Форум » Диссертации, догматические и умозрительные » Новый перевод "Трёх мушкетёров" (перевод И.Лаукарт в издании 2004 года) » Ответить
Новый перевод "Трёх мушкетёров" (перевод И.Лаукарт в издании 2004 года)
Евгения: Думаю, нужно выделить этот предмет разговора в отдельную тему. Напомню, после неоднократно переиздававшегося в течение почти полувека перевода В. Вальдман, Д. Лившиц и К. Ксаниной, недавно появился новый перевод "Трех мушкетеров", выполненный И. Лаукарт. Пока он обнаружен в одном издании: А. Дюма "Собрание сочинений: В 7 т.", М.: Литература, Мир книги, 2004. Что изменилось?
Ответов - 119, стр:
1 2 3 4 All
Евгения: Дома д'Артаньян постарался одеться самым изящным образом, затем отправился к Атосу и, по своему обыкновению, все ему рассказал. Атос, выслушав его планы, покачал головой и не без горечи посоветовал ему быть осторожным. — Неужели,— сказал он ему,— вы только что лишились женщины, которую находили доброй, прелестной, совершенством во всех отношениях, и тут же устремились за другой! Д'Артаньян почувствовал справедливость упрека. — Я любил госпожу Бонасье сердцем, тогда как миледи люблю рассудком,— сказал он.— Желая познакомиться с нею, я стремлюсь прежде всего выяснить, какую роль она играет при королевском дворе. — Ее роль! Но об этом нетрудно догадаться после того, что вы мне рассказали. Это тайный агент кардинала, женщина, которая завлечет вас в западню, где вы просто-напросто лишитесь головы! - Мне кажется, любезный Атос, что вы все видите в черном свете. — Я не доверяю женщинам. Что делать, мой милый, я имею на то основания. В особенности я не доверяю блондинкам, а вы мне говорили, что миледи блондинка, не так ли? - Да, у нее самые чудные белокурые волосы, какие мне доводилось видеть! - Ах, мой бедный д'Артаньян! — пожалел его Атос. — Поймите, я хочу лишь кое-что уяснить для себя. Затем, когда я узнаю то, что мне необходимо знать, я удалюсь от нее. - Выясняйте,— флегматично сказал Атос. Лорд Уинтер приехал в назначенный час. Атос, предупрежденный заранее, прошел в другую комнату, таким образом, лорд застал д'Артаньяна одного. Было уже около восьми часов вечера, а потому они сейчас же ушли. Внизу их дожидалась щегольская карета, и так как она была запряжена двумя прекрасными лошадьми, то они мигом доехали до Королевской площади. Миледи Кларик приняла д'Артаньяна довольно холодно. Ее апартаменты были отделаны с отменной роскошью. И хотя в это время большая часть англичан, вследствие объявления войны, оставили Францию или готовились это сделать, миледи только что вложила немало денег в отделку дома. Это доказывало, что распоряжение о высылке англичан ее не тревожило. — Перед вами,— сказал, представляя д'Артаньяна своей сестре, лорд Уинтер,— молодой человек, который держал в своих руках мою жизнь и не пожелал злоупотребить своими преимуществами, хотя мы были врагами вдвойне, потому, во-первых, что я оскорбил его первый, а во-вторых — я англичанин. Поблагодарите же его, сударыня, если вы питаете ко мне добрые чувства. Миледи слегка нахмурилась; едва заметное облачко пробежало по ее лицу, а на губах промелькнула улыбка, настолько странная, что молодой человек, заметив все это, вздрогнул. Зато брат не заметил ничего. Он отошел в сторону и стал играть с любимой обезьянкой миледи, которая дергала его за камзол. - Милости прошу,— сказала миледи необыкновенно приятным голосом, составлявшим полный контраст с признаками дурного расположения духа, которое так явственно почуял д'Артаньян,— отныне вы приобрели право на мою вечную признательность. Англичанин присоединился к ним и рассказал о дуэли, не упуская ни одной подробности. Миледи слушала его очень внимательно, но тем не менее легко можно было заметить, что она делала над собой усилие, чтобы скрыть свое нетерпение и не показать, что рассказ этот ей неприятен. Она покраснела и нетерпеливо постукивала своей маленькой ножкой о пол. Лорд Уинтер ничего не замечал. Закончив рассказ, он подошел к столу, где на подносе стояли бутылка с испанским вином и стаканы, наполнил два из них и знаком пригласил д'Артаньяна выпить вместе с ним. Д'Артаньян знал, что ничем нельзя так обидеть англичанина, как отказавшись с ним выпить, а потому он подошел к столу и взял стакан. Впрочем, он не терял миледи из виду и в зеркало увидел, как изменилось ее лицо. Теперь, когда она думала, что ее никто не видит, злость и жестокость исказили ее черты. Она яростно кусала носовой платок своими красивыми зубками. В это время в комнату вошла маленькая хорошенькая субретка, которую д'Артаньян заметил уже раньше. Она сказала по-английски несколько слов лорду Уинтеру, который тотчас же попросил у д'Артаньяна позволения удалиться, извиняясь, что очень важное дело отзывает его, и поручив сестре добиться для него извинения.
Евгения: Д'Артаньян обменялся с лордом Уинтером рукопожатием и вернулся к миледи. Ее лицо мгновенно приняло опять приятное выражение, и только несколько маленьких красненьких пятнышек на платке свидетельствовали о том, что она искусала себе губы до крови. У нее были прелестные коралловые губы. Разговор стал оживленнее. Миледи, казалось, совершенно успокоилась. Она рассказала, что лорд Уинтер ее деверь, а не брат: она вышла замуж за младшего члена семьи, который оставил ее вдовой с ребенком. Этот ребенок был единственным наследником лорда Уинтера в случае, если лорд не женится. Все это показывало д'Артаньяну, что некоторые обстоятельства из жизни миледи были окутаны покровом таинственности, но он не мог еще разобраться, что было за всем этим скрыто. Хотя после получасового разговора д'Артаньян убедился, что миледи была его соотечественницей: она говорила таким чистым, изящным языком, что не оставляла ни малейшего сомнения на этот счет. Д'Артаньян наговорил даме всяких любезностей и рассыпался в уверениях своей преданности. В ответ на всю эту болтовню нашего гасконца миледи благосклонно улыбалась. Настало время удалиться. Д'Артаньян простился с миледи и вышел из гостиной счастливым и окрыленным. На лестнице он встретил хорошенькую субретку, которая, проходя, слегка толкнула его и, покраснев до ушей, извинилась таким приятным голосом, что прощение было получено тотчас же. Назавтра д'Артаньян пришел снова и был принят еще любезнее, чем накануне. Лорда Уинтера не было дома, и он провел с миледи весь вечер. Она, по-видимому, приняла самое живое участие в юноше, спросила его, откуда он родом, кто его друзья и не имел ли он когда-нибудь намерения поступить на службу к кардиналу. Д'Артаньян, который, как уже известно, был очень благоразумен для молодого человека в двадцать лет, вспомнил свои подозрения относительно миледи; он отозвался с большим почтением о его высокопреосвященстве и сказал, что не преминул бы поступить в гвардию кардинала, вместо того чтобы поступить в гвардию короля, если бы только знал господина де Кавуа, как он знает господина де Тревиля. Миледи совершенно спокойно переменила тему разговора и самым равнодушным тоном спросила, не бывал ли он в Англии. Д'Артаньян ответил, что его туда посылал де Тревиль присмотреть лошадей для покупки и что он даже привез оттуда четыре отличных экземпляра. Миледи во время разговора два или три раза прикусила себе губку; она понимала, что имеет дело с гасконцем, который умеет вести осторожную игру. Д'Артаньян уходил в то же самое время, что и накануне. В коридоре он опять встретился с хорошенькой Кэтти — так звали субретку. Она посмотрела на него таким нежным взглядом, что ошибиться было невозможно, но мысли д'Артаньяна были настолько поглощены ее госпожой, что он этого не заметил. Вновь д'Артаньян пришел к миледи на следующий день и на третий, и всякий раз миледи принимала его все приветливее. И каждый вечер — то в передней, то в коридоре или на лестнице — он сталкивался с хорошенькой субреткой. Но д'Артаньян, как мы уже говорили, поглощенный своими мыслями и чувствами, не обращал никакого внимания на эту настойчивость бедняжки Кэтти.
Евгения: Глава "Сцена из классической трагедии" (в старом переводе "Испытанный прием классической трагедии") Миледи сделала небольшую передышку в своем рассказе и пристально наблюдала за лицом Фельтона. Потом со вздохом продолжила: - Три дня я испытывала страшные мучения. Не пила, не ела. Словно тяжкая туча гнетом лежала на моем лбу. Глаза застилал туман. Я начала бредить. В конце концов я так ослабела, что ежеминутно теряла сознание и каждый раз, как это со мной случалось, благодарила Бога, думая, что я умираю. Однажды в полубессознательном состоянии мне послышалось, что скрипнула дверь. От ужаса я пришла в себя. Он вошел ко мне в сопровождении человека в маске — сам он тоже скрывал лицо, но, несмотря на это, я узнала его шаги, его голос, я узнала эту данную ему адом внушительную осанку, которой наградил его сам ад на несчастье. «Итак, согласны ли вы дать мне клятву, которую я от вас требовал?» — спросил он меня. «Вы публичная женщина, что пуритане не изменяют раз данному слову. (По-видимому, опечатка, но именно так и написано. - Е.) Вы слышали, что я обещала преследовать вас на земле, предав вас суду человеческому, а на том свете — предав вас Суду Божьему!» «Итак, вы продолжаете упрямиться?» «Клянусь перед Богом, который меня слышит: я буду призывать весь мир в свидетели вашего преступления до тех пор, пока не найду мстителя». «Вы публичная женщина,— сказал он громовым голосом,— и вы подвергнетесь наказанию, которого заслуживают подобные женщины. Вы, отмеченная позорным клеймом, никому в мире не докажете, что вы не преступница и не сумасшедшая...» Затем он обратился к человеку, который пришел вместе с ним. «Принимайся за дело, палач!» — приказал он. - О! его имя! его имя! — вскричал Фельтон.— Скажите скорее его имя! - ...тогда, несмотря на мой протестующий вопль, на яростное сопротивление, так как я начала понимать, что мне угрожает нечто худшее, чем смерть, палач схватил меня, повалил на пол, сдавил меня в своих руках. Я, задыхаясь от рыданий, почти без чувств, призывая на помощь Бога, который не внимал мне, испустила вдруг страшный крик от боли и стыда -раскаленное железо палача выжгло клеймо на моем плече... Фельтон испустил дикий крик. - Смотрите,— сказала миледи, вставая с величественным видом королевы,— смотрите, Фельтон, какое вечное мучение выдумал для молодой, невинной девушки, сделавшейся жертвой насилия, злодей. Научитесь проникать в человеческие сердца и впредь не становитесь так легкомысленно орудием их несправедливой мести. Миледи быстрым движением распахнула платье, разорвала батист, прикрывавший ее грудь, и, краснея от притворного гнева и стыда, показала молодому человеку неизгладимую печать, бесчестившую это прекрасное плечо. - Но я вижу лилию! — вскричал Фельтон. - В этом-то вся подлость! Если бы это было английское клеймо, тогда следовало еще доказать, какой суд приговорил меня к этому наказанию, и я могла бы подать жалобы во все публичные суды государства. Но французское клеймо... О, им я была навсегда заклеймена! Это было слишком для Фельтона. Бледный, застывший, подавленный этим страшным признанием, ослепленный сверхъестественной красотой этой женщины, открывшей ему свою наготу с бесстыдством, которое он счел за святое величие души, он вдруг упал перед ней на колени, как это делали первые христиане перед чистыми, святыми мучениками, которых гонители христианства предавали в цирках на растерзание зверям на потеху кровожадной черни. Клеймо в его глазах исчезло, осталась одна красота. - Простите, простите! — вскричал Фельтон.— О, простите! Миледи прочитала в его глазах: люблю, люблю... — Простить вам — что? — спросила она. — Простите меня за то, что я стал на сторону ваших гонителей. Миледи протянула ему руку.
Евгения: — Такая прекрасная, такая юная! — вскричал Фельтон, покрывая ее руку поцелуями. Миледи бросила на него один из тех взглядов, от которых раб чувствует себя королем. Фельтон был пуританин. Он оставил руку этой женщины и начал целовать ее ноги. Отныне он не только любил, но обожал ее. Когда минута экстаза прошла, когда к миледи, казалось, вернулось самообладание, которое она, впрочем, ни на минуту не теряла, когда Фельтон увидел, что завеса стыдливости вновь скрыла от него сокровища любви лишь для того, впрочем, чтобы еще более воспламенить его, он сказал: — Теперь я должен узнать только одно: имя вашего настоящего палача, потому что, по-моему, у вас был только один, другой являлся лишь орудием, не больше. — Неужели, брат, тебе нужно, чтобы я назвала его, разве сам ты не догадался? — вскричала миледи. - Значит, это он?—спросил Фельтон.— Опять он! Все он! Как! Неужели настоящий виновник... — Настоящий виновник,— отвечала миледи,— опустошитель Англии, гонитель истинных христиан, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто лишь по прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра предаст их... — Бекингем! Так это Бекингем! — возбужденно выкрикнул Фельтон. Миледи закрыла лицо руками, как будто не могла перенести стыда, о котором напоминало ей это имя. - Бекингем — палач этого ангельского создания! - твердил Фельтон.— И ты не испепелил его, Боже мой! Ты оставил его знатным, почитаемым, сильным на погибель всем нам! — Господь отворачивается от того, кто сам от себя отступается! — сказала миледи. — Значит, он сам навлечет на свою голову наказание, постигающее проклятых! — продолжал Фельтон с возрастающей восторженностью.— Да, он хочет, чтобы человеческое мщение предупредило небесное! - Люди боятся и щадят его. - Я не боюсь и не пощажу его,— сказал Фельтон. Адская радость наполнила душу миледи. - Но каким образом лорд Уинтер, мой покровитель, мой отец, замешан во всем этом? — спросил Фельтон. - Напоминаю вам, Фельтон, кроме людей низких, презренных, есть еще натуры благородные и великодушные,— сказала миледи.— У меня был жених, человек, которого я любила и который любил меня. Сердце у него подобно вашему, Фельтон. Он так же чист, как вы. Я явилась к нему и все рассказала. Он знал меня и ни минуты не колебался. Это был знатный вельможа, человек, во всем равный Бекингему. Он ничего не сказал, опоясался шпагой, завернулся в плащ и отправился во дворец Бекингема. - Да, да,— сказал Фельтон,— я понимаю, хотя для подобных людей нужна не шпага, а кинжал. - Бекингем накануне уехал в Испанию в качестве чрезвычайного посла, чтобы просить руки инфанты для короля Карла I, который тогда был еще принцем Уэльским. Мой жених вернулся ни с чем. «На время этот человек ускользнул от моего мщения,— сказал он.— Пока предлагаю вам обвенчаться, как мы оба желали. А затем доверьтесь лорду Уинтеру, который сумеет поддержать свою честь и честь своей жены». - Лорду Уинтеру? — вскричал Фельтон. - Да,— отвечала миледи,— лорду Уинтеру, и теперь вам должно быть все понятно, не так ли? Бекингем путешествовал больше года. За восемь дней до его возвращения лорд Уинтер внезапно умер, оставив меня своей единственной наследницей. Отчего он умер? Это ведомо одному только всеведущему Богу, я же никого не виню... - О, какая бездна падения, какая бездна! — прошептал Фельтон. - Лорд Уинтер умер, ничего не сказав своему брату. Страшная тайна должна была остаться скрытой от всех до тех пор, пока она не поразит виновного, как гром. Ваш покровитель враждебно отнесся к браку своего старшего брата и молодой девушки без состояния. Я поняла, что не могу ожидать поддержки со стороны человека, обманутого в своих надеждах на наследство. Я уехала во Францию, решившись провести там остаток моей жизни. Но все мое состояние в Англии. Война прервала связи между странами. Я стала терпеть нужду: поневоле я принуждена была вернуться сюда. Шесть дней назад я прибыла в Портсмут. — А затем? — спросил Фельтон.
Евгения: — Бекингем, без сомнения, узнал о моем возвращении и переговорил обо мне с лордом Уинтером, и без того уже предубежденным против меня, и сказал ему, что его невестка — публичная женщина, заклейменная женщина. Благородный, правдивый голос моего мужа не мог больше развеять ложь и защитить меня. Лорд Уинтер поверил всему, что ему сказали, тем охотнее, что это ему было выгодно. Он велел меня арестовать, привезти сюда и отдал под вашу охрану. Остальное вам известно: послезавтра он отправляет меня в изгнание, в ссылку, послезавтра он удаляет меня как преступницу. О, план искусно составлен, будьте уверены! Все предусмотрено, и моя честь погибнет. Вы сами видите, Фельтон, что я должна умереть! Фельтон, дайте мне нож! И миледи в изнеможении, будто ее оставили последние силы, упала в объятия молодого офицера, опьяненного любовью, гневом и дотоле неведомым ему наслаждением; он с восторгом обнял ее, прижал к своему сердцу, трепещущий от дыхания этого столь прекрасного рта, обезумевший от прикосновения этой волнующейся груди. - Нет, нет, ты будешь жить чистой и уважаемой; ты будешь жить для того, чтобы восторжествовать над врагами! Миледи медленно отстранила его рукой, одновременно привлекая взглядом. Но Фельтон снова обнял ее, смотря на нее с мольбой, как на божество. - О, смерть, смерть! — сказала она томным голосом, закрывая глаза.— О, скорее смерть, чем позор! Фельтон, мой друг, мой брат, я тебя заклинаю... — Нет, ты будешь жить и будешь жить отмщенной, вскричал Фельтон. — Фельтон, я приношу несчастье всем, кто оказывается рядом со мной! Фельтон, оставь меня! Фельтон, позволь мне умереть! — Тогда умрем вместе!—вскричал он, прижимая свои губы к губам пленницы. Послышалось несколько ударов в дверь. На этот раз миледи действительно оттолкнула его. — Нас услышали, сюда идут... Кончено, мы погибли! — прошептала она... - Это часовой. Он предупреждает меня, что идет патруль,— успокоил Фельтон. - Тогда поспешите к двери и отворите ее сами. Фельтон повиновался. Эта женщина овладела всеми его помыслами, всей его душой. Отворив дверь, он очутился лицом к лицу с сержантом, командовавшим патрулем. - Что случилось? — спросил молодой лейтенант. — Вы приказали мне отворить дверь, если я услышу крик, призывающий на помощь,— сказал солдат,— но вы забыли оставить мне ключ. Я вас услышал, но не понял, что вы говорите, хотел открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри, тогда я и позвал сержанта. - Я к вашим услугам,— отозвался сержант. Фельтон, растерянный, обезумевший, стоял молча. Миледи поняла: если она немедленно не вмешается — все пропало. Она подбежала к столу и схватила нож, который принес Фельтон. - По какому праву вы хотите помешать мне умереть? — спросила она. - О, Боже правый! — вскрикнул Фельтон, увидев блеснувший в ее руке нож. Одновременно насмешливый хохот раздался в коридоре. Барон, привлеченный шумом, в халате, со шпагой в руке, появился на пороге. - А-а! — сказал он.— Вот мы и на последнем действии трагедии... Вы видите, Фельтон, драма последовательно прошла все сцены, как я вам предсказывал, но будьте спокойны — кровь не прольется. Миледи поняла, что она погибла, если сразу же не представит Фельтону доказательство своего мужества. - Вы ошибаетесь, милорд, кровь прольется, и пусть она падет на тех, кто заставил ее пролить. Фельтон вскрикнул и бросился к ней, но было уже поздно — миледи вонзила в себя нож. К счастью или, вернее, благодаря ловкости миледи, нож чиркнул по стальной планшетке корсета, которые в эпоху, точно кирасы, защищали грудь женщины. Он скользнул, распоров платье, и рассек кожу между ребрами. Платье миледи сразу же обагрилось кровью. Миледи рухнула на пол и, казалось, лишилась чувств. Фельтон вырвал у нее нож. - Видите, милорд,— произнес он мрачным тоном,— Женщина, которую вы поручили мне охранять и которая лишила себя жизни. — Не волнуйтесь, Фельтон,— заметил лорд Уинтер,— она не умерла. Демоны так легко не умирают. Успокойтесь, ступайте ко мне и ждите. — Но, милорд... — Ступайте, я вам приказываю. Фельтон повиновался приказу своего начальника, но выходя из комнаты, спрятал нож у себя на груди. А лорд Уинтер велел вызвать женщину, которая прислуживала миледи. И когда та явилась, поручил ее заботам пленницу, все еще не пришедшую в себя. А сам ушел из комнаты. Правда, он подумал, что рана, вопреки его предположениям, могла оказаться серьезной, и на всякий случай послал за доктором.
Евгения: Заключение. Шестого числа следующего месяца король, выполняя данное им кардиналу слово, выехал из столицы в Ла-Рошель, совершенно ошеломленный распространившимся известием, что Бекингем убит. Хотя королева была предупреждена, что человеку, которого она так любила, угрожает опасность, когда ей сказали о его смерти, она не смогла этому поверить и даже неосторожно вскрикнула: - Это неправда! Я только что получила от него письмо! Но на следующий день ей пришлось поверить этому роковому известию: Ла Порт, задержанный в Англии, как и другие, вследствие приказания короля Карла I, вернулся и передал королеве последний предсмертный подарок, посланный Бекингемом. Король не скрывал охватившей его радости. Особенно шумно выражал он ее перед королевой. Людовик XIII, как все слабохарактерные люди, не отличался великодушием. Но скоро король опять стал мрачным и скучным. Он был не из тех людей, которые способны долго радоваться. Он чувствовал, что, вернувшись в лагерь, снова попадет в свое добровольное рабство, и все же возвращался туда. Кардинал был как змей, притягивающий своим гипнотическим взглядом, а он сам птицей, порхающей с ветки на ветку, но не имеющей сил ускользнуть от него. Поэтому возвращение в Ла-Рошель не было веселым. Особенно наши четыре друга удивляли всех своих товарищей. Они ехали рядом, с мрачным видом, опустив головы. Только Атос порой поднимал голову; глаза его блестели, горькая улыбка появлялась на губах, а затем, подобно своим товарищам, он мрачнел. Как только конвой приезжал в какой-нибудь город и доводил короля до назначенного ему помещения, четыре друга тотчас удалялись или к себе, или в какой-нибудь уединенный кабачок, где, однако, не пили и не играли, а только тихо разговаривали между собой, наблюдая, чтобы кто-нибудь их не подслушал. Однажды, когда король велел остановиться, чтобы поохотиться, и четыре друга, по своему обыкновению, не принимая участия в охоте, удалились на ближайший постоялый двор, какой-то человек, примчавшийся верхом из Ла-Рошели, остановился у входа того же постоялого двора выпить стакан вина и, заглянув в комнату, где сидели за столом четыре мушкетера, закричал: - Эй, д'Артаньян,— кажется, это вы? Д'Артаньян поднял голову и радостно вскрикнул. Это был тот самый человек, которого он звал своим призраком. Это был незнакомец из Менга, с улицы Могильщиков и из Арраса. Д'Артаньян выхватил шпагу и бросился к двери. Но на этот раз вместо того, чтобы бежать, незнакомец соскочил с лошади и пошел навстречу д'Артаньяну. - Наконец-то я вас нашел! На этот раз вы от меня не ускользнете! — сказал юноша. — А я и не собираюсь ускользать от вас, потому что я сам искал вас. Именем короля я вас арестую. Я требую, чтобы вы отдали мне шпагу, милостивый государь. Не сопротивляйтесь: предупреждаю вас, что дело идет о вашей жизни. - Но кто вы такой? — спросил д'Артаньян, опуская шпагу, но еще не отдавая ее. - Я шевалье де Рошфор,— ответил незнакомец,— конюший господина кардинала Ришелье. Я получил приказ привезти вас к его высокопреосвященству. — Мы и так возвращаемся к его высокопреосвященству, шевалье,— вмешался Атос, подходя к ним,— и, конечно, вы поверите слову господина д'Артаньяна, что он отправится прямо в Ла-Рошель. — Я должен передать его в руки стражи, которая отведет его в лагерь. - Мы будем служить ему стражей, милостивый государь, даю слово дворянина. Но также клянусь вам,— добавил Атос, нахмурив брови,— что господин д'Артаньян не уедет без нас. Шевалье де Рошфор оглянулся и увидел, что Портос и Арамис стояли как раз между ним и дверью; тогда он понял, что оказался полностью во власти этих людей. - Господа,— сказал он,— если господин д'Артаньян отдаст мне шпагу и даст, как и вы, слово, я удовольствуюсь данным мне вами обещанием доставить д'Артаньяна в ставку господина кардинала. - Даю вам слово, милостивый государь,— сказал д'Артаньян,— и вот моя шпага. - Это тем более для меня удобно,— прибавил Рошфор,— что мне нужно ехать дальше. - Если для того, чтобы увидеться с миледи,— холодно сказал Атос,— то совершенно напрасно, потому что вы ее не найдете. - Что с ней случилось? — с живостью спросил Рошфор. - Возвращайтесь в лагерь, там обо всем узнаете. Рошфор на минуту задумался, а затем, так как они были только на расстоянии однодневного перехода до Сюржера, куда должен был прибыть кардинал навстречу королю, то он решил последовать совету Атоса и вернуться вместе с ними. К тому же, это возвращение давало ему и то преимущество, что он лично мог наблюдать за своим пленником. Все снова тронулись в путь.
Евгения: На следующий день, в три часа пополудни, приехали в Сюржер. Кардинал ожидал там Людовика XIII. Министр и король обменялись любезностями, поздравили друг друга со счастливым случаем, освободившим Францию от злобного врага, поднимавшего против нее всю Европу. После этого кардинал, предупрежденный Рошфором, что д'Артаньян арестован, и очень желавший как можно скорее видеть его, простился с королем, пригласив его на следующий день взглянуть на завершенную дамбу. Возвратившись вечером в свою ставку у моста де Ла Пьер, кардинал увидел у дверей своего дома д'Артаньяна без шпаги и с ним трех вооруженных мушкетеров. На этот раз сила была на его стороне. Кардинал сурово взглянул на них и сделал знак д'Артаньяну следовать за собой. Д'Артаньян повиновался. — Мы подождем тебя, д'Артаньян,— сказал Атос достаточно громко, чтобы кардинал услышал его. Его высокопреосвященство нахмурил брови, приостановился, но затем продолжил путь, не сказав ни слова. Д'Артаньян вошел вслед за кардиналом, а за д'Артаньяном у дверей стала стража. Его высокопреосвященство прошел в комнату, служившую ему кабинетом, и подал знак Рошфору ввести к нему молодого мушкетера. Рошфор повиновался, а затем удалился. Д'Артаньян остался наедине с кардиналом. Это было его второе свидание с Ришелье, и он признавался впоследствии, что был твердо убежден в том, что оно окажется последним. Ришелье стоял, облокотившись о камин. Небольшой стол разделял их. — Милостивый государь,— начал кардинал,— вы арестованы по моему приказанию. — Мне сказали это, ваше высокопреосвященство. — А знаете ли вы за что? — Нет, монсеньер, потому что единственная причина, по которой я мог бы быть арестован, еще неизвестна вашему высокопреосвященству. Ришелье пристально посмотрел на молодого человека. — Гм,— сказал он,— что это значит? — Если монсеньеру угодно будет сказать мне прежде о преступлении, в котором меня обвиняют, то я расскажу затем о делах, которые я действительно совершил. — Вас обвиняют в таких преступлениях, за которые лишались голов люди познатнее вас, милостивый государь! — В каких же, монсеньер? — спросил д'Артаньян с таким спокойствием, которое удивило самого кардинала. — Вас обвиняют в том, что вы переписывались с врагами государства. Вас обвиняют в том, что вы подслушали государственные тайны. Вас обвиняют в намерении расстроить планы вашего начальства. — Но кто меня обвиняет в этом, монсеньер? — спросил д'Артаньян, который догадывался, что это обвинение исходит от миледи.— Женщина, заклейменная государственным правосудием; женщина, вышедшая замуж во Франции и вторично в Англии; женщина, отравившая своего второго мужа и пытавшаяся отравить меня самого! - О какой женщине вы говорите? — вскричал удивленный кардинал. - О леди Уинтер,— ответил д'Артаньян.— Да, о леди Уинтер, преступления которой были, несомненно, неизвестны его высокопреосвященству, когда оно почтило ее своим доверием. - Если леди Уинтер совершила все преступления, о которых вы говорите, милостивый государь, то она будет наказана. - Она уже наказана, ваше высокопреосвященство. - А кто же наказал ее? - Мы. - Она в тюрьме? - Она умерла. - Умерла! — повторил кардинал, не веря ушам своим. — Умерла! Вы, кажется, сказали, что она умерла? - Трижды пыталась она убить меня, и я простил ей. Но она отравила женщину, которую я любил. Тогда мы, я вместе с моими друзьями, схватили ее, судили и приговорили к смерти. Д'Артаньян рассказал об отравлении госпожи Бонасье в Бетюнском монастыре кармелиток, о суде в уединенном домике и о казни на берегу Лиса. Дрожь пробежала по телу кардинала, который, однако, умел владеть собой.
Евгения: И сразу лицо кардинала, бывшее до сих пор мрачным, словно под влиянием какой-то промелькнувшей мысли, прояснилось и стало безмятежно спокойным. Кротким голосом он стал произносить слова грозные и суровые: - Вы исполнили обязанности судей, не подумав о том, что не имеющие полномочий наказывать, но взявшие на себя такую миссию становятся убийцами. - Клянусь вам, монсеньер, у меня даже мысли не было защищаться перед вами. Я готов подвергнуться наказанию, которое вашему высокопреосвященству угодно будет наложить на меня. Я слишком мало дорожу жизнью, чтобы бояться смерти. - Да, я знаю, вы отчаянный рубака,— сказал кардинал почти ласковым голосом,— поэтому я могу вам сказать заранее, что вас будут судить и даже вынесут суровый приговор. — Другой мог бы ответить вашему высокопреосвященству, что ваше помилование у него в кармане, но я только скажу вам: приказывайте, монсеньер, я готов повиноваться. — Ваше помилование?—удивился Ришелье. — Да, монсеньер,— сказал д'Артаньян. — Но кем оно подписано? Королем? Кардинал произнес эти слова с неуловимым оттенком иронии. — Нет, вашим высокопреосвященством. — Мною? Вы что, с ума сошли? — Монсеньер, без сомнения, узнает свою подпись? Д'Артаньян подал кардиналу драгоценную бумагу, отнятую Атосом у миледи и переданную им д'Артаньяну, чтобы та послужила охранной грамотой. Его высокопреосвященство развернул лист и медленно прочитал, выделяя каждое слово: «Все, сделанное предъявителем сего, сделано по моему приказанию и во благо государства. 5 августа 1628 года. Ришелье». Кардинал глубоко задумался, прочитав эти две строчки, но не вернул бумагу д'Артаньяну. «Выбирает мне вид казни,— подумал про себя д'Артаньян,— но клянусь, он увидит, как умирает дворянин». Молодой мушкетер был в отличном настроении и готов героически перейти в мир иной. Ришелье продолжал размышлять, машинально сверывая и снова развертывая бумагу в руках. Наконец он поднял голову, устремил свой орлиный взгляд на умное, открытое, благородное лицо юноши, на котором были еще заметны следы слез, прочел на нем все страдания, перенесенные за последний месяц, и в третий или четвертый раз ему пришла мысль: какие большие надежды подает этот, в сущности, еще ребенок, двадцати одного года от роду, и сколько пользы могли бы принести его ум, храбрость и энергия повелителю, которому он был бы предан. В то же время преступления, властность и адский гений миледи не раз ужасали его. Он чувствовал что-то вроде тайной радости от мысли, что навсегда избавился от опасной сообщницы. Не спеша он разорвал бумагу, с таким великодушием возвращенную ему д'Артаньяном. «Я погиб»,— подумал д'Артаньян. И он отвесил глубокий поклон кардиналу, как бы говоря: «Господи, да будет воля Твоя». Кардинал подошел к столу и стоя написал несколько строчек на пергаменте, две трети которого были уже заполнены, и приложил свою печать. «Это мой приговор,— подумал д'Артаньян,— он избавляет меня от скучного заключения в Бастилии и от медленного суда: это довольно любезно с его стороны». - Возьмите,— сказал кардинал юноше,— я отобрал у вас одну грамоту, но даю взамен другую. Здесь пропущено имя, вы сами впишете его. Д'Артаньян нерешительно взял бумагу и мельком пробежал ее. Это был указ о производстве в чин лейтенанта мушкетеров. Д'Артаньян упал к ногам кардинала. - Монсеньер,— сказал он,— жизнь моя принадлежит отныне вам, вы можете ею располагать. Но я не заслуживаю милости, какую вы мне оказываете: у меня есть три друга, более достойных и более заслуживающих... - Вы славный малый, д'Артаньян,— перебил его кардинал, снисходительно похлопав его по плечу, довольный тем, что ему так легко удалось подчинить себе этот строптивый характер.— Располагайте этой грамотой по вашему усмотрению. Только помните, что, хотя имени в ней и не написано, она дана вам. - Ваше высокопреосвященство может быть уверены, я этого никогда не забуду,— ответил д'Артаньян. Кардинал повернулся и громко позвал: - Рошфор! Шевалье, стоявший, вероятно, за дверью, немедленно вошел.
Евгения: - Рошфор,— сказал кардинал,— перед вами господин д'Артаньян. Я принимаю его в число моих друзей, а посему прошу вас обоих поцеловаться и отныне вести себя благоразумно, если хотите, чтобы уцелели ваши головы. Рошфор и д'Артаньян едва коснулись друг друга губами, а кардинал зорко наблюдал за ними. Они вместе вышли из комнаты. - Мы еще увидимся, не правда ли, сударь? Когда вам будет угодно,— ответил д'Артаньян. - Случай представится,— ответил Рошфор,— надеюсь, скоро. - Гм, что? — спросил Ришелье, отворяя дверь. Но они оба улыбнулись, пожали друг другу руки и поклонились его высокопреосвященству. — Мы уже стали терять терпение,— сказал Атос. — Вот и я, мои друзья! — ответил д'Артаньян.— Не только остался на свободе, но еще и попал в милость. - Вы нам расскажете все? — Сегодня же вечером. Вечером д'Артаньян пришел к Атосу, которого застал наедине с бутылкой испанского вина — занятие, которому он словно по расписанию предавался каждый вечер. Он рассказал ему обо всем, что произошло между ним и кардиналом, и вынул из своего кармана грамоту. — Возьмите, любезный Атос,— сказал он,— она принадлежит вам по праву. Атос улыбнулся своей кроткой очаровательной улыбкой. — Для Атоса, друг мой, это слишком много; для графа де Ла Фер — слишком мало,— сказал он.— Оставьте эту грамоту себе, она ваша. Увы, вы купили ее дорогой ценой. Д'Артаньян вышел от Атоса и вошел к Портосу. Он застал его смотрящимся в зеркало, пышно разодетым, в великолепном вышитом камзоле. — А, это вы, любезный друг! — встретил его Портос.— Как вы находите, идет мне сей наряд? — Как нельзя лучше, но я пришел предложить вам другое платье, которое еще лучше подойдет вам. — Какое же это? — спросил Портос. — Мундир лейтенанта мушкетеров. Д'Артаньян рассказал о своей встрече с кардиналом и, вынув из кармана грамоту, торжественно произнес: — Возьмите, любезный друг, впишите сюда ваше имя и будьте мне хорошим начальником. Но, к удивлению д'Артаньяна, Портос бросил лишь мимолетный взгляд на указ и сразу же вернул. — Это было бы для меня очень лестно,— сказал он,— но мне недолго пришлось бы пользоваться этой милостью. Во время нашей поездки в Бетюн умер муж моей герцогини, так что, мой любезный, сундук покойного теперь сам просится ко мне в руки. Я женюсь на вдове. Я только что примерял мой свадебный костюм... Оставьте себе чин лейтенанта, мой любезный, оставьте. И он вернул бумагу д'Артаньяну. Молодой человек пошел к Арамису. Он застал друга перед аналоем на коленях, склонившим голову над молитвенником. Д'Артаньян в третий раз повторил свой рассказ о встрече с кардиналом и в третий раз вытащил из кармана указ о производстве. - Вы — наш друг, наш светоч, наш зримый покровитель,— сказал он.— Примите эту грамоту, вы заслужили ее более, чем кто-либо из нас, вашей мудростью, вашими советами, приводившими нас всегда к таким счастливым результатам! - Увы, любезный друг,— печально вздохнул Арамис,— наши злоключения последнего времени окончательно отвратили меня от воинской службы и вообще от мирской жизни. На этот раз я принял бесповоротное решение: по окончании осады я поступаю в братство монахов-лазаристов. Оставьте, д'Артаньян, грамоту себе: военная служба как нельзя более пристала вам, и вы будете храбрым и предприимчивым военачальником. Д'Артаньян со слезами признательности на глазах и с радостью в сердце вернулся к Атосу, который по-прежнему сидел за столом, разглядывая на просвет последний стакан малаги. - Ну, вот! Все вы отказались,— сказал юноша. - Да, только потому, что никто больше, милый друг, не заслуживает этого, кроме вас. - Увы, отныне у меня больше не будет друзей,— опечаленно сказал юноша,— и останутся лишь горестные воспоминания. Д'Артаньян поник головой, и скупая слеза скатилась по его щеке. - Не грустите, вы так молоды,— ответил Атос.— Впереди вся жизнь, и горестные воспоминания еще сменятся радостными.
Евгения: Эпилог. Ла-Рошель не получила обещанной Бекингемом помощи. Ни английский флот, ни войска не поддержали горожан. После осады, длившейся целый год, Ла-Рошель сдалась 28 октября 1628 года. В этот день стороны подписали капитуляцию. Двадцать третьего декабря того же года король вернулся в Париж. Он въехал в город с триумфом, словно возвратился после победы над неприятелями, а не над французами. Он въехал через сооруженную в предместье Сен-Жак арку, убранную цветами и зеленью. Д'Артаньян был произведен в чин лейтенанта. Портос оставил службу и женился в следующем году на госпоже Кокнар. В давно ожидаемом им сундуке оказалось восемьсот тысяч ливров. Мушкетон облачился в великолепную ливрею. Исполнилась главная мечта всей его жизни — ездить на запятках раззолоченной кареты. Арамис совершил поездку в Лотарингию и после этого вдруг совершенно исчез и перестал писать своим друзьям. Впоследствии узнали через госпожу де Шеврез, сообщившую об этом двум или трем своим любовникам, что он постригся в монахи и поступил в монастырь в Нанси. Базен стал послушником. Атос служил мушкетером под начальством д'Артаньяна до 1631 года, когда, после поездки в Турень, он оставил службу под тем предлогом, что получил небольшое наследство в Руссильоне. Гримо последовал за Атосом. Д'Артаньян трижды дрался с Рошфором, и все три раза его ранил. — Вероятно, в четвертый раз я убью вас,— сказал он, протягивая руку, чтобы помочь Рошфору встать. - Так не лучше ли в таком случае будет и для вас и для меня, если мы на этом и покончим,— сказал раненый.— Черт возьми, я к вам расположен больше, чем вы думаете. Ведь еще после нашей первой встречи я легко мог бы лишить вас жизни. Для этого мне стоило сказать только слово кардиналу. Они обнялись, но на этот раз от чистого сердца и без всякой задней мысли. Планше получил по ходатайству Рошфора чин сержанта гвардии. Господин Бонасье жил тихо и спокойно, не ведая о том, что стряслось с его женой, и нисколько об этом не тревожась. Однажды он имел неосторожность напомнить о себе кардиналу. Ришелье велел ответить, что он позаботится о том, чтобы отныне он ни в чем не нуждался. Действительно, господин Бонасье вышел на следующий день в семь часов вечера, намереваясь отправиться в Лувр, и больше уже не показывался на улице Могильщиков. По мнению людей, по-видимому хорошо осведомленных, он получил стол и квартиру в одном из королевских замков от щедрот его высокопреосвященства.
LS: Евгения пишет: цитата(Какие, однако, удобства в военном лагере! - Е.) Ну, коненчо, фонтан! Иначе (если была бы, скажем, цистерна, снабжавшая водой весь лагерь), миледи, не задумываясь, отпавила бы на тот свет всю армию.
Евгения: Глава "КАК АТОСУ БЕЗ КАКИХ-ЛИБО ХЛОПОТ УДАЛОСЬ ЭКИПИРОВАТЬСЯ" Убегая, молодой человек не видел, как миледи еще долго, угрожающе жестикулируя в окне, грозила ему страшными карами. Лишь когда он скрылся из виду, она упала, лишившись чувств. Потрясенный случившимся и нисколько не беспокоясь об участи Кэтти, д'Артаньян бегом промчался через половину Парижа и остановился лишь у дверей Атоса. Он был объят таким ужасом, что крики патруля, бросившегося за ним вдогонку, и гиканье нескольких прохожих, которые, несмотря на раннюю пору, шли уже по своим делам, только сильнее подгоняли его. Он пересек двор, поднялся на третий этаж и изо всех сил стал колотить в дверь Атоса. Отворил ему Гримо с заспанными глазами. Д'Артаньян так стремительно ворвался в комнату, что чуть было не сшиб его с ног. Вопреки обычной своей молчаливости, на этот раз бедный малый завопил: - Эй ты, что тебе надо, потаскуха? Зачем пришла, бесстыдница? Д'Артаньян снял капор и высвободил руку из-под накидки. При виде его усов и обнаженной шпаги бедный малый понял, что перед ним мужчина. И вообразил, что имеет дело с разбойником или убийцей. - Спасите! На помощь, на помощь! — кричал он. - Молчи, дурак,— сказал молодой человек,— я д'Артаньян, разве ты меня не узнаешь? Где твой господин? — Вы господин д'Артаньян? — вскричал Гримо.— Не может быть! - Гримо,— сказал Атос, выходя из своей комнаты в халате,— мне кажется, что вы позволили себе открыть рот... — Но, сударь!.. Дело в том... — Молчать! Гримо повиновался и пальцем указал барину на д'Артаньяна. Узнав товарища, Атос, при всей своей флегматичности, разразился смехом, причиной которого был странный маскарадный костюм, представший его взору: чепец набекрень, волочащиеся по полу юбки, засученные рукава и усы, подрагивающие от волнения. — Не смейтесь, мой друг! — вскричал д'Артаньян.— Бога ради, не смейтесь, потому что, даю вам слово, мне не до смеха. Произнес он эти слова таким серьезным тоном и с таким неподдельным ужасом, что Атос тотчас же взял его за руки и спросил: - Вы так бледны. Уж не ранены ли вы, мой друг? — Нет, но со мной случилось ужасное происшествие... Вы одни, Атос? — Черт возьми! Да кому же быть у меня в это время? — Это хорошо. И д'Артаньян быстро прошел в спальню Атоса. — Говорите же! — велел Атос, запирая дверь на задвижку, чтобы никто не помешал им.— Умер король? Вы убили кардинала? На вас лица нет. Ну же, рассказывайте быстрее, я готов умереть от беспокойства и любопытства. — Ах, Атос,— вымолвил д'Артаньян, сбрасывая с себя женское платье и оставшись в одной рубашке,— приготовьтесь выслушать историю неслыханную, невероятную. — Прежде всего наденьте этот халат,— предложил своему другу мушкетер. Д'Артаньян надел халат, не сразу попадая в рукава, до такой степени он еще был взволнован. — Ну, рассказывайте же! Д'Артаньян, нагнувшись к уху Атоса, прошептал ему: - У миледи на плече цветок лилии! - Ах! — вскричал мушкетер, будто пораженный в сердце пулей.
Евгения: — Послушайте,— спросил д'Артаньян,— уверены ли вы, что та, другая, действительно умерла? — Другая? — повторил Атос таким глухим голосом, что д'Артаньян едва расслышал его. — Ну, та, о которой вы мне рассказывали в Амьене? Атос со стоном опустил голову на руки. — Этой женщине лет двадцать шесть — двадцать восемь,— продолжал д'Артаньян. — Она блондинка? — спросил Атос. - Да. — Со светло-голубыми глазами, с черными бровями и ресницами? - Да. — Высокого роста, хорошо сложена; у нее недостает одного зуба слева, рядом с глазным? - Да. — Цветок лилии маленький, красновато-рыжего цвета, видно, его пытались вывести, так что он полустерт? - Да. — Но ведь вы говорили, что она англичанка? — Ее называют миледи, но она может быть и француженкой. Это тем вероятнее, что лорд Уинтер ей не кровная родня, а брат ее мужа. - Мне надо ее увидеть, д'Артаньян! - Берегитесь, Атос, берегитесь. Вы пытались ее убить, но эта женщина способна отплатить тем же и не промахнется. — Из страха изобличить себя она не посмеет ничего сказать! - Она способна на все! Видели ли вы ее когда-нибудь в сильном гневе? — Нет,— сказал Атос. - Это тигрица, пантера! Ах, мой милый Атос! Я очень боюсь, что навлек на нас обоих опасность ее страшной мести. И д'Артаньян рассказал обо всем — о безумном гневе миледи и ее угрозах его убить. - Вы правы, клянусь честью, этак можно продать свою жизнь ни за грош,— согласился Атос.— К счастью, послезавтра мы покидаем Париж; по всей вероятности, нас пошлют к Ла-Рошели. А раз мы уедем... - Если она вас узнает, то последует за вами на край света, Атос. Пусть же лишь на меня обрушится ее ненависть. — Ах, мой друг, да что мне до того, если она меня убьет! — сказал Атос.— Уж не думаете ли вы, что я дорожу жизнью? - За всем этим скрывается какая-то ужасная тайна, Атос. Эта женщина — шпионка кардинала, я в этом убежден. — В таком случае, остерегайтесь! Если лондонская история не даровала вам любви кардинала, то за эту даму он вас возненавидит. Но так как он не может упрекнуть вас в чем-либо открыто, а между тем ненависть всегда ищет выхода, в особенности ненависть кардинала, то будьте осторожны и берегитесь! Когда вам придется выходить из дому, не идите один. Если будете есть, принимайте пищу с предосторожностями. Одним словом, не доверяйте никому, даже собственной тени. — К счастью,— сказал д'Артаньян,— надо дотянуть только до послезавтра, так как вечером того дня мы уже будем в армии, и, надеюсь, нам не придется опасаться никого, кроме врагов. — А пока,— сказал Атос,— я отказываюсь от своих планов добровольного затворничества и всюду буду сопровождать вас. Вам надо вернуться на улицу Могильщиков, я вас провожу. — Но хотя идти туда совсем недалеко,— сказал д'Артаньян,— я не могу выйти на улицу в таком наряде. — Это точно,— отвечал Атос и дернул за ручку колокольчика. Явился Гримо. Атос знаком приказал ему сходить к д'Артаньяну и принести его одежду. Гримо тоже жестом показал, что он его понял, и ушел. — Но, как бы то ни было, друг мой, эта история нисколько не помогает нам добыть экипировку,— сказал Атос. - Ведь, если я не ошибаюсь, вы оставили все ваши пожитки у миледи, которая, без сомнения, и не подумает отдать их. К счастью, у вас есть кольцо с сапфиром. - Сапфир ваш, мой дорогой Атос! Это кольцо — ваша фамильная драгоценность, вы ведь сами об этом говорили. - Да, мой отец купил его за две тысячи экю, как он мне говорил когда-то. Оно составляло часть свадебных подарков, которые он сделал моей матери, оно великолепно. Моя мать подарила его мне, а я, безумец, вместо того чтобы сохранить это кольцо как святыню, отдал его этой низкой женщине.
Евгения: - В таком случае, мой милый, возьмите обратно это кольцо, ведь я понимаю, как вы дорожите им. - Взять кольцо после того, как оно побывало в руках этой преступницы,— никогда! Оно осквернено, д'Артаньян. - Ну, тогда продайте его. — Продать сапфир, доставшийся мне от матери, признаюсь, я счел бы это святотатством. — Вы могли бы заложить его: нам охотно дадут за него тысячу экю. Этой суммы более чем достаточно для ваших надобностей, а затем, при первых полученных вами деньгах, вы его выкупите. Пройдя через руки ростовщиков, оно очистится от прежних пятен. Атос улыбнулся. — Вы чудесный товарищ, мой дорогой д'Артаньян,— сказал он.— Вашей постоянной веселостью вы разгоняете грустные мысли. Хорошо, заложим это кольцо, но при одном условии. — Каком? — Пятьсот экю вам и пятьсот — мне. — Что вы выдумали, Атос! Мне не нужно и четвертой доли этой суммы: я служу в гвардии и, продав седло, буду иметь нужные деньги. Что мне надо? Лошадь для Планше, вот и все. Вы забываете, к тому же, что у меня тоже есть кольцо. - Которым вы дорожите еще более, чем я своим; по крайней мере, мне так кажется. — Да, потому что в крайнем случае оно может не только выручить нас из затруднительного положения, но еще и уберечь от какой-нибудь большей опасности. Это не только драгоценный бриллиант, но и волшебный талисман, способный отвести беду. — Я не понимаю, о чем вы говорите, но верю вам. Вернемся же к нашему кольцу или, скорее, к вашему. Или вы возьмете половину суммы, которую нам дадут за него, или я брошу его в Сену. И очень сомневаюсь, чтобы какая-нибудь рыба была настолько любезна и вернула его нам, как вернула когда-то Поликрату. — Коли так, я согласен. Тут в комнату вошел Гримо в сопровождении Планше. Последний, беспокоясь о своем хозяине и желая узнать, что с ним случилось, воспользовался случаем и сам принес одежду. Д'Артаньян оделся, Атос тоже, и затем, когда оба были готовы выйти, Атос сделал знак Гримо, как будто прицеливается; последний тотчас же снял со стены мушкетон и приготовился следовать за господином. Они дошли до улицы Могильщиков без всяких приключений. Бонасье стоял в дверях дома и смотрел на д'Артаньяна с насмешкой. — Торопитесь, любезный мой жилец! — сказал он.— Торопитесь: вас ждет прелестная молодая девушка, а женщины, сами знаете, не очень-то любят, чтобы их заставляли ждать. — Это Кэтти!— воскликнул д'Артаньян и бросился вверх по лестнице. И действительно, на площадке перед его комнатой, прислонившись к двери, стояла бедная девочка, дрожа всем телом. — Вы обещали мне ваше покровительство,— сказала она, увидя его,— вы обещали мне защитить меня от ее гнева. Вспомните, что вы погубили меня. — Да, без сомнения,— отвечал д'Артаньян,— будь спокойна, Кэтти. Но что случилось после моего ухода? — Откуда я знаю!..— сказала Кэтти.— На ее крики сбежались слуги. Она взбесилась от гнева и призывала на вашу голову все проклятия мира. Тогда мне пришло в голову, что если она вспомнит, как вы прошли к ней через мою комнату, то сочтет меня вашей соучастницей. Я захватила с собой немножко денег, что у меня было, самые ценные вещи, и прибежала сюда. — Бедное дитя! Но что я буду с тобой делать? Через день я уезжаю. — Делайте, что вам угодно, господин офицер... Увезите меня из Парижа, увезите меня из Франции. — Не могу же я взять тебя с собой на осаду Ла-Рошели? — возразил д'Артаньян. — Конечно. Но вы можете устроить меня где-нибудь в провинции, у какой-нибудь знакомой вам дамы — у вас на родине, быть может. — На моей родине, детка, дамы обходятся без горничных. Хотя, подожди, у меня есть для тебя кое-что в виду... Планше, сходи за Арамисом и попроси его прийти сию же минуту. Нам нужно с ним поговорить. — Я догадываюсь,— сказал Атос.— Но почему же не послать к Портосу? Мне кажется, что его маркиза... — Маркиза Портоса одевается с помощью писцов своего мужа,— сказал д'Артаньян со смехом.— К тому же Кэтти не захотела бы жить на Медвежьей улице, не так ли, милая? — Я согласна жить, где вам угодно,— отвечала Кэтти,— только бы мне так скрыться, чтобы не знали, где я нахожусь. — А теперь, Кэтти, когда нам предстоит расстаться, ты не будешь меня больше ревновать, как прежде. — Где бы вы ни были, близко ли, далеко ли, я всегда буду любить вас. — Так вот где поселилось постоянство,— прошептал Атос.
Евгения: — Конечно же,— сказал д'Артаньян,— я тоже буду всегда тебя любить, будь спокойна. Но все же ответь мне на один вопрос — заметь, я придаю этому вопросу большое значение,— не слышала ли ты чего-нибудь об одной молодой женщине, которую однажды ночью похитили? — Погодите!.. Боже мой! Господин офицер, неужели вы любите еще и эту женщину? — Нет, ее любит один из моих друзей. Смотри, вот этот, Атос. — Я?! — вскричал Атос таким голосом, как человек, наступивший на змею. - Ну конечно, ты! — сказал д'Артаньян, сжимая руку Атосу.— И тебе известно, какое участие принимаем мы все в этой бедной, маленькой госпоже Бонасье. К тому же Кэтти никому не скажет, не правда ли, Кэтти? Ты понимаешь, дитя мое,— продолжал д'Артаньян,— это жена той образины, которую ты видела, идя ко мне, у дверей этого дома. — Боже мой! — вскричала Кэтти.— Вы мне напомнили, как я испугалась. Хорошо, если он не узнал меня. — Что значит — узнал? Так ты уже видела этого человека когда-нибудь? — Он дважды был у миледи. — Когда именно? — Приблизительно дней пятнадцать — восемнадцать назад. — Понятно. — Вчера вечером он опять приходил. — Вчера вечером? — Да, за минуту до того, как пришли вы. — Любезный Атос, мы окутаны целой сетью шпионов. И ты думаешь, Кэтти, что он тебя узнал? — Я, как только его заметила, надвинула низко на лоб шляпу, но не поздно ли было — не знаю. — Спуститесь вниз, Атос, он к вам относится менее недоверчиво, чем ко мне, и посмотрите, стоит ли он еще у входа. Атос спустился и быстро вернулся. — Он ушел,— сказал он,— и дом на замке. — Отправился донести, что все голуби в голубятне. — Ну что ж, так давайте улетим,— сказал Атос,— оставим здесь одного Планше, чтобы он все рассказал нам потом. — Ведь мы послали за Арамисом. Подождем немного. — Это верно,— согласился Атос,— подождем Арамиса. В эту самую минуту тот вошел. Его посвятили в дело и объяснили, как необходимо, чтобы в кругу своих знатных знакомых он нашел какое-нибудь место для Кэтти. Арамис задумался на минуту и, покраснев, сказал: — Похоже, я окажу вам эту услугу, д'Артаньян. — Я вам буду признателен за это до конца дней моих. — Так вот, госпожа де Буа-Траси просила меня, кажется, для одной из ее приятельниц, живущей в провинции, хорошую, верную горничную, и если вы можете, д'Артаньян, поручиться, что мадемуазель... — О, сударь! — воскликнула Кэтти.— Будьте уверены, что я буду предана той особе, которая даст мне возможность уехать из Парижа, сердцем и душой. - Тем лучше,— сказал Арамис.
Евгения: Сев к столу, он написал несколько слов, запечатал записку своим перстнем и передал ее девушке. - Ну вот, дитя мое,— сказал д'Артаньян,— ты знаешь, что ни нам, ни тебе оставаться здесь небезопасно. Итак, расстанемся. Когда настанут лучшие дни, даст бог, увидимся. - Где и когда бы мы ни встретились с вами,— сказала Кэтти,— вы найдете меня так же любящей вас, как и сегодня. — Клятва игрока,— сказал Атос, между тем как д'Артаньян вышел на лестницу проводить Кэтти. Спустя минуту трое молодых людей простились, сговорившись сойтись в четыре часа у Атоса и оставив Планше сторожить дом. Арамис вернулся домой, а Атос и д'Артаньян отправились закладывать сапфир. Как и говорил наш гасконец, им без затруднения удалось получить за кольцо ссуду в триста пистолей. Притом ростовщик сказал даже, что если кольцо захотят продать, то он даст за него пятьсот пистолей, ибо оно составляет великолепную пару к имеющимся у него серьгам. Атос и д'Артаньян, с расторопностью военных и знатоков своего дела, потратили всего каких-нибудь три часа на покупку всей мушкетерской экипировки. К тому же Атос был человек сговорчивый и имел широкую натуру. Если какая-нибудь вещь ему нравилась, он платил требуемую сумму, не пытаясь даже сбавить цену. Д'Артаньян пробовал давать ему относительно этого советы, но Атос с улыбкой клал ему руку на плечо, и д'Артаньян понимал, что торговаться позволительно было ему, бедному гасконскому дворянину, но никак не шло человеку, державшему себя как принц. Мушкетер отыскал превосходную андалузскую лошадь шести лет, черную как смоль, горячую как огонь, с тонкими, изящными ногами. Он подробно осмотрел ее и не нашел никаких недостатков. За нее просили тысячу ливров. Может быть, ее и уступили бы дешевле, но пока д'Артаньян торговался с барышником, Атос уже отсчитал сто пистолей и положил их на стол. Гримо купили за триста ливров пикардийскую лошадь, коренастую и сильную. Но когда было приобретено еще седло и оружие для Гримо, из ста пятидесяти пистолей Атоса не осталось ни гроша. Д'Артаньян предложил своему другу взять из приходившейся на его долю части небольшую толику, с тем чтобы он отдал этот долг впоследствии. Но Атос только пожал плечами вместо ответа. — Сколько предлагал ростовщик, чтобы приобрести кольцо в собственность? — спросил Атос. — Пятьсот пистолей. — То есть на двести больше. Сто пистолей пойдет вам, сто — мне. Да это целое состояние, мой друг, вернитесь-ка к ростовщику... — Как, вы хотите?.. — Поймите, это кольцо напоминало бы мне слишком много печального! К тому же мы никогда не будем иметь трехсот пистолей; чтобы выкупить его, так что совершенно напрасно потеряем две тысячи ливров. Подите скажите, что перстень принадлежит ему, и возвращайтесь с двумястами пистолей. — Подумайте, Атос... — Надо уметь приносить жертвы. Нынче наличные деньги дороги, а они нам нужны. Идите, д'Артаньян, идите, Гримо со своим мушкетом проводит вас. Спустя полчаса д'Артаньян вернулся с двумя тысячами ливров. Короткое его путешествие прошло без каких-либо происшествий. Так Атос обнаружил в собственном доме денежный источник, на что еще совсем недавно вовсе не рассчитывал.
Евгения: Глава "Видение". В назначенный час четверо друзей собрались у Атоса. Заботы об экипировке отошли в прошлое, однако вместе с удовлетворением на их лицах сохранялась тайная тревога о личном. Ведь реальное счастье недолговечно и в каждой его минуте таится угроза будущему. Неожиданно явился Планше с двумя письмами, адресованными д'Артаньяну. Маленькая продолговатая записка была красиво сложена и запечатана изящной печатью с вытесненным на нем голубем, несущим веточку в клюве. Другое послание — большое, четырехугольное — украшал грозный герб его высокопреосвященства герцога-кардинала. При виде маленькой записочки сердце д'Артаньяна радостно забилось: ему показалось, что он узнал почерк. Хотя он видел этот почерк всего один раз, но память о нем запечатлелась в глубине его сердца навсегда. Он взял маленькую записку и поспешно ее распечатал. «В будущую среду,— писали ему,— отправляйтесь между шестью и семью часами вечера гулять по дороге в Шальо и внимательно заглядывайте в проезжающие кареты. Но если вы дорожите вашей жизнью и жизнью тех людей, которые вас любят, не произносите ни слова и удерживайтесь от малейшего движения, по которому можно было бы догадаться, что вы узнали особу, которая идет на все, чтобы только хоть на мгновение увидеть вас». Подписи не было. — Это западня,— сказал Атос,— не ходите туда, д'Артаньян. — Но мне кажется,— возразил д'Артаньян,— что этот почерк знаком мне. — Это может быть подделка,— убеждал Атос,— в шесть или семь часов дорога в Шальо совершенно пустынна. Это все равно, что идти гулять в лес Бонди. — А если бы мы пошли все вместе? — сказал д'Артаньян.— Черт возьми! Не съедят же нас всех четверых, да еще с четырьмя слугами, лошадьми и с оружием, одним словом, при полном параде. — Это был бы удобный случай щегольнуть нашей экипировкой,— вмешался Портос. — Но если это пишет женщина,— сказал Арамис,— не желающая, чтобы ее видели, то подумайте, д'Артаньян, что вы ведь ее скомпрометируете. Это было бы поступком не достойным дворянина. — Мы останемся сзади,— сказал Портос,— а он поедет вперед один. — Да, но из кареты, несущейся галопом, недолго выстрелить из пистолета. — Вот еще! Да в меня и не попадут,— возразил д'Артаньян.— Тогда мы догоним карету, перебьем всех сидящих в ней. Все-таки будет меньше несколькими врагами. — Он прав,— сказал Портос,— сражение — это отлично. Надо же испытать наше оружие, в конце концов! — Доставим себе это удовольствие,— поддержал его Арамис, сохраняя свой кроткий, равнодушный вид, но зажигаясь внутренним огнем. — Как вам будет угодно,— произнес Атос. — Господа,— сказал д'Артаньян,— теперь половина пятого, и у нас едва хватит времени поспеть на дорогу в Шальо к шести часам. — Действительно, если мы выедем слишком поздно,— сказал Портос,— то не встретим карету, что было бы очень жаль. Давайте же собираться в путь, друзья. - Но вы забыли о втором письме,— напомнил Атос,— а между тем, судя по печати, оно, кажется мне, заслуживает того, чтобы его вскрыли. Скажу честно, дорогой д'Артаньян, что это заботит меня куда более, чем маленькая пустая записочка, которую вы спрятали у себя на сердце с такой нежностью. Д'Артаньян покраснел. - Посмотрим, господа,— сказал молодой человек,— чего желает от меня его высокопреосвященство. Д'Артаньян распечатал письмо и прочитал: «Господина д'Артаньяна, королевской гвардии, роты Дезэссара, просят пожаловать сегодня в восемь часов вечера во дворец кардинала. Ля Гудиньер, капитан гвардии». — Черт возьми! — заметил Атос.— Вот это свидание может быть поопаснее того, другого. — Я подумаю о втором, только завершив первое,— сказал д'Артаньян,— одно в семь часов, а другое в восемь. Времени хватит побывать и там и там.
Евгения: — Гм, я бы не пошел,— сказал Арамис.— Галантный кавалер не может не явиться на свидание, назначенное ему дамой, но благоразумный дворянин может найти предлог для извинения, чтобы не предстать перед его высокопреосвященством, особенно если у него есть некоторое основание предполагать, что его приглашают вовсе не для того, чтобы обласкать. — Я разделяю мнение Арамиса,— сказал Портос. - Господа,— объяснил д'Артаньян,— я уже получал через господина де Кавуа такое же приглашение от его высокопреосвященства, которым пренебрег. А на следующий же день со мной случилось большое несчастье: исчезла Констанция... Я пойду, что бы ни случилось. - Если вы твердо решили, идите,— сказал Атос. - А Бастилия? — спросил Арамис. — Если что, вы меня оттуда вытащите,— ответил д'Артаньян. — Конечно,— сказали в один голос Арамис и Портос с удивительной самоуверенностью, точно дело шло о самой простой вещи,— без сомнения, мы вас освободим! Но так как нам послезавтра уезжать, вы сделаете лучше, если не станете рисковать Бастилией. — Давайте сделаем вот что,— посоветовал Атос.— Не будем сегодня оставлять его одного целый вечер. Каждый из нас будет ждать его у одной из дверей дворца с тремя мушкетерами позади. Если увидим, что выезжает какая-нибудь подозрительная карета с запертой дверцей, мы нападем на нее. Давно уже мы не дрались с гвардейцами господина кардинала, и, должно быть, господин де Тревиль считает нас покойниками. - Право же, Атос,— сказал Арамис,— вы созданы для того, чтобы быть полководцем. Что вы скажете, господа, относительно этого плана? - Великолепный план!—хором произнесли молодые люди. - Итак,— сказал Портос,— я бегу в казармы и предупрежу товарищей, чтобы они были готовы к восьми часам. Общий сбор состоится на площади у кардинальского дворца. А вы тем временем велите слугам седлать лошадей. — Но у меня нет лошади,— сказал д'Артаньян.— Впрочем, я могу попросить лошадь у господина де Тревиля. — Не торопитесь,— сказал Арамис,— возьмите одну из моих. - Сколько же их у вас? — спросил д'Артаньян. — Три,— улыбаясь, ответил Арамис. — Дорогой Арамис,— заметил Атос,— наверное, во всей Франции и Наварре вы самый богатый поэт. — Послушайте, Арамис, вы, наверное, не знаете, что делать с тремя лошадьми, не правда ли? Не понимаю даже, зачем вы купили сразу трех? — Как ни странно, третью мне привел сегодня утром какой-то слуга без ливреи, не сказавший, от кого он, и уверивший меня, что получил приказание от своего господина... - Или от своей госпожи,— продолжил д'Артаньян. - Не в этом дело...— сказал Арамис, краснея.— Он уверял меня, что получил приказание от своего господина доставить лошадь в мою конюшню на условии полной анонимности. - Только с поэтами случается подобное,— серьезно заметил Атос. — В таком случае, лучше сделаем так,— сказал д'Артаньян.— Кстати, на какой лошади вы поедете — на той, что купили, или на той, которую вам подарили? - Конечно, на той, что мне подарили... Вы понимаете, д'Артаньян, что не могу же я нанести оскорбление... - Неизвестному дарителю,— прибавил д'Артаньян. — Или таинственной дарительнице,— поправил Атос. — Если так, купленная вами лошадь больше не нужна вам? - Почти не нужна. — А вы сами выбрали ее? - И притом хорошенько осмотрев ее. Сами знаете, безопасность всадника зависит от лошади почти всегда. - Так уступите мне ее за ту цену, которую вы за нее отдали. — Я и сам только что хотел предложить вам ее, дорогой д'Артаньян, с тем чтобы вы отдали этот пустяшный долг когда-нибудь. — А сколько вы за нее заплатили? — Восемьсот ливров. — Вот вам сорок двойных пистолей, мой милый друг,— сказал д'Артаньян, вынимая их из кармана,— мне известно, что за ваши стихи вам платят этой монетой. — Так вы богаты? — Богат, страшно богат, мой дорогой! И д'Артаньян побренчал в кармане остатками своих пистолей.
Евгения: — Пошлите ваше седло в казармы мушкетеров, и лошадь вам приведут вместе с остальными. — Отлично. Однако скоро уже пять часов, надо спешить. Спустя четверть часа Портос показался в конце улицы Феру на очень красивом испанском жеребце, за ним ехал Мушкетон на маленькой, но хорошей овернской лошадке. Радость и гордость переполняли Портоса. В это же время на другом конце улицы появился Арамис на великолепном английском скакуне. За ним следовал Базен на руанской лошади, ведя под уздцы сильную мекленбургскую лошадь, предназначавшуюся д'Артаньяну. Атос и д'Артаньян смотрели из окна, как оба мушкетера съехались у дверей дома. - Черт возьми! — заметил Арамис.— У вас великолепная лошадь, милый Портос. - Да,— отвечал Портос.— Это именно та самая лошадь, которую мне хотели прислать сначала. Желая подшутить, муж заменил ее другой, за что и был наказан, а я теперь полностью удовлетворен. Затем появились Планше и Гримо, тоже ведя лошадь своего господина. Д'Артаньян и Атос спустились вниз, вскочили в седла, и все четверо товарищей пустились в путь: Атос на лошади, которой обязан был своей жене, Арамис — любовнице, Портос — прокурорше, а д'Артаньян — только своей удаче, лучшей из всех любовниц. Слуги последовали за ними. Кавалькада, как и предполагал Портос, производила сильное впечатление. Если бы им попалась по дороге госпожа Кокнар и увидела, какой красивый и величественный вид имел Портос, восседая на своем прекрасном испанском жеребце, она не пожалела бы, что произвела сундуку мужа денежное кровопускание. Неподалеку от Лувра четверо друзей встретили господина де Тревиля, возвращавшегося из Сен-Жермена. Он остановил их, чтобы поздравить с такой блестящей экипировкой, и эта остановка в одно мгновение собрала вокруг них целую толпу любопытных. Д'Артаньян воспользовался этой задержкой и сказал господину де Тревилю о письме с большой красной печатью и с гербами кардинала; понятно, что о другом он промолчал. Господин де Тревиль одобрил принятое им решение и успокоил, сказав, что если д'Артаньян не явится к нему на следующий день, то он сумеет разыскать его всюду, где бы он ни был. В эту минуту часы на Самаритянке пробили шесть. Четверка друзей извинились, говоря, что они спешат на свидание, и простились с господином де Тревилем. Сумерки уже начали спускаться на землю, когда они галопом выехали на дорогу в Шальо. Экипажи проезжали то в одном, то в другом направлении. Д'Артаньян, охраняемый товарищами, стоявшими несколько поодаль, пристально смотрел в глубину карет и не замечал никого знакомого. Лишь через четверть часа ожидания, когда совсем уже стало темнеть, показалась карета, несшаяся галопом по дороге из Севра. Какое-то предчувствие заранее подсказало д'Артаньяну, что в этой карете находилась особа, назначившая ему свидание. Молодой человек сам удивился, почувствовав, как сильно забилось его сердце. Почти в ту самую минуту из дверцы кареты высунулась женская головка, держа два пальца у губ, как бы советуя молчать или посылая поцелуй. Д'Артаньян слегка вскрикнул от радости — эта женщина или, лучше сказать, это видение, потому что карета промчалась с быстротой молнии, была госпожой Бонасье. Несмотря на сделанное ему предостережение, д'Артаньян невольным движением пустил лошадь в галоп и в несколько секунд догнал экипаж, но окно кареты было плотно закрыто — видение исчезло. Только тогда д'Артаньян вспомнил данный ему совет: «Если вы дорожите вашей жизнью и жизнью тех, кто вас любит, оставайтесь неподвижным, точно вы ничего не видели». Он остановился — в страхе не за себя, а за бедную женщину, которая, очевидно, назначая это свидание, подвергалась большому риску. Таинственная карета продолжала свой путь все с той же скоростью, въехала в Париж и скрылась из виду.
Евгения: Д'Артаньян замер на месте, потрясенный, не зная, что ему делать. Если это была госпожа Бонасье и если она возвращалась в Париж, то для чего было это мимолетное свидание, для чего был этот беглый обмен взглядами, этот тайный поцелуй? С другой стороны, если это была не она, что было тоже возможно, так как в сумерках угасавшего дня легко было ошибиться, если это была не она, то не было ли это ловким ходом врагов, решивших завлечь его с помощью приманки в лице этой женщины, которую он любил, ни от кого не скрываясь. Товарищи подъехали к нему. Все трое отлично видели женскую головку, показавшуюся в окошечке кареты, но никто из них, кроме Атоса, не знал госпожи Бонасье. По мнению Атоса, впрочем, это была она, но менее увлеченный свиданием, чем д'Артаньян, кроме этого хорошенького личика он заметил в глубине кареты еще кого-то другого, скорее всего мужчину. — Если там и в самом деле сидел мужчина,— соображал д'Артаньян,— то это, наверное, значит, что они перевозят ее из одной тюрьмы в другую. Что же они хотят сделать с этим бедным созданием, и встречусь ли я с нею когда-нибудь вновь? - Друг мой,— задумчиво сказал Атос,— помните, что только с мертвыми нельзя встретиться на земле. Вам ведь кое-что известно, так же как и мне, об этом, не так ли? А потому, если ваша возлюбленная не умерла и именно ее мы видели сейчас, рано или поздно вы ее найдете. И это может произойти гораздо скорее, чем вы того пожелали бы,— прибавил он со свойственным ему мрачным видом. Пробила половина восьмого, значит, карета опоздала на место назначенного свидания на двадцать минут. Друзья напомнили д'Артаньяну, что ему предстоит еще один визит, причем заметив, что еще не поздно отказаться от него. Но д'Артаньян был упрям и любопытен. Он вбил себе в голову, что непременно пойдет в кардинальский дворец и узнает, что нужно от него кардиналу. Этого его решения ничто не могло поколебать. Они приехали на улицу Сент-Оноре и на площади кардинальского дворца встретили двенадцать приглашенных мушкетеров, прогуливавшихся в ожидании своих товарищей. Тут только им объяснили, в чем их задача. В славном полку королевских мушкетеров все знали д'Артаньяна; всем было известно, что со временем он будет зачислен к ним, а потому на него заранее смотрели, как на товарища. Оттого каждый из мушкетеров охотно согласился принять участие в деле, для которого их пригласили. К тому же речь шла о том, что, по всей вероятности, может представиться возможность сыграть злую шутку с кардиналом и его людьми, а на подобные приключения эти достойные дворяне готовы были всегда. Разделив их на три отряда, Атос принял на себя командование одним из них, другой поручил заботам Арамиса, третий — Портоса. В это время д'Артаньян бесстрашно вошел в главную дверь. Даже чувствуя за собой сильную поддержку, молодой человек тем не менее не без некоторого волнения поднимался шаг за шагом по ступеням большой лестницы. Его поведение с миледи сильно походило на предательство, а он подозревал, что между этой женщиной и кардиналом существуют какие-то политические отношения. К тому же де Вард, с которым он поступил столь жестоко, был одним из приверженцев его высокопреосвященства, а д'Артаньяну было известно, что если кардинал страшен и беспощаден в отношении своих врагов, то к друзьям он очень привязан. «Если де Вард рассказал кардиналу о нашем столкновении, что почти не подлежит сомнению, и если он узнал, кто я, а это очень вероятно, то мне должно считать себя человеком почти погибшим,— рассуждал сам с собой д'Артаньян, качая головой.— Но почему же кардинал ожидал до сегодняшнего дня? Совершенно ясно: миледи пожаловалась на меня с тем лицемерно-печальным видом, который ей так к лицу, и это стало последней каплей, переполнившей чашу. К счастью, мои добрые друзья внизу,— продолжал он размышлять,— они защитят меня и не позволят увезти. Но ведь не может одна рота мушкетеров господина де Тревидя начать войну с кардиналом, располагающим войсками целой Франции и перед которым сама королева бессильна, а король не властен. Д'Артаньян, друг мой, ты храбр, ты рассудителен, у тебя много достоинств, но женщины тебя погубят».
Евгения: С такими невеселыми мыслями вошел он в переднюю и передал письмо дежурному приставу, который провел его в приемную залу и удалился во внутренние комнаты дворца. В этой приемной зале находились пять-шесть гвардейцев кардинала, которые узнали д'Артаньяна, прославившегося поединком с Жюссаком. С какой-то странной ухмылкой посматривали они на него. Эти улыбочки показались д'Артаньяну дурным предзнаменованием. Однако нашего гасконца нелегко было запугать, или, вернее сказать, благодаря природному самообладанию, присущему жителям его родной провинции, он не любил показывать посторонним, что творится у него на душе, в особенности, когда чувства эти походили на страх. С гордым видом прошел он мимо гвардейцев и, подбоченясь, стал в выжидательную позу, не лишенную величия и гордости. Пришедший за ним слуга знаком пригласил д'Артаньяна следовать за ним. Молодому человеку почудилось, будто гвардейцы вслед ему стали перешептываться друг с другом. Он прошел по коридору, миновал большую залу, вошел в библиотеку и очутился перед человеком, который что-то писал, сидя у письменного стола. Слуга, не сказав ни слова, удалился. Д'Артаньян стал разглядывать сидящего перед ним незнакомца. Сначала д'Артаньян подумал, что перед ним судья, изучающий какое-то дело, но потом заметил, что сидящий за столом человек писал или, вернее, исправлял строки неравной длины, отсчитывал на пальцах слоги, и понял, что перед ним поэт. Вскоре этот поэт свернул свою рукопись, на обложке которой стояли слова: «Мириам», трагедия в пяти действиях», и, подняв голову, взглянул на него. Д'Артаньян узнал кардинала.
Евгения: Глава "Трактир "Красная Голубятня" (частично). В это время мушкетеры, не слишком задействованные при осаде, чувствовали себя посвободнее прочих и вели веселую жизнь. Им, а особенно трем нашим приятелям, многое сходило с рук, ибо, будучи в дружеских отношениях с господином де Тревилем, они легко получали от него специальное разрешение запаздывать и порой возвращались гораздо позднее отбоя. Как-то вечером, когда д'Артаньян был в траншее и не мог их сопровождать, Атос, Портос и Арамис, верхом на своих боевых конях, завернувшись в походные плащи и держа пистолеты наготове, возвращались втроем из трактира, называвшегося «Красная Голубятня», открытого Атосом два дня тому назад на пути из Лажарри. Они ехали по дороге, ведущей в лагерь, и, как мы сказали, были все время настороже из опасения нарваться на какую-нибудь засаду, как вдруг, приблизительно за четверть мили от деревни Буанар, им послышался топот приближавшейся навстречу кавалькады. Все трое тотчас же остановились на середине дороги, тесно сомкнувшись, и стали ждать. Спустя минуту при свете показавшейся из-за облака луны они увидели на повороте дороги двух всадников, которые, заметив их, тоже остановились, казалось, советуясь, продолжать ли им путь или вернуться назад. Эта нерешительность показалась трем друзьям подозрительной, и Атос, сделав несколько шагов вперед, громким голосом крикнул: — Стой! Кто идет? - А кто вы сами? — в свою очередь, спросил один из всадников. - Это не ответ,— возразил Атос.— Кто идет? Отвечайте, или мы будем стрелять. — Не советую вам это делать, господа! — раздался в ответ властный, по-видимому привыкший повелевать голос. — Очевидно, это какой-нибудь старший офицер, совершающий ночной объезд,— прошептал Атос.— Что нам делать, господа? — Кто вы такие? — спросил тот же человек и тем же повелительным тоном.— Отвечайте, или вам дорого обойдется ваше неповиновение. — Королевские мушкетеры,— отвечал Атос, все более и более убеждаясь в том, что лицо, спрашивающее их, имело право так себя вести. — Какой роты? — Роты де Тревиля. — Подъезжайте и доложите мне, что вы делаете здесь в такое время. Три товарища, слегка сбив свою спесь, подъехали, понимая, что имеют дело с человеком гораздо более сильным, чем они представляли вначале. На переговоры за всех отправился Атос. Один из двух всадников, тот, что заговорил вторым, был шагов на десять впереди своего спутника. Атос сделал знак Портосу и Арамису тоже оставаться на месте, а сам двинулся вперед. — Прошу прощения, господин офицер,— сказал Атос,— но мы не знали, с кем имеем дело, и, как вы сами видели, неплохо исполняли роль стражников. — Ваше имя?—повторил офицер, лицо которого было наполовину скрыто в тени плаща. — А сами вы кто? — отвечал Атос, начинавший возмущаться таким допросом.— Прошу вас дать мне доказательство, что вы имеете право вести допрос. - Ваше имя? — вторично спросил всадник, опуская капющон и открывая лицо. — Господин кардинал! — в изумлении воскликнул мушкетер. — Ваше имя? —в третий раз повторил кардинал. - Атос,— представился мушкетер.
Евгения: Кардинал сделал знак спутнику, который тотчас же приблизился. - Эти три мушкетера поедут с нами,— вполголоса сказал он,— я не хочу, чтобы знали, что я выезжал из лагеря, а если они будут нас сопровождать, то мы можем быть уверены, что все останется в тайне. — Мы дворяне, монсеньер,— заметил Атос,— и если дадим слово, можете ни о чем больше не беспокоиться. Слава богу, тайны мы умеем хранить. Проницательный взгляд кардинала устремился на смелого молодого человека. — У вас тонкий слух, господин Атос,— сказал кардинал.— Но теперь послушайте, что я вам скажу: вовсе не из недоверия к вам я прошу вас следовать за мной, а для моей безопасности. С вами, без сомнения, ваши товарищи— господа Портос и Арамис? — Да, ваше высокопреосвященство,— отвечал Атос, между тем как оба оставшиеся сзади мушкетера со шляпами в руках подъезжали поближе. — Я вас знаю, господа,— сказал кардинал,— я вас знаю. Мне известно, что вы не из числа моих друзей, и я очень сожалею об этом, но я знаю также, что вы благородные и храбрые дворяне и что вам можно довериться. Господин Атос, окажите мне честь с вашими товарищами проводить меня, и тогда у меня будет такой конвой, которому позавидует даже его величество, если мы встретим его ненароком. Мушкетеры склонили головы до грив своих лошадей. — Клянусь честью,— проговорил Атос,— ваше высокопреосвященство хорошо делает, что берет нас с собой: мы встречали по дороге очень подозрительных личностей и с четырьмя из них даже имели ссору в «Красной Голубятне». - Ссору? Из-за чего, господа? — сказал кардинал.— Вам известно, что я не люблю ссор. — Вот именно поэтому-то я имею честь предупредить ваше высокопреосвященство о том, что случилось. Ведь вы могли бы узнать об этом от других и по неточному, а то и ложному сообщению сочли бы нас виновными без вины. — Каковы же последствия этой ссоры? — нахмурив брови, спросил кардинал. — Мой друг Арамис, который стоит сейчас перед вами, получил легкий удар шпагой в руку, что нисколько не помешает ему завтра же вместе с другими пойти на штурм крепости, если ваше высокопреосвященство отдаст такой приказ. — Однако вы не таковы, чтобы позволить себя ранить безнаказанно,— заметил кардинал.— Ну, будьте же откровенны, господа, скажите; наверно, вы за один удар отплатили несколькими? Признавайтесь же, вы ведь знаете, что я имею право отпускать грехи. — Я, монсеньер,— отвечал Атос,— даже не вынимал шпаги и просто взял того, с кем имел дело, в охапку и выбросил его за окно; кажется, что при падении он сломал себе ногу,— продолжал Атос несколько нерешительно. — Вот как! — произнес кардинал.— А вы, господин Портос? — А я, монсеньер, зная, что дуэль запрещена, схватил скамейку и ударил ею одного из разбойников, так что удар, кажется, разбил ему плечо. — Хорошо,— сказал кардинал.— А вы, господин Арамис? — Я, монсеньер, от природы очень кроткого нрава, к тому же еще,— может быть, монсеньеру это и неизвестно,— готовлюсь поступить в монахи. Я хотел просто развести, удержать моих товарищей, как вдруг один из этих негодяев предательски нанес мне удар шпагой в левую руку. Тогда уже даже я вышел из терпения, выхватил мою шпагу, и в то время, как он снова накинулся на меня, то случайно, как мне показалось, наткнулся на мой клинок всем телом. Я только хорошо помню, что он упал. Кажется, его унесли вместе с остальными. — Черт возьми, господа! — сказал кардинал.— Три человека выбыли из строя из-за какой-то ссоры в кабаке! Тяжелая же у вас рука. А из-за чего эта ссора произошла?
Евгения: — Эти негодяи были пьяны,— объяснял Атос.— Узнав, что вечером в трактир приехала какая-то женщина, они хотели выломать дверь, вломиться к ней. — Выломать дверь? — спросил кардинал.— Зачем? — Конечно же, чтобы учинить над ней насилие. Ведь я имел честь доложить вашему высокопреосвященству, что эти негодяи были пьяны. — А женщина эта была молода и красива? — спросил кардинал с заметным напряжением. — Мы не видели ее, монсеньер. — Вы ее не видели? Отлично! — сказал с живостью кардинал.— Вы хорошо поступили, защитив честь женщины. Так как я сам еду в трактир «Красная Голубятня», то узнаю, правду ли вы мне говорите. — Монсеньер,— с гордостью проговорил Атос,— мы дворяне и не солгали бы даже для того, чтобы спасти наши жизни. - Я не сомневаюсь в том, что вы мне рассказали, господин Атос, ни одной минуты не сомневаюсь. Но,— прибавил он, желая переменить разговор,— разве эту даму некому было защитить? — С дамой был мужчина, который сидел, запершись с ней. Надо полагать, что он большой трус, ибо, несмотря на весь шум, так и не вышел из комнаты. — Не судите опрометчиво — говорится в Евангелии,— возразил кардинал. Атос поклонился. — Хорошо, господа, хорошо,— продолжал кардинал.— Теперь я узнал, что хотел. Давайте продолжим путь. Пропустив вперед кардинала, который вновь спрятал лицо в тени капюшона и двинулся вперед, мушкетеры последовали за ним, отстав шагов на десять. Вскоре небольшая кавалькада подъехала к трактиру, где было тихо и пустынно: без сомнения, хозяин знал, какой знатный гость собирается посетить его, и поэтому спровадил буйную компанию и остальных постояльцев. За десять шагов до трактира кардинал сделал знак своему спутнику и мушкетерам остановиться. К ставню окна была привязана какая-то оседланная лошадь. Кардинал три раза постучал в дверь условным стуком. Из дома на стук тотчас же вышел какой-то человек, закутанный в плащ, и, обменявшись несколькими словами с кардиналом, сел на лошадь и ускакал по направлению к Сюржеру. Дорога эта также вела и в Париж. - Подъезжайте, господа,— сказал наконец кардинал.— Вы сказали мне правду, господа дворяне,— обратился он к трем друзьям.— Насколько это зависит от меня, наша сегодняшняя встреча пойдет вам на пользу. А пока следуйте за мной. Кардинал спешился, мушкетеры последовали его примеру; кардинал бросил поводья своему спутнику, а мушкетеры привязали своих лошадей к проемам окон. Трактирщик стоял на пороге: для него кардинал был простым офицером, приехавшим на свидание с дамой. - Не найдется ли у вас какой-нибудь комнаты в нижнем этаже,— спросил кардинал,— где бы эти господа могли подождать меня и погреться у камина? В большой комнате, куда отвел их хозяин, недавно вместо дрянной печки поставили прекрасный большой камин. - Пожалуйте сюда,— сказал трактирщик. — Хорошо,— сказал кардинал,— войдите сюда, господа, и потрудитесь подождать меня. Через полчаса, не более, я вернусь. И не успели еще мушкетеры войти в комнату, как кардинал привычно, будто человек, знающий дорогу и не нуждающийся в провожатых, стал подниматься на верхний этаж.
LS: Евгения пишет: цитата Не найдется ли у вас какой-нибудь комнаты в нижнем этаже,— спросил кардинал,— где бы эти господа могли подождать меня и погреться у камина? Если на дворе прекрасной Франции август , зачем солдатам греться у камина? Вот кстати, еще одно подтверждение моей догадки, что действие происходит все-таки зимой, в декабре и Дюма планировал изначально более долгий плен миледи!
LS: Не очень понятны "Шальо" и "Ля Гудиньер". Какая необходимость следовать написанию, а не произношению имен собственных, к которому уже все привыкли? Тем более "Ля", когда, по-моему, уже устоялось в русской грамматике правило: французские фамилии на "La" писать как "Ла". Эдак сочинения ЛЯрошфуко ни в одном каталоге не найдешь...
Евгения: Глава "О ПОЛЬЗЕ ПЕЧНЫХ ТРУБ" Наши три друга поняли, что они, сами того не подозревая, движимые только рыцарскими побуждениями и личной отвагой, оказали неожиданно услугу некой персоне, пользующейся высоким покровительством самого кардинала. Они терялись в догадках: кто эта особа женского пола? Они перебрали множество вариантов, но при всем изобретательном уме ни одно из предположений не подсказало удовлетворительного объяснения. Портос кликнул хозяина и велел подать игральные кости. Портос и Арамис сели к столу играть, а Атос в раздумье стал бродить по комнате. Погрузившись в размышления, Атос ходил взад и вперед мимо наполовину сломанной печи, труба которой проходила через комнату верхнего этажа; каждый раз, проходя мимо, он слышал звуки голосов, которые, наконец, привлекли его внимание. Атос подошел ближе и разобрал несколько слов, которые, без сомнения, настолько заинтересовали его, что он сделал знак своим товарищам замолчать, а сам пригнулся и приложил ухо к открытому выходу трубы. - Послушайте, миледи,— говорил кардинал,— дело очень серьезное; садитесь поближе и поговорим. - Миледи! — прошептал Атос. - С величайшим вниманием слушаю ваше высокопреосвященство,— ответил женский голос, заставивший мушкетера вздрогнуть. — Шхуна с английской командой, капитан которой мне предан, ожидает вас в устье Шаранты у форта де Ла Пуант. Оно снимется с якоря завтра утром. — Значит, я должна выехать туда этой ночью? - Сразу после того, как вы получите мои инструкции. Два человека, которых вы найдете во дворе у входа, будут охранять вас в пути. Я выйду первым, а спустя полчаса после меня и вы выходите и отправляйтесь в путь. — Хорошо, монсеньер. Но возвратимся к поручению, которое вам угодно дать мне, и так как я продолжаю дорожить доверием вашего высокопреосвященства и желаю оправдать его, удостойте меня изложить его ясно и точно, чтобы я ни в чем не ошиблась. Между двумя собеседниками на минуту воцарилось глубокое молчание. Было очевидно, что кардинал взвешивал и обдумывал, прежде чем произнести каждое свое слово, а миледи напрягала все свои умственные способности, чтобы понять и запечатлеть в памяти его будущие слова. Атос воспользовался этой минутой, чтобы попросить двух товарищей запереть изнутри дверь, и знаком подозвал их, чтобы они слушали вместе с ним. Оба мушкетера, любившие комфорт, принесли каждый себе, а также и Атосу, по стулу. Все трое сели, наклонили головы и стали подслушивать. — Вы поедете в Лондон,— продолжал кардинал,— и как можно скорее отправляйтесь к Бекингему. — Я должна заметить вашему высокопреосвященству,— сказала миледи,— что после случая с бриллиантовыми подвесками, в чем герцог всегда подозревал меня, его светлость не доверяет мне. — А вам на этот раз незачем домогаться его доверия, вы явитесь к нему открыто и честно для ведения переговоров. — Честно и открыто ? — повторила миледи с неописуемо двусмысленной интонацией. - Да, честно и открыто,— подтвердил кардинал тем же тоном,— все эти переговоры нужно будет вести открыто. — Я в точности исполню инструкции вашего высокопреосвященства. Я вся полна ожиданием. — Вы явитесь к Бекингему от моего имени и скажете ему, что мне известны все его угрожающие Франций приготовления, но что это мало меня беспокоит, потому что при первом его движении я погублю королеву. — Поверит ли он, что ваше высокопреосвященство в состоянии привести в исполнение эту угрозу? — Да, потому что у меня есть доказательства. — Должна ли я представить ему эти доказательства?
Евгения: - Разумеется. Вы ему передадите, что я обнародую донесение де Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда она устраивала у себя бал-маскарад. Вы его, наконец, должны убедить, чтобы он не сомневался в том, что мне все известно. Он был там в костюме Великого Могола, который намеревался надеть кавалер де Гиз и у которого он купил его за три тысячи пистолей. - Хорошо, монсеньер. — Мне известны все детали того, как он вошел, а затем вышел ночью из дворца, куда проник в костюме итальянского предсказателя. Вы ему скажете еще, чтобы он не сомневался в достоверности моих сведений, что на нем под плащом было надето белое платье, усеянное черными блестками, черепами и скрещенными костями, так как в случае, если бы его узнали, он хотел выдать себя за привидение Белой дамы, которая, как всем известно, показывается в Лувре каждый раз перед каким-нибудь важным событием. — Это все, монсеньер? — Передайте ему, что мне также известны все подробности приключений в Амьене, что я велю изложить их в виде искусно написанного небольшого романа, с планом сада и с портретами главных действующих лиц этой ночной сцены. — Я передам ему и это. — Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что Монтегю в Бастилии, и хотя у него, правда, не нашли никакого письма, но пытка может заставить его сказать все, что он знает, и... даже то, чего не знает. — Я вся внимание! — Наконец, добавьте, что его светлость при своем поспешном отъезде с острова Рэ забыл в своей квартире некое письмо госпожи де Шеврез, весьма компрометирующее королеву, так как оно не только служит доказательством того, что ее величество может любить врагов короля, но что она состоит также в заговоре с врагами Франции. Вы хорошо запомнили все, что я вам сказал, не правда ли? - Можете сами в этом убедиться, ваше высокопреосвященство: ночь в Лувре, вечер в Амьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез. - Совершенно верно, совершенно верно: у вас прекрасная память, миледи. - Но,— возразила та, к кому относился лестный комплимент кардинала,— если, несмотря на все эти доводы, герцог не уступит и будет продолжать угрожать Франции? — Герцог влюблен как сумасшедший или, скорее, как дурак,— сказал Ришелье с глубокой горечью.— Как паладины средневековья, он предпринял эту войну только ради того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если он узнает, что эта война будет стоит чести, а может быть, и свободы, как он выражается, даме его сердца, ручаюсь вам, что он дважды подумает, прежде чем решится на нее. — Но все-таки,— продолжала миледи с настойчивостью, доказывавшей, что ей хотелось точно знать все, что от нее требовалось,— если он будет упорствовать? — Если он будет упорствовать...— повторил кардинал.— Это маловероятно. — Но возможно. — Если он будет упорствовать...— его высокопреосвященство сделал паузу и продолжал: — Если он будет упорствовать, тогда я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства. - Если бы ваше высокопреосвященство соблаговолили привести исторические примеры таких событий,— сказала миледи,— может быть, тогда я разделила бы вашу уверенность. — Таких примеров немало. Послушайте,— отвечал Ришелье.— В тысяча шестьсот десятом году, когда славной памяти король Генрих Четвертый, побуждаемый почти такими же причинами, какие заставляют действовать ныне герцога, собирался захватить Фландрию и Италию, чтобы одновременно с двух сторон поразить Австрию, разве не случилось тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не стать теперь таким же счастливым, как император тогда? — Ваше высокопреосвященство изволит говорить об ударе кинжалом на улице Медников? — Вы правы. - Ваше высокопреосвященство не боится, что воспоминание о казни Равальяка наводит ужас на тех, кому хоть на минуту пришла бы мысль последовать его примеру?
Евгения: Поскольку темы, где я выкладывала новый перевод "Трех мушкетеров", закрываются очень быстро, видимо, вследствие большого размера сообщений, я не буду загромождать форум. Остались неразмещенными главы: окончание "О пользе печных труб", "Семейная сцена", "Человек в красной маске", "Суд" и "Казнь". Если кому-то они нужны - я могу выслать на e-mail. Могу отсканировать и другие.
полная версия страницы