Форум » Книги о Дюма и его героях, написанные другими авторами » Фредерик Дар » Ответить

Фредерик Дар

Вольер: Фредерик Дар История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века (отрывок) ... о Фредерике Даре, самом читаемом и издаваемом писателе Франции XX века, читайте: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D0%B0%D1%80,_%D0%A4%D1%80%D0%B5%D0%B4%D0%B5%D1%80%D0%B8%D0%BA для дюманов добавлю, что он был личным другом Жерара Баррэ, который снялся в двух экранизациях Дара о комиссаре Сан-Антонио (в главной роли, естественно!), эдаком современном д'Артаньяне с комиссаром Берюрье (своеобразная реинкарнация Портоса) в качестве помощника. Упомянутый роман является импровизированной лекцией по истории Франции, которую читает Сан-Антонио своему неискушённому другу. В качестве художественной иллюстрации после каждого значимого периода следует пародийный исторический рассказ по теме, причём фамилия героя рассказа всегда имеет сходство с Берюрье. ) Сразу предупреждаю, что лицам до 16 лет чтение рекомендуется, гм... в присутствии совершеннолетних родственников, наверное, ибо Фредерик Дар - на данный момент классик французской литературы. )

Ответов - 9

Вольер: Итак, Дополнительный материал: Эксклюзив: неопубликованный документ Александра дю Ma. Поразительные откровения мушкетёра Берюньяна Холодным декабрьским утром 1637 года Анна Австрийская стояла у окна в Лувре. Лёгкие снежинки бесшумно падали за стеклом. Они таяли, едва коснувшись земли, и превращались в липкую грязь, в которой оскальзывались копыта лошадей. Небо было чёрным. Томимая скукой в этом холодном дворце, Анна опустила штору и подошла к большому камину, в котором потрескивали горящие поленья. Но тепла было недостаточно, чтобы согреть эту огромную комнату и уж тем более сердце королевы, которая думала о своей родной Испании, залитой щедрым солнцем. Годы жизни при французском дворе довели её до полного отчаяния. Уже больше двадцати лет она чахла, не испытывая никаких радостей жизни и не имея детей, рядом с мужем-импотентом, грустным как ночной колпак, и с кардиналом с его задними мыслями, который не мог простить ей то, что когда-то она отвергла его притязания. К ней подошла одна из её придворных дам. — Мадам, — сказала она, — с вами хочет поговорить один мушкетёр. — Что ему от меня надо? — спросила Анна Австрийская. — Он не пожелал этого сказать, мадам. Он говорит, что это секрет. Королева нахмурила брови. Не была ли это новая проделка его преосвященства? И всё же мушкетёр не мог быть посланцем кардинала, ибо антагонизм между гвардейцами Ришелье и мушкетёрами короля всё нарастал и часто порождал стычки. Анна подумала, что коварный министр мог вполне пойти на то, чтобы послать к ней кого-то переодетого мушкетёром, чтобы сыграть на её доверии и усыпить недоверие. — Как его имя? — спросила она. — Сержант Берюньян, мадам. Анна Австрийская покачала головой (выражение «покачать головкой» нам показалось слишком смелым, когда речь идёт о королеве. - прим. автора). — Мне знакомо это имя, — сказала она. — Но я совершенно не знаю его как человека. Скажите Лапорту, чтобы он явился немедленно. Через некоторое время пришёл верный камердинер королевы. — Вы меня звали, ваше величество? — Пьер, — сказала королева, которая всё же могла позволить себе некоторую фамильярность, — знаете ли вы сержанта мушкетёров по имени Берюньян? Пьер Лапорт был для Анны самым ценным из слуг. Его обязанность камердинера была чисто условной. На самом деле он был для неё доверенным лицом, советником, Боттеном (французский администратор и статистик. Он назвал своим именем товарно-промышленный справочник. — Прим. пер.), шпионом и утешником. Этот молодой человек был настолько ценным, что королева и её подруги прозвали его «Месье-чего-изволите». — Разумеется, ваше величество, — ответил Лапорт, — я знаю его. — Тогда пройдите через переднюю и скажите мне, действительно ли человек, который там находится, и Берюньян — одно и то же лицо (В те времена даже в разговорной речи не хватало простоты - прим. автора). Лапорт сделал очень низкий поклон. Его отсутствие длилось совсем недолго. Он появился менее чем через четверть часа, со спокойным лицом. — Человек в передней и мушкетёр Берюньян — одно и то же лицо, ваше величество, — доложил слуга. — Вы полагаете, что я могу доверять ему? — спросила Анна Австрийская. Лапорт нарисовал геометрическую фигуру на запотевшем окне. Эта фигура была квадратом. А точнее, это был валет бубен. — Вне всяких сомнений, ваше величество, — ответил он. — Хорошо, — сказала королева. — Пусть этот мушкетёр войдёт, и оставьте нас вдвоём. Лапорт ввёл посетителя, после чего вышел. Анна Австрийская взглянула на прибывшего и нашла его весьма привлекательным. Попробуем набросать его портрет одним росчерком пера. Сержанту Берюньяну было почти тридцать два года. Он был невысокого роста, но довольно стройным. У него были овальное лицо, большой и выгнутый нос, короткий и округлый подбородок, блестящие глаза, плотоядный рот. Он был покрыт шерстью на руках, на плечах и на груди, на спине, на животе, а также в нижней части живота, на ногах и даже на сердце, если верить очевидцам. Аппетит у него был зверский. В лучшие времена, когда он выходил из поста, он мог съесть целого телёнка за один уик-энд (Слово, занесенное во французский двор Бэкингемом, которое означало конец недели - прим. автора). Он был выносливым и мог проскакать сто лье за один раз, ибо держался на лошади, как кентавр. Он мог разорвать зубами колоду в сорок восемь карт (точнее, из пятидесяти двух, но, из галантности, он вынимал из неё четыре дамы) и мог превратить наковальню в тазик для бритья одним ударом кулака. Он выпивал шестнадцать литров вина за обедом и не знал, что такое мигрень. В кровати он был просто эталоном Компании мушкетёров. Его подвиги вгоняли в краску его товарищей. Он мог заставить взмолиться десять самок за ночь после того, как удовлетворит каждую по шесть раз. Он был истинным гасконцем, как уверял его друг Арамис, самый тонкий из трех мушкетёров, о котором рассказал Жерар Кальви. Перед тем как он покинул дом своих предков, чтобы попытать счастье в Париже, его отец имел с ним разговор с глазу на глаз (он был одноглазым) на прекрасном беарнском наречии, придававшем столько шарма королю Генриху Четвёртому: — Мой сын, в наше время человек может пробиться ко двору только благодаря своей храбрости и преданности. Вы владеете шпагой так же ловко, как и вилкой; к тому же у вас бычьи жилы и железная рука в бархатной перчатке, пользуйтесь этим, чтобы заставить себя уважать. Не бойтесь никого, кроме Бога и короля. Ваша честь должна быть превыше всего, а свою мужскую способность применяйте везде, где только сможете. Вы умеете читать, писать и считать до десяти, этого больше чем достаточно, чтобы достичь высот. Вы молоды и бесстрашны. Ваша молодость пройдёт, но храбрость никогда! Более того, она будет расти в вас, как многолетнее растение в удачно расположенном саду, которое садовник не забывает поливать. Вы будете храбрецом, потому что вы гасконец, разумеется, но ещё и потому, что я ваш отец, а вы мой сын. Не спешите обзаводиться женой. Женитесь сначала на приключении. И когда ваше имя прославится, когда ваша мошна будет полной, а ваша шпага будет вызывать дрожь, возвращайтесь на свою родину и подыщите себе землячку. Беарнки владеют секретом, как приправить холодное мясо. На этом он его благословил, вручил ему немного денег и дал хорошего шлепка по крупу его неуклюжего коня, чтобы тронуть его с места. Таким был — в одном росчерке пера, как я и обещал, — человек, чьё перо подметало паркет Анны Австрийской. Королева знала толк в мужчинах, и она всё заметила, не моргнув глазом, ибо ей мало было быть испанкой, она была ещё и проницательной. — Что вам надо, сержант? — спросила она. — Смею просить аудиенции у моей королевы, — сказал Берюньян, — речь идёт о её чести и безопасности. Он говорил ясно своим прекрасным голосом, в котором сквозил этот беарнский говор, придававший столько шарма королю Генриху Четвёртому. Беарн! Дорога в Испанию была прямой, она соединяла две точки. Анна Австрийская задумалась, и её красивые глаза, заставлявшие учащённо биться столько сердец, наполнились слезами. Королеве захотелось освежить лицо ароматной водой из тазика, стоявшего позади Берюньяна на столе, выполненном в стиле Людовика Тринадцатого. — Отойдите же, я хочу умыться! — сказала она. Поняв намерение своей королевы, мушкетёр взял тазик и, встав коленом на пол, протянул его Анне Австрийской, которая была тронута его вниманием. Посетитель все больше интересовал ее. От него исходила какая-то особенная чувственность, волновавшая Анну так же, как и этот беарнский акцент, придававший когда-то столько шарма королю Генриху Четвёртому. На мгновение у неё вспыхнули щёки. Взяв себя в руки, она прошептала: — Говорите! — О моя королева, — вздохнул Берюньян. — О моя королева… Он говорил эти слова не только с акцентом Беарна, такого близкого к Испании, но ещё и с какой-то грустью. Снова королева почувствовала дрожь. — Мадам, — начал Берюньян, набравшись смелости, — правда ли, что вы пожелали внести свой личный вклад в финансовое положение государственной казны и объявили о намерении продать ваши замечательные алмазные подвески? Скажите мне, умоляю вас ради любви к Богу и ради любви к вам, моя королева! — Это правда, — сказала Анна. — Я должна их торжественно вручить завтра суперинтенданту финансов, который выставит их на продажу, а выручку используют на покупку американских плугов. — Не делайте этого, ваше величество! — сказал и даже чуть было не крикнул мушкетёр, если бы не старался говорить тихо. — Не делайте этого, иначе будет большой скандал! — Боже мой! — просто сказала Анна Австрийская, побледнев и положив руку на грудь, в которой билось её королевское сердце. — Боже мой, мушкетёр, — повторила она, — что такое вы говорите! Берюньян поставил тазик, который всё ещё был в его руках, и поднял шляпу с австраусиным пером, которое подметало пол Анны Австрийской, — Мадам, десять лет назад вы подарили эти подвески герцогу Бэкингему. Его преосвященство узнало об этом и шепнуло королю, чтобы тот потребовал от вас надеть их на придворном балу. Всё было так, не правда ли? — Да, так, — вскрикнула королева. — И что?.. — В то время вы поручили д'Артаньяну отправиться в Англию и забрать их у его милости. — И он прекрасно справился с этим поручением, — сказала королева. Берюньян опустил голову. — Увы, нет, мадам. Вот уже десять лет, как этот честолюбивый человек, который сейчас находится в звании лейтенанта нашей славной компании и теперь лезет в капитаны, обманывает весь народ. Он такой же гасконец, как Кончини. — Что вы говорите! — пробормотала бедная Анна. Берюньян широким движением руки, в которой была шляпа с перьями, подмёл ещё раз паркет Анны Страусинской. — Этот человек изменил свою фамилию, ваше величество. Он имеет наглость писать своё имя как д'Артаньян, тогда как на самом деле оно пишется «Дартанян», слитно и без приставки «де». И самое ужасное — это то, что он не гасконец, а… армянин. Тишина, ледяная как руки сержанта, повисла между королевой и её посетителем. Анна Австрийская выглядела уже не как дочь Испанского дома, а скорее напоминала северную принцессу во время зимней спячки. Бледная и похолодевшая, королева превратилась в ледяную статую. — Что же это такое, друг мой? — сказала она, словно выдохнула, но Берюньян услышал, ибо он обладал слухом тонким, как страничка из его маленького словаря Литтре́. — Это так, ваше величество. Но это ещё не самое страшное. Негодяй бесстыдно обманул вас в этой истории с подвесками. Ему изготовили фальшивые, и вот их-то он вам и вручил. Что же касается настоящих, он их потихоньку сбыл одному тёмному ювелиру в Амстердаме. Теперь её величеству должно быть понятно, откуда у этого злодея так быстро появилось состояние. Это дьявол, а не человек! — Надо предупредить короля! — сказала королева, которая в эту минуту слабости очень нуждалась в защите. — Невозможно, мадам. Дартанян всё продумал. Сказать королю означало бы признаться в том, что однажды вы расставались с подвесками! — Это так! — согласилась королева, заламывая руку другой рукой. — Это действительно так! — Сами понимаете, ваше величество! — горестно сказал бравый мушкетёр. Анна Австрийская взяла голову в свободную руку. — Но как вы узнали об этом, мой дорогой Берюньян? — Не далее как три дня назад, ваше величество, от одной девушки, которой Дартанян оказал расположение и с которой он проявил несдержанность на язык. Затем он бросил её в Сену, чтобы отбить у неё память, ибо он понимал, какую опасность представляет собой носитель таких секретов. Но, по счастливой случайности, я проходил мимо. Я увидел всё происходящее с другого берега и бросился в воду. Мне удалось вытащить на берег эту несчастную. Вот так я всё и узнал. Госпожа королева, если вы дадите эти подвески суперинтенданту, станет известно, что они фальшивые, и ваша жизнь закончится либо на эшафоте, либо в темнице! Даже подумать об этом страшно! Я не могу допустить, чтобы ваша красота угасла в тюремных застенках! Я спасу вас! — Это невозможно! — вскрикнула королева со слезами на глазах. — Нет ничего невозможного для того, кто хочет спасти королеву, ваше величество. Моя честь и моя жизнь в вашем распоряжении. Я готов принести и то, и другое на ваш алтарь. — Что же делать? — Я стану вором, чтобы спасти ваше величество. Вот мой план: вы сейчас же дадите мне подвески. Я выйду из Лувра, не вызывая подозрений, ибо я нахожусь в увольнении. Я буду гнать лошадь до наступления ночи. И когда ночь покроет землю своей непроглядной мглой, я остановлюсь в каком-нибудь карьере и размельчу фальшивые подвески камнями, после чего брошу порошок в реку. Затем, если будет угодно Господу, я спрячу свой позор в каком-нибудь укромном месте, где умру постыдной смертью нарушителя общественного порядка, если меня схватят. Мой единственный шанс — это если вы обнаружите пропажу только завтра. Мне просто необходимы эти двадцать четыре часа свободы. Королева вся светилась надеждой и соглашалась с каждым словом Берюньяна. И всё же, когда он замолчал, она покачала головой в знак несогласия. — Я не могу принять такую жертву. Вашу жизнь — да! Но вашу честь — никогда! — Между честью мушкетёра и честью королевы выбирать не приходится, ваше величество! — решительно возразил Берюньян. Это было ловко сказано, и Анна Австрийская всё прекрасно поняла. Кстати, в её сердце королевы билось ещё и сердце женщины; к тому же женщины, с которой жизнь сыграла злую шутку и которая была окружена опасностями, людьми, желавшими её гибели; женщины, которая была жертвой заговоров и тёмных сил. Слёзы, почти несолёные (королева она или нет), потекли на её белые от тоски и даже не кастильские щёки, как это было с матерью небезызвестного Людовика Святого. — Мой дорогой, мой благородный, мой добрый Берюньян, — икнула она. — Ваша жертва не может войти в Историю, потому что она секретна; но она останется в моём сердце до последних дней моей жизни. — Аминь! — сказал Берюньян, который когда-то был мальчиком в церковном хоре. Он встал на колени и поцеловал платье королевы, которая, вне себя от признательности, опьяневшая от мужественного запаха кожи и пота, исходившего от мушкетера, а ещё от его чистого беарнского акцента, придававшего столько шарма королю Генриху Четвёртому, пришла в сильное волнение. Эта дрожь, которую она приписывала поочерёдно холоду, затем страху и, наконец, признательности, перешла в дрожь любви. Она приподняла край своего платья, вынудив этого благородного человека наклониться до самого пола, чтобы не сгибаться самой. Но она приподняла его так, что Берюньян вдруг забыл всё своё почтение и отдал себя всецело своей визави, глядя ей в глаза. То, что было потом, произошло быстро и на её кровати. Когда эти два исключительные существа почувствовали неудержимый зов чувств, они не смогли бороться с огнём, который их охватил. Их жар перешёл в раж, а затем — в более тесные объятия. «Она занимается любовью как королева», — подумал Берюньян как в бреду. «Он настоящий мушкетёр!» — подумала Анна Австрийская, которая хоть и была испанкой, но всё же знала толк в этом деле! В конце, оторопев от содеянного, они разъединились на все оставшиеся времена. — Боже, чем я занимаюсь! — простонала несчастная (но довольная) королева, закрыв лицо свободными руками. — Любовью, мадам! — ответил с почтением Берюньян. — Ах, как приятно будет умирать, и мне глубоко безразлично, что будет с моей честью и честью моих предков! Время неумолимо совершало свой путь по кругу циферблата Они вдруг очнулись, и Анна побежала за шкатулкой с этими ужасными подвесками. Она взяла их свободной рукой и, бросив на них ненавидящий взгляд, засунула в перчатку Берюньяна — Теперь идите, любовь моя! — сказала она. — И если вы будете ехать на север, как я надеюсь, возьмите этот пропуск, который вам позволит пройти беспрепятственно через испанские линии. Если же вы поедете на восток, возьмите его тоже, а также, если вы отправитесь на юг, потому что мой отец окружает нас со всех сторон. Мушкетёр не стал дожидаться, чтобы ему это было сказано четыре раза и даже три или два. Он поклонился и ушёл после того, как подмёл своей шляпой паркет королевы Он скакал во весь опор по заснеженной местности, где изрытые дороги зловеще чертили кривые узоры своими чёрными рытвинами, и он вновь переживал своё приключение. Двадцати четырёх часов, которые у него были в запасе, было достаточно для такого всадника, как он, чтобы скрыться от преследования. Он ликовал. — Мой отец был просто глупцом, когда учил меня мужеству и благородству. Скажите на милость! Что я заработал за двенадцать лет честной службы? Сотню шрамов и жалкое звание сержанта! Тогда как за десять минут работы мозгами я сделал себе состояние и отодрал королеву Франции! Не считая того, что я навсегда опорочил эту сволочь д'Артаньяна в глазах королевы. Она сделает всё, чтобы прогнать его, и я сомневаюсь, что этому служаке удастся сделать карьеру; да к тому же он всё время надо мной смеялся! Он остановил коня, чтобы дать ему отдышаться и, воспользовавшись этой минутой, взглянул на алмазные подвески, сверкавшие в ярком свете этого жаркого лета. — Уж лучше пользоваться своим умом, чем шпагой! — крикнул он радостно. Он уже забыл о том, что он сделал кое-что ещё, и вспомнил об этом лишь 5 сентября следующего года, когда вопреки всем ожиданиям во дворе Франции родился дофин. Берюньян, который жил припеваючи и на широкую ногу во Фландрии, посчитал на пальцах, сколько прошло месяцев. — …и девять. — сказал он. — Клянусь своими усами, всё совпадает! И почувствовал простую и возвышенную радость сеятеля, думая, что, может быть, он и урезал государственную казну на несколько десятков тысяч экю, зато подарил Франции Людовика Четырнадцатого.

Стелла: Вольер , о господи!

Вольер: Небольшой бонус из этой же книги. Правда этот отрывок не имеет прямого отношения к Дюма, но всё-таки перекликается с "Десять лет спустя": Хитрость Леберюля, или Как иногда можно выйти из положения. (Отрывок из «Железной Маски в тапочках». Мемуары Нини-Подшьен, племянницы начальника Бастилии). Кортеж кое-как тащился по неровной дороге. Ряд тополей закрывал горизонт. После Шаньи шёл дождь, не переставая, и люди, сопровождавшие карету, промокли до нитки. Лошади спотыкались, чувствовалась всеобщая усталость. Командующий эскортом, Жоаким Леберюль, крепкий унтер-офицер, думал о том, что до столицы оставалось ещё целых сто лье пути. Если бы он не жалел лошадей и всадников, у него могли бы возникнуть неприятности в дороге. Но он знал, что в четырёх лье от них лежала его родная деревня, и решил подбодрить своих людей. — Эй, друзья, — сказал он. — Тут неподалёку есть один постоялый двор, где мы сможем найти пищу и ночлег. Там у кабатчика такой погребок, что у вас покраснеют уши, братцы! Потерпите немного, потом увидите сами! Эти слова придали каждому силы на четыре лье, и небольшой отряд, состоявший из шести человек и десяти лошадей, добрался с наступлением темноты к харчевне «Экю Франции и Короля-Солнца». Видя, что в его дворе остановилась карета с опущенными шторами в сопровождении храбрых всадников, трактирщик принялся пинать ногами поварят и слуг для того, чтобы на их лицах появились гостеприимные улыбки, как в солидных заведениях, затем, изогнув спину, бросился навстречу гостям. В эти голодные времена дела шли плохо. Уже несколько дней он не видел ни одного клиента, поэтому достойный человек был полон решимости исполнить все прихоти тех, кого само небо прислало к нему. — Комнату для господина и комнату для слуги! рявкнул Леберюль. Кабатчик сделал большие глаза. — Но, месье… — пробормотал он. — Да? — буркнул унтер-офицер, который не любил возражений. — Но сколько же вас? — прошептал кабатчик. — Всего семь человек, — ответил Леберюль. — Комнату для господина я займу вместе с моим пленником, — объяснил он, показывая на герметично закрытую карету, — а мои люди разместятся в комнате для прислуги! Леберюль был ещё тем хитрецом. Если бы он жил сотню лет спустя, он был бы прекрасным журналистом, ибо у него был дар «нагревать» на квитанциях. Так, в квитанции, которую он получит для своей команды, он попросит указать семь комнат. Его путешествие из Пьемонта продолжалось двадцать дней, так что прибыль, которую он получит, будет ощутимой. Вместе с тем Леберюль имел вкус к жизни, и если он принуждал своих людей к тому, чтобы жить в одной комнате, он не экономил на еде. «Полный желудок даёт мужество и рассудок», — часто повторял он. — Надеюсь, что твоя кормёжка приличная, дружок! — сказал он кабатчику. — Что у тебя на ужин? — Как вы смотрите на добрый омлет с салом и каплунов, поджаренных на вертеле? И ещё у меня есть сыры, от которых млеют самые тонкие гурманы, и я вам приготовлю торт, который вам запомнится надолго. Леберюль сказал, что меню его устроит, если к нему добавить поросёнка или ягнёнка. — У тебя, ещё сохранился твой бон или шабли? — спросил он. — Да, есть, господин офицер. Я вижу, что господин офицер у нас завсегдатай? — Ещё чего! Я родом отсюда, дружок. Здесь в Деревне Сосисок живёт мой старший брат, Аженор Леберюль, если Бог не прибрал его! — О да! — молвил кабатчик с печалью в голосе. Леберюль заметил, что тот изменился в лице. — Ты его знаешь? — спросил он. — Знаю. — Как он поживает? — Как голодранец, господин унтер-офицер, — сказал тот, вдруг утратив радушие, которое он расточал гостю, пытаясь снискать его расположение. — Говори, дружище. И побыстрей, если не хочешь, чтобы я написал твоё имя остриём шпаги у тебя на пузе! Кабатчик сразу оживился. — Жить в деревне стало тяжело, господин офицер. Господин ваш брат пережил семейные потрясения. Его жена Берта бросила его и уехала с проезжим парикмахером. С тех пор бедняга совсем сдал. — Дьявольщина! — вздохнул Леберюль-младший. — Этот бедный Аженор всегда был слабым, безвольным и рогатым. Он сделал знак своим людям рассёдлывать лошадей, затем, подойдя к карете, отодвинул толстый засов, который был прикреплён снаружи. Любопытный, как белка, кабатчик подошёл ближе. — Иди к своей печке, дружище! — рявкнул Леберюль, дав ему тумака. — Любопытство в наше время стоит дорого! Кабатчик ушёл в кухню, не дожидаясь, чтобы ему напоминали. Но как только он оказался в приятном тепле своих печек, он притаился за окном. В полутьме и сквозь дождь он увидел, как из кареты спустился человек в длинном манто, с поднятым воротником и в широкополой шляпе, глубоко надвинутой на голову. Кабатчик послал к ним одну из своих прислужниц, которая, оробев, повела Леберюля и его пленника на второй этаж. — Я вам разожгу огонь! — сказала девица, подойдя к очагу, внутри которого уже лежал хворост, казалось, только и ждавший, когда к нему поднесут огонь, чтобы начать потрескивать. Она наклонилась, держа свечу в руке. Леберюль увидел прекрасный полный круп и протянул к нему руку. Он щупал свою родину. Добрую бургундскую сторонку. Прислуга сочла нужным закудахтать от удовольствия. — Прекратите свои вольности в моём присутствии, прошу вас, — сказал пленник. Его голос прозвучал как-то странно и с металлическим оттенком. От удивления девушка повернулась к нему и вскрикнула от ужаса, ибо на человеке была железная маска, которая охватывала всю его голову. — Ладно, успокойся, дурёха! — проворчал Леберюль. Но девушка, побледнев, пятилась к двери. — Этот человек страдает от кожной болезни, которая уродует лицо, — объяснил Леберюль с досадой, — ему рекомендовали соблюдать крайние меры предосторожности. Он носит маску, чтобы не вызывать отвращение у людей. Это достойно похвалы. Прислужница вышла. — Зачем вы её напугали? — Я никого не пугаю, — ответил человек в железной маске. — Снимите с меня это железное лицо, и вы поймёте, что от моего девушки не вскрикивают! Унтер-офицер пожал плечами. — Если бы это зависело от меня, я бы это сделал охотно, монсеньор, — сказал он, посерьёзнев. — Но моя миссия заключается в том, чтобы отвезти вас в Бастилию как можно быстрее и как можно незаметнее. Что я и делаю. Сказав это, он закрыл дверь на ключ, положил ключ в карман и подошёл к камину, в котором горящий хворост уже пел приятную песню огня. Человек в железной маске снял своё манто и шляпу и разлёгся на кровати в одежде. Леберюль и его пленник ужинали наедине, как это происходило вот уже восемь дней подряд. Они не разговаривали. Леберюль получил указание ни о чём не говорить с человеком, которого он перевозил. Когда ужин был закончен и командующий эскортом почувствовал, что в желудке потяжелело, а сердце стало добрее, он стал думать о своём бедном брате, который влачил жалкое существование в полулье от него. «Надо его проведать», — решил он. Это благородное намерение всё же ставило одну проблему: его пленник не должен был оставаться без охраны. Он был тайным и не должен был разговаривать ни с кем, кроме него. Поэтому он не мог доверить охрану своим людям. К счастью, Леберюль был находчивым. Он позвал прислужницу и потребовал принести цепь и большой висячий замок, что она и сделала, ни жива ни мертва. — Монсеньор, — сказал Леберюль, — я прошу извинить меня, но я должен отлучиться на некоторое время, поэтому я привяжу вас к этой кровати. Уже несколько лет тот терпел унижения и не стал возмущаться таким обращением с ним. — Поступайте, как считаете нужным, месье, — ответил он не без благородства. — Не вы государственный пленник, и вы вправе сходить задрать юбку. Леберюль не стал переубеждать железную маску и ловко прицепил его к спинке кровати. После чего он удостоверился в том, что на окнах были решётки. Затем закрыл дверь на ключ и поставил одного из своих людей в коридоре для предосторожности. * * * Аженор Леберюль тщетно пытался уснуть. Завернувшись в тряпьё рядом с печкой, в которой догорал слабый огонь, он мучился сильной болью в желудке. Сегодня он ничего не ел, кроме варёной крапивы. Это кушанье, изысканное для уток, его не удовлетворило. Он предпочёл бы утку, но вместо этой птицы у него была варёная крапива. Он вздрогнул от стука лошадиных копыт. В этот поздний час в деревушке, удалённой от дороги, прибытие всадника было чем-то вроде чёрной магии. Несчастный подумал, уж не смерть ли сжалилась над ним и наконец-то пришла его забрать. В волнении, несмотря на столь необычную надежду, он встал. Лошадь остановилась перед его лачугой. Чей-то сильный кулак сотряс поломанную калитку. — Кто там? — пролепетал Аженор Леберюль. В ответ створки открылись, и в проёме появился какой-то крупный силуэт. Леберюль взял головешку, чтобы зажечь свечу, затем поднял слабый огонь и увидел лицо непрошеного гостя. Он всё никак не мог вспомнить красную морду этого упитанного человека. Наконец он узнал его. — Жоаким, брат мой! — воскликнул он. И они обнялись. Аженор плакал от нахлынувших чувств. Но слёзы полились рекой, когда он увидел, как солдат вытащил из-под манто холодную курицу и буханку хлеба. — Сама святая Мария тебя прислала, — сказал он, — я уже собрался умирать… Я даже на ногах не стою. И, набросившись на еду, он стал рассказывать о своей несчастной жизни. — Если я ещё жив, то только чудом, — хныкал он, невольно пародируя известную фразу Фенелона (Франсуа де Салиньяк, маркиз де ля Мот , 1651–1715 — знаменитый французский писатель, духовник, воспитатель внука Людовика XIV, герцога Бургундского — Прим. пер.). — У меня ничего не осталось: ни земли, ни денег, ни душевных сил, ни жены. Бедняга сбежала, и я её не осуждаю, потому что в рот я ей мог положить только свою любовь (Аженор Леберюль находился в состоянии крайней слабости и не замечал двусмысленности некоторых фраз - прим. автора). Жоаким вытер слезу. — Ну а ты? — спросил брат с завистью. — Как ты поживаешь? Похоже, ты неплохо устроился? — Я аджюдан жандармерии, — сказал Леберюль-младший. — Место неплохое, я не жалуюсь. — А как ты здесь оказался, у тебя что, увольнительная? — Нет, я по заданию. Слово произвело впечатление на изголодавшегося. Аженор только что сгрыз куриную ножку. Его рот, смазанный жиром впервые за много лет, издал вздох удовлетворения. — По заданию? По какому заданию? Жоаким колебался. Но он решил, что если не довериться брату, то кому тогда еще можно довериться? — Ты что-нибудь слышал про железную маску? — спросил он. — Нет, — удивился Аженор, — это что, тайное общество? — Нет! Таинственный заключённый, который находился в пинерольской тюрьме в Пьемонте несколько лет и которого я везу в парижскую Бастилию. — Кто он, этот заключённый? — Никто этого не знает, — прошептал Жоаким. — Потому он и носит железную маску, чтобы никто не увидел его лица. — Ему повезло, — вздохнул Леберюль-старший. От этих слов жандарм заморгал глазами. — Что ты такое говоришь, брат мой? — Я говорю, что этому бедняге в железной маске повезло, — повторил Аженор. — У него есть где жить, он может питаться, гулять за счёт короля! И это когда все готовы съесть друг друга! Да после тебя, брат мой, я больше всех завидую ему. Такой взгляд на вещи ошеломил Леберюля-младшего, но он постарался не проявлять своего неодобрения и расстался со старшим братом, бормоча какие-то смутные обещания. С чувством выполненного долга унтер-офицер поднимался по лестнице харчевни. Добравшись до площадки второго этажа, он нахмурил брови. Часовой, которого он поставил перед дверью, храпел, как звонарь, разлёгшись в коридоре. Две бутылки шамбертена служили ему подушкой. Они были пусты, как сердце Монтеспан. Леберюль нанёс несколько ударов ногой по рёбрам спящего. Но мужчина был наполнен вином и не мог даже пошевелить ресницами. В оскорблённых чувствах и предвкушая недоброе, Леберюль вбежал в комнату. Он вздохнул с облегчением, увидев своего пленника привязанным цепью к кровати. — Надеюсь, время не показалось вам слишком долгим, монсеньор? — прошептал он, собираясь отвязать господина X. Он чуть было не вскрикнул от удивления, ощутив ледяную руку человека в железной маске. Он ощупал пленника и, к собственному ужасу, понял, что в нём не было жизни, иначе говоря, он умер. Попытавшись освободиться от цепи, Ч. в Ж. М. (Мой издатель попросил мена экономить на знаках - прим. автора) сделал из неё петлю. Он неудачно затянул её на своей шее и удавился. — Не может быть, — пробормотал Леберюль. — Это дурной сон! Монсеньор, не надо так шутить… Очнитесь! Прошу вас! Вставайте! Но сколько ни упрашивай мёртвого и как вежливо с ним ни говори, он не станет податливее. — Я пропал, — сказал несчастный Леберюль. — Вот до чего довело моё доброе сердце. И всё из-за этого чёртова братца… Он застыл. Какая-то мысль мелькнула у него на кончике мозга. Чтобы быть аджюданом жандармерии, таких мыслей должно быть в достатке. И у Леберюля они были! Не медля ни секунды, он завернул покойника в манто и, закинув его одним рывком на свои могучие плечи, вышел обратно и поскакал в Деревню Сосисок. Аженор Леберюль ещё не спал, потому что он слишком плотно поел. И всё же такая форма бессонницы ему была по душе, он думал с грустью, что через несколько часов голодные спазмы не дадут ему прикрыть глаза. И тут ночную тишину прервал стук копыт. «Уж не брат ли вернулся?» — подумал он с надеждой. Это был его брат. — Ты бледен оттого, что ночь так холодна? — спросил он у Жоакима. Но тот покачал головой и, подойдя к своему старшему брату, с жаром взял его за руки. — Аженор, — прошептал он, — помнишь ли ты наш разговор только что, когда ты позавидовал судьбе Железной Маски? — Господь Всемогущий, да, помню! — В моё отсутствие случилось ужасное, — сказал Жоаким. И он поведал о несчастье своему брату. — То, что я тебе хочу предложить, очень необычно, — сказал он, — но если ты согласишься, твои старые дни будут обеспечены, а моя жизнь спасена. Занимай место умершего. Внешне ты от него не отличаешься; конечно, ты не такой упитанный, как он, но мы что-нибудь подложим тебе под одежду, и через некоторое время от хорошей еды ты поправишься. Если у старшего Леберюля и была какая-то тень сомнения, от последних слов его брата она исчезла. И они принялись за дело. Жоаким втаскивал труп, в то время как Аженор готовил инструменты. Операция «разоблачение» оказалась непростой, нельзя было повредить маску, потому что впоследствии её надо было использовать вновь. Роняя капли пота на свечу, они возились целый час над трупом, который лежал на столе, как пациент, которому делают хирургическую операцию. Наконец последняя заклёпка отскочила, скрипнули ржавые шарниры, и железное лицо отсоединилось от человеческого. И тут оба хитреца вскрикнули и, упав на колени, стали креститься (они крестились одним именем, потому что были братьями). — Да это же король! — пробормотал Аженор. В самом деле, их глазам предстало бурбонское лицо Людовика Четырнадцатого. Лицо было одутловатым от заточения и бледным, потому что было закрыто от воздуха столько и столько лет! — Кажется, я понял, — прошептал Жоаким через некоторое время. — Что? — спросил старший брат на одном выдохе. — В Париже ходят слухи. Говорят, что у нашего короля Людовика есть брат-близнец. Возникла проблема с наследованием престола. Короли всегда хотят, чтобы у них был мальчик, но для них просто несчастье, когда их сразу двое. Один из них оказался лишним. И его убрали… — Выбор, наверное, был непростым, — подумал вслух Аженор. — Это опять проделки Ришелье, — сказал Жоаким. — Надо было обеспечить наследование в почёте и уважении, это его почерк! Я понимаю, почему Людовик Четырнадцатый надел на него маску и заточил его. Он не мог его оставить на свободе. После того как они высказали ещё много уместных соображений, они предали земле покойного в соседнем поле, предварительно сняв с него одежды. После чего Жоаким надел на своего брата железную маску. Начало светать, когда два брата добрались до харчевни. Хозяин уже поднялся, а также и люди из эскорта. Они широко открыли глаза, увидев, как их начальник подъезжает вместе с пленником. Но Леберюль-младший успокоил их. — Монсеньор пленник съел слишком много омлета, и его тошнило. Я его немного прогулял! — объяснил он. — Ну что, братцы, жахнем ещё бутылку белого, и по коням! До Бастилии ещё далеко ехать. Несколько позже отряд удалялся от деревни, оставив в жирной бургундской земле труп того, кого эта дурацкая (и прямо-таки национальная) лотерея лишила французского трона. Аженор Леберюль прекрасно сыграл свою роль до 1703 года, когда умер сытым и окружённым вниманием и почётом.


Ilirion: Вольер пишет: Итак, Дополнительный материал: Эксклюзив: неопубликованный документ Александра дю Ma. Поразительные откровения мушкетёра Берюньяна Почему я не могу скачать с этого сайта этот текст??!! :-((

Вольер: Ilirion, что именно и откуда не получается у Вас скачать?

Ilirion: Сохранить его отсюда в формате Блокнот - не искать же мне эти все моменты в самой книге в электронном формате . Тут на это блок какой то стоит.

Вольер: Ilirion, во-первых, блока никакого нет, проверьте, скорее всего, настройки браузера. Если не получается, попробуйте в другом браузере. Если что-то выделяется в принципе, значит оно копируется. )) Полагаю, остальные пользователи подтвердят это. Во-вторых, при наличии электронного текста Фредерика Дара, что Вам мешает воспользоваться опцией поиска? Насколько я знаю, она работает во всех электронных форматах книг, за исключением растровых. Но Дар не тот писатель, произведения которого используют в растровом виде. Если что-то не получится, обращайтесь: я могу выслать Вам как всю книгу, так и интересующие фрагменты в любом доступном формате. Исходник у меня есть в .fb2 и в .rtf.

Ilirion: Единственное, что у меня тут сохранилось от этого текста - это реклама. Присылайте электронным форматом rtf или fb2. Майл могу кинуть в личке.

Вольер: Ilirion, пишите в личку мэйл, отправлю. Я правильно понимаю, что Вам просто эти два отрывка нужно?



полная версия страницы