Форум » Книги о Дюма и его героях, написанные другими авторами » Роже Нимье "Влюбленный д`Артаньян, или пятнадцать лет спустя" » Ответить
Роже Нимье "Влюбленный д`Артаньян, или пятнадцать лет спустя"
Юлёк (из клуба): Перепечатано по изданию: Роже Нимье. Гасьен де Куртиль де Сандра. Влюбленный д`Артаньян или пятнадцать лет спустя. Дневники Шарля де Баатца, сеньора д`Артаньяна: Роман. Дневники. - СПб.: СП СМАРТ, 1993 - 400 с. Перевод с французского Святослава Свяцкого. Дамы и господа! Прошу набраться терпения: текст перебивается вручную, а потому будет выкладываться регулярно, но небольшими порциями. Два собеседника в двух постелях 28 июня 1642 года Тараскон, еще не забывший святую Марту, которая отразила набег зловещей Тараски*, стал свидетелем встречи сомнительного святого с несостоявшимся тираном. *Тараска – сказочное чудовище, пожиравшее людей. По легенде св.Марта расправилась с ним, окропив его святой водой. Людовик XIII был обязан своим прозвищем Справедливый тому обстоятельству, что, родившись под знаком Весов, он неизменно стремился сохранить равновесие между разумом и капризом, иначе говоря, между мужским и женским началом. Что касается кардинала Ришелье, то хотя после восемнадцати лет правления он все еще оставался весьма весомой фигурой, эта фигура с каждым днем теряла свой материальный вес. Могила разверзлась в его собственном теле в виде нарывов и язв. Меж тем тарасконцы (и еще более тарасконки) с их бойкими языками комментировали появление короля, разгуливая по двум наиболее примечательным местам города, то есть по площади и главной дороге. В три часа дня площадь была как всегда залита солнцем, а дорога погружена в тень. При этом жители имели возможность любоваться своим замком, возведенным в 1291 году на фундаменте римской крепости и обновленным с приходом XVI столетия как раз к началу религиозных войн. В замке были тоже свои тени и свое солнце. Но теням было двадцать лет, а солнце тускнело. Негромкой беседе монарха с министром в одном из самых красивых залов с видом на Рону вторили стенания де Шаваньяка и де Ту, сторонников Сен-Мара, закованных в цепи и брошенных в здешнее подземелье точно так же, как он сам был брошен в подвалы крепости Монпелье. Объясним вкратце, отчего мы очутились здесь и отчего Сен-Мару, фавориту великого короля, в конце своего блистательного пути пришлось делить со своими друзьями столь жалкую участь. 3 февраля два пышных поезда покинули Фонтебло. Сопровождаемый кардиналом король отправился на осаду Перпиньяна. Четырьмя месяцами ранее посланцы восставшей против Филиппа IV Каталонии явились просить защиты у Франции, которая и была обещана им в Перонне. Понадобилось время, чтобы великие мира сего всколыхнулись и чтоб пришли в движение войска. Кардиналу с его диетой потребовалось для этого несколько дней дополнительно. Но если Людовик XIII ел мало, а Ришелье и того менее, то их свиты отличались отменным аппетитом. Кроме пажей и придворных, там были рейтары и мушкетеры. Пренебрежем пажами, которые питались фруктами, и придворными, которые довольствовались печеньем, выражая тем самым почтение к немощи своих повелителей. Но уже рейтары, они же легкие кавалеристы, не оправдали свое имя. Что же до мушкетеров, то они посчитали кремнистые кряжи замаячивших вдали Пиренеев за сигнал к действию. Они объедались впрок в ожидании такой компании, где даже куропаткам ради изящества придется питаться уксусом и где уж, конечно, не будет выбора в дичи. Предводители полагали, что первым французским городом, который сможет накормить два столь значительных сборища, будет Лион, куда следует добираться порознь. Людовик XIII двигался впереди. Через три дня за ним следовал кардинал. Эти три дня были необходимы, чтобы курицы успели снестись, кролики наплодиться, вишни дозреть на ветках – обстоятельство в походе немаловажное. Гимном Te Deum была отмечена в Лионе победа, которую одержал в Германии граф Гебриан при Кемпене. Это послужило предлогом, чтобы полакомиться трюфелями. Когда добрались до Валанса, великий письмоводитель Ришелье Мазарини получил из рук короля красную шапку кардинала. По этому случаю увлеклись раками. Ришелье, почувствовав слабость, отстал и был чуть не съеден в Нарбонне комарами. Людовик XIII продолжал путь в обществе своего любимца Сен-Мара.
Юлёк (из клуба): Именно в Нарбонне 23 мая 1642 года Арман-Жак Дюплесси, кардинал-герцог де Ришелье, составил свое завещание, согласно которому передавал полтора миллиона франков, свои тайные фонды, в руки короля, оставив своему повару две тысячи, так сказать, фонды кастрюли. Тем самым он завещал Франции Францию. Король, в свою очередь, пожелал осмотреть бастионы. Но 27 мая лил сильный дождь. 2 июня взяли в плен семерых солдат перпиньянского гарнизона, вышедших на поиски улиток и чаек в надежде набить хоть чем-то желудок. Скудость этого жаркого и салата пробудила жалость в сердцах мушкетеров, объедавшихся медвежатиной и сыром, приготовленным из молока целого овечьего стада. Уверенный в успехе и одновременно усталый король достиг Нарбонна. Кардинал, которому помешали спать укусы назойливых насекомых и шум за окном, покинул Нарбонн, направившись к Тараскону. 12 июня король вместе с первым завтраком получил копию секретного договора с Испанией, подписанного его фаворитом Сен-Маром, а также его собственным братом Гастоном Орлеанским. Он велел арестовать заговорщиков. Это решение, принятое между ночной посудиной и сдобной булочкой, привело историков в возмущение. Они пришли к выводу, что король был дурным братом и никудышным другом. При этом забывают, что Сен-Мар был приставлен к Людовику XIII каадиналом Ришелье в качестве компаньонки. Великий конюший, который был одновременно и лоцманом, и кучером, докучал своему государю то как маленькая зубастая собачонка, то как капризный юный красавец. Это нашло свое отражение в удивительном документе, составленном двумя годами ранее: «Сегодня, 9 мая 1640 года, пребывая в городе Суассоне, его величество король имеет удовольствие сообщить великому конюшему, что он не гневается за прошлое и что если вышеупомянутый дворянин даст в будущем какой-либо повод к неудовольствию, то жалоба его величества на сию провинность будет принесена в самой мягкой форме господину кардиналу с тем, чтобы вышеназванный великий конюший получил возможность исправить свой промах перед королем и таким образом все вышепоименованные персоны смогли найти источник успокоения в лице его величества. Каковое взаимное обязательство короля и великого конюшего было дано в присутствии его преосвященства». Однако договор Сен-Мара с Филиппом IV повлек за собой роковые последствия. Впрочем, душа фаворита наделена блошиными крылышками, и Сен-Мара беспокойство не терзало. Один из главных заговорщиков, Фонтрайль, поспешил обратиться в бегство, заявив на прощание: - Когда вам отрубят голову, сударь, вы, при вашем росте, останетесь все же видным мужчиной, ну а я слишком мал для таких отчаянных мероприятий. В самом деле, Фонтрайль оставил после себя «Мемуары», которые никто не читает. Зато бросивший вызов судьбе Сен-Мар остался в человеческой памяти благодаря знаменитому роману Альфреда де Виньи. Сен-Мара схватили и вытащили из-под кровати. Хозяин этой кровати, обитатель Нарбонна, узнал случайно по дороге на мессу о вознаграждении в сто золотых экю за поимку беглеца. Хотя сумма решающего значения для него, разумеется, не имела, его обуял патриотический порыв такой силы, что он бросился с сообщением к страже. Еще одного заговорщика, Буйона, выволокли из-под стога. К сену, как выяснилось, он отнесся с большим доверием, чем к соотечественникам. Он спас свою шкуру, отказавшись в пользу короля от прав на Седанское княжество, что дало ему возможность мирно окончить свои дни в Понтуазе 9 июня 1651 года, угощаясь булочками с молоком. В те горестные времена не так худо было иметь собственное княжество за границей. Кто был обладателем Швейцарии, тому ничто не грозило. Послушаем теперь, о чем беседовали друг с другом король и его министр на двух стоящих бок о бок кроватях 28 июня 1642 года: два шелестящих голоса перед лицом смерти – великой Кастелянши и Распорядительницы покоев, предоставившей шесть месяцев отсрочки одному и одиннадцать другому.
Юлёк (из клуба): Два собеседника в двух постелях (продолжение) - Простите, что тревожу ваш сон, дорогой кузен, но Рона такая бурная… Не беспокоит ли она вас ночами? Все плещется, все подтачивает подземелье. - Нет, сир, с тех пор, как в подземелье явились новые обитатели, мои тюфяки стали мягче. - Дорогой кузен, ночью вряд ли стоит думать о Франции. Нам известно, что это ваша единственная забота… с тех пор, как остальные ваши заботы исчезли. От шпильки, подпущенной королем, Ришелье закусил губу. - В эти дни, - ответил он, глянув королю в глаза, - в эти дни, сир, мне бы не хотелось отделиться от моей страны. Порой я был ее шпагой. И не был ли я для вас мысленно щитом в Лионе, когда Сен-Мар потребовал покончить со мной? Впрочем, судите сами: из меня выжмешь меньше крови, чем из маршала д`Анкра. – И кардинал улыбнулся, словно испытывая жалость к самому себе, отчего сморщились его покрытые нездоровым румянцем щеки. - Ах, я давно уже не слышал щебета господина де Сен-Мара. - Его щебет мог стоить королевству трех провинций, а вам – трона. - Бедный юноша! Он хвастался тем, что остается со мной наедине на два часа после обеда, а я выяснил, что он всего лишь запирался в гардеробе и читал Ариосто. Нет, нет, - продолжал с жаром Людовик XIII, - он не любил меня, никогда не любил. Он вечно ухаживал за своими руками, завел себе триста пар сапог, но не тех, в которых идут в сражение, а тех, в которых преклоняют колена перед дамами. Черт возьми! Я предполагаю, он предпочитал меня Нинон де Ланкло. – Несмотря на весь свой недуг, кардинал улыбнулся, услышав имя, казалось, хорошо ему знакомое. - Да вдобавок еще твердит без конца о мире мне, человеку войны! - Сир, существуют две разновидности мира. Одна заключается в поспешном чтении мирного договора, оно завершается прежде, чем перевернуты все страницы, и сводится к тому, чтобы заплатить тем, кому обещали заплатить. Это был намек на VI и IX статьи секретного договора, подписанного Фонтрайлем и премьер-министром Испании графом-герцогом Оливаресом. Статья VI предусматривала выплату пенсии в двенадцать тысяч экю герцогу Орлеанскому. Статья IX – двадцать четыре тысячи дукатов Сен-Мару, чье имя из стыдливости умалчивалось. - Мир другого рода – это тот мир, который устанавливает спокойствие между народами, и вы своего рода мастер этого мира, ваше величество. Если Господь даст мне еще несколько мгновений жизни, у меня будут добрые вести для французского короля. Оба на минуту задумались – чета старых единомышленников, привыкших браниться друг с другом: бывалый и нетребовательный солдат и фаворит пятидесяти семи лет – старая упряжка, которая вытащила Францию с грязного проселка на столбовую дорогу истории. Молчание нарушил голос певца: подслащенный розмарином, он звучал у подножия замка: У красотки Комбале Захватило дух от гнева «Дева!» - слышится во мгле, Повторяют: «Дева! Дева!» Оскорбляют зрелый век. Дядя – сильный человек, Он не даст остаться девой! Мадам Комбале была любимой племянницей кардинала, для которой четыре года назад он купил Эгильонское герцогство. Из-за этого герцогства и из-за букета, который его преосвященство отцеплял порой от ее корсажа, доброжелательному дядюшке приписывались самые низменные поползновения.
Юлёк (из клуба): - До чего обнаглели эти южане! – заметил король, довольный тем, что мог перейти к более нейтральной теме, к тому же, подобно всем слабым, но деспотическим натурам, он был падок до разговоров на амурные темы. - О, сир, это уже устарело. - Как бы то ни было, песенки я предпочитаю заговорам. Не кажется ли вам, мой кузен, что мы слишком преуспели во всякого рода грандиозных начинаниях? Может, следует быть осмотрительнее? Большой аппетит – это не всегда полный желудок. Вместо ответа Ришелье воздел к небесам источенные болезнью руки: - Усилие изнуряет, но наш труд еще не окончен. В этом «наш» таилась скромность агрессора. - Впрочем, я как будто жалуюсь, а между тем, путь, проделанный вашим величеством, длиннее. Меня перенесли всего лишь с этажа на этаж, в то время как вы приехали из Нарбонна. Ваш визит для меня – милость, а я осмеливаюсь просить у вас еще об одной милости. Кардинал, просящий милости, - это орел, стучащийся клювом в дверь овчарни. - Чего же вы желаете, мой кузен? Я уже написал королеве, чтобы дофин и герцог Анжуйский присоединились к вам. Я покидаю вас, но присутствие моих детей докажет, что моя семья видит в вас своего защитника. - Не в этом дело, сир, хотя, разумеется, это великая милость. Мне удалось выяснить, что один офицер из числа ваших мушкетеров, человек мне известный, сопровождает вас. Мне бы хотелось заполучить его на ограниченное время. - Он ваш! – воскликнул Людовик XIII, который, памятуя о своей слабости к Сен-Мару, уже приготовился к жертвам. – Вам нужен верный человек, чтобы охранять ваших узников до Парижа. Король сделал ударение на «ваших». - Нет, сир, дело не в государственном правосудии, оно всегда относится к прошлому, меня же интересует будущее. Я не сомневался в согласии вашего величества. Я полагаю, этот офицер у вас под рукой. - И каково имя мушкетера, в котором нуждается Франция? - О, сир, - небрежно обронил Ришелье, - пустяки, обыкновенный дворянин. Его зовут д`Артаньян.
LS: Ну, наконец!
Юлёк (из клуба): Шатонеф-дю-Пап 1636 года, которым интересовался господин Мюло Вот уже примерно час некое лицо, по повадкам дворянин, рассматривало, теряя терпение, стены маленькой каморки тарасконского замка. На дворянине красовался мундир мушкетера. Рисунки были нацарапаны на каменной поверхности стен, их единственной темой являлись морские путешествия последнего столетия. Было очевидно, что мушкетер предпочитал пыль дорог пене морских волн, потому что интерес к рисункам был непродолжителен. Он вышел в соседнюю комнату, где некто, судя по виду слуга церкви, откупоривал с благоговейным видом бутыль за бутылью. - Тысяча чертей! – заговорил мушкетер. – Его преосвященство затащил меня сюда, словно кошку, с которой собираются содрать шкуру. Но если он желает угостить меня обедом, то учтите: бульоном я не удовлетворюсь. Бульон хорош для умерщвления плоти, а всадник должен доказать своей лошади, что у него есть чресла. Дегустатор, не отвечая, попросил молчания – жест, одинаковый во всех языках: губы складывают трубочкой и к ним прижимают указательный палец. Заинтересованный офицер сделал несколько шагов вперед. - Слишком много суеты, господин д`Артаньян, слишком много шума. Вино скисает. Как вы полагаете, чем я занят? - Чем вы заняты? - Вот именно. - Я полагаю, господин Мюло, что вы опорожнили все шесть бутылок в одиночку, не пожелав приобщить меня к этому делу. - Господин д`Артаньян, я занимаюсь исследованием. - Вот как! - Поймите меня правильно. Мы прошли Бургундию с севера на юг. Благодатный край, он столь мил моему сердцу. Но обратили ли вы внимание на одну вещь? - А точнее? - Карета его высокопреосвященства, когда он путешествует в карете, скорее летит, чем катится. Носилки, когда он совершает путь в носилках, тащат с легкостью двадцать четыре солдата. Что из этого следует? - Да, именно, что следует? - Что следует, господин д`Артаньян? Двадцать четыре здоровенных бородатых парня поднимают монсерьера как перышко. Никаких остановок для обеда и дегустации вин. - Вы великий ученый, господин Мюло. - А в окрестностях Нарбонна мы плетемся еле-еле. Что прикажете делать в окрестностях Нарбонна ученому человеку? Это неясно… В то время как здесь… - Да, здесь? - Здесь все ясно. Здесь надо освободить обширные погреба, чтобы поместить туда изменников. Да сжалится над ними Господь! И здесь, - господин Мюло повысил голос на целую октаву, - мы всего в десяти лье от Шатонеф-дю-Пап. Отличнейшее вино, господин д`Артаньян. - Здесь есть и вино Эрмитажа. *местность вблизи впадения Дромы в Рону - Монашеское вино. - Одно – как блондинка, другое – как брюнетка… Оно прогрето солнцем. - Вино придворного аббатства… - Ле Сен-Пере. - Священное вино. - Однако, прежде всего, Шатонеф. Сильнейшее вино. Оно наполняет вашу оболочку и можно благоухать дворянством на целое лье вокруг. Вы будете его пить совсем не так, как пьют иные вина в Париже, жеманясь при каждом глотке. Нет, это вино как поток, оно зовет «вперед!» стоит лишь открыть ему вход в глотку. Понаблюдайте-ка, вот оно стоит на ступеньках дворца в образе пришельца. На нем восхитительные штаны гранатового цвета, от сапог исходит благоухание виноградника. Чем ближе вы с ним познакомитесь, тем скорее поймете: ваш собеседник знает, что такое жизнь. Обратите внимание, как свободно льется его речь, как сверкает оттенками. Вы чувствуете: вот оно, трепетание языка и дрожание пера на его шляпе. Приканчивая бутыль, которую он комментировал, Мюло заявил: - Шатонеф-дю-Пап 1636 года. - Год, отмеченный поражением. - Заметьте, годы поражения всегда благоприятствуют виноделию. Мюло приблизился к д`Артаньяну. - Скажу по секрету: я не буду досадовать, если кардинал откажется от осады Перпиньяна. Небольшая победа в Каталони – и наше анжуйское прогоркло. - Да, но вспомните малагу тридцать второго! Или херес того же года! - Господин д`Артаньян, позвольте вам вернуть комплимент: вы глубокий философ, поскольку не упускаете из виду оборотную сторону медали. Как раз в это мгновение появится господин Ла Фолен. Пока он ведет д`Артаньяна к кардиналу, расскажем в двух словах о господине Мюло. Мюло был духовником кардинала, не делавшего, кстати, различия между своими слугами и своими кошками. Он зло шутил над одними и поглаживал других, вот и все. Однажды, когда Мюло стал в чем-то оправдываться, Ришелье обрушился на него в раздражении: - Вы ни во что не верите, даже в Бога! - Как?! – воскликнул Мюло. - А очень просто. Как вы можете сегодня уверять меня в своей вере, если вчера, на исповеди, вы мне признались, что не верите в Бога!
Юлёк (из клуба): Мюло искал в напитках виноградных лоз особого утешения. В иные, не обремененные занятиями дни ему доводилось снять пробу с двадцати бутылок, просмаковать с дюжину кувшинов, откупорить и опорожнить не менее четырех других вместилищ отборнейшего вина с целью не утратить вкуса к напиткам. Совершаемые к вящей славе Господней великие труды кардинала давали господину Мюло досуг для этого. Что касается Ла Фолена, то он был мастер на все руки и заменял его преосвященству и привратника, и секретаря, и телохранителя, и шпиона, когда в том возникала необходимость. Если кто-то желал получить аудиенцию у первого министра, он искал ее у Ла Фолена. Тот был крайне учтив, но многословием не отличался. Зато отличался большим дородством, обойти его бывало трудновато. Стоило совершить маневр, как он вновь возникал перед вами, такой же огромный, неприступный и учтивый. Содружество Ришелье и Ла Фолена позволяло одному распоряжаться по своему усмотрению Францией, другому – делать то же самое с обедом. Поскольку возводимое Ришелье здание гражданского и военного устройства было завершено, Ла Фолену угрожала эпоха праздности. Но он восполнил потерю прилежными наблюдениями за приготовлением кардинальского бульона. Вот уже три года, как Ла Фолен делил стол с величайшим министром своего времени. Он уплетал пулярок, в то время как кардинал довольствовался отваром из них. Результат не замедлил сказаться: вес Ла Фолена исчислялся двумястами тридцатью фунтами. Само собой разумеется, д`Артаньян опередил его на пути к кардиналу на двадцать шагов. Ришелье поднял на мушкетера свое бледное лицо, отослал знаком Шарпантье, секретаря, и принялся рассматривать д`Артаньяна, как бы сопоставляя воспоминания с реальностью, вернее с тем мгновением, которое уже претворялось в будущее. Мушкетер не дрогнув выдержал этот взгляд – атаку интеллектуальной кавалерии своей эпохи. - Вы д`Артантян? - Это честь, что ваше преосвященство помнит меня. - Я мало сплю и потому мало что забываю. Д`Артаньян поклонился, приняв, однако, тотчас же полную достоинства позу. - Вы все тот же? Брови д`Артаньяна вздернулись при этом вопросе. - Мне хотелось узнать, по плечу ли вам опасные путешествия? - Опасные, монсеньер? – брови д`Артаньяна вздернулись в три раза выше. - Что же вы не отвечаете? - Поручение, монсеньер, всегда поручение. Опасность является после, если это угодно Господу. - И вы не пытаетесь уйти от опасности? - Это опасность уходит от меня. Истинно гасконское бахвальство вызвало у кардинала улыбку. Он отхлебнул глоток того самого бульона, материальную суть которого предоставлял Ла Фолену, довольствуясь лишь самой эфемерной субстанцией. Затем перевел задумчивый взгляд на д`Артаньяна и – сколь ни странно – во взгляде мелькнула теплота, словно он, повелитель Франции, которого ждет смерть, впервые увидел настоящего француза. Ришелье вышел из раздумья.
Юлёк (из клуба): - Сохранили ли вы свое честолюбие? - Честолюбие, монсеньер? - Видите ли, вы из породы тех, кого призывают на помощь лишь в крайнюю минуту. Если опасность, им угрожающая, ничтожна, люди вашего склада прозябают в скуке. Д`Артаньян признал похвалу кивком головы. - Есть у вас привязанности в Париже? - Ваше преосвященство знает привязанности человека удачи: два-три солдата, которые прощаются с ним, не зная, настанет ли миг встречи. - Никакой женщины? - Никакой. - Это существенно. - Никакой, кроме мертвой. Казалось, невидимая дрожь пробежала по воздуху от мушкетера к министру, и зловещая тень миледи скользнула по комнате. Мушкетер тряхнул головой. Министр опустил веки. - Какое везение, сударь, жить без женщин! Как легко вы чувствуете себя в седле! – с уст кардинала сорвался необычный отрывистый смешок, и перед д`Артаньяном всплыла странная картина: близкие Ришелье люди уверяли, что в минуты страха ему случалось бегать вокруг бильярда, испуская конское ржание. * *Это обстоятельство удостоверяет Палатинская принцесса (прим.автора) - Считайте себя в бессрочном отпуске. Таково повеление короля. - В отпуске? - У вас есть возражения? - Простите, монсеньер, но мне казалось, со стороны Перпиньяна изрядно несет порохом. На лице кардинала мелькнула пренебрежительная усмешка. - Вы считаете, Перпиньян достоин вас? И, ощутив проблеск интереса, вызванный похвалой, его преосвященство продолжал: - Осада! Неужели в вашем возрасте вы жаждете еще одной раны? Если вы совершите то, чего я от вас ожидаю, я сделаю вас графом, женю на богатой женщине, которая не пикнет при этом. На деньги этой женщины вы снарядите полк и станете в первой же кампании бригадным генералом. Вам тридцать пять лет. Вы кончите, по крайней мере, генерал-лейтенантом. Чего еще желать вам в жизни? - Монсеньер, это или слишком много, или слишком мало, потому что это означает: поручение невыполнимо. - Этого не было сказано, когда в один прекрасный день в обществе двух-трех друзей вы поскакали в Кале. Намек на подвески королевы, брошенный тем самым человеком, который был в ту пору злейшим его врагом и который искал теперь его поддержки, заставил покраснеть нашего гасконца. - То, что вы совершили тогда для королевы, вы можете совершить теперь для особы не менее благородной, но гораздо более долговечной. - Для Франции! – пробормотал д`Артаньян. - Быть может, еще более значительной, - вполголоса отозвался кардинал. Затем он добавил: - Выбрать необходимые средства предоставляется вам самому. Вот вам мои инструкции. И вот моя подпись, чтобы обеспечить вас экипировкой. Возможно, данного вам снаряжения окажется недостаточно. Мчитесь вперед как молния, выказывая рвение. Но может возникнуть задача и потруднее: затаитесь, как мертвец, если в этом будет необходимость. Держите. И он протянул мушкетеру тяжелый запечатанный конверт. - И вот средства, - он указал на мешок у изножья кровати. – До свидания, сударь. Д`Артаньян склонился перед этой бледной тенью, которая, казалось, устремилась в будущее, и вышел. В мешке было пять тысяч экю.
Юлёк (из клуба): Как Планше покупал миндальное печенье… Д`Артаньян был человеком действия, но его преосвященство произнес роковое слово, и это слово было «затаитесь». Тараскон кишел королевскими и кардинальскими шпионами. И каждый шпион был наделен двумя глазами. И каждый из этих глаз сам по себе мог совершить две вещи: как бы взвесить на ресницах полученный от Ришелье кошелек и одновременно проникнуть зрачком в надпись на толстом конверте, который был на попечении д`Артаньяна. И потому мушкетер считал, что всего надежнее довериться своей лошади, которая устремилась навстречу солнцу по дороге в Арль. От Тараскона до Арля четыре лье. Иначе говоря, часовая прогулка под бренчанье экю и под перезвон собственных мыслей. При въезде в Арль раскинулась ярмарка и подле ярмарки была лужайка, где привязывали лошадей. Наш гасконец расположился на траве. Поскольку он не подозревал свою лошадь в симпатии ни к роялистам, ни к кардиналистам, он, не торопясь, вскрыл конверт. В этом конверте заключался другой, на котором было написано: «Вскрыть в Риме первого августа». - Кажется, нам предстоит дорога в Рим, - пробормотал наш гасконец. – А это, что ни говори, лучше, чем тащиться в Швецию, как выпало Шарансе, которому довелось утешать сразу двух королей – шведского и польского, из одной и той же династии Ваза. В этот момент шагах в двустах от него образовалось сборище, и это привлекло внимание нашего гасконца. Из толпы доносились крики, чаще всего слышалось слово «вор». Д`Артаньян приблизился небрежным шагом старого солдата. Толпа клубилась вокруг перевернутого лотка со сластями. Нуга, пряники, фрукты в сахаре, миндаль, леденцы усеяли землю. Жители Арля разделились на два лагеря. Один наблюдал, другой действовал. Стоит ли пояснять, что первый состоял из арлезианцев и арлезианок, другой – из мальчишек и собак. Это вторая партия поклялась, кажется, подобрать с земли все до последней крошки. Заинтересовавшись тем, что происходит, д`Артаньян счел уместным развести враждующие стороны. У иных участников стычки, схваченных его стальными руками, лица вдруг стали точно такого же цвета, как нос господина Мюло, когда его исследования заходили за полночь. Орудуя рукоятью шпаги, д`Артаньян не отказывался в то же самое время от доводов рассудка: - Друзья мои, насилие нигде не одобряется. Тертуллиан писал… - нужно ли пояснять, что д`Артаньян редко штудировал римского историка Тертуллиана. Тем сильнее было его изумление, что его сразу узнали. - Господин д`Артаньян! - Планше! Нападающим был как раз Планше. Все тот же Планше, но на этот раз в холщовом алесонском костюме и с бородой. Однако, борода была накладная, и съехала набок. Поправив свое театральное приспособление, Планше гаркнул: - Молчать! Офицеру его величества не нравится, что вы тут расшумелись. Затем Планше сказал, обращаясь к своему бывшему хозяину: - Да будет вам известно, сударь, что я заказал на сегодняшнее утро у этого жалкого человека сорок фунтов миндального печенья. - Аппетит у тебя недурен, - заметил д`Артаньян. - Да, но что такое миндальное печенье? - Печенье – это печенье. - Это смесь миндаля, сахара, яичного белка и лимона. - Вот именно. - Не угодно ли попробовать, сударь, хоть штучку? Планше протянул одну из печенинок мушкетеру, который поспешил отклонить от себя эту честь. - Что скажет нам суд, - продолжал Планше, - если мы углубимся в этот предмет? Во-первых, он нам скажет, что мы имеем дело с орехами вместо миндаля. - С орехами! О!.. - И потом, это белки из утиных яиц, а вовсе не из куриных. - Из утиных! Черт возьми, узнай королевский судья об этом… - Кроме того, в сахар подмешана мука. - Мука? Не далее, как вчера кардинал мне сообщил… - И наконец… - и тут Планше воздел указательный палец. – Наконец, лимон, сударь, - это вовсе не лимон. Это самый обыкновенный апельсин. Обращаясь к виновному, д`Артаньян напустил на себя как можно больше серьезности: - Его преосвященство сказал мне: он полагает, что колесование применяется чересчур редко. - Смилуйтесь, монсеньер! Моя жена ждет ребенка и… - Выходит, ты не ограничился порчей товара, ты принялся еще и за жену? Теперь бедняжка родит, несомненно, такого же негодяя, как и ты. Как считаешь, Планше? - Я полагаю, сударь… - Не придется ли мне потолковать на этот счет с королем? Его величество очень строг во всем, что касается миндального печенья. Растолкав зевак и сопровождаемый Планше, д`Артаньян удалился с ярмарки. - Что скажешь, Планше? - Что скажу? Как я уже имел честь объяснить вам намеками, сударь, я торговец сластями. Но дело это тонкое: тут все время приходится угождать клиенту чем-то новеньким. Не можете себе представить, как люди порой капризны.
Юлёк (из клуба): - Из чего следует… - Из чего следует, что я отправился на юг, чтобы запастись товаром. Эти черти южане несравненны по части сластей. - Причем этот мошенник-торговец во внимание, конечно, не принимается. -Ну, он пока поутихнет. Я надолго отбил у него охоту… - Как же там без тебя твоя лавочка? - У меня есть приказчик. - И это все? - Еще есть жена. Вид у Планше был такой потерянный, что д`Артаньян, пытаясь скрыть улыбку, положил руку ему на плечо. - Как, ты женат? - Вы разбередили мою рану. - Незаживающую рану? - Вот именно. Мои соседи считают, что я слишком терпим к друзьям моей жены. - Вот как! - Впрочем, сударь… Черт бы побрал все это с потрохами! Я всегда был общительным человеком. - Значит, ты полагал, путешествие по югу с накладной бородой излечит твою рану. - Да. И потом… - Потом?.. - Потом у меня были еще два шурина. - Целых два? -Оба ленивые, дальше некуда. Оба жили у меня. Чем больше они ели, тем тощее становились. И недовольство, недовольство все время… - Я вижу, ты в конце концов не на шутку взъярился. Планше так глянул на д`Артаньяна, словно у него в душе полыхнуло адское пламя. - Ну так что с шуринами? Ты почему-то изъясняешься о них в прошедшем времени. - По правде сказать, сударь, после того, как я высказал им все до конца, один из них еще шевелился. - А второй? - Второй-то и был самым главным бездельником. Планше вздохнул. Д`Артаньян отозвался вздохом. - Ты полагаешь, климат Прованса пойдет тебе на пользу? Но стражники, чиновники, гонцы, которые прибывают из Парижа… - Ах, сударь, вы, видно, что-то знаете и явились меня предупредить… - По правде говоря, нет. Но я явился, быть может, тебя спасти. - Спасти? - Видишь ли, ты служил в королевском Пьемонтском полку. - Благодаря господину Рошфору, который устроил меня туда сержантом. - Ты знаешь итальянский? - Все диалекты, сударь. Это необходимо, чтобы командовать этими подлецами. - Как ты насчет того, чтобы прогуляться в Рим? - Говорят, памятники там что надо. Однако когда вернемся… - Когда мы вернемся, кардинал мне ни в чем не откажет. Одним шурином больше, одним меньше, какая для него разница. Физиономия Планше мгновенно прояснилась. Он сорвал с себя фальшивую бороду и побежал отыскивать свое имущество. Он был счастлив, что нашел скакуна, достойного носить его пожитки на своей спине – выражение чисто метафорическое: наш обладатель кондитерских секретов запасся превосходной, хотя и низкорослой испанской лошадкой. Д`Артаньян поздравил себя с успехом: эгоизм перемежался в его душе с чистой радостью встречи. Эгоизм – потому что владеющий итальянским языком провожатый придется ему очень кстати, о чем витающий в высоких государственных сферах кардинал не соблаговолил позаботиться. И радость, потому что он был искренне привязан к Планше и предвкушал заранее, как Планше расчихвостит по пути женщин, которых наш мушкетер недолюбливал ни оптом, ни в розницу.
LS: Юлёк (из клуба) пишет: цитатаблизкие Ришелье люди уверяли, что в минуты страха ему случалось бегать вокруг бильярда, испуская конское ржание. * СУПЕР!
Юлёк (из клуба): …И как он сам едва не был продан подобно рахат-лукуму Тремя днями позднее, изучив укрепления Тулона, д`Артаньян вступил в переговоры с хозяином барки. Тот откликался на имя Романо. Что же касается самой барки, то ее название прочесть было невозможно. Отъезд задержался на неделю, поскольку господину Романо было необходимо, по его уверениям, произвести кое-какие неотложные работы, в которых участвовала команда. Взявший на себя роль фуражира Планше раздобыл за это время три бочонка: с антильским ромом, с орлеанским уксусом и с прованским маслом. Планше полагал, что если за пределами Франции салат еще существует, то приправы к нему уже не сыщешь. Он дополнил свой комплект увесистым мешком соли, позаимствованным, надо полагать, из Ла-Рошели, и изрядным количеством арабского перца. Неделю спустя приготовления капитана Романо явно продвинулись вперед. Медная табличка с названием барки была очищена на добрых три четверти. Можно было без особого труда прочесть: «Жольетта». «Жольетта» оправдала свое доброе название в первый же день путешествия. Но потом пришлось стать на якорь под прикрытием Гиерских островов. Планше занялся рыбной ловлей, хотя Романо его предостерегал от этого, заверяя, что обитающие в Средиземном море чудовища не идут ни в какое сравнение с пикардийскими карпами и линями. Следующий день был отмечен встречей с генуэзской галерой, державшей курс на Марсель. - Бедные люди, - заметил Планше. И при этом исторг столь сокрушительный вздох, что д`Артаньян был тронут. Оба наблюдали море в подзорную трубу с чувством людей, которым разыгравшаяся морская стихия не сулит ничего хорошего. В тот же день к вечеру выяснилось, что их опасения имели полное на то основание. Шлюпка с простеньким парусом и четырьмя гребцами на борту бултыхалась в море. Были также видны фигурки двух женщин и силуэт мужчины, погрузившего руку в морскую пучину то ли для всполаскивания, то ли для просолки. Внезапно д`Артаньян произнес «О!» весьма знаменательным тоном. Синьор Романо, завладев подзорной трубой, дважды воскликнул «О!», но совершенно другим тоном. Планше тоже пожелал вооружиться инструментом, в чем и ему не отказали. Он повторил «О!», в котором вежливость возобладала над истинным интересом. Он увидел скользящую по волнам длинную фелуку с двумя наклоненными вперед мачтами под зеленым флагом. Для Планше зеленый цвет был цветом дягиля, так же как белизна французского флага соответствовала шантильонскому крему.
Юлёк (из клуба): На шлюпке тоже заметили щуку. Но там, казалось, были далеки от гастрономических сравнений. Гребцы налегли на весла, дворянин выхватил шпагу, женщины прильнули к его ногам. Романо велел немедленно лечь на обратный курс. Если его команде потребовалась неделя, чтобы отскоблить табличку с названием судна, то здесь его люди управились в две минуты. - Мы возвращаемся! – заметил Планше, для которого земная твердь была куда привлекательнее, чем морская стихия со всей своей многократно взбитой пеной. - Возвращаемся! – отозвался капитан с мрачным видом. - Да, но почему? - Чтобы не наглотаться пуль. Я лично предпочитаю свинцу вино. - Кто ж может принудить нас к этому? - Люди, которые вон там перед вами, они язычники. - У самого нашего берега? - Не тут ли удобнее всего брать в рабство добрых христиан? Планше поспешил осенить себя крестным знамением, вспомнив внезапно свои религиозные убеждения. Фелука, которая устремлялась вперед под ударами весел двадцати четырех гребцов и под двумя латинскими парусами, колебалась вначале, выбирая между шлюпкой и баркой. Но, заметив маневр на барке, она решила сожрать шлюпку. Та с расстояния испускала свежий аромат плоти. Д`Артаньян наблюдал в подзорную трубу за поведением обеих женщин. Одна зарылась лицом в колени спутницы, и ее черные волосы развевались по ветру. Другая открыла, наоборот, недругам свое юное лучезарное личико в обрамлении светлых кудрей. Обе были в белых одеяниях – две весталки перед пастью надвигающегося монстра. - Лечь на обратный курс! – коротко велел д`Артаньян. Капитан вежливо, но решительно запротестовал. - Читай! – воскликнул д`Артаньян, показав подписанный кардиналом приказ. Капитан заколебался, но вновь помотал головой. - Тогда вот! – и д`Артаньян приставил пистолет к его виску. Планше схватил в свою очередь мушкет, направив его на матросов. Д`Артаньян стал считать, и по счету «два», уловив, несомненно, в голосе мушкетера свойственную ему решительность, капитан принял его сторону. Барка развернулась по направлению к фелуке. Между шлюпкой и фелукой расстояние сократилось уже до пяти корпусов шлюпки. Два пирата с заточенными кинжалами в зубах бросились в воду. Несколько взмахов, и они достигли добычи. Один из них, уцепившись за борт, стал хватать женщин за щиколотки. Острие шпаги пронзило ему шею. В то же время голова другого пирата была разнесена мушкетной пулей на кровоточащие и съедобные, вероятно, для рыбы лохмотья. Д`Артаньян попросил Планше дать ему еще один мушкет. Взяв на прицел капитана фелуки, опознанного им по зеленому тюрбану, он нажал на курок, пустив ему пулу мимо уха. Этот двойной выпад не остался без внимания. Фелука развернулась длинным носом к барке. Весь ее вид говорил сам за себя: на каждом борту торчало по четыре пушки, и двадцать человек, до зубов вооруженных, потрясали кто саблей, кто кинжалом. Все вопили что есть мочи, стараясь нагнать на противников страх. Д`Артаньян повернулся к капитану Романо. Тот взмок от ужаса: генуэзец с нечистой совестью, он каялся за своих соотечественников, которых не зря упрекали в том, что они продают ядра язычникам. Романо осознал, наконец, всю основательность этих упреков. - Друг мой, - сказал ему д`Артаньян, - можете ли вы держать курс прямо на фелуку, но избежать столкновения в самый последний момент? - Да, пожалуй… Если мне поможет Пресвятая Дева. - Она постарается. Его преосвященство попросит ее об этом. - А пушки? - Фелуку разорвет, если они будут стрелять борт о борт. - А если абордаж? - Святая Марта, которая печется обо мне, меня на покинет. Дайте мне ради святой Марты двух матросов поздоровее. Появились два исполина. Д`Артаньян отдал их под начало Планше. Сам же он, с обнаженной шпагой в руке и с двумя превосходными пистолетами за поясом, наблюдал за происходящим. Шлюпка меж тем с каждым взмахом уходила все дальше. Неведомые д`Артаньяну путешественники стоя наблюдали за теми, кто приносит себя в жертву во имя их спасения. Фелука была не далее как в десяти саженях от «Жольетты», когда сеньор Ромарио переложил руль, хорошенько зажмурившись при этом. Раздался треск. Барка, вильнув кормой, уклонилась от обшитого медью тарана и скользнула вдоль фелуки, с которой донеслось рычание. Сквозь него пробился голос Планше, который учтиво осведомился: - Сударь? Д`Артаньян сделал знак глазами, и первый бочонок был заброшен на фелуку. Он содержал ром, что выяснилось мгновенно, поскольку пуля из пистолета его тут же воспламенила. Наш гасконец не терял, как видно, зря времени, изучая суда, изображенные на стенах в каморке тарасконского замка. В самом деле, у фелук обыкновенно отсутствует палуба. Пожар распространился среди гребцов и канониров, которые разбежались от пылающих брызг.
Юлёк (из клуба): Накренясь на борт, вражеское судно стало медленно поворачиваться вокруг своей оси. Проворная барка шла за ней следом. Оснастка магометанского судна уже занялась, когда д`Артаньян вновь сделал знак глазами. Бочонок с маслом полетел вслед за бочонком с ромом. Победа была полная. Когда они в последний раз проплывали мимо фелуки, Планше отметил ее тем, что стал бросать пригоршнями в воду соль. Д`Артаньян велел ему воздержаться от этой излишней жестокости. - Друг мой Планше, знаешь ли ты, чему свидетелем только что явился? - Морскому сражению, сударь. - Ничего подобного. Ты присутствовал при рождении нового кулинарного рецепта: пудинг по-магометански. К чему же солить еще море? Ты не получал полномочий улучшать ту приправу, которую создала природа. - Если бы они нас захватили, сударь, они продали бы нас в рабство. - Хуже. - Посадили бы на кол? - Еще хуже. - Еще?.. - Известно ли тебе о том, что это большие любители сластей? - Не знаю, они не принадлежат к числу моих клиентов, сударь. - Они ими будут, Планше. Известно ли тебе, что они делают с христианином вроде тебя, когда им посчастливиться взять его в плен? - С христианином вроде меня?.. - Да. С человеком крепкого сложения и в то же время в меру упитанным? - Вступают с ним в брак, сударь? - Это еще пустяки. Они режут его на кусочки и варят в сахарном сиропе. - Это правда? - Так же, как и то, что это блюдо называется у них рахат-лукумом. Завершив свой наглядный урок, д`Артаньян взял в руки подзорную трубу. Лишенная обеих мачт фелука по-прежнему крутилась на месте. Шлюпка с двумя юными девами в белых одеяниях, ради которых д`Артаньян рисковал жизнью, пропала за выступами мыса. Команда готова была целовать ноги Планше, сожалея о роме, которым можно было бы отпраздновать победу. Но Планше-кондитер заметил, что торт можно есть и без крема. Среди всего этого веселья, которое он сам и устроил, д`Артаньян ощущал себя в одиночестве. Море было до жестокости пустынно.
Юлёк (из клуба): Как принимали солнечные ванны в 1642 году Предоставим нашим героям созерцать гребни волн и последуем за шлюпкой, которая ускользнула, не попрощавшись. Как мы уже успели заметить, ее пассажирами были дворянин, о чем без труда можно было судить по его шпаге, две женщины, что можно было определить по их длинным волосам и трепету сердец, а также четверо матросов, опознаваемых по порции жевательного табака за левой щекой и по веслу в руке. Уйдя от опасности, матросы возблагодарили Гардскую Святую Деву, святую Фелицию, святую Радегонду, святую Антуанетту – покровительницу яблоневых садов. Дворянин бранил проклятых язычников, шныряющих у французского побережья, в то время как наш флот под водительством де Брезе в составе сорока боевых кораблей крейсирует в сопровождении двадцати двух галер под Барселоной. Обе девушки не помышляли более ни о Боге, ни о дьяволе. Они молча благословляли неведомого спасителя, чью фигуру с трудом рассмотрели вдали. Блондинка зажмурилась при воспоминании. Брюнетка раскрыла рот, чтобы произнести соответствующую сентенцию. Теперь, когда мы находимся вблизи и можем хорошенько их рассмотреть, отметим, что у одной волосы были рыжеватого оттенка, а у другой значительно темнее. У одной было нежное, что округленное лицо, которое встретишь лишь во Франции – с тем оттенком кожи, какой бывает только на севере от Луары, голубые глаза – то томные, то смеющиеся, столь характерные для Иль-де-Франса, маленькие зубки, дивно сочетаясь с небом и языком рождали на свет кристаллические звуки, порой с неверным призвуком, столь характерным для нимф Валуа и фей Бретани, поскольку и в том, и в этом крае некогда утратили французскую речь и теперь обретают ее с упоением вновь: любое слово звучит в их устах музыкой. Высокая ростом, с покатыми плечами, с вздымающейся от новизны впечатлений грудью, с руками ангела и стопами зефира, она впитывала, казалось, в себя все необычное. Овал лица у ее подруги был правильнее, нос прямее. Брови круче, очерк губ более четкий, бледность свидетельствовала о страстности натуры, статная фигура была наделена красивыми руками, в голосе слышалось нечто влекущее, и всю ее, казалось, списали с собственного портрета. - Мари, - заговорила она, - как мы расскажем обо всем этом в Париже? Мы даже не знаем имени этого дворянина. - Отчего ты полагаешь, что он дворянин? - Нет, нет, даже не сомневайся. Было б ужасно, если бы вдруг выяснилось, что нас спас простолюдин. - Ты удивляешь меня, Жюли. - Ты не представляешь себе, как мы будем скомпрометированы в глазах общества при одном только подозрении, что всего лишь матрос, морской бродяга, вступился за нас, защитив от этих… чудовищ в человеческом образе. - В Париже мы будем не раньше, чем через четыре месяца. За это время ты изобретешь подходящую историю. - Дорогая моя, но ведь впереди еще Флоренция и Рим!
Юлёк (из клуба): Как раз в этот момент, избегая столкновения с торчащим из воды утесом, шлюпка круто свернула в сторону. Потоки соленой воды хлынули на девушек, и каждая отозвалась на это по-своему. Та, которую звали Мари, расхохоталась. Жюли закаркала от возмущения. Обе обратились в двух морских нимф, в волосах у Мари запутались мелкие водоросли. - Вы это нарочно! – крикнула Жюли дворянину, безмятежно наблюдавшему за происходящим. – Роже, вы настоящий змей. Но учтите: сыщется и на вас святой Георгий. Четверо матросов смотрели на них с молчаливой усмешкой, столь характерной для моряков. Что же касается молодого человека, только что награжденного кличкой «змей», то он стал насвистывать мотивчик модной в ту пору песенки «Тонущая красотка»: Но если в вашем плаче Растает красота, Уйду искать удачи Я в лучшие места. В этот момент они шли вдоль небольшого пляжа, окаймленного деревьями, за которыми начинался лес. - Стойте! – распорядилась Жюли. – Причаливайте! Мы не можем явиться в порт в таком виде. Над нами станут смеяться. Поскольку в голосе девушки звучало неподдельное негодование, матросы изрядно притомились, а солнце припекало, Роже согласился с ее требованием. Тем более, что Мари присоединилась к своей подруге, и ее ласковая просьба казалась убедительнее негодования спутницы. Выпрыгивая на берег, обе девушки замочили себе ноги. Но, в конце концов, над отгороженным тростниками клочком земли был натянут парус. Матросы расположились в нескольких саженях в стороне. Дворянин с благородным именем Роже скинул камзол и устроился на камне, скрестив по-турецки ноги и повернувшись спиной к морю, откуда исходил тяжкий зной. Минуту спустя Мари стало ясно, что платье не высохнет, если его не снять. С другой стороны тростник был достаточно высокий, чтобы спасти путешественниц от загара. И потом… раз уж они очутились в уединенном райском местечке, отчего бы не снять корсеты? Девушки помогли друг другу. Что же касается белых чулочков, то они были осторожно натянуты на верхушки тростинок. Все эти обстоятельства были столь благоприятны, что Жюли решила снять и рубашку, чтобы раскинуть и ее под благотворными лучами солнца.
Юлёк (из клуба): - В конце концов, - заметила Мари, - в монастыре нам случалось чувствовать себя и посвободней. - Да, но тогда мы были детьми. - Сейчас мне шестнадцать, а тебе восемнадцать. Отними у нас обоих двадцать лет, вот и получишь тогдашний возраст. Двадцать лет! Это уже совсем старуха! Давай представим себе, что мы втроем, и вообразим рядом пожилую двадцатилетнюю даму. - Она осудила бы нас за неприличие. - Ты полагаешь? А мне рассказывали, что замужние женщины ведут себя самым непостижимым образом. Жюли приподнялась на локте. - Как ты это понимаешь? - Никак не понимаю. - К тому же в двадцать лет необязательно быть замужем. - Что ж это тогда за жизнь? - Я сделала уже вывод из всех наук: я не пожертвую своей молодостью ради пошлого увлечения. Мне нужна настоящая страсть, которая оставит в жизни след. - Значит, ты упустила свои возможности, моя дорогая. - Я? - Да, ты. - Когда, например? - Например, сегодня. - Ты имеешь в виду своего кузена? Это верно. Он подпустил мне один из своих взглядов, на какие, надо сказать, он большой мастак… А как он поддерживал меня за локоть, когда помогал выйти из лодки… Тут явное расположение… - Вовсе даже нет! Не в нем дело! Вспомни-ка лучше… - Уж не думаешь ли ты, что один из этих мужланов на веслах… - Капитан пиратов… Мужчина в зеленом тюрбане… Это за тобой он гонялся… - Какая мерзость! И Жюли, спрятав лицо в руках, повернулась, словно жаркое на вертеле, подставив солнцу, как говорят поэты, свое обнаженное бедро, хотя скульпторы, замечу, предпочитают здесь совсем другое выражение. - Чего ты так боишься? Среди мусульман есть знатные господа, благородные и очень богатые. - Ну, разумеется, - подхватила Жюли, приходя понемногу в себя, - это была не простая фелука с пиратами. У меня перед глазами стоит длинный корабль, ведомый вперед чьей-то волей. Она приподнялась на локте, убедилась, что чулки подсохли и продолжала: - Знаешь, это напоминает мне сказку. Но как же я могу, по-твоему, покинуть родителей, своих друзей, в первую очередь тебя, даже ради блистательного дворца. Да, я помню этот горящий взор, устремленный на море… О! В голосе Жюли был столь неподдельный испуг, что Мари расхохоталась. - Это он? - Нет! Другой! И обе девушки, одна обнаженная, другая еще более соблазнительная в своем полупрозрачном одеянии, бросились в лес.
Юлёк (из клуба): Шпага, вонзенная в песок Сидевший на камне дворянин открыл глаза и тряхнул кудрями. Смущенный тем, что задремал на своем посту, ошеломленный зрелищем, какое внезапно ему открылось, он кубарем скатился со своего пьедестала. Из-за тростника он увидел того, кто обратил девушек в бегство. - Сударь! – воскликнул он. - Добрый день, сударь! – ответствовал д`Артаньян с вежливостью, которую ценил в людях и которая была свойственна ему самому. - По-моему, ирония, сударь, более подходит для парижской улицы… Говорят, там я даже преуспел в этом. Но мы среди песков и… - И? - И ваше поведение… - Мое поведение? - Да, ваше поведение… - Это поведение человека, сударь, который пробирался сквозь тростник, чтобы поздравить вас с избавлением от той опасности, которой вы подверглись. Роже уловил насмешку и понял, что стоит перед своим спасителем. Но поскольку его мозги на солнце раскалились и он еще не знал, куда девать руки, в которых вертел шпагу, он ответил: - Весьма признателен вам, сударь. Мне не хотелось бы драться с вами на пистолетах. Мы оба при шпаге. - Вы решили всерьез драться? – осведомился д`Артаньян. - Но, черт возьми, ведь это вы совершили промах. Вы незнакомы с этими дамами. Одна из них желает, чтобы я на ней женился, другая – моя кузина… А вы запускаете куда попало свои взгляды. Не слишком ли вы бесцеремонны? Привлеченные шумом, подошли моряки, не выказав, впрочем, при этом враждебности. Но даже если у них и были какие-то намерения, то появление Планше, вооруженного абордажной саблей, кинжалом и двумя пистолетами, их обескуражило. Д`Артаньян сделал непроизвольное движение. - Да будет вам известно, сударь, я не подсматриваю за женщинами, ни за молодыми, ни за голыми. Гром мушкета, блеск сабли, кровь глупца – вот то немногое, что меня волнует. И он обнажил шпагу. Все это представилось д`Артаньяну сперва любопытным, потом забавным, затем он перешел к иронии, от иронии к нетерпению, от нетерпения – к гневу. Теперь он был уже в ярости. Он гневался за то, что ему так воздали за его морской подвиг. Быть может, он досадовал, что не придется более взглянуть на двух нимф, рассмотреть которых ему не удалось. И д`Артаньян ринулся вперед с двойным пылом: помесь юного гвардейца с ревнивым испанцем. Молодой человек отступил на два шага, отразил удар клинка, мелькнувшего мимо щеки, отвел еще один удар, и, сделав неожиданный выпад, пронзил бы, несомненно, своего противника, не будь на его месте наш проворный гасконец. - Смотри, пожалуйста, какой кровожадный. Ну, а вот так. А теперь так. Одним движением д`Артаньян пронзил кисть защитника женской стыдливости, и тот выронил шпагу. Затем несчастный Роже был повержен наземь. Ответом был двойной крик. В три прыжка Мари очутилась на поле боя рядом с Роже, теперь уже в платье, хотя еще не причесанная. Гневно взглянув на д`Артаньяна, она принялась исторгать жалобные стоны. Меж тем раненный не потерял ни хладнокровия, ни сарказма.
Юлёк (из клуба): - Я ж вам говорил, эти пески – гибель. Однако, я полагаю, вы не собираетесь перерезать мне глотку и потому… - О нет, сударь! – с мольбой воскликнула Мари. - И потому у меня есть к вам две просьбы. Это первая наша встреча во имя моей кузины. Остается вторая во имя чести ее подруги, что предполагает еще один поединок, на который вы мне даете вексель, а я, в свою очередь, обязуюсь его погасить в течение двух недель. К тому же вы намекали, что я не слишком умен, возможно, это правда, но мое самолюбие уязвлено. Поэтому есть виды на еще одну дуэль. - Буду весьма обязан, однако мне предстоит путешествие по морю. - А мне по суше. Но так или иначе пути чаще всего сходятся. Могу я узнать ваше имя? - Шевалье д`Артаньян. - Я Роже де Бюсси-Рабютен. Буду вам бесконечно признателен всю мою жизнь, раз уж вы ее не пресекли, за то, что вы спасли два этих юных существа. Язычники дурно обращаются с женщинами, и женщины этого не выносят. Но где Жюли? Жюли только и ждала этого вопроса, чтобы выйти из тростника. Пустив волосы длинными прядями, она скромно семенила по раскаленному песку в своем белом платье, перехваченном в поясе розовым шелковым шнурком. Добавим еще одну деталь: она потупила глаза. Д`Артаньян в свою очередь надвинул шляпу на брови. Но все же успел заметить, что взгляд Мари был устремлен на него. В этом взгляде не читалось упрека, в нем сквозило нечто вопросительное, волшебно-голубое. Но если наш гасконец знал все вопросы, которые может извергнуть пушечное жерло, то он не представлял себе, что может таиться в глубине мерцающего зрачка. И поэтому он обратился к своему раненному противнику с вопросом: - Я вижу, вы тут под опекой. Могу ли я узнать, где ближайший порт, чтобы запастись ромом и оливковым маслом? Юноша, которому Мари уже перевязывала кисть, отозвался с отменной любезностью: - Основан римлянами, разорен в 730 и 940 годах сарацинами, восстановлен в 973 году, выдержал осаду коннетабля де Бурбона, мавров и герцога Савойского… -Спасибо за историческую справку, но название? - Сен-Тропез.
LS: Юлёк (из клуба) пишет: белизна французского флага соответствовала шантильонскому крему. Извините, вторгнусь со своими комментариями. Буквально вчера мне попалась информация, что взбитые сливки (т.е. крем), которые изготавливаются в Шантийи, во Франции давно имеют нарицательное значение. Сливки вообще часто называют "шантийи".
Юлёк (из клуба): Зелье, которое укорачивает жизнь Переход из Сен-Тропеза в Чивита-Веккиу «Жольетта» совершила за две недели. Д`Артаньян все это время был поглощен одним только занятием: он молчал. И всякий раз после еды молча макал бисквит в красное вино. Эту привычку он позаимствовал у Атоса. Только Атос размачивал один бисквит в двух бутылках испанского вина, а д`Артаньян довольствовался одним стаканом на два бисквита. Лишь рассуждения Планше прерывали раздумье нашего героя. Что же касается Планше, то пикардиец ударился в нравоучения, что становилось все явственнее по мере того, как он удалялся от Франции и был, таким образом, в состоянии лучше оценить родные края. Он отметил, что рыба в Средиземном море, вопреки уверениям Романо, не так жирна, как та, что водится в Пикардии, и сделал отсюда вывод, что Средиземное море – не более, чем самый захудалый пруд. В Генуе Планше ел некое подобие пельменей – куски теста, начиненного свининой, и пришел к выводу, что генуэзским свиньям не хватает фантазии. В Чивита-Веккии его угостили тосканским вином, которое он тут же выплюнул, заявив, что оно отдает штукатуркой и бараном одновременно. По мнению Планше, штукатурка существует для покрытия стен, а баран – овец. Планше обратил внимание, что в Риме все растет шиворот-навыворот: каменья статуй подернуты мхом, в то время как черепа обитателей этого города плешивы. Тщетно говорил ему д`Артаньян о принципах уважения. Планше тряс головой, утверждая, что у Пресвятой Девы одни щеки приятнее на вид, чем лица здешних языческих божков вместе взятых. Меж тем следовало подыскать себе квартиру, что, впрочем, оказалось делом весьма несложным, поскольку летняя жара выгнала всех богачей из Рима, а всех бедняков заставила спать под открытым небом. Траттория «Порфирио» на виа Джулиа была украшена улыбкой синьора Порфирио снаружи и веселым уютом огромного вертела и не менее огромного чана внутри. На вертеле медленно вращался молочный ягненок. В чане под стеблями зелени поблескивала уха.
Юлёк (из клуба): Любезно интересуясь минувшими веками, д`Артаньян возвел взор к старинной кладке потолка. Но это лишь заставило его дважды проглотить слюнки. Д`Артаньян не на шутку проголодался. Он сел, разгладив на коленях салфетку и продемонстрировав при этом свои незаурядные зубы синьору Порфирио, который ответствовал улыбкой понимания, обнажив при этом собственные клыки. После чего наш мушкетер проглотил тарелку супа, которой воспоследовали вторая и третья. После чего он атаковал барашка, позаботившись о том, чтобы четверть блюда досталась Планше, который меж тем занимался багажом. Обед был завершен блюдом с трюфелями, затем с зеленым горошком, затем с творогом, затем, в-четвертых, а также в-пятых, компотом. Закусив, таким образом, со скромностью отшельника, он отошел ко сну. В ту ночь д`Артаньяна посетили два сновидения. В первом его святейшество предлагал ему кардинальскую шапку и командование своими войсками, отчего Ришелье в припадке ревности сделал нашего гасконца маршалом Франции. Второе сновидение заключалось в том, что перина, на которой он спал, превратилась в Колизей. Было большое стечение публики, все волновалось и камни тряслись, что, впрочем, не поколебало устоев сооружения. Эта не слишком приятная ситуация длилась до тех пор, пока д`Артаньян не очнулся на руках у Планше с головой, свешенной к тазу. Он прохворал шесть дней. На первые пять дней Колизей перекочевал в его нутро с тем, чтобы превратиться на шестой в скромную церквушку, утратившую вскоре и колокольню, и паперть, и дом священника. К вечеру остались всего два-три камня. Д`Артаньян стянул с головы ночной колпак, встал и зарядил пистолеты, намереваясь отбить у синьора Порфирио всякую охоту к кулинарным изыскам. У Порфирио не оставалось никаких шансов уцелеть. Но случилось непредвиденное: за него заступился Планше. - Сударь, этот человек невиновен. Если он что-то совершил, то по незнанию, и мы не можем подвергнуть его карам, ибо иначе errare tantum maleficium quid sapiens non habet. (Он совершил поступок, которого умный не совершит – лат.) Латынь у Планше была не самой высокой пробы, но он говорил с таким жаром, что критиковать его возможности не было. - Помните ли вы, сударь, стебли той приправы, которые плавали в вашем супе? - Более или менее. - Ну вот. Так это была петрушка. - Петрушка? - Та самая трава, которую древние звали диким сельдереем. А известно ли вам, что писал по этому поводу Плутарх? - Поясни. - Он писал… Я не цитирую по-гречески, потому что не знаю языка… - Продолжай. - Он писал, что если человек болен и его жизнь в опасности, то спасти его может только петрушка или сельдерей, ибо у нас есть обычай украшать статуи венком из этих трав. - Вон оно как! - Это трава погребальная, гибельная, пустая и пророческая, она портит небо, пятнает репутацию честного человека, сокращает жизнь и интересует лишь молодых собак, которые справляют в ней свою нужду, она вызовет у вас рвоту, если вы съедите листочек. Она пронзила ваш желудок не хуже кинжала. Роковая неосторожность. - И тем не менее нет указов против петрушки? Должностные лица бездействуют? - Вы, верно, знаете пословицу. - Какую? - Стрелять из пушки по петрушке, что означает: расточать время на пустяки. - Пустяки! Я чуть не умер. - Потому что сеньор Порфирио – плебей. Он варит для медников, а их желудки… - Где ж ты начитался Плутарха? - В моей лавочке. - Черт побери! В твоей лавочке? - Двенадцать томов ин-кварто, сударь. Великолепная печать, цвета красный и черный. Я заворачиваю в эти листы покупки. - Заворачиваешь покупки? - Да, но, заворачивая, я их читаю. Из всего следует извлекать пользу. И Планше отвесил поклон.
Юлёк (из клуба): Д`Артаньян, который был еще слаб, велел перенести оружие и все свои пожитки в тратторию Перкорары, через три дома от траттории Порфирио. Синьора Перкорара слыла вдовой, что можно было, впрочем, толковать по-разному. Она почтительнейше приветствовала нашего героя, созвала служанок и велела заботиться о господине д`Артаньяни, как если б тот был бог и повелитель. - Д`Артаньян, - сделал наш гасконец уточнение. - д`Артаньяно или д`Артаньяни – какая разница? Синьор д`Артаньетти, здесь вы будете чувствовать себя как у Христа за пазухой. - Планше, внеси мое имя в книгу постояльцев. Что и было исполнено. - Шевалье д`Артаньуччи, - прочитала хозяйка. – Тем приятнее. Свечу, чтобы посветить господину д`Артаньоччи! Следует учесть, что наш герой относился к своему имени с величайшим уважением. Его имя и его шпага – это было едва ли не все его достояние. Шпага, чтобы пробить себе дорогу. Имя, чтобы напоминать, кем именно она была пробита. Он в той же мере не мог допустить, чтобы ржавел его толедский клинок, в какой мере не мог терпеть надругательства над завещанным ему отцом именем. Вот почему в тот же самый день он переправился в тратторию «Мария-Серена». Отъезд господина д`Артаньелли безмерно опечалил сеньору Перкорара, которая видела в нем вельможу. В траттории «Мария-Серена» не было ничего предосудительного. Все содержалось там в величайшем порядке. Но на четвертую ночь своего пребывания там д`Артаньян пробудился в связи с неким обстоятельством, приковавшим к себе полностью его внимание. То был взрыв, разнесший в щепки шкаф и разломавший находившиеся поблизости стулья. Мало того, в середине комнаты теперь зияла огромная дыра. Наш мушкетер схватил свечу и заглянул вниз. Пуля просвистела рядом с его головой и погасила пламя. Тогда он выглянул в окно, из которого вылетели квадратики переплета. Последовали вспышки двух мушкетов и две пули вонзились в стену. Поняв, что свежий воздух ему не на пользу, д`Артаньян придвинул кровать к двери, матрасом заткнул окно и сел, поджав ноги возле дыры, с пистолетами в обеих руках. Снизу донеслась возня, на которую он почел необходимым ответить выстрелом. Послышался крик боли. Затем наступила тишина, нарушаемая лишь звоном римских комаров, роившихся когда-то еще над зубрами, львами и гладиаторами, и преследовавшими христиан. Утром д`Артаньян вышел из комнаты в скверном расположении духа, настроенный как против хозяина, так и против комаров. Комары дремали в щелях за обоями, а хозяину понадобилось, прихватив едва ли не всех слуг, срочно уехать в Неаполь. Но если наш гасконец не выносил отравленной пищи, не любил, чтобы коверкали его имя, то он тем более не терпел ночных покушений. Руководствуясь все той же логикой, отмечающей все его поступки, он стал подыскивать себе очередное жилье.
LS: Юлёк (из клуба) пишет: в какой мере не мог терпеть надругательства над завещанным ему отцом именем. Ошибочка вышла... По Дюма, папа-д`Артаньян помер в 1646 г., а у Нимье сейчас 1642 на дворе.
Юлёк (из клуба): Где доказывается, что в Риме кухня имеет один этаж, а церкви – два Наступило первое августа. Согласно инструкциям кардинала именно в этот день, как мы помним, надлежало вскрыть конверт. Пока что д`Артаньян был всего лишь мушкетером в отпуске. Теперь он превращался в тайного агента. Второй конверт содержал в себе третий, а в третьем была записка, на которой значилось: «Являться каждый день с четырех до пяти вечера в церковь св. Агнессы-за-воротами. Ждать столько дней, сколько потребуется. Произойдет встреча. Пароль: «Преисподняя не утратила своего блеска, жизнь – своей тайны»…» Всем было известно, что Ришелье, автор трагедии «Мириам», которою он рассчитывал превзойти «Сида», был поэтом до мозга костей. И встреча, и пароль отдавали духом театрального действа. Но поскольку д`Артаньян не прикоснулся еще к мешку с пятью тысячами экю, он принял возложенную на него миссию с философским спокойствием. Он выяснил, что церковь св. Агнессы-за-воротами, романский храм Х века, находится на виа Номентана. Скромное достоинство средневекового христианства противопоставлялось в нем языческой пышности. Статуя Мадонны находилась в глубине двора. Прихожан набралось немного, и никто из них не был, казалось, в состоянии оценить блеск преисподней в сопоставлении с тайнами существования. Что ж до самой святой Агнессы, то она родилась в Салермо и стала великомученицей в эпоху Диоклетиана. В возрасте тринадцати лет ее потащили к идолам, чтоб она отреклась. Тщетно. Св. Иероним отозвался об этом с похвалою: «Все люди объединяются в своих речах и в своих писаниях, чтобы воспеть хвалу святой Агнессе, которая восторжествовала в столь юном возрасте над жестоким тираном, украсив мученичеством свою невинность». Услышав эту фразу, Планше пришел в дикий восторг. Но затем заявил, что девственность Агнессы, учитывая ее возраст, была не таким уж чудесным явлением. В церковь д`Артаньяна неизменно сопровождал Планше. Без одной минуты четыре они входили в храм. Ровно в четыре мушкетер располагался в углу на скамье поблизости от алтаря – позиция, выгодная в двух отношениях: он был на виду и вместе с тем находился в десяти шагах от ризницы, обеспечив себе в случае необходимости безопасный отход в момент перестрелки. Если ж придется прибегнуть к холодному оружию, он соорудит себе баррикаду из скамеек. Что касается двери в ризницу, то за нею присматривал Планше. Памятная ночь с комарами принесла плоды. В «Трех мушкетерах» была возможность поговорить о мужественном профиле д`Артаньяна, о его шпаге, неизменно готовой выскочить из ножен, о его отменно крепком сне, о его честолюбивом, но нежном сердце. Однако не представилось случая поговорить о его душе.
Юлёк (из клуба): Душа солдата меж тем создана из иного вещества, нежели душа горожанина. Хотя оболочка крепче, ей, этой душе, ведомо, что в любую минуту она может вдруг отделиться от тела. Она сильна сознанием своей хрупкости. И наш гасконец прибегал к молитвам лишь в двух случаях: тогда, когда убивал, и тогда, когда сам не был убит. В первом случае – чтобы получить прощение. Во втором – чтобы получить свежую лошадь, ведающую дорогу в рай, если придется совсем туго. Обеспеченный убежищем, отгороженный скамьями, охраняемый Планше и вооруженный короткой шпагой и двумя пистолетами, д`Артаньян не ощущал опасности, и мысль докучать просьбами Господу Богу в его собственном доме была для него неприемлема. Тем не менее, Планше обратил внимание, что его хозяин исторгал порой глубокие вздохи, чего прежде никогда не бывало. Он приписал это изнурительным бдениям у алтаря и несварению желудка. Истый парижанин, Планше был сведущ по части Бога и церквей. Аккуратно их посещая, он быстро ознакомил Творца со своими земными проблемами, а также с видами на пребывание души в загробном мире. Он без труда усвоил, что нет дружбы без простоты, и с давних пор его встречи с Господом Богом вращались в области повседневных дел. Он знал: его собеседник окружен большим придворным штатом и утомлен музыкой небесных сфер. Испросив аудиенцию, он всякий раз пускался в детали. Торговля абрикосами и черносливом переплеталась с вопросами добра и зла. Или, вернее, добро и зло сливались в его сознании воедино, ведь обитают же, в конце концов, и жаворонки, и долгоносики бок о бок в любом уголке нашего мира. Преклони сегодня Господь ухо к церкви св. Ангессы-за-воротами, Он услышал бы сетования по поводу римской кухни. Планше жаловался на пресность пищи. Он находил ее заурядной, без огонька. Он сравнивал ее с торсом женщины, лишенным головы и прочих прелестей. Врожденная порочность петрушки усугубляла ситуацию. Меж тем молитвы и вздохи никем не прерывались. Посланец не появлялся. Покушение не повторялось. Д`Артаньян, погружаясь в меланхолию, приходил все более к выводу, что с течением времени он становится д`Артаньяни. Таким образом, промчались две недели, как вдруг в один прекрасный день д`Артаньян подал Планше знак. Тот подбежал. - У вас есть идея, сударь? - С чего ты взял? - У вас глаза загорелись. Пока мы торчали тут в Риме, глаза у вас были какие-то невеселые. - Если ты умеешь смотреть, значит, умеешь и слушать. - Вполне. Если это не касается жены. - Слышишь ли ты что-нибудь? - Слышу, как кто-то ходит взад и вперед. - Как ты думаешь, кто это вышагивает? - Человек, у которого еще есть вино в бутылке, хотя он уже изрядно выпил. Я читал где-то, что Рим стоит на подземельях. - Рим? Без сомнения. Но не приходило ли тебе в голову, что подземелье возможно под церковью? - Любопытная мысль. - Знаешь ли какое-нибудь слово, родственное слову подземелье, только малость посерьезнее? - Склеп? Но это, пожалуй, не подходит. - Катакомбы! - Катакомбы? - Да, катакомбы. Там, где твои предки христиане собирались для молитвы, таясь от гонений. Там, где по начертанной на песке рыбе опознавали единомышленника. Там, наконец, куда ты сейчас пойдешь за мной следом. Не переставая восхищаться своим хозяином, Планше увидел, как тот с величайшим хладнокровием открыл боковую дверцу и начал спускаться по лестнице, ведущей в нечто похожее на пещеру. Оттуда тянуло холодом и запахом тления. В катакомбах под церковью св. Агнессы оказался всего лишь один христианин, зато человек серьезный. Д`Артаньян и Планше сделали два-три шага вперед. Возможности ошибиться не было. От этого человека на целое лье несло французским духом.
Юлёк (из клуба): Беседы в евангелическом духе Приблизившись к незнакомцу, д`Артаньян приветствовал его поклоном. Тот ему ответил. Д`Артаньян повторил свой жест. Повторил и незнакомец. - Сударь, может, он немой, - пробормотал Планше, приподнимая свечу. Лучи озарили полнокровную физиономию с толстыми губами, с неподвижным горящим взглядом, с растопыренными и выступающими из-под волос ушами. Незнакомец подпрыгнул на месте. - Черт возьми, сударь, вот уже две недели, как я изображаю из себя глубоководную рыбу, ибо не имею права никому попадаться на глаза и в то же время не должен быть никем услышан. - Объяснимся, сударь. Вероятно, вам надлежит что-то мне сказать? - Сказать? Да, черт возьми, что-то мне полагалось сказать, только я это позабыл в самое неподходящее время. Я обязан у вас выяснить, тот ли вы самый, кто намеревается сообщить мне тайну. Впрочем, кажется, вы тот самый… Д`Артаньян остался невозмутим. - Да вы сами знаете… - Я? - Кажется, надо пролить свет на это дело. - Свет? - Там это было. Свет или блеск или еще что-то в таком роде. - А точнее? - Какое-то заковыристое выражение, где вопрос… В общем пароль… - Пароль?.. - Тысяча дьяволов! Вы это знаете не хуже меня. - Вы полагаете? - Ну да… Вот чертовщина… Там было что-то насчет дьявола и насчет ада… Не уходите! - Я здесь. - Дьявол не потерял своей преисподней, а преисподняя – своей славы… Погодите, я еще вспомню. Я чувствую, вы тот самый человек… Мы встречались с вами последний год в Фонтебло. Вы господин… - Д`Артаньян. К вашим услугам. - А я Клод-Гонзаг Пелиссон де Пелиссар. Но давайте выйдем отсюда! Клянусь чалмой доброго самаритянина, я еще вспомню эту фразу! Дьявол сожрал все свою преисподнюю и… На меня, знаете, нашло затмение. Чуть отдохну – и вспомню. Есть у вас надежное место? Здесь меня все знают. Д`Артаньян покачал головой. Однако оба двинулись в путь. И пока они так идут – один – тощий, чутко ловящий и впереди, и сзади тень опасности, другой – сумрачный, до боли напрягающий память, терзающий мозг – расскажем кое-что о новом прибежище д`Артаньяна. Мы были свидетелями того, как наш герой покинул последнюю тратторию слегка поджаренный, с распухшим ухом и с обнаженной шпагой в руке. Зрелище ужасное для непривычного человека, тем более для итальянца. Однако д`Артаньян шагал по виа Джулиа с видом человека, выискивающего кого-нибудь, с кем можно хорошенько схватиться. Не прошел он и ста шагов, как подходящий случай ему уже представился. Будем правдивы до конца, ибо историки правдивы всего лишь наполовину: не он нашел, а его нашли. Д`Артаньян внезапно нахмурил брови. - Не тот ли вы дворянин с юга Франции, который… - …поскользнулся на песке. Да, это как раз я, сударь. - И, споткнувшись, утратил привычку цепляться к людям. - Да, сударь, нам с вами надо поговорить. Д`Артаньян смерил с головы до ног кудрявого молодого человека, столь неудачно возникшего на его пути. - Мне кажется, вы уже получили удовлетворение. - Несомненно. За свою кузину. - За вашу кузину? - За блондинку, которую зовут Мари. - Ах, вот как, ее зовут Мари… Глаза д`Артаньяна утратили непримиримый блеск. - Но я вас предупреждал: остается еще честь ее подруги. - Что с вашей рукой? - Полностью зажила. Так что… - Так что?... - Так что если вы желаете, то я к вашим услугам. - Идем, сударь, идем! Вы расплатитесь за комаров.
Юлёк (из клуба): Полчаса спустя д`Артаньян пронзил шпагой бедро своего противника. Понадобилось некоторое время, чтобы раздобыть карету, которая доставила из в одну из богатых гостиниц, расположенных за воротами Санто Спирито. Д`Артаньян поддерживал раненному голову и обещал сообщить рецепт целебной мази своей матери. В благодарность за это побежденный стал домогаться чести устроить мушкетера на жительство. Едва переступив порог, они предстали перед двумя девушками, за которых юный дворянин столь щедро проливал свою кровь. - Мари, - произнес он, - вот господин д`Артаньян. В вашу честь он пронзил мне в Сен-Тропезе руку, а в вашу, Жюли, только что проткнул бедро. Остается схватка по поводу того, что он назвал меня глупцом. Д`Артаньян помахал рукой. - Но ведь я не утверждаю, что не заслужил этого, - продолжал Роже. – Господину д`Артаньяну пришлось жить в Риме в ужасных условиях, а мне хочется узнать его покороче, прежде чем он меня убьет или же я отошлю его куда-нибудь подальше. Поскольку он согласился на ваше общество, он будет жить здесь. Приблизьтесь, мадемуазель, и вы, и вы тоже. Мой дражайший победитель, ту, что нежнее, зовут Мари де Рабютен-Шанталь. Меня ж зовут Бюсси-Рабютен, я из младшей ветви. А эта темнокожая красавица Жюли де Колино дю Валь. Жюли из тех, кто… Но какого черта я вам расписываю все это: вы разберетесь сами не хуже меня! И Роже де Бюсси-Рабютен, начав хохотать, смеялся до тех пор, пока у него не заболела рана. Пока Роже зубоскалил, д`Артаньян рассматривал обеих подруг с бесцеремонностью солдата, которому показали новую крепость. Римские красавицы не походили на нимф Сан-Тропеза. Там был легкий бастист и солнечные лучи, здесь – каскады из лент и бастионы из кружев служили стражами их достоинства. Но если цивилизация может взять в узилище слово, собрать в пучок волосы, подкрасить губы, она бессильна в отношении улыбки. Именно с улыбки и начала свою речь Мари де Рабютен-Шанталь. - Насчет вас, сударь, одно из двух: либо вы слишком добры, либо слишком жестоки. Не лучше ли вам быть капельку поумеренней? Вы неизменно составляете компанию моему кузену, превращая его при этом в подушку для булавок. Что же касается нас… - Что касается нас, - подхватила Жюли Колино дю Валь, - то мы покажем вам город, познакомим вас со всем самым элегантным, самым изысканным, самым неожиданным, самым… - Но прежде всего, - заметил Роже де Бюсси-Рабютен, - господин д`Артаньян дурно спал, так как его хотели пристрелить, чего он терпеть не может. Не будем же убивать его теперь речами, а предоставим ему постель. К тому же надо позаботиться о его слуге, господине дю Планше, у которого руки хирурга. Планше поклонился. Д`Артаньян ответил согласием.
Юлёк (из клуба): В связи с этим жизнь д`Артаньяна приобрела религиозный оттенок. Сейчас мы сделаем пояснение. Поднимаясь рано с постели, Мари посещала римские церкви. В те времена в Риме было девяносто два прихода и сорок одна церковь для различных народов, в том числе Сен-Луи – для французов, Сент-Ив – для бретонцев. Было еще шестьдесят четыре мужских и более сорока женских монастырей. Но женские монастыри почти не интересовали Мари де Рабютен-Шанталь, или, точнее, Мари де Шанталь, как она подписывала свои письма. Ее бабка Жанна де Шанталь, основательница ордена визитандин, имела под началом не менее девяносто девяти монастырей. Это было девяносто девятью причинами избегать женские обители. Зато Мари любила посещать картинные галереи. И если д`Артаньян был слаб по части святых угодников, то он великолепно комментировал батальные сцены. - Господин д`Артаньян, объясните мне, отчего они так лихо рубят друг другу головы и почему оттуда хлещет кровь, словно из пожарной трубы? - Потому что у художника было в запасе много киновари, мадемуазель. - Скажите, шевалье, отчего это генералы так величественно вышагивают по полю боя, хотя в двух шагах люди убивают друг друга? - Потому что они не удостаивают художника своим вниманием. Остановись они на мгновение, им пришлось бы туго. - Д`Артаньян, будьте другом, научите меня, пожалуйста, стрелять из мушкета, у вас это так замечательно получается. - Нельзя. Почернеют пальчики. Зато я научу вас стрелять из пистолета. - Что надо сделать, чтобы попасть в цель? - Точно прицелиться и нажать на курок. - Вы наш морской спаситель, вы должны ответить мне вот на какой вопрос: как это получается, что война, такая жестокая на поле битвы, выглядит такой славной и аккуратненькой на картинах? - Чтобы придать мужества непосвященным, Мари. В послеобеденное время наступал черед Жюли де Колино дю Валь. - Сударь, расскажите мне о побоищах! - Мадемуазель, я, право, не знаю… - Как, вы не видели? Вы такой рассеянный… - Господин д`Артаньян, мне скучно, когда я читаю святого Августина. По-видимому, это был слишком утонченный человек… - Не знаю, мадемуазель. - Но все же святой Авг… - Я думаю, он сродни турку, который хотел вас похитить. - О, этот ужасный мавр… Что вы скажете о смерти, как вы ощущаете ее в глубинах своего естества? - Ее там нету. - И это все?
Юлёк (из клуба): Вечером у Роже де Бюсси-Рабютена началась лихорадка. Он говорил, что нуждается в обществе своего победителя. В конце концов, и он повел речь о возвышенном: - У каждого свободомыслящего человека есть два ангела: один – чтоб его спасти, и другой – чтоб погубить. О, мы сеем вокруг себя зло. После чего он испустил скорбный вздох, навеянный, надо полагать, ангелом гибели. Д`Артаньян подбодрил его: - Подумайте о вашем полке. - Не желаю! Я и так отсидел уже пять месяцев в Бастилии, потому что эти уроды украли соль. Пять месяцев! Но не хочется сообщать имен. Он вздохнул. - Там, в Бастилии, не очень-то наделаешь глупостей. У меня их и без того целая коллекция для моего ангела. И нежная улыбка скользнула по его губам. - Мой отец будет доволен, когда узнает, что в Риме я состоял в качестве дуэньи при этих двух девушках. Кажется, обе скоро осиротеют. Милые дети… Правда? - Несомненно. Бюсси уронил голову на подушку. - Известно ли вас, кто я такой, дорогой д`Артаньян? - Доблестный дворянин, который вот-вот уснет. - Ничего подобного. Я страждущее доказательство существования Господа Бога. К этим неземным темам добавлялись еще бдения у святой Агнессы-за-оградой. Тем не менее д`Артаньян испытывал удовлетворение, что понемногу возвращается к своей профессии и радовался тем благам, которые давали ему экю его преосвященства. Вот почему он с легким сердцем заперся вместе с Пелиссоном де Пелиссаром и двумя бутылками вина. Бутылки нужны были для того, чтобы Пелиссон де Пелиссар извлек из закоулков своей перегруженной мелочами памяти сентенцию, где блеск жизни сравнивается с блеском преисподней.
Юлёк (из клуба): Дипломатический разговор Пелиссон де Пелиссар опрокинул стакан вина, повращал своими большими меланхолическими глазами, прищелкнул языком. Этот звук, по-видимому, взбодрил его, и он перешел к действию. - А теперь поговорим. - Поговорим. Пелиссон нахмурил брови, сложил трубочкой свои влажные алые подвижные. Похожие формой на морскую раковину губы и прошептал: - Кто я такой? - Человек, которому предстоит кое-что вспомнить. Это замечание сбило, казалось, Пелиссона с толку. Он опрокинул еще стакан. Взгляд приобрел значительность. - Прежде всего я очень богат. - Вот как! - Трюфельные поля в Гаскони, соляные разработки в Шаранте, свинцовые копи с Оверни, золотоносные ручьи в Лангедоке. - С меня б хватило и Лангедока. - Но это еще не все. - Тогда вперед. - Женщины от меня без ума. После этой тирады Пелиссон стал бледен, как смерть. - И, наконец, я – изобретатель. - Изобретатель? - Я создал летательный аппарат. Пока что он еще не летает, но полетит. - Вы совсем как Леонардо да Винчи. - Вот именно. Благодаря всем этим свойствам, а также еще четвертому, которое я вам сейчас назову, я являюсь близким другом его высокопреосвященства. - Каково же четвертое свойство? - Я великий христианин. - Что вы подразумеваете под этим? - Среди моих предков двое святых, из них одна пастушка. - Прелестно! - Шесть епископов. - Более, чем достаточно. - Я б стал кардиналом, пожелай я этого. - Пожелайте, дорогой господин Пелиссон, пожелайте, и тогда вы дадите мне какое-нибудь славненькое аббатство в Гаскони. Я облекусь в плащ и научу монашков обходиться со шпагой. - Не могу, увы. - Почему же? - По второй причине, о которой я вам уже сообщил. - Женщины? - Да. Пелиссон де Пелиссар был в это мгновение так мрачен, что д`Артаньяну стоило большого труда сохранить серьезность. - Это не мешает мне, впрочем, быть в отличных отношениях со святым престолом. Его святейшество подарил мне на именины в праздник святого Гонзаго пару своих туфель. «Не намек ли это на то, что Ришелье пожелал меня подковать? Не сделали ли меня без моего ведома обувщиком? Нет, не думаю, из-за этого в меня не стали б палить из мушкета» - промелькнуло в голове у д`Артаньяна. - Но если существует вопрос о туфлях, то существует и вопрос об их размере. «Вот это другое дело, - подумал мушкетер. – Мы уже ближе к цели». - И что же происходит? Глаза Пелиссона заволокло дымкой, и в них замерцали адские огоньки. - Вот мы сидим за ужином… «Тысяча дьяволов, - пронеслось в голове у д`Артаньяна, - от обуви он перешел к гастрономии». - Каковы сейчас обстоятельства, чтоб утолить аппетит в Европе? Главный едок называется Габсбург, у него двойная голова и двойной желудок. В этот желудок провалились уже Испания, Неаполь, Сицилия, Милан, Австрия, Богемия, Венгрия, Фландрия. - Это мне известно. Два года назад я отобрал у него Аррас. Не обратив внимания на эту чисто гасконскую похвальбу, Пелиссон де Пелиссар продолжал: - Еще один сотрапезник называется Бурбон. У бедняги всего лишь Франция. - Тоже лакомый кусочек. - Да, ибо, обладая Францией, он обладает Гасконью, гром и молния! Той самой Гасконью, откуда мы оба родом. А еще плоскогорье Оверни, где родятся солдаты с головой столь же крепкой, что их не берет обычная пуля. Чтобы размозжить им череп, приходится обращаться за особой пулей в Швецию. Господин Пелиссон осушил третий стакан.
полная версия страницы