Форум » Книги о Дюма и его героях, написанные другими авторами » Роже Нимье "Влюбленный д`Артаньян, или пятнадцать лет спустя" » Ответить
Роже Нимье "Влюбленный д`Артаньян, или пятнадцать лет спустя"
Юлёк (из клуба): Перепечатано по изданию: Роже Нимье. Гасьен де Куртиль де Сандра. Влюбленный д`Артаньян или пятнадцать лет спустя. Дневники Шарля де Баатца, сеньора д`Артаньяна: Роман. Дневники. - СПб.: СП СМАРТ, 1993 - 400 с. Перевод с французского Святослава Свяцкого. Дамы и господа! Прошу набраться терпения: текст перебивается вручную, а потому будет выкладываться регулярно, но небольшими порциями. Два собеседника в двух постелях 28 июня 1642 года Тараскон, еще не забывший святую Марту, которая отразила набег зловещей Тараски*, стал свидетелем встречи сомнительного святого с несостоявшимся тираном. *Тараска – сказочное чудовище, пожиравшее людей. По легенде св.Марта расправилась с ним, окропив его святой водой. Людовик XIII был обязан своим прозвищем Справедливый тому обстоятельству, что, родившись под знаком Весов, он неизменно стремился сохранить равновесие между разумом и капризом, иначе говоря, между мужским и женским началом. Что касается кардинала Ришелье, то хотя после восемнадцати лет правления он все еще оставался весьма весомой фигурой, эта фигура с каждым днем теряла свой материальный вес. Могила разверзлась в его собственном теле в виде нарывов и язв. Меж тем тарасконцы (и еще более тарасконки) с их бойкими языками комментировали появление короля, разгуливая по двум наиболее примечательным местам города, то есть по площади и главной дороге. В три часа дня площадь была как всегда залита солнцем, а дорога погружена в тень. При этом жители имели возможность любоваться своим замком, возведенным в 1291 году на фундаменте римской крепости и обновленным с приходом XVI столетия как раз к началу религиозных войн. В замке были тоже свои тени и свое солнце. Но теням было двадцать лет, а солнце тускнело. Негромкой беседе монарха с министром в одном из самых красивых залов с видом на Рону вторили стенания де Шаваньяка и де Ту, сторонников Сен-Мара, закованных в цепи и брошенных в здешнее подземелье точно так же, как он сам был брошен в подвалы крепости Монпелье. Объясним вкратце, отчего мы очутились здесь и отчего Сен-Мару, фавориту великого короля, в конце своего блистательного пути пришлось делить со своими друзьями столь жалкую участь. 3 февраля два пышных поезда покинули Фонтебло. Сопровождаемый кардиналом король отправился на осаду Перпиньяна. Четырьмя месяцами ранее посланцы восставшей против Филиппа IV Каталонии явились просить защиты у Франции, которая и была обещана им в Перонне. Понадобилось время, чтобы великие мира сего всколыхнулись и чтоб пришли в движение войска. Кардиналу с его диетой потребовалось для этого несколько дней дополнительно. Но если Людовик XIII ел мало, а Ришелье и того менее, то их свиты отличались отменным аппетитом. Кроме пажей и придворных, там были рейтары и мушкетеры. Пренебрежем пажами, которые питались фруктами, и придворными, которые довольствовались печеньем, выражая тем самым почтение к немощи своих повелителей. Но уже рейтары, они же легкие кавалеристы, не оправдали свое имя. Что же до мушкетеров, то они посчитали кремнистые кряжи замаячивших вдали Пиренеев за сигнал к действию. Они объедались впрок в ожидании такой компании, где даже куропаткам ради изящества придется питаться уксусом и где уж, конечно, не будет выбора в дичи. Предводители полагали, что первым французским городом, который сможет накормить два столь значительных сборища, будет Лион, куда следует добираться порознь. Людовик XIII двигался впереди. Через три дня за ним следовал кардинал. Эти три дня были необходимы, чтобы курицы успели снестись, кролики наплодиться, вишни дозреть на ветках – обстоятельство в походе немаловажное. Гимном Te Deum была отмечена в Лионе победа, которую одержал в Германии граф Гебриан при Кемпене. Это послужило предлогом, чтобы полакомиться трюфелями. Когда добрались до Валанса, великий письмоводитель Ришелье Мазарини получил из рук короля красную шапку кардинала. По этому случаю увлеклись раками. Ришелье, почувствовав слабость, отстал и был чуть не съеден в Нарбонне комарами. Людовик XIII продолжал путь в обществе своего любимца Сен-Мара.
Юлёк (из клуба): - Я люблю тебя, д`Артаньян, - закричала Жюли. – У меня не было другой возможности встретиться с тобой. Успокойся. Ты еще не понял, но ты тоже любишь меня. - Если б я любил вас, мадемуазель, я поставил бы вас об этом в известность. - Мари всего лишь кукла, а я женщина. - Мадемуазель, женщин на свете полным-полно, а Мари только одна-единственная. Доказав сентенцию, д`Артаньян произвел жест. - На помощь! – закричала Жюли. – Люди! Позовите стражу, комиссара! Ко мне! И отнюдь не слабое существо, она вцепилась в одежду мушкетера. Одежда состояла из рубашки и штанов. Тонкая рубашка разорвалась. Крайне недовольный всем этим, д`Артаньян отбросил женщину-тигрицу на постель, и она стукнулась головой о деревянную колонну. Ввиду отсутствия стражи и комиссаров прибежали слуги. Несмотря на все их снаряжение, невооруженные руки мушкетера кое-что значили. Оценив положение, д`Артаньян сцапал Жюли и сделал из нее некое подобие щита, который, правда, дергался в его руках и исторгал стоны, но тем не менее исполнил свое назначение. Спустившись в сад, д`Артаньян бросил щит подле каких-то деревьев. На виске у девушки была ссадина, но утренний холод вернул ей сознание. - Прощайте, - сказал д`Артаньян. – Ваше личико пострадало, это даст вам дополнительную возможность поступить в монастырь. Оставалось найти одежду и лошадь. Судя по ржанию, донесшемуся из ближнего строения, лошадь была неподалеку. Насчет костюма дело обстояло сложнее, так как у д`Артаньяна остались всего лишь штаны. И тут ему бросилась в глаза ночная рубашка Жюли. Это было, разумеется, еще одним оскорблением юной невинности. Минуту спустя, прижимая одной рукой к себе рубашку и направляя другой мерина с лучшей родословной из всех поколений Колино дю Валей, он бодрой рысью пересек Париж. Шестнадцатью годами ранее в таком же одеянье он ускользнул от когтей миледи. «Только Кэтти мне еще не хватало» - мелькнуло в голове у д`Артаньяна.
Юлёк (из клуба): Fiat Lux (да будет свет – лат.) Гнев и надежда не давали мушкетеру уснуть. Гнев против Жюли, которую он никогда более не увидит, разве что король велит ему взять приступом монастырь. Надежда восстановить свое доброе имя в глазах Мари. Случай представился ему в то же самое утро, поскольку Роже де Бюсси-Рабютен в обществе двух бретонских дворян ожидал его в Пре-Сен-Жерве. В десять утра д`Артаньян был уже на месте, сопровождаемый Пелиссоном де Пелиссаром и шотландским капитаном по имени о`Нил, известным своим неподражаемым хладнокровием. Первым долгом мушкетер счел нужным обнять де Бюсси-Рабютена, попросив у него доверительной беседы с глазу на глаз. Услыхав такое, де Севинье нахмурился, а д`Оллоре презрительно хрюкнул. Но Роже их успокоил. - Господа, недоразумение у нас уже не первое. Так что насчет поединка и всех этих ран можно подождать. После чего он взял д`Артаньяна под руку. - Д`Артаньян, мы сходимся с вами в четвертый раз. Первый раз вы схватились с вертопрахом на пляже, предположим, его звали Роже. Во второй – с французским дворянином в окрестностях Рима, не будем называть его по имени. Затем был некто, кого можно назвать Третьим, вы сделались его другом, и это был Бюсси. Но сегодня вы сходитесь с Рабютеном, о котором идет молва, что он ведет свой род от волков, и вы превратились в его врага. Вы обожаете мою кузину, я согласен. Ухаживаете за ней – понимаю. То, что вы в нее влюблены, могу себе представить. Но то, что вы бросаетесь на нее, словно ландскнехт, неприемлемо ни для нее, ни для вас. Вы упали в моих глазах. Я скорблю при мысли об этом и поскольку мне хочется утолить поскорей мою скорбь, лучше всего будет, если вы исчезнете с лица земли. Д`Артаньян выслушал это молча. Когда Роже закончил, он спросил со всей мягкостью, на какую только был способен: - Вы закончили, сударь? - Не зовите меня сударем, черт возьми, как постороннего человека! Не забудьте: мы оба взяли по роли в том спектакле, какой дадим сейчас нашим друзьям. Приступим же весело и без лишних разговоров. - Но я тоже хотел кое-что вам сказать. И д`Артаньян поведал Бюсси-Рабютену про ту западню, в которую его поймали. Роже, не колеблясь ни минуты, воскликнул: - Надо предупредить Мари. Что сделать, чтобы предупредить ее? Поговорить с ней. А как с ней поговорить? Для этого необходимо, чтоб глотка не была перерезана. И он направился к секундантам: - Господа, важное дело вынуждает нас продолжить объяснение. - Мне кажется, ваше терпение выше вашей чести, - заявил де Севинье. - Великое терпение, - уточнил д`Оллоре. – Скорее к столу, господа, мне не терпится увидеть печень по-гасконски и беарнские отбивные. - С помощью моей машины, - заметил Пелиссон, - мы быстро бы устранили затруднения. Что же касается капитана о`Нила, то он лишь пожевал свои огромные рыжие усы. - Господа, хотя ваши доводы убедительны, они не смогут поколебать того решения, к которому мы оба пришли, шевалье д`Артаньян и я. Не беспокойтесь так о чести Рабютенов, господин де Севинье. Господин д`Оллоре, умерьте аппетит. Господин Пелиссонар де Пелиссардон, усовершенствуйте свою машину, пусть она режет на куски дуэлянтов, прежде чем те обнажат шпаги. А вы, капитан о`Нил, с вашей шотландской мудростью и неприязнью к пустым разговорам, будьте скупы, как водится, на слова, скажите, что вы разделяете наши взгляды, произнесите это слово, звучное «yes», которое так служит украшением вашей нации. - Хгвт! – произнес шотландский капитан. И поднял с земли бутыль. - Я принес это сюда. Традиционное семейное лекарство от ран. Рквк! Врачует снаружи и внутри. Арквтхвст! Он откупорил бутыль и дал понюхать присутствующим. - Алкоголь… - заметил Пелиссон. – Забавно. Мне запрещен алкоголь как экстракт из плодов. Но ведь это же вытяжки из козьих копыт и рогов барана… И он протянул шотландцу стакан, с которым не расставался ни во сне, ни наяву. Выпив, Пелиссон подал стакан соседям.
Юлёк (из клуба): Отказались лишь д`Артаньян и Бюсси-Рабютен, заявив, что должны сегодня же утром поговорить с девушкой, а девушки не выносят беседовать с мужчинами сквозь пары алкоголя, даже если этот алкоголь – лекарство. Зато Нога № 1 и Нога № 2 пришли в возбуждение. Пелиссон обратил на это внимание, но не знал, как ему отнестись к их чувствам. Он повернулся к капитану о`Нилу. Тот спросил с прямотой старого служаки: - Ваши ноги? - Да. - Ваши руки целебный напиток получили? - Я это ощущаю. - Значит, ноги тоже имеют право. И капитан налил два полных стакана суданским принцам. Меж тем Роже и д`Артаньян достигли Королевской площади. Было решено, что Роже поднимется первым. Ожидание д`Артаньяна было непродолжительным. - Она все поняла. - Могу ли я ее видеть? - Она вам напишет. - Но почему письмо? - Вы все еще внушаете ей страх. - Сколько же мне ждать? - Она уже вынула письменный прибор. - Значит, мы не станем убивать друг друга? - Ни за что на свете. - Что же мы сделаем? - Обнимемся. И они обнялись. Роже вскочил в седло. Д`Артаньян вернулся домой пешком. Ему необходимо было спокойно все взвесить. На Тиктонской улице он встретился с Тюркеном, рука у того была на перевязи. - Ну как ваша рука? - Превосходно. У нее, как видите, привычка тянуться к пивной кружке. Я рад, что теперь она капельку отдохнет. - Значит, вы теперь трезвенник? - Совсем даже наоборот. - Это почему же? - Я зову жену в любое время дня и ночи, и она мне прислуживает. Двойная польза. - То есть? - Если вино хорошее, я ее хвалю. - А если плохое? - Я его выливаю ей за корсаж. - Вы забавник худого толка. - Говорите, говорите, сударь. Я вижу у вас сегодня нет охоты угощать меня добавкой. - Все еще впереди. - Я узнаю о вашем настроении по посланцам, которые к вам приходят. - По посланцам? - Да, да. Вы то погружаетесь в воду, словно лягушка, то выпрыгиваете оттуда, чтоб схватить письмо, которое вам посылают. И Тюркен исчез, прежде чем д`Артаньян решил, что лучше на этот раз – носок сапога или кончик шпаги?
Юлёк (из клуба): От охоты за зятьями… Отворив дверь своей комнаты, д`Артаньян удивился при виде незнакомца, седенького человечка, который, став на табурет, снимал со стены висевшие там шпаги. Их было всего пять. Одна из них пригвоздила к земле де Варда, как о том его святейшество Урбан VIII изволил недавно вспомнить. Другая изгнала англичан из Ла-Рошели. Третья сопровождала миледи к месту ее вечного упокоения. Четвертую, подарок Атоса, носил д`Артаньян лишь при дворе, что не мешало ей, впрочем, быть столь же острой, как остальные ее соседки. И, наконец, пятая приступом взяла Аррас. Но даже если оставить в стороне воспоминания, то нужно сказать, что д`Артаньян весьма ценил эти изящные клинки, заменявшие ему с давних пор общество женщин. Он хлопнул в ладоши. Человечек обернулся. Физиономия у него была непривлекательная, выражение на ней плаксивое, кожа с редкими порами, узкие губы и большой висячий нос. Появилась Мадлен. - Сударыня, - спросил мушкетер, - кто это такой? - Ваш тесть, сударь. Д`Артаньян нахмурился. Сделал знак Мадлен удалиться. Затем скрестил на груди руки. - Сударь, мне известно, что мой отец был лучшим стрелком из пистолета в наших местах, что мой дед был лучшим игроком в мяч в округе, но я никак не предполагал, что на роль моего тестя будет претендовать похититель моих шпаг. - Позвольте, сударь, позвольте. Я сяду. Такая жарища. Я весь мокрый. Мое имя Эварист дю Колино дю Валь. В манере было нечто приторное, в речи – нечто гнусавое, так зазывают покупателей торговцы рыбой. Казалось, даже пахнуло, как от прилавка. - Вы намеревались жениться на моей дочери, да, я знаю, вы даже взяли ее ночную рубашку, вы вернете ее мне, это подарок моей покойной жены. А шпаги… Я беру их в свою коллекцию, поскольку мы теперь родственники. У меня уже есть шпиговальная игла от дядюшки по материнской линии и охотничий кинжал, по-видимому, от прадедушки. Кое-что еще. Если у вас есть какие-либо вещи – брильянты, документы – их лучше доверить мне, я буду хранить все под ключом. - Господин тесть, почему вы думаете, что я собираюсь жениться на вашей дочери? - Я согласен, сударь. - А я?
Юлёк (из клуба): - Позвольте два слова. Я знаю, вы бедны. Бедность – это болезнь. А я богат. Но желаю счастья. Вы – человек военный, пулька фьють… и все. Раз вы берете Жюли без приданого, я рассчитываю получить ее вскоре обратно, столь же нежную и прелестную, как прежде. Вы видите, я откровенен. По моему плану дочка даст мне самых разных зятьев, но мне б хотелось для разнообразия солдата, финансиста, члена городского магистрата, быть может, даже духовное лицо. - Весьма похвально. - Мы будем друзьями, особенно если вы дадите мне выпить. Во избежание недоразумений я никогда не пью дома. Я беру ваши шпаги. Нет ли у вас библиотеки или картинной галереи? Меня интересуют в особенности мифологические сюжеты и охотничьи сцены. Нет ли у вас фермы на родине? Лесов, пусть даже с порубками? Может, какой прудок? Крохотные алчные глазки де Колино дю Валя метали искры. - Нет, сударь, но все же кое-какая коллекция у меня есть. - Так, так. - Специально для вас. - О!.. - Это коллекция окон. - Окон? - Вот именно, окон, - повторил мушкетер, приблизившись к гному. – Как видите, в этой комнате их три, но есть у меня еще полторы дюжины окон в Гаскони. - Поговорим о Гаскони. - Нет. Потому что я предлагаю вам выбрать немедленно. Я помогу прийти к решению. И, схватив каминные щипцы и зажав в них Колино дю Валя, д`Артаньян высунулся вместе с ним в окошко и подержал его на весу, сделав это с такой легкостью, что Портос несомненно его б одобрил. - Нет! – закричал будущий тесть. – Прекратите! Я человек пугливый. - Оно и видно, дружок. Д`Артаньян втянул крохотного старикашку обратно в комнату и опустил на пол. - А я, представляете, - заявил он, - готов стерпеть тестя-стервеца с запахом прокисшего сидра – папашу той девки, на которую не польстится ни одна сводня. Да, представьте, готов. Но как я могу снести труса в собственной семье? Итак… - Итак? - На очереди второе окно. Карлик вывернулся из рук мушкетера. - Я чувствую, мы не понимаем друг друга. Вы меня напугали. Насчет дочки мы еще потолкуем. Мне хотелось бы взять шпаги. Я потребую их через нотариуса. Едва он выскочил из комнаты, как появилась прекрасная Мадлен. - Господин лейтенант. - Да, дитя мое. - Господину Пелиссону де Пелиссару плохо. Он ждет, чтоб вы его посетили. Кандидат в тести всунул в приоткрытые двери свою истощенную алчностью физиономию. - Еще одно. Я уже ухожу. Мы подумаем… Верните только ночную рубашку моей дочери. - Ночную рубашку? - Я ж вам объяснял, это памятка. Драгоценная вещица. - Вот не думал, сударь, что ночная рубашка может быть семейной реликвией. Я полагал, такое бывает скорее у ирокезцев или у неаполитанцев. Прочь! И гнусный карлик испарился, бормоча что-то о смертельном номере с нотариусом, о ночных рубашках и дневной страже.
Юлёк (из клуба): …До охоты за Ла Фоном - Чудное мое дитя, - осведомился д`Артаньян, - вы, кажется, сказали, что мой превосходный друг болен. - Да, - ответствовало чудное дитя. - Что же у него болит? - Ноги. И Мадлен исчезла, сделав грациозное движение талией, вся столь непохожая на предыдущего посетителя. Д`Артаньян тотчас же постучался в двери апартаментов, которые занимал маршал де Пелиссар, ибо пора именовать его сообразно с полученным им новым титулом, хотя, впрочем, этому человеку, равному по способностям Леонардо да Винчи, готовому протянуть руку к солнцу и получить в наследство горы Оверни, любое предприятие было, казалось, по плечу. Друг нашего мушкетера находился в постели. - Дорогой д`Артаньян, ничто не может меня более утешить, чем посещение такого цветущего человека, как вы. Мне и в самом деле плохо. - Мадлен мне уже сказала. Что с вашими ногами? - Увы, ноги… Хотя я вывез их из Африки – страны, известной крепостью древесных пород и твердостью костей ее обитателей… - И что же? - Оказалось, что налетевший из Шотландии ураган уложил обеих на месте. - Что вы хотите этим сказать? - Что капитан о`Нил трудный человек. Вы обратили внимание, какой он толстый? - Как-то не очень… - Значит, вы не поняли, что он состоит из одного только желудка. Сердце, мозг, внутренности и органы низшего порядка ужаты до минимума. Остается место для одного только желудка, который разросся наподобие мешка. - Мой дорогой Пелиссон, я знал вас как инженера, астронома, математика, химика, но отнюдь не как физиолога. - Я изучал почки и сердце, но только в молодости и мимоходом. Однако этого достаточно, чтобы поставить такой диагноз. Это существо вмещает в себя колоссальное количество жидкости, равное половине его тела, а может, и больше. - Я б сказал, что он весит не более ста двадцати фунтов. - Сто двадцать фунтов весу – это пустяки, но шестьдесят фунтов жидкости – это уже кое-что. В особенности если эти шестьдесят фунтов составляют семейное лекарство капитана о`Нила. - Да, этим нельзя пренебречь. - Вот именно. Воцарилось исполненное восхищения молчание. - Надеюсь, вы следите за моей мыслью, дорогой д`Артаньян, поскольку от физиологии я перехожу к упругости тел. - Несомненно. - С другой стороны – у этого самого о`Нила два огромных, похожих на губку уса. - Отнеситесь к ним с должным уважением, друг мой, испанские пули не раз щекотали их, но ни разу не опалили. - Да, да. Но я понял, в чем тут дело. Вы обратили внимание, каким образом он пьет? - Ей-богу, нет. - Ваш доблестный о`Нил погружает по очереди оба своих огромных уса в стакан, затем высасывает из них всю жидкость. Таким образом, не переводя дыхания, он поглощает колоссальное количество семейного эликсира. - Мой дорогой, мой несравненный Пелиссон, ваши выводы изумительны, но как это связано с вашими Ногами? - Вам не кажется, что я немного исследователь? - В вас меня не удивляет ничто. - Так вот, как исследователь, я прочитал уйму всяких рассказов о путешествиях и пришел к выводу, что наши африканские братья обладают удивительной склонностью к подражанию. Они даже превосходят порой предмет своего подражания. - Мне кажется, я начинаю вас понимать. - Таким образом Нога № 1 и Нога № 2, оба уроженцы Судана, без устали подражали капитану о`Нилу. - И преуспели в этом?
Юлёк (из клуба): - Очень даже преуспели. Лучше не скажешь. Знаменитый изобретатель исторг вздох. - Так, значит, ваши Ноги… - Боюсь, что теперь они будут отсыпаться не менее недели. - Выходит, целую неделю без Ног? - Да, на собственных, так сказать, окороках… - Но это же вам не пристало. - Сперва я хотел выписать другие Ноги, из Оверни или из Пруссии. - Неплохая идея. - Но я вовремя вспомнил, что овернцы очень своевольны, а пруссаки обожают дисциплину, в то время как мне хочется, знаете ли, время от времени порезвиться. Тогда я решил переключиться на работу над изобретением, это отнимет у меня ровно неделю. - Вполне достаточно, чтобы встать на ноги. - Вот именно. - И это все? - О, нет, я отнюдь не забыл про наш мирный договор, тем более, что король подарил мне этот пустячок… И Пелиссон де Пелиссар потряс маршальским жезлом, лежащим на ночном столике бок о бок с бутылями шалонского сиропа и эльзасского ликера. - О, и я помню, тем более помню, что король ничего мне не дал. - Он держит вас про запас для самых важных дел. Итак, чего мы, собственно, добиваемся? - Мы ищем Ла Фона. - Дорогой д`Артаньян, из вас получится замечательный начальник штаба, ибо вы сразу улавливаете суть вопроса. - Но вы ясно поставили проблему. - Чтоб отыскать Ла Фона, возможны два способа. Первый – положиться на волю случая, это метод эмпирический. Мы рассылаем повсюду наших шпионов, собираем сведения и затем делаем выводы. Способ долгий, дорогостоящий и неподходящий для нашей с вами натуры, где резвость лани – гром и молния! – состязается с прыгучестью блохи. Заметили вы, кстати, что я почти перестал сквернословить? - Действительно. - Я полагаю, все эти наши проклятия, все эти призывы к чьей-то силе отражают, по существу, наше собственное бессилие, и потому их отсутствие меня радует. Но вернемся ко второму способу. - Вернее, возвращаетесь вы, потому что я о нем ничего пока не знаю. - Он математичен и аппетитен в то же время. Я имею в виду, что он основан на аппетитах достопочтенного Ла Фона. А эти его аппетиты, каковы они? - Я полагаю, вы знаете лучше меня. - Аппетитов у него пять: вино, игра, женщины, насилие и мошенничество. Можно ли удовлетворить пять этих страстей одновременно? - По преимуществу в ночное время. - Совершенно справедливо. Не обращали вы, дорогой д`Артаньян, внимание на то, что в деревне все на ночь запирается? Да Фону для всех его подлостей нужен город, причем немалый. - Это сужает область наших действий. - И потому я устраиваю в каждом из соответствующих городов ловушку, которую я называю ЛОДЛЯЛА – 60. - Но почему ЛОДЛЯЛА – 60? - Ловушка для Ла Фона – 60. - ЛОДЛЯЛА – это еще куда ни шло, в этом даже как бы предварение кары. Но почему 60? - Цифра предназначена для нашего противника. Если он узнает о ней, он подумает, что мы ограничились всего шестьюдесятью ловушками.
Юлёк (из клуба): - А их будет больше? - Значительно больше. Я размещу их во Фландрии, в Италии, в Испании. - И как они будут устроены? - В каждой из них будет женщина, игорный притон, харчевня. Там будет непременно повод для ссоры и появится путешественник, которого легко обобрать. Из этого мы составим единую сеть, и нити потянутся к математической машине, объединяющей три вычислительных центра: один в Аахене, другой в Лионе, третий в Сен-Севере. - Почему именно в Сен-Севере? - Потому что мой подопечный обожает пакостничать в родных краях. Мне трудно объяснить, почему, это сокровенная тайна души, в ее закоулках я бесцельно блуждаю. - Дело, конечно, беспроигрышное, но потребует самых сложных манипуляций, я уж не говорю о людях, которых вы посадите для приманки, их добросовестность нуждается в проверке. - Я думал об этом. - Ну и что? - У меня будет несколько подставных Ла Фонов, и они заявлятся в мои ЛОДЛЯЛА – 60. Если от них не будет сигналов, я сразу догадаюсь, в чем дело. - Что ж, превосходно. - Кроме того, учтите, моего Ла Фона я вижу насквозь. Он способен влезть в шкуру любого из подставных Ла Фонов, пытаясь таким образом меня обмануть. Однако тем самым он лишь облегчит мне задачу. - Превосходно до крайности. Но вы разоритесь на этом деле. - О нет. Я останусь в выигрыше. Взгляните на эти расчеты. И Пелиссон подсунул д`Артаньяну ворох испещренных цифрами листков. - Я подсчитал в общих чертах стоимость войн за три столетия. При любом варианте я остаюсь не в накладе. Моя машина по уничтожению Ла Фона обойдется в изрядную, но все же меньшую сумму. Одно из самых выходных помещений капитала за всю мою жизнь. А мне нужны деньги, много денег! - А я-то думал, что вы богаты! - Я и был богат. По крайней мере, в глазах женщин, ибо слыл красавцем. Но теперь, как видите, теперь я существую в сокращенном варианте, и мне приходится утраивать щедрость, чтоб меня правильно поняли. - Мне казалось, что вы равнодушны к женщинам. - Совершенно верно, мой дорогой друг, к женщинам я равнодушен. Но с чего вы взяли, черт побери, что я желаю, чтоб женщины были равнодушны ко мне? - Это, признаться, мне не приходило в голову. - Все оттого, что вы юны и влюблены. А я вошел в года, остепенился. Я развлекаюсь, глядя, как курочки трепещут крылышками вокруг, но не удостаиваю их взглядом. - Господин д`Артаньян, - сказала Мадлен, появляясь, - вам два письма.
Юлёк (из клуба): Два письма Д`Артаньян взвесил каждое из них в руке. Ему стало ясно, какое он прочтет напоследок: то, что короче – письмо от Мари. Впрочем, почерк на обоих конвертах был на удивление схожим. Д`Артаньян мог бы, конечно, ошибиться, тем более, что у него не осталось писем Мари, которые та писала ему в Рим. Их уничтожил взрыв летательного аппарата. В пользу Мари свидетельствовала лишь легкость письма. Было ясно, что Жюли прибегнет к артиллерии аргументов и тяжеловооруженных частей речи, в то время как на стороне Мари будет легкая кавалерия и любовь. В самом деле, в выборе писем он не ошибся. Что касается Жюли, то она ему писала: «Д`Артаньян, я укротила свой голос, скрыла сущность, я подражала этой глупой гусыне, я перестала быть самой собою, именно это тебе понравилось с первого взгляда. Да, с первой же дольки первого мгновения твой взор устремился ко мне и он не познает отдыха, пока я не стану усладой твоих очей, восторгом твоих зениц, безмятежностью ночного сна. Ты вознамерился играть с пожаром, который сам же разжег и, обманывая себя, увлекся на какое-то время Мари. О, но ведь это белое мясо, радующее лишь летом и только в Риме, его пресность стала очевидной, едва ты вернулся в Париж, в тот самый город, который еще зовется Парижем, но который так же похож на подлинный Париж, как песок похож на грязь, как жемчужина на каплю воды и как стройная речь на бессвязное бормотанье. Именно здесь, встретясь со мной вновь, ты ощутил страсть, но скрывал ее только миг, ибо она тебя ужасала, разрушая огромную башню гордыни, воздвигнутую в твоем сердце. Ты отозвался на мои записки. Ты явился. Ты привлек меня к себе, и ты преобразился, как преобразилась я сама: пожираемые общим пламенем, мы обратились в пепел. Но из этого пепла я восстаю вновь, в то время как ты терзаешься мыслью, что тебе не дано более меня видеть. Тщетно, ибо я тебе нужна, ибо твоя судьба определится лишь тогда, когда ты поймешь, коварный, что я тебя прощаю. Последуй желаниям моего отца, который задумал приобщить твои мечи к своим доспехам, чтобы тем самым скорее воссоединить наши сердца (и, может быть, лишить тебя таким образом тех неуловимых флюидов, которые служат тебе к тому помехой). Верни мне, пожалуйста, рубашку, которая дорога мне теперь вдвойне, к тому же она почти не ношеная. Я поняла: твоя ирония в отношении моего отца – лишь слабая попытка скрыть все то уважение, которое ты к нему питаешь, как к творцу моих дней. Я без труда убедила моего отца отказаться от подачи официальной жалобы на тебя за изнасилование девицы, за разбойное вторжение в жилище честного человека, за рану на голове, за похищение коня и рубашки, что кончилось бы, несомненно, привлечением тебя к суду высшей инстанции и завершилось твоей гибелью, ибо мой отец опытен и силен в юриспруденции, да и я сама могу защититься в своем деле, как может защититься доведенная до крайности невинность: разорванный батист, загубленное сердце и оскверненная душа выразят всю свою боль перед членами сурового магистрата, кои могут простить лишь невольное нарушение закона и морали, но подлеца и насильника покарают наижесточайшим образом, включая самые колоссальные штрафы. Полагаю, д`Артаньян, что ты сможешь, в конце концов, отличить выгоду от убытка и возвратишься, чтоб обрести любовь той раненой птицы, которая считает себя твоею. Жюли.» - Что с вами, д`Артаньян, мне кажется, вас что-то сильно позабавило? - Дорогой маршал, я испытал, пожалуй, одно из глубочайших наслаждений моей жизни. - О, мне известны разного рода наслаждения, не считая лесных орехов. Но скажите, что произошло? - Так… Утраченная глупость. - Это в духе здорового католицизма. - Позвольте, я прочту второе письмо, и мне откроется божественный промысел. Д`Артаньян распечатал письмо Мари. Вот какое оно было: «Д`Артаньян, Роже мне все объяснил. Я поняла ошибочность моего поведения и все безумие вашего. Вы спутали меня с той, которая назначала вам эти свидания, вы не опознали ни голоса, на поступков. Вы продолжаете любить меня даже после того, как открылась правда, и это повергает меня в отчаяние. Более, чем в отчаяние: это отдаляет меня от вас навеки. Я не забуду вас, как кричала об этом в порыве гнева. Но я никогда более не увижусь с вами. Клянусь вам, д`Артаньян. Я приношу эту клятву с тем, чтобы сохранить ваш образ там, где он пребывает. Я не хочу, чтобы вы походили когда-либо на себя такого, каким я вас увидела напоследок. С Богом, д`Артаньян. Жизнь коротка, мы свидимся с вами тогда, когда свидимся с Богом. Я поклялась.» - О, я вижу, вы приближаетесь к Господу… И, кажется, через те двери, куда пускают лишь ангелов. Хо! Нога № 1! Нога № 2! Эти дряни все еще дрыхнут. Меж тем, по-моему, мой бедный друг лишился чувств. Не доставить ли сюда капитана о`Нила вместе с его лекарством? Д`Артаньян! Д`Артаньян приоткрыл один глаз. - Вы еще не умерли? - Пока нет. Но скоро это со мной случится.
Юлёк (из клуба): Краткое уведомление Два месяца спустя, 1 апреля 1643 года положение героев романа изменилось следующим образом. В первую очередь закуска. Эварист Колино, известный также под именем дю Колино дю Валя, начал процесс в связи с похищением ночной рубашки, но когда он заговорил о поруганной чести своей дочери, среди судейской братии раздался такой хохот, что его отголоски докатились до кассационной палаты. Трое судебных исполнителей явились в гостиницу «Козочка». Один из них был выпущен через первое окно, второй – через второе. Воспользоваться третьим окном не пришлось, потому что третий исполнитель предпочел задержаться внизу с мэтром Тюркеном. Правая рука Тюркена уже подзажила, но так как он отвык пользоваться ею, то он прибег к помощи своего нового друга. И судебный исполнитель, едва очутившись на Тиктонской улице, решил не покидать ее более. Он погрузился в трясину беспробудного пьянства. Мадемуазель Жюли дю Колино дю Валь завела себе любовника ста восьмидесяти фунтов весом и похожего обликом на жителя Морванских гор из расчета, что тот поквитается с д`Артаньяном. Но когда пришла пора объясниться, этот ее любовник вернулся к Жюли, окривев на один глаз, и та отвернулась, заявив, что даже с двумя глазами он не мог прежде по достоинству оценить ее прелести, так что пусть теперь любуется ее спиною. Жюли немедленно написала двадцать девять блистательных писем мушкетеру. Все двадцать девять были ей возвращены, аккуратнейшим образом уложенные в картонную коробку. Каждое письмо было разорвано на восемь частей, что составило двести тридцать два клочка бумаги. Картонка была перевязана шелковой ленточкой. Ла Фон в силу своих редких дарований хорошо приспособился к положению политического узника. Он не только не таранил более головой стены, но даже указал тюремщикам на те слабые места, которые следует укрепить для лучшей охраны заключенных. Об его усердии доложили коменданту, и тот остался доволен. Он велел Ла Фону вооружиться молотком и зубилом и проверить на прочность все стены тюрьмы. Несмотря на все потуги выслужиться, у Ла Фона завелись даже кое-какие друзья. Когда интересовались, почему он занялся такого рода деятельностью, он отвечал, что ничего хорошего за стенами тюрьмы его не ожидает и что он остерегается даже самой мысли о побеге, подобно больному, который печется о здоровье. Тюркен не трогал более свою супругу, за исключением воскресенья, когда та начинала проявлять недовольство. Вот все о второстепенных персонажах.
Юлёк (из клуба): Граф-герцог Оливарес, не выполнивший данные им королю обещания, иными словами, не сумевший доставить ему договор о всеобщем мире, был оправлен в отставку. Зато Мазарини продемонстрировал королеве знаменитую зеленую папку с папским гербом. Анна Австрийская поинтересовалась ее содержимым, но итальянец отказал, искусно сославшись на тайные инструкции Урбана VIII. Не оставалось ничего другого, как назначить Мазарини первым министром, к величайшему огорчению Шавиньи и де Нуайе. Ла Фолен обосновался в Анжу, где превратился в величайшего авторитета местной кухни, введя в обиход трюфели и сосиски. Поль де Гонди сновал по Парижу и развлекал общество, предваряя появление расторопного факельщика в особе герцога де Бофора и порочного грабителя в лице Мазарини, - короче, начинал ту большую игру, в которой готовил собственную крупную ставку. Карл I еще сражался и барахтался в Англии, уже ощипанный и почти готовый сложить голову на плахе. Это персонажи политические. Что же касается главных персонажей, то они находятся в Бургундии – я имею в виду Роже де Бюсси-Рабютена и его кузину, и в Париже – если речь о д`Артаньяне и Пелиссоне де Пелиссаре. Маршал не случайно избрал своей парижской резиденцией Тиктонскую улицу. В этом сказалась его любовь к д`Артаньяну, горести которого внушали ему опасения. Он занимал второй и третий этажи гостиницы «Козочка». Так было удобнее вытянуть ногу, как говаривал он. Первого апреля он созвал совещание, где присутствовали: во-первых, он сам – маршал Франции, во-вторых, хозяйка гостиницы – прекрасная Мадлен, и, наконец, в третьих – несравненный Планше. Пелиссон де Пелиссар стал вновь пользоваться своими ногами, хотя у одной глаза горели странным огнем, а другая то и дело поговаривала о приобщении к шотландской религии. Мадлен Тюркен стала давать пояснения: - Все его питание – только бульон и чашечка шоколада, и то, если мне удастся настоять на этом. И еще бисквиты, смоченные в красном вине, как научил его граф де Ла Фер. - Так можно еще тянуть и тянуть. - Да, но он тает на глазах, взгляд тускнеет, руки худеют и сохнут. - Откуда вам это известно? - Господин маршал, я выполняю свой долг. - Ну, а письма? - Он пишет, потом рвет все на клочки. - Никакой корреспонденции ему не приносят? - Приносят, но он ничего не читает. - А оружие? - Время от времени он его рассматривает. - Каким образом? - На лице что-то вроде улыбки. - Картина клинического бедствия. Что скажешь, Планше? - Я приходил к нему несколько раз со сластями и с новостями, которые должны были его расшевелить. Напрасно. - Нужны более сильные средства. - Более сильные средства известны. Но для этого мне необходима ваша помощь, господин маршал. - Какая именно? - Мне нужен месяц полной свободы. - Ради твоей коммерции. Ясно. Я попрошу назначить тебя кондитером его святейшества.
Юлёк (из клуба): - Не в том суть. Моя жена… - Что же делать? - Убедить ее в том, что новый летательный аппарат не разорвет в клочья другое ухо. - И это все? - Для моего спокойствия не так уж мало. - Итак, терапевтическая мера: мадам Тюркен, вы удваиваете порцию шоколада, вы подмешиваете желток в бульон и железо в бисквиты. Этот прием я вам объясню. Способ выздоровления: Планше получает месячный отпуск, чтоб раздобыть лекарства, которые ему известны. Нога № 1! Нога № 2! В путь! Мы отправляемся к мадам Планше! Когда Пелиссон де Пелиссар хотел покинуть гостиницу, в ее двери скользнул молодой человек скромного вида, с большой головой, которая, казалось, с трудом держалась на тонкой шее. Взглядом сарыча, который, как известно, зорче орла, Пелиссон де Пелиссар тут же его заметил. - Мадам Тюркен, позаботьтесь, пожалуйста, о моем секретаре, он прибыл сюда из Оверни. Мне это важно. - Господин маршал, он будет чувствовать себя здесь, как дома, мне нужно лишь знать его имя. - Паскаль, Блез Паскаль, не так ли, мой мальчик? - Все для господина Паскаля! – завопил Тюркен.
Юлёк (из клуба): Два высочайших ума в 1643 году От будущего автора «Мыслей» можно было ожидать всего, даже того, что ему всего двадцать лет. Он воззрился на поставленный перед его носом кувшин с вином и попытался вычислить на глазок его объем. - Нашему юному гостю следует выпить, - сказала прекрасная Мадлен, - усталость как рукой снимет. - Я пью только воду, - ответствовал молодой человек. - Парижская вода именуется вином, - провозгласил мэтр Тюркен. – Женщина, позаботься об этом ребенке. Я чувствую, у него есть задатки, из него можно сделать… - Сделать – что? – живо откликнулся Блез Паскаль. - Поторопись, женщина. Я, видите ли, сударь, вопреки внешности, человек необычный. Я знаком и с Богом, и с дьяволом. К этому моменту Тюркен осушил уже третий кувшин шабли. Это обстоятельство давало ему ясность мысли, побуждая одновременно к доверительной беседе. - Господь держал меня в своих объятиях, как робкого младенца, в течение тридцати лет. Затем он свел меня с дьяволом. О, эта встреча была жестокой. Я оказался легкой добычей. Подумайте сами: человек, который не имел недостатков – сплошной здравый смысл и ничего похожего на неумеренность, ничего, что сулило бы беду. Глотните вина, сударь, я тоже сделаю глоток-другой, и это поможет мне объясниться. Паскаль выпил стакан вина и налил хозяину. - Дьявол был со мной ласков. Лапы у него бархатные, он явился ко мне в личине женщины и под видом доброго вина. Однако Господь меня еще не забывает и одергивает при случае. Я, знаете ли, разбираюсь в людях и вижу… - Да, я слушаю вас… - Я вижу, что вы с дороги, - заключил благоразумно мэтр Тюркен, вставая с места. В это мгновение появился Роже де Бюсси-Рабютен. Если д`Артаньян отличался великим сердцем, а маршал Пелиссон великим умом, то Роже был великим сеньором. Тюркен разбирался в оттенках. - Господин д`Артаньян ушел еще на рассвете, а господин маршал скоро придет. Он оставил своего секретаря, который только что прибыл из Оверни. Бюсси подошел к секретарю. - Как вас зовут, господин из Оверни? - Блез Паскаль, господин из Парижа. - Нет ли у вас родственника, советника тамошнего высшего податного суда, если не ошибаюсь? - Это мой отец. - Ага, значит, все правильно. Меня зовут Роже де Бюсси-Рабютен, я из Бургундии. Мэтр Тюркен, ваше шабли превосходно. Тюркен поклонился. - Так вы, значит, секретарь этого великолепного пелиссардонического Пелиссона? - Надеюсь, даже друг, несмотря на разницу в возрасте. У нас есть кое-что общее. - Пелиссон – математический гений. Блез Паскаль, к тому времени уже автор «Опыта теории конических сечений» и ряда других выдающихся трудов, улыбнулся в ответ. - Господин Пелиссон набит до отказа цифрами. Стоит ему открыть рот, как низвергается каскад самых замысловатых и галантных уравнений. - Конечно, конечно. - Он оседлывает пространство так же, как иной объезжает лошадь. - Разумеется. - У материи нет от него тайн. - Сударь, - ответил Паскаль, внезапно оживляясь, - у материи не может быть тайн. Дайте мне в достатке увеличительных стекол и тонких весов, я выражу материю на бумаге, и тайное станет явным. Бюсси-Рабютен глядел на молодого человека с удивлением, но тот продолжал: - Что я ищу у господина Пелиссона, так это его изречений, которые присущи лишь ему одному, их сияние распространяется по всему миру. - Я совсем не знал моего пелиссардонического друга с этой стороны. - А я со своей стороны считаю: в одном его смешке больше мудрости, чем во всем Аристотеле. - Я вижу, вы заимствуете все лучшее у Парижа.
Юлёк (из клуба): Паскаль мгновение помолчал, затем, погрузив взгляд своих карих глаз в насмешливые зеленые глаза Роже, ответил: - Нет, сударь, это Париж позаимствует все лучшее у меня. - Прелестный ответ. И что вы будете здесь делать? - Ставить физические опыты, в том числе на самом себе. - В таком случае подарите мне одно утро и я сведу вас с человеком, который является королем Парижа, ибо вы должны знать: существует два рода королевской власти во Франции – одна управляет королевством, другая – Парижем. И полчаса спустя обоих молодых людей, Бюсси и Паскаля, ввели к Полю де Гонди. - Этот юноша только что прибыл из Оверни, - заявил Роже. – Одной рукой он взвешивает миры… - А другой? – осведомился будущий кардинал де Рец. - А другой человеческие жизни. - Человеческие жизни! – отозвался Поль де Гонди. – Что означает жизнь? Человека хватают и волокут на костер, если он хоть немного колдун, как это делает Урбан Великий. Или же его маринуют в тюрьме. Так случилось с Бассомпьером. Покинув Бастилию, он не узнал ни людей, ни лошадей, потому что у людей больше нет бород, а у лошадей грив и хвостов. Однако, если отбросить костры и тюрьмы… И Поль де Гонди сделал рукой движение – нечто среднее между благословлением и жестом человека, желающего взять с блюда мускатный орех. - Мне почему-то кажется, - заметил Паскаль, - что человек состоит из отдельных существ, как бы вставленных друг в друга: старик в ребенке, святой в преступнике, мудрец в глупце. Вся эта коллекция изображена на одной картине. Но Господа не проведешь. - Необходимость общаться с Господом, - заметил де Гонди, - ведет к молитве. Мы осознаем в этот миг, что мы не более, чем скромные его творения. Тем не менее, нам самим хочется выразить свой творческий порыв. И это приближает нас к безднам, которые упрощенно названы женщинами. - Женщины… - подхватил Паскаль. – Женщина – не более, чем цифра в математическом ряде, где все начинается с мужчины. - Что ж тогда является завершением? - Ничто. - Господа, - обратился к присутствующим Поль де Гонди, - я прошу вас разделить со мной обед. Метафизические проблемы рождают дыры в желудке и пустоты, которые мы порой в себе ощущаем, - это вовсе не томленье духа, а признаки аппетита. Я призываю вас, господин Паскаль, поступать предусмотрительнее, чем вы делали прежде. Блез Паскаль зарумянился. - Вам кто-то говорил про меня? - Я получаю множество писем, сударь. Из Оверни и из других мест. Господин Ферма удостаивает меня своим доверием. - И что же вам сообщили? - Именно то, что я вижу. Париж долго вас не позабавит, вы пройдете сквозь него, как сквозь кружево. Затем… - Затем? - Предоставим детальное рассмотрение предмета грядущим дням, - заключил будущий кардинал де Рец. – Как вы расцениваете гастрономические особенности утки?
Юлёк (из клуба): Где договор о всеобщем мире находят… Что делал Планше весь апрель, никто не знает. Известно только, что он много разъезжал, всегда в нарядном суконном платье, всегда с пистолетами и останавливался в лучших гостиницах, где расплачивался наличными. В то время как Планше путешествовал вполне материально, д`Артаньян путешествовал в мечтах. Четырежды он умолял Бюсси сдержать свое слово и биться с ним на дуэли. И четырежды Бюсси качал головой слева направо и справа налево. - Раз причины не существует, значит, не и ссоры. Поищите чего другого. Д`Артаньян надеялся, что Колино дю Валь подстроит его убийство. В самом деле, несколько камней упали на него с крыши, были перерезаны ремни, которыми крепилось седло его лошади. Когда он возвращался ночью из Сен-Жермена, поперек его дороги была натянута веревка. Но все это ни к чему не привело. Камни просвистели мимо этой достойной головы, седло только соскользнуло, и всадник удержал его между своими стальными ногами. Веревка лопнула секундой ранее при проезде повозки. Бросая вызов судьбе, д`Артаньян принял настойчивые приглашения одного итальянского дворянина, который выдавал себя за аркольского принца, но был скорее сыном суконщика. Этот достойный человек славился своими сдобренными ядом супами и отравленными винами. Тем не менее д`Артаньян трижды пообедал без последствий у любезного итальянца. Его принимали, как приближенного к королю человека, иначе говоря, как истинного вельможу. Его обильно потчевали ливерным паштетом из требухи, неповторимым рагу из лошадиных бабок и кроличьих ушей, жарким из мясистого хорька, прогорклым и прокисшим десертом. Ему предлагали в невероятных количествах забродившее вино с пеной и водорослями на поверхности. И потом для освежения – стаканчик белого вина с запахом порченного сидра. Рекомендовали в качестве прохладительного напитка слабительную микстуру. Трезвенник в годину войны и веселый собутыльник при дворе, д`Артаньян был человеком с луженым оружейниками желудком. И потому кушанья сеньора Арколи не нанесли ему никакого вреда. Лишь однажды он попросил вечером к Мадлен стаканчик шабли для прояснения мозгов. Наблюдая за тем, как он ищет смерти в самых недостойных местах, огорчаясь, что Планше с обещанными лекарствами так и не появился, Пелиссон де Пелиссар решил, наконец, вмешаться: - Дорогой друг, - заметил он, - не считаете ли вы, что небольшой моцион пойдет вам на пользу? - Почему вы хотите, чтоб что-то шло мне на пользу? - Потому что, черт возьми, так принято у людей. Но если вы желаете во что бы то ни стало наносить себе вред, то это ваше дело. - Я ничего не желаю, - угрюмо буркнул д`Артаньян. - Есть смысл отправиться во Фландрию. Король как раз собирается дать там два-три сражения. Он несколько утомлен и потому доверил командовать армией герцогу Энгиенскому. - Сыну принца Конде? - А вы его знаете? - Мне говорили о нем как о храбрейшем дворянине во всей Франции. - Да, превосходный молодой человек, надеюсь, он не обманет наших ожиданий. - Наших? - Потому что пока он командует армией, я буду при нем. - Каким же образом? - Король, понимаете ли, не может доверить судьбу всей армии юнцу. Он просил меня присмотреть. - Каким вы нашли его величество? - Я ж вам сказал. Утомленный. Но это не помешало ему явить мне все ту же доброту. Он поручил мне присмотреть за его племянником герцогом и дать соответствующие распоряжения, чтоб обеспечить полную победу. - Так, так… - Поражение омрачило бы первые шаги этого молодого человека, он может потерять веру в себя. - Разумеется. - Я помогу ему сокрушить врага.
Юлёк (из клуба): - Зная ваши способности в военном деле… Не сомневаюсь. - Большое значение имеет здесь погода, Но, в конце концов, я уже изучил моих испанцев и буду очень удивлен, если им не достанется на орехи. Стоит поехать со мной, чтоб посмотреть на это. - Мне? - Да, вам. Поскольку вы еще в отпуске. Раз вы не доставили пока договора, вы можете меня сопровождать. - Я подумаю, дорогой Пелиссон, дайте мне несколько дней на размышления. - Как вам будет угодно. Вы присоединитесь ко мне во Фландрии. - А ваш механизм по уничтожению Ла Фона? - С этой стороны возникли кое-какие затруднения. Вы видели моего секретаря из Оверни? - Если он так же владеет шпагой, как логикой, я отправил бы его на войну. - Он делает вычисления с неимоверной быстротой, я надеюсь, он поможет мне установить машины, необходимые для моей системы. К сожалению… - К сожалению?.. - Париж берет его за глотку. - Что вы хотите этим сказать? - А то, что он с головой окунулся в светскую жизнь, он флиртует с дамами и дает советы игрокам, ибо в расчетах он дьявол. - Ну, а дамы? - Он набросает чертеж души с той же легкостью, с какой иной раз опишет свойства равнобедренного треугольника. - Но о Ла Фоне пока ничего. - Пока ничего. - И о договоре тоже? - И о договоре. - Увы! Проклятый взрыв! - Вдвойне проклятый для меня, - подхватил д`Артаньян. – Я не осмелился еще вам все сказать. - Скажите! Сейчас самое время. - Речь идет о папке, где были собраны письма, которые мне дороги. - Минуточку, д`Артаньян, кажется, я начинаю догадываться… - Папка пропала вместе со всеми вещами в момент взрыва. - Какого цвета была папка? - Красного. - Мне кажется, делу можно помочь. - Боже мой, Пелиссон, вы возвращаете мне жизнь. И д`Артаньян встал, сияя от счастья. - Но я должен открыть вам одну вещь, - заметил он. - Говорите, я слушаю, - отозвался знаменитый ученый. - Речь идет о письмах, - и тут у д`Артаньяна перехватило дыхание. – Эти письма я хранил в своей подушке. И вот как-то утром, заметив, что шуршание мешает вам спать, я решил подыскать иной тайник. - Оно ничуть даже мне не мешало. - Опираясь на костыли, я подошел к ящику, где мы спрятали договор… - О, я вас слушаю. - Я сунул мои письма в зеленую папку. - Но договор, д`Артаньян, договор? - Как раз в этот момент вы начали просыпаться. Чувствуя, что времени у меня в обрез, я переложил договор в другую папку, в красную, которая была на дне одного из ваших чемоданов. - Отлично помню, вы попросили меня тогда дать вам платков. - Именно там проклятый Ла Фон и обнаружил договор. На следующий день. Вовеки себе не прощу! - Д`Артаньян, вам абсолютно не в чем себя упрекать. Ла Фон исчез вместе с папкой, положенной в наш секретный ящик. - Но как же он разнюхал о тайнике? - А очень просто. У меня была сильнейшая лихорадка, и я бредил во сне. - Таким образом, ла Фон взял мои письма вместо договора. - Да, так мне представляется дело. - Выходит, договор все еще в ваших вещах? - О, я полагаю, чуть помятый, немного опаленный… Но я немедленно распоряжусь, чтоб собрали воедино все, что осталось от летательного аппарата и от багажа. - Куда ж вы велели отнести все это? - На чердак. - Скорее на чердак! - Позвольте только мне встать на ноги. И Пелиссон крикнул свои ноги.
Юлёк (из клуба): …С тем, чтоб тотчас его утратить Но появилась всего одна нога. Левая или правая – безразлично, важно, что она была одна. На вопрос о недостающей конечности нога указала пальцем в пол, сообщив, что внизу его сотоварищ утешает женщину, делая это с заботливостью, столь свойственной африканцам, в особенности принцам. Этой женщиной была прекрасная Мадлен. Поддерживаемая этой ногою, которая стала для нее и плечом, и рукой, Мадлен преодолела ступеньки лестницы, отделяющие ее от лейтенанта мушкетеров и маршала Франции. - Что с вами, мадемуазель? – осведомился д`Артаньян, которого жалобы госпожи Тюркен донимали все больше. - Мой муж… - Ну? - Уехал… - По-моему, превосходная новость. Вы сожалеете об этом человеке? - О нет! Но стенания хозяйки становились, однако, все громче. - Объяснитесь, мадемуазель, - сухо заметил д`Артаньян. – Вы орошаете пол той самой водицей, которую господин Тюркен не терпел, в чем, собственно, был прав. - Но ведь он уехал не один. - Как? Этот малый вам изменил? - Нет. Но… - Но? - Взял с собой все мои сбережения… ваш багаж… - Мадам Тюркен, - вступил в разговор Пелиссон де Пелиссар. – Нам нужна точность. Нам не обойтись одними только рыданиями и междометиями. Вы сказали, что Тюркен исчез. - Это значит, что… - Отвечайте только «да» или «нет». Нога № 1, отпустите госпожу Тюркен, она и без вашей помощи устоит на месте. Итак, Тюркен уехал? - Да. - Он известил вас об этом письмом? - Да. - Письмо было коротким? - Да. - Что там было? Мадлен Тюркен молчала. - Извините. Он утверждал, что ваша супружеская жизнь была адом, что вы отравляли друг другу существование, что ваше супружеское ложе походило более на решетку, на которой поджаривают грешников и что… - Нет. - Тогда я разрешаю вам прочесть письмо. Что там было? - «Я уезжаю». - У этого скота образцовый по краткости слог. - Поторопитесь, друг мой, - вмешался д`Артаньян. – Вы даете ему преимущество во времени. - Он унес с собой весь наш багаж? - Да. - Вы имеете в виду мои гобелены, мои гербарии, мои мази и вообще все то, что было у меня в чемоданах? - Да. - Вы имеете в виду также весь мой научный багаж, то есть шестнадцать тысяч листков, исписанных мною, которые я оставил на хранение в погребе? - Да. - О, вот как! – заметил Пелиссон де Пелиссар с потрясающим хладнокровием. – Полагаю, что ущерб в науке скажется на Западе не менее, чем на три века вперед и только не раньше 1950 или 1960 года она оправится от удара.
Юлёк (из клуба): - А те вещи, что были на чердаке? – принялся в свою очередь расспрашивать женщину д`Артаньян. - Вот именно. Остатки летательного аппарата и чемоданов. - Он тоже прихватил их с собой? - Да. Пелиссон де Пелиссар повернулся к д`Артаньяну. - Я полагаю, что мир на земле так же, как наука, претерпит значительный урон. - Отнюдь, мы догоним негодяя. - Негодяи легки на ногу. - Но ведь этот будет, конечно, останавливаться во всех кабаках, какие только подвернутся ему на дороге. - Мадам Тюркен? - Слушаю вас, господин маршал. - Ваш муж проделал все это самостоятельно? - Нет. - Человек, который ему помогал, - его родственник? - Да. - Он уже появлялся здесь? - Нет. - Дело осложняется. Значит, он где-то таился? - Да. - Был болен? - Нет. - Находился в заключении? - Да. - Он оттуда бежал? - Да. - О… Человек невысокого роста? - Да. - Лысый? - Да. - Глаза как буравы? - Да. - Человек, который наводит страх, даже если он промелькнул где-то неподалеку? - Да. - От него исходит запах серы? - Да. - А если принюхаться, то и гвоздики? - Да. - Мой дорогой д`Артаньян, спешить бесполезно. Совершенно очевидно, что Ла Фон всплыл вновь и что он заодно с Тюркеном. - Тем более надо бросаться в погоню. - Нет. Ибо Ла Фон – это молния. Вы его не нагоните. - Не будем терять времени, мой друг. Пусть я малость отощал, но ноги еще при мне. Мадлен, дитя мое, не знаете ли вы, в каком направлении скрылся этот мерзавец, ваш муж? - Я полагаю, он поскакал во Фландрию. - Почему именно во Фландрию? - Чтоб завладеть там моим приданым, которое оставлено на хранение у одного из моих дядей. И Мадлен зарыдала вновь, оросив при этом огромные черные ручищи Ноги № 1. - Д`Артаньян, мне представляется, что все складывается чудесно. - Вы полагаете? - Ну, разумеется. Во-первых, Ла Фон похитил ваши письма, считая, что он похищает договор, и его отправили в Бастилию, чтоб отблагодарить за такое достижение… Во-вторых, из Бастилии он сбежал, чему я, зная эту бестию, не дивлюсь, и вошел в сговор со своим пособником Тюркеном. В-третьих, оба они похитили все оставшееся имущество и присвоили себе договор или же то, что еще от него осталось. - Мой дорогой маршал, ваши выводы безупречны, и король назначит вас лейтенантом по криминальной части, если, разумеется, не доверит какой-либо более высокой должности. - Совершенно справедливо. Он велел мне присматривать за своим сыном, помочь ему увеличить территорию королевства, содействовать развитию агрокультуры и искусства, что я и сделаю из одной только любви к нему, потому что это лучший из всех дворян, каких только я знаю. - Да, но мне не совсем ясно, каким образом вы собираетесь связать это с нашим нынешним положением. - Ну, во-первых, мы едем во Фландрию. Во-вторых, мы разгромим там испанцев, которым абсолютно нечего делать в этом пивном раю. И наконец, в-третьих, мы схватим Ла Фона и провозгласим всеобщий мир. - А я? – осведомилась по простоте душевной Мадлен. - Вы, прекрасная Мадлен? – переспросил д`Артаньян. – Вы будете осушать платками свои слезы. - И на долгие зимние вечера готовить нам компоты из груш.
Юлёк (из клуба): С Богом, с Богом… 10 мая 1643 года, в воскресенье, он, погруженный, казалось, в глубокий сон, пробудился так внезапно, что напугал окружающих. Человек с усталым лицом, карауливший у его изголовья, вздрогнул от неожиданности. И тогда тот, который проснулся, пожал, не глядя, руку этому человеку, и прикосновение было как встреча двух больших рыб в морских глубинах: они не видят ни ликов, ни глаз, но одновременно знают и ощущают все, что творится вокруг. - Сударь, я только что видел прекрасный сон. Принц нагнулся над своим кузеном. - Какой, сир? Людовик XIII улыбнулся бледной улыбкой, которою все было сказано, и его кузен покачал с сочувствием головой. - Мне, кажется, снился ваш сын. - Мой сын? Ваше величество, вы изволите тратить свой отдых… - Не отдых, мой кузен. Всего два-три мгновения из лучших и последних, отпущенных мне судьбой. Все-таки… Голос Людовика XIII звучал печально, однако юная улыбка промелькнула на его губах, столь алых когда-то, но снедаемых ныне болезнью. - Мне снилось, что ваш сын, герцог Энгиенский атакует испанца, что, может быть, само по себе не слишком разумно, но доставляет молодым людям такое удовольствие… Нежная и мягкая улыбка вернулась на лицо умирающего, словно ему довелось вновь увидеть всех круживших вокруг его трона молодых людей, от Люиня до Сен-Мара, с их сверкающими по-волчьи зубами. - Битва была жестокой, кровь лилась рекой… Эти молодые люди истекали кровью, хлипкие на поверку… Но мы выиграли битву. Король Франции ушел с головой в подушки. У него было такое лицо, что в то утро оно навеяло страх на дофина, пятилетнего мальчика. Учитель дофина Дюбуа спросил тогда своего воспитанника: - Видели ли вы своего отца, монсеньор? Запечатлелся ли он в вашей памяти? - Да. Рот у него был открыт, а глаза закатились. В ответ на это воспитатель сказал: - Желаете ли вы стать королем, монсеньор, если ваш папа умрет? - Если он умрет, я утоплюсь во рву. Этот ребенок вошел в историю под именем Людовика XIV.
Юлёк (из клуба): В тот же самый вечер худощавый дворянин с бледным лицом и суровыми глазами, в которых остановились расширенные зрачки, спрятав под плащом свою истерзанную печалями грудь, покидал Париж с видом человека, который отбрасывает прочь ненужную ему вещь. Он хладнокровно скакал сквозь закат царствования того самого монарха, чью честь ему довелось спасти в годы своей юности. Тленное понятие – честь. Но как бы ни был он погружен в свои мысли, топот лошадей позади заставил его обернуться. Группа из трех всадников приблизилась к уезжавшему, точнее, к его лошади, потому что он сам был, казалось, не тем, кто правит, а тем, кого везут. От группы отделился один человек и подъехал ближе. По давней привычке, которую лучше, может быть, назвать воспоминанием, дворянин положил руку на эфес шпаги. Но голос, который до него донесся, тотчас его успокоил. Он остановил лошадь и повернулся. Рядом с ним был Роже де Бюсси-Рабютен. - Д`Артаньян, вы одновременно и медлите, и спешите. - Если речь идет о том, чтобы нам с вами объясниться, то учтите: меня здесь нет, - ответил д`Артаньян. – Мне предстоит совсем другая встреча. - Я знаю, что вы спешите на дуэль с испанской армией и вас ждет маршал де Пелиссон. Но вам следует проститься с одной особой. - Я простился уже со всеми, кроме вас, господин де Бюсси-Рабютен. Вам я желаю всего самого доброго на прощанье. - Ну, а мне, д`Артаньян? Юный голос прозвенел из-под капюшона. - Не торопитесь и совершите небольшую прогулку, - заметил Роже. Потом он зашептал мушкетеру в самое ухо: - Д`Артаньян, то, что я сделал сейчас – не самый худший поступок моей жизни. Я любил ее не меньше вашего, люблю, может быть, и теперь. Оставляю вас… Вы еще вернетесь, овеянный славой. И добряк Роже повернул лошадь. Д`Артаньян очутился один на один с Мари. На девушке был мужской костюм. Под седлом небольшая лошадь серой масти. Щеки у нее разгорелись. - Я недавно вернулась из дальних странствий, поездка доставила мне удовольствие. Я видела всякого рода забавников, видела отцов церкви и крестьян, я ни минуты не скучала. Одно время меня сопровождал Роже, Менаж тоже ездил со мною. Он нр капли не изменился, он по-прежнему знает все, для него надо изобрести какую-то особую, неведомую ему область знаний, не правда ли? - Несомненно. - Я получила ваши письма, я их прочитала, я их храню. Жюли писала мне тоже. Она воображает, что мусульманский вельможа был готов броситься к ее ногам. Там в открытом море… Вы помните эти суда и нашу тогдашнюю встречу? - Помню. - Жюли вечно хочет выставиться напоказ. Впрочем, не в ней дело. - Не в ней дело… - Дело, д`Артаньян, в вас, только в вас дело. Не торопитесь. Я не умею ездить, как вы. Боюсь, моя лошадь напугается и пойдет галопом. - Я ее остановлю. - Ну, разумеется. Вам все по плечу, вы остановите и испанцев. Даже солнце. Впрочем, нет, это уже забота Пелиссона. Д`Артаньян, дорогой мой шевалье, я не хочу, чтобы вы были несчастны. - Отчего же я, по-вашему, несчастен? - Оттого, что я люблю по-другому, нежели вы и, может быть, даже лучше, чем вы. - Мадемуазель де Рабютен-Шанталь… - Мадемуазель де Рабютен-Шанталь зовут Мари. - Мари, я не собирался говорить с вами. Но сейчас поговорю, ибо вы здесь, а я срочно покидаю эти места. Когда-то я появился в Париже, чтоб сделать карьеру. Я был уверен, что это удастся, столько было у меня друзей, так часто подворачивался благоприятный случай. Друзья исчезли. Благоприятные случаи вошли в привычку. Персонажи того времени пропали в свой черед, потому что кардинал умер, а Людовик XIII скоро последует за ним, как он сам это предсказывал. Но вдруг прошлое ожило вместе с вами. Мне не доставало вас с того самого мгновения, когда я увидел вас впервые. - Д`Артаньян, вы еще печальнее, чем мне говорили, вы почти такой же печальный, как я ожидала. Вы поймете все, что я вам скажу, потому что ночью я обдумала все это в постели и сумею высказаться до конца. Я люблю вас как героя, не как мужчину, люблю в мечтах, но не в жизни, ради удовольствия, но не ради страдания. Видите, я откровенна до предела. За три месяца я стала старше. И еще. Я не хочу, чтобы вы расстались с самим собой, не хочу, чтоб вы перестали быть д`Артаньяном и сделались влюбленным. Вы не интересуете меня в этом мире, но ведь сама-то я на земле. Я не чувствую себя способной любить кого-то, кто будет всегда слишком далеко, слишком высоко, кто слишком смертен. Я способна вас обожать, д`Артаньян, но не любить. Я вижу вас словно в дымке легенды, а себя вижу обреченной на то, чтоб писать вам письма, которые вы будете рвать в клочья на полях сражений, чтоб не рассовывать их по карманам. Писать письма, д`Артаньян, - это не жизнь. Наступило молчание. Возможно, Мари хотела добавить что-то еще. Но предпочла улыбнуться той нежной улыбкой, которая делала д`Артаньяна счастливым. - Я повторила то, что затвердила вчера. Тщательно подготовила урок. Но я не уверена, что увижу вас вновь. Она улыбнулась еще раз, их волосы переплелись на мгновение. Она подняла руку и коснулась ею щеки д`Артаньяна. Потом заглянула ему в глаза. Потом ускакала.
Юлёк (из клуба): Марш по направлению к Рокруа Точно так же как Седан Рокруа расположен на границе современной Бельгии. Двенадцать лье и переправа отделяют эти города друг от друга. Река называется Маас. В истории Франции рубеж осязаемый. Если, миновав Седан, продолжить путь вверх по течению, доберешься до Вердена, и далее дорога уже обрывается. Герцогу Энгиенскому, внучатому племяннику Генриха IV, было тогда двадцать два года. Его роль сводилась к тому, чтоб остановить испанцев, предводительствуемых Франсиско де Мельосом. Мы видели вступление Испании в Тридцатилетнюю войну. Мы поняли, почему после того, как Оливарес впал в немилость, а договор о всеобщем мире исчез, Испания хотела во что бы то ни стало добиться решающей победы. И потому Франсиско де Мельос собрал вечером своих офицеров за стаканом амонтильядо и сообщил им, что возьмет в течение трех дней Рокруа и неделю спустя станет лагерем в виду Парижа. Лишь граф де Фуэнтес, старый прославленный солдат, заметил, что между Рокруа и Парижем препятствия будут вырастать сами собой, словно сорняки из-под земли. Полученный герцогом Энгиенским приказ гласил, что нужно защищать границу. Но у герцога была еще и противоречащая этому инструкция ни в коем случае не ввязываться в битву, поскольку под его началом было всего двадцать две тысячи человек, в основном новобранцев, против двадцати четырех тысяч испанцев, обстрелянных и бывалых солдат. Среди французов мнения тоже разделились. Следуя доводам благоразумия, маршал де Пелиссар советовал оставить часть сил в укрепленном Рокруа, другую же, большую часть, употребить на беспокоящие противника действия. Два высших офицера, Ла Ферте-Сенектер и д`Эспенан, разделяли эту точку зрения. Зато Гассион и Сиро жаждали рукопашной. Юный принц колебался, находясь, с одной стороны, под обаянием Пелиссона де Пелиссара и с другой – разделяя мужественный порыв Гассиона и Сиро. Если давать битву на равнине Рокруа, то необходимо одолеть Шампанское ущелье, единственный проход, удерживаемый испанцами. Накануне военного совета герцог Энгиенский, которого следовало бы уже именовать великим Конде, имел доверительную беседу с неким дворянином, только что прискакавшем в его лагерь. Этот дворянин поразил всех, кто его видел, бледностью своего лица и благородством манер. Встреча длилась четверть часа. По ее завершению главнокомандующий пришел к окончательному решению: состоится битва.
Юлёк (из клуба): Преодолев 18 мая ущелье, французская армия разделилась на две части: левым крылом командовал де Пелиссар, правым – герцог Энгиенский. Правое крыло испанцев находилось под началом дона Франсиско де Мельоса, левое – под началом герцога Альбукерка. Граф де Фуэнтес командовал резервом, состоявшим из опытной пехоты. Если маршалу Пелиссару необходимы были для перемещения две позаимствованные для этой цели ноги, то восьмидесятилетнему подагрику Фуэнтесу для этого требовались носилки. Ферте-Сенектер, по прозвищу Ферт и Снятый Крем, распоряжался теми войсками, которыми руководил Пелиссон де Пелиссар. Все понимали, что обширный ум маршала не мог вникнуть во все мелочи военного обихода. Имея Ла Ферте –Сенектера в качестве первого заместителя и д`Артаньяна в качестве первого помощника, Пелиссон прочно стоял на обеих ногах. Известно, что сражения состоят из случаев. Некий случай произошел в тот же самый день. Один из батальонов на левом крыле французов находился под командованием О`Нила. Мы уже имели возможность познакомиться с этим шотландским дворянином во время четвертой, несостоявшейся дуэли между д`Артаньяном и Бюсси-Рабютеном. О`Нил отправился на войну с традиционной бутылью, с которой он, впрочем, никогда не расставался. Может быть, оттого, что меланхолия путешествий оказала на него свое пагубное влияние, может, фамильное лекарство утратило крепость, но только бутыль в течение двух дней была опорожнена. К счастью, шотландских офицеров на французской службе было не так мало, и у капитана О`Нила случился близкий родственник по имени Тен Босс, который служил в осажденном гарнизоне Рокруа. По странному стечению обстоятельств О`Нил и Тен Босс были поразительно похожи друг на друга по комплекции и цвету волос. Поэтому нет ничего удивительного, что целебный напиток влиял на их близкие сердца одинаковым образом и казался им обоим одинаково вожделенным. Общность взглядов стала причиной того, что капитан О`Нил задался целью: едва Рокруа будет освобожден, нанести родственнику визит. О`Нил знал, что такой воин, как капитан Тен Босс, не мог запереться в осажденном городе, не запасшись предварительно семью-восемью бочонками лекарственного напитка. 18 мая в шест утра О`Нил ощутил прилив неудержимой нежности к старому товарищу по оружию. Мысль о том, что тот находится рядом, не подозревая о близости друга, причинила капитану столь сильное огорчение, что он направился напрямик к осажденному городу. Выяснилось, что он в высшей степени рассеянный человек, господин О`Нил. Он позабыл о том, что вся испанская армия была в этот момент развернута между ним и Теном Боссом. Однако, несмотря на рассеянность, солдаты его очень ценили, заранее уверенные в том, что место, где они окажутся со своим капитаном, будет отмечено особой благодатью. Таким образом, весь батальон устремился следом за О`Нилом.
Юлёк (из клуба): Удивленные столь неожиданной атакой и пораженные воинственным видом предводителя, ведшего свой немногочисленный отряд, испанцы взволновались. Спохватились и французы. Поскольку Пелиссон де Пелиссар направился в этот час к герцогу Энгиенскому сообщить ему о своих распоряжениях, которые он по доброте душевной звал советами, то единственным командующим левого крыла оказался Ла Ферте-Сенектер. Это движение войска мгновенно соблазнило его возможностью самолично снять осаду с Рокруа. Всей своей кавалерией и семью батальонами пехоты он поддержал акцию О`Нила, шедшего без больших раздумий вперед, невзирая на пули врага. Одна из них тронула между тем левый ус шотландца. Владелец усов нахмурил в ответ брови, повел глазами и увидел, что разыгралась битва. В то же мгновение ему в голову пришла мысль, что хотя фамильное лекарство – вещь превосходная, но не следует им злоупотреблять и что на свете существует много других превосходных вещей и, перебирая их в памяти, он повернул обратно. Но не тут-то было: французы за его спиной уже пошли в атаку. Дон Франсиско де Мельос понял всю бесплодность этой не связанной с общим планом атаки. И он бросил свои войска, чтоб отрезать Ла Ферте-Сенектера от правого крыла. Наступление испанцев было столь стремительным, что капитан О`Нил, мечтавший о ячменном напитке, был едва не утоплен в хересе. Но для чего ж существовал д`Артаньян? Ла Ферте-Сенектер мечтал совершить сверхъестественное, наш гасконец, очнувшись от печальных мыслей, решил совершить возможное. Он тотчас попытался заткнуть брешь, образовавшуюся на левом крыле французов, куда яростно устремились испанцы. Поскольку д`Артаньян едва прибыл в армию и не был еще определен на соответствующую должность, он не сумел бы увлечь за собой и десяти человек, не соверши он бешеного рывка на лошади и не исторгни зычного клича. Вместо десяти под его предводительством оказалась целая сотня – у этих людей была удивительная особенность: они не тратили слов впустую. Испанцы же, с которыми они схватились, не интересовались вопросом о собственной смерти, они тоже сражались молча. Итак, борьба была безмолвная, жестокая, грудь в грудь, боец видел, как смыкаются в смерти глаза его противника. Французы стояли непоколебимо, как скала. Все расшатывалось, соприкасаясь с этой массой, ощетинившейся шпагами и пиками. Но каково бы ни было мужество французов и каков бы ни был сам д`Артаньян, их поражение было предрешено, если б офицер с бледным лицом, который накануне так уверенно склонил чашу весов в пользу сражения, не обратился в это мгновение к герцогу Энгиенскому: - Вы ничего не замечаете, монсеньор? - Что вы имеете в виду? - Мне кажется, они собираются рассечь нас надвое. И он указал рукой на идущих в атаку испанцев. - Да, я вижу, но наши сопротивляются. - Монсеньор, они сопротивляются, потому что я знаю их предводителя. Если б не он, все пропало бы. Вот почему я вас беспокою. - В таком случае, граф, стоит взглянуть на это поближе. Возьмите два полка. Четверть часа спустя сотня д`Артаньяна, от которой осталось семьдесят человек, была уже спасена. Ее ряды были пополнены. Ла Ферте-Сенектер занял свое место, и появился маршал Пелиссар. Видя все это, Франсиско де Мельос понял: дальнейший натиск бесполезен. Он остановил атаку. Д`Артаньян стряхнул пыль со шляпы, пробитой двумя пулями. Подобрал сломанную шпагу. Вокруг царило радостное оживление, каким знаменуется спасение, когда живые становятся на место павших. Среди всех этих чудес, среди воинов, ниспосланных, казалось, самими небесами, д`Артаньян промелькнул, как улыбка, которая появляется и исчезает.
Юлёк (из клуба): Никто не видел Сиро Историки претендуют на то, чтоб быть отцами наших персонажей. Они считают: им дозволено все – истина скачет в их руках, как заводная кукла. Из описаний битвы при Рокруа мы узнаем, что герцог Энгиенский дал серьезный нагоняй Ла Ферте-Сенектеру за его легкомысленный поступок. А было хуже. Вечером 18 мая этот незадачливый командир приблизился во время ужина к Пелиссару, который поглощал в этот момент яйцо всмятку, ибо, надо сказать, знаменитый воин питал слабость к скромным тварям, именуемым курами. Весь облик Ла Ферте свидетельствовал о недавней отчаянной схватке, где он сражался как в наступлении, так и в обороне. Срезав вершинку яйца с достойным этого дела вниманием, маршал глянул одним глазом на Ла Ферте. Если человек подчеркивает в письме свою мысль под строкой, то взглядом он ее подчеркивает поверх предметов, в пространстве. Их глаза встретились, и бровь маршала приподнялась. Затем он обмакнул в яйцо первый ломтик хлеба. Покончив с этим ломтиком, он вновь глянул на несчастного Ла Ферте. - Вы все еще живы? И обмакнул в яйцо новый ломтик. Ла Ферте-Сенектер не стал дожидаться третьего ломтика. Он исчез, дав себе клятву, что на следующий день такого вопроса ему не зададут. Тут он наткнулся на д`Артаньяна. - Господин д`Артаньян? Осунувшееся лицо д`Артаньяна было запорошено пылью. - Господин д`Артаньян, вы спасли меня сегодня. Завтра я потребую от вас большего. - Что вы имеете в виду? - Постарайтесь, чтобы какая-то пуля меня убила. Слабая улыбка озарила лицо д`Артаньяна. - Господин Ла Ферте, я сделаю все от меня зависящее, чтоб служить вам проводником в тот мир, раз вы так желаете этого. Но если веревочка оборвется, и я паду раньше, вам придется действовать в одиночку. В эту ночь, накануне победы, которая прославила его на всю жизнь, герцог Энгиенский спал как дитя. Зато д`Артаньян не сомкнул глаз. Его память уподоблялась саду, где скользил образ Мари, звучали и замирали ее слова. Но в этом саду не было ни скамейки, чтоб присесть, ни фонтанов, чтоб утолить жажду. Лишенные листвы деревья подпирали небо. Стояла осень.
Юлёк (из клуба): Что же касается Пелиссона де Пелиссара, то его мозг был занят одной из тех невероятных проблем, решение которых поддавалось только ему, причем во сне. Однако Пелиссар был слишком серьезным математиком, чтоб забыть решение в момент пробуждения. 19 мая, едва забрезжил рассвет, герцог Энгиенский, не протерев еще глаза, уже выяснил, что лес, примыкающий к его левому крылу, кишит от проникших туда мушкетеров врага. Раздосадованный этой порцией испанского шоколаду, преподнесенного ему в горячем виде да еще в столь ранний час, он предложил отвести войска подальше с тем, чтоб схватиться где-нибудь в другом месте. Внезапно тот самый дворянин с бледным лицом, которого мы видели еще накануне, очутился в палатке генералиссимуса. - Это вы, граф? У меня не ладится дело. Испанцы появились слишком рано, вы – слишком поздно. Мне достаются в утешение лишь фиги. И он протянул незнакомцу блюдо с фруктами. - Простите мне, военному человеку, его утренние привычки, монсеньор. - Да, вижу… Вы поднялись в такую рань, а я все еще потягиваюсь в постели. - Я только что прогулялся по лесу. - Вы сказали – по лесу? - Совершенно верно, монсеньор. - И вы можете поклясться, что гуляли там сегодня утром? Незнакомец улыбнулся улыбкой, в которой была непоколебимая уверенность француза. - Прогулка не стоит клятвы, монсеньор. И он смахнул два-три стебелька, налипших на сапоги. - Но, господа, - обратился герцог к офицерам своей свиты, - не вы ли уверяли меня, что этот лес захвачен врагом? Никто не желает давать пояснений? Я вижу, меня разбудили с тем, чтобы обмануть. Тогда один из офицеров, судя по срывающемуся голосу – человек молодой и кавалерист, если учесть, как он разбивал на скачущие слоги каждое произносимое им слово, попытался отвести подозрение: - Монсеньор! По нашим сведениям испанцы проникли туда в четыре утра. - Значит, меня следовало разбудить. - Да, следовало… - Ну так в чем же дело? - Господин де Шантальбажак, - вмешался в разговор дворянин с бледным лицом, - хочет сказать, что была возможность прогнать неприятеля, но не было возможности разбудить вас. Герцог Энгиенский кусал свои полные губы. - Это качество присуще монсеньору, как Александру Великому, ему спалось слаще всего накануне победы. Истинные герои побеждают, потягиваясь в постели. Отказаться от такого сравнения было трудновато.
Юлёк (из клуба): - Но вы, граф, раз вы поднялись в такую рань, расскажите нам про этот лес. - О… я слышал всего лишь как что-то свистнуло мимо уха. - Вот как! Пули из мушкета? - Змеи или пули, сам точно не знаю. - И чем же вы ответили этим змеям? - Поскольку меня сопровождал отряд превосходных кавалеристов… Я думаю, вы представляете себе, монсеньор, что такое лес? - Продолжайте вашу мысль. - Лес все равно что женщина. - Что вы имеете в виду? - Его нужно прочесать. Лучше всего с помощью кавалерии. - И что запуталось в волосах? - Бог мой… Там были люди, которые тоже гуляли. Вполне простительная вольность. - Простительная?.. - Ночами в Кастилии так жарко. - Вы полагаете, это единственная причина для прогулок? - Мне кажется, этим визитерам следовало объяснить, что они недостаточно знают местность. Догадавшись, что они заблудились, я указал им дорогу к реке. - И они ваш совет приняли? - Одна треть воздержалась. Они предпочли умереть, но отказались от холодного купанья. - Треть? Но ведь это похоже на бойню, граф? - Было бы безнравственно, монсеньор, препятствовать испанцам быть испанцами и не проявить своего темперамента. Воцарилось молчание. Герцог Энгиенский посмотрел на дворянина с бледным лицом, затем на своих офицеров. Улыбка мелькнула на его губах, но он тут же поспешил стереть ее с лица. - По коням, господа! По коням! Покажем тем, кто умеет рано вставать, что мы тоже кое-чего стоим. Часом позже левое крыло испанской армии было отброшено назад. В ту же самую минуту из леса, уже прочесанного ранним утром, выступила пехота Гассиона. Жан де Гассион был великолепным воином. Несколько лет спустя, будучи уже маршалом Франции, он завершил свой жизненный путь. А начал он в 1625 году простым солдатом в роте пьемонтского принца. В те времена начинали с солдата, чтоб сделаться военачальником, что несравненно лучше, чем учиться военному ремеслу, став предварительно генералом. Взятый в тиски герцогом Энгиенским и Гассионом, Альбукерк отступил. Его ряды смешались, все связи нарушились.
Юлёк (из клуба): На другом фланге армии положение было прямо противоположное. На этот раз маршал де Пелиссар командовал войсками лично. Но если неизвестный дворянин вышел на прогулку еще с рассветом, если герцога Энгиенского удалось все-таки вытряхнуть из постели, то этот великий воин никак не мог стряхнуть с себя сон ранее, чем в полдень или хотя бы в одиннадцать часов. Причина была простая: умственные интересы маршала были столь обширны и разнообразны, что сосредоточиться сразу на чем-то одном было ему не под силу. Кроме того, предписанная знаменитому пациенту диета предполагала регулярное употребление ночью целебного напитка из подогретого вина, испанского лимона и корицы. Маршал неукоснительно придерживался предписаний до рассвета, после чего можно было уже положиться на трезвую ясность мысли. Но между мучительной ночью и безмятежным днем необходима была пауза, и эта пауза заполнялась сном. Утром 19 мая было решено дознаться, каковы будут приказы этого величайшего из всех военачальников, которых знавала когда-либо Франция до появления Гувьона Сен-Сира. Поручение было дано старому служаке-немцу капитану Пифткину, которого христианнейший маршал ценил за суровость языка и пламень его дыхания. - Косподин маршал, - осведомился капитан Пифткин, - гавалерию можно ли бускать? Ответом на этот похожий на конское ржание вопрос было урчание с постели. Но если Паскаль улавливал целую гамму оттенков в покашливании Пелиссона, то адъютант Пифткин желал уловить либо да, либо нет. Ему показалось, что он извлек из этого знак согласия. - Так значит мошно идти в атагу? Легкий посвист послужил ему одобрением. - В атагу всей гавалерией? От адского храпа содрогнулась палатка. Капитан Пифткин отвесил поклон. Свидетель неприязненной выходки маршала накануне, он надеялся заслужить в этот вечер честь разделить яйцо всмятку со своим предводителем. В результате вся кавалерия левого крыла бросилась очертя голову в атаку. Достигнув испанских позиций, лошади брызгали пеной. Задыхаясь от непомерной гонки, рассеявшись по причине спешки, кавалерия немного помедлила, затем отпрянула и столкнулась с французской пехотой, которая тоже перешла в наступление. Пехотой командовал Ла Ферте-Сенектер. Но он, несмотря на замешательство в рядах своих воинов и невзирая на удары испанцев, вовсе не желал отступать. То и дело избегая смерти, он метался в гуще схватки, как простой солдат.
Юлёк (из клуба): Внезапно всадник в черном выскочил из вражеских рядов и поскакал прямо на него. Ла Ферте хотел скрестить с всадником свое оружие, но черный всадник уклонился в последний момент от удара, вышибив у него из рук шпагу. Ла Ферте схватил пистолет и выстрелил. Не успел еще рассеяться дым, как он почувствовал, что чья-то железная рука отделяет его от лошади, швыряет на землю, и он ощутил холод клинка на горле. - Сдавайтесь, господин де Ла Ферте, - произнес на чистом французском всадник. Ла Ферте помотал головой в ответ. - Приказываю сдаться во имя Франции, сударь, она нуждается в таких солдатах, как вы. Подавленный этим властным тоном победителя, предполагая, что это один из его соотечественников, которые с такой пользой служили в рядах испанцев, Ла Ферте сдался. Внезапно порыв ветра приподнял поля шляпы, и лицо черного всадника открылось – красивое, бледное от волнения лицо. - Господин шевалье д`Эрб… - воскликнул Ла Ферте, который прекрасно знал этого человека. Все те же железные пальцы сжали ему руку: - Господин Ла Ферте… Ваша жизнь за мою тайну. Разбуженный запахом пороха, который безотказно действует на обоняние воина, маршал Пелиссон откинул в это мгновение полог своей палатки. Пуля тотчас пронзила его правую руку. Но если знаменитый астронавт своевременно позаботился о том, чтоб в его обозе состояли Нога № 1 и Нога № 2, то он не подумал о Руке № 1 и № 2. И это лишило его возможности отдать один из тех спасительных приказов, которые неизменно роились в изобилии в его голове, например, поджог леса, построение ежом, замыкание бреши, охват с фланга, просачивание в ряды противника или еще что-нибудь столь же полезное. Не мог он также и продиктовать свою волю писарю, так как, всецело подчиняясь уже известному нам режиму, был не в состоянии обрести дар речи. Этот двойной чисто механический сбой знаменитого ловца побед оказал неблагоприятное действие на подчиненные ему войска. События на правом фланге в эту минуту были неизвестны, и поэтому все действия юного герцога Энгиенского рассматривались скорее в качестве забавных трюков, в то время как решение главного вопроса зависело, как полагали, полностью от маршала Пелиссара. И когда из двух рук у него осталась всего одна, на лицах офицеров изобразилось отчаяние. Все они посчитали сражение проигранным и предложили отступление. И лишь достойный Сиро, чью решимость нам доводилось наблюдать двумя днями ранее, воспротивился предложению.
Юлёк (из клуба): Клоду де Летуфу, барону де Сиро было в ту пору тридцать семь лет. Он уже сражался под началом Морица де Нассау, Валленштейна и Густава-Адольфа – суровая школа, возглавленная отборными вождями своего времени. Сиро желал продолжить сражение, но оказалось, что он без поддержки. К счастью, он заметил д`Артаньяна. Если встретиться с д`Артаньяном в Лувре было приятно, то видеть его на поле битвы было наслаждением. Д`Артаньян сделал многозначительный знак глазами. Сиро возгласил: - Господа, сражение еще не проиграно, никто еще не видел в деле Сиро и его товарищей. Строго говоря, Сиро не состоял при левом крыле войска, теснимого в это мгновение. Он командовал резервом, пост чрезвычайной важности, доверяемый лишь беспроигрышному бойцу, непреклонному в защите, беспощадному в нападении. Дон Франсиско де Мельос готов был уже справить победу, когда он наткнулся на неожиданную преграду: на фразу, оброненную Сиро, на взгляд д`Артаньяна. Д`Артаньян, опустивший сперва ресницы, поднял затем шпагу, которая превратилась во вращающийся круг. Перед ним тотчас рухнули наземь трое испанцев, пронзенные насквозь с тем неповторимым изяществом, которое было свойственно одному только д`Артаньяну. Однако, возник четвертый, держа по пистолету в каждой руке. Грянули два выстрела в упор. Но одна из пуль застряла в рукаве нашего героя, вторая же угодила в мертвеца, который был заблаговременно выдвинут д`Артаньяном в качестве прикрытия. Д`Артаньян улыбнулся. Без должности, без поручения, без короля – потому что Людовик XIII только что умер, - он мог, наконец, вволю развлечься в рядах дрогнувшей армии. Бессонные ночи, марши, стояние на карауле – все миновало. Его существование превратилось в жизнь богатого бедняка, который торгует своими ранами, не завышая при этом цену. Бескорыстием д`Артаньян был обязан Мари. Это она возвратила ему юность, жонглирующую жизнью и смертью, подбрасывающую их в воздух, как игральные кости. Меж тем Франсиско де Мельос понял, на что он натолкнулся. Он произвел жест, означающий приказ. Свирепая гроза обрушилась на д`Артаньяна. Его шпага натыкалась то и дело на тела, которые тут же обвисали. Буря зашумела в его ушах. Лошадь рухнула. Он открыл глаза и понял, что лежит на земле, что вокруг полно человеческих и конских ног и что его сейчас убьют. Мари узнает об этом тремя днями позднее. И вдруг раздался голос, столь явственный, столь несомненный, что сражение, казалось, замерло на минуту. Голос принадлежал тому самому черному всаднику, который недавно одержал победу над Ле Ферте-Сенектером. На этот раз он изъяснялся на чистейшем кастильском наречии: - Господа, этот человек - мой. У меня есть полномочия на этот счет. Стена тут же разомкнулась. Ряды рассеялись, шпаги в бессилии опустились. Темные плащи упорхнули. Д`Артаньян остался один. Но рядом оказалась свежая лошадь, и едва наш гасконец поднял голову, как изящная и вместе с тем твердая рука поддержала его и помогла встать на ноги. Он обернулся. И рука, и голос – все исчезло.
Гиллуин: Я помню, что читала эту книгу. Но что было в ней написано?.. Вот вопрос!
полная версия страницы