Форум » Диссертации, догматические и умозрительные » Новый перевод "Трёх мушкетёров" (перевод И.Лаукарт в издании 2004 года) » Ответить
Новый перевод "Трёх мушкетёров" (перевод И.Лаукарт в издании 2004 года)
Евгения: Думаю, нужно выделить этот предмет разговора в отдельную тему. Напомню, после неоднократно переиздававшегося в течение почти полувека перевода В. Вальдман, Д. Лившиц и К. Ксаниной, недавно появился новый перевод "Трех мушкетеров", выполненный И. Лаукарт. Пока он обнаружен в одном издании: А. Дюма "Собрание сочинений: В 7 т.", М.: Литература, Мир книги, 2004. Что изменилось?
Ответов - 119, стр:
1 2 3 4 All
Евгения: - Ну да, конечно! — сказал хозяин.— Я это отлично помню — ваша милость говорит о господине Портосе, не правда ли? — Да, моего спутника зовут именно так! Боже мой, хозяин, скажите, с ним ничего не случилось? - Но вы должны были заметить, сударь, что он не мог продолжать путешествия. - Правда. Он обещал нас догнать, но мы больше его не видели. - Он оказал нам честь остаться здесь. — Как? Он оказал вам честь остаться здесь? - Да, сударь, в этом трактире; мы даже очень обеспокоены. — Чем? — Его большими тратами. — Он все оплатит. - Ах, сударь, вы проливаете бальзам на мои раны; он много взял у меня в долг, а сегодня утром наш доктор объявил, что если господин Портос ему не заплатит, то он потребует деньги с меня, потому что я за ним посылал. - Портос ранен? - Не могу ответить, сударь. - Kак так не можете? Вам же должно быть все известно больше, чем любому другому. — Да, но в нашем положении мы не говорим всего, что знаем, сударь, особенно если нас предупреждают, что наши уши отвечают за язык. - Могу я видеть Портоса? - Разумеется, сударь; поднимитесь по лестнице на второй этаж и постучитесь в номер первый, только предупредите, что это вы. - Зачем же предупреждать? — Вы можете попасть в беду. - В какую же беду я могу попасть? - Портос может принять вас за кого-нибудь из моих домочадцев, разгневаться и ненароком застрелить или заколоть вас. - Чем же вы его так прогневали? — Мы попросили у него денег. - Тысяча чертей! Теперь мне все понятно. Такие просьбы Портос очень недолюбливает, особенно когда он не при деньгах, но я знаю, что они должны быть у него. — Мы тоже так думали, сударь, и так как мы ведем наше дело в строгом порядке, то подводим итог каждую неделю и по истечении недели подали ему счет; но, кажется, мы попали в дурную минуту, потому что он послал нас к черту, едва мы заикнулись о деньгах. Правда, он играл накануне. — Как, играл накануне! С кем? — Да кто же его знает! С каким-то проезжим господином, которому предложил партию в ландскнехт. - Наверное, все дочиста продул... - Вплоть до своей лошади, сударь, потому что, когда незнакомец уезжал, то мы заметили, что его слуга седлал лошадь господина Портоса. Мы указали ему на это, но он нам отвечал, чтобы мы не совались не в свое дело и что лошадь принадлежит ему; мы тотчас же дали знать обо всем господину Портосу, а он велел слуге ответить, что мы сами мошенники, так как посмели сомневаться в слове дворянина; и что если тот сказал, что лошадь его, то так оно и есть. - Похоже на него! — пробормотал д'Артаньян. — Тогда,— продолжал хозяин,— я велел ему ответить, что так как мы не можем столковаться насчет платежа, то я надеюсь, что он почтит своим присутствием моего соседа, хозяина «Золотого Орла». Но господин Портос ответил, что мой трактир лучше и он желает в нем остаться. Этот ответ был настолько лестен, что я не мог настаивать на выезде; я ограничился лишь просьбой очистить занимаемую им комнату (лучшую в трактире!) и довольствоваться маленькой хорошенькой комнаткой на четвертом этаже. На это господин Портос отвечал, что он ожидает с минуты на минуту свою любовницу, одну из знатнейших придворных дам, и я поэтому должен понять, что даже та комната, которую он удостаивает своим постоем, слишком ничтожна для такой особы. Признавая всю справедливость его слов, я тем не менее настаивал, но он даже не потрудился вступить со мной в обсуждение, а взял пистолет, положил его на ночной столик и объявил, что при первом слове о каком бы то ни было переезде он размозжит голову всякому, кто посмеет сунуться в его дела. С тех пор, сударь, никто не входит к нему в комнату, кроме его слуги.
Евгения: - И Мушкетон здесь? - Он вернулся через пять дней после своего отъезда и также в очень скверном настроении — кажется, и у него в дороге были неприятности. К несчастью, он гораздо проворнее своего господина, ради которого он ставит здесь все вверх дном, и думая, что ему могут отказать в том, чего он просит, сам берет все нужное без спросу. - Вы правы,— отвечал д'Артаньян,— я всегда замечал в Мушкетоне необыкновенную расторопность и преданность. — Может быть, и так, но если я, не дай бог, раза четыре в году встречусь с такой расторопностью и преданностью, то разорюсь вконец. — Портос вам заплатит. Вы не разоритесь. — Гм,— сказал недоверчиво хозяин. — Его любит очень знатная дама. Она не оставит друга в затруднительном положении из-за безделицы, которую он вам должен. — Если бы я смел сказать то, что думаю об этом... — Что же вы думаете? - Скажу более — то, что знаю... — Что же вы знаете? - И даже то, в чем уверен... — В чем же вы уверены? Говорите, наконец. — Я сказал бы, что знаю эту знатную даму. — Вы? - Да, я. — А откуда вы ее знаете? - О, сударь, если бы я мог положиться на вашу скромность. — Даю вам честное слово дворянина, что вы не раскаетесь в вашем доверии. Говорите же... — Вы понимаете, что беспокойство заставляет делать очень многое. — А что же сделали вы? - О, впрочем, ничего, превышающего права кредитора. — Итак... слушаю. — Господин Портос дал нам записку к этой герцогине и велел отнести на почту. Слуга его еще не приезжал, а так как он сам не мог выходить из комнаты, ему пришлось обратиться за помощью ко мне. — Ну и?.. — Вместо того чтобы отдать письмо на почту, что всегда ненадежно, я воспользовался тем, что один из наших людей ехал в Париж, и велел ему отдать письмо лично герцогине. Ведь таким образом желание господина Портоса, который так хлопотал о своем письме, было бы в точности исполнено, не правда ли? — Пожалуй! — Так знаете ли вы, кто эта знатная дама? — Я лишь слыхал о ней от Портоса. — Знаете ли вы, кто эта мнимая герцогиня? — Повторяю вам — не знаю. — Это престарелая жена прокурора гражданского суда в Шатле, сударь, госпожа Кокнар, которой лет за пятьдесят и которая еще прикидывается ревнивой. Я и то удивился: герцогиня, а живет на Медвежьей улице. - Откуда вы обо всем этом знаете? - Потому что она ужасно рассердилась, получив письмо, и говорила, что господин Портос — ветреник и, конечно, ранен на дуэли из-за какой-нибудь женщины. — Так он ранен? - Боже мой, я проболтался!..
Евгения: - Вы сказали, что Портос ранен! - Да, но он строго запретил говорить об этом. — Почему? - Гм, почему! Да потому, сударь, что он хвалился заколоть этого незнакомца, с которым еще при вас начал ссору, а вышло наоборот — незнакомец, несмотря на все бахвальство господина Портоса, растянул его во всю длину. А как господин Портос очень надменен со всеми, кроме своей герцогини, которую он думал тронуть россказнями о своем приключении, то он и не хочет никому признаваться, что ранен. - Так, значит, из-за этой раны он прикован к постели? - Еще как! Должно быть, у вашего друга душа прибита к телу гвоздями. - Так вы наблюдали за дуэлью? - Я пошел за ними из любопытства, сударь, и подглядывал, незамеченный, за поединком. - И как было дело? - О, дело продолжалось недолго, уверяю вас. Они стали в позицию. Незнакомец сделал выпад и так быстро, что когда господин Портос собрался парировать, то клинок уже на три дюйма вонзился ему в грудь. Он упал на спину. Незнакомец тут же приставил острие шпаги к его горлу, и господин Портос, видя, что жизнь его в руках противника, признал себя побежденным. Тогда незнакомец спросил его имя и, узнав, что его зовут Портос, а не Д'Артаньян, подал ему руку, привел в трактир, вскочил на лошадь и исчез. - Значит, тот незнакомец искал д'Артаньяна? - Кажется, да. - Не знаете ли вы, что с ним потом случилось? - Нет, я никогда его не видел ни раньше, ни позже. — Хорошо. Я узнал все, что мне было нужно. Вы говорите, что комната Портоса на втором этаже в номере первом? - Да, сударь, лучшая комната во всей гостинице; я имел возможность десять раз сдать ее... — Не волнуйтесь,— сказал, смеясь, д'Артаньян.— Портос заплатит вам деньгами герцогини Кокнар. — Какая мне разница, сударь, прокурорша она или герцогиня, лишь бы она развязала кошелек. Но она решительно отвечала, что ей надоели просьбы о деньгах и измены Портоса и что она ему не пошлет ни одного су. — Вы передали этот ответ вашему постояльцу? — И не подумал, ведь он узнал бы, каким образом мы исполнили его поручение. — Так что, он все еще ждет своих денег? — Вчера он написал еще раз, но теперь письмо отнес на почту его слуга. — Так вы говорите, что жена прокурора стара и страшна? - Ей за пятьдесят и она некрасива, судя по тому, что говорил Пато. — В таком случае, будьте покойны — она смягчится. Впрочем, Портос вам должен, вероятно, немного? — Ничего себе «немного»! Пистолей двадцать, не считая доктора. Он ни в чем себе не отказывает — видно, что привык жить шикарно. — Ну если любовница его бросит, то, поверьте, найдутся друзья. Итак, любезный хозяин, не беспокойтесь и продолжайте заботиться о нем, как того требует его положение. — Сударь, вы обещали не заикаться о прокурорше и ни слова не говорить о ране. — Я же дал вам слово дворянина! — Ведь он убьет меня, если узнает. - Не бойтесь, он не так страшен, как кажется. С этими словами д'Артаньян пошел вверх по лестнице, несколько успокоив хозяина относительно двух предметов, которыми он, по-видимому, одинаково дорожил: денег и жизни. На самой красивой двери во всем коридоре была написана черной краской огромная цифра «1». Д'Артаньян постучал и, услышав приглашение, вошел. Портос, лежа в постели, играл в ландскнехт с Мушкетоном, чтобы набить руку; на вертеле жарилась куропатка, а в углах большого камина кипели две кастрюли, издававшие двойной запах фрикасе из кроликов и рыбы в белом вине, услаждавший обоняние. Кроме того, конторка и мраморная доска комода были уставлены пустыми бутылками.
Евгения: Увидев своего приятеля, Портос вскрикнул от радости, а Мушкетон, почтительно встав, уступил ему место и пошел взглянуть на кастрюли, которые, по-видимому, состояли на его особом попечении. - Добро пожаловать и простите, что не встаю,— сказал Портос д'Артаньяну.— Но,— добавил он, глядя на д'Артаньяна с некоторым беспокойством,— знаете ли, что со мной случилось? - Нет. - Хозяин вам ничего не говорил? - Я спросил, здесь ли вы, и сразу же поднялся по лестнице. У Портоса, казалось, отлегло от сердца. - Милый Портос, что же с вами случилось? — спросил д'Артаньян. - Нападая на противника, которому я уже нанес три удара, и желая с ним покончить четвертым, я споткнулся о камень и разбил себе колено. - Неужели? - Честное слово! К счастью для этого мошенника, так как я, ручаюсь, убил бы его на месте! - А куда он девался? - Не интересовался, он получил свое и убрался восвояси. Ну а вы, мой дорогой д'Артаньян, как поживаете? - Следовательно, вы слегли в постель из-за этого ушиба? - Да. Впрочем, через несколько дней я встану. - Но вам здесь, должно быть, отчаянно скучно? Почему вы не велели перевезти себя в Париж? - Я так и хотел сделать, но, любезный друг, я вам должен признаться... - В чем же?.. - Вот в чем: мне было, как вы сами сказали, отчаянно скучно, а у меня в кармане лежали полученные от вас семьдесят пять пистолей. Чтобы развлечься, я пригласил приезжего дворянина и предложил ему партию в кости. Он согласился, и все пистоли перекочевали из моего кармана в его; вдобавок он выиграл и мою лошадь. Ну а как дела у вас, милый д'Артаньян? — Ничего, дорогой Портос! Нам всем порой удача изменяет. Знаете пословицу: «Не везет нам в карты, повезет в любви»? Вы слишком счастливы в любви, потому игра вам отомстила. Но что значат для вас эти превратности судьбы? Разве нет у вас, счастливца, герцогини, которая, конечно, не оставит вас без помощи? — Но и здесь меня преследуют несчастья,— отвечал Портос, нимало не смущаясь.— Я написал, чтобы она прислала мне луидоров пятьдесят, которые мне очень нужны в моем положении. — И что же? — Пока ответа нет. Она, вероятно, в своем поместье. — Как жаль... - Да. Однако я вчера написал ей еще одно письмо, еще убедительнее первого... Но вот вы и приехали, наконец! Поговорим о вас, милейший. Признаюсь, я начал уже беспокоиться за вас. - Меня радует, что хозяин обходится с вами неплохо, любезный Портос,— сказал д'Артаньян, указывая на полные кастрюли и пустые бутылки. - Так себе, ничего,— отвечал Портос.— Дня три-четыре назад этот невежа подал мне счет, а я его вышвырнул вон вместе со счетом, так что я здесь как бы победитель, что-то вроде завоевателя. А потому, опасаясь штурма моих укреплений, вооружен до зубов. - По-моему, вы иногда делаете вылазки,— сказал со смехом д'Артаньян, указывая на кастрюли и бутылки. — К несчастью, не я,— сказал Портос,— этот проклятый ушиб держит меня в постели. Но Мушкетон иногда ходит на разведку и добывает продовольствие. Мушкетон, друг мой,— продолжал Портос,— видите, к нам подошло подкрепление, нужно увеличить запас провианта. — Окажите мне услугу, Мушкетон, - сказал д'Артаньян. — Какую, сударь? - Поделитесь опытом с Планше. Я сам могу очутиться в осаде и буду рад, если он даст мне возможность пользоваться такими удобствами, какие вы доставляете вашему господину. — Нет ничего проще,— сказал Мушкетон с притворной скромностью,— нужно быть ловким, вот и все. Я воспитывался в деревне, а отец мой на досуге занимался немного браконьерством. - А в остальное время чем занимался? - Промышлял ремеслом, которое я всегда считал довольно прибыльным. - Что же это за ремесло?
Евгения: - Он его хорошо освоил во время войны католиков с гугенотами. Он видел, что католики истребляют гугенотов, а гугеноты истребляют католиков, и все это во имя религии. Вот он и создал себе смешанную религию, позволяющую ему быть то католиком, то гугенотом. Он прогуливался с мушкетом на плече за придорожными изгородями, и когда замечал одинокого католика, протестантская религия одерживала верх в его душе. Он наводил свой мушкет на путешественника; а когда тот оказывался в десяти шагах, заводил с ним беседу, которая заканчивалась почти всегда так, что путешественник ради спасения жизни расставался с кошельком. Нечего и говорить, что, когда в его поле зрения попадал гугенот, его охватывала такая пылкая страсть к католичеству, что он не понимал, каким образом он четверть часа тому назад мог сомневаться в превосходстве нашей святой веры. Я католик, сударь, ибо отец мой, верный своим принципам, сделал так, что мой старший брат превратился в гугенота. - А как же кончил жизнь сей почтенный человек? — спросил д'Артаньян. - Самым несчастным образом, сударь. Однажды он встретился на узенькой дорожке с католиком и гугенотом, с которыми уже имел дело. Они оба его узнали и общими усилиями повесили на дереве. Потом они похвастали этим в кабачке первой попавшейся деревни, где мы тогда пили с братом. - И как же вы поступили? - Мы смолчали,— продолжал Мушкетон.— Потом, выйдя из кабачка, они разошлись в противоположные стороны. Брат мой был гугенот и спрятался на пути католика; а я, католик, подстерегал гугенота. Два часа спустя дело было кончено: мы с братом их обработали, восхищаясь предусмотрительностью нашего несчастного отца, воспитавшего нас в различной вере. - Ваш отец, Мушкетон, был, мне кажется, очень смекалистый малый. Вы говорите, что на досуге этот достойный человек занимался браконьерством? - Да, сударь, это он выучил меня незаметным манером ставить силки и закидывать удочки. И вот теперь, видя, как негодяй хозяин кормит нас мясом, годным для мужиков, а не для таких желудков, как наши, я полегоньку принялся за старое ремесло. Прогуливаясь в лесах принца, я стал ставить силки, а валяясь на берегах прудов его высочества, закидывать удочки; таким образом — слава Богу — теперь у нас нет, как изволите видеть, недостатка в куропатках и кроликах, карпах и угрях, пище легкой и здоровой, приличной для больных. — Ну а вино? — спросил д'Артаньян.— Кто доставляет вино? Хозяин? — И да и нет! — Что значит— «и да и нет»? - Снабжает... но сам не догадывается, что оказывает нам столь высокую честь. — Объяснитесь. Наша беседа весьма поучительна, Мушкетон, расскажите об этом подробнее. - Извольте, сударь. Случаю было угодно, чтобы я в путешествиях своих встретил испанца, который видел много стран и, между прочим, Новый Свет. - А что общего между Новым Светом и бутылками, которые я вижу здесь на конторке и комоде? — Терпение, сударь; всему свой черед. — Ты прав, Мушкетон, я весь внимание... — У испанца был слуга, сопровождавший его во время путешествия в Мексику. Тот слуга был мой соотечественник, и мы скоро сошлись, тем более что в наших характерах было много общего. Мы оба больше всего на свете любили охоту, так что он рассказывал мне, как в пампасах туземцы охотятся на тигров и диких быков с помощью простой мертвой петли, которую накидывают на шею этим страшным зверям. Сначала я не хотел верить, чтобы можно было дойти до такой степени ловкости и бросать веревку за двадцать—тридцать шагов, но он предложил мне продемонстрировать свою ловкость. Приятель мой ставил в тридцати шагах бутылку и каждый раз схватывал горлышко петлею. Я также стал упражняться в этом, а так как природа одарила меня кое-какими способностями, то теперь я бросаю лассо не хуже туземца. Теперь догадались? Погреб полон отличными винами, но хозяин не расстается с ключом. Однако в погребе есть отдушина. Сквозь эту отдушину я и бросаю лассо. Зная, где лучший угол, я и черпаю из него. Вот, сударь, каким образом Новый Свет имеет отношение к бутылкам, стоящим на конторке и комоде. А теперь, не угодно ли попробовать нашего вина и честно оценить его?
Евгения: — К сожалению, я уже позавтракал. Спасибо, мой друг, спасибо. — Накрой стол, Мушкетон,— сказал Портос,— и пока мы будем завтракать, д'Артаньян расскажет нам, что он делал все то время, пока не был с нами. — Охотно,— сказал д'Артаньян. Пока Портос и Мушкетон завтракали с аппетитом выздоравливающих и братским дружелюбием, сближающим людей, находящихся в несчастье, д'Артаньян рассказал, каким образом раненый Арамис вынужден был остаться в Кревкере; как он оставил в Амьене Атоса, обвиненного в изготовлении фальшивой монеты; как он, д'Артаньян, вынужден был смертельно ранить де Варда, чтобы добраться до Англии. О том, что с ним случилось в Англии, д'Артаньян ничего не сказал, но сообщил, что, возвратившись из Англии, получил четырех отличных лошадей — одну для себя, а прочих для своих товарищей, и объявил Портосу, что его лошадь уже стоит в конюшне трактира. В эту минуту вошел Планше и сказал своему хозяину, что лошади отдохнули и что, возможно, к ночи они успеют доехать до Клермона. Д'Артаньян, почти успокоенный насчет Портоса, нетерпеливо желал узнать о своих остальных друзьях. Он пожал руку больному и сказал, что едет продолжать поиски. Впрочем, намереваясь воротиться по той же дороге, он хотел заехать за Портосом, если застанет его еще в трактире. Портос сказал, что ушибленная нога вряд ли позволит ему встать до того времени, кроме того, он не может выбраться из Шантильи, пока не дождется письма от своей герцогини. Д'Артаньян пожелал ему скорого и положительного ответа, поручил Мушкетону еще заботливей присматривать за хозяином, сам расплатился с хозяином и отправился в путь с Планше, освобожденный от одной лошади.
Евгения: Глава "Супруга Атоса" - Теперь нам надо узнать, что же случилось с Атосом,— сказал д'Артаньян Арамису, после того как завершил свой рассказ обо всем, что случилось в столице со дня отъезда друзей. Вкусный обед помог одному забыть о диссертации, а другому — об усталости. — Как вы могли подумать, что с ним что-то случилось? — спросил Арамис.— Ведь он хладнокровен, храбр, отлично владеет шпагой. — Я больше чем кто-либо преклоняюсь перед храбростью и ловкостью Атоса, но я предпочитаю отражать шпагою удары копья, а не палок. Я боюсь, что Атоса избили слуги, а это народ, который дерется больно и долго. Вот почему, признаюсь вам, я хочу отправиться в путь как можно скорее. — Я постараюсь поехать с вами,— сказал Арамис,— хотя чувствую, что едва ли в силах ехать верхом. Вчера я пробовал бичевать себя плетью, которую вы видите висящей на стене, но боль вынудила меня остановить это набожное занятие. - Впервые слышу, чтобы пулевые раны лечили плетью. Но вы страдали болезнью, от которой слабеют мозги, а потому я вас прощаю. - Когда вы решили ехать? - Завтра на рассвете. Выспитесь как следует, а завтра, если сможете, поедем вместе. — Итак, до завтра,— сказал Арамис.— Хоть вы и железный, но и вам не мешает отдохнуть. Наутро, когда д'Артаньян вошел к Арамису, он застал его у окна. - Что это вы там высматриваете? — спросил д'Артаньян. - Да вот любуюсь вон теми тремя прекрасными лошадьми, которых конюхи держат в поводу,— ездить на таких лошадях королевское удовольствие - Этим удовольствием вы можете насладиться, ибо одна из этих лошадей ваша, мой дорогой Арамис. - Неужели! А которая? - Какая больше нравится — для меня они все равны. - И богатая попона и седло — тоже мои? - Конечно. - Вы что, смеетесь надо мной, д'Артаньян? - С тех пор как вы снова заговорили по-французски, я не шучу. - Эти золоченые кобуры, этот бархатный чепрак, это седло с серебряными украшениями — неужели все для меня? — Для вас! А вот эта лошадь, что роет землю копытом,— моя, а та, что гарцует,— Атоса. — Черт возьми, все три — великолепны! — Я рад, что они вам нравятся. — Это король сделал вам такой подарок? — Уж, конечно, не кардинал. Но пусть вас не волнует, откуда они, вам довольно знать, что одна из них — ваша собственность. — Я возьму ту, которую держит рыжий конюх. — Согласен. — Святые угодники! — воскликнул Арамис.— Да от радости у меня вся боль прошла; да на этого коня я готов сесть даже с тридцатью пулями в теле! О, какие прекрасные стремена! Эй, Базен, поди сюда скорее! Базен появился на пороге, грустный и вялый. - Оправь шпагу, вычисти шляпу и плащ и заряди мои пистолеты,— велел Арамис. - Последнее приказание излишне,— прервал д'Артаньян,— у вас в кобурах есть заряженные пистолеты. Базен вздохнул. - Полноте, Базен, успокойтесь,— сказал д'Артаньян,— для любого сословия место в раю найдется. - Господин мой был уже такой хороший богослов! — сказал Базен, чуть не плача.— Со временем его сделали бы епископом, а может быть и кардиналом. - Подумай сам, дорогой Базен, какой смысл быть духовным лицом? Это не избавит от военной службы. Ты увидишь, что кардинал примет участие в первой кампании со шлемом на голове и с алебардой в руке. А Ногаре де Ла Валетт? Что ты о нем скажешь? Он тоже кардинал, а спроси у его слуги: сколько раз он щипал ему корпию?
Евгения: - Увы,— сказал Базен, вздыхая.— Знаю, сударь, теперь все в мире перевернулось вверх дном. Тем временем молодые люди и бедный слуга сошли во двор. - Подержи мне стремя, Базен,— велел Арамис. Арамис вскочил в седло с обычной своей ловкостью и легкостью, но после нескольких вольтов и курбетов благородного животного он почувствовал такую нестерпимую боль, что побледнел и пошатнулся. Д'Артаньян, предвидя это, не терял его из виду, бросился к нему, поддержал его и отвел в комнату. — Полечитесь, любезный Арамис,— сказал он,— я один поеду на поиски Атоса. — Вы отлиты из бронзы,— сказал Арамис. - Нет, мне везет, только и всего. Но как вы будете жить без меня, лишившись возможности рассуждать о перстах и благословениях? - Я буду писать стихи,— сказал он. - Да, стихи, надушенные такими же духами, как и записка горничной госпожи де Шеврез. Поучите-ка Базена стихосложению, это его утешит; что же касается лошади, то ездите на ней каждый день понемногу — постепенно освоитесь в седле. - О, за это не волнуйтесь,— сказал Арамис,— когда вы вернетесь, я буду готов ехать с вами. Они простились, и десять минут спустя д'Артаньян, поручив своего друга Базену и хозяйке, уже ехал по дороге на Амьен. Интересно, в каком состоянии найдет он Атоса и найдет ли его вообще? Ситуация, в которой д'Артаньян оставил Атоса, была критической. Может быть, он даже погиб. Мысль эта так опечалила д'Артаньяна, что он несколько раз вздохнул и про себя дал обет отомстить за него. Из всех друзей Атос был самый старший и потому, казалось бы, меньше всех близок по вкусам и наклонностям. И в то же время больше всего он любил именно Атоса. Благородная внешность Атоса, проблески величия, сиявшие иногда из мрака, которым он добровольно окружал себя, неизменно ровное настроение, делавшее его самым приятным товарищем на свете, храбрость, которую можно было бы назвать слепой, если бы она не была следствием редкого хладнокровия,— все эти качества возбуждали в д'Артаньяне больше чем дружбу и уважение: они вызывали в нем восхищение. Действительно, в те дни, когда Атос был в ударе или в хорошем настроении, его светские манеры могли выдержать сравнение даже с таким изящным и благородным придворным, как де Тревиль. Атос был среднего роста, но так строен и хорошо сложен, что в борьбе с Портосом не раз побеждал этого исполина, физическая сила которого вошла у мушкетеров в пословицу; лицо его, с проницательными глазами, прямым носом и подбородком, как у Брута, носило невыразимый отпечаток величия и приветливости; руки его, за которыми он вовсе не следил, приводили в отчаяние Арамиса, усиленно прибегавшего и к миндальному мылу, и к благовонным маслам; голос его был громок и в то же время мелодичен; но в Атосе, всегда скрытном и скромном, самым непостижимым было знание света, обычаев высшего общества и привычка к нему, проявлявшаяся невольно во всех его действиях. Шло ли дело об обеде, Атос заказывал его лучше всех и каждому гостю отводил то место, которое заслужили его предки или он сам. Говорили ли о геральдике, Атос знал все дворянские семьи в королевстве, их генеалогию, родственные связи, гербы и происхождение гербов. Он знал все тонкости этикета, все права крупных землевладельцев, был сведущ в псовой и соколиной охоте и однажды, в разговоре об этом искусстве, удивил самого Людовика XIII, великого знатока в этом деле. Как все вельможи того времени, он ездил верхом и фехтовал в совершенстве. Мало того, он был широко образован, даже в отношении схоластических наук, изучавшихся тогдашними дворянами. Он посмеивался над крохами латыни, которые расточал Арамис, а Портос якобы понимал. Два или три раза, к великому изумлению его друзей, ему случалось, если Арамис ошибался в грамматике, исправлять время глагола и падеж существительного. Наконец, честность его была безукоризненна в век, когда военные ни во что ставили веру и совесть, любовники— привязанность, а бедные — седьмую заповедь. Итак, Атос был человек необыкновенный.
Евгения: И в то же время так же ясно было видно, что эта возвышенная натура, это прекрасное создание, эта тонкая душа невольно попадала в плен к банальной повседневности, как старики к физической и умственной немощи. В часы лишений, а они были часты, светлый облик Атоса затухал, и блестящие стороны его личности скрывались как бы в глубокой тьме. Тогда от исчезнувшего полубога едва оставался человек с поникшей головой, с тусклым взглядом, с тяжелой речью, Атос целыми часами смотрел то на бутылку и стакан, то на Гримо, который, привыкнув повиноваться ему по знаку, читал в угасшем взоре своего господина его малейшие желания и немедленно исполнял их. Если четырем друзьям случалось сходиться в такую минуту, то от Атоса едва можно было добиться одного какого-нибудь слова, и то сказанного с усилием; зато он пил за четверых, но с каждым опустошенным стаканом все больше хмурился взгляд и более глубокая печаль охватывала его. Д'Артаньян, проницательность которого нам известна, напрасно пытался открыть причину такой апатии своего друга, понять ее причины. Атос никогда не получал писем; все поступки его были известны его друзьям. Нельзя было сказать, чтобы вино наводило на него эту грусть, потому что он пил лишь для того, чтоб ее рассеять, хотя она только усиливалась от такого лекарства. Нельзя было приписать ее игре, потому что, в противоположность Портосу, который пением или руганью сопровождал превратности судьбы, Атос при выигрыше и проигрыше оставался одинаково бесстрастным. Однажды, в кругу мушкетеров, он выиграл за один вечер тысячу пистолей, затем проиграл не только их, но даже шитый золотом праздничный пояс, снова отыграл все и еще сто луидоров, причем его красивые черные брови ни разу не дрогнули, его руки не утратили своего перламутрового оттенка, его беседа не перестала быть спокойной и приятной. Мрачность его не объяснялась и атмосферными влияниями, как у наших соседей — англичан, потому что в лучшее время года печаль его обыкновенно усиливалась. Июнь и июль были тяжелыми месяцами для Атоса. В жизни сегодняшней ему не о чем было грустить; когда ему говорили о будущем, он пожимал плечами; следовательно, тайна его была в прошлом, судя по долетавшим слухам. Налет таинственности делал еще более интересным человека, которого, даже когда он бывал совершенно пьян, ни разу не выдавали ни глаза, ни язык, как бы искусно его ни расспрашивали. - Как будет жаль,— размышлял вслух д'Артаньян,— если бедный Атос, может быть, умер по моей вине — ведь я вовлек его в дело, начало и конец которого ему не были известны, из которого он не думал извлечь никакой пользы. - Не говоря уже о том, сударь,— вторил Планше,— что мы, возможно, обязаны ему жизнью. Помните, как он крикнул: «Беги, д'Артаньян, меня схватили!» А, выстрелив из обоих пистолетов, как он яростно начал действовать шпагой! Словно двадцать человек или, лучше сказать, двадцать взбесившихся чертей. Слова эти удвоили нетерпение д'Артаньяна, и он стал торопить свою лошадь, и без того летевшую галопом. Около полудня показался Амьен; еще через полчаса они были у дверей проклятого трактира. Д'Артаньян часто придумывал для изменника-хозяина какую-нибудь изощренную месть, одно предвкушение которой было утешительно. Он вошел в трактир, надвинув шляпу на глаза, опершись левой рукой на эфес шпаги и правой помахивая хлыстом. — Вы меня узнаете?—спросил он хозяина, подходившего к нему с поклоном. — Не имею чести, ваше сиятельство,— отвечал хозяин, ослепленный блеском снаряжения д'Артаньяна. — Ах! Вы меня не узнаете?! — Никак нет, ваше сиятельство. — Ну, так я в двух словах напомню. Что вы сделали с дворянином, которого недели две тому назад осмелились обвинить в сбыте фальшивых денег? Хозяин побледнел, потому что д'Артаньян напустил на себя самый грозный вид, а Планше подражал своему господину. — Ах, ваше сиятельство, не говорите мне об этом! — вскричал хозяин плаксивым голосом.— Ах, боже мой! Как дорого заплатил я за эту ошибку! Ах, я несчастный! — Я спрашиваю вас, что случилось с этим дворянином? — Умоляю, выслушайте меня, ваше сиятельство, будьте милосердны. Садитесь, сделайте милость.
Евгения: Д'Артаньян, онемев от гнева и волнения, сел, грозный, как судья. Планше гордо оперся о его кресло. — Вот как было дело, ваше сиятельство,— продолжал хозяин, трепеща всем телом.— Теперь я узнал вас — вы изволили уехать, когда началось злополучное препирательство с этим дворянином, о котором вы спрашиваете. - Да, это я, поэтому вы видите, что вам нечего ждать пощады, если вы не скажете всей правды. — Выслушайте меня, и вы узнаете сущую правду. — Я слушаю. — Власти известили меня, что в моем трактире остановится знаменитый фальшивомонетчик с несколькими товарищами, переодетыми в гвардейцев или мушкетеров. Ваши лошади, люди, наружность, ваше сиятельство, все было мне подробно описано. — Дальше, дальше! — сказал д'Артаньян, сразу поняв, от кого шло это точное описание. — Поэтому по приказанию властей, приславших мне подкрепление из шести солдат, я принял меры, которые счел нужными, чтобы захватить этих фальшивомонетчиков. — Опять! — сказал д'Артаньян, которого ужасно бесило это слово: «фальшивомонетчики». — Простите меня, ваше сиятельство, если я говорю подобные вещи, но в них и заключается мое извинение. Власти меня напугали, а вы знаете, что трактирщик должен угождать властям. — Еще раз спрашиваю: где этот дворянин? Что с ним случилось? Жив или мертв? — Терпение, ваше сиятельство, дойдем и до этого. Случилось то, что вам известно, и что поспешный ваш отъезд,— добавил хозяин с лукавством, не ускользнувшим от д'Артаньяна,— казалось, доказывал. Этот дворянин, ваш друг, защищался отчаянно. Слуга его, по непредвиденному несчастью, поссорился с солдатами, переодетыми в конюхов... - Ах, мерзавец! — вскричал д'Артаньян.— Так вы все были заодно, и я не знаю, почему моя рука не поднимается уничтожить всех вас! - Нет, ваше сиятельство, мы не все были заодно, и вы сейчас в этом убедитесь. Друг ваш (извините, что не называю его почтенного имени, я его не знаю), друг ваш, уложив двух человек выстрелами из двух пистолетов, стал отступать, защищаясь шпагой. Он ранил еще одного из моих людей, а меня оглушил ударом плашмя. - Да кончай же скорее ты, палач! — сказал д'Артаньян.— Что стало с Атосом? - Отступая, как я уже сказал вашему сиятельству, он очутился у лестницы в погреб, а так как дверь была отперта, то он бросился туда, взял ключ и забаррикадировался изнутри. Зная, что оттуда ему самому не выбраться, его оставили в покое. — Понимаю,— сказал д'Артаньян.— Его хотели не убить, а только лишить свободы. — Боже мой! Лишить свободы, ваше сиятельство; он сам лишил себя свободы, клянусь вам! Во-первых, он наделал немало бед: одного человека он убил на месте, а двоих тяжело ранил. Убитого и обоих раненых унесли их товарищи, и я ничего о них больше не слышал. Сам я, придя в чувство, отправился к губернатору, рассказал ему обо всем случившемся и спросил, что мне делать с пленником. Но губернатор как с неба свалился: он сказал мне, что понятия не имеет, о чем я говорю, что приказания, полученные мною, были даны вовсе не им и что если я стану говорить, что он замешан в этом деле, то он велит меня повесить. По-видимому, я ошибся, задержав одного вместо другого, а тот, кого нужно было задержать, спасся. — Но где же Атос? — вскричал д'Артаньян, который негодовал больше прежнего, слыша о таком попустительстве властей.— Что с Атосом? — Спеша извиниться перед пленником,— продолжал трактирщик,— я отправился к погребу, чтобы вернуть этому господину свободу, сударь! Это был уже черт, а не человек. Когда я ему предложил свободу, он заявил, что это западня и что прежде, чем выйти, он поставит свои условия. Я ему сказал со всей покорностью, зная, что навлек на себя огромную ответственность, посягнув на мушкетера его величества. Я ему сказал, что готов подчиниться его условиям. «Во-первых,— сказал он,— я хочу, чтобы мне был возвращен в полном вооружении мой слуга». Это приказание было немедленно исполнено. Вы понимаете, сударь, что мы готовы были сделать все, что ваш приятель захочет. Господин Гримо (он сказал свое имя, хотя он говорит очень мало) был спущен в погреб, весь израненный. Его хозяин, приняв его, опять запер дверь и велел нам оставаться у себя. - Но, в конце концов,— вскричал д'Артаньян,— где же он? Где Атос? - В погребе, сударь! — Как, подлец, с тех пор ты держишь его в погребе? — Боже упаси! Вовсе нет, сударь! Он сам себя там держит. Если бы вы знали, что он там делает! Ах, если бы вы могли его оттуда вывести, я был бы вам всю жизнь благодарен, чтил бы вас, как ангела-хранителя.
Евгения: — Так он там? Я найду его в подвале? — Конечно! Он упрямо не хочет оттуда выходить. Ему ежедневно через отдушину спускают на вилах хлеб, а когда он спросит, то и мясо; но, увы, не хлеб и мясо составляют главный предмет его потребления. Однажды я пытался сойти в погреб с двумя работниками, но он пришел в ужасную ярость. Я слышал, как он заряжал свои пистолеты, а его человек — мушкет. А когда мы спросили их, что они хотят делать, то господин отвечал, что у них есть сорок зарядов и что они расстреляют их до последнего, прежде чем дозволят кому-либо из нас сойти в погреб. Тогда, сударь, я пошел жаловаться губернатору, который отвечал мне, что я получил по заслугам и что это вперед научит меня, как оскорблять благородных господ, останавливающихся в моем трактире. — Так что с тех пор...— начал д'Артаньян, который не мог не смеяться над жалобной физиономией хозяина. — Так что с тех пор, сударь,— продолжал последний,— нам всем очень плохо. Дело в том, что все наши припасы хранятся в погребе: вино в бочках и бутылках, пиво, масло, пряности, сало, колбасы. А так как нам запрещено туда спускаться, то мы должны отказывать в пище и питье приезжающим к нам путешественникам; так что с каждым днем трактир наш пустеет. И мы разоримся, если ваш друг просидит в погребе еще неделю. — И поделом тебе, мошенник. Разве не видно было по нашему виду, что мы порядочные люди, а не фальшивомонетчики? - Да, сударь, да, вы правы,— сказал хозяин.— Но слушайте, слушайте — он снова бушует! - Его, верно, потревожили,— сказал д'Артаньян. - А что нам делать? — вскричал хозяин.— К нам приехали два английских дворянина. - Ну и что? - А то, что англичане любят хорошее вино, как вам должно быть известно, а эти спросили самого лучшего. Жена моя, верно, попросила у господина Атоса позволения войти, чтобы исполнить требование этих господ, а он, по обыкновению, отказал... Господи, помилуй! Опять там начался содом! Д'Артаньян услышал со стороны погреба страшный шум. Он встал и двинулся вслед за хозяином, ломавшим руки, в сопровождении Планше, державшим наготове мушкет. Оба дворянина были в отчаянии: позади у них был долгий путь, и они умирали от голода и жажды. — Это же произвол! — вскричали они на правильном французском языке, но с иностранным акцентом.— Этот сумасшедший не позволяет добрым людям распоряжаться своим вином. Мы сломаем двери, а если он совсем сошел с ума, то убьем его. - Потише, господа,— сказал д'Артаньян, вынимая пистолеты из-за пояса,— вы никого не убьете. - Полно, полно! — послышался за дверьми спокойный голос Атоса.— Впустите-ка этих храбрецов, и мы посмотрим. Англичане, видимо, были людьми не робкого десятка. Но все же они нерешительно переглянулись. Казалось, что в погребе сидел какой-то голодный людоед, исполинский сказочный герой и в его пещеру безнаказанно никому ступить нельзя. На минуту наступило молчание, но наконец оба англичанина устыдились своей нерешительности; наиболее раздраженный из них спустился на пять-шесть ступенек и ударил ногой в дверь так сильно, что, казалось, мог пробить каменную стену. — Планше,— сказал д'Артаньян, взводя курки у пистолетов,— я беру на себя верхнего, а ты займись нижним. Так вы хотите драться? Извольте, мы готовы! — Боже мой! — раздался глухой голос Атоса.— Д'Артаньян! Я слышу твой голос! — Вы правы! — ответил д'Артаньян, возвысив голос в свою очередь.— Это я, друг мой. - В таком случае,— сказал Атос,— мы славно отделаем этих храбрецов. Англичане обнажили шпаги, но, оказавшись между двух огней, опять на минуту замялись; однако гордость, как и в первый раз, взяла верх, и под вторым ударом дверь погреба треснула во всю длину. - Посторонись, д'Артаньян, посторонись! — вскричал Атос.— Посторонись, я буду стрелять! - Господа! — кричал д'Артаньян, которого никогда не оставлял рассудок.— Господа, подумайте, что вы делаете! Потерпите, Атос! Господа, вы ввязываетесь в скверное дело, и вас изрешетят пулями; мы со слугой выстрелим в вас трижды; столько же раз выстрелят из погреба; кроме того, у нас имеются щпаги, которыми, уверяю вас, мы с приятелем владеем недурно. Позвольте мне уладить разом и ваши и мои дела, и вы сразу получите свое вино.
Евгения: - Если от него осталось еще что-то,— раздался насмешливый голос Атоса. У хозяина проступил холодный пот на лбу. — Как?.. Если осталось...— пробормотал он. - Осталось,— продолжал д'Артаньян,— будьте покойны — не выпили же они вдвоем весь погреб. Вложите, господа, ваши шпаги в ножны! - А вы заткните пистолеты за пояс! — Охотно. Д'Артаньян подал пример, потом обернулся к Планше и знаком велел разрядить мушкет. Англичане, убежденные этим, ворча вложили шпаги в ножны. Д'Артаньян рассказал им историю заключения Атоса, и так как они были истинные джентльмены, то обвинили во всем трактирщика. — Теперь, господа,— сказал д'Артаньян,— ступайте к себе. Я ручаюсь, что через десять минут вам принесут все, что вам будет угодно. Англичане поклонились и ушли. - Теперь я один, Атос,— сказал д'Артаньян.— Отворите мне дверь, прошу вас. - Сейчас,— ответил Атос. Послышался шум падающих вязанок хвороста и грохот бревен, составляющих контрэскарпы и бастионы Атоса, которые осажденный разрушил теперь собственными руками. Минуту спустя дверь отворилась, и оттуда выглянуло бледное лицо Атоса. Он быстро окинул взглядом местность. Д'Артаньян бросился к нему и горячо обнял его. Он сразу заметил, что Атос сильно шатается. - Вы ранены? — спросил Д'Артаньян. - Я? Нет, конечно. Но я мертвецки пьян, вот и все. И никогда еще человек так усердно не трудился, чтобы этого достигнуть, клянусь богом! Хозяин, я один выпил, по крайней мере, полтораста бутылок. - О, боже! — вскричал хозяин.— Если слуга выпил даже половину того, что его господин, то я разорен. - Гримо — слуга из хорошего дома, который не позволит себе держаться со мной на равной ноге. Он пил прямо из бочки, но только, кажется, забыл заткнуть пробку. Слышишь, там что-то течет. Д'Артаньян расхохотался, а хозяина из холода бросило в жар. И тут за спиной своего господина появился, держа на плече мушкет, Гримо, с трясущейся головой, как у пьяных сатиров на картинках Рубенса. Он был облит с головы до ног жирной жидкостью, в которой хозяин узнал свое лучшее оливковое масло. Шествие проследовало через большую залу в лучшую комнату трактира, которую д'Артаньян занял самовольно. Между тем хозяин с женой бросились с лампами в погреб, вход в который был им так долго воспрещен и где их ожидало ужасное зрелище. За укреплениями, в которых Атос проломил брешь для выхода и которые состояли из вязанок хвороста, досок и пустых бочек, сложенных по всем правилам стратегического искусства, виднелись плавающие в лужах масла и вина кости съеденных окороков, а весь левый угол погреба был завален кучей разбитых бутылок. Бочка же, кран которой остался открытым, истекала последними каплями «крови». Опустошение и смерть, как сказано у древнего поэта, царили там, как на поле брани. Из пятидесяти колбас, подвешенных к потолку, осталось не более десяти. Когда вопли хозяина и хозяйки проникли сквозь своды погреба, они тронули даже д'Артаньяна. Атос даже не повернул головы. Но скорбные вопли сменились криком ярости. Хозяин, вооружившись вертелом, бросился в комнату, куда удалились оба приятеля. — Вина! — сказал Атос, увидев хозяина. — Вина?! — вскричал ошеломленный хозяин.— Вина?! Да вы выпили его более чем на сто пистолей! Ведь я же разорен, погиб, уничтожен! - Полно, мы даже как следует жажду не утолили. - Если б вы хоть пили, а то перебили все бутылки. - Вы же сами толкнули меня на них, все и рухнуло. Сами виноваты. - Все мое масло пропало! - Масло — отличное лекарство для ран. Надобно же было бедному Гримо залечить раны, которые вы ему нанесли. — Все колбасы обглоданы. - В этом погребе пропасть крыс. - Вы заплатите мне за все это! — вскричал хозяин в отчаянии. - Трижды подлец! — сказал Атос, приподнимаясь, но тут же снова упал на стул. Силы его истощились.
Евгения: Д'Артаньян вступился за него, подняв хлыст. Хозяин отступил на шаг и залился слезами. — Это выучит тебя учтивее принимать гостей, которых Бог тебе посылает,— сказал д'Артаньян. — Бог?! Нет — сам дьявол! — Вот что, любезный,— сказал д'Артаньян,— если ты еще будешь терзать наш слух, то мы запремся в твоем погребе вчетвером и посмотрим, действительно ли так велико опустошение, как ты говоришь. — Что же, господа, я виноват, каюсь, но на всякий грех есть милость — вы господа, а я — бедный трактирщик, вы меня пожалейте,— испуганно и торопливо заговорил хозяин. - Ну, это другой разговор,— сказал Атос,— эдак ты смягчишь мое сердце, и слезы польются из глаз, как вино из твоих бочек. Мы не так злы, как кажемся. Подойди поближе, потолкуем. Хозяин опасливо подошел. — Подойди, говорю тебе, и не бойся,— продолжал Атос.— В ту минуту, когда я хотел расплатиться с тобой, я положил кошелек на стол. - Да, монсеньер. — В этом кошельке было шестьдесят пистолей. Где он? - Передан в суд, монсеньер. Мне сказали, что это фальшивые монеты. — Ну, так потребуй кошелек и возьми себе эти пистоли. - Вам хорошо известно, монсеньер, что суд не возвращает того, что к нему попало. Будь это фальшивая монета, еще можно было бы надеяться, но, к несчастью, деньги были настоящие. - Договаривайся с судом как знаешь, любезный, мне какое дело, тем более что у меня не осталось ни единого ливра. —Послушайте,— сказал д'Артаньян,— а где лошадь Атоса? — В конюшне. — Что она стоит? - Пятьдесят пистолей — самое большее. - Она стоит восемьдесят; возьми ее, и делу конец. - Как, ты хочешь продать мою лошадь,— воскликнул Атос,— ты продаешь моего Баязета? А на чем я отправлюсь в поход? На Гримо? — Я привел тебе другую,— сказал д'Артаньян. - Другую? — И отличную! — вскричал хозяин. - Ну, если есть другая, лучше и моложе, то бери старую и дай вина. - Какого? — спросил хозяин, совсем успокоившись. - Того, что в глубине погреба, возле решетки. Там осталось еще двадцать пять бутылок; прочие разбились при моем падении. Принеси-ка шесть. - Да этот человек просто бездонная бочка,— пробормотал хозяин.— Если он останется еще на две недели и заплатит за то, что выпьет, я поправлю дела. - И не забудь,— продолжил д'Артаньян,— подать четыре бутылки того же вина двум англичанам. - Теперь,— сказал Атос,— в ожидании вина, расскажите-ка мне, д'Артаньян, что сталось с остальными. Д'Артаньян рассказал ему, как он нашел Портоса в постели, страдающим от ушиба, а Арамиса — за столом между двух богословов. Он кончал, когда возвратился хозяин с заказанными бутылками и окороком, который, на его счастье, оставался вне погреба. - Хорошо,— сказал Атос, налив по стакану себе и д'Артаньяну,— это о Портосе и Арамисе. Ну а ты, мой друг, что? Как ты поживаешь и что случилось с тобой лично? У тебя, по-моему, мрачный вид. — Увы,— сказал д'Артаньян,— это потому, что я самый несчастный из всех нас!.. - Ты несчастен, д'Артаньян? - сказал Атос.— Объясни, отчего? Расскажи мне. - После,— ответил д'Артаньян. - После! Почему после? Потому что ты думаешь, что я пьян, д'Артаньян? Запомни хорошенько, что мои мысли никогда не бывают так ясны, как тогда, когда я пьян. Рассказывай — я слушаю.
Евгения: Д'Артаньян рассказал свою историю с госпожой Бонасье; Атос выслушал его, не моргнув глазом, и, когда он кончил, сказал: - Пустяки это все, пустяки! — Это было его любимое словечко. - Вы все называете пустяками, милый Атос,— сказал д'Артаньян.— Разве вы можете об этом судить, если сами никогда не любили? Угасший было взгляд Атоса вдруг вспыхнул, но это была только молния; он снова стал тусклым и туманным, как прежде. - Да, правда,— ответил он спокойно,— я никогда не любил. - Жестокосердный,— сказал д'Артаньян,— вы напрасно так беспощадны к нежным сердцам. - Нежные сердца — разбитые сердца,— сказал Атос. - Что вы хотите сказать? - Я говорю, что любовь — лотерея, в которой выигрывающий получает смерть. Поверь, любезный д'Артаньян, тебе повезло, что проиграл. Хочешь послушать совета: проигрывай всегда. — Но она меня так любила! - Дитя! Нет ни одного человека, который не думал бы так же, как ты, что любовница его любит; и нет ни одного, которого бы любовница не обманула. - Исключая вас, Атос, у которого никогда не было любовницы. — Да,— отвечал Атос после минутной паузы,— у меня никогда не было. Выпьем! - Но в таком случае, философ,— сказал д'Артаньян,— научите меня, поддержите меня. Мне так нужны советы, утешение. - Утешение? В чем? - В моем несчастье. — Ваше несчастье смешно,— сказал Атос, пожимая плечами.— Интересно знать, что вы скажете, когда я расскажу вам одну любовную историю? - Случившуюся с вами? - С одним из моих друзей, не все ли равно! - Расскажите, расскажите, Атос. - Лучше выпьем. - Пейте и рассказывайте. — Вы правы, такие два дела можно совместить,— сказал Атос, выпив стакан и наполнив его снова. - Я слушаю,— сказал д'Артаньян. Атос надолго задумался, и, по мере того как он размышлял, д'Артаньян заметил, что он бледнел все более и более. Он дошел до той степени опьянения, при которой обыкновенные пьяницы падают и засыпают, а он словно бредил наяву. В этом сомнамбулизме опьянения было что-то пугающее. — Вы этого непременно хотите? — спросил он. - Прошу вас,— сказал. д'Артаньян. - Ну, пусть будет по-вашему... Один мой приятель, понимаете, один мой приятель, а не я,— сказал, прерывая сам себя с горькой усмешкой, Атос,— некий граф, родом из той же провинции, что и я, из Берри, родовитый, как Дандоло или Монморанси, двадцати пяти лет, влюбился в молодую шестнадцатилетнюю девушку, прелестную, как сама любовь. Сквозь наивность ее возраста просвечивал кипучий ум, ум не женщины, а поэта; она не просто нравилась — она опьяняла. Она жила в маленьком местечке с братом своим, священником. Оба были пришлыми людьми в той провинции; они явились неизвестно откуда, но, видя ее красоту и благочестие ее брата, никто никогда и не подумал спросить, откуда они. Впрочем, говорили, что из хорошей семьи. Мой приятель, владелец тех мест, мог бы обольстить ее или увести силой. Это было в его воле: кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей? К несчастью, он был честный человек и женился на ней. Дурак! Глупец! Безумец! — Но отчего же, раз он любил ее? —спросил д'Артаньян. — Подождите же,— отвечал Атос.— Он увез ее в свой замок и сделал из нее первую даму во всей провинции. И должно отдать ей справедливость — она умела держать себя, как подобало ее месту в обществе. — Ну и что же? — спросил д'Артаньян.
Евгения: — Однажды, будучи вместе с мужем на охоте,— продолжал Атос шепотом и очень быстро,— она упала с лошади и лишилась чувств. Граф бросился к ней на помощь, и так как платье стесняло ее, то он разрезал его кинжалом и обнажил плечо. Угадайте, что было у нее на плече, д'Артаньян? — спросил Атос, громко засмеявшись. — Откуда же мне знать? — спросил д'Артаньян. — Королевская лилия! — сказал Атос.— У нее на плече было клеймо! И Атос залпом выпил стакан вина, который держал в руке. — Какой ужас!—вскричал д'Артаньян.— Не может быть! — Друг мой, этот ангел воистину был демоном. Бедная девушка была воровкой. — Как же поступил граф? — Граф был владетельный господин и имел в своих владениях право карать смертью. Он разорвал платье графини, связал ей за спиной руки и повесил ее на дереве. — Боже мой, Атос, это же убийство! — вскричал д'Артаньян. — Да, всего лишь убийство,— отвечал Атос, бледный как смерть.— Но, кажется, стакан мой пуст. Атос схватил последнюю бутылку, поднес горлышко ко рту и выпил залпом все до дна. Потом он опустил голову на руки. Д'Артаньян в ужасе стоял перед ним. - Это вылечило меня от страсти к прекрасным, поэтическим и влюбленным женщинам,— сказал Атос, поднимаясь и не думая заканчивать притчу о неизвестном графе.— Дай Бог и вам того же! Выпьем! - Значит, она умерла? — прошептал д'Артаньян. — Еще бы! — сказал Атос.— Но давайте же стакан... Ветчины, дурень! — вскричал он.— Нам нечем закусить! — А ее брат? — робко спросил д'Артаньян. — Ее брат? — повторил Атос. — Да, священник. — Я хотел его тоже повесить. Но он опередил меня и накануне покинул свой приход. — Вы хотя бы узнали, кто был этот мерзавец? — Несомненно, это был любовник и сообщник красавицы. Может быть, это был даже порядочный человек, который прикинулся священником, чтобы устроить ее судьбу, выдать замуж... Надеюсь, его нашли и четвертовали. - О, боже мой, боже мой! — воскликнул д'Артаньян, которого потряс этот рассказ. - Что же вы не едите ветчины, д'Артаньян? Она великолепна! — сказал Атос, отрезав кусок и положив на тарелку д'Артаньяна.— Жаль, что не было в погребе четырех таких окороков! Я выпил бы еще пятьдесят бутылок. Д'Артаньян больше не в силах был продолжать разговор. Он почувствовал, что вот-вот сойдет с ума, положил голову на руки и притворился спящим. - Не та пошла молодежь, не умеет пить,— сказал Атос, огорченно глядя на товарища.— А ведь он из самых лучших...
LS: Евгения! А можно дальше? цитата— робко спросил д'Артаньян.
Евгения: LS Да хоть всю книгу! Следующая глава. "Возвращение". Д'Артаньяна потряс страшный рассказ Атоса. Но многое в этом рассказе, больше напоминавшем исповедь, было не очень-то понятно. Прежде всего то, что признание делалось в большом подпитии: абсолютно пьяный исповедался полупьяному. Но все же туман в голове, вызванный двумя-тремя бутылками бургундского, не затемнил памяти. Проснувшись наутро, д'Артаньян вспомнил весь рассказ, слово в слово, так глубоко они врезались в память. Чем больше овладевали им сомнения, тем сильнее хотелось узнать правду до конца. И он вошел к приятелю с твердым намерением продолжить вчерашний разговор. Но Атос полностью протрезвел и вновь превратился в самого проницательного в мире человека. Впрочем, мушкетер, обменявшись с ним рукопожатием, сам предупредил его мысль: - Я был очень пьян вчера, милый д'Артаньян! Лишь сегодня утром понял — как! До сих пор еле ворочаю языком. А сердце готово выпрыгнуть из груди. Бьюсь об заклад, что я наговорил вам вчера много чепухи. Сказав это, он посмотрел на своего приятеля так пристально, что тот смешался. — Вовсе нет! — отвечал д'Артаньян.— Насколько я помню, вы не говорили ничего особенного. — Странно, мне казалось, будто я рассказал вам одну очень печальную историю. И он глянул на молодого человека, как будто хотел проникнуть в глубину его души. — Я был еще пьянее вас,— сказал д'Артаньян,— наверное, поэтому ничего не помню. Но Атос не поверил. - Вы, конечно, заметили, милый друг, что всякий пьянеет по-своему. Один грустит, другой радуется. Я обычно бываю грустен и, когда напьюсь, рассказываю все страшные сказки, какие вбила мне в голову моя глупая кормилица. Это мой недостаток; недостаток важный, сознаюсь, но все-таки пить я умею! Атос говорил это настолько естественно, что поколебал сомнения д'Артаньяна. - Действительно,— сказал молодой человек, стараясь не упустить нить истины,— теперь я припоминаю, как смутный сон, будто мы говорили о повешенных. - Так и есть! — сказал Атос, вдруг побледнев, и как-то фальшиво засмеялся.— Я так и думал: висельники — это мой кошмар. - Да, да,— сказал д'Артаньян,— теперь я вспомнил. Дело шло... постойте... о женщине. - Вот видите! — сказал Атос, покрываясь смертной бледностью.— Это моя излюбленная история о белокурой женщине. Когда я ее рассказываю, это значит — я мертвецки пьян. - Да,— сказал д'Артаньян,— история о белокурой женщине, высокой, прекрасной, с голубыми глазами. - Да, и повешенной... — ...своим мужем, важным господином, как вы сказали, одним из ваших знакомых,— продолжал д'Артаньян, пристально глядя на Атоса. - Вот видите, какую напраслину можно возвести на человека, когда сам не ведаешь, о чем говоришь,— сказал Атос, пожимая плечами, как бы с пренебрежением к самому себе.— Все, кончаю с этой скверной привычкой: не буду больше напиваться. Д'Артаньян молчал. — Да, кстати,— сказал Атос, внезапно меняя тему разговора,— спасибо за лошадь, которую вы мне привели. — Она вам нравится? — спросил д'Артаньян. — Да, но эта лошадь не очень-то вынослива. — Ошибаетесь. Я сделал на ней десять лье менее чем за полтора часа, и она не утомилась: она была так свежа, будто всего-навсего проскакала вокруг площади Сен-Сюльпис. — Вот как! Так мне придется раскаяться... — Раскаяться? — Да, я ее сбыл... — Как?
Евгения: - А вот как. Я проснулся в шесть часов утра. Вы спали как убитый. Мне было нечего делать, я еще не совсем опомнился от вчерашней попойки и сошел в залу, где увидел англичанина, торговавшего у барышника лошадь, так как его лошадь вчера пала. Я подошел к нему и, видя, что он предлагает сто пистолей за гнедую запаленую клячу, сказал, что у меня тоже есть лошадь, которую готов продать. «И прекрасная,— сказал он,— я видел ее вчера; слуга вашего приятеля держал ее в поводу».— «Как по-вашему, стоит она сто пистолей?» — «Да. Вы хотите отдать мне ее за эту цену?» — «Нет; но я вам ее проиграю».— «Проиграете?» — «Да».— «Во что?» — «В кости».— Сказано — сделано; и я проиграл лошадь, но все же отыграл чепрак. Д'Артаньян недовольно поморщился. — Вы огорчены? —спросил Атос. - Да, признаюсь; по этим лошадям нас должны были узнать в день сражения. Это был подарок, Атос. Напрасно вы так поступили. - Ну, друг мой, поставьте себя на мое место,— сказал мушкетер.— Я пропадал со скуки, и потом, по правде сказать, я не люблю английских лошадей. Если дело только в том, чтобы нас кто-нибудь узнал, то довольно и одного чепрака: он достаточно заметен. Что же касается лошади, то мы найдем чем оправдать ее исчезновение. Черт возьми! Лошадь смертна. Предположим, что у моей был сап или моровая язва. Д'Артаньян продолжал хмуриться. - Досадно,— продолжал Атос.— Оказывается, вы очень дорожили этим животным. А ведь на этом утреннее происшествие не кончилось. - Что же вы еще натворили? - Проиграв лошадь,— девять очков против десяти, каков ход? — мне пришла мысль поставить на кон и вашу. - Надеюсь, вы не осуществили свою мысль? — Нет, я тотчас же привел ее в исполнение. — Но как же?! — вскричал д'Артаньян с беспокойством. - Проиграл и ее. — Мою лошадь? — Вашу лошадь: семь очков против восьми — из-за одного очка. Знаете пословицу? — Атос, клянусь, вы сошли с ума. - Надо было сказать мне это вчера, мой милый, когда я вам рассказывал дурацкие истории, а не сегодня утром. Я проиграл ее вместе с чепраком и вообще со всем убором. - Это же ужасно! - Подождите, это еще не все; я был бы отличным игроком, если бы не азарт. Но меня игра опьяняет посильнее вина. Я, конечно, сорвался и продолжил игру. - Да что же вы еще могли проиграть? У вас ничего больше не было. - Было, было, друг мой. У вас еще оставался этот бриллиант, который сверкает на вашем пальце и который я вчера заметил. - Этот бриллиант! — вскричал д'Артаньян, схватившись за перстень. — Я оценил его в тысячу пистолей, так как у меня когда-то были бриллианты и я знаю в них толк. - Надеюсь,— сказал серьезно д'Артаньян, полумертвый от страха,— что вы не упомянули о моем бриллианте. - Напротив, любезный друг, этот бриллиант, как вы сами понимаете, был нашим последним ресурсом: я мог отыграть на него наши чепраки, лошадей и даже выиграть деньги на дорогу. - Я трепещу, Атос! — вскричал д'Артаньян. - Итак, я рассказал про бриллиант моему партнеру, который тоже его заметил; нельзя же, черт побери, носить на пальце звезду небесную и желать, чтобы ее не замечали! Невозможно! — Кончайте, милый, кончайте!—сказал д'Артаньян.— Клянусь честью, ваше хладнокровие убийственно. - Итак, мы разделили бриллиант на десять ставок, по сто пистолей каждая. - А, вам угодно шутить и испытывать меня,— сказал д'Артаньян, которого гнев схватил за волосы, как Минерва Ахилла в «Илиаде». - Нет, я не шучу, черт возми! Хотел бы я посмотреть, что бы сделали вы на моем месте. Я две недели не видел человеческого лица и до одури беседовал только с бутылками. — Это вовсе не повод для того, чтобы ставить на кон мой бриллиант,— сказал д'Артаньян, судорожно сжимая руку. — Выслушайте же до конца. Десять ставок по сто пистолей в десять ходов без отыгрыша. В тринадцать ходов я проиграл все. В тринадцать ходов! Число тринадцать всегда было для меня роковым. Тринадцатого июля я... — Черт возьми! — вскричал д'Артаньян, вставая из-за стола. Эта история вышибла у него из головы вчерашний рассказ.
Евгения: - Терпение! — сказал Атос.— У меня был план. Англичанин — оригинал. Я видел, что он накануне разговаривал с Гримо, который сообщил мне, что англичанин предлагает служить у него. Я поставил на кон Гримо, безмолвного Гримо, разделенного на десять ставок. - Вот это ход! — сказал д'Артаньян, невольно рассмеявшись. - Самого Гримо, слышите? И за десять частей Гримо, который и весь-то не стоит одного дукатона, я отыграл бриллиант. Посмейте после этого сказать, что азарт — не добродетель. - Ей-богу, это забавно! — вскричал д'Артаньян, развеселившись и хохоча во все горло. — Вы понимаете, я, видя, что попал в полосу везенья, опять стал играть на бриллиант. — Черт! — сказал д'Артаньян, вновь нахмурившись. - Я отыграл вашу сбрую, потом вашу лошадь, потом мою сбрую, чепрак, потом мою лошадь, потом опять проиграл. Короче говоря, я отыграл ваш чепрак, а потом мой. На этом я остановился. Так обстоят сейчас наши дела. Д'Артаньян вздохнул, как будто у него свалился с плеч весь трактир. - В конце концов, бриллиант у меня все-таки остался? —робко спросил он. - В целости, друг мой, и вдобавок чепраки наших Буцефалов. - Но что мы будем делать с седлами без лошадей? - Я кое-что придумал. — Атос, вы пугаете меня. — Послушайте, д'Артаньян, вы давно не играли? - И не имею ни малейшей охоты начинать. — Не зарекайтесь! Вы давно не играли, вам должно везти. — Ну и что? — А вот что. Англичанин с товарищем все еще здесь. Я заметил, что ему очень жаль седел. Вам, кажется, жаль лошадь. На вашем месте я поставил бы чепрак против лошади. — Зачем ему чепрак без лошади? — Так ставьте на оба седла, я не такой эгоист, как вы. — Вы бы так поступили? — нерешительно спросил д'Артаньян. Уверенность Атоса заразила его. — Честное слово, и на одну ставку! — Но, проиграв лошадей, я хотел бы сохранить, по крайней мере, седла. — Ну так играйте на бриллиант. — Никогда в жизни! - Эх, черт! — сказал Атос.— Я предложил бы вам играть на Планше, но так как похожая ставка уже была, то англичанин, может быть, не согласится повторить. - Право, любезный Атос,— сказал д'Артаньян,— я предпочитаю больше ничем не рисковать. - Жаль,— сказал холодно Атос.— Англичанин набит деньгами. Ну что вам стоит! Рискните один раз. Это ведь быстро. - А если проиграю? - Выиграете! - А если проиграю? — Что ж! Отдадите седла. - Ну, ладно! Один раз куда ни шло! — сказал д'Артаньян. Атос пошел искать англичанина и обнаружил его на конюшне, где он с завистью разглядывал чепраки. Момент был самый подходящий. Атос немедленно предложил свои условия: два чепрака против одной лошади или ста пистолей — на выбор. Англичанин считал не долго, оба чепрака стоили, по крайней мере, триста пистолей, он согласился. Д'Артаньян, дрожа, бросил кости — выпало три очка; бледность его испугала Атоса, но он сказал только: — Неважный ход, приятель... Сударь, у вас будут полностью снаряженные лошади. Торжествующий англичанин даже не потрудился смешать кости: он бросил их на стол не глядя, так велика была его уверенность в победе. Д'Артаньян отвернулся, чтобы скрыть досаду. — Ну! Ну! — сказал Атос спокойным голосом.— Вот необыкновенный ход: я видел его только четыре раза в жизни — два очка! Англичанин посмотрел и огорчился, д'Артаньян взглянул и обрадовался. — Да,— продолжал Атос,— только четыре раза. Однажды у господина де Креки; другой раз у меня, в деревне, в моем замке... когда у меня был замок; третий раз у господина де Тревиля, когда все мы еще поразились; наконец, четвертый раз в трактире, когда я метал сам и проиграл сто луидоров и ужин.
Евгения: - Значит, сударь, вы берете свою лошадь обратно?— спросил англичанин. - Конечно! — ответил д'Артаньян. - И реванша не будет? - Мы решили не отыгрываться. Помните? - Помню... Лошадь будет передана вашему слуге. - Позвольте мне сказать парочку слов приятелю,— сказал Атос. - Разумеется... Атос отвел д'Артаньяна в сторону. - Что? — спросил д'Артаньян.— Чего ты еще от меня хочешь, искуситель? Хочешь, чтобы я продолжил игру? Не так ли? - Нет; я хочу, чтобы вы подумали. - О чем? - Вы возьмете лошадь? Не правда ли? - Конечно. - Напрасно, я взял бы сто пистолей. Вы ведь ставили чепрак против лошади или ста пистолей, на выбор. - Да! — Я взял бы сто пистолей. - А мне нужна лошадь. — Напрасно, повторяю вам. Что мы станем делать вдвоем с одной лошадью? Я не могу сидеть сзади вас — мы походили бы на двух сыновей Эмона, потерявших своего брата. А вы, конечно, не захотите обидеть меня, гарцуя рядом со мной на этом великолепном скакуне. Я, не колеблясь ни секунды, взял бы сто пистолей — нам нужны деньги для возвращения в Париж. - Я дорожу этой лошадью, Атос. - Напрасно: лошадь споткнется и собьет ноги, лошадь поест из яслей, из которых ела сапная лошадь, и вот лошадь или, вернее, сто пистолей пропали. Хозяин обязан кормить свою лошадь, между тем как сто пистолей кормят своего хозяина. — Но как же мы поедем обратно? — На лошадях наших слуг, черт возьми! По нашему виду все поймут, что мы порядочные люди. — Хороши мы будем на клячах, между тем как Арамис и Портос будут гарцевать на своих конях. — Арамис! Портос! — вскричал, засмеявшись, Атос. - В чем дело? - спросил д'Артаньян, не понимавший, почему развеселился его друг. - Хорошо! Хорошо! Дальше! — сказал Атос. — Итак, вы советуете... - Взять сто пистолей, д'Артаньян; с этими деньгами мы прекрасно проживем до конца месяца; мы утомлены, нам нужно развлечься. — Развлечься? Нет, Атос, тотчас же по возвращении в Париж я брошусь на поиски этой несчастной женщины. - И думаете, что для этого лошадь будет полезнее добрых луидоров? Возьмите сто пистолей, мой друг, возьмите сто пистолей. Д'Артаньяну не хватало лишь одного аргумента, чтобы согласиться, и последний его убедил. К тому же, настаивая на своем, он боялся показаться Атосу эгоистом. Поэтому он согласился и взял сто пистолей, которые англичанин немедленно заплатил. Затем все мысли сосредоточились на отъезде. Мировая с хозяином стоила, кроме старой лошади Атоса, еще шести пистолей. Д'Артаньян и Атос взяли лошадей Планше и Гримо; слуги отправились в путь пешком, неся чепраки на головах. Как ни были дурны лошади обоих друзей, однако они скоро перегнали слуг и остановились в Кревкере. Еще издали они заметили Арамиса, печально прислонившегося к окну и смотрящего, «как сестра Анна», на клубящуюся на горизонте пыль. — Эй, Арамис! Что вы тут делаете? — вскричали оба друга. — А, д'Артаньян! Атос! —сказал молодой человек.— Я думал о том, с какой быстротой исчезают все блага мира. Моя английская лошадь, которая умчалась и исчезла в вихре пыли, была для меня живым подобием непрочности всего земного. Вся наша жизнь в сущности может быть выражена тремя словами: Erat, est, fuit.
Евгения: — Это значит — в сущности? — спросил д'Артаньян, начиная догадываться. — Это значит, что меня надули. Шестьдесят луидоров за лошадь, которая, судя по быстроте ее исчезновения, может делать рысью по пять миль в час! Д'Артаньян и Атос рассмеялись. — Дорогой д'Артаньян,— сказал Арамис,— не сердитесь на меня, прошу вас: необходимость не считается с законами. К тому же я более всех наказан, потому что проклятый барышник надул меня, по крайней мере, на пятьдесят луидоров. Вот вы оба, не то что я, вы бережливы и расчетливы. Вы ездите на лошадях ваших слуг, а ваших парадных коней ведут в поводу, не спеша, короткими переходами. В эту минуту фургон, появившийся из клубов пыли на Амьенской дороге, остановился, и из него вылезли Планше и Гримо с чепраками на головах. Фургон возвращался в Париж порожняком, и лакеи условились вместо платы за провоз всю дорогу поить возницу вином. - Это что? — спросил Арамис, увидя их.— Только седла? — Теперь вам все ясно? — спросил Атос. - Друзья мои, вы поступили точь-в-точь как я. Я также инстинктивно сохранил чепрак. Эй, Базен, положите мой новый чепрак рядом с чепраками этих господ. - А где же ваши оба кюре? — спросил д'Артаньян. — На другой день я позвал их обедать,— отвечал Арамис.— Здесь, между прочим, отличное вино, и я их так напоил, что аббат запретил мне оставлять военную службу, а иезуит сам запросился в мушкетеры. - Долой диссертацию! — вскричал д'Артаньян.— Долой диссертацию! Я требую отмены диссертации! — С тех пор,— продолжал Арамис,— я наслаждаюсь новой жизнью. Я начал поэму односложным стихом. Это довольно трудно, но главное достоинство всякой вещи состоит в трудности. Сюжет поэмы — любовный. Я прочту вам первую песнь, в ней четыреста стихов, и она читается в одну минуту. - Дорогой Арамис,— сказал д'Артаньян, ненавидевший стихи почти так же, как латынь,— если вы добавите к трудности еще и краткость, вы можете не сомневаться, что у вашей поэмы будут, по крайней мере, два достоинства. - К тому же,— продолжал, не слушая д'Артаньяна, Арамис,— поэма наполнена самыми благородными страстями... Так, значит, друзья мои, мы возвращаемся в Париж? Браво! Я готов! Снова увидим нашего доброго Портоса? Тем лучше! Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого большого дуралея. Уж он-то не продаст свою лошадь за целое царство! Мне не терпится увидеть, как он выглядит в седле на новом коне. Вид у него будет поважней Великого Могола! Друзья провели в Кревкере около часа, чтобы дать отдохнуть лошадям. Арамис расплатился, отправил Базена в фургон к товарищам, и все тронулись в путь — к Портосу. Он был почти здоров, не так бледен, как во время первого посещения его д'Артаньяном. Он сидел за столом, на котором стоял обед на четыре персоны, хотя Портос был один. Обед состоял из мяса с разнообразным гарниром, отличных вин и фруктов. — Вы приехали кстати, господа,— сказал он, вставая.— Я только что сел за стол. Теперь мы пообедаем вместе. — Ого! Сразу видно, что эти бутылки не из тех, что Мушкетон ловил арканом, а вот и телятина и филе. - Я подкрепляюсь,— сказал Портос.— Ничто так не изнуряет, как эти проклятые ушибы. Вам когда-нибудь случалось, Атос, вывихнуть ногу? — Никогда, но помню, что в стычке на улице Феру я был ранен шпагой, и через пятнадцать или восемнадцать дней я чувствовал себя примерно так, как вы сейчас. — Но для кого, кроме вас, накрыт этот стол? — спросил Арамис. - Я пригласил дворян, живущих по соседству, но они прислали сказать, что не будут; вы их замените, и я только выиграю от этого. Эй, Мушкетон, подай стулья и удвой число бутылок.
Евгения: - Знаете, что мы едим? — вдруг спросил, спустя несколько минут, Атос. — Черт возьми,— сказал д'Артаньян.— Я ем шпигованную телятину с зеленью и артишоками. — А я — бараний филей, — сказал Портос. — А я — фрикасе из цыплят,— сказал Арамис. — Вы все ошибаетесь,— сказал, пряча улыбку, Атос.— Вы едите конину. — Полно! — сказал д'Артаньян. — Конину! — повторил с отвращением Арамис. Один Портос промолчал. — Да, конину. Не правда ли, Портос, что мы едим конину и, может быть, закусываем седлом? — Нет, господа, я сохранил его,— сказал Портос. — Ну, господа, мы друг друга стоим! — сказал Арамис.— Точно сговорились! — Что делать! — сказал Портос.— Эта лошадь смущала моих гостей, и я не хотел их обидеть. — А ваша герцогиня все еще на водах, не правда ли? — сказал д'Артаньян. — Все еще,— отвечал Портос.— К тому же моя лошадь так понравилась губернатору провинции, которого я сегодня ожидал к обеду, что я ему ее подарил. — Подарил?! — вскричал д'Артаньян. — Да, господи боже мой, подарил, именно так,— сказал Портос,— потому что она, конечно, стоила полтораста луидоров, а этот скряга выторговал ее за восемьдесят. — Без чепрака? — сказал Арамис. — Да, без седла. - Видите, господа,— сказал Атос,— Портос, как всегда, лучше всех нас совершил сделку. Все захохотали. Портос не знал, что и подумать. Но ему объяснили причину этого смеха, и он присоединился к всеобщему веселью. - Значит, мы все при деньгах! — воскликнул д'Артаньян. — Только не я,— заметил Атос.— Я только что сильно потратился. Мне так понравилось испанское вино Арамиса, что я велел погрузить бутылок шестьдесят в фургон. Так что кошелек мой карман не тянет. - А мне пришлось,— сказал Арамис,— пожертвовать все до последнего су на церковь в Мондидье и на Амьенский монастырь; к тому же мне было необходимо выполнить кое-какие обязательства: оплатить мессы, которые я заказал служить о себе и о вас и которые, без сомнения, нам будут весьма полезны. - А как вы думаете, мой ушиб мне разве даром обошелся? — спросил Портос.— Не говоря уже о ране Мушкетона, из-за которой я посылал по два раза в день за доктором, требовавшим с меня двойную плату под тем предлогом, что дурак Мушкетон ухитрился заполучить пулю в такое место, которое показывают только аптекарям. Я велел ему впредь избегать подобных ран. - Так, так,— сказал Атос, обменявшись улыбкой с Арамисом и д'Артаньяном,— я вижу, что вы весьма великодушно обошлись с этим бедным малым — так и подобает великодушному господину. — Одним словом,— продолжал Портос,— я заплатил за все, поэтому у меня осталось меньше тридцати экю. — И у меня пистолей десять,— сказал Арамис. — Ну,— сказал Атос,— да мы, кажется, по сравнению с вами богаты, как крезы. Сколько у вас осталось от ста пистолей, д'Артаньян? — От моих ста пистолей? Во-первых, я вам дал пятьдесят. — Разве? — Черт возьми! — Да, вспомнил... — Шесть я заплатил хозяину. - Ну и скотина же этот хозяин! Зачем вы ему дали шесть пистолей? — Ведь вы же так сами велели. — Правда, я слишком добр. Одним словом, сколько осталось? - Двадцать пять пистолей,— сказал д'Артаньян. — А у меня,— сказал Атос, вынув из кармана несколько мелких монет,— у меня... - У вас ничего... — Пожалуй! Во всяком случае, так мало, что не стоит класть в общую сумму. — Теперь посчитаем, сколько у нас всего. Портос? — Тридцать экю. — Арамис? — Десять пистолей. - У вас, д'Артаньян? — Двадцать пять.
Евгения: — Это составляет?..— спросил Атос. - Четыреста семьдесят пять ливров! — сказал д'Артаньян, считавший, как Архимед. — У нас останется еще добрых четыреста ливров, не считая чепраков, когда вернемся в Париж. - А как же ваши эскадронные лошади? — спросил Арамис. — Четырех лошадей наших слуг мы превратим в две господские, которых разберем по жребию. На четыреста ливров мы купим еще пол-лошади для одного из пеших, а все, что еще наскребем в карманах, отдадим д'Артаньяну, у которого счастливая рука; и он пойдет отыгрываться в любой игорный дом. Вот и все. — Давайте же обедать — все остынет,— сказал Портос. Будущее прояснилось. Друзья успокоились и принялись за обед, остатки которого были отданы Мушкетону, Базену, Планше и Гримо. По возвращении в Париж д'Артаньян нашел письмо господина де Тревиля, извещавшего, что по его просьбе король милостиво изъявил согласие на зачисление его в мушкетеры. Так как это было единственной мечтой д'Артаньяна, не считая, разумеется, желания найти госпожу Бонасье, то он бросился в полном восторге к своим друзьям, которых всего за полчаса перед тем покинул и которых застал теперь весьма грустными и озабоченными. Они собрались на совет к Атосу, что всегда служило признаком серьезности положения. Господин де Тревиль только что предупредил их, что в связи с окончательным решением его величества начать военные действия первого мая, им надлежит немедленно подготовить всю амуницию. Четыре философа в замешательстве смотрели друг на друга. Господин де Тревиль в вопросах дисциплины шуток не признавал. - А во что, по-вашему, обойдется снаряжение? — спросил д'Артаньян. - Что тут говорить,— отвечал Арамис,— мы подсчитывали со спартанской скаредностью, и на каждого пришлось, по крайней мере, по полторы тысячи ливров. - Четырежды пятнадцать равно шестидесяти. Итого шесть тысяч ливров,— сказал Атос. - Мне кажется,— сказал д'Артаньян,— что по тысяче ливров на каждого хватит; правда, я считаю не как спартанец, а как стряпчий... Слово «стряпчий» оживило Портоса. - Послушайте,— сказал он,— мне пришла в голову идея. - Это уж чего-нибудь да стоит; у меня нет и тени какой-либо мысли,— сказал Атос хладнокровно.— Что же касается д'Артаньяна, то счастье числиться в наших рядах свело его с ума. Тысяча ливров! Да мне одному нужно не менее двух тысяч! - Четырежды два равняется восьми,— сказал Арамис.— Итак, на снаряжение нам нужно восемь тысяч. Минус седла, которые у нас уже есть. Атос подождал, пока за Д'Артаньяном, который отправился благодарить де Тревиля, закроется дверь, и добавил: — У нас, кроме седел, есть еще прекрасный бриллиант, сияющий на пальце нашего друга. Какого дьявола! Д'Артаньян слишком хороший товарищ, чтобы носить на пальце сумму, за которую можно выкупить из плена короля, в то время как его товарищи попали в беду.
Евгения: Юля давно просила главу "Анжуйское вино". Вести о почти безнадежной болезни короля вскоре сменились иными: государь выздоравливает и, желая лично участвовать в осаде, готов отправиться в путь, лишь только будет в состоянии скакать верхом. Тем временем герцог Орлеанский, который знал, что не сегодня завтра он будет смещен и командование армией примет или герцог Ангулемский, или Бассомпьер, или Шомберг, оспаривавшие власть друг у друга, не утруждал себя решительными действиями, не посмел рискнуть на какой-нибудь серьезный шаг, чтобы прогнать англичан с острова Рэ, где они продолжали осаждать крепость Сен-Мартен и форт де-Ла-Пре, так же, как французы осаждали Ла-Рошель. Между тем д'Артаньян, как мы уже сказали, понемногу успокоился, что обыкновенно случается, когда кажется, что опасность миновала. Беспокоило его теперь только то, что от своих друзей он не получал никаких известий. Но как-то утром, в начале ноября, ему многое стало понятно из письма, полученного из Вильруа: «Господин д'Артаньян! Господа Атос, Портос и Арамис, проведя у меня большую часть вечера за дружеским столом, славно покутили и так нашумели, что начальник замка, человек очень строгих правил, на несколько дней арестовал их. Однако я исполняю их приказание и присылаю вам двенадцать бутылок моего анжуйского вина, которое им очень понравилось. Они желают, чтобы вы выпили их любимое вино за их здоровье. Я им повинуюсь и остаюсь с большим уважением вашим почтительным и покорным слугою. Годо, содержатель гостиницы господ мушкетеров». - Наконец-то! — воскликнул д'Артаньян.— Они вспомнили меня в часы своих увеселений, как я думал о них в минуты уныния. Они могут быть уверены, что я выпью за их здоровье с большим удовольствием, и выпью не один. И д'Артаньян побежал к двум гвардейцам, с которыми сдружился более, чем с другими, пригласить их выпить отличного анжуйского вина, присланного ему из Вильруа. Однако один из этих гвардейцев был уже приглашен на этот самый вечер, а другой на следующий, и потому решено было кутнуть послезавтра. Вернувшись домой, д'Артаньян отправил все двенадцать бутылок вина в общий походный гвардейский буфет, приказав позаботиться о сохранении их. В день празднества, хотя обед был назначен на двенадцать часов, д'Артаньян уже в девять послал Планше приготовить стол к приему. Гордясь своим новым званием метрдотеля, Планше рассчитывал показать себя человеком способным и толковым. Поэтому он пригласил к себе на помощь слугу одного из гостей своего хозяина, Фурро, и того самого мнимого солдата, который хотел убить д'Артаньяна и которому тот подарил жизнь. Не принадлежа ни к какому полку, он поступил в услужение к д'Артаньяну или, вернее, к Планше. Оба гостя пришли в назначенный для обеда час и заняли свои места перед целым рядом блюд, выстроившихся на столе. Планше прислуживал с салфеткой через руку, Фурро откупоривал бутылки, а Бриземон — так звали выздоравливавшего солдата — переливал вино в графины из бутылок, ибо на дне сосудов, вероятно от тряской дороги, был осадок. В первой бутылке мути на дне оказалось побольше. Бриземон вылил гущу в стакан, и д'Артаньян позволил ему выпить, потому что бедный малый был еще очень слаб. Гости съели суп и уже собирались выпить по первому стакану вина, как вдруг из фортов Людовика и Нового раздались пушечные выстрелы. Думая, что случилось что-нибудь непредвиденное — нападение осажденных или англичан, гвардейцы тотчас же повскакали со своих мест и схватились за шпаги. Д'Артаньян, не менее проворный, чем они, не отстал от товарищей, и все трое побежали к передовой, готовые тотчас вступить в бой. Только лишь выскочив из буфета, они узнали о причине заварухи: повсюду били в барабаны и со всех сторон раздавались крики: — Да здравствует король! Да здравствует кардинал! И впрямь, они действительно увидели короля, у которого, как мы сказали, не хватило терпения дожидаться долее. Проехав без отдыха две станции, он въезжал в эту самую минуту в лагерь со своей свитой и с подкреплением из десяти тысяч войска. Мушкетеры шли впереди и позади него. Стоя среди товарищей по роте, выстроившейся шпалерами вдоль пути короля, д'Артаньян выразительным жестом приветствовал своих друзей, его уже приметивших и следящих за ним глазами, и господина де Тревиля, который тотчас же узнал его. Как только кончилась церемония въезда короля, четверо друзей бросились друг другу в объятия.
Евгения: — Черт возьми! — вскричал д'Артаньян.— Невозможно приехать более кстати: ни одно блюдо еще не успело остыть! Не правда ли, господа? — прибавил молодой человек, обращаясь к двум гвардейцам, которых он представил своим друзьям. — Ага! Очевидно, мы пируем! — сказал Портос. — Надеюсь,— сказал Арамис,— что за вашим обедом дам не будет. — Разве в вашей дыре есть какое-нибудь сносное вино? — спросил Атос. — Но, черт возьми! А ваше вино, мой друг? —отвечал д'Артаньян. — Наше вино?!—удивленно спросил Атос. — Да, то самое, которое вы прислали мне. — Мы прислали вино? — Конечно, то самое, с анжуйских виноградников. - Да, я хорошо знаю это слабенькое вино, о котором вы говорите. — Вино, которое вы больше всего любите. - Без сомнения, когда у меня нет под рукой шампанского или шамбертена. — Ну, так за неимением шампанского и шамбертена придется вам довольствоваться анжуйским. — Так, значит, вы выписали анжуйского вина? Какой же вы, однако, лакомка,— сказал Портос. — Да нет же, это то вино, которое прислано мне от вашего имени. — От нашего имени? — в один голос спросили три мушкетера. - Не вы ли, Арамис, послали вино? — спросил Атос. - Нет, может быть, вы, Портос? — Нет, значит, вы, Атос? — Нет. - Но если посылали не вы сами, то это сделал хозяин вашей гостиницы. — Хозяин нашей гостиницы? — Ну да, хозяин гостиницы мушкетеров, Годо. — В конце концов, не все ли равно, откуда оно пришло,— заметил Портос,— попробуем, и если оно хорошо, выпьем его. — Вот уж нет,— сказал Атос,— напротив, мы не будем пить вино, присланное неизвестно кем. — Вы правы, Атос,— согласился д'Артаньян.— Так, значит, никто из вас не поручал владельцу гостиницы господину Годо послать мне подарок? — Нет, а между тем он от нашего имени сделал это. - Вот письмо,— сказал д'Артаньян. И он вынул из кармана записку, полученную им. — Это не его почерк,— сказал Атос,— я его знаю: перед отъездом я проверял у него наши общие счета. — Письмо подложное,— прибавил Портос,— мы вовсе не были под арестом — это факт. — Как вы могли поверить, д'Артаньян,— сказал Арамис с упреком,— что мы нашумели там? Д'Артаньян побледнел и вздрогнул всем телом. — Ты пугаешь меня,— сказал Атос, называвший его на «ты» только в очень редких случаях,— но что же такое произошло? - Быстрее, быстрее, мои друзья! — вскричал д'Артаньян.— У меня в голове промелькнуло страшное подозрение. Неужели это опять месть этой женщины? Теперь побледнел Атос. Д'Артаньян бросился к буфету, за ним последовали трое мушкетеров и два гвардейца. Вбежав в столовую, д'Артаньян тут же увидел Бриземона, в страшных конвульсиях корчившегося на полу. Смертельно бледные Планше и Фурро пытались облегчить его страдания, но было очевидно, что всякая помощь бесполезна: лицо умирающего было уже искажено предсмертной агонией. — Это вы, вы! — закричал он, увидев д'Артаньяна.— Это ужасно: сделать вид, что помиловали меня, и затем отравить. - Я?! — воскликнул д'Артаньян.— Я?! Несчастный, что ты говоришь? — Я говорю, что вы дали мне это вино и приказали мне его выпить. Я говорю, что вы решили отомстить мне за себя и что это бесчеловечно... — Не думайте так, Бриземон,— отвечал д'Артаньян,— уверяю вас, ничего подобного не было. Клянусь вам! - Но Бог все видит! Бог накажет вас! Господи, пошли ему такие же страдания, какие выпали на долю мне! — Клянусь Евангелием,— вскричал д'Артаньян, бросаясь к умирающему,— что я сам собирался пить это вино, я не знал, что оно отравлено! — Я не верю вам,— сказал солдат и испустил последний вздох в страшных мучениях.
Евгения: — Ужасно! ужасно! — шептал Атос, между тем как Портос бил бутылки, а Арамис отдавал несколько запоздавшее приказание привести священника. — О, друзья мои! — сказал д'Артаньян.— Вы еще раз спасли мне жизнь! И не только мне, но и этим господам. Господа,— продолжал он, обращаясь к гвардейцам,— я попрошу вас хранить в тайне увиденное вами: во всем, чему вы были свидетелями, могут быть замешаны очень важные особы, что грозит всем нам немалыми неприятностями. — Ах, сударь,— пробормотал Планше, полумертвый от страха,— как я счастливо отделался. — Как,— вскричал д'Артаньян,— и ты тоже собирался пить это вино, бездельник? — Я, сударь, собирался выпить маленький стаканчик за здоровье короля, но Фурро сказал, что меня зовут. — Так и было,— признался Фурро, выбивая от страха дробь зубами,— я хотел отослать его, чтобы все выпить самому. — Господа,— сказал д'Артаньян, обращаясь к гвардейцам,— после всего случившегося вы сами понимаете, сколь печально могла завершиться наша пирушка... Итак, прошу извинить меня и позвольте мне отложить ее до какого-нибудь другого случая. Гвардейцы с полной готовностью приняли извинение д'Артаньяна и, понимая желание четырех друзей остаться наедине, удалились. Когда молодой гвардеец и три мушкетера остались без свидетелей, они так взглянули друг на друга, что без слов стало понятно, что каждый из них осознает всю серьезность положения. - Прежде всего,— начал Атос,— давайте выйдем из этой комнаты: находиться в обществе мертвого да к тому же умершего насильственной смертью, не слишком приятно. - Планше,— распорядился д'Артаньян,— я поручаю тебе тело этого несчастного. Похорони его, как подобает христианину. Правда, он совершил преступление, но впоследствии раскаялся. После чего четыре друга вышли из комнаты, предоставив Планше и Фурро возможность отдать последний долг Бриземону. Трактирщик отвел им другую комнату, где подал яйца всмятку, за водой же Атос сам сходил к фонтану. (Какие, однако, удобства в военном лагере! - Е.) В нескольких словах Портосу и Арамису рассказали суть произошедшего. — Итак,— обратился д'Артаньян к Атосу,— вы видите, любезный друг,— это война не на жизнь, а на смерть. Атос покачал головой. — Да-да,— согласился он,— я это вижу, но вы, значит, думаете, что это она? — Я уверен в этом. — А я, признаюсь, еще сомневаюсь. — А эта лилия на плече? — Возможно, это англичанка, совершившая какое-нибудь преступление во Франции, за которое палач заклеймил ее. - Атос, я говорю вам, что это ваша жена,— настаивал д'Артаньян,— разве вы забыли, как в точности с вашими описаниями совпали все приметы? — И все же я думаю, что та мертва: я так хорошо повесил ее. Д'Артаньян покачал головой. - Так что же делать? — спросил молодой человек. - Надо найти какой-либо выход из этого положения. Нельзя же, чтобы вечно висел над головой дамоклов меч,— сказал Атос. — Но какой? - Попытайтесь встретиться с ней и объясниться. Предложите ей мир или войну. Дайте честное слово дворянина, что вы никому никогда ничего не скажете о ней, никогда ничего не сделаете против нее. Со своей стороны, потребуйте от нее клятвы навсегда оставить вас в покое. Пригрозите, что если она не согласится на это, вы пойдете к канцлеру, к королю, обратитесь к палачу, восстановите против нее двор, объявите, что она заклеймена, предадите ее суду. И что, если ее оправдают, вы клянетесь честью дворянина, что, как бешеную собаку, убьете ее из-за угла.
Евгения: - Подобный способ покончить с врагом мне нравится,— согласился д'Артаньян,— но как я встречусь с нею? - Лишь время, любезный друг, лишь время доставит этот случай. А случай — это двойная ставка для человека: чем больше он поставил, тем больше может выиграть, только надо уметь ждать. - Да, но ждать, будучи окруженным убийцами и отравителями... — Ничего! — заметил Атос.— Бог хранил нас до сей поры, он же сохранит нас и дальше. - Да, нас! Ведь мы — мужчины, готовые на все, привыкшие рисковать жизнью, но что будет с нею? — проговорил вполголоса д'Артаньян. - Кто это — она? — спросил Атос. — Констанция. — Госпожа Бонасье ? И впрямь, бедный друг, я забыл, что вы влюблены,— сказал Атос. — Но ведь из письма, найденного вами у убитого негодяя,— вмешался Арамис,— вы знаете, что она в монастыре. В монастыре жить очень хорошо, и я обещаю вам, что тотчас же, как только кончится осада Ла-Рошели, я лично... — Хорошо, хорошо,— перебил его Атос,— мы знаем, любезный друг Арамис, что вы дали обет посвятить себя Богу. — Я только на время мушкетер,— произнес со смирением Арамис. — Видно, он давно не имеет никаких известий от своей возлюбленной,— заметил совсем тихо Атос,— но не обращайте на это внимания, так уже было. — Мне кажется, существует простой способ вызволить ее из неволи,— сказал Портос. — Какой? — спросил д'Артаньян. — Вы говорите, что она в монастыре?—спросил Портос. - Да. — Так мы, как только кончится осада, похитим ее из монастыря! — Но надо еще узнать, где этот монастырь. — Совершенно верно,— согласился Портос. — Мне пришло в голову...— сказал Атос,— кажется, вы говорили, любезный д'Артаньян, что монастырь для нее выбрала сама королева? — По крайней мере, я так думаю. — Если так, то Портос поможет нам. — Каким образом, позвольте узнать? — Да через вашу маркизу, герцогиню, принцессу! Она, должно быть, дама со связями в обществе. — Тсс,— прошептал Портос, прикладывая палец к губам,— она, кажется, поклонница кардинала и не должна знать ничего. — В таком случае,— предложил Арамис,— я берусь узнать, где находится наша пленница. - Вы, Арамис?! — воскликнули разом все три товарища.— Вы! Каким образом? - Через духовника королевы, с которым я очень дружен,— отвечал Арамис, зардевшись. Это обещание, успокоившее их всех, завершило жаркую беседу, которую четыре друга вели за своим скромным обедом. Затем они расстались, условившись встретиться вновь вечером. Д'Артаньян вернулся во францисканский монастырь, а три мушкетера отправились в ставку короля, где им еще предстояло позаботиться о пристанище для себя.
LS: Cпасибо огромное! Так много интересного! Лично мне в повседневной жизни, почему-то, афоризмы из "Возвращения", вспоминаются чаще, чем из всех остальных глав вместе взятых. Любимая нравоучительная фраза "Скажите после этого, что упорство - не добродетель" в новом переводе "Посмейте после этого сказать, что азарт — не добродетель" напугала меня до смерти. АЗАРТ?! Пришлось лезть в первоисточник, который меня утешил - la persistance все-таки твердость, стойкость, упорство!
Евгения: Часть 2, глава 1. "Англичане и французы". В назначенное время четверо мушкетеров в сопровождении слуг пришли на огороженный для выпаса коз пустырь за Люксембургским дворцом. Получив от Атоса серебряную монету, пастух увел свое стадо. Слугам же было велено следить, не появится ли кто посторонний. Вскоре, миновав ограду, на пустырь зашли и присоединились к мушкетерам несколько молчаливых людей. Затем, по обычаю англичан, каждый из присутствующих представился остальным. Знатных англичан странные имена противников не только удивили, но и встревожили. - Однако,— заметил лорд Уинтер, когда трое друзей назвались,— мы так и не узнали, кто вы, и не будем драться с людьми, носящими такие странные имена: так зовут только пастухов. — Как вы совершенно верно предполагаете, милорд, это вымышленные имена,— согласился Атос. - Это побуждает нас еще настойчивее желать услышать ваши настоящие имена,— ответил англичанин. - Но ведь вы играли с нами, не зная наших имен,— продолжал Атос,— и даже выиграли у нас лошадей. - Вы правы, но тогда мы рисковали лишь нашими деньгами. А на этот раз мы рискуем нашей жизнью: играют со всяким, дерутся только с равным. — Справедливо,— согласился Атос. Он отвел в сторону своего будущего противника и тихо назвал ему свое имя. Портос и Арамис сделали то же самое. — Удовлетворены ли вы теперь? — спросил Атос у своего англичанина.— Считаете ли вы меня достаточно знатным, чтобы оказать мне честь скрестить со мной шпагу? — Да, сударь,— ответил англичанин, кланяясь. — А теперь хотите ли вы, чтобы я сказал вам еще нечто важное? — холодно спросил у него Атос. — Что именно? — спросил англичанин. — Лучше бы вы не требовали, чтобы я открыл вам свое имя. — Почему? — Потому, что меня считают умершим, и у меня есть причины желать, чтобы никто не знал, что я жив. Значит, теперь я буду принужден убить вас, чтобы моя тайна не стала известна. Англичанин взглянул на Атоса, полагая, что тот с ним шутит, но Атос и не думал шутить. - Господа,— сказал Атос, обращаясь одновременно и к своим товарищам, и к противникам,— все готовы? - Да,— в один голос ответили англичане и французы. - В таком случае — начнем. И тут же восемь шпаг блеснули в лучах заходящего солнца, и сражение началось с ожесточением, вполне естественным между людьми, ставшими противниками вдвойне. Атос дрался методично и спокойно, точно был в фехтовальной зале. Портос, наказанный приключением в Шантильи за свою излишнюю самоуверенность, действовал на этот раз осторожно и хитро. Арамис, которому предстояло еще закончить третью песнь своей поэмы, спешил, как человек, у которого мало времени. Атос первый поверг своего противника. Он нанес ему лишь один удар, но, как и предупреждал, тот был смертельный: шпага пронзила сердце. Затем Портос положил своего на траву: он проколол ему бедро. Так как англичанин после этого более не сопротивлялся и отдал свою шпагу, Портос на руках отнес его в карету. Арамис так яростно атаковал, что начал теснить своего противника. Тот, отступив шагов на пятьдесят, кончил тем, что обратился в бегство и исчез, удирая со всех ног под улюлюканье слуг.
Евгения: Д'Артаньян, словно играючи, просто оборонялся. Когда же увидел, что его противник страшно устал, он ловким ударом вышиб у него из рук шпагу. Видя себя обезоруженным, барон отступил шага два-три назад, но поскользнулся и упал навзничь. Д'Артаньян одним прыжком очутился около него и, приставив шпагу к горлу, сказал: — Вы теперь в моих руках, я мог бы вас убить, но я дарю вам жизнь из любви к вашей сестре. Д'Артаньян был вне себя от радости: ему удалось осуществить задуманный им заранее план, при мысли о котором еще недавно лицо его озарялось радостной улыбкой. Восхищенный благородством и покладистостью противника, англичанин сжал д'Артаньяна в своих объятиях, наговорил тысячу любезностей мушкетерам, и, так как противник Портоса был уже отнесен в карету, а противник Арамиса дал тягу, все внимание обратили на убитого. Когда Портос и Арамис раздевали его, надеясь, что рана окажется не смертельной, из-под его пояса выпал туго набитый кошелек. Д'Артаньян поднял его и протянул лорду Уинтеру. — Что прикажете мне делать с этими деньгами? — спросил англичанин. - Передадите их семейству убитого,— ответил Д'Артаньян. — Очень нужна подобная безделица его семейству! Оно получает по наследству пятнадцать тысяч луидоров ренты в год. Оставьте этот кошелек для ваших слуг. Д'Артаньян положил кошелек в карман. - А теперь, мой молодой друг,— ведь вы позволите, надеюсь, называть вас так? — обратился лорд Уинтер к д'Артаньяну.— Сегодня же вечером, если только вы желаете, я представлю вас моей сестре, леди Кларик. Я хотел бы, чтобы она тоже отнеслась к вам благосклонно. А так как она имеет кое-какой вес при дворе, то, может быть, в будущем слово, замолвленное ею, окажется вам полезным. Д'Артаньян покраснел от удовольствия и поклонился в знак согласия. В это время Атос подошел к д'Артаньяну. - Что вы думаете делать с кошельком? — сказал он ему на ухо тихонько. — Я хотел передать его вам, мой любезный Атос. — Мне? Но почему? — Да просто потому, что вы его убили: это неприятельские трофеи. — Я — наследник врага! — возмутился Атос.— За кого вы меня принимаете? — Таков военный обычай,— сказал д'Артаньян,— почему бы не перенять его для дуэли? — Даже на поле битвы,— сказал Атос,— я никогда не занимался мародерством. Портос пожал плечами, Арамис улыбкой одобрил Атоса. — В таком случае,— предложил д'Артаньян,— дадим эти деньги слугам, как предложил нам лорд Уинтер. — Да,— сказал Атос,— отдадим этот кошелек, но не нашим слугам, а слугам англичан. Атос взял кошелек и бросил его кучеру. — Вам и вашим товарищам. Этот великодушный жест человека, не имевшего за душой ни копейки, поразил даже самого Портоса. Эта французская щедрость, о которой не раз потом рассказывали лорд Уинтер и его приятель, произвела сильное впечатление на всех, кроме господ Гримо, Мушкетона, Планше и Базена. Прощаясь с д'Артаньяном, лорд Уинтер сообщил ему адрес своей сестры: она жила на Королевской площади, бывшей в то время модным кварталом, в доме № 6. Впрочем, лорд сам обещал заехать за юношей, чтобы представить его. Д'Артаньян назначил ему свидание в восемь часов у Атоса. Предстоящее знакомство с миледи очень волновало нашего гасконца. Он припоминал, каким странным образом эта женщина оказалась вплетенной в его судьбу. Он был убежден, что она была агентом кардинала, и тем не менее его непреодолимо влекло к ней одно из тех чувств, в котором невозможно дать себе отчет. Он боялся только, как бы она не признала в нем своего менгского и дуврского знакомца. Тогда она догадалась бы, что он был из числа друзей господина де Тревиля, а следовательно, телом и душой предан королю. Это неминуемо лишило бы его некоторого преимущества, так как, будучи в той же степени известен миледи, как он сам знал ее, он имел бы равные шансы в предстоящей игре. Относительно начинающейся интрижки ее с графом де Вардом наш самонадеянный юноша мало заботился, хотя граф был молод, красив, богат и в большой милости у кардинала. Но недаром ему было двадцать лет и родился он в Тарбе!
полная версия страницы