ад, — Ту видящие, что рукой не движет, Умершую сто лет назад. Со мной в руке — почти что горстка пыли — Мои стихи! — я вижу: на ветру Ты ищешь дом, где родилась я — или В котором я умру. На встречных женщин — тех, живых, счастливых, — Горжусь, как смотришь, и ловлю слова: — Сборище самозванок! Всё мертвы вы! Она одна жива! Я ей служил служеньем добровольца! Все тайны знал, весь склад ее перстней! Грабительницы мертвых! Эти кольца Украдены у ней! О, сто моих колец! Мне тянет жилы, Раскаиваюсь в первый раз, Что столько я их вкривь и вкось дарила, — Тебя не дождалась! И грустно мне еще, что в этот вечер, Сегодняшний — так долго шла я вслед Садящемуся солнцу, — и навстречу Тебе — через сто лет. Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье Моим друзьям во мглу могил: — Все восхваляли! Розового платья Никто не подарил! Кто бескорыстней был?! — Нет, я корыстна! Раз не убьешь, — корысти нет скрывать, Что я у всех выпрашивала письма, Чтоб ночью целовать. Сказать? — Скажу! Небытие — условность. Ты мне сейчас — страстнейший из гостей, И ты откажешь перлу всех любовниц Во имя той — костей.
Nika: LS пишет: Емнип, это было написано для него. кстати, баллада о манекенах--("Семь дней усталый старый бог...") оттуда же и еще несколько не вошедших в фильм песен
Калантэ: Юрий Лорес, "Реквием" Сегодня день такой - один на целый век, Ведь в жизни только раз случается такое... Сегодня умер Бог - и выпал первый снег - И это не сулит ни воли, ни покоя. Я подношу ко рту снег, тающий в горсти... Сегодня умер Бог, хоть это невозможно... И, стало быть, грехов никто нам не простит и, стало быть, в беде никто нам не поможет. Отныне без надежд в грядущее гляжу, отныне больше нет ни ада и ни рая. Я пьяненький оркестр сегодня приглашу - пускай себе гремит, пускай себе играет! О, Боже, это все творится наяву: нетронутый бокал и музыка истошна... Сегодня умер Бог, а я еще живу, гляжу на этот мир, бесстрастный и безбожный. Запутавшись вконец в добре его и зле, отчаянно ломлюсь в распахнутые двери... Сегодня умер Бог, и больше на земле мне некого любить и не в кого поверить. И только первый снег летит в порочный круг... А Бог ушел туда, куда уходят Боги... Лишь выпала строка, как яблоко из рук, и покатилась прочь - прохожему под ноги. И его же - "Колыбельная" Спи, мой ангел. Вечер поздний. Поскорее засыпай. В небо, в воду кто-то звезды начал плавно высыпать, словно в две бездонных чаши, опрокинутых друг в друга. Плыть и плыть в ковчеге нашем - мы повсюду в центре круга. Можно вдаль глядеть до боли, в глубине колодца тьма. Беспредельность - это воля или все-таки тюрьма? Крепко наш ковчег сколочен, не потонет никогда. Не заглядывай в колодец - всюду небо и вода. Плыть и плыть нам, составляя душу - с небом, воду - с плотью... Спи, мой ангел! Умоляю, не заглядывай в колодец. В свой черед бросая семя, не ищи у бездны дна: там, отсчитывая время, в воду капает вода.
Nataly: Б. Слуцкий Ценности сорок первого года: Я не хочу, что бы льгота. Я не желаю что бы броня Распространялась на меня. Ценности сорок пятого года: Я не хочу козырять ему. Я не хочу козырять никому. Ценности шестьдесят пятого года: Дело не сделается само. дайте и мне подписать письмо. Ценности нынешнего дня: уценяйтесь, переоценяйтесь, реформируйтесь, деформируйтесь, пародируйте, деградируйте, но без меня, без меня, без меня.
Nataly: Его же: Деревенский мальчик, с детства знавший что почем, в особенности лихо, прогнанный с парадного хоть взашей, с черного пролезет тихо. Что ему престиж? Ведь засуха высушила насухо полсемьи, а он доголодал, дотянул до урожая, а начальству возражая, он давно б, конечно, дубу дал. Деревенский мальчик, выпускник сельской школы, труженик, отличник, чувств не переносит напускных, слов торжественных и фраз различных. Что ему? Он самолично видел тот рожон и знает: не попрешь. Свиньи съели. Бог, конечно, выдал. И до зернышка сгорела рожь. Знает деревенское дитя, сын и внук крестьянский, что в крестьянстве ноне не прожить: погрязло в пьянстве, в недостатках, рукава спустя. Кончив факультет филологический, тот, куда пришел почти босым, вывод делает логический мой герой, крестьянский внук и сын: надо позабыть все то, что надо. Надо помнить то, что повелят. Надо, если надо, и хвостом и словом повилять. Те, кто к справедливости взывают, в нем сочувствия не вызывают. Тех, кто до сих пор права качает, он не привечает. Станет стукачом и палачом для другого горемыки, потому что лебеду и жмыхи ел и точно знает что почем.
Nika: Nataly мне это кого-то напомнило...
Калантэ: Я всякое видел и думал, что знаю, как жить. Но мне объяснили: не тем я молился Богам. Я должен был жизнь на добро и любовь положить, А я предпочел разменять на отмщенье врагам. Воздастся врагам, мне сказали. Не ты, так другой Над ними свершит приговор справедливой судьбы, А ты бы кому-то помог распроститься с тоской, Надежду узнать и о горе навеки забыть... Ты грешен, сказали, ты книг золотых не читал, Ты только сражаться науку одну превзошел, Когда воцарится на этой земле Доброта, Такие, как ты, не воссядут за праздничный стол. Чем Зло сокрушать, мне сказали, ты лучше беречь Свободы и правды крупицы в душе научись... Но те, на кого поднимал я свой мстительный меч, Уже не загубят ничью беззащитную жизнь. Я буду смотреть издалека на пир мудрецов, Пир праведных душ, не замаранных черной виной, И тем буду счастлив, поскольку, в конце-то концов, Туда соберутся однажды спасенные мной. Мария Семенова.
Калантэ: И еще одна Мария Васильевна. Но уже совершенно другая... Когда во дворе появился котенок- Белей, чем на белом снегу молоко, - Мы все, от бульдогов до важных болонок, Немедля утратили сон и покой. "Не смей подходить!" - завизжала левретка, Огромный мастиф посулился, что съест, Свирепый кавказец на верхнюю ветку Едва за котенком с разгону не влез. "Не тронь наши миски! - ворчали овчарки. - Еще раз увидим - пеняй на себя!" И даже дворняга в сердцах из-под арки Брехала, замшелую кость теребя. Котенка облаивал пудель веселый, Он лаек-охотниц тревожил во сне... "Я, может, и добрая, - фыркала колли, - Но лучше, приятель, не суйся ко мне!" Ротвейлер с работы притопал устало - Всю ночь сторожил в магазине меха. Котенка увидев, клыки показал он И коротко рыкнул: "Уйди от греха!" Но тот же ротвейлер на помощь сорвался, А с ним и последний безродный барбос, Как только за нашим котенком погнался Какой-то чужой невоспитанный пес! За пятку схватила обидчика такса, За шкирку злодея тряхнул азиат: "А ну, поживей со двора выметайся" Ты нам тут, любезный, не брат и не сват!" От лая трещали в ушах перепонки, Врага кобели помножали на нуль, А колли в углу утешала котенка, И шерстку вылизывал рыжий питбуль... ...Сегодня засыпало снегом дорожки, Но вы не ленитесь к нам в гости зайти - Взглянуть на красивую белую кошку, Что спит у кавказца в мохнатой шерсти. Она из любой угощается миски, Собачьих носов не боясь никогда... А кто зарычит или гавкнет на киску, Тот живо забудет дорогу сюда.
Nataly: Аля Кудряшова И ты идешь по городу, и за тобой летят бабочки. Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять. Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану. Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать... Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне... Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
Konstancia: Николай Степанович Гумилёв. Жираф Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф. Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озёр. Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его плавен, как радостный птичий полёт. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот. Я знаю весёлые сказки таинственных стран Про чёрную деву, про страсть молодого вождя, Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый туман, Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя. И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав… Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Konstancia: Он же. Экваториальный лес Я поставил палатку на каменном склоне Абиссинских, сбегающих к западу, гор И беспечно смотрел, как пылают закаты Над зеленою крышей далеких лесов. Прилетали оттуда какие-то птицы С изумрудными перьями в длинных хвостах, По ночам выбегали веселые зебры, Мне был слышен их храп и удары копыт. И однажды закат был особенно красен, И особенный запах летел от лесов, И к палатке моей подошел европеец, Исхудалый, небритый, и есть попросил. Вплоть до ночи он ел неумело и жадно, Клал сардинки на мяса сухого ломоть, Как пилюли проглатывал кубики магги И в абсент добавлять отказался воды. Я спросил, почему он так мертвенно бледен, Почему его руки сухие дрожат, Как листы… — «Лихорадка великого леса», — Он ответил и с ужасом глянул назад. Я спросил про большую открытую рану, Что сквозь тряпки чернела на впалой груди, Что с ним было? — «Горилла великого леса», — Он сказал и не смел оглянуться назад. Был с ним карлик, мне по пояс, голый и черный, Мне казалось, что он не умел говорить, Точно пес он сидел за своим господином, Положив на колени бульдожье лицо. Но когда мой слуга подтолкнул его в шутку, Он оскалил ужасные зубы свои И потом целый день волновался и фыркал И раскрашенным дротиком бил по земле. Я постель предоставил усталому гостю, Лег на шкурах пантер, но не мог задремать, Жадно слушая длинную дикую повесть, Лихорадочный бред пришлеца из лесов. Он вздыхал: — «Как темно… этот лес бесконечен… Не увидеть нам солнца уже никогда… Пьер, дневник у тебя? На груди под рубашкой?.. Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник! «Почему нас покинули черные люди? Горе, компасы наши они унесли… Что нам делать? Не видно ни зверя, ни птицы; Только посвист и шорох вверху и внизу! «Пьер, заметил костры? Там наверное люди… Неужели же мы, наконец, спасены? Это карлики… сколько их, сколько собралось… Пьер, стреляй! На костре — человечья нога! «В рукопашную! Помни, отравлены стрелы… Бей того, кто на пне… он кричит, он их вождь… Горе мне! На куски разлетелась винтовка… Ничего не могу… повалили меня… «Нет, я жив, только связан… злодеи, злодеи, Отпустите меня, я не в силах смотреть!.. Жарят Пьера… а мы с ним играли в Марселе, На утесе у моря играли детьми. «Что ты хочешь, собака? Ты встал на колени? Я плюю на тебя, омерзительный зверь! Но ты лижешь мне руки? Ты рвешь мои путы? Да, я понял, ты богом считаешь меня… «Ну, бежим! Не бери человечьего мяса, Всемогущие боги его не едят… Лес… о, лес бесконечный… я голоден, Акка, Излови, если можешь, большую змею!» — Он стонал и хрипел, он хватался за сердце И на утро, почудилось мне, задремал; Но когда я его разбудить, попытался, Я увидел, что мухи ползли по глазам. Я его закопал у подножия пальмы, Крест поставил над грудой тяжелых камней, И простые слова написал на дощечке: — Христианин зарыт здесь, молитесь о нем. Карлик, чистя свой дротик, смотрел равнодушно, Но, когда я закончил печальный обряд, Он вскочил и, не крикнув, помчался по склону, Как олень, убегая в родные леса. Через год я прочел во французских газетах, Я прочел и печально поник головой: — Из большой экспедиции к Верхнему Конго До сих пор ни один не вернулся назад.
Nataly: Дмитрий Быков ЧЕТВЕРТАЯ БАЛЛАДА АНДРЕЮ ДАВЫДОВУ В Москве взрывают наземный транспорт - такси, троллейбусы, все подряд. В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен и бородат, И это длится седьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска. При виде каждой забытой сумки водитель требует взрывника. О том, кто принял вину за взрывы, не знают точно, но много врут. Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут, Как гнев Господень. И потому-то Москву колотит такая дрожь. Уже давно бы взыграла смута, но против промысла не попрешь. И чуть затлеет рассветный отблеск на синих окнах к шести утра, Юнец, нарочно ушедший в отпуск, встает с постели. Ему пора. Не обинуясь и не колеблясь, но свято веря в свою судьбу, Он резво прыгает в тот троллейбус, который движется на Трубу И дальше кружится по бульварам ("Россия" - Пушкин - Арбат - пруды) - Зане юнец обладает даром спасать попутчиков от беды. Плевать, что вера его наивна. Неважно, как там его зовут. Он любит счастливо и взаимно, и потому его не взорвут. Его не тронет волна возмездий, хоть выбор жертвы необъясним. Он это знает и ездит, ездит, храня любого, кто рядом с ним. И вот он едет. Он едет мимо пятнистых скверов, где визг играющих малышей Ласкает уши пенсионеров и греет благостных алкашей, Он едет мимо лотков, киосков, собак, собачников, стариков, Смешно целующихся подростков, смешно серьезных выпускников, Он едет мимо родных идиллий, где цел дворовый жилой уют, Вдоль тех бульваров, где мы бродили, не допуская, что нас убьют, И как бы там ни трудился Хронос, дробя асфальт и грызя гранит, Глядишь, еще и теперь не тронут: чужая молодость охранит. ...Едва рассвет окровавит стекла и город высветится опять, Во двор выходит старик, не столько уставший жить, как уставший ждать. Боец-изменник, солдат-предатель, навлекший некогда гнев Творца, Он ждет прощения, но Создатель не шлет за ним своего гонца. За ним не явится никакая из караулящих нас смертей. Он суше выветренного камня и древней рукописи желтей. Он смотрит тупо и безучастно на вечно длящуюся игру, Но то, что мучит его всечасно, впервые будет служить добру. И вот он едет. Он едет мимо крикливых торгов и нищих драк за бесплатный суп, Он едет мимо больниц и моргов, гниющих свалок, торчащих труб, Вдоль улиц, прячущих хищный норов в угоду юному лопуху, Он едет мимо сплошных заборов с колючей проволокой вверху, Он едет мимо голодных сборищ, берущих всякого в оборот, Где каждый выкрик равно позорящ для тех, кто слушает и орет, Где, притворяясь чернорабочим, вниманья требует наглый смерд, Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и смерть: Как ангел ада, он едет адом - аид, спускающийся в Аид, - Храня от гибели всех, кто рядом (хоть каждый верит, что сам хранит). Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем, в июне, в шесть, Таю отчаянную надежду на то, что все это так и есть: Пока я им сочиняю роли, не рухнет небо, не ахнет взрыв, И мир, послушный творящей воле, не канет в бездну, пока я жив. Ни грохот взрыва, ни вой сирены не грянут разом, Москву глуша, Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа. И вот я еду.
Nataly: Дмитрий Быков Ведь прощаем мы этот Содом Словоблудья, раденья, разврата - Ибо знаем, какая потом На него наступила расплата. Им Отчизна без нас воздает. Заигравшихся, нам ли карать их - Гимназистов, глотающих йод И читающих "Пол и характер", Гимназисток, курсисток, мегер, Фам-фаталь - воплощенье порока, Неразборчивый русский модерн Пополам с рококо и барокко. Ведь прощаем же мы моветон В их пророчествах глада и труса, - Ибо то, что случилось потом, Оказалось за рамками вкуса. Ведь прощаем же мы Кузмину И его недалекому другу Ту невинную, в общем, вину, Что сегодня бы стала в заслугу. Бурно краток, избыточно щедр, Бедный век, ученик чародея Вызвал ад из удушливых недр И глядит на него, холодея. И гляжу неизвестно куда, Размышляя в готическом стиле - Какова ж это будет беда, За которую нас бы простили.
Elenka: О! я даже не подозревала о том, что здесь столько поклонников творчества Высоцкого! Это так приятно! В моем окружении мало людей, любящих и знающих его творчество, к сожалению. Одно из любимых у него - МОЙ ГАМЛЕТ Я только малость объясню в стихе — На всё я не имею полномочий... Я был зачат, как нужно, во грехе — В поту и в нервах первой брачной ночи. Я знал, что, отрываясь от земли, Чем выше мы, тем жёстче и суровей; Я шёл спокойно — прямо в короли И вёл себя наследным принцем крови. Я знал — всё будет так, как я хочу. Я не бывал внакладе и в уроне. Мои друзья по школе и мечу Служили мне, как их отцы — короне. Не думал я над тем, что говорю, И с лёгкостью слова бросал на ветер. Мне верили и так, как главарю, Все высокопоставленные дети. Пугались нас ночные сторожа, Как оспою, болело время нами. Я спал на кожах, мясо ел с ножа И злую лошадь мучил стременами. Я знал — мне будет сказано: "Царуй!" — Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег. И я пьянел среди чеканных сбруй, Был терпелив к насилью слов и книжек. Я улыбаться мог одним лишь ртом, А тайный взгляд, когда он зол и горек, Умел скрывать, воспитанный шутом. Шут мёртв теперь: "Аминь!" Бедняга Йорик!.. Но отказался я от дележа Наград, добычи, славы, привилегий: Вдруг стало жаль мне мёртвого пажа, Я объезжал зелёные побеги... Я позабыл охотничий азарт, Возненавидел и борзых и гончих, Я от подранка гнал коня назад И плетью бил загонщиков и ловчих. Я видел — наши игры с каждым днём Всё больше походили на бесчинства. В проточных водах по ночам, тайком Я отмывался от дневного свинства. Я прозревал, глупея с каждым днём, Я прозевал домашние интриги. Не нравился мне век и люди в нём Не нравились. И я зарылся в книги. Мой мозг, до знаний жадный как паук, Всё постигал: недвижность и движенье, — Но толка нет от мыслей и наук, Когда повсюду — им опроверженье. С друзьями детства перетёрлась нить. Нить Ариадны оказалась схемой. Я бился над словами — "быть, не быть", Как над неразрешимою дилеммой. Но вечно, вечно плещет море бед, В него мы стрелы мечем — в сито просо, Отсеивая призрачный ответ От вычурного этого вопроса. Зов предков слыша сквозь затихший гул, Пошёл на зов, — сомненья крались с тылу, Груз тяжких дум наверх меня тянул, А крылья плоти вниз влекли, в могилу. В непрочный сплав меня спаяли дни — Едва застыв, он начал расползаться. Я пролил кровь, как все. И, как они, Я не сумел от мести отказаться. А мой подъём пред смертью есть провал. Офелия! Я тленья не приемлю. Но я себя убийством уравнял С тем, с кем я лёг в одну и ту же землю. Я Гамлет, я насилье презирал, Я наплевал на Датскую корону,— Но в их глазах — за трон я глотку рвал И убивал соперника по трону. А гениальный всплеск похож на бред, В рожденье смерть проглядывает косо. А мы всё ставим каверзный ответ И не находим нужного вопроса.
Elenka: Владимир Маяковский. Про это (отрывок) Верить бы в загробь! Легко прогулку пробную. Стоит только руку протянуть — пуля мигом в жизнь загробную начертИт гремящий путь. Что мне делать, если я вовсю, всей сердечной мерою, в жизнь сию, сей мир верил, верую. Вера Пусть во что хотите жданья удлинятся — вижу ясно, ясно до галлюцинаций. До того, что кажется — вот только с этой рифмой развяжись, и вбежишь по строчке в изумительную жизнь. Мне ли спрашивать — да эта ли? Да та ли?! Вижу, вижу ясно, до деталей. Воздух в воздух, будто камень в камень, недоступная для тленов и крошений, рассиявшись, высится веками мастерская человечьих воскрешений. Вот он, большелобый тихий химик, перед опытом наморщил лоб. Книга — «Вся земля», — выискивает имя. Век двадцатый. Воскресить кого б? — Маяковский вот... Поищем ярче лица — недостаточно поэт красив. — Крикну я вот с этой, с нынешней страницы: — Не листай страницы! Воскреси! Надежда Сердце мне вложи! КровИщу — до последних жил. В череп мысль вдолби! Я своё, земное, не дожИл, на земле своё не долюбил. Был я сажень ростом. А на что мне сажень? Для таких работ годна и тля. Пёрышком скрипел я, в комнатёнку всажен, вплющился очками в комнатный футляр. Что хотите, буду делать даром — чистить, мыть, стеречь, мотаться, месть. Я могу служить у вас хотя б швейцаром. Швейцары у вас есть? Был я весел — толк весёлым есть ли, если горе наше непролазно? Нынче обнажают зубы если, только, чтоб хватить, чтоб лязгнуть. Мало ль что бывает — тяжесть или горе... Позовите! Пригодится шутка дурья. Я шарадами гипербол, аллегорий буду развлекать, стихами балагуря. Я любил... Не стоит в старом рыться. Больно? Пусть... Живёшь и болью дорожась. Я зверьё ещё люблю — у вас зверинцы есть? Пустите к зверю в сторожа. Я люблю зверьё. Увидишь собачонку — тут у булочной одна — сплошная плешь, — из себя и то готов достать печёнку. Мне не жалко, дорогая, ешь! Любовь Может, может быть, когда-нибудь дорожкой зоологических аллей и она — она зверей любила — тоже ступит в сад, улыбаясь, вот такая, как на карточке в столе. Она красивая — её, наверно, воскресят. Ваш тридцатый век обгонит стаи сердце раздиравших мелочей. Нынче недолюбленное наверстаем звёздностью бесчисленных ночей. Воскреси хотя б за то, что я поэтом ждал тебя, откинул будничную чушь! Воскреси меня хотя б за это! Воскреси — своё дожить хочу! Чтоб не было любви — служанки замужеств, похоти, хлебов. Постели прокляв, встав с лежанки, чтоб всей вселенной шла любовь. Чтоб день, который горем старящ, не христарадничать, моля. Чтоб вся на первый крик: — Товарищ! — оборачивалась земля. Чтоб жить не в жертву дома дырам. Чтоб мог в родне отныне стать отец, по крайней мере, миром, землёй, по крайней мере, — мать. Этот отрывок замечательно читает Валентин Гафт. Кому интересно, ссылка здесь всегда считала, что Маяковского надо читать "крича" - а В. Гафт полушепотом доводит меня до восторженной истерики
Гастон: Лермонтов "Мцыри", "Демон" Пара отрывков: Однажды русский генерал Из гор к Тифлису проезжал; Ребенка пленного он вез. Тот занемог, не перенес Трудов далекого пути; Он был, казалось, лет шести, Как серна гор, пуглив и дик И слаб и гибок, как тростник. Но в нем мучительный недуг Развил тогда могучий дух Его отцов. Без жалоб он Томился, даже слабый стон Из детских губ не вылетал, Он знаком пищу отвергал И тихо, гордо умирал. Из жалости один монах Больного призрел, и в стенах Хранительных остался он, Искусством дружеским спасен. Но, чужд ребяческих утех, Сначала бегал он от всех, Бродил безмолвен, одинок, Смотрел, вздыхая, на восток, Гоним неясною тоской По стороне своей родной. Но после к плену он привык, Стал понимать чужой язык, Был окрещен святым отцом И, с шумным светом незнаком, Уже хотел во цвете лет Изречь монашеский обет, Как вдруг однажды он исчез Осенней ночью. Темный лес Тянулся по горам кругам. Три дня все поиски по нем Напрасны были, но потом Его в степи без чувств нашли И вновь в обитель принесли. Он страшно бледен был и худ И слаб, как будто долгий труд, Болезнь иль голод испытал. Он на допрос не отвечал И с каждым днем приметно вял. И близок стал его конец; Тогда пришел к нему чернец С увещеваньем и мольбой; И, гордо выслушав, больной Привстал, собрав остаток сил, И долго так он говорил: "Ты слушать исповедь мою Сюда пришел, благодарю. Все лучше перед кем-нибудь Словами облегчить мне грудь; Но людям я не делал зла, И потому мои дела Немного пользы вам узнать, А душу можно ль рассказать? Я мало жил, и жил в плену. Таких две жизни за одну, Но только полную тревог, Я променял бы, если б мог. Я знал одной лишь думы власть, Одну - но пламенную страсть: Она, как червь, во мне жила, Изгрызла душу и сожгла. Она мечты мои звала От келий душных и молитв В тот чудный мир тревог и битв, Где в тучах прячутся скалы, Где люди вольны, как орлы. Я эту страсть во тьме ночной Вскормил слезами и тоской; Ее пред небом и землей Я ныне громко признаю И о прощенье не молю. Старик! я слышал много раз, Что ты меня от смерти спас - Зачем? .. Угрюм и одинок, Грозой оторванный листок, Я вырос в сумрачных стенах Душой дитя, судьбой монах. Я никому не мог сказать Священных слов "отец" и "мать". Конечно, ты хотел, старик, Чтоб я в обители отвык От этих сладостных имен, - Напрасно: звук их был рожден Со мной. И видел у других Отчизну, дом, друзей, родных, А у себя не находил Не только милых душ - могил! Тогда, пустых не тратя слез, В душе я клятву произнес: Хотя на миг когда-нибудь Мою пылающую грудь Прижать с тоской к груди другой, Хоть незнакомой, но родной. Увы! теперь мечтанья те Погибли в полной красоте, И я как жил, в земле чужой Умру рабом и сиротой. - - - - - Тамара О! кто ты? речь твоя опасна! Тебя послал мне ад иль рай? Чего ты хочешь?.. Демон Ты прекрасна! Тамара Но молви, кто ты? отвечай... Демон Я тот, которому внимала Ты в полуночной тишине, Чья мысль душе твоей шептала, Чью грусть ты смутно отгадала, Чей образ видела во сне. Я тот, чей взор надежду губит, Едва надежда расцветет, Я тот, кого никто не любит, И все живущее клянет. Я бич рабов моих земных, Я царь познанья и свободы, Я враг небес, я зло природы, И, видишь,- я у ног твоих! Тебе принес я в умиленье Молитву тихую любви, Земное первое мученье И слезы первые мои. О! выслушай - из сожаленья! Меня добру и небесам Ты возвратить могла бы словом. Твоей любви святым покровом Одетый, я предстал бы там. Как новый ангел в блеске новом; О! только выслушай, молю,я Я раб твой,- я тебя люблю! Лишь только я тебя увидел - И тайно вдруг возненавидел Бессмертие и власть мою. Я позавидовал невольно Неполной радости земной; Не жить, как ты, мне стало больно, И страшно - розно жить с тобой. В бескровном сердце луч нежданный Опять затеплился живей, И грусть на дне старинной раны Зашевелилася, как змей. Что без тебя мне эта вечность? Моих владений бесконечность? Пустые звучные слова, Обширный храм - без божества! Тамара Оставь меня, о дух лукавый! Молчи, не верю я врагу... Творец... Увы! я не могу Молиться... гибельной отравой Мой ум слабеющий объят! Послушай, ты меня погубишь; Твои слова - огонь и яд... Скажи, зачем меня ты любишь! Демон Зачем, красавица? Увы, Не знаю!.. Полон жизни новой, С моей преступной головы Я гордо снял венец терновый, Я все былое бросил в прах: Мой рай, мой ад в твоих очах. Люблю тебя нездешней страстью, Как полюбить не можешь ты: Всем упоением, всей властью Бессмертной мысли и мечты. В душе моей, с начала мира, Твой образ был напечатлен, Передо мной носился он В пустынях вечного эфира. Давно тревожа мысль мою, Мне имя сладкое звучало; Во дни блаженства мне в раю Одной тебя недоставало. О! если б ты могла понять, Какое горькое томленье Всю жизнь, века без разделенья И наслаждаться и страдать, За зло похвал не ожидать, Ни за добро вознагражденья; Жить для себя, скучать собой И этой вечною борьбой Без торжества, без примиренья! Всегда жалеть и не желать, Все знать, все чувствовать, все видеть, Стараться все возненавидеть И все на свете презирать!.. Лишь только божие проклятье Исполнилось, с того же дня Природы жаркие объятья Навек остыли для меня; Синело предо мной пространство; Я видел брачное убранство Светил, знакомых мне давно... Они текли в венцах из злата; Но что же? прежнего собрата Не узнавало ни одно. Изгнанников, себе подобных, Я звать в отчаянии стал. Но слов и лиц и взоров злобных, Увы! я сам не узнавал. И в страхе я, взмахнув крылами, Помчался - но куда? зачем? Не знаю... прежними друзьями Я был отвергнут; как эдем, Мир для меня стал глух и нем. По вольной прихоти теченья Так поврежденная ладья Без парусов и без руля Плывет, не зная назначенья; Так ранней утренней порой Отрывок тучи громовой, В лазурной вышине чернея, Один, нигде пристать не смея, Летит без цели и следа, Бог весть откуда и куда! И я людьми недолго правил. Греху недолго их учил, Все благородное бесславил, И все прекрасное хулил; Недолго... пламень чистой веры Легко навек я залил в них... А стоили ль трудов моих Одни глупцы да лицемеры? И скрылся я в ущельях гор; И стал бродить, как метеор, Во мраке полночи глубокой... И мчался путник одинокой, Обманут близким огоньком, И в бездну падая с конем, Напрасно звал я и след кровавый За ним вился по крутизне... Но злобы мрачные забавы Недолго нравилися мне! В борьбе с могучим ураганом, Как часто, подымая прах, Одетый молньей и туманом, Я шумно мчался в облаках, Чтобы в толпе стихий мятежной Сердечный ропот заглушить, Спастись от думы неизбежной И незабвенное забыть! Что повесть тягостных лишений, Трудов и бед толпы людской Грядущих, прошлых поколений, Перед минутою одной Моих непризнанных мучений? Что люди? что их жизнь и труд? Они прошли, они пройдут... Надежда есть я ждет правый суд: Простить он может, хоть осудит! Моя ж печаль бессменно тут. И ей конца, как мне, не будет; И не вздремнуть в могиле ей! Она то ластится, как змей, То жжет и плещет, будто пламень, То давит мысль мою, как камень я Надежд погибших и страстей Несокрушимый мавзолей!... Песня по мотивам Демона:
nadia1976@ukr.net: Гастон , всегда любила "Демона" Лермонтова. Только не могла понять... Демон поцеловал её и она умерла. Он нарошно её поцеловал, чтобы она умерла? Или так случайно получилось? Поцелуй Демона был ядовитый? Он же должен был понимать, что со смертной девушкой вряд ли ему уготовано вечное блаженство. Или он решил пошалить? Но он плакал, когда смотрел на танцующую девушку... Или это Бог указал ему на то, чтобы он оставил всякую надежду на примирение с небом? На самом деле тут не всё так просто... Это поэма Лермонтова осталась незаконченной, мы читаем один из вариантов. Как знать, куда бы привело Демона вображение поэта? Но однозначно "дух изгнанья" не мог быть счастлив. Дне очень нравятся описания Кавказа: Под ним Казбек, как грань алмаза, Снегами вечными сиял, И, глубоко внизу чернея, Как трещина, жилище змея, Вился излучистый Дарьял, И Терек, прыгая, как львица С косматой гривой на хребте, Ревел,- и горный зверь и птица, Кружась в лазурной высоте, Глаголу вод его внимали; И золотые облака Из южных стран, издалека Его на север провожали; И скалы тесною толпой, Таинственной дремоты полны, Над ним склонялись головой, Следя мелькающие волны; И башни замков на скалах Смотрели грозно сквозь туманы - У врат Кавказа на часах Сторожевые великаны! И дик и чуден был вокруг Весь божий мир... Обожаю это место...
Гастон: nadia1976@ukr.net Мне всегда думалось, что Тамара предпочла смерть искушению демона. Ангел забрал ее чистую безгрешную душу на небо, оставив демона еще более одиноким и опустошенным, чем до встречи с девушкой. Но мог ли демон не целовать ее? Вряд ли. Он же демон. Его желания превыше всего -_- Тем более любовь. Вспыхнувшая настойчивая страсть, которая пробудила его от тоски и печали в которой он томился тысячи лет. Но удел бунтаря далеко не всегда победа...
nadia1976@ukr.net: Гастон пишет: Тамара предпочла смерть искушению демона. В смысле? Как предпочла? Разве она могла выбирать? Или само прикосновение Демона несло гибель? Вполне в духе романтизма... Есть потрясающая картина Врубеля "Демон и Тамара". Какой взгляд у Демона! Просто гениально!
nadia1976@ukr.net:
Кассандра: Вадим Шефнер ЗАБЫВАЮТ Забывают, забывают - Будто сваи забивают, Чтобы строить новый дом. О великом и о малом, О любви, что миновала, О тебе, о добром малом, Забывают день за днем. Забывают неумело Скрип уключин ночью белой, Вместе встреченный рассвет. За делами, за вещами Забывают, не прощая, Все обиды прошлых лет. Забывают торопливо, Будто прыгают с обрыва Иль накладывают жгут... Забывают, забывают - Будто клады зарывают, Забывают - как сгорают, Забывают - будто жгут. Забывают кротко, нежно, Обстоятельно, прилежно, Без надсады и тоски. Год за годом забывают - Тихо-тихо обрывают У ромашки лепестки. Не печалься, друг сердечный: Цепь забвенья - бесконечна, Ты не первое звено. Ты ведь тоже забываешь, Забываешь, забываешь - Будто якорь опускаешь На таинственное дно. 1974
Диана Лунит: Франческо Петрарка и Марина Цветаева. Потом что-нибудь спишу.
анмашка: Сергей Есенин "Поёт зима, аукает" Поёт зима, аукает Мохнатый лес баюкает Стозвоном сосняка. Кругом с тоской глубокою Плывут в страну далёкую Седые облака. А по двору метелица Ковром широким стелиться Но больно холодна. Воробушки игривые, как детки сиротливые Прижались у окна. Озябли пташки малые, Голодные, усталые И жмутся поплотней. А вьюга с рёвом бешеным Стучит по ставням смеженным И злится всё сильней. И дремлют пташки нежные Под эти вихри снежные У мёрзлого окна. И снится им прекрасная В улыбках солнца ясная Красавица весна. У Свиридова есть замечательное произведение "Поэма памяти Сергея Есенина". Рекомендую!
Señorita: Ну, раз Есенин... то: Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить. Был я весь - как запущенный сад, Был на женщин и зелие падкий. Разонравилось пить и плясать И терять свою жизнь без оглядки. Мне бы только смотреть на тебя, Видеть глаз злато-карий омут, И чтоб, прошлое не любя, Ты уйти не смогла к другому. Поступь нежная, легкий стан, Если б знала ты сердцем упорным, Как умеет любить хулиган, Как умеет он быть покорным. Я б навеки забыл кабаки И стихи бы писать забросил. Только б тонко касаться руки И волос твоих цветом в осень. Я б навеки пошел за тобой Хоть в свои, хоть в чужие дали... В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить. _____________________________ Никогда я не был на Босфоре, Ты меня не спрашивай о нем. Я в твоих глазах увидел море, Полыхающее голубым огнем. Не ходил в Багдад я с караваном, Не возил я шелк туда и хну. Наклонись своим красивым станом, На коленях дай мне отдохнуть. Или снова, сколько ни проси я, Для тебя навеки дела нет, Что в далеком имени - Россия - Я известный, признанный поэт. У меня в душе звенит тальянка, При луне собачий слышу лай. Разве ты не хочешь, персиянка, Увидать далекий синий край? Я сюда приехал не от скуки - Ты меня, незримая, звала. И меня твои лебяжьи руки Обвивали, словно два крыла. Я давно ищу в судьбе покоя, И хоть прошлой жизни не кляну, Расскажи мне что-нибудь такое Про твою веселую страну. Заглуши в душе тоску тальянки, Напои дыханьем свежих чар, Чтобы я о дальней северянке Не вздыхал, не думал, не скучал. И хотя я не был на Босфоре - Я тебе придумаю о нем. Все равно - глаза твои, как море, Голубым колышутся огнем. ___________________________ Годы молодые с забубенной славой, Отравил я сам вас горькою отравой. Я не знаю: мой конец близок ли, далек ли, Были синие глаза, да теперь поблекли. Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно. В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно. Руки вытяну — и вот слушаю на ощупь: Едем... кони... сани... снег... проезжаем рощу. «Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не слабый. Душу вытрясти не жаль по таким ухабам». А ямщик в ответ одно: «По такой метели Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели». «Ты, ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!» Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам. Бью, а кони, как метель, снег разносят в хлопья. Вдруг толчок... и из саней прямо на сугроб я. Встал и вижу: что за черт — вместо бойкой тройки, Забинтованный лежу на больничной койке. И заместо лошадей по дороге тряской Бью я жесткую кровать мокрою повязкой. На лице часов в усы закрутились стрелки. Наклонились надо мной сонные сиделки. Наклонились и храпят: «Эх ты: златоглавый, Отравил ты сам себя горькою отравой. Мы не знаем, твой конец близок ли, далек ли,— Синие твои глаза в кабаках промокли». ____________________________ Ты меня не любишь, не жалеешь, Разве я немного не красив? Не смотря в лицо, от страсти млеешь, Мне на плечи руки опустив. Молодая, с чувственным оскалом, Я с тобой не нежен и не груб. Расскажи мне, скольких ты ласкала? Сколько рук ты помнишь? Сколько губ? Знаю я — они прошли, как тени, Не коснувшись твоего огня, Многим ты садилась на колени, А теперь сидишь вот у меня. Пуст твои полузакрыты очи И ты думаешь о ком-нибудь другом, Я ведь сам люблю тебя не очень, Утопая в дальнем дорогом. Этот пыл не называй судьбою, Легкодумна вспыльчивая связь,— Как случайно встретился с тобою, Улыбнусь, спокойно разойдясь. Да и ты пойдешь своей дорогой Распылять безрадостные дни, Только нецелованных не трогай, Только негоревших не мани. И когда с другим по переулку Ты пойдешь, болтая про любовь, Может быть, я выйду на прогулку, И с тобою встретимся мы вновь. Отвернув к другому ближе плечи И немного наклонившись вниз, Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер...» Я отвечу: «Добрый вечер, miss». И ничто души не потревожит, И ничто ее не бросит в дрожь,— Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь. __________________________ Снова выплыли годы из мрака И шумят, как ромашковый луг. Мне припомнилась нынче собака, Что была моей юности друг. Нынче юность моя отшумела, Как подгнивший под окнами клен, Но припомнил я девушку в белом, Для которой был пес почтальон. Не у всякого есть свой близкий, Но она мне как песня была, Потому что мои записки Из ошейника пса не брала. Никогда она их не читала, И мой почерк ей был незнаком, Но о чем-то подолгу мечтала У калины за желтым прудом. Я страдал... Я хотел ответа... Не дождался... уехал... И вот Через годы... известным поэтом Снова здесь, у родимых ворот. Та собака давно околела, Но в ту ж масть, что с отливом в синь, С лаем ливисто ошалелым Меня встрел молодой ее сын. Мать честная! И как же схожи! Снова выплыла боль души. С этой болью я будто моложе, И хоть снова записки пиши. Рад послушать я песню былую, Но не лай ты! Не лай! Не лай! Хочешь, пес, я тебя поцелую За пробуженный в сердце май? Поцелую, прижмусь к тебе телом И, как друга, введу тебя в дом... Да, мне нравилась девушка в белом, Но теперь я люблю в голубом.
анмашка: Стихи Мирты Агирре. У воды, налитой в кувшин Садовых цветов аромат. Словно на донышке спят Альбаака и розмарин. И колодезной тёмной воды Ароматно ночное дыханье. Нежный запах душистой герани И фиалки, и резеды. Пахнут чёрные воды пруда Розой чайной в прохладе ночной. Но всего ароматней морская вода, Что блестит под карибской луной... МОЯ ЗЕМЛЯ. Моя земля, земля моя Не остров ты, а лодка на песке. Ты- "Часть земли" на школьном языке. Но нам учебник незачем листать- Лишь "остров" о тебе он смог сказать. Ах, море днём и ночью, корабли Ракушки в перламутровой пыли, И рейда изумрудная лазурь, И пена, как прохладная глазурь. Мои следы что на песок легли И жажда путешествий, штормов,бурь Судёнышки рыбацкие вдали Едва-едва появится заря... Ты- "часть земли" на школьном языке Но нам учебник незачем листать- Лишь "остров" о тебе он смог сказать...
Konstancia: Генри Уодсуорт Лонгфелло Башня в Брюгге Рыночная площадь в Брюгге. Башня выше древних крыш, Трижды из руин вставая, вновь над городом царишь. Зарожденья дня свидетель, все смотрел я с башни вдаль. Мир отбросил тьму ночную, как вдова - свою вуаль. Деревеньки, реки, долы сквозь туман увидел взор. Словно щит посеребренный, вширь раскинулся простор. Город спал еще, однако из трубы, то там, то сям, Белоснежный дым курился, воспаряя к небесам. Тишину не нарушало в эту рань ничто вокруг. Но чугунным сердцем в башне колотился мерный звук. И отчаянно кричали ласточки, гнездо вия. Мир, у ног моих дремавший, был на крае бытия. Мелодично и державно, вмиг связуя нить времен, Весь таинственный, нездешний, полился печальный звон. Пели, как монашки в хоре, малые колокола, Басом дьяконским с амвона песнь большого поплыла. Голова полна видений, тени, призраки во мгле Постепенно оживают, снова ходят по земле. Вижу Фландрии лесничих - храбрый Балдвин Брас де Фер, Лидерик дю Бюк, и Кресси, и Филипп, и де Дампьер. Чередой плывут картины с множеством воскресших лиц - Рыцари Златого руна, дамы с поступью цариц. На берег торговцы сходят с италийских кораблей; Иноземные министры - статью выше королей. Вот коленопреклоненный Максимилиан стоит; Вот Мария на охоте - свора мчится, рог трубит. Ложе юной королевы, с нею - герцогу возлечь; Охраняя честь невесты, между ними - острый меч. Вижу Гент, ткачей восставших; вот Намюр, смельчак Жюльер, Золотые Шпоры бились, лошадей пустив в карьер. Выпад "белых капюшонов", боя роковой момент; Победитель Артевельде, что везет Дракона в Гент. Волей чванного Испанца снова край огнем объят, Снова болью и тревогой над землей звучит набат. Но уже гремит, ликуя, в Генте колокольный звон, И несется над лагуной: "Я - Роланд, враг побежден!" ...Я от грохота очнулся: город ожил, загудел, Тотчас сгинули фантомы, канув в неземной предел. Словно миг, часы помчались, и, восстав от забытья, Вдруг на площади, под солнцем, башни тень увидел я.
анмашка: Эренбург Илья "Дождь в Нагасаки" Дождь в Нагасаки бродит, разбужен, рассержен. Куклу слепую девочка в ужасе держит. Дождь этот лишний, деревья ему не рады, Вишня в цвету, цветы уже начали падать. Дождь этот с пеплом, в нём тихой смерти заправка, Кукла ослепла, ослепнет девочка завтра, Будет отравой доска для детского гроба, Будет приправой тоска и долгая злоба, Злоба - как дождь, нельзя от неё укрыться, Рыбы сходят с ума, наземь падают птицы, Голуби скоро начнут, как вороны, каркать, Будут кусаться и выть молчальники карпы, Будут вгрызаться в людей цветы полевые, Воздух вопьётся в грудь, сердце высосет, выест. Злобу не в силах терпеть, как дождь, Нагасаки. Мы не дадим умереть тебе, Нагасаки! Дети в далёких, в зелёных и тихих скверах, Здесь не о вере, не с верой, не против веры, Здесь о другом-о простой человеческой жизни. Дождь перейдёт, на вишни он больше не брызнет.
Nataly: Марьяна Высоцкая *** Кто вам сказал всем, что Бог – надзиратель и гетеро-сноб, Что Его при виде двух геев берёт озноб? С чего ты решил, что Господь считает твоих зазноб? Плоди сыновей, строй дом и расти древесину себе на гроб. Кто вам втемяшил, что Бог – усталый седой папаша, Вызывающий чад своих после смерти на рукопашный? Если жил ты хреново, значит не жить тебе дважды. Просто не быть тебе. Мёртвая гиблая пашня. Кто вам сказал всем, что Бог любит выборочно и требуя? Рассчитайся на первый/второй? Или методом жребия? Кто придумал, что Бога глазницы в режиме сепия Выбирают из образов и подобиев кто нелепее? Кто вам всунул в гипоталамус идею зла В виде парнокопытного блеющего козла? Тьма – отсутствие света. Суть экзорцистского ремесла В том, чтобы выгнать из ты-хороший тебя-осла. Кто вам выдал патент на избранность в Божьем Царстве? Кто сказал, что вот ты – наслаждайся, а ты - мытарствуй? Господь улыбнётся сверху и, взором окинув паству, Скажет мне: «Здравствуй, пройдоха, здравствуй!».
mazarin: В "Большой прогулке" (советский дубляж) немецкий офицер в поезде читает из Шарля Пеги - О Франция! Твоим полям, я душу всю отдам, Какой простор и ширь! И золото хлебов... А недавно я посмотрел этот фильм с другим переводом. Там использовали совершенно другой отрывок - О ФРАНЦИЯ! ТЫ, КАК ЗВЕЗДА МОРСКАЯ, РАСКИНУЛАСЬ НА ШАРЕ ГОЛУБОМ, И ЩУПАЛЬЦЫ ТВОИ ВОЛНОЙ ИГРАЯ, НЕСУТ МЕНЯ НА ПАНЦИРЕ СВОЕМ... Класс!
Стелла: mazarin , первое мне слишком напоминает" Широка страна моя родная!" А второе - действительно образно. Здорово, было время, когда щупальца Франции несли миру столько хорошего...
mazarin: Ну так я даже разный шрифт использовал А вообще, я поэзию - как-то не очень. Ну "Онегина" люблю, конечно, "Маленькие трагедии". Но в целом - всякие там поэмы и баллады... Не мое это. Стих, по моему вкусу, должон быть коротким, образным и вдохновенным. Это как разовое действо-таиство. Нечто вроде чуда. Родилось внезапно - и, улетело. Чувтство, обретшее идеальную форму. Всё. Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король. Вечер осенний был душен и ал, Муж мой, вернувшись, спокойно сказал: "Знаешь, с охоты его принесли, Тело у старого дуба нашли. Жаль королеву. Такой молодой!... За ночь одну она стала седой". Трубку свою на камине нашел И на работу ночную ушел. Дочку мою я сейчас разбужу, В серые глазки ее погляжу. А за окном шелестят тополя: "Нет на земле твоего короля..." А вообще- обожаю вот это Когда Апрель обильными дождями Разрыхлил землю, взрытую ростками, И, мартовскую жажду утоля, От корня до зеленого стебля Набухли жилки той весенней силой, Что в каждой роще почки распустила, А солнце юное в своем пути Весь Овна знак успело обойти, И, ни на миг в ночи не засыпая, Без умолку звенели птичьи стаи, Так сердце им встревожил зов весны, — Тогда со всех концов родной страны Паломников бессчетных вереницы Мощам заморским снова поклониться Стремились истово; но многих влек Фома Бекет, святой, что им помог В беде иль исцелил недуг старинный, Сам смерть приняв, как мученик безвинный. Иногда, "в теплой компании", приняв изрядную дозу апперетива (и не только его), зачерпнув поболе воздуха, чтоб потом на одном дыхании..., - могу выдать сие... Фурор, как обычно, - полный. Публика у моих ног
Nataly: Редьярд Киплинг «Эпитафии» Политик Я трудиться не умел, грабить не посмел, Я всю жизнь свою с трибуны лгал доверчивым и юным, Лгал - птенцам. Встретив всех, кого убил, всех, кто мной обманут был, Я спрошу у них, у мертвых, бьют ли на том свете морду Нам - лжецам? Эстет Я отошел помочиться не там, где вся солдатня. И снайпер в ту же секунду меня на тот свет отправил. Я думаю, вы не правы, высмеивая меня, Умершего принципиально, не меняя своих правил. Командир морского конвоя Нет хуже работы - пасти дураков. Бессмысленно храбрых - тем более. Но я их довел до родных берегов Своею посмертною волею. Эпитафия канадцам Все отдав, я не встану из праха, Мне не надо ни слов, ни похвал. Я не жил, умирая от страха, Я, убив в себе страх, воевал. Бывший клерк Не плачьте! Армия дала Свободу робкому рабу. За шиворот приволокла Из канцелярии в судьбу, Где он, узнав, что значит сметь, Набрался храбрости - любить И, полюбив, - пошел на смерть, И умер. К счастью, может быть. Новичок Они быстро на мне поставили крест - В первый день, первой пулей в лоб. Дети любят в театре вскакивать с мест - Я забыл, что это - окоп. Новобранец Быстро, грубо и умело за короткий путь земной И мой дух, и мое тело вымуштровала война. Интересно, что способен сделать Бог со мной Сверх того, что уже сделал старшина? Трус Я не посмел на смерть взглянуть В атаке среди бела дня, И люди, завязав глаза, К ней ночью отвели меня. Ординарец Я знал, что мне он подчинен и, чтоб спасти меня, - умрет. Он умер, так и не узнав, что надо б все наоборот! Двое А. - Я был богатым, как раджа. Б. - А я был беден. Вместе. - Но на тот свет без багажа Мы оба едем.
Рошешуар: Спасибо, Nataly! С детства люблю Киплинга, начиная от казавшегося мне в 15 лет совершенно умопомрачительным стихотворением: Мохнатый шмель - на душистый хмель, Мотылек - на вьюнок луговой, А цыган идет, куда воля ведет, За своей цыганской звездой! А цыган идет, куда воля ведет, Куда очи его глядят, За звездой вослед он пройдет весь свет - И к подруге придет назад. От палаток таборных позади К неизвестности впереди (Восход нас ждет на краю земли) - Уходи, цыган, уходи! Полосатый змей - в расщелину скал, Жеребец - на простор степей. А цыганская дочь - за любимым в ночь, По закону крови своей. Дикий вепрь - в глушь торфяных болот, Цапля серая - в камыши. А цыганская дочь - за любимым в ночь, По родству бродяжьей души. И вдвоем по тропе, навстречу судьбе, Не гадая, в ад или в рай. Так и надо идти, не страшась пути, Хоть на край земли, хоть за край! Так вперед! - за цыганской звездой кочевой - К синим айсбергам стылых морей, Где искрятся суда от намерзшего льда Под сияньем полярных огней. Так вперед - за цыганской звездой кочевой До ревущих южных широт, Где свирепая буря, как Божья метла, Океанскую пыль метет. Так вперед - за цыганской звездой кочевой - На закат, где дрожат паруса, И глаза глядят с бесприютной тоской В багровеющие небеса. Так вперед - за цыганской звездой кочевой - На свиданье с зарей, на восток, Где, тиха и нежна, розовеет волна, На рассветный вползая песок. Дикий сокол взмывает за облака, В дебри леса уходит лось. А мужчина должен подругу искать - Исстари так повелось. Мужчина должен подругу найти - Летите, стрелы дорог! Восход нас ждет на краю земли, И земля - вся у наших ног! И заканчивая любимым сегодня: Эпиграф: "От трех трясется земля, четырех она не может носить: Раба, когда он делается царем, Глупого, когда он досыта ест хлеб, позорную женщину, когда она выходит замуж, и служанку, когда она занимает место госпожи своей" (Книга притчей Соломоновых, глава 30, стихи 21-23) Три вещи в дрожь приводят нас, Четвертой - не снести. В великой Kниге сам Агур Их список поместил. Все четверо - проклятье нам, Но все же в списке том Агур поставил раньше всех Раба, что стал царем. Коль шлюха выйдет замуж, то Родит, и грех забыт. Дурак нажрется и заснет, Пока он спит - молчит. Служанка стала госпожой, Так не ходи к ней в дом! Но нет спасенья от раба, Который стал царем! Он в созиданьи бестолков, А в разрушеньи скор, Он глух к рассудку, криком он Выигрывает спор. Для власти власть ему нужна, И силой дух поправ, Он славит мудрецом того, Кто лжет ему: "Ты прав!" Он был рабом и он привык, Что коль беда пришла, Всегда хозяин отвечал За все его дела. Когда ж он глупостью теперь В прах превратил страну, Он снова ищет на кого Свалить свою вину. Он обещает так легко, Но все забыть готов. Он всех боится, и друзей, И близких, и врагов. Когда не надо он упрям, Когда не надо - слаб, О раб, который стал царем, Все раб, все тот же раб. И вневременное, его же (как только что выяснила, с 8-го класса помню наизусть)))): Владей собой среди толпы смятенной, Тебя клянущей за смятенье всех, Верь сам в себя наперекор вселенной, И маловерным отпусти их грех; Пусть час не пробил, жди, не уставая, Пусть лгут лжецы, не снисходи до них; Умей прощать и не кажись, прощая, Великодушней и мудрей других. Умей мечтать, не став рабом мечтанья, И мыслить, мысли не обожествив; Равно встречай успех и поруганье, He забывая, что их голос лжив; Останься тих, когда твое же слово Калечит плут, чтоб уловлять глупцов, Когда вся жизнь разрушена и снова Ты должен все воссоздавать c основ. Умей поставить в радостной надежде, Ha карту все, что накопил c трудом, Bce проиграть и нищим стать как прежде И никогда не пожалеть o том, Умей принудить сердце, нервы, тело Тебе служить, когда в твоей груди Уже давно все пусто, все сгорело И только Воля говорит: "Иди!" Останься прост, беседуя c царями, Будь честен, говоря c толпой; Будь прям и тверд c врагами и друзьями, Пусть все в свой час считаются c тобой; Наполни смыслом каждое мгновенье Часов и дней неуловимый бег, - Тогда весь мир ты примешь как владенье Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Atenae: Из Давида Самойлова - любимое: Не торопи пережитого, Утаивай его от глаз. Для посторонних глухо слово И утомителен рассказ. А ежели назреет очень И сдерживаться тяжело, Скажи, как будто между прочим И не с тобой произошло. А ночью слушай — дождь лопочет Под водосточною трубой. И, как безумная, хохочет И плачет память над тобой.
Орхидея: Какие прекрасные стихи! Просто изумительные. А "Владей собой среди толпы смятенной..." относится к числу моих любимых стихов.
Орхидея: Лев Вершинин Баллада о доверии Если заговоры, как кобры, расползаясь, мутят умы, если некто оком недобрым еженощно глядит из тьмы, если в самых родных и ближних видишь только стаю зверей — нелегко устоять и выжить, даже если ты Царь Царей, даже если ты на пороге новых подвигов и побед, даже если древние боги с темной завистью смотрят вслед… И не спится. И боль терзает, угольком под сердцем горя. Впрочем, войско о том не знает. Войско свято верит в царя. А царю изменила сила, словно выгорела дотла, лихорадка царя скрутила и дыханье в груди свела. Что стряслось? Хвороба? Едва ли. Тридцать лет отжил, не болев. Уж скорее — яд подмешали. Или духов вершится гнев. Или… Хватит! Едки и пряны, над шатром клубятся дымки. Шепотки потекли по стану, нехорошие шепотки. И вторые сутки пехота, многоглавый тысяченог, на шатер глядит: ну же, что там?! А в шатре умирает бог… Небалованный бог, солдатский, хрипло стонет, грызя губу… А врачи подойти боятся и ссылаются на судьбу. Лишь Филипп, ухмыльнувшись криво, тяжким ликом похолодев, в изголовье встал — неучтивый и нечесаный, словно дэв… — Тяжко болен ты, царь. Похоже, смерть к тебе уже на пути… Но поверь мне. Тогда, быть может, я сумею тебя спасти. А на царской щеке застыла боли бешеная слеза. Бьют в затылок медные била. Царь с натугой закрыл глаза. Поворочался на постели. — Верю, — вымолвил наконец… От заката кипело зелье. А с рассветом вошел гонец. В глине по уши. Дышит зычно. Трем коням ободрал бока. Царь — в беспамятстве. Но привычно свиток схватывает рука. И папирус на пол не выпал, и развернут он, и прочтен… О! В измене врача Филиппа обвиняет Парменион. Мол, недаром врач так насуплен, исподлобья глядит не зря; он персидским золотом куплен и в могилу сведет царя… Царь откинулся на перину, и за миг перед ним прошли все теснины и все равнины от забытой родной земли… Дядька Парме — как меч проверен, побратим любимый отца. А Филипп… Он и смотрит зверем, и под нос бурчит без конца. Всем победам пришло похмелье, жаркий локон ко лбу прилип… — Царь, проснись! Это чашу с зельем, поклонясь, подносит Филипп. — А, Филипп… Царь очнулся сразу. Приподнялся, в лицо смотря. Своему доверял он глазу: это все-таки — глаз царя! Но и врач, словно так и надо, все острее сужал зрачки… Сталь на сталь — два упрямых взгляда. Два достоинства. Две тоски. Если царь сейчас отвернется, полоснет недоверьем вдруг, то… Не зря ж стоят полководцы изваяниями вокруг. Познакомь он их с письменами — не сочтешь и пяти минут, как врачишку побьют камнями иль на копья его взметнут. И Филипп отступил невольно. — Что ты, царь? Он поправил край покрывала. — Все так же больно? Царь глаза опустил. — Давай! Этот миг, что давно вчерашен, Арриан к нам едва донес: царь берет у Филиппа чашу, а Филиппу дает донос. Пьёт. И смотрит, сверля очами, как твердеет врача лицо, словно дева перед венчаньем или жертва перед жрецом… Но стихает боль понемногу, позволяя веки смежить… Царь поверил другу, как богу, и за это остался жить. Если б так же вот жил он дальше, по дорогам идя своим… Если б так же — только без фальши, только близкие были с ним… Ладно, хватит. Ломайтесь, перья! Люди, нынешние, не те, поднимайте тост за доверье к человеческой чистоте!
Орхидея: Ещё несколько стихотворений того же автора. Археологический музей В залах музейных, в тиши и тоске, прошлое спит под стеклом на доске. Кольца, оружие, искры монет… Все суета сует. Скорбь и надежда, темень и свет, ярость и трусость, польза и вред, Ветхий Завет и Новый Завет… Все суета сует. Было: воитель страну защищал. Было: мудрец письмена изучал. Было: вещал вдохновенно поэт. Все суета сует… Правда и кривда, ясность и бред, сила и слабость, вопрос и ответ, робкое «да…» и твердое «нет!»… Все суета сует. В залах музейных тепло и светло. Начисто вымыто стендов стекло. Дремлет под стенкой истлевший скелет… Все — суета сует. * * * Памяти А.Н. Стругацкого Уничтожено все, что свято. Догорают огни пожара. В одиночестве дон Румата улетает из Арканара. Проплывают под дирижаблем сновиденья чужого мира, где ценились перья и сабли, где остались Уно и Кира… С полчаса осталось полета над давно знакомой дорогой. А внизу огонь вертолета промелькнул за Пьяной Берлогой, и уже вдалеке алеют фитильки догоревшей лампы… Пять окошек-лампадок тлеют. Это замок барона Пампы. Ты, прощаясь, кивнешь, незримый… Баронесса уже в постели. А детишки отца Аримы, надо думать, осиротели. …Вот уже пятно космодрома. Вот и стартовая орбита. Через несколько дней ты — дома. Только разве что-то забыто? В чистоте небесных чертогов, в суете подведенья итогов, ты сумеешь забыть о многом, как оно и пристало богу… Одного до скончанья века не забыть тебе — человека, что однажды, отринув Бога, взял мечи и встал у порога! А это почему-то неизменно очень веселит. Наверно душевный отклик находит.)) * * * Мне бы корону, чтоб тьмы мудрецов преклонялись, мне бы корону, чтоб сонмы жрецов надрывались, мне бы корону, чтоб гвардии поступь стальная эхом гремела, империи путь пролагая. Чтоб монументы макушками в небо вонзились, чтобы за речкой душманы от страха крестились, чтобы закон - на века, а молва - без упрека. Чтобы... А впрочем, на фиг мне эта морока? И наконец любимое: * * * Историк был талантлив в меру и — торжества настала дата: он вскрыл ошибки Робеспьера и скоро станет кандидатом. Архивной пылью пропитался, но доказал неоспоримо, в чем Неподкупный ошибался и почему — непоправимо. Его солидную работу бранить за мелочи не стоит… И все ж, дружок! Оставь заботы и помечтай. Ведь ты — историк. Представь себе, что ты — в Конвенте, когда камзол промок от пота, когда на каждом документе печатью — отблеск эшафота, когда звонок не слышен в шуме, когда людей звереют лица… и ты идешь к пустой трибуне под под хриплый ропот якобинцев… И вот, ссылаясь на примеры, не слыша брани и проклятий, ты! критикуешь!! Робеспьера!!! — совсем, как в автореферате… Как перед стареньким доцентом, что дал тебе когда-то тему, ты представляешь документы, ты чертишь выкладки и схемы… Но в зале — вой: «Да как он смеет?!», и, темляком метя под доскам, уже идет к тебе гвардеец, а за окном скрипит повозка… В лицо — плевки. Сверкают шпаги. Тебя ведут по коридору… Историк прячет в стол бумаги. До наступленья термидора.
Рошешуар: Про историка давно люблю))) Спасибо за напоминание)
Кассандра: Пушкин. Клеветникам России О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы. Уже давно между собою Враждуют эти племена; Не раз клонилась под грозою То их, то наша сторона. Кто устоит в неравном споре: Кичливый лях, иль верный росс? Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос. Оставьте нас: вы не читали Сии кровавые скрижали; Вам непонятна, вам чужда Сия семейная вражда; Для вас безмолвны Кремль и Прага; Бессмысленно прельщает вас Борьбы отчаянной отвага — И ненавидите вы нас... За что ж? ответствуйте: за то ли, Что на развалинах пылающей Москвы Мы не признали наглой воли Того, под кем дрожали вы? За то ль, что в бездну повалили Мы тяготеющий над царствами кумир И нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир?.. Вы грозны на словах — попробуйте на деле! Иль старый богатырь, покойный на постеле, Не в силах завинтить свой измаильский штык? Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык? Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля?.. Так высылайте ж к нам, витии, Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России, Среди нечуждых им гробов.
Констанс1: Кассандра , у Пушкина все гениально, даже «» махровый патриотизм«». Ибо это Пушкин.
Кассандра: Констанс1 , гении, они такие. Вечно-современные :-)
nadia1976@ukr.net: Пушкина открыла для себя лет в тридцать, открыла заново Мое любимое: Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить, и глядь — как раз умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля — Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег. Это самое любимое. И еще... «Мадонна» Не множеством картин старинных мастеров Украсить я всегда желал свою обитель, Чтоб суеверно им дивился посетитель, Внимая важному сужденью знатоков. В простом углу моем, средь медленных трудов, Одной картины я желал быть вечно зритель, Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков, Пречистая и наш божественный спаситель — Она с величием, он с разумом в очах — Взирали, кроткие, во славе и в лучах, Одни, без ангелов, под пальмою Сиона. Исполнились мои желания. Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна, Чистейшей прелести чистейший образец.
nadia1976@ukr.net: Первое стихотворение - это просто супер-пупер-шедевр. Так просто гениально, я часто говорю сама себе :"На свете счастья нет, но есть покой и воля". А еще обитель дальняя трудов и чистых нег - это так чудесно! Я думаю, что для Поэта это - Михайловское, где его ждет няня, и где он будет писать стихи. Ну, в общем, это такой маленький рай!
Рошешуар: Очень люблю Пушкина))) С детства особо любимы два стихотворения Первое (вот всё в нём есть: и нежность, и юмор, и сожаление, и самоирония, и какая-то необыкновенная легкость, как оно читается вслух, как песня льется): Подъезжая под Ижоры, Я взглянул на небеса И воспомнил ваши взоры, Ваши синие глаза. Хоть я грустно очарован Вашей девственной красой, Хоть вампиром именован Я в губернии Тверской, Но колен моих пред вами Преклонить я не посмел И влюбленными мольбами Вас тревожить не хотел. Упиваясь неприятно Хмелем светской суеты, Позабуду, вероятно, Ваши милые черты, Легкий стан, движений стройность, Осторожный разговор, Эту скромную спокойность, Хитрый смех и хитрый взор. Если ж нет... по прежню следу В ваши мирные края Через год опять заеду И влюблюсь до ноября. И второе: Храни меня, мой талисман, Храни меня во дни гоненья, Во дни раскаянья, волненья: Ты в день печали был мне дан. Когда подымет океан Вокруг меня валы ревучи, Когда грозою грянут тучи — Храни меня, мой талисман. В уединенье чуждых стран, На лоне скучного покоя, В тревоге пламенного боя Храни меня, мой талисман. Священный сладостный обман, Души волшебное светило... Оно сокрылось, изменило... Храни меня, мой талисман. Пускай же ввек сердечных ран Не растравит воспоминанье. Прощай, надежда; спи, желанье; Храни меня, мой талисман. А еще, чудная автоэпиграмма: Вот перешед чрез мост Кокушкин, Опершись ж*** о гранит, Сам Александр Сергеич Пушкин С мосьё Онегиным стоит. Не удостоивая взглядом Твердыню власти роковой, Он к крепости стал гордо задом: Не плюй в колодец, милый мой.
Стелла: Автоэпиграмму до сего дня не читала.)))) Ай да Пушкин! Ай да провидец!
Atenae: И снова "наше всё". Очень люблю эти строки из гимна чуме: Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении Чумы. Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья — Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог.
nadia1976@ukr.net: Да))))) А еще "Моцарт и Сальери". Тоже шикарная вещь.
Орхидея: Atenae, тоже очень люблю эти строчки. Да всё, что вошло в "Маленькие трагедии" просто шедеврально! А "Пир во время чумы" меня очень впечатлил, драматично, жутко и завораживающе.) Я потом долго отходила.)) А "Скупой рыцарь" чего стот, особенно нравится монолог скупца, как Кощей чахнущего над златом.
Стелла: Фильм Швейцера помните? Совершенно гениальное воплощение " Маленьких трагедий". Все же есть шедевры, сделанные по шедеврам литературы.
Atenae: Швейцер, кстати, изменил драматургию "Пира" простой перестановкой сцен, а идея сменилась радикально. Вальсингам, опять же, Трофимов.
Орхидея: Да, фильм прекрасный! Я когда первый раз смотрела, ночью уснуть не могла, была под впечатлением.)))
Кассандра: Александр Блок. СКИФЫ Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы, С раскосыми и жадными очами! Для вас - века, для нас - единый час. Мы, как послушные холопы, Держали щит меж двух враждебных рас Монголов и Европы! Века, века ваш старый горн ковал И заглушал грома, лавины, И дикой сказкой был для вас провал И Лиссабона, и Мессины! Вы сотни лет глядели на Восток Копя и плавя наши перлы, И вы, глумясь, считали только срок, Когда наставить пушек жерла! Вот - срок настал. Крылами бьет беда, И каждый день обиды множит, И день придет - не будет и следа От ваших Пестумов, быть может! О, старый мир! Пока ты не погиб, Пока томишься мукой сладкой, Остановись, премудрый, как Эдип, Пред Сфинксом с древнею загадкой! Россия - Сфинкс. Ликуя и скорбя, И обливаясь черной кровью, Она глядит, глядит, глядит в тебя И с ненавистью, и с любовью!... Да, так любить, как любит наша кровь, Никто из вас давно не любит! Забыли вы, что в мире есть любовь, Которая и жжет, и губит! Мы любим все - и жар холодных числ, И дар божественных видений, Нам внятно всё - и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений... Мы помним всё - парижских улиц ад, И венецьянские прохлады, Лимонных рощ далекий аромат, И Кельна дымные громады... Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет, И душный, смертный плоти запах... Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет В тяжелых, нежных наших лапах? Привыкли мы, хватая под уздцы Играющих коней ретивых, Ломать коням тяжелые крестцы, И усмирять рабынь строптивых... Придите к нам! От ужасов войны Придите в мирные обьятья! Пока не поздно - старый меч в ножны, Товарищи! Мы станем - братья! А если нет - нам нечего терять, И нам доступно вероломство! Века, века вас будет проклинать Больное позднее потомство! Мы широко по дебрям и лесам Перед Европою пригожей Расступимся! Мы обернемся к вам Своею азиатской рожей! Идите все, идите на Урал! Мы очищаем место бою Стальных машин, где дышит интеграл, С монгольской дикою ордою! Но сами мы - отныне вам не щит, Отныне в бой не вступим сами, Мы поглядим, как смертный бой кипит, Своими узкими глазами. Не сдвинемся, когда свирепый гунн В карманах трупов будет шарить, Жечь города, и в церковь гнать табун, И мясо белых братьев жарить!... В последний раз - опомнись, старый мир! На братский пир труда и мира, В последний раз на светлый братский пир Сзывает варварская лира! 1918
Señorita: Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, Оттого что лес -- моя колыбель, и могила -- лес, Оттого что я на земле стою -- лишь одной ногой, Оттого что я тебе спою -- как никто другой. Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей, У всех золотых знамен, у всех мечей, Я ключи закину и псов прогоню с крыльца -- Оттого что в земной ночи я вернее пса. Я тебя отвоюю у всех других -- у той, одной, Ты не будешь ничей жених, я -- ничьей женой, И в последнем споре возьму тебя -- замолчи! -- У того, с которым Иаков стоял в ночи. Но пока тебе не скрещу на груди персты -- О проклятие! -- у тебя остаешься -- ты: Два крыла твои, нацеленные в эфир, -- Оттого что мир -- твоя колыбель, и могила -- мир! М.Цветаева
Паж герцога: Пускай меня простит Винсент Ван-Гог За то, что я помочь ему не мог, За то, что я травы ему под ноги Не постелил на выжженной дороге, За то, что я не развязал шнурков Его крестьянских пыльных башмаков, За то, что в зной не дал ему напиться, Не помешал в больнице застрелиться. Стою себе, а надо мной навис Закрученный, как пламя, кипарис. Лимонный крон и тёмно-голубое, – Без них не стал бы я самим собою; Унизил бы я собственную речь, Когда б чужую ношу сбросил с плеч. А эта грубость ангела, с какою Он свой мазок роднит с моей строкою, Ведёт и вас через его зрачок Туда, где дышит звёздами Ван-Гог. Арсений Тарковский.
Алевтина: Мне нравится стихотворение М.Ю. Лермонтова "Пророк" "ПРОРОК" С тех пор как вечный судия Мне дал всеведенье пророка, В очах людей читаю я Страницы злобы и порока. Провозглашать я стал любви И правды чистые ученья: В меня все ближние мои Бросали бешено каменья. Посыпал пеплом я главу, Из городов бежал я нищий, И вот в пустыне я живу, Как птицы, даром божьей пищи; Завет предвечного храня, Мне тварь покорна там земная; И звезды слушают меня, Лучами радостно играя. Когда же через шумный град Я пробираюсь торопливо, То старцы детям говорят С улыбкою самолюбивой: "Смотрите: вот пример для вас! Он горд был, не ужился с нами: Глупец, хотел уверить нас, Что бог гласит его устами! Смотрите ж, дети, на него: Как он угрюм, и худ, и бледен! Смотрите, как он наг и беден, Как презирают все его!"
Lumineux: После Пушкина, Лермонтова, Цветаевой... немного о земном. Одним из моих любимых поэтов на все времена остается Константин Никольский. Меняются вкусы, взгляды, предпочтения, а его тексты остаются со мной. И если раньше я приставала к своим ближним и дальним знакомым с вопросом, как они могут не любить песни Константина Никольского, то теперь я обычно рекомендую его песни не слушать, а читать! *** Прошедший день затих и опустел, Готовясь к плену молчаливой ночи, Он гаснет эхом недопетых строчек Вечерних песен между темных стен. Он начинался, чтоб зажечь сердца Своим сияньем вдохновенно зыбким, И мир встречал его открытою улыбкой К восходу солнца обращенного лица. Сквозь облака, летя с небес к земле, Свою судьбу ее судьбе вверяя, То находя, то что-то вдруг теряя, Он прорывался в предрассветной мгле. Он жил и пел бездумно и всерьез, Перемежая холод с пылким зноем, Святую осень с грешною весною, Смешное небо с небом, полным слез. Но видя, что года берут права, Стал одного бояться - ночи темной - И в сумерках сомнений неуемных Закатных песен высветил слова. Прошедший день - вечерняя пора, Но тот закат мне сердце не тревожит - Не ночь конец тревогам всем положит, А света непрерывная игра. Стою в раздумье над прошедшим днем, Как в ожиданье радости неспетой, Как будто луч грядущего рассвета Меня коснулся ласковым огнем *** Я бреду по бездорожью, мысли рвутся как в бреду, Каждый шаг неосторожный мне из радости в беду, Будто в плен, или на волю должен долю выбрать я, Чьей судьбы, любви и боли мне откроются края. Время тянется на встречу, хочет вновь сыграть в игру, Увлекая мир беспечный в новый путь, как в новый круг, Кто-то манит песней смутной, как в былые дни - точь-в-точь, Яркий мир огней беспутных, то-ли в утро, то-ли в ночь. Жизнь любую рифму ловит нестареющим пером, И колдуют в полуслове правда с ложью, зло с добром, Вечно душу мне тревожат тайны скомканных страниц, Бездорожье, бездорожье... Без исхода, без границ. Кто отступит, кто решится, день придет, прольется ль свет Кто был прав, а кто ошибся, кто прозрел, а кто ослеп... На крутом и скользком склоне впереди лежащих лет Вдруг споткнусь на полуслове, упаду или нет, И неведомые дали снова празднуют печаль, И в конце, как и в начале: "Здравствуй радость и прощай!" *** Бури и метели землю одолели, Птицы белые мои к солнцу улетели. По затерянным следам Поспешите в край далёкий, В край далёкий, в путь нелёгкий К светлым, солнечным годам. Отыщите мою радость, Что за горем затерялась, Принесите песню мне О родившейся весне. Разыщите лучик, что закрыли тучи, И родник живой воды напоить сады. Отыщите в тишине Голос ласковый, любимый, Рук тепло, дающий силы Взгляд её верните мне. Принесите мне веселье Горных рек и рек весенних, Жар людских сердец, согретых Вольных странствий тёплым ветром. Попросите небо не темнеть от гнева, Попросите у полей мирного раздолья, Попросите у лесов Чистых звонких голосов, Чтоб сказать о том, как труден Путь души, спешащей к людям. Отыщите острова, Где зелёная трава - В ней живут любви и мира Позабытые слова.
Алевтина: Моё любимое стихотворение Сергея Александровича Есенина "Не жалею, не зову, не плачу". "НЕ ЖАЛЕЮ, НЕ ЗОВУ, НЕ ПЛАЧУ". Не жалею, не зову, не плачу, Все пройдет, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна березового ситца Не заманит шляться босиком. Дух бродяжий! ты все реже, реже Расшевеливаешь пламень уст. О моя утраченная свежесть, Буйство глаз и половодье чувств. Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя! иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с кленов листьев медь… Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть.
Рыба: А вот у меня тоже есть один поэт на примете. Очень современный. И даже известный здесь, только в другом качестве. Но поэтический талант этого автора бесспорен и заслуживает пристального внимания! Призрак осени Осень - пауза... Между финалом и новым началом. Тишина между темами бала. Живое молчанье. Сквозь него лучше слышен стук сердца и шелест дыханья, Шорох запертых мыслей и комнат, скрип досок причала, От которого лодка ушла, как обычно - к другому, И удары глухие антоновских яблок - о землю, Бормотание пламени в печке - о чём-то нетленном, Завывание ветра в трубе - песня старому дому... Слушай... Слушай пока тишину. Чуть помедли до срока. Этих призраков осени ты не спугни ненароком. Музыканты настроят все скрипки и все контрабасы, И закружатся вьюгами новые белые вальсы! Lumineux
Lumineux: Рыба пишет: А вот у меня тоже есть один поэт на примете. Очень современный. И даже известный здесь, только в другом качестве. Но поэтический талант этого автора бесспорен и заслуживает пристального внимания! Ой Спасибо большое, мне очень приятно Правда не уверена, что это достойно быть тут )
Рыба: Достойно, достойно, не сомневайтесь! Своих героев Форум должен знать в лицо! Или хотя бы по почерку узнавать!
Рыба: Юлий Даниэль Вспоминайте меня Вспоминайте меня - я вам всем по строке подарю, Не тревожьте себя - я долги оплачу к январю. Я не буду хитрить и скулить, о пощаде моля. Это зрелость пришла, и пора оплатить векселя. Непутёвый, хмельной, захлебнувшийся плотью земной, Я трепался и врал, чтобы вы оставались со мной. Как я мало дарил, и как много я принял даров Под неверный, под зыбкий, под мой рассыпавшийся кров. Я словами умел и влюбить, и убить наповал, Но, теряя прицел, я себя самого убивал. Но благая судьба сочинила счастливый конец. Я достоин теперь ваших мыслей и ваших сердец. И меня к вам влечёт, как бумагу влечёт к янтарю, Вспоминайте меня - я вам всем по строке подарю. По тяжёлой, по горькой, пропахшей тоскою строке, Чтоб любили меня, когда буду от вас вдалеке.
Lumineux: Продолжая тему современных поэтов За миг до взлета За миг до взлета Поклонись земле, Такой родной, До мелочей знакомой. Услышь в ее дыханье и тепле Заветное тепло родного дома, Где молча у раскрытого окна, В халатик наспех пестренький одета, Стоит твоя любовь, Твоя жена, Тревожно вглядываясь в синь рассвета. Где под мурлыканье рассветных дрем Качает сон детей на мягких лапах И где, услышав отдаленный гром, Мать скажет детям: — Спите. Это — папа... А над садами — неба синева, Где символом живым трепещет голубь, Как позывные «Говорит Москва» Спокойно произносит добрый голос. И на душе Спокойней и теплей От этих слов и мирного рассвета. За миг до взлета Поклонись земле, За миг до взлета Поклянись земле, Что жизнь готов отдать За утро это! Валентина Саакова
Алевтина: Владимир Высоцкий "Канатаходец" "КАНАТАХОДЕЦ" Нe за славу, нe за плату — На свой, необычный манер Он по жизни шагал над помостом — По канату, по канату, Натянутому, как нерв. Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но должно быть, ему очень нужно пройти четыре четверти пути. И лучи его с шага сбивали, И кололи, словно лавры. Труба надрывалась — как две. Крики «Браво!» его оглушали, А литавры, а литавры — Как обухом по голове! Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но теперь ему меньше осталось пройти — уже три четверти пути. «Ах как жутко, как смело, как мило! Бой со смертью — три минуты!» — Раскрыв в ожидании рты, Из партера глядели уныло Лилипуты, лилипуты — Казалось ему с высоты. Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но спокойно, — ему остается пройти всего две четверти пути! Он смеялся над славою бренной, Но хотел быть только первым — Такого попробуй угробь! Не по проволоке над ареной, — Он по нервам — нам по нервам — Шел под барабанную дробь! Посмотрите — вот он без страховки идет. Чуть правее наклон — упадет, пропадет! Чуть левее наклон — все равно не спасти… Но замрите, — ему остается пройти не больше четверти пути! Закричал дрессировщик — и звери Клали лапы на носилки… Но прост приговор и суров: Был растерян он или уверен — Но в опилки, но в опилки Он пролил досаду и кровь! И сегодня другой без страховки идет. Тонкий шнур под ногой — упадет, пропадет! Вправо, влево наклон — и его не спасти… Но зачем-то ему тоже нужно пройти четыре четверти пути!
Алевтина: Владимир Высоцкий "Парус" "ПАРУС" А у дельфина взрезано брюхо винтом. Выстрела в спину не ожидает никто. На батарее нету снарядов уже. Надо быстрее на вираже. Парус! Порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь... Даже в дозоре можешь не встретить врага. Это не горе, если болит нога. Петли дверные многим скрипят, многим поют: - Кто вы такие? Вас здесь не ждут! Но парус! Порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь... Многие лета - тем, кто поет во сне. Все части света могут лежать на дне, Все континенты могут гореть в огне, Только все это не по мне. Но парус! Порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь...
Lumineux: Мое самое-самое любимое стихотворение из всех современных авторов! Анна Полетаева Чему гореть?.. Полужива. Осталась мелочь при обмене... Но хватит мне на кружева, На кружку кофе, на круженье Сухого, нежного листа С ветвей твоей пожухшей веры, На дрожь провисшего моста Под мерной поступью... На серый Усталый взгляд твоих небес, На их непрошенную влагу... Да ты и сам почти исчез, Уже совсем недолго... Август.
полная версия страницы