Форум » Диссертации, догматические и умозрительные » Новый перевод "Трёх мушкетёров" (перевод И.Лаукарт в издании 2004 года) » Ответить
Новый перевод "Трёх мушкетёров" (перевод И.Лаукарт в издании 2004 года)
Евгения: Думаю, нужно выделить этот предмет разговора в отдельную тему. Напомню, после неоднократно переиздававшегося в течение почти полувека перевода В. Вальдман, Д. Лившиц и К. Ксаниной, недавно появился новый перевод "Трех мушкетеров", выполненный И. Лаукарт. Пока он обнаружен в одном издании: А. Дюма "Собрание сочинений: В 7 т.", М.: Литература, Мир книги, 2004. Что изменилось?
Ответов - 119, стр:
1 2 3 4 All
Евгения: Сначала перетащу в эту тему то, что было написано в "Тонкостях переводов", дабы всё было в одном месте. Хотя бы приблизительно. Оглавления первых двух томов.
Евгения: Цитата из "ТМ" перевода И.Лаукарт (глава 1, портрет д`Артаньяна): "Молодой человек... Опишем его одним росчерком пера: вообразите себе Дон Кихота в восемнадцать лет, Дон Кихота налегке, без лат и набедренников, Дон Кихота, одетого в шерстяной камзол, синий цвет коего приобрел невыразимый оттенок зеленоватого с небесно-голубым. Лицо его было длинное и смуглое, скулы выдающиеся - признак хитрости; мышцы челюстей чрезвычайно развитые - признак, по коему безошибочно узнают гасконца, даже если он без берета, а на нашем герое был берет с каким-то пером. Глаза у него были большие и умные, нос с горбинкой, но тонкий и красивый, рост слишком высок для юноши и слишком мал для взрослого человека. Неопытный глаз принял бы его за путешествующего сына какого-нибудь фермера, если бы не длинная шпага на кожаной перевязи, которая била по икрам владельца, когда он ходил, и по взъерошенной гриве его лошади, когда он ехал верхом. Ибо у нашего юноши была лошадь, к тому же столь замечательная, что не заметить ее было невозможно. Это был беарнский конек лет двенадцати-четырнадцати, буланой масти, с поредевшим хвостом и опухшими бабками ног. Голова его свисала ниже колен, что делало излишним употребление поводьев. И все же он был способен пробежать в день восемь лье. К сожалению, достоинства этой лошади были настолько заслонены ее странной шерстью и необыкновенной поступью, что в те времена, когда каждый был знатоком в лошадях, появление вышеуказанного конька в Менге, куда он вступил за четверть часа перед тем через Божансийские ворота, произвело ошеломляющее впечатление, тут же перенесенное и на самого всадника." Кстати, дуэль Атоса, Портоса и Арамиса с д`Артаньяном должна была состояться у монастыря Босоногих Кармелитов. По просьбе Юли - описание Арамиса (глава 2). "Этот мушкетер составлял совершенную противоположность тому, кто к нему обратился и назвал Арамисом. Это был молодой человек лет двадцати двух - двадцати трех, не больше, с открытым и кротким лицом, нежными черными глазами и щеками розовыми и бархатистыми, как осенний персик. Тонкие усики образовали над верхней губой совершенно прямую черту. Казалось, он боялся опустить руки, чтобы жилы на них не вздулись. Время от времени он пощипывал себя за мочки ушей, чтобы они оставались алыми и прозрачными. Он говорил мало и медленно, много кланялся, смеялся бесшумно, показывая прекрасные зубы, которыми он, как и вообще всею своей особой, по-видимому, много занимался." Неплохой был бы портрет, если бы не усы в виде "совершенно прямой черты".
Евгения: По просьбам трудящихся - еще портреты. Констанция. "Это была прелестная женщина лет двадцати пяти - двадцати шести, черноволосая, с голубыми глазами, слегка вздернутым носиком, чудными зубками и опалаво-розовым цветом лица. Но этим и ограничивались признаки, по которым ее можно было принять за знатную даму; руки ее были белые, но великоваты, ноги также не указывали на высокое происхождение. К счастью, д`Артаньян по молодости лет пока еще не заботился о таких мелочах." Портос. "В центре наиболее оживленной группы стоял рослый мушкетер с надменным лицом, привлекавший всеобщее внимание своим странным костюмом. На нем был не форменный плащ, что и не требовалось в эти времена, когда свободы было меньше, но независимости больше, а кафтан небесно-голубого цвета, несколько поблекший и изношенный, и поверх кафтана роскошная перевязь, расшитая золотом и сверкавшая, как водная рябь на солнце. Длинный плащ из алого бархата красиво спадал с его плеч, открывая только спереди великолепную перевязь, на которой висела шпага огромных размеров. Мушкетер, только что сменившийся с караула, жаловался на простуду и время от времени нарочно покашливал. По его словам, он поэтому и закутался в плащ. Пока он говорил, покручивая презрительно ус, остальные, и д`Артаньян более других, с восхищением дивились шитой золотом перевязи." Атос. Вот отсканированные два листика:
Евгения: Фразы, которые меня позабавили. (Сопоставление двух переводов: №1 - пер. Вальдман, Лившиц, Ксанина, №2 - пер. Лаукарт). 1. "В эту минуту край портьеры приподнялся, и на пороге показался мушкетер..." 2. "В ту же минуту дверная портьера раздвинулась, и из-под бахромы выглянул мужчина..." Атос, видимо, в кабинет г-на де Тревиля вполз... 1. "Слова его были кратки и выразительны, он говорил всегда то, что хотел сказать, и больше ничего: никаких прикрас, узоров и красот". 2. "Речи его были кратки и выразительны, заключали всегда лишь то, что он хотел сказать, и не более: никаких прикрас, разводов и узоров". Мудрое наблюдение! Какие тут разводы?! "Обоих в омут - и конец!"
Евгения: Для Юли: глава "Диссертация Арамиса" (частично).
Евгения: Теперь новое. Юля писала: "Мое предложение по поводу того, что нужно выложить. Сцену у Тревиля. Дуэль у монастыря Дешо - всю главу. Анжуйское вино Бастион Сен-Жерве И как вариант - суд над Миледи. " Если у кого-то будут еще предложения - пишите. Пока начинаю с начала списка. Сцена у Тревиля.
Евгения:
Евгения:
LS: А мне кажется, что название ЖЕНА АТОСА правильней. La FAMME - соответствует русскому "жена" и в смысле "женщина", и в смысле "жена".
Юлёк (из клуба): Ой!!! А я забыла такое лакомое блюдо, как "Плечо Атоса, перевязь Портоса и платок Арамиса". "Обед у прокурора" - просим, просим!
Евгения: Продолжим с того момента, где остановились вчера.
LS: Евгения! Спасибо большое! Так много интересного! Есть что сравнивать.
LS: Сравнительный анализ двух переводов старого и нового привел к следующему выводу. В новом переводе текст короче, но менее «литературен». «Тысяча чертей!» в старом выглядит, однозначно, лучше простого «Поверьте мне» в новом. Но одновременно надо, конечно, сравнивать и с оригинальным текстом. У меня глаз все-таки здорово зацепился за «Босых Кармелитов» в новом переводе «Трех мушкетеров». Пришлось лезть во французский текст. Там, действительно, Carme-Deschaux. В примечания еще добавлено - Dechausses, что в соответствии со словарем обозначает разутый (босоногий). То есть в классическом переводе оставили название монастыря непереведенным и в сокращенном варианте. С моей точки зрения это совершенно правильно. Обычай переводить имена собственные существовал в нашей переводческой традиции где-то до 30-х гг. прошлого века, иногда даже переводили имена героев, если они как-то обозначали его характер или историю. (Для сравнения: к этой традиции вернулись некоторые из переводчиков «Властелина колец», когда переводили Бэггинса, как Торбинса, хотя, покаюсь в слабости, люблю я именно этот перевод). Кстати о примечаниях. Просьба к уважаемым форумлянам, располагающим текстом «Трех мушкетеров» с комментариями. Посмотрите, пожалуйста, по комментариям в ваших изданиях, есть ли что-то о Рошфоре? Во моем французском тексте по поводу Рошфора написано, что это вымышленный персонаж. В издании «Всемирной литературы для детей» никаких замечаний по поводу его персоны нет вообще. А вот у Дюма в «Жизни Луи XIV», повествовании, претендующем на документальность, он фигурирует в качестве вполне реального лица. Может быть у кого-то есть информация из других источников?
Евгения: Всегда пожалуйста! :) Обещанный "Обед у прокурора":
Евгения: Вот ещё любопытная глава. "Мушкетеры дома".
LS: Ошибочка вкралась! В главе "Мушкетеры дома" (Кстати, название главы в этом варианте правильней более известного нам "Мушкетеры у себя дома"). "При этом Арамис улыбался грустной улыбкой, которая так шла к его благородному лицу, а Портос пил и клялся, что из Арамиса выйдет, в лучшем случае, сельский священник." АРАМИС улыбался! Собственая память и французский текст утверждают, что речь идет об Атосе...
LS: Продолжение сравнительного анализа новго и классического перевода и сверка с французским текстом приводит к совершению таких интересных открытий, которыми не могу не поделиться. Помните, грандиозный момент в "Королевских мушкетерах и гвардейцах кардинала": "...прошу простить меня, но только за это. Не начнем ли мы?" (это В.Вальдман.) "Извините меня, но только в этом. И приступим к делу!" Новый перевод: А в родном тексте: «...et en garde!», что в соответствии со словарем, «Защищайтесь!» - это же совсем другой смысл. д`Артаньян нападает! А вообще французский текст гораздо короче русского в изложении Вальдмана и К.
Евгения: Героический завтрак на бастионе Сен-Жерве:
LS: Новые замечания по новому переводу. 1. "- Или вы где-то забыли глаза, когда погнались?- не унимался Портос." Тю. Или мы не знали, что Портос из Одессы? 2. В новом переводе Атос назван умницей и красавцем. В классическом - "прекрасен телом и душой", что соответствует французскому тексту (corps-тело и esprit-дух).
Евгения: Продолжу с того места, где остановилась вчера. Семейное дело.
Евгения: Глава об экипировке Арамиса и Портоса.
LS: click here Кажется, здесь можно скачать "Три мушкетера" на французском языке. Евгения! А Вас не затруднит вывесить и комментарии к этому изданию. Судя по звездочкам, прокомментированы некоторые моменты, которые комментируются не всегда. Было бы любопытно посмотреть, что там.
Евгения: Пожалуйста! Первая страничка комментариев уже вывешена вместе с окончанием "Семейного дела". Дальше вот что:
Евгения: Вот комментарии к окончанию "Трех мушкетеров", находящемуся во втором томе: Нужны комментарии к "20 лет" и "10 лет"?
Юлёк (из клуба): Нужны, безусловно. Если смогу - сосканирую или перепечатаю комментарии со своего издания серии "Мировая классика". Они замечательные. Заодно могу перепечатать оттуда статью "Париж в романе "Три мушкетера". Свободное время на следующей неделе у меня будет, так что это меня не особо затруднит.
LS: О! Что я вижу! Предок Атоса (с портрета на ул.Феру) был активным и героическим участником Лиги! Это про орден Св.Духа Не оттого ли граф постоянно заявляет о свей приверженности к католицизму и христианству?
LS: А комментарии-то хорошие! Мне такие еще не попадались. Впервые, например объяснено, почему именно Арамис выглядывает из окна в Кревкере, как сестрица Анна. Раньше все ссылались на сказку, но не расшифровывали ее содержания. Добавлю от себя про рондо. В комментариях - про форму этого стихотворения. Но важно, что содержанием классического рондо должно быть сожаление, скорбь по утрченному блаженству. Вопрос к знатокам 10 заповедей. Разве Седьмая заповедь, которую нарушают бедняки, это не "Не укради?" Евгения! А почему так странно расположены комментарии? К "Трем мушкетерам" в "20 лет"?
Евгения: LS Потому что во 2-м томе находится окончание "Трех мушкетеров" (начиная с отплытия миледи в Англию) и первая половина "20 лет спустя". Окончание "20" - в 3-ем томе. Завтра выложу остальные комментарии.
Евгения: Комментарии к "20 лет спустя":
Евгения:
Евгения: Продолжение:
Евгения:
Юлёк (из клуба): В католической традиции седьмая заповедь - не укради.
Жан : Спасибо за текст от души. У меня из-за этих сканированных картинок отключают сеть за перерасхода трафика! Вы бы хоть помещали не картинкой, а текстом. Для этого надо пользоваться программой FineRider. Или бы картинки делали малого объема, у меня ж даже некоторые треды из-за картинок не открываются!
Евгения: Мдя... Юлёк, LS, как главные читатели, посоветуйте, как удобнее сделать: вывешивать маленькие картинки или переводить в текст? Но в последнем случае мне нужно будет, видимо, несколько дней на нахождение и изучение FineRider`а, поскольку я с ним никогда не имела дела.
Жан : Евгения В этой программе сплошные подсказки в виде иконок. Разобраться будет легко. А вот я теперь надолго безлошадный. С интернет-кафе много не находишься.
LS: Лично у меня на компьютере вообще все картинки отключены. Вместе с аудио и видео. Колоссальная экономия трафика. А когда надо загрузить картинку, щелкаю по окошку с картинкой правой кнопкой мыши и выбираю команду "Показать рисунок". Так и со сканированными картинками поступаю. С Фанйридером, конечно ужас сколько времени уйдет, потому что текст ведь не только распознать надо, но и исправить ошибки, которых будет куча при "выгнутом" сканером книжном листе. Хотя сама программа простая и освоить ее будет несложно. Тем более, что лишнее знание всегда пригодится. Но если тонкости переводов интересны небольшому кругу форумлян, то может тогда, действительно, лучше на мыло? Можем зарегистрировать на каком-нибудь бесплатном ресурсе общий ящик, вручить пароль всем желающим и слать такие вещи туда. (Это чтоб Вам, Евгения не "попадать" на отправку по нескольку раз). А кому интересно, залезет и посмотрит. Потому что лично я получаю огромное удовольствие от сравнений переводов. К тому же это заставило полезть в первоисточник, а там удалось нарыть тоже массу интересного. Так что Евгения, большое Вам спасибо!
LS: Еще один интересный момент, связанный с новым переводом. Глава, где "мушкетеры пишут письмо турецкому султану" ("Семейное дело"). Помните, Портос топорно шутит по поводу миледи. В классическом переводе - "Отмеченная людьми женщина". В новом переводе: "С прекрасным клеймом на плече" Мое издание на французском языке по поводу этой фразы даже разразилось комментариями, которые сводятся к следующему. Здесь присутствует игра слов. Портос говорит La famme marque (женщина с отметиной, с клеймом, меченная), что перекликается с la famme exellente - отличная женщина. (Замечу в скобках, что Атос говорит "Belle famme" а не exellente ). По-моему, классический перевод ближе к смыслу и тоньше, хотя и не передает игру слов. Совершенно неожиданно мне подсказали замечательный русский эквивалент, абсолютно подходящий и интонационно, и по смыслу. "Пробы ставить не где"!
LS: Евгения! Я все забываю уточнить, а перевод "20 лет спустя" в этом издании кто переводил? Эта же команда?
jennie: Евгения! Огромное спасибо за тексты.
Евгения: jennie Всегда к вашим услугам! Но, действительно, дальше попробую выкладывать в виде текста. Лучше позже, чем никогда... LS "20 лет спустя" переводил В. Борисов. Целиком эту книгу я еще не читала, но вроде бы есть различия, хотя и не такие явные, как в переводах "Трех мушкетеров". Пока же хотела выложить еще такие наблюдения. В целом перевод Вальдман, Лившиц и Ксаниной более литературный, во многих местах плавнее и красивее, но есть моменты, которые в новом переводе мне понравились больше или показались интереснее. Вот они; для сравнения сначала приведен классический перевод, затем новый. Во время первой встречи д`Арта с Рошфором: раненый д`Арт бросается вдогонку 1. "Но юноша был еще слишком слаб, чтобы перенести такое потрясение". 2. "Но он был еще слишком слаб, чтобы выдержать подобный порыв". Потеря д`Артом сознания от излишней физической активности мне кажется более вероятной, чем от нервного потрясения. Аудиенция д`Арта у де Тревиля. Слова де Тревиля: 1. "Говорите скорее, время у меня уже на исходе". 2. "Поспешите, время мое принадлежит не мне". Д`Арт наскочил на раненого Атоса: 1. "А сейчас повторяю вам - и это, пожалуй, лишнее, - что я спешу, очень спешу". 2. "Повторяю вам, однако же, и - это, возможно, даже лишнее, - даю вам честное слово: я тороплюсь, очень тороплюсь". Честным словом д`Арт намного усиливает свое заявление о спешке. Начало поединка д`Арта с Бернажу: 1. "Шпаги, зазвенев, скрестились". 2. "Две шпаги скрестились до эфесов..." Интересное выражение. Аудиенция у короля. Слова Людовика: 1. "Но лучше оставайтесь неизрубленными. Так будет лучше и полезнее для меня." 2. "Но оставайтесь целы: это и мне лучше, и вам будет полезнее". Логично. В описании Портоса: 1. "Он разговаривал ради собственного удовольствия - ради удовольствия слушать самого себя". 2. "Говорил ради удовольствия говорить и ради удовольствия внимать себе". "Внимать" лучше передает отношение Портоса к себе, любимому. :) Разговор между Тревилем, королем и кардиналом об освобождении Атоса из Фор-Левека: 1. "- Вот так история! - воскликнул кардинал. - По-видимому, решительно все провели вечер у вас!" 2. "- Вот как? - сказал кардинал. - У вас был светский приём?" В словах кардинала появляется доля ехидства.
Евгения: Людовик объявляет королеве о предстоящем бале и просит надеть подвески: 1. "Не всё ли равно - он или я? Не считаете ли вы просьбу преступной?" 2. "Он или я, не всё ли равно? Или вы считаете это приглашение недостойным себя?" Бонасье рассказывает жене о Бастилии: 1. "А знаете ли вы, что такое пытки? Деревянные клинья загоняют между пальцами ноги, пока не треснут кости". 2. "Деревянные клинья, которые вбивают вам между ног, пока не треснут кости". Вот ужас!! Разговор Арамиса и д`Арта перед отъездом в Англию: 1. "Но пока я воздержусь от лишних слов, памятуя о племяннице богослова". 2. "Пока же я хочу быть таким же скрытным, как, помните, та самая племянница богослова". Общий разговор перед отъездом в Англию: 1. " - Легче тебе от этого будет? - спросил Атос. - Должен признаться, - сказал Арамис, - что я согласен с Портосом." 2. " - Тебе легче от этого станет? - усмехнулся Атос. - И всё же, - заупрямился Арамис, - я разделяю мнение Портоса". Авторская речь выразительнее. В Кале д`Арт спрашивает о нахождении дома начальника порта: 1. "- В четверти мили от города. Вот он виден отсюда, у подножия того холма". 2. "- В четверти мили от города; видите отсюда, у подошвы холма, черепичную крышу?" Новые подробности. Бекингэм о миледи, подозревая ее в срезании подвесок: 1. "Графиня Винтер, с которой я до этого был в ссоре, на том балу явно искала примирения". 2. "Ко мне подходила графиня Уинтер, с которой я был в ссоре. Лишь она была рядом со мной на том балу". Продолжение следует.
LS: Если продолжить сравнение, то меня развесилило зеркальное выворачичвание фразы: "Храбрый юноша" "Юный храбрец" (Это о д`Артаньяне. Первым идет классический перевод, постом - новый)
д'Аратос: Евгения пишет: цитата1. "А знаете ли вы, что такое пытки? Деревянные клинья загоняют между пальцами ноги, пока не треснут кости". 2. "Деревянные клинья, которые вбивают вам между ног, пока не треснут кости". Вот ужас!! Испанские сапоги!
Евгения: LS Есть еще зеркальное выворачивание: д`Арт собирает друзей после возвращения из Англии, они с Атосом и Арамисом едут за Портосом. Слова Арамиса в классическом переводе: "Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого простодушного великана!" В новом переводе: "Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого большого дуралея."
LS: Евгения пишет: цитатамне недоставало этого большого дуралея Фи! Кстати о "фи!". В новом переводе Арамис в Кревкере говорит д`Артаньяну "...горничная, за которой я волочился, когда был в гарнизоне. ФИ!" (В оригинале, действительно, " f i ! ") Но в классическом переводе - замечательная трактовка - "...горничная, за которой я волочился, когда был в гарнизоне. Какая гадость!" Именно это позволяет д`Артаньяну зарифмовать свою следующую реплику с этой репликой Арамиса - "А любовь - это чувство, о котором вы говорите - какая гадость!"
Евгения: Еще выражения, которые показались мне интересными (№1 - старый перевод, №2 - новый). Слова д`Аратньяна в разговоре с Бекингэмом: 1. "Я служу королю и королеве Франции и состою в роте гвардейцев господина Дезэссара, который, так же как и его зять, господин де Тревиль, особенно предан их величествам". 2. "Я нахожусь на службе у короля и королевы Франции и состою в гвардейской роте господина Дезэссара, который так же, как и его шурин, господин де Тревиль, особенно предан их величествам; следовательно, я всё сделал для королевы и ничего для вашей светлости". В новом переводе мысль д`Арта более развернута. Восклицание Бекингэма, когда д`Арт забыл, что выезд из Англии закрыт: 1. "Будь я проклят! Эти французы ничем не смущаются!" 2. "Эти французы, черт побери, считают, что им море по колено!" Хорошо сказано - эти слова можно понимать почти буквально. О д`Артаньяне на Мерлезонском балете: 1. "Тот, кому Анна Австрийкая была обязана неслыханным торжеством своим над кардиналом, теперь в замешательстве, никому не ведомый, затерянный в толпе, стоял у одной из дверей и наблюдал эту сцену..." 2. "Этот человек, смущенный, никем не узнанный в своем маскарадном костюме, затерявшись в толпе у дверей, следил за этой сценой..." О том, что д`Арт был в маскарадном костюме, раньше не было ни слова. Встреча д`Арта и Констанции после балета: 1. "С этими словами она открыла дверь в коридор и выпроводила д`Артаньяна из кабинета". 2. "Она отворила дверь в коридор и поспешно вытолкала д`Артаньяна за порог". Веселенькая картина - Констанция толкает д`Арта, д`Арт упирается... Беседа д`Арта с Тревилем после возвращения из Англии: 1. "Ну, а я их оставил в пути: Портоса - в Шантильи с дуэлью на носу, Арамиса - в Кревкере с пулей в плече..." 2. "Я оставил их на дороге: Портоса - в Шантильи, он собирался стреляться на дуэли; Арамиса - в Кревкере с пулею в плече..." ??? Стреляться на шпагах? Слова Тревиля после того, как д`Арт рассказал о похищении Констанции: 1. "Совершенно очевидно, что тут не обошлось без его высокопреосвященства". 2. "Гм, всё это сильно пахнет кардиналом". Своеобразно. Атос после вызволения из погреба: 1. "Гримо хорошо вымуштрован и не позволил бы себе пить то же вино, что и я", 2. "Гримо - слуга из хорошего дома, который не позволит себе держаться со мной на равной ноге". Мне так больше нравится.
Евгения: В знаменитом рассказе Атоса о своей семейной жизни: 1. "Граф ... имел право казнить и миловать своих подданных". 2. "Граф ... имел в своих владениях право карать смертью". Более определенно сказано о законности действий графа. Наутро - Атос разговаривает с англичанином перед игрой в кости: 1. " - Как по-вашему, стоит она сто пистолей?" - Стоит. А вы отдадите ее мне за эту цену? - Нет, но она будет ставкой в нашей игре." 2. " - Как по-вашему, стоит она сто пистолей? - Да. Вы хотите отдать мне ее за эту цену? - Нет; но я вам ее проиграю." Вот что значит честный человек! Сказал: "Проиграю" - и сделал. Арамис в Кревкере смотрит вслед проданной лошади: 1. "60 луидоров за лошадь, которая, судя по ее ходу, может рысью проделать 5 лье в час!" 2. "60 луидоров за лошадь, которая, судя по быстроте ее исчезновения, может сделать рысью по 5 миль в час!" Во втором варианте лучше видно, что Арамис оценил качества лошади только после ее продажи. Мушкетеры озадачены экипировкой. Слова Атоса о перстне д`Артаньяна: 1. "Д`Артаньян слишком хороший товарищ, чтобы оставить своих собратьев в затруднительном положении, когда он носит на пальце такое сокровище!" 2. "Д`Артаньян слишком хороший товарищ, чтобы носить на пальце сумму, за которую можно выкупить из плена короля, в то время как его товарищи попали в беду." Д`Артаньян подъехал к миледи, разговаривающей с лордом Винтером: 1. "Ее заключительный жест не оставлял никаких сомнений насчет характера разговора: она так судорожно сжала свой веер, что маленькая дамская безделушка разлетелась на тысячу кусков." 2. "Она закончила жестом, который не оставлял сомнения относительно характера разговора: это был удар веером столь сильный, что маленькая дамская безделушка разлетелась вдребезги." Выглядит правдоподобнее - сломать веер ударом проще, чем сжатием. Разговор Портоса с прокуроршей: 1. "У меня много родственников и клиентов в торговом мире, и я почти уверена, что могла бы приобрести нужные вам вещи вдвое дешевле, чем вы сами". 2. "У меня много родных и клиентов, да и сама я опытна в торговых делах и почти уверена, что приобрету все вещи вдвое дешевле, чем вы сами". Новые подробности о госпоже Кокнар. Атос о фамильном кольце: 1. " - Но от кого же вам достался этот сапфир, Атос? - От моей матери, которая, в свою очередь, получила его от мужа". 2. " - От моей матери, которая тоже получила его от своей матери". Кто прав? Друзья обсуждают, стоит ли д`Арту идти на свидание на дорогу в Шайо; склоняются к участию в этом приключении: 1. " - Что ж, доставим себе это удовольствие, - произнес Арамис своим обычным беспечным тоном." 2. " - Доставим себе это удовольствие, - поддержал его Арамис, сохраняя свой кроткий, равнодушный вид, но зажигаясь внутренним огнем."
Юлёк (из клуба): Судя по пьесе "Юность мушкетеров", правда в новом переводе. Мать Атоса поддерживала женитьбу сына и благословила его на этот брак.
Annie: Евгения пишет: цитатаАтос о фамильном кольце: 1. " - Но от кого же вам достался этот сапфир, Атос? - От моей матери, которая, в свою очередь, получила его от мужа". 2. " - От моей матери, которая тоже получила его от своей матери". Кто прав? В оригинале это звучит так:De ma mère, qui le tenait de sa mère à elle (От моей матери, которая тоже получила его от своей матери)
LS: Юлёк (из клуба) пишет: цитатаСудя по пьесе "Юность мушкетеров", правда в новом переводе. Мать Атоса поддерживала женитьбу сына и благословила его на этот брак. А по-моему, мать отдала кольцо виконту перед смертью, "перед тем, как сказала свое последнее "прости". Правда, когда это произошло, неизвестно. Это вполне могло случиться уже после того, как графиня обратила внимание на склонность сына к сестре сельского священника.
Nataly: Большое спасибо Евгении, очень интересно было почитать. Юлек, а что это за пьеса "Юность мушкетеров?"
LS: У Александра Дюма есть пьеса "Юность мушкетеров" ("La Jeunesse des trois mousquetaires"), которую он написал для театра в 1849 г. - то есть, еще не закончив "Виконта де Бражелона". Пьеса в пяти актах с прологом и эпилогом. На русский язык не переводилась. По сути, это первая инсценировка "Трех мушкетеров". В ней с отклонениями вопроизведен сюжет романа, начиная с аудиенции д`Артаньяна у де Тревиля и заканчивая казнью в Армантьере. С точки зрения юности четырех друзей нам может быть интересен только пролог - история женитьбы виконта де Ла Фер на... (держитесь...) Шарлотте Баксон. Видимо, Дюма уже тогда поджимали поклонницы графа и специально для них был сочинена эта часть пьесы. Увы, но ничего нового из биографии Арамиса, Портоса и д`Артаньяна, Дюма нам не сообщил.
Анна Австрийская: Я только что нашла: "Мушкетеры" (пятиактная пьеса, подписанная Дюма и Маке) были поставлены четырьмя годами раньше драмы "Юность мушкетеров", продолжением которой они являлись и первое представление которой состоялось 17 февраля 1849. (написано в примечании у Андре Моруа, но там путаница в датах. Само предложение: "Несколько лет спустя на премьере "Мушкетеров", состоявшейся 27 октября 1845 года...". Хотя, возможно, это дата издания книги.)
LS: Пока полный текст не оказался у меня в руках, мне казалось, что речь идет о "предыстории" "Трех мушкетеров", что заинтриговало меня невероятно. Анна Австрийская пишет: цитата"Мушкетеры" (пятиактная пьеса, подписанная Дюма и Маке) были поставлены четырьмя годами раньше драмы "Юность мушкетеров", При поисках этой пьесы мне попадались многие библиографии Дюма, в т.ч. на французские и английские. Но того, о чем Вы пишете, Анна Австрийская, - пьесы "Мушкетеры" - там не было. Я в недоумении. Может быть Дюма предполагал инсценировать всю трилогию, тем более, что по первой профессии он был драматургом?
Анна Австрийская: Это название упоминается у Андре Моруа "Три Дюма". У него этот момент написан очень расплывчато, и скорее всего, "Мушкетеры" - это просто спектакль-пьеса "Три мушкетера" ("Романы эти Маке и Дюма, или Дюма-Маке, переделывают в драмы, на которые стекаются толпы народу. Спектакль "Мушкетеры" в Амбигю начинается в половине седьмого и кончается в час ночи..."). Но, пьеса не по всей трилогии это точно, потому что Теофиль Готье пишет: "Пьеса выдержит столько же представлений, сколько номеров газеты занял этот роман(имеется в виду "Три мушкетера")...". Но меня смущает следующее, " в ней нет и намека на любовь...", а как же Констанция и д`Артаньян? Или это не в счет? Возможно, эту драму Дюма как-нибудь развернул и что-то убрал, а может и добавил... Но, в то же время у них существовала и отдельная пьеса "Три мушкетера" ( "актер - по профессии скульптор - Этьен-Марэн Мелинг играл во многих пьесах Дюма: "Три мушкетера"...") По-моему, я запуталась, если честно... Но я покопаюсь в этой книге еще.
Анна Австрийская: В одном источнике было написано, что "Юность мушкетеров" идет как "Три мушкетера", а "Мушкетеры" как "Двадцать лет спустя". Но я нашла, что "Три мушкетера" (1844) - роман, а "Мушкетеры" (1845) именно пьеса, написанная раньше, чем "Молодость (?) мушкетеров"(1849), которая по жанру является драмой. Но вот неувязка: "Три мушкетера" и "Мушкетеры" - это одно и тоже по содержанию или "Мушкетеры" и "Юность/молодость мушкетеров" - какой-то другой цикл про мушкетеров? Или "Мушкетеры" - пьеса, написанная по роману "Двадцать лет спустя"? А-а-а!!! Спасите!!!
LS: Еще раз повторю: ни в одной библиографии Дюма мне не попадалась пьса "Мушкетеры", а "Юность мушкетеров" встречается крайне редко и в самых полных. О ней только упоминают. Текст нашелся с бо-о-ольщим трудом и тот в переводе на английский (1992 г.) На одном из французских сайтов, посвященных Дюма, в конференции мельком упоминалась пьеса "Юность мушкетеров" - контекст был такой (учтите, я не знаю французского): в пьесе идет речь о Мордаунте и истории его ненависти к Карлу I! И вот текст "Юности мушкетеров" - передо мной. Там ни слова про Мордаунта, только про его мамочку. Неужели придется искать еще и "Мушкетеров"?
Анна Австрийская: Мне "Мушкетеры" попадались у Андре Моруа, и в библиографии Дюма на русском языке (я расписала выше как они шли по жанру). Могу посмотреть в полном собрании сочинений его (на русском языке), но не сейчас. При том и у Моруа и в его библиографии они идут как пьеса. Но еще раз повторяю, возможно роман переделан для сцены, вот и все.
Евгения: Дамы и господа, я продолжу выкладывание отрывков из нового перевода. Если такой вид не устроит - буду рада выслушать замечания и предложения. Глава "Портос" (не с самого начала). Д'Артаньян, как было условлено, покинул дом первым. На всякий случай еще раз зашел на квартиры трех своих друзей — о них ничего не было известно, только на имя Арамиса пришло раздушенное письмо, написанное тонким, изящным почерком. Д'Артаньян взялся его доставить. В условленное время Планше прибыл к конюшням гвардейских казарм. Д'Артаньян, чтобы не терять времени, уже сам оседлал свою лошадь. — Хорошо,— сказал он Планше, когда тот привязал к седлу суму,— теперь оседлай трех остальных и поедем. — Вы думаете, что мы доберемся скорее, если у каждого будет по две лошади? — лукаво спросил Планше. — Нет,— отвечал д'Артаньян,— но с четырьмя лошадьми мы можем привезти назад трех приятелей, если они еще живы. — Что будет невероятной удачей,— отвечал Планше.— Впрочем, никогда не следует сомневаться в милосердии Божием. — Аминь! — сказал д'Артаньян и вскочил в седло. Они выехали из гвардейских казарм в разные стороны; один должен был выехать из Парижа через Вильетскую заставу, а другой через Монмартрскую, и съехаться за Сен-Дени. Этот стратегический маневр исполнен был с величайшей точностью и увенчался полным успехом: д'Артаньян и Планше вместе прибыли в Пьерфитт. Следует сказать, что Планше днем был храбрее, чем ночью. Однако обычная осторожность не оставляла его ни на минуту: он не забыл ни малейшего злоключения из первого путешествия и считал всех встречных врагами. Он то и дело снимал шляпу, раскланиваясь направо и налево, за что его жестоко бранил д'Артаньян, опасавшийся, что из-за излишней учтивости Планше примут за слугу какого-нибудь незначительного лица. Однако же либо прохожие были действительно тронуты вежливостью Планше, либо на этот раз на дороге не было засады, но оба путешественника прибыли в Шантильи без помех и остановились в трактире «Великий Сен-Мартен», том самом, где устроили первый привал во время первого путешествия. Завидев молодого человека, за которым следовал слуга с двумя запасными лошадьми, хозяин почтительно встретил его на пороге. Д'Артаньян, сделав одиннадцать лье, решил остановиться независимо от того, мог ли тут оказаться Портос. Да, может быть, было бы и не совсем осторожно тотчас же осведомиться о мушкетере. Поэтому д'Артаньян, не спрашивая ни о ком, соскочил с седла, поручил лошадей слуге, прошел в маленькую комнату, предназначенную для посетителей, не желающих сидеть в общей зале, спросил у хозяина бутылку лучшего вина и возможно лучший завтрак, что еще более усилило почтение, внушенное ему путешественником. Приказания его были исполнены с невероятной поспешностью. В гвардейском полку служили молодые люди, принадлежащие к лучшим дворянским родам королевства, и д'Артаньян, приехавший в сопровождении слуги и с четверкой отличных лошадей, должен был, несмотря на простоту костюма, произвести большое впечатление. Хозяин хотел сам прислуживать ему. Д'Артаньян, заметив это, потребовал два стакана и начал следующий разговор: - Ну, любезнейший,— сказал д'Артаньян, наполняя оба стакана,— я спросил у вас лучшего вина, и если вы меня обманули, то этим наказали самого себя, так как я терпеть не могу пить один и вы будете пить со мной вместе. Возьмите стакан и выпьем. За что же мы станем пить, чтобы не задеть чьего-либо самолюбия? Выпьем за благосостояние вашего заведения. — Это для меня большая честь,— сказал хозяин,— покорно благодарю вашу милость за пожелание. - Не заблуждайтесь, однако,— сказал д'Артаньян,— быть может, в моем тосте больше эгоизма, чем вы думаете. На хороший прием можно рассчитывать только в тех гостиницах, которые преуспевают; в остальных все делается кое-как, и путешественник становится жертвой денежных затруднений хозяина постоялого двора, а так как я путешествую много и чаще всего по этой дороге, то и желал бы, чтобы все трактирщики богатели. - Я, кажется, не в первый раз имею честь вас видеть, сударь,— сказал хозяин. - Я раз десять проезжал Шантильи и три-четыре раза останавливался у вас. В последний раз я был у вас дней десять—двенадцать назад, я провожал приятелей, мушкетеров — помните, тех самых, из которых один повздорил с каким-то незнакомцем, который задел его.
Евгения: - Ну да, конечно! — сказал хозяин.— Я это отлично помню — ваша милость говорит о господине Портосе, не правда ли? — Да, моего спутника зовут именно так! Боже мой, хозяин, скажите, с ним ничего не случилось? - Но вы должны были заметить, сударь, что он не мог продолжать путешествия. - Правда. Он обещал нас догнать, но мы больше его не видели. - Он оказал нам честь остаться здесь. — Как? Он оказал вам честь остаться здесь? - Да, сударь, в этом трактире; мы даже очень обеспокоены. — Чем? — Его большими тратами. — Он все оплатит. - Ах, сударь, вы проливаете бальзам на мои раны; он много взял у меня в долг, а сегодня утром наш доктор объявил, что если господин Портос ему не заплатит, то он потребует деньги с меня, потому что я за ним посылал. - Портос ранен? - Не могу ответить, сударь. - Kак так не можете? Вам же должно быть все известно больше, чем любому другому. — Да, но в нашем положении мы не говорим всего, что знаем, сударь, особенно если нас предупреждают, что наши уши отвечают за язык. - Могу я видеть Портоса? - Разумеется, сударь; поднимитесь по лестнице на второй этаж и постучитесь в номер первый, только предупредите, что это вы. - Зачем же предупреждать? — Вы можете попасть в беду. - В какую же беду я могу попасть? - Портос может принять вас за кого-нибудь из моих домочадцев, разгневаться и ненароком застрелить или заколоть вас. - Чем же вы его так прогневали? — Мы попросили у него денег. - Тысяча чертей! Теперь мне все понятно. Такие просьбы Портос очень недолюбливает, особенно когда он не при деньгах, но я знаю, что они должны быть у него. — Мы тоже так думали, сударь, и так как мы ведем наше дело в строгом порядке, то подводим итог каждую неделю и по истечении недели подали ему счет; но, кажется, мы попали в дурную минуту, потому что он послал нас к черту, едва мы заикнулись о деньгах. Правда, он играл накануне. — Как, играл накануне! С кем? — Да кто же его знает! С каким-то проезжим господином, которому предложил партию в ландскнехт. - Наверное, все дочиста продул... - Вплоть до своей лошади, сударь, потому что, когда незнакомец уезжал, то мы заметили, что его слуга седлал лошадь господина Портоса. Мы указали ему на это, но он нам отвечал, чтобы мы не совались не в свое дело и что лошадь принадлежит ему; мы тотчас же дали знать обо всем господину Портосу, а он велел слуге ответить, что мы сами мошенники, так как посмели сомневаться в слове дворянина; и что если тот сказал, что лошадь его, то так оно и есть. - Похоже на него! — пробормотал д'Артаньян. — Тогда,— продолжал хозяин,— я велел ему ответить, что так как мы не можем столковаться насчет платежа, то я надеюсь, что он почтит своим присутствием моего соседа, хозяина «Золотого Орла». Но господин Портос ответил, что мой трактир лучше и он желает в нем остаться. Этот ответ был настолько лестен, что я не мог настаивать на выезде; я ограничился лишь просьбой очистить занимаемую им комнату (лучшую в трактире!) и довольствоваться маленькой хорошенькой комнаткой на четвертом этаже. На это господин Портос отвечал, что он ожидает с минуты на минуту свою любовницу, одну из знатнейших придворных дам, и я поэтому должен понять, что даже та комната, которую он удостаивает своим постоем, слишком ничтожна для такой особы. Признавая всю справедливость его слов, я тем не менее настаивал, но он даже не потрудился вступить со мной в обсуждение, а взял пистолет, положил его на ночной столик и объявил, что при первом слове о каком бы то ни было переезде он размозжит голову всякому, кто посмеет сунуться в его дела. С тех пор, сударь, никто не входит к нему в комнату, кроме его слуги.
Евгения: - И Мушкетон здесь? - Он вернулся через пять дней после своего отъезда и также в очень скверном настроении — кажется, и у него в дороге были неприятности. К несчастью, он гораздо проворнее своего господина, ради которого он ставит здесь все вверх дном, и думая, что ему могут отказать в том, чего он просит, сам берет все нужное без спросу. - Вы правы,— отвечал д'Артаньян,— я всегда замечал в Мушкетоне необыкновенную расторопность и преданность. — Может быть, и так, но если я, не дай бог, раза четыре в году встречусь с такой расторопностью и преданностью, то разорюсь вконец. — Портос вам заплатит. Вы не разоритесь. — Гм,— сказал недоверчиво хозяин. — Его любит очень знатная дама. Она не оставит друга в затруднительном положении из-за безделицы, которую он вам должен. — Если бы я смел сказать то, что думаю об этом... — Что же вы думаете? - Скажу более — то, что знаю... — Что же вы знаете? - И даже то, в чем уверен... — В чем же вы уверены? Говорите, наконец. — Я сказал бы, что знаю эту знатную даму. — Вы? - Да, я. — А откуда вы ее знаете? - О, сударь, если бы я мог положиться на вашу скромность. — Даю вам честное слово дворянина, что вы не раскаетесь в вашем доверии. Говорите же... — Вы понимаете, что беспокойство заставляет делать очень многое. — А что же сделали вы? - О, впрочем, ничего, превышающего права кредитора. — Итак... слушаю. — Господин Портос дал нам записку к этой герцогине и велел отнести на почту. Слуга его еще не приезжал, а так как он сам не мог выходить из комнаты, ему пришлось обратиться за помощью ко мне. — Ну и?.. — Вместо того чтобы отдать письмо на почту, что всегда ненадежно, я воспользовался тем, что один из наших людей ехал в Париж, и велел ему отдать письмо лично герцогине. Ведь таким образом желание господина Портоса, который так хлопотал о своем письме, было бы в точности исполнено, не правда ли? — Пожалуй! — Так знаете ли вы, кто эта знатная дама? — Я лишь слыхал о ней от Портоса. — Знаете ли вы, кто эта мнимая герцогиня? — Повторяю вам — не знаю. — Это престарелая жена прокурора гражданского суда в Шатле, сударь, госпожа Кокнар, которой лет за пятьдесят и которая еще прикидывается ревнивой. Я и то удивился: герцогиня, а живет на Медвежьей улице. - Откуда вы обо всем этом знаете? - Потому что она ужасно рассердилась, получив письмо, и говорила, что господин Портос — ветреник и, конечно, ранен на дуэли из-за какой-нибудь женщины. — Так он ранен? - Боже мой, я проболтался!..
Евгения: - Вы сказали, что Портос ранен! - Да, но он строго запретил говорить об этом. — Почему? - Гм, почему! Да потому, сударь, что он хвалился заколоть этого незнакомца, с которым еще при вас начал ссору, а вышло наоборот — незнакомец, несмотря на все бахвальство господина Портоса, растянул его во всю длину. А как господин Портос очень надменен со всеми, кроме своей герцогини, которую он думал тронуть россказнями о своем приключении, то он и не хочет никому признаваться, что ранен. - Так, значит, из-за этой раны он прикован к постели? - Еще как! Должно быть, у вашего друга душа прибита к телу гвоздями. - Так вы наблюдали за дуэлью? - Я пошел за ними из любопытства, сударь, и подглядывал, незамеченный, за поединком. - И как было дело? - О, дело продолжалось недолго, уверяю вас. Они стали в позицию. Незнакомец сделал выпад и так быстро, что когда господин Портос собрался парировать, то клинок уже на три дюйма вонзился ему в грудь. Он упал на спину. Незнакомец тут же приставил острие шпаги к его горлу, и господин Портос, видя, что жизнь его в руках противника, признал себя побежденным. Тогда незнакомец спросил его имя и, узнав, что его зовут Портос, а не Д'Артаньян, подал ему руку, привел в трактир, вскочил на лошадь и исчез. - Значит, тот незнакомец искал д'Артаньяна? - Кажется, да. - Не знаете ли вы, что с ним потом случилось? - Нет, я никогда его не видел ни раньше, ни позже. — Хорошо. Я узнал все, что мне было нужно. Вы говорите, что комната Портоса на втором этаже в номере первом? - Да, сударь, лучшая комната во всей гостинице; я имел возможность десять раз сдать ее... — Не волнуйтесь,— сказал, смеясь, д'Артаньян.— Портос заплатит вам деньгами герцогини Кокнар. — Какая мне разница, сударь, прокурорша она или герцогиня, лишь бы она развязала кошелек. Но она решительно отвечала, что ей надоели просьбы о деньгах и измены Портоса и что она ему не пошлет ни одного су. — Вы передали этот ответ вашему постояльцу? — И не подумал, ведь он узнал бы, каким образом мы исполнили его поручение. — Так что, он все еще ждет своих денег? — Вчера он написал еще раз, но теперь письмо отнес на почту его слуга. — Так вы говорите, что жена прокурора стара и страшна? - Ей за пятьдесят и она некрасива, судя по тому, что говорил Пато. — В таком случае, будьте покойны — она смягчится. Впрочем, Портос вам должен, вероятно, немного? — Ничего себе «немного»! Пистолей двадцать, не считая доктора. Он ни в чем себе не отказывает — видно, что привык жить шикарно. — Ну если любовница его бросит, то, поверьте, найдутся друзья. Итак, любезный хозяин, не беспокойтесь и продолжайте заботиться о нем, как того требует его положение. — Сударь, вы обещали не заикаться о прокурорше и ни слова не говорить о ране. — Я же дал вам слово дворянина! — Ведь он убьет меня, если узнает. - Не бойтесь, он не так страшен, как кажется. С этими словами д'Артаньян пошел вверх по лестнице, несколько успокоив хозяина относительно двух предметов, которыми он, по-видимому, одинаково дорожил: денег и жизни. На самой красивой двери во всем коридоре была написана черной краской огромная цифра «1». Д'Артаньян постучал и, услышав приглашение, вошел. Портос, лежа в постели, играл в ландскнехт с Мушкетоном, чтобы набить руку; на вертеле жарилась куропатка, а в углах большого камина кипели две кастрюли, издававшие двойной запах фрикасе из кроликов и рыбы в белом вине, услаждавший обоняние. Кроме того, конторка и мраморная доска комода были уставлены пустыми бутылками.
Евгения: Увидев своего приятеля, Портос вскрикнул от радости, а Мушкетон, почтительно встав, уступил ему место и пошел взглянуть на кастрюли, которые, по-видимому, состояли на его особом попечении. - Добро пожаловать и простите, что не встаю,— сказал Портос д'Артаньяну.— Но,— добавил он, глядя на д'Артаньяна с некоторым беспокойством,— знаете ли, что со мной случилось? - Нет. - Хозяин вам ничего не говорил? - Я спросил, здесь ли вы, и сразу же поднялся по лестнице. У Портоса, казалось, отлегло от сердца. - Милый Портос, что же с вами случилось? — спросил д'Артаньян. - Нападая на противника, которому я уже нанес три удара, и желая с ним покончить четвертым, я споткнулся о камень и разбил себе колено. - Неужели? - Честное слово! К счастью для этого мошенника, так как я, ручаюсь, убил бы его на месте! - А куда он девался? - Не интересовался, он получил свое и убрался восвояси. Ну а вы, мой дорогой д'Артаньян, как поживаете? - Следовательно, вы слегли в постель из-за этого ушиба? - Да. Впрочем, через несколько дней я встану. - Но вам здесь, должно быть, отчаянно скучно? Почему вы не велели перевезти себя в Париж? - Я так и хотел сделать, но, любезный друг, я вам должен признаться... - В чем же?.. - Вот в чем: мне было, как вы сами сказали, отчаянно скучно, а у меня в кармане лежали полученные от вас семьдесят пять пистолей. Чтобы развлечься, я пригласил приезжего дворянина и предложил ему партию в кости. Он согласился, и все пистоли перекочевали из моего кармана в его; вдобавок он выиграл и мою лошадь. Ну а как дела у вас, милый д'Артаньян? — Ничего, дорогой Портос! Нам всем порой удача изменяет. Знаете пословицу: «Не везет нам в карты, повезет в любви»? Вы слишком счастливы в любви, потому игра вам отомстила. Но что значат для вас эти превратности судьбы? Разве нет у вас, счастливца, герцогини, которая, конечно, не оставит вас без помощи? — Но и здесь меня преследуют несчастья,— отвечал Портос, нимало не смущаясь.— Я написал, чтобы она прислала мне луидоров пятьдесят, которые мне очень нужны в моем положении. — И что же? — Пока ответа нет. Она, вероятно, в своем поместье. — Как жаль... - Да. Однако я вчера написал ей еще одно письмо, еще убедительнее первого... Но вот вы и приехали, наконец! Поговорим о вас, милейший. Признаюсь, я начал уже беспокоиться за вас. - Меня радует, что хозяин обходится с вами неплохо, любезный Портос,— сказал д'Артаньян, указывая на полные кастрюли и пустые бутылки. - Так себе, ничего,— отвечал Портос.— Дня три-четыре назад этот невежа подал мне счет, а я его вышвырнул вон вместе со счетом, так что я здесь как бы победитель, что-то вроде завоевателя. А потому, опасаясь штурма моих укреплений, вооружен до зубов. - По-моему, вы иногда делаете вылазки,— сказал со смехом д'Артаньян, указывая на кастрюли и бутылки. — К несчастью, не я,— сказал Портос,— этот проклятый ушиб держит меня в постели. Но Мушкетон иногда ходит на разведку и добывает продовольствие. Мушкетон, друг мой,— продолжал Портос,— видите, к нам подошло подкрепление, нужно увеличить запас провианта. — Окажите мне услугу, Мушкетон, - сказал д'Артаньян. — Какую, сударь? - Поделитесь опытом с Планше. Я сам могу очутиться в осаде и буду рад, если он даст мне возможность пользоваться такими удобствами, какие вы доставляете вашему господину. — Нет ничего проще,— сказал Мушкетон с притворной скромностью,— нужно быть ловким, вот и все. Я воспитывался в деревне, а отец мой на досуге занимался немного браконьерством. - А в остальное время чем занимался? - Промышлял ремеслом, которое я всегда считал довольно прибыльным. - Что же это за ремесло?
Евгения: - Он его хорошо освоил во время войны католиков с гугенотами. Он видел, что католики истребляют гугенотов, а гугеноты истребляют католиков, и все это во имя религии. Вот он и создал себе смешанную религию, позволяющую ему быть то католиком, то гугенотом. Он прогуливался с мушкетом на плече за придорожными изгородями, и когда замечал одинокого католика, протестантская религия одерживала верх в его душе. Он наводил свой мушкет на путешественника; а когда тот оказывался в десяти шагах, заводил с ним беседу, которая заканчивалась почти всегда так, что путешественник ради спасения жизни расставался с кошельком. Нечего и говорить, что, когда в его поле зрения попадал гугенот, его охватывала такая пылкая страсть к католичеству, что он не понимал, каким образом он четверть часа тому назад мог сомневаться в превосходстве нашей святой веры. Я католик, сударь, ибо отец мой, верный своим принципам, сделал так, что мой старший брат превратился в гугенота. - А как же кончил жизнь сей почтенный человек? — спросил д'Артаньян. - Самым несчастным образом, сударь. Однажды он встретился на узенькой дорожке с католиком и гугенотом, с которыми уже имел дело. Они оба его узнали и общими усилиями повесили на дереве. Потом они похвастали этим в кабачке первой попавшейся деревни, где мы тогда пили с братом. - И как же вы поступили? - Мы смолчали,— продолжал Мушкетон.— Потом, выйдя из кабачка, они разошлись в противоположные стороны. Брат мой был гугенот и спрятался на пути католика; а я, католик, подстерегал гугенота. Два часа спустя дело было кончено: мы с братом их обработали, восхищаясь предусмотрительностью нашего несчастного отца, воспитавшего нас в различной вере. - Ваш отец, Мушкетон, был, мне кажется, очень смекалистый малый. Вы говорите, что на досуге этот достойный человек занимался браконьерством? - Да, сударь, это он выучил меня незаметным манером ставить силки и закидывать удочки. И вот теперь, видя, как негодяй хозяин кормит нас мясом, годным для мужиков, а не для таких желудков, как наши, я полегоньку принялся за старое ремесло. Прогуливаясь в лесах принца, я стал ставить силки, а валяясь на берегах прудов его высочества, закидывать удочки; таким образом — слава Богу — теперь у нас нет, как изволите видеть, недостатка в куропатках и кроликах, карпах и угрях, пище легкой и здоровой, приличной для больных. — Ну а вино? — спросил д'Артаньян.— Кто доставляет вино? Хозяин? — И да и нет! — Что значит— «и да и нет»? - Снабжает... но сам не догадывается, что оказывает нам столь высокую честь. — Объяснитесь. Наша беседа весьма поучительна, Мушкетон, расскажите об этом подробнее. - Извольте, сударь. Случаю было угодно, чтобы я в путешествиях своих встретил испанца, который видел много стран и, между прочим, Новый Свет. - А что общего между Новым Светом и бутылками, которые я вижу здесь на конторке и комоде? — Терпение, сударь; всему свой черед. — Ты прав, Мушкетон, я весь внимание... — У испанца был слуга, сопровождавший его во время путешествия в Мексику. Тот слуга был мой соотечественник, и мы скоро сошлись, тем более что в наших характерах было много общего. Мы оба больше всего на свете любили охоту, так что он рассказывал мне, как в пампасах туземцы охотятся на тигров и диких быков с помощью простой мертвой петли, которую накидывают на шею этим страшным зверям. Сначала я не хотел верить, чтобы можно было дойти до такой степени ловкости и бросать веревку за двадцать—тридцать шагов, но он предложил мне продемонстрировать свою ловкость. Приятель мой ставил в тридцати шагах бутылку и каждый раз схватывал горлышко петлею. Я также стал упражняться в этом, а так как природа одарила меня кое-какими способностями, то теперь я бросаю лассо не хуже туземца. Теперь догадались? Погреб полон отличными винами, но хозяин не расстается с ключом. Однако в погребе есть отдушина. Сквозь эту отдушину я и бросаю лассо. Зная, где лучший угол, я и черпаю из него. Вот, сударь, каким образом Новый Свет имеет отношение к бутылкам, стоящим на конторке и комоде. А теперь, не угодно ли попробовать нашего вина и честно оценить его?
Евгения: — К сожалению, я уже позавтракал. Спасибо, мой друг, спасибо. — Накрой стол, Мушкетон,— сказал Портос,— и пока мы будем завтракать, д'Артаньян расскажет нам, что он делал все то время, пока не был с нами. — Охотно,— сказал д'Артаньян. Пока Портос и Мушкетон завтракали с аппетитом выздоравливающих и братским дружелюбием, сближающим людей, находящихся в несчастье, д'Артаньян рассказал, каким образом раненый Арамис вынужден был остаться в Кревкере; как он оставил в Амьене Атоса, обвиненного в изготовлении фальшивой монеты; как он, д'Артаньян, вынужден был смертельно ранить де Варда, чтобы добраться до Англии. О том, что с ним случилось в Англии, д'Артаньян ничего не сказал, но сообщил, что, возвратившись из Англии, получил четырех отличных лошадей — одну для себя, а прочих для своих товарищей, и объявил Портосу, что его лошадь уже стоит в конюшне трактира. В эту минуту вошел Планше и сказал своему хозяину, что лошади отдохнули и что, возможно, к ночи они успеют доехать до Клермона. Д'Артаньян, почти успокоенный насчет Портоса, нетерпеливо желал узнать о своих остальных друзьях. Он пожал руку больному и сказал, что едет продолжать поиски. Впрочем, намереваясь воротиться по той же дороге, он хотел заехать за Портосом, если застанет его еще в трактире. Портос сказал, что ушибленная нога вряд ли позволит ему встать до того времени, кроме того, он не может выбраться из Шантильи, пока не дождется письма от своей герцогини. Д'Артаньян пожелал ему скорого и положительного ответа, поручил Мушкетону еще заботливей присматривать за хозяином, сам расплатился с хозяином и отправился в путь с Планше, освобожденный от одной лошади.
Евгения: Глава "Супруга Атоса" - Теперь нам надо узнать, что же случилось с Атосом,— сказал д'Артаньян Арамису, после того как завершил свой рассказ обо всем, что случилось в столице со дня отъезда друзей. Вкусный обед помог одному забыть о диссертации, а другому — об усталости. — Как вы могли подумать, что с ним что-то случилось? — спросил Арамис.— Ведь он хладнокровен, храбр, отлично владеет шпагой. — Я больше чем кто-либо преклоняюсь перед храбростью и ловкостью Атоса, но я предпочитаю отражать шпагою удары копья, а не палок. Я боюсь, что Атоса избили слуги, а это народ, который дерется больно и долго. Вот почему, признаюсь вам, я хочу отправиться в путь как можно скорее. — Я постараюсь поехать с вами,— сказал Арамис,— хотя чувствую, что едва ли в силах ехать верхом. Вчера я пробовал бичевать себя плетью, которую вы видите висящей на стене, но боль вынудила меня остановить это набожное занятие. - Впервые слышу, чтобы пулевые раны лечили плетью. Но вы страдали болезнью, от которой слабеют мозги, а потому я вас прощаю. - Когда вы решили ехать? - Завтра на рассвете. Выспитесь как следует, а завтра, если сможете, поедем вместе. — Итак, до завтра,— сказал Арамис.— Хоть вы и железный, но и вам не мешает отдохнуть. Наутро, когда д'Артаньян вошел к Арамису, он застал его у окна. - Что это вы там высматриваете? — спросил д'Артаньян. - Да вот любуюсь вон теми тремя прекрасными лошадьми, которых конюхи держат в поводу,— ездить на таких лошадях королевское удовольствие - Этим удовольствием вы можете насладиться, ибо одна из этих лошадей ваша, мой дорогой Арамис. - Неужели! А которая? - Какая больше нравится — для меня они все равны. - И богатая попона и седло — тоже мои? - Конечно. - Вы что, смеетесь надо мной, д'Артаньян? - С тех пор как вы снова заговорили по-французски, я не шучу. - Эти золоченые кобуры, этот бархатный чепрак, это седло с серебряными украшениями — неужели все для меня? — Для вас! А вот эта лошадь, что роет землю копытом,— моя, а та, что гарцует,— Атоса. — Черт возьми, все три — великолепны! — Я рад, что они вам нравятся. — Это король сделал вам такой подарок? — Уж, конечно, не кардинал. Но пусть вас не волнует, откуда они, вам довольно знать, что одна из них — ваша собственность. — Я возьму ту, которую держит рыжий конюх. — Согласен. — Святые угодники! — воскликнул Арамис.— Да от радости у меня вся боль прошла; да на этого коня я готов сесть даже с тридцатью пулями в теле! О, какие прекрасные стремена! Эй, Базен, поди сюда скорее! Базен появился на пороге, грустный и вялый. - Оправь шпагу, вычисти шляпу и плащ и заряди мои пистолеты,— велел Арамис. - Последнее приказание излишне,— прервал д'Артаньян,— у вас в кобурах есть заряженные пистолеты. Базен вздохнул. - Полноте, Базен, успокойтесь,— сказал д'Артаньян,— для любого сословия место в раю найдется. - Господин мой был уже такой хороший богослов! — сказал Базен, чуть не плача.— Со временем его сделали бы епископом, а может быть и кардиналом. - Подумай сам, дорогой Базен, какой смысл быть духовным лицом? Это не избавит от военной службы. Ты увидишь, что кардинал примет участие в первой кампании со шлемом на голове и с алебардой в руке. А Ногаре де Ла Валетт? Что ты о нем скажешь? Он тоже кардинал, а спроси у его слуги: сколько раз он щипал ему корпию?
Евгения: - Увы,— сказал Базен, вздыхая.— Знаю, сударь, теперь все в мире перевернулось вверх дном. Тем временем молодые люди и бедный слуга сошли во двор. - Подержи мне стремя, Базен,— велел Арамис. Арамис вскочил в седло с обычной своей ловкостью и легкостью, но после нескольких вольтов и курбетов благородного животного он почувствовал такую нестерпимую боль, что побледнел и пошатнулся. Д'Артаньян, предвидя это, не терял его из виду, бросился к нему, поддержал его и отвел в комнату. — Полечитесь, любезный Арамис,— сказал он,— я один поеду на поиски Атоса. — Вы отлиты из бронзы,— сказал Арамис. - Нет, мне везет, только и всего. Но как вы будете жить без меня, лишившись возможности рассуждать о перстах и благословениях? - Я буду писать стихи,— сказал он. - Да, стихи, надушенные такими же духами, как и записка горничной госпожи де Шеврез. Поучите-ка Базена стихосложению, это его утешит; что же касается лошади, то ездите на ней каждый день понемногу — постепенно освоитесь в седле. - О, за это не волнуйтесь,— сказал Арамис,— когда вы вернетесь, я буду готов ехать с вами. Они простились, и десять минут спустя д'Артаньян, поручив своего друга Базену и хозяйке, уже ехал по дороге на Амьен. Интересно, в каком состоянии найдет он Атоса и найдет ли его вообще? Ситуация, в которой д'Артаньян оставил Атоса, была критической. Может быть, он даже погиб. Мысль эта так опечалила д'Артаньяна, что он несколько раз вздохнул и про себя дал обет отомстить за него. Из всех друзей Атос был самый старший и потому, казалось бы, меньше всех близок по вкусам и наклонностям. И в то же время больше всего он любил именно Атоса. Благородная внешность Атоса, проблески величия, сиявшие иногда из мрака, которым он добровольно окружал себя, неизменно ровное настроение, делавшее его самым приятным товарищем на свете, храбрость, которую можно было бы назвать слепой, если бы она не была следствием редкого хладнокровия,— все эти качества возбуждали в д'Артаньяне больше чем дружбу и уважение: они вызывали в нем восхищение. Действительно, в те дни, когда Атос был в ударе или в хорошем настроении, его светские манеры могли выдержать сравнение даже с таким изящным и благородным придворным, как де Тревиль. Атос был среднего роста, но так строен и хорошо сложен, что в борьбе с Портосом не раз побеждал этого исполина, физическая сила которого вошла у мушкетеров в пословицу; лицо его, с проницательными глазами, прямым носом и подбородком, как у Брута, носило невыразимый отпечаток величия и приветливости; руки его, за которыми он вовсе не следил, приводили в отчаяние Арамиса, усиленно прибегавшего и к миндальному мылу, и к благовонным маслам; голос его был громок и в то же время мелодичен; но в Атосе, всегда скрытном и скромном, самым непостижимым было знание света, обычаев высшего общества и привычка к нему, проявлявшаяся невольно во всех его действиях. Шло ли дело об обеде, Атос заказывал его лучше всех и каждому гостю отводил то место, которое заслужили его предки или он сам. Говорили ли о геральдике, Атос знал все дворянские семьи в королевстве, их генеалогию, родственные связи, гербы и происхождение гербов. Он знал все тонкости этикета, все права крупных землевладельцев, был сведущ в псовой и соколиной охоте и однажды, в разговоре об этом искусстве, удивил самого Людовика XIII, великого знатока в этом деле. Как все вельможи того времени, он ездил верхом и фехтовал в совершенстве. Мало того, он был широко образован, даже в отношении схоластических наук, изучавшихся тогдашними дворянами. Он посмеивался над крохами латыни, которые расточал Арамис, а Портос якобы понимал. Два или три раза, к великому изумлению его друзей, ему случалось, если Арамис ошибался в грамматике, исправлять время глагола и падеж существительного. Наконец, честность его была безукоризненна в век, когда военные ни во что ставили веру и совесть, любовники— привязанность, а бедные — седьмую заповедь. Итак, Атос был человек необыкновенный.
Евгения: И в то же время так же ясно было видно, что эта возвышенная натура, это прекрасное создание, эта тонкая душа невольно попадала в плен к банальной повседневности, как старики к физической и умственной немощи. В часы лишений, а они были часты, светлый облик Атоса затухал, и блестящие стороны его личности скрывались как бы в глубокой тьме. Тогда от исчезнувшего полубога едва оставался человек с поникшей головой, с тусклым взглядом, с тяжелой речью, Атос целыми часами смотрел то на бутылку и стакан, то на Гримо, который, привыкнув повиноваться ему по знаку, читал в угасшем взоре своего господина его малейшие желания и немедленно исполнял их. Если четырем друзьям случалось сходиться в такую минуту, то от Атоса едва можно было добиться одного какого-нибудь слова, и то сказанного с усилием; зато он пил за четверых, но с каждым опустошенным стаканом все больше хмурился взгляд и более глубокая печаль охватывала его. Д'Артаньян, проницательность которого нам известна, напрасно пытался открыть причину такой апатии своего друга, понять ее причины. Атос никогда не получал писем; все поступки его были известны его друзьям. Нельзя было сказать, чтобы вино наводило на него эту грусть, потому что он пил лишь для того, чтоб ее рассеять, хотя она только усиливалась от такого лекарства. Нельзя было приписать ее игре, потому что, в противоположность Портосу, который пением или руганью сопровождал превратности судьбы, Атос при выигрыше и проигрыше оставался одинаково бесстрастным. Однажды, в кругу мушкетеров, он выиграл за один вечер тысячу пистолей, затем проиграл не только их, но даже шитый золотом праздничный пояс, снова отыграл все и еще сто луидоров, причем его красивые черные брови ни разу не дрогнули, его руки не утратили своего перламутрового оттенка, его беседа не перестала быть спокойной и приятной. Мрачность его не объяснялась и атмосферными влияниями, как у наших соседей — англичан, потому что в лучшее время года печаль его обыкновенно усиливалась. Июнь и июль были тяжелыми месяцами для Атоса. В жизни сегодняшней ему не о чем было грустить; когда ему говорили о будущем, он пожимал плечами; следовательно, тайна его была в прошлом, судя по долетавшим слухам. Налет таинственности делал еще более интересным человека, которого, даже когда он бывал совершенно пьян, ни разу не выдавали ни глаза, ни язык, как бы искусно его ни расспрашивали. - Как будет жаль,— размышлял вслух д'Артаньян,— если бедный Атос, может быть, умер по моей вине — ведь я вовлек его в дело, начало и конец которого ему не были известны, из которого он не думал извлечь никакой пользы. - Не говоря уже о том, сударь,— вторил Планше,— что мы, возможно, обязаны ему жизнью. Помните, как он крикнул: «Беги, д'Артаньян, меня схватили!» А, выстрелив из обоих пистолетов, как он яростно начал действовать шпагой! Словно двадцать человек или, лучше сказать, двадцать взбесившихся чертей. Слова эти удвоили нетерпение д'Артаньяна, и он стал торопить свою лошадь, и без того летевшую галопом. Около полудня показался Амьен; еще через полчаса они были у дверей проклятого трактира. Д'Артаньян часто придумывал для изменника-хозяина какую-нибудь изощренную месть, одно предвкушение которой было утешительно. Он вошел в трактир, надвинув шляпу на глаза, опершись левой рукой на эфес шпаги и правой помахивая хлыстом. — Вы меня узнаете?—спросил он хозяина, подходившего к нему с поклоном. — Не имею чести, ваше сиятельство,— отвечал хозяин, ослепленный блеском снаряжения д'Артаньяна. — Ах! Вы меня не узнаете?! — Никак нет, ваше сиятельство. — Ну, так я в двух словах напомню. Что вы сделали с дворянином, которого недели две тому назад осмелились обвинить в сбыте фальшивых денег? Хозяин побледнел, потому что д'Артаньян напустил на себя самый грозный вид, а Планше подражал своему господину. — Ах, ваше сиятельство, не говорите мне об этом! — вскричал хозяин плаксивым голосом.— Ах, боже мой! Как дорого заплатил я за эту ошибку! Ах, я несчастный! — Я спрашиваю вас, что случилось с этим дворянином? — Умоляю, выслушайте меня, ваше сиятельство, будьте милосердны. Садитесь, сделайте милость.
Евгения: Д'Артаньян, онемев от гнева и волнения, сел, грозный, как судья. Планше гордо оперся о его кресло. — Вот как было дело, ваше сиятельство,— продолжал хозяин, трепеща всем телом.— Теперь я узнал вас — вы изволили уехать, когда началось злополучное препирательство с этим дворянином, о котором вы спрашиваете. - Да, это я, поэтому вы видите, что вам нечего ждать пощады, если вы не скажете всей правды. — Выслушайте меня, и вы узнаете сущую правду. — Я слушаю. — Власти известили меня, что в моем трактире остановится знаменитый фальшивомонетчик с несколькими товарищами, переодетыми в гвардейцев или мушкетеров. Ваши лошади, люди, наружность, ваше сиятельство, все было мне подробно описано. — Дальше, дальше! — сказал д'Артаньян, сразу поняв, от кого шло это точное описание. — Поэтому по приказанию властей, приславших мне подкрепление из шести солдат, я принял меры, которые счел нужными, чтобы захватить этих фальшивомонетчиков. — Опять! — сказал д'Артаньян, которого ужасно бесило это слово: «фальшивомонетчики». — Простите меня, ваше сиятельство, если я говорю подобные вещи, но в них и заключается мое извинение. Власти меня напугали, а вы знаете, что трактирщик должен угождать властям. — Еще раз спрашиваю: где этот дворянин? Что с ним случилось? Жив или мертв? — Терпение, ваше сиятельство, дойдем и до этого. Случилось то, что вам известно, и что поспешный ваш отъезд,— добавил хозяин с лукавством, не ускользнувшим от д'Артаньяна,— казалось, доказывал. Этот дворянин, ваш друг, защищался отчаянно. Слуга его, по непредвиденному несчастью, поссорился с солдатами, переодетыми в конюхов... - Ах, мерзавец! — вскричал д'Артаньян.— Так вы все были заодно, и я не знаю, почему моя рука не поднимается уничтожить всех вас! - Нет, ваше сиятельство, мы не все были заодно, и вы сейчас в этом убедитесь. Друг ваш (извините, что не называю его почтенного имени, я его не знаю), друг ваш, уложив двух человек выстрелами из двух пистолетов, стал отступать, защищаясь шпагой. Он ранил еще одного из моих людей, а меня оглушил ударом плашмя. - Да кончай же скорее ты, палач! — сказал д'Артаньян.— Что стало с Атосом? - Отступая, как я уже сказал вашему сиятельству, он очутился у лестницы в погреб, а так как дверь была отперта, то он бросился туда, взял ключ и забаррикадировался изнутри. Зная, что оттуда ему самому не выбраться, его оставили в покое. — Понимаю,— сказал д'Артаньян.— Его хотели не убить, а только лишить свободы. — Боже мой! Лишить свободы, ваше сиятельство; он сам лишил себя свободы, клянусь вам! Во-первых, он наделал немало бед: одного человека он убил на месте, а двоих тяжело ранил. Убитого и обоих раненых унесли их товарищи, и я ничего о них больше не слышал. Сам я, придя в чувство, отправился к губернатору, рассказал ему обо всем случившемся и спросил, что мне делать с пленником. Но губернатор как с неба свалился: он сказал мне, что понятия не имеет, о чем я говорю, что приказания, полученные мною, были даны вовсе не им и что если я стану говорить, что он замешан в этом деле, то он велит меня повесить. По-видимому, я ошибся, задержав одного вместо другого, а тот, кого нужно было задержать, спасся. — Но где же Атос? — вскричал д'Артаньян, который негодовал больше прежнего, слыша о таком попустительстве властей.— Что с Атосом? — Спеша извиниться перед пленником,— продолжал трактирщик,— я отправился к погребу, чтобы вернуть этому господину свободу, сударь! Это был уже черт, а не человек. Когда я ему предложил свободу, он заявил, что это западня и что прежде, чем выйти, он поставит свои условия. Я ему сказал со всей покорностью, зная, что навлек на себя огромную ответственность, посягнув на мушкетера его величества. Я ему сказал, что готов подчиниться его условиям. «Во-первых,— сказал он,— я хочу, чтобы мне был возвращен в полном вооружении мой слуга». Это приказание было немедленно исполнено. Вы понимаете, сударь, что мы готовы были сделать все, что ваш приятель захочет. Господин Гримо (он сказал свое имя, хотя он говорит очень мало) был спущен в погреб, весь израненный. Его хозяин, приняв его, опять запер дверь и велел нам оставаться у себя. - Но, в конце концов,— вскричал д'Артаньян,— где же он? Где Атос? - В погребе, сударь! — Как, подлец, с тех пор ты держишь его в погребе? — Боже упаси! Вовсе нет, сударь! Он сам себя там держит. Если бы вы знали, что он там делает! Ах, если бы вы могли его оттуда вывести, я был бы вам всю жизнь благодарен, чтил бы вас, как ангела-хранителя.
Евгения: — Так он там? Я найду его в подвале? — Конечно! Он упрямо не хочет оттуда выходить. Ему ежедневно через отдушину спускают на вилах хлеб, а когда он спросит, то и мясо; но, увы, не хлеб и мясо составляют главный предмет его потребления. Однажды я пытался сойти в погреб с двумя работниками, но он пришел в ужасную ярость. Я слышал, как он заряжал свои пистолеты, а его человек — мушкет. А когда мы спросили их, что они хотят делать, то господин отвечал, что у них есть сорок зарядов и что они расстреляют их до последнего, прежде чем дозволят кому-либо из нас сойти в погреб. Тогда, сударь, я пошел жаловаться губернатору, который отвечал мне, что я получил по заслугам и что это вперед научит меня, как оскорблять благородных господ, останавливающихся в моем трактире. — Так что с тех пор...— начал д'Артаньян, который не мог не смеяться над жалобной физиономией хозяина. — Так что с тех пор, сударь,— продолжал последний,— нам всем очень плохо. Дело в том, что все наши припасы хранятся в погребе: вино в бочках и бутылках, пиво, масло, пряности, сало, колбасы. А так как нам запрещено туда спускаться, то мы должны отказывать в пище и питье приезжающим к нам путешественникам; так что с каждым днем трактир наш пустеет. И мы разоримся, если ваш друг просидит в погребе еще неделю. — И поделом тебе, мошенник. Разве не видно было по нашему виду, что мы порядочные люди, а не фальшивомонетчики? - Да, сударь, да, вы правы,— сказал хозяин.— Но слушайте, слушайте — он снова бушует! - Его, верно, потревожили,— сказал д'Артаньян. - А что нам делать? — вскричал хозяин.— К нам приехали два английских дворянина. - Ну и что? - А то, что англичане любят хорошее вино, как вам должно быть известно, а эти спросили самого лучшего. Жена моя, верно, попросила у господина Атоса позволения войти, чтобы исполнить требование этих господ, а он, по обыкновению, отказал... Господи, помилуй! Опять там начался содом! Д'Артаньян услышал со стороны погреба страшный шум. Он встал и двинулся вслед за хозяином, ломавшим руки, в сопровождении Планше, державшим наготове мушкет. Оба дворянина были в отчаянии: позади у них был долгий путь, и они умирали от голода и жажды. — Это же произвол! — вскричали они на правильном французском языке, но с иностранным акцентом.— Этот сумасшедший не позволяет добрым людям распоряжаться своим вином. Мы сломаем двери, а если он совсем сошел с ума, то убьем его. - Потише, господа,— сказал д'Артаньян, вынимая пистолеты из-за пояса,— вы никого не убьете. - Полно, полно! — послышался за дверьми спокойный голос Атоса.— Впустите-ка этих храбрецов, и мы посмотрим. Англичане, видимо, были людьми не робкого десятка. Но все же они нерешительно переглянулись. Казалось, что в погребе сидел какой-то голодный людоед, исполинский сказочный герой и в его пещеру безнаказанно никому ступить нельзя. На минуту наступило молчание, но наконец оба англичанина устыдились своей нерешительности; наиболее раздраженный из них спустился на пять-шесть ступенек и ударил ногой в дверь так сильно, что, казалось, мог пробить каменную стену. — Планше,— сказал д'Артаньян, взводя курки у пистолетов,— я беру на себя верхнего, а ты займись нижним. Так вы хотите драться? Извольте, мы готовы! — Боже мой! — раздался глухой голос Атоса.— Д'Артаньян! Я слышу твой голос! — Вы правы! — ответил д'Артаньян, возвысив голос в свою очередь.— Это я, друг мой. - В таком случае,— сказал Атос,— мы славно отделаем этих храбрецов. Англичане обнажили шпаги, но, оказавшись между двух огней, опять на минуту замялись; однако гордость, как и в первый раз, взяла верх, и под вторым ударом дверь погреба треснула во всю длину. - Посторонись, д'Артаньян, посторонись! — вскричал Атос.— Посторонись, я буду стрелять! - Господа! — кричал д'Артаньян, которого никогда не оставлял рассудок.— Господа, подумайте, что вы делаете! Потерпите, Атос! Господа, вы ввязываетесь в скверное дело, и вас изрешетят пулями; мы со слугой выстрелим в вас трижды; столько же раз выстрелят из погреба; кроме того, у нас имеются щпаги, которыми, уверяю вас, мы с приятелем владеем недурно. Позвольте мне уладить разом и ваши и мои дела, и вы сразу получите свое вино.
Евгения: - Если от него осталось еще что-то,— раздался насмешливый голос Атоса. У хозяина проступил холодный пот на лбу. — Как?.. Если осталось...— пробормотал он. - Осталось,— продолжал д'Артаньян,— будьте покойны — не выпили же они вдвоем весь погреб. Вложите, господа, ваши шпаги в ножны! - А вы заткните пистолеты за пояс! — Охотно. Д'Артаньян подал пример, потом обернулся к Планше и знаком велел разрядить мушкет. Англичане, убежденные этим, ворча вложили шпаги в ножны. Д'Артаньян рассказал им историю заключения Атоса, и так как они были истинные джентльмены, то обвинили во всем трактирщика. — Теперь, господа,— сказал д'Артаньян,— ступайте к себе. Я ручаюсь, что через десять минут вам принесут все, что вам будет угодно. Англичане поклонились и ушли. - Теперь я один, Атос,— сказал д'Артаньян.— Отворите мне дверь, прошу вас. - Сейчас,— ответил Атос. Послышался шум падающих вязанок хвороста и грохот бревен, составляющих контрэскарпы и бастионы Атоса, которые осажденный разрушил теперь собственными руками. Минуту спустя дверь отворилась, и оттуда выглянуло бледное лицо Атоса. Он быстро окинул взглядом местность. Д'Артаньян бросился к нему и горячо обнял его. Он сразу заметил, что Атос сильно шатается. - Вы ранены? — спросил Д'Артаньян. - Я? Нет, конечно. Но я мертвецки пьян, вот и все. И никогда еще человек так усердно не трудился, чтобы этого достигнуть, клянусь богом! Хозяин, я один выпил, по крайней мере, полтораста бутылок. - О, боже! — вскричал хозяин.— Если слуга выпил даже половину того, что его господин, то я разорен. - Гримо — слуга из хорошего дома, который не позволит себе держаться со мной на равной ноге. Он пил прямо из бочки, но только, кажется, забыл заткнуть пробку. Слышишь, там что-то течет. Д'Артаньян расхохотался, а хозяина из холода бросило в жар. И тут за спиной своего господина появился, держа на плече мушкет, Гримо, с трясущейся головой, как у пьяных сатиров на картинках Рубенса. Он был облит с головы до ног жирной жидкостью, в которой хозяин узнал свое лучшее оливковое масло. Шествие проследовало через большую залу в лучшую комнату трактира, которую д'Артаньян занял самовольно. Между тем хозяин с женой бросились с лампами в погреб, вход в который был им так долго воспрещен и где их ожидало ужасное зрелище. За укреплениями, в которых Атос проломил брешь для выхода и которые состояли из вязанок хвороста, досок и пустых бочек, сложенных по всем правилам стратегического искусства, виднелись плавающие в лужах масла и вина кости съеденных окороков, а весь левый угол погреба был завален кучей разбитых бутылок. Бочка же, кран которой остался открытым, истекала последними каплями «крови». Опустошение и смерть, как сказано у древнего поэта, царили там, как на поле брани. Из пятидесяти колбас, подвешенных к потолку, осталось не более десяти. Когда вопли хозяина и хозяйки проникли сквозь своды погреба, они тронули даже д'Артаньяна. Атос даже не повернул головы. Но скорбные вопли сменились криком ярости. Хозяин, вооружившись вертелом, бросился в комнату, куда удалились оба приятеля. — Вина! — сказал Атос, увидев хозяина. — Вина?! — вскричал ошеломленный хозяин.— Вина?! Да вы выпили его более чем на сто пистолей! Ведь я же разорен, погиб, уничтожен! - Полно, мы даже как следует жажду не утолили. - Если б вы хоть пили, а то перебили все бутылки. - Вы же сами толкнули меня на них, все и рухнуло. Сами виноваты. - Все мое масло пропало! - Масло — отличное лекарство для ран. Надобно же было бедному Гримо залечить раны, которые вы ему нанесли. — Все колбасы обглоданы. - В этом погребе пропасть крыс. - Вы заплатите мне за все это! — вскричал хозяин в отчаянии. - Трижды подлец! — сказал Атос, приподнимаясь, но тут же снова упал на стул. Силы его истощились.
Евгения: Д'Артаньян вступился за него, подняв хлыст. Хозяин отступил на шаг и залился слезами. — Это выучит тебя учтивее принимать гостей, которых Бог тебе посылает,— сказал д'Артаньян. — Бог?! Нет — сам дьявол! — Вот что, любезный,— сказал д'Артаньян,— если ты еще будешь терзать наш слух, то мы запремся в твоем погребе вчетвером и посмотрим, действительно ли так велико опустошение, как ты говоришь. — Что же, господа, я виноват, каюсь, но на всякий грех есть милость — вы господа, а я — бедный трактирщик, вы меня пожалейте,— испуганно и торопливо заговорил хозяин. - Ну, это другой разговор,— сказал Атос,— эдак ты смягчишь мое сердце, и слезы польются из глаз, как вино из твоих бочек. Мы не так злы, как кажемся. Подойди поближе, потолкуем. Хозяин опасливо подошел. — Подойди, говорю тебе, и не бойся,— продолжал Атос.— В ту минуту, когда я хотел расплатиться с тобой, я положил кошелек на стол. - Да, монсеньер. — В этом кошельке было шестьдесят пистолей. Где он? - Передан в суд, монсеньер. Мне сказали, что это фальшивые монеты. — Ну, так потребуй кошелек и возьми себе эти пистоли. - Вам хорошо известно, монсеньер, что суд не возвращает того, что к нему попало. Будь это фальшивая монета, еще можно было бы надеяться, но, к несчастью, деньги были настоящие. - Договаривайся с судом как знаешь, любезный, мне какое дело, тем более что у меня не осталось ни единого ливра. —Послушайте,— сказал д'Артаньян,— а где лошадь Атоса? — В конюшне. — Что она стоит? - Пятьдесят пистолей — самое большее. - Она стоит восемьдесят; возьми ее, и делу конец. - Как, ты хочешь продать мою лошадь,— воскликнул Атос,— ты продаешь моего Баязета? А на чем я отправлюсь в поход? На Гримо? — Я привел тебе другую,— сказал д'Артаньян. - Другую? — И отличную! — вскричал хозяин. - Ну, если есть другая, лучше и моложе, то бери старую и дай вина. - Какого? — спросил хозяин, совсем успокоившись. - Того, что в глубине погреба, возле решетки. Там осталось еще двадцать пять бутылок; прочие разбились при моем падении. Принеси-ка шесть. - Да этот человек просто бездонная бочка,— пробормотал хозяин.— Если он останется еще на две недели и заплатит за то, что выпьет, я поправлю дела. - И не забудь,— продолжил д'Артаньян,— подать четыре бутылки того же вина двум англичанам. - Теперь,— сказал Атос,— в ожидании вина, расскажите-ка мне, д'Артаньян, что сталось с остальными. Д'Артаньян рассказал ему, как он нашел Портоса в постели, страдающим от ушиба, а Арамиса — за столом между двух богословов. Он кончал, когда возвратился хозяин с заказанными бутылками и окороком, который, на его счастье, оставался вне погреба. - Хорошо,— сказал Атос, налив по стакану себе и д'Артаньяну,— это о Портосе и Арамисе. Ну а ты, мой друг, что? Как ты поживаешь и что случилось с тобой лично? У тебя, по-моему, мрачный вид. — Увы,— сказал д'Артаньян,— это потому, что я самый несчастный из всех нас!.. - Ты несчастен, д'Артаньян? - сказал Атос.— Объясни, отчего? Расскажи мне. - После,— ответил д'Артаньян. - После! Почему после? Потому что ты думаешь, что я пьян, д'Артаньян? Запомни хорошенько, что мои мысли никогда не бывают так ясны, как тогда, когда я пьян. Рассказывай — я слушаю.
Евгения: Д'Артаньян рассказал свою историю с госпожой Бонасье; Атос выслушал его, не моргнув глазом, и, когда он кончил, сказал: - Пустяки это все, пустяки! — Это было его любимое словечко. - Вы все называете пустяками, милый Атос,— сказал д'Артаньян.— Разве вы можете об этом судить, если сами никогда не любили? Угасший было взгляд Атоса вдруг вспыхнул, но это была только молния; он снова стал тусклым и туманным, как прежде. - Да, правда,— ответил он спокойно,— я никогда не любил. - Жестокосердный,— сказал д'Артаньян,— вы напрасно так беспощадны к нежным сердцам. - Нежные сердца — разбитые сердца,— сказал Атос. - Что вы хотите сказать? - Я говорю, что любовь — лотерея, в которой выигрывающий получает смерть. Поверь, любезный д'Артаньян, тебе повезло, что проиграл. Хочешь послушать совета: проигрывай всегда. — Но она меня так любила! - Дитя! Нет ни одного человека, который не думал бы так же, как ты, что любовница его любит; и нет ни одного, которого бы любовница не обманула. - Исключая вас, Атос, у которого никогда не было любовницы. — Да,— отвечал Атос после минутной паузы,— у меня никогда не было. Выпьем! - Но в таком случае, философ,— сказал д'Артаньян,— научите меня, поддержите меня. Мне так нужны советы, утешение. - Утешение? В чем? - В моем несчастье. — Ваше несчастье смешно,— сказал Атос, пожимая плечами.— Интересно знать, что вы скажете, когда я расскажу вам одну любовную историю? - Случившуюся с вами? - С одним из моих друзей, не все ли равно! - Расскажите, расскажите, Атос. - Лучше выпьем. - Пейте и рассказывайте. — Вы правы, такие два дела можно совместить,— сказал Атос, выпив стакан и наполнив его снова. - Я слушаю,— сказал д'Артаньян. Атос надолго задумался, и, по мере того как он размышлял, д'Артаньян заметил, что он бледнел все более и более. Он дошел до той степени опьянения, при которой обыкновенные пьяницы падают и засыпают, а он словно бредил наяву. В этом сомнамбулизме опьянения было что-то пугающее. — Вы этого непременно хотите? — спросил он. - Прошу вас,— сказал. д'Артаньян. - Ну, пусть будет по-вашему... Один мой приятель, понимаете, один мой приятель, а не я,— сказал, прерывая сам себя с горькой усмешкой, Атос,— некий граф, родом из той же провинции, что и я, из Берри, родовитый, как Дандоло или Монморанси, двадцати пяти лет, влюбился в молодую шестнадцатилетнюю девушку, прелестную, как сама любовь. Сквозь наивность ее возраста просвечивал кипучий ум, ум не женщины, а поэта; она не просто нравилась — она опьяняла. Она жила в маленьком местечке с братом своим, священником. Оба были пришлыми людьми в той провинции; они явились неизвестно откуда, но, видя ее красоту и благочестие ее брата, никто никогда и не подумал спросить, откуда они. Впрочем, говорили, что из хорошей семьи. Мой приятель, владелец тех мест, мог бы обольстить ее или увести силой. Это было в его воле: кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей? К несчастью, он был честный человек и женился на ней. Дурак! Глупец! Безумец! — Но отчего же, раз он любил ее? —спросил д'Артаньян. — Подождите же,— отвечал Атос.— Он увез ее в свой замок и сделал из нее первую даму во всей провинции. И должно отдать ей справедливость — она умела держать себя, как подобало ее месту в обществе. — Ну и что же? — спросил д'Артаньян.
Евгения: — Однажды, будучи вместе с мужем на охоте,— продолжал Атос шепотом и очень быстро,— она упала с лошади и лишилась чувств. Граф бросился к ней на помощь, и так как платье стесняло ее, то он разрезал его кинжалом и обнажил плечо. Угадайте, что было у нее на плече, д'Артаньян? — спросил Атос, громко засмеявшись. — Откуда же мне знать? — спросил д'Артаньян. — Королевская лилия! — сказал Атос.— У нее на плече было клеймо! И Атос залпом выпил стакан вина, который держал в руке. — Какой ужас!—вскричал д'Артаньян.— Не может быть! — Друг мой, этот ангел воистину был демоном. Бедная девушка была воровкой. — Как же поступил граф? — Граф был владетельный господин и имел в своих владениях право карать смертью. Он разорвал платье графини, связал ей за спиной руки и повесил ее на дереве. — Боже мой, Атос, это же убийство! — вскричал д'Артаньян. — Да, всего лишь убийство,— отвечал Атос, бледный как смерть.— Но, кажется, стакан мой пуст. Атос схватил последнюю бутылку, поднес горлышко ко рту и выпил залпом все до дна. Потом он опустил голову на руки. Д'Артаньян в ужасе стоял перед ним. - Это вылечило меня от страсти к прекрасным, поэтическим и влюбленным женщинам,— сказал Атос, поднимаясь и не думая заканчивать притчу о неизвестном графе.— Дай Бог и вам того же! Выпьем! - Значит, она умерла? — прошептал д'Артаньян. — Еще бы! — сказал Атос.— Но давайте же стакан... Ветчины, дурень! — вскричал он.— Нам нечем закусить! — А ее брат? — робко спросил д'Артаньян. — Ее брат? — повторил Атос. — Да, священник. — Я хотел его тоже повесить. Но он опередил меня и накануне покинул свой приход. — Вы хотя бы узнали, кто был этот мерзавец? — Несомненно, это был любовник и сообщник красавицы. Может быть, это был даже порядочный человек, который прикинулся священником, чтобы устроить ее судьбу, выдать замуж... Надеюсь, его нашли и четвертовали. - О, боже мой, боже мой! — воскликнул д'Артаньян, которого потряс этот рассказ. - Что же вы не едите ветчины, д'Артаньян? Она великолепна! — сказал Атос, отрезав кусок и положив на тарелку д'Артаньяна.— Жаль, что не было в погребе четырех таких окороков! Я выпил бы еще пятьдесят бутылок. Д'Артаньян больше не в силах был продолжать разговор. Он почувствовал, что вот-вот сойдет с ума, положил голову на руки и притворился спящим. - Не та пошла молодежь, не умеет пить,— сказал Атос, огорченно глядя на товарища.— А ведь он из самых лучших...
LS: Евгения! А можно дальше? цитата— робко спросил д'Артаньян.
Евгения: LS Да хоть всю книгу! Следующая глава. "Возвращение". Д'Артаньяна потряс страшный рассказ Атоса. Но многое в этом рассказе, больше напоминавшем исповедь, было не очень-то понятно. Прежде всего то, что признание делалось в большом подпитии: абсолютно пьяный исповедался полупьяному. Но все же туман в голове, вызванный двумя-тремя бутылками бургундского, не затемнил памяти. Проснувшись наутро, д'Артаньян вспомнил весь рассказ, слово в слово, так глубоко они врезались в память. Чем больше овладевали им сомнения, тем сильнее хотелось узнать правду до конца. И он вошел к приятелю с твердым намерением продолжить вчерашний разговор. Но Атос полностью протрезвел и вновь превратился в самого проницательного в мире человека. Впрочем, мушкетер, обменявшись с ним рукопожатием, сам предупредил его мысль: - Я был очень пьян вчера, милый д'Артаньян! Лишь сегодня утром понял — как! До сих пор еле ворочаю языком. А сердце готово выпрыгнуть из груди. Бьюсь об заклад, что я наговорил вам вчера много чепухи. Сказав это, он посмотрел на своего приятеля так пристально, что тот смешался. — Вовсе нет! — отвечал д'Артаньян.— Насколько я помню, вы не говорили ничего особенного. — Странно, мне казалось, будто я рассказал вам одну очень печальную историю. И он глянул на молодого человека, как будто хотел проникнуть в глубину его души. — Я был еще пьянее вас,— сказал д'Артаньян,— наверное, поэтому ничего не помню. Но Атос не поверил. - Вы, конечно, заметили, милый друг, что всякий пьянеет по-своему. Один грустит, другой радуется. Я обычно бываю грустен и, когда напьюсь, рассказываю все страшные сказки, какие вбила мне в голову моя глупая кормилица. Это мой недостаток; недостаток важный, сознаюсь, но все-таки пить я умею! Атос говорил это настолько естественно, что поколебал сомнения д'Артаньяна. - Действительно,— сказал молодой человек, стараясь не упустить нить истины,— теперь я припоминаю, как смутный сон, будто мы говорили о повешенных. - Так и есть! — сказал Атос, вдруг побледнев, и как-то фальшиво засмеялся.— Я так и думал: висельники — это мой кошмар. - Да, да,— сказал д'Артаньян,— теперь я вспомнил. Дело шло... постойте... о женщине. - Вот видите! — сказал Атос, покрываясь смертной бледностью.— Это моя излюбленная история о белокурой женщине. Когда я ее рассказываю, это значит — я мертвецки пьян. - Да,— сказал д'Артаньян,— история о белокурой женщине, высокой, прекрасной, с голубыми глазами. - Да, и повешенной... — ...своим мужем, важным господином, как вы сказали, одним из ваших знакомых,— продолжал д'Артаньян, пристально глядя на Атоса. - Вот видите, какую напраслину можно возвести на человека, когда сам не ведаешь, о чем говоришь,— сказал Атос, пожимая плечами, как бы с пренебрежением к самому себе.— Все, кончаю с этой скверной привычкой: не буду больше напиваться. Д'Артаньян молчал. — Да, кстати,— сказал Атос, внезапно меняя тему разговора,— спасибо за лошадь, которую вы мне привели. — Она вам нравится? — спросил д'Артаньян. — Да, но эта лошадь не очень-то вынослива. — Ошибаетесь. Я сделал на ней десять лье менее чем за полтора часа, и она не утомилась: она была так свежа, будто всего-навсего проскакала вокруг площади Сен-Сюльпис. — Вот как! Так мне придется раскаяться... — Раскаяться? — Да, я ее сбыл... — Как?
Евгения: - А вот как. Я проснулся в шесть часов утра. Вы спали как убитый. Мне было нечего делать, я еще не совсем опомнился от вчерашней попойки и сошел в залу, где увидел англичанина, торговавшего у барышника лошадь, так как его лошадь вчера пала. Я подошел к нему и, видя, что он предлагает сто пистолей за гнедую запаленую клячу, сказал, что у меня тоже есть лошадь, которую готов продать. «И прекрасная,— сказал он,— я видел ее вчера; слуга вашего приятеля держал ее в поводу».— «Как по-вашему, стоит она сто пистолей?» — «Да. Вы хотите отдать мне ее за эту цену?» — «Нет; но я вам ее проиграю».— «Проиграете?» — «Да».— «Во что?» — «В кости».— Сказано — сделано; и я проиграл лошадь, но все же отыграл чепрак. Д'Артаньян недовольно поморщился. — Вы огорчены? —спросил Атос. - Да, признаюсь; по этим лошадям нас должны были узнать в день сражения. Это был подарок, Атос. Напрасно вы так поступили. - Ну, друг мой, поставьте себя на мое место,— сказал мушкетер.— Я пропадал со скуки, и потом, по правде сказать, я не люблю английских лошадей. Если дело только в том, чтобы нас кто-нибудь узнал, то довольно и одного чепрака: он достаточно заметен. Что же касается лошади, то мы найдем чем оправдать ее исчезновение. Черт возьми! Лошадь смертна. Предположим, что у моей был сап или моровая язва. Д'Артаньян продолжал хмуриться. - Досадно,— продолжал Атос.— Оказывается, вы очень дорожили этим животным. А ведь на этом утреннее происшествие не кончилось. - Что же вы еще натворили? - Проиграв лошадь,— девять очков против десяти, каков ход? — мне пришла мысль поставить на кон и вашу. - Надеюсь, вы не осуществили свою мысль? — Нет, я тотчас же привел ее в исполнение. — Но как же?! — вскричал д'Артаньян с беспокойством. - Проиграл и ее. — Мою лошадь? — Вашу лошадь: семь очков против восьми — из-за одного очка. Знаете пословицу? — Атос, клянусь, вы сошли с ума. - Надо было сказать мне это вчера, мой милый, когда я вам рассказывал дурацкие истории, а не сегодня утром. Я проиграл ее вместе с чепраком и вообще со всем убором. - Это же ужасно! - Подождите, это еще не все; я был бы отличным игроком, если бы не азарт. Но меня игра опьяняет посильнее вина. Я, конечно, сорвался и продолжил игру. - Да что же вы еще могли проиграть? У вас ничего больше не было. - Было, было, друг мой. У вас еще оставался этот бриллиант, который сверкает на вашем пальце и который я вчера заметил. - Этот бриллиант! — вскричал д'Артаньян, схватившись за перстень. — Я оценил его в тысячу пистолей, так как у меня когда-то были бриллианты и я знаю в них толк. - Надеюсь,— сказал серьезно д'Артаньян, полумертвый от страха,— что вы не упомянули о моем бриллианте. - Напротив, любезный друг, этот бриллиант, как вы сами понимаете, был нашим последним ресурсом: я мог отыграть на него наши чепраки, лошадей и даже выиграть деньги на дорогу. - Я трепещу, Атос! — вскричал д'Артаньян. - Итак, я рассказал про бриллиант моему партнеру, который тоже его заметил; нельзя же, черт побери, носить на пальце звезду небесную и желать, чтобы ее не замечали! Невозможно! — Кончайте, милый, кончайте!—сказал д'Артаньян.— Клянусь честью, ваше хладнокровие убийственно. - Итак, мы разделили бриллиант на десять ставок, по сто пистолей каждая. - А, вам угодно шутить и испытывать меня,— сказал д'Артаньян, которого гнев схватил за волосы, как Минерва Ахилла в «Илиаде». - Нет, я не шучу, черт возми! Хотел бы я посмотреть, что бы сделали вы на моем месте. Я две недели не видел человеческого лица и до одури беседовал только с бутылками. — Это вовсе не повод для того, чтобы ставить на кон мой бриллиант,— сказал д'Артаньян, судорожно сжимая руку. — Выслушайте же до конца. Десять ставок по сто пистолей в десять ходов без отыгрыша. В тринадцать ходов я проиграл все. В тринадцать ходов! Число тринадцать всегда было для меня роковым. Тринадцатого июля я... — Черт возьми! — вскричал д'Артаньян, вставая из-за стола. Эта история вышибла у него из головы вчерашний рассказ.
Евгения: - Терпение! — сказал Атос.— У меня был план. Англичанин — оригинал. Я видел, что он накануне разговаривал с Гримо, который сообщил мне, что англичанин предлагает служить у него. Я поставил на кон Гримо, безмолвного Гримо, разделенного на десять ставок. - Вот это ход! — сказал д'Артаньян, невольно рассмеявшись. - Самого Гримо, слышите? И за десять частей Гримо, который и весь-то не стоит одного дукатона, я отыграл бриллиант. Посмейте после этого сказать, что азарт — не добродетель. - Ей-богу, это забавно! — вскричал д'Артаньян, развеселившись и хохоча во все горло. — Вы понимаете, я, видя, что попал в полосу везенья, опять стал играть на бриллиант. — Черт! — сказал д'Артаньян, вновь нахмурившись. - Я отыграл вашу сбрую, потом вашу лошадь, потом мою сбрую, чепрак, потом мою лошадь, потом опять проиграл. Короче говоря, я отыграл ваш чепрак, а потом мой. На этом я остановился. Так обстоят сейчас наши дела. Д'Артаньян вздохнул, как будто у него свалился с плеч весь трактир. - В конце концов, бриллиант у меня все-таки остался? —робко спросил он. - В целости, друг мой, и вдобавок чепраки наших Буцефалов. - Но что мы будем делать с седлами без лошадей? - Я кое-что придумал. — Атос, вы пугаете меня. — Послушайте, д'Артаньян, вы давно не играли? - И не имею ни малейшей охоты начинать. — Не зарекайтесь! Вы давно не играли, вам должно везти. — Ну и что? — А вот что. Англичанин с товарищем все еще здесь. Я заметил, что ему очень жаль седел. Вам, кажется, жаль лошадь. На вашем месте я поставил бы чепрак против лошади. — Зачем ему чепрак без лошади? — Так ставьте на оба седла, я не такой эгоист, как вы. — Вы бы так поступили? — нерешительно спросил д'Артаньян. Уверенность Атоса заразила его. — Честное слово, и на одну ставку! — Но, проиграв лошадей, я хотел бы сохранить, по крайней мере, седла. — Ну так играйте на бриллиант. — Никогда в жизни! - Эх, черт! — сказал Атос.— Я предложил бы вам играть на Планше, но так как похожая ставка уже была, то англичанин, может быть, не согласится повторить. - Право, любезный Атос,— сказал д'Артаньян,— я предпочитаю больше ничем не рисковать. - Жаль,— сказал холодно Атос.— Англичанин набит деньгами. Ну что вам стоит! Рискните один раз. Это ведь быстро. - А если проиграю? - Выиграете! - А если проиграю? — Что ж! Отдадите седла. - Ну, ладно! Один раз куда ни шло! — сказал д'Артаньян. Атос пошел искать англичанина и обнаружил его на конюшне, где он с завистью разглядывал чепраки. Момент был самый подходящий. Атос немедленно предложил свои условия: два чепрака против одной лошади или ста пистолей — на выбор. Англичанин считал не долго, оба чепрака стоили, по крайней мере, триста пистолей, он согласился. Д'Артаньян, дрожа, бросил кости — выпало три очка; бледность его испугала Атоса, но он сказал только: — Неважный ход, приятель... Сударь, у вас будут полностью снаряженные лошади. Торжествующий англичанин даже не потрудился смешать кости: он бросил их на стол не глядя, так велика была его уверенность в победе. Д'Артаньян отвернулся, чтобы скрыть досаду. — Ну! Ну! — сказал Атос спокойным голосом.— Вот необыкновенный ход: я видел его только четыре раза в жизни — два очка! Англичанин посмотрел и огорчился, д'Артаньян взглянул и обрадовался. — Да,— продолжал Атос,— только четыре раза. Однажды у господина де Креки; другой раз у меня, в деревне, в моем замке... когда у меня был замок; третий раз у господина де Тревиля, когда все мы еще поразились; наконец, четвертый раз в трактире, когда я метал сам и проиграл сто луидоров и ужин.
Евгения: - Значит, сударь, вы берете свою лошадь обратно?— спросил англичанин. - Конечно! — ответил д'Артаньян. - И реванша не будет? - Мы решили не отыгрываться. Помните? - Помню... Лошадь будет передана вашему слуге. - Позвольте мне сказать парочку слов приятелю,— сказал Атос. - Разумеется... Атос отвел д'Артаньяна в сторону. - Что? — спросил д'Артаньян.— Чего ты еще от меня хочешь, искуситель? Хочешь, чтобы я продолжил игру? Не так ли? - Нет; я хочу, чтобы вы подумали. - О чем? - Вы возьмете лошадь? Не правда ли? - Конечно. - Напрасно, я взял бы сто пистолей. Вы ведь ставили чепрак против лошади или ста пистолей, на выбор. - Да! — Я взял бы сто пистолей. - А мне нужна лошадь. — Напрасно, повторяю вам. Что мы станем делать вдвоем с одной лошадью? Я не могу сидеть сзади вас — мы походили бы на двух сыновей Эмона, потерявших своего брата. А вы, конечно, не захотите обидеть меня, гарцуя рядом со мной на этом великолепном скакуне. Я, не колеблясь ни секунды, взял бы сто пистолей — нам нужны деньги для возвращения в Париж. - Я дорожу этой лошадью, Атос. - Напрасно: лошадь споткнется и собьет ноги, лошадь поест из яслей, из которых ела сапная лошадь, и вот лошадь или, вернее, сто пистолей пропали. Хозяин обязан кормить свою лошадь, между тем как сто пистолей кормят своего хозяина. — Но как же мы поедем обратно? — На лошадях наших слуг, черт возьми! По нашему виду все поймут, что мы порядочные люди. — Хороши мы будем на клячах, между тем как Арамис и Портос будут гарцевать на своих конях. — Арамис! Портос! — вскричал, засмеявшись, Атос. - В чем дело? - спросил д'Артаньян, не понимавший, почему развеселился его друг. - Хорошо! Хорошо! Дальше! — сказал Атос. — Итак, вы советуете... - Взять сто пистолей, д'Артаньян; с этими деньгами мы прекрасно проживем до конца месяца; мы утомлены, нам нужно развлечься. — Развлечься? Нет, Атос, тотчас же по возвращении в Париж я брошусь на поиски этой несчастной женщины. - И думаете, что для этого лошадь будет полезнее добрых луидоров? Возьмите сто пистолей, мой друг, возьмите сто пистолей. Д'Артаньяну не хватало лишь одного аргумента, чтобы согласиться, и последний его убедил. К тому же, настаивая на своем, он боялся показаться Атосу эгоистом. Поэтому он согласился и взял сто пистолей, которые англичанин немедленно заплатил. Затем все мысли сосредоточились на отъезде. Мировая с хозяином стоила, кроме старой лошади Атоса, еще шести пистолей. Д'Артаньян и Атос взяли лошадей Планше и Гримо; слуги отправились в путь пешком, неся чепраки на головах. Как ни были дурны лошади обоих друзей, однако они скоро перегнали слуг и остановились в Кревкере. Еще издали они заметили Арамиса, печально прислонившегося к окну и смотрящего, «как сестра Анна», на клубящуюся на горизонте пыль. — Эй, Арамис! Что вы тут делаете? — вскричали оба друга. — А, д'Артаньян! Атос! —сказал молодой человек.— Я думал о том, с какой быстротой исчезают все блага мира. Моя английская лошадь, которая умчалась и исчезла в вихре пыли, была для меня живым подобием непрочности всего земного. Вся наша жизнь в сущности может быть выражена тремя словами: Erat, est, fuit.
Евгения: — Это значит — в сущности? — спросил д'Артаньян, начиная догадываться. — Это значит, что меня надули. Шестьдесят луидоров за лошадь, которая, судя по быстроте ее исчезновения, может делать рысью по пять миль в час! Д'Артаньян и Атос рассмеялись. — Дорогой д'Артаньян,— сказал Арамис,— не сердитесь на меня, прошу вас: необходимость не считается с законами. К тому же я более всех наказан, потому что проклятый барышник надул меня, по крайней мере, на пятьдесят луидоров. Вот вы оба, не то что я, вы бережливы и расчетливы. Вы ездите на лошадях ваших слуг, а ваших парадных коней ведут в поводу, не спеша, короткими переходами. В эту минуту фургон, появившийся из клубов пыли на Амьенской дороге, остановился, и из него вылезли Планше и Гримо с чепраками на головах. Фургон возвращался в Париж порожняком, и лакеи условились вместо платы за провоз всю дорогу поить возницу вином. - Это что? — спросил Арамис, увидя их.— Только седла? — Теперь вам все ясно? — спросил Атос. - Друзья мои, вы поступили точь-в-точь как я. Я также инстинктивно сохранил чепрак. Эй, Базен, положите мой новый чепрак рядом с чепраками этих господ. - А где же ваши оба кюре? — спросил д'Артаньян. — На другой день я позвал их обедать,— отвечал Арамис.— Здесь, между прочим, отличное вино, и я их так напоил, что аббат запретил мне оставлять военную службу, а иезуит сам запросился в мушкетеры. - Долой диссертацию! — вскричал д'Артаньян.— Долой диссертацию! Я требую отмены диссертации! — С тех пор,— продолжал Арамис,— я наслаждаюсь новой жизнью. Я начал поэму односложным стихом. Это довольно трудно, но главное достоинство всякой вещи состоит в трудности. Сюжет поэмы — любовный. Я прочту вам первую песнь, в ней четыреста стихов, и она читается в одну минуту. - Дорогой Арамис,— сказал д'Артаньян, ненавидевший стихи почти так же, как латынь,— если вы добавите к трудности еще и краткость, вы можете не сомневаться, что у вашей поэмы будут, по крайней мере, два достоинства. - К тому же,— продолжал, не слушая д'Артаньяна, Арамис,— поэма наполнена самыми благородными страстями... Так, значит, друзья мои, мы возвращаемся в Париж? Браво! Я готов! Снова увидим нашего доброго Портоса? Тем лучше! Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого большого дуралея. Уж он-то не продаст свою лошадь за целое царство! Мне не терпится увидеть, как он выглядит в седле на новом коне. Вид у него будет поважней Великого Могола! Друзья провели в Кревкере около часа, чтобы дать отдохнуть лошадям. Арамис расплатился, отправил Базена в фургон к товарищам, и все тронулись в путь — к Портосу. Он был почти здоров, не так бледен, как во время первого посещения его д'Артаньяном. Он сидел за столом, на котором стоял обед на четыре персоны, хотя Портос был один. Обед состоял из мяса с разнообразным гарниром, отличных вин и фруктов. — Вы приехали кстати, господа,— сказал он, вставая.— Я только что сел за стол. Теперь мы пообедаем вместе. — Ого! Сразу видно, что эти бутылки не из тех, что Мушкетон ловил арканом, а вот и телятина и филе. - Я подкрепляюсь,— сказал Портос.— Ничто так не изнуряет, как эти проклятые ушибы. Вам когда-нибудь случалось, Атос, вывихнуть ногу? — Никогда, но помню, что в стычке на улице Феру я был ранен шпагой, и через пятнадцать или восемнадцать дней я чувствовал себя примерно так, как вы сейчас. — Но для кого, кроме вас, накрыт этот стол? — спросил Арамис. - Я пригласил дворян, живущих по соседству, но они прислали сказать, что не будут; вы их замените, и я только выиграю от этого. Эй, Мушкетон, подай стулья и удвой число бутылок.
Евгения: - Знаете, что мы едим? — вдруг спросил, спустя несколько минут, Атос. — Черт возьми,— сказал д'Артаньян.— Я ем шпигованную телятину с зеленью и артишоками. — А я — бараний филей, — сказал Портос. — А я — фрикасе из цыплят,— сказал Арамис. — Вы все ошибаетесь,— сказал, пряча улыбку, Атос.— Вы едите конину. — Полно! — сказал д'Артаньян. — Конину! — повторил с отвращением Арамис. Один Портос промолчал. — Да, конину. Не правда ли, Портос, что мы едим конину и, может быть, закусываем седлом? — Нет, господа, я сохранил его,— сказал Портос. — Ну, господа, мы друг друга стоим! — сказал Арамис.— Точно сговорились! — Что делать! — сказал Портос.— Эта лошадь смущала моих гостей, и я не хотел их обидеть. — А ваша герцогиня все еще на водах, не правда ли? — сказал д'Артаньян. — Все еще,— отвечал Портос.— К тому же моя лошадь так понравилась губернатору провинции, которого я сегодня ожидал к обеду, что я ему ее подарил. — Подарил?! — вскричал д'Артаньян. — Да, господи боже мой, подарил, именно так,— сказал Портос,— потому что она, конечно, стоила полтораста луидоров, а этот скряга выторговал ее за восемьдесят. — Без чепрака? — сказал Арамис. — Да, без седла. - Видите, господа,— сказал Атос,— Портос, как всегда, лучше всех нас совершил сделку. Все захохотали. Портос не знал, что и подумать. Но ему объяснили причину этого смеха, и он присоединился к всеобщему веселью. - Значит, мы все при деньгах! — воскликнул д'Артаньян. — Только не я,— заметил Атос.— Я только что сильно потратился. Мне так понравилось испанское вино Арамиса, что я велел погрузить бутылок шестьдесят в фургон. Так что кошелек мой карман не тянет. - А мне пришлось,— сказал Арамис,— пожертвовать все до последнего су на церковь в Мондидье и на Амьенский монастырь; к тому же мне было необходимо выполнить кое-какие обязательства: оплатить мессы, которые я заказал служить о себе и о вас и которые, без сомнения, нам будут весьма полезны. - А как вы думаете, мой ушиб мне разве даром обошелся? — спросил Портос.— Не говоря уже о ране Мушкетона, из-за которой я посылал по два раза в день за доктором, требовавшим с меня двойную плату под тем предлогом, что дурак Мушкетон ухитрился заполучить пулю в такое место, которое показывают только аптекарям. Я велел ему впредь избегать подобных ран. - Так, так,— сказал Атос, обменявшись улыбкой с Арамисом и д'Артаньяном,— я вижу, что вы весьма великодушно обошлись с этим бедным малым — так и подобает великодушному господину. — Одним словом,— продолжал Портос,— я заплатил за все, поэтому у меня осталось меньше тридцати экю. — И у меня пистолей десять,— сказал Арамис. — Ну,— сказал Атос,— да мы, кажется, по сравнению с вами богаты, как крезы. Сколько у вас осталось от ста пистолей, д'Артаньян? — От моих ста пистолей? Во-первых, я вам дал пятьдесят. — Разве? — Черт возьми! — Да, вспомнил... — Шесть я заплатил хозяину. - Ну и скотина же этот хозяин! Зачем вы ему дали шесть пистолей? — Ведь вы же так сами велели. — Правда, я слишком добр. Одним словом, сколько осталось? - Двадцать пять пистолей,— сказал д'Артаньян. — А у меня,— сказал Атос, вынув из кармана несколько мелких монет,— у меня... - У вас ничего... — Пожалуй! Во всяком случае, так мало, что не стоит класть в общую сумму. — Теперь посчитаем, сколько у нас всего. Портос? — Тридцать экю. — Арамис? — Десять пистолей. - У вас, д'Артаньян? — Двадцать пять.
Евгения: — Это составляет?..— спросил Атос. - Четыреста семьдесят пять ливров! — сказал д'Артаньян, считавший, как Архимед. — У нас останется еще добрых четыреста ливров, не считая чепраков, когда вернемся в Париж. - А как же ваши эскадронные лошади? — спросил Арамис. — Четырех лошадей наших слуг мы превратим в две господские, которых разберем по жребию. На четыреста ливров мы купим еще пол-лошади для одного из пеших, а все, что еще наскребем в карманах, отдадим д'Артаньяну, у которого счастливая рука; и он пойдет отыгрываться в любой игорный дом. Вот и все. — Давайте же обедать — все остынет,— сказал Портос. Будущее прояснилось. Друзья успокоились и принялись за обед, остатки которого были отданы Мушкетону, Базену, Планше и Гримо. По возвращении в Париж д'Артаньян нашел письмо господина де Тревиля, извещавшего, что по его просьбе король милостиво изъявил согласие на зачисление его в мушкетеры. Так как это было единственной мечтой д'Артаньяна, не считая, разумеется, желания найти госпожу Бонасье, то он бросился в полном восторге к своим друзьям, которых всего за полчаса перед тем покинул и которых застал теперь весьма грустными и озабоченными. Они собрались на совет к Атосу, что всегда служило признаком серьезности положения. Господин де Тревиль только что предупредил их, что в связи с окончательным решением его величества начать военные действия первого мая, им надлежит немедленно подготовить всю амуницию. Четыре философа в замешательстве смотрели друг на друга. Господин де Тревиль в вопросах дисциплины шуток не признавал. - А во что, по-вашему, обойдется снаряжение? — спросил д'Артаньян. - Что тут говорить,— отвечал Арамис,— мы подсчитывали со спартанской скаредностью, и на каждого пришлось, по крайней мере, по полторы тысячи ливров. - Четырежды пятнадцать равно шестидесяти. Итого шесть тысяч ливров,— сказал Атос. - Мне кажется,— сказал д'Артаньян,— что по тысяче ливров на каждого хватит; правда, я считаю не как спартанец, а как стряпчий... Слово «стряпчий» оживило Портоса. - Послушайте,— сказал он,— мне пришла в голову идея. - Это уж чего-нибудь да стоит; у меня нет и тени какой-либо мысли,— сказал Атос хладнокровно.— Что же касается д'Артаньяна, то счастье числиться в наших рядах свело его с ума. Тысяча ливров! Да мне одному нужно не менее двух тысяч! - Четырежды два равняется восьми,— сказал Арамис.— Итак, на снаряжение нам нужно восемь тысяч. Минус седла, которые у нас уже есть. Атос подождал, пока за Д'Артаньяном, который отправился благодарить де Тревиля, закроется дверь, и добавил: — У нас, кроме седел, есть еще прекрасный бриллиант, сияющий на пальце нашего друга. Какого дьявола! Д'Артаньян слишком хороший товарищ, чтобы носить на пальце сумму, за которую можно выкупить из плена короля, в то время как его товарищи попали в беду.
Евгения: Юля давно просила главу "Анжуйское вино". Вести о почти безнадежной болезни короля вскоре сменились иными: государь выздоравливает и, желая лично участвовать в осаде, готов отправиться в путь, лишь только будет в состоянии скакать верхом. Тем временем герцог Орлеанский, который знал, что не сегодня завтра он будет смещен и командование армией примет или герцог Ангулемский, или Бассомпьер, или Шомберг, оспаривавшие власть друг у друга, не утруждал себя решительными действиями, не посмел рискнуть на какой-нибудь серьезный шаг, чтобы прогнать англичан с острова Рэ, где они продолжали осаждать крепость Сен-Мартен и форт де-Ла-Пре, так же, как французы осаждали Ла-Рошель. Между тем д'Артаньян, как мы уже сказали, понемногу успокоился, что обыкновенно случается, когда кажется, что опасность миновала. Беспокоило его теперь только то, что от своих друзей он не получал никаких известий. Но как-то утром, в начале ноября, ему многое стало понятно из письма, полученного из Вильруа: «Господин д'Артаньян! Господа Атос, Портос и Арамис, проведя у меня большую часть вечера за дружеским столом, славно покутили и так нашумели, что начальник замка, человек очень строгих правил, на несколько дней арестовал их. Однако я исполняю их приказание и присылаю вам двенадцать бутылок моего анжуйского вина, которое им очень понравилось. Они желают, чтобы вы выпили их любимое вино за их здоровье. Я им повинуюсь и остаюсь с большим уважением вашим почтительным и покорным слугою. Годо, содержатель гостиницы господ мушкетеров». - Наконец-то! — воскликнул д'Артаньян.— Они вспомнили меня в часы своих увеселений, как я думал о них в минуты уныния. Они могут быть уверены, что я выпью за их здоровье с большим удовольствием, и выпью не один. И д'Артаньян побежал к двум гвардейцам, с которыми сдружился более, чем с другими, пригласить их выпить отличного анжуйского вина, присланного ему из Вильруа. Однако один из этих гвардейцев был уже приглашен на этот самый вечер, а другой на следующий, и потому решено было кутнуть послезавтра. Вернувшись домой, д'Артаньян отправил все двенадцать бутылок вина в общий походный гвардейский буфет, приказав позаботиться о сохранении их. В день празднества, хотя обед был назначен на двенадцать часов, д'Артаньян уже в девять послал Планше приготовить стол к приему. Гордясь своим новым званием метрдотеля, Планше рассчитывал показать себя человеком способным и толковым. Поэтому он пригласил к себе на помощь слугу одного из гостей своего хозяина, Фурро, и того самого мнимого солдата, который хотел убить д'Артаньяна и которому тот подарил жизнь. Не принадлежа ни к какому полку, он поступил в услужение к д'Артаньяну или, вернее, к Планше. Оба гостя пришли в назначенный для обеда час и заняли свои места перед целым рядом блюд, выстроившихся на столе. Планше прислуживал с салфеткой через руку, Фурро откупоривал бутылки, а Бриземон — так звали выздоравливавшего солдата — переливал вино в графины из бутылок, ибо на дне сосудов, вероятно от тряской дороги, был осадок. В первой бутылке мути на дне оказалось побольше. Бриземон вылил гущу в стакан, и д'Артаньян позволил ему выпить, потому что бедный малый был еще очень слаб. Гости съели суп и уже собирались выпить по первому стакану вина, как вдруг из фортов Людовика и Нового раздались пушечные выстрелы. Думая, что случилось что-нибудь непредвиденное — нападение осажденных или англичан, гвардейцы тотчас же повскакали со своих мест и схватились за шпаги. Д'Артаньян, не менее проворный, чем они, не отстал от товарищей, и все трое побежали к передовой, готовые тотчас вступить в бой. Только лишь выскочив из буфета, они узнали о причине заварухи: повсюду били в барабаны и со всех сторон раздавались крики: — Да здравствует король! Да здравствует кардинал! И впрямь, они действительно увидели короля, у которого, как мы сказали, не хватило терпения дожидаться долее. Проехав без отдыха две станции, он въезжал в эту самую минуту в лагерь со своей свитой и с подкреплением из десяти тысяч войска. Мушкетеры шли впереди и позади него. Стоя среди товарищей по роте, выстроившейся шпалерами вдоль пути короля, д'Артаньян выразительным жестом приветствовал своих друзей, его уже приметивших и следящих за ним глазами, и господина де Тревиля, который тотчас же узнал его. Как только кончилась церемония въезда короля, четверо друзей бросились друг другу в объятия.
Евгения: — Черт возьми! — вскричал д'Артаньян.— Невозможно приехать более кстати: ни одно блюдо еще не успело остыть! Не правда ли, господа? — прибавил молодой человек, обращаясь к двум гвардейцам, которых он представил своим друзьям. — Ага! Очевидно, мы пируем! — сказал Портос. — Надеюсь,— сказал Арамис,— что за вашим обедом дам не будет. — Разве в вашей дыре есть какое-нибудь сносное вино? — спросил Атос. — Но, черт возьми! А ваше вино, мой друг? —отвечал д'Артаньян. — Наше вино?!—удивленно спросил Атос. — Да, то самое, которое вы прислали мне. — Мы прислали вино? — Конечно, то самое, с анжуйских виноградников. - Да, я хорошо знаю это слабенькое вино, о котором вы говорите. — Вино, которое вы больше всего любите. - Без сомнения, когда у меня нет под рукой шампанского или шамбертена. — Ну, так за неимением шампанского и шамбертена придется вам довольствоваться анжуйским. — Так, значит, вы выписали анжуйского вина? Какой же вы, однако, лакомка,— сказал Портос. — Да нет же, это то вино, которое прислано мне от вашего имени. — От нашего имени? — в один голос спросили три мушкетера. - Не вы ли, Арамис, послали вино? — спросил Атос. - Нет, может быть, вы, Портос? — Нет, значит, вы, Атос? — Нет. - Но если посылали не вы сами, то это сделал хозяин вашей гостиницы. — Хозяин нашей гостиницы? — Ну да, хозяин гостиницы мушкетеров, Годо. — В конце концов, не все ли равно, откуда оно пришло,— заметил Портос,— попробуем, и если оно хорошо, выпьем его. — Вот уж нет,— сказал Атос,— напротив, мы не будем пить вино, присланное неизвестно кем. — Вы правы, Атос,— согласился д'Артаньян.— Так, значит, никто из вас не поручал владельцу гостиницы господину Годо послать мне подарок? — Нет, а между тем он от нашего имени сделал это. - Вот письмо,— сказал д'Артаньян. И он вынул из кармана записку, полученную им. — Это не его почерк,— сказал Атос,— я его знаю: перед отъездом я проверял у него наши общие счета. — Письмо подложное,— прибавил Портос,— мы вовсе не были под арестом — это факт. — Как вы могли поверить, д'Артаньян,— сказал Арамис с упреком,— что мы нашумели там? Д'Артаньян побледнел и вздрогнул всем телом. — Ты пугаешь меня,— сказал Атос, называвший его на «ты» только в очень редких случаях,— но что же такое произошло? - Быстрее, быстрее, мои друзья! — вскричал д'Артаньян.— У меня в голове промелькнуло страшное подозрение. Неужели это опять месть этой женщины? Теперь побледнел Атос. Д'Артаньян бросился к буфету, за ним последовали трое мушкетеров и два гвардейца. Вбежав в столовую, д'Артаньян тут же увидел Бриземона, в страшных конвульсиях корчившегося на полу. Смертельно бледные Планше и Фурро пытались облегчить его страдания, но было очевидно, что всякая помощь бесполезна: лицо умирающего было уже искажено предсмертной агонией. — Это вы, вы! — закричал он, увидев д'Артаньяна.— Это ужасно: сделать вид, что помиловали меня, и затем отравить. - Я?! — воскликнул д'Артаньян.— Я?! Несчастный, что ты говоришь? — Я говорю, что вы дали мне это вино и приказали мне его выпить. Я говорю, что вы решили отомстить мне за себя и что это бесчеловечно... — Не думайте так, Бриземон,— отвечал д'Артаньян,— уверяю вас, ничего подобного не было. Клянусь вам! - Но Бог все видит! Бог накажет вас! Господи, пошли ему такие же страдания, какие выпали на долю мне! — Клянусь Евангелием,— вскричал д'Артаньян, бросаясь к умирающему,— что я сам собирался пить это вино, я не знал, что оно отравлено! — Я не верю вам,— сказал солдат и испустил последний вздох в страшных мучениях.
Евгения: — Ужасно! ужасно! — шептал Атос, между тем как Портос бил бутылки, а Арамис отдавал несколько запоздавшее приказание привести священника. — О, друзья мои! — сказал д'Артаньян.— Вы еще раз спасли мне жизнь! И не только мне, но и этим господам. Господа,— продолжал он, обращаясь к гвардейцам,— я попрошу вас хранить в тайне увиденное вами: во всем, чему вы были свидетелями, могут быть замешаны очень важные особы, что грозит всем нам немалыми неприятностями. — Ах, сударь,— пробормотал Планше, полумертвый от страха,— как я счастливо отделался. — Как,— вскричал д'Артаньян,— и ты тоже собирался пить это вино, бездельник? — Я, сударь, собирался выпить маленький стаканчик за здоровье короля, но Фурро сказал, что меня зовут. — Так и было,— признался Фурро, выбивая от страха дробь зубами,— я хотел отослать его, чтобы все выпить самому. — Господа,— сказал д'Артаньян, обращаясь к гвардейцам,— после всего случившегося вы сами понимаете, сколь печально могла завершиться наша пирушка... Итак, прошу извинить меня и позвольте мне отложить ее до какого-нибудь другого случая. Гвардейцы с полной готовностью приняли извинение д'Артаньяна и, понимая желание четырех друзей остаться наедине, удалились. Когда молодой гвардеец и три мушкетера остались без свидетелей, они так взглянули друг на друга, что без слов стало понятно, что каждый из них осознает всю серьезность положения. - Прежде всего,— начал Атос,— давайте выйдем из этой комнаты: находиться в обществе мертвого да к тому же умершего насильственной смертью, не слишком приятно. - Планше,— распорядился д'Артаньян,— я поручаю тебе тело этого несчастного. Похорони его, как подобает христианину. Правда, он совершил преступление, но впоследствии раскаялся. После чего четыре друга вышли из комнаты, предоставив Планше и Фурро возможность отдать последний долг Бриземону. Трактирщик отвел им другую комнату, где подал яйца всмятку, за водой же Атос сам сходил к фонтану. (Какие, однако, удобства в военном лагере! - Е.) В нескольких словах Портосу и Арамису рассказали суть произошедшего. — Итак,— обратился д'Артаньян к Атосу,— вы видите, любезный друг,— это война не на жизнь, а на смерть. Атос покачал головой. — Да-да,— согласился он,— я это вижу, но вы, значит, думаете, что это она? — Я уверен в этом. — А я, признаюсь, еще сомневаюсь. — А эта лилия на плече? — Возможно, это англичанка, совершившая какое-нибудь преступление во Франции, за которое палач заклеймил ее. - Атос, я говорю вам, что это ваша жена,— настаивал д'Артаньян,— разве вы забыли, как в точности с вашими описаниями совпали все приметы? — И все же я думаю, что та мертва: я так хорошо повесил ее. Д'Артаньян покачал головой. - Так что же делать? — спросил молодой человек. - Надо найти какой-либо выход из этого положения. Нельзя же, чтобы вечно висел над головой дамоклов меч,— сказал Атос. — Но какой? - Попытайтесь встретиться с ней и объясниться. Предложите ей мир или войну. Дайте честное слово дворянина, что вы никому никогда ничего не скажете о ней, никогда ничего не сделаете против нее. Со своей стороны, потребуйте от нее клятвы навсегда оставить вас в покое. Пригрозите, что если она не согласится на это, вы пойдете к канцлеру, к королю, обратитесь к палачу, восстановите против нее двор, объявите, что она заклеймена, предадите ее суду. И что, если ее оправдают, вы клянетесь честью дворянина, что, как бешеную собаку, убьете ее из-за угла.
Евгения: - Подобный способ покончить с врагом мне нравится,— согласился д'Артаньян,— но как я встречусь с нею? - Лишь время, любезный друг, лишь время доставит этот случай. А случай — это двойная ставка для человека: чем больше он поставил, тем больше может выиграть, только надо уметь ждать. - Да, но ждать, будучи окруженным убийцами и отравителями... — Ничего! — заметил Атос.— Бог хранил нас до сей поры, он же сохранит нас и дальше. - Да, нас! Ведь мы — мужчины, готовые на все, привыкшие рисковать жизнью, но что будет с нею? — проговорил вполголоса д'Артаньян. - Кто это — она? — спросил Атос. — Констанция. — Госпожа Бонасье ? И впрямь, бедный друг, я забыл, что вы влюблены,— сказал Атос. — Но ведь из письма, найденного вами у убитого негодяя,— вмешался Арамис,— вы знаете, что она в монастыре. В монастыре жить очень хорошо, и я обещаю вам, что тотчас же, как только кончится осада Ла-Рошели, я лично... — Хорошо, хорошо,— перебил его Атос,— мы знаем, любезный друг Арамис, что вы дали обет посвятить себя Богу. — Я только на время мушкетер,— произнес со смирением Арамис. — Видно, он давно не имеет никаких известий от своей возлюбленной,— заметил совсем тихо Атос,— но не обращайте на это внимания, так уже было. — Мне кажется, существует простой способ вызволить ее из неволи,— сказал Портос. — Какой? — спросил д'Артаньян. — Вы говорите, что она в монастыре?—спросил Портос. - Да. — Так мы, как только кончится осада, похитим ее из монастыря! — Но надо еще узнать, где этот монастырь. — Совершенно верно,— согласился Портос. — Мне пришло в голову...— сказал Атос,— кажется, вы говорили, любезный д'Артаньян, что монастырь для нее выбрала сама королева? — По крайней мере, я так думаю. — Если так, то Портос поможет нам. — Каким образом, позвольте узнать? — Да через вашу маркизу, герцогиню, принцессу! Она, должно быть, дама со связями в обществе. — Тсс,— прошептал Портос, прикладывая палец к губам,— она, кажется, поклонница кардинала и не должна знать ничего. — В таком случае,— предложил Арамис,— я берусь узнать, где находится наша пленница. - Вы, Арамис?! — воскликнули разом все три товарища.— Вы! Каким образом? - Через духовника королевы, с которым я очень дружен,— отвечал Арамис, зардевшись. Это обещание, успокоившее их всех, завершило жаркую беседу, которую четыре друга вели за своим скромным обедом. Затем они расстались, условившись встретиться вновь вечером. Д'Артаньян вернулся во францисканский монастырь, а три мушкетера отправились в ставку короля, где им еще предстояло позаботиться о пристанище для себя.
LS: Cпасибо огромное! Так много интересного! Лично мне в повседневной жизни, почему-то, афоризмы из "Возвращения", вспоминаются чаще, чем из всех остальных глав вместе взятых. Любимая нравоучительная фраза "Скажите после этого, что упорство - не добродетель" в новом переводе "Посмейте после этого сказать, что азарт — не добродетель" напугала меня до смерти. АЗАРТ?! Пришлось лезть в первоисточник, который меня утешил - la persistance все-таки твердость, стойкость, упорство!
Евгения: Часть 2, глава 1. "Англичане и французы". В назначенное время четверо мушкетеров в сопровождении слуг пришли на огороженный для выпаса коз пустырь за Люксембургским дворцом. Получив от Атоса серебряную монету, пастух увел свое стадо. Слугам же было велено следить, не появится ли кто посторонний. Вскоре, миновав ограду, на пустырь зашли и присоединились к мушкетерам несколько молчаливых людей. Затем, по обычаю англичан, каждый из присутствующих представился остальным. Знатных англичан странные имена противников не только удивили, но и встревожили. - Однако,— заметил лорд Уинтер, когда трое друзей назвались,— мы так и не узнали, кто вы, и не будем драться с людьми, носящими такие странные имена: так зовут только пастухов. — Как вы совершенно верно предполагаете, милорд, это вымышленные имена,— согласился Атос. - Это побуждает нас еще настойчивее желать услышать ваши настоящие имена,— ответил англичанин. - Но ведь вы играли с нами, не зная наших имен,— продолжал Атос,— и даже выиграли у нас лошадей. - Вы правы, но тогда мы рисковали лишь нашими деньгами. А на этот раз мы рискуем нашей жизнью: играют со всяким, дерутся только с равным. — Справедливо,— согласился Атос. Он отвел в сторону своего будущего противника и тихо назвал ему свое имя. Портос и Арамис сделали то же самое. — Удовлетворены ли вы теперь? — спросил Атос у своего англичанина.— Считаете ли вы меня достаточно знатным, чтобы оказать мне честь скрестить со мной шпагу? — Да, сударь,— ответил англичанин, кланяясь. — А теперь хотите ли вы, чтобы я сказал вам еще нечто важное? — холодно спросил у него Атос. — Что именно? — спросил англичанин. — Лучше бы вы не требовали, чтобы я открыл вам свое имя. — Почему? — Потому, что меня считают умершим, и у меня есть причины желать, чтобы никто не знал, что я жив. Значит, теперь я буду принужден убить вас, чтобы моя тайна не стала известна. Англичанин взглянул на Атоса, полагая, что тот с ним шутит, но Атос и не думал шутить. - Господа,— сказал Атос, обращаясь одновременно и к своим товарищам, и к противникам,— все готовы? - Да,— в один голос ответили англичане и французы. - В таком случае — начнем. И тут же восемь шпаг блеснули в лучах заходящего солнца, и сражение началось с ожесточением, вполне естественным между людьми, ставшими противниками вдвойне. Атос дрался методично и спокойно, точно был в фехтовальной зале. Портос, наказанный приключением в Шантильи за свою излишнюю самоуверенность, действовал на этот раз осторожно и хитро. Арамис, которому предстояло еще закончить третью песнь своей поэмы, спешил, как человек, у которого мало времени. Атос первый поверг своего противника. Он нанес ему лишь один удар, но, как и предупреждал, тот был смертельный: шпага пронзила сердце. Затем Портос положил своего на траву: он проколол ему бедро. Так как англичанин после этого более не сопротивлялся и отдал свою шпагу, Портос на руках отнес его в карету. Арамис так яростно атаковал, что начал теснить своего противника. Тот, отступив шагов на пятьдесят, кончил тем, что обратился в бегство и исчез, удирая со всех ног под улюлюканье слуг.
Евгения: Д'Артаньян, словно играючи, просто оборонялся. Когда же увидел, что его противник страшно устал, он ловким ударом вышиб у него из рук шпагу. Видя себя обезоруженным, барон отступил шага два-три назад, но поскользнулся и упал навзничь. Д'Артаньян одним прыжком очутился около него и, приставив шпагу к горлу, сказал: — Вы теперь в моих руках, я мог бы вас убить, но я дарю вам жизнь из любви к вашей сестре. Д'Артаньян был вне себя от радости: ему удалось осуществить задуманный им заранее план, при мысли о котором еще недавно лицо его озарялось радостной улыбкой. Восхищенный благородством и покладистостью противника, англичанин сжал д'Артаньяна в своих объятиях, наговорил тысячу любезностей мушкетерам, и, так как противник Портоса был уже отнесен в карету, а противник Арамиса дал тягу, все внимание обратили на убитого. Когда Портос и Арамис раздевали его, надеясь, что рана окажется не смертельной, из-под его пояса выпал туго набитый кошелек. Д'Артаньян поднял его и протянул лорду Уинтеру. — Что прикажете мне делать с этими деньгами? — спросил англичанин. - Передадите их семейству убитого,— ответил Д'Артаньян. — Очень нужна подобная безделица его семейству! Оно получает по наследству пятнадцать тысяч луидоров ренты в год. Оставьте этот кошелек для ваших слуг. Д'Артаньян положил кошелек в карман. - А теперь, мой молодой друг,— ведь вы позволите, надеюсь, называть вас так? — обратился лорд Уинтер к д'Артаньяну.— Сегодня же вечером, если только вы желаете, я представлю вас моей сестре, леди Кларик. Я хотел бы, чтобы она тоже отнеслась к вам благосклонно. А так как она имеет кое-какой вес при дворе, то, может быть, в будущем слово, замолвленное ею, окажется вам полезным. Д'Артаньян покраснел от удовольствия и поклонился в знак согласия. В это время Атос подошел к д'Артаньяну. - Что вы думаете делать с кошельком? — сказал он ему на ухо тихонько. — Я хотел передать его вам, мой любезный Атос. — Мне? Но почему? — Да просто потому, что вы его убили: это неприятельские трофеи. — Я — наследник врага! — возмутился Атос.— За кого вы меня принимаете? — Таков военный обычай,— сказал д'Артаньян,— почему бы не перенять его для дуэли? — Даже на поле битвы,— сказал Атос,— я никогда не занимался мародерством. Портос пожал плечами, Арамис улыбкой одобрил Атоса. — В таком случае,— предложил д'Артаньян,— дадим эти деньги слугам, как предложил нам лорд Уинтер. — Да,— сказал Атос,— отдадим этот кошелек, но не нашим слугам, а слугам англичан. Атос взял кошелек и бросил его кучеру. — Вам и вашим товарищам. Этот великодушный жест человека, не имевшего за душой ни копейки, поразил даже самого Портоса. Эта французская щедрость, о которой не раз потом рассказывали лорд Уинтер и его приятель, произвела сильное впечатление на всех, кроме господ Гримо, Мушкетона, Планше и Базена. Прощаясь с д'Артаньяном, лорд Уинтер сообщил ему адрес своей сестры: она жила на Королевской площади, бывшей в то время модным кварталом, в доме № 6. Впрочем, лорд сам обещал заехать за юношей, чтобы представить его. Д'Артаньян назначил ему свидание в восемь часов у Атоса. Предстоящее знакомство с миледи очень волновало нашего гасконца. Он припоминал, каким странным образом эта женщина оказалась вплетенной в его судьбу. Он был убежден, что она была агентом кардинала, и тем не менее его непреодолимо влекло к ней одно из тех чувств, в котором невозможно дать себе отчет. Он боялся только, как бы она не признала в нем своего менгского и дуврского знакомца. Тогда она догадалась бы, что он был из числа друзей господина де Тревиля, а следовательно, телом и душой предан королю. Это неминуемо лишило бы его некоторого преимущества, так как, будучи в той же степени известен миледи, как он сам знал ее, он имел бы равные шансы в предстоящей игре. Относительно начинающейся интрижки ее с графом де Вардом наш самонадеянный юноша мало заботился, хотя граф был молод, красив, богат и в большой милости у кардинала. Но недаром ему было двадцать лет и родился он в Тарбе!
Евгения: Дома д'Артаньян постарался одеться самым изящным образом, затем отправился к Атосу и, по своему обыкновению, все ему рассказал. Атос, выслушав его планы, покачал головой и не без горечи посоветовал ему быть осторожным. — Неужели,— сказал он ему,— вы только что лишились женщины, которую находили доброй, прелестной, совершенством во всех отношениях, и тут же устремились за другой! Д'Артаньян почувствовал справедливость упрека. — Я любил госпожу Бонасье сердцем, тогда как миледи люблю рассудком,— сказал он.— Желая познакомиться с нею, я стремлюсь прежде всего выяснить, какую роль она играет при королевском дворе. — Ее роль! Но об этом нетрудно догадаться после того, что вы мне рассказали. Это тайный агент кардинала, женщина, которая завлечет вас в западню, где вы просто-напросто лишитесь головы! - Мне кажется, любезный Атос, что вы все видите в черном свете. — Я не доверяю женщинам. Что делать, мой милый, я имею на то основания. В особенности я не доверяю блондинкам, а вы мне говорили, что миледи блондинка, не так ли? - Да, у нее самые чудные белокурые волосы, какие мне доводилось видеть! - Ах, мой бедный д'Артаньян! — пожалел его Атос. — Поймите, я хочу лишь кое-что уяснить для себя. Затем, когда я узнаю то, что мне необходимо знать, я удалюсь от нее. - Выясняйте,— флегматично сказал Атос. Лорд Уинтер приехал в назначенный час. Атос, предупрежденный заранее, прошел в другую комнату, таким образом, лорд застал д'Артаньяна одного. Было уже около восьми часов вечера, а потому они сейчас же ушли. Внизу их дожидалась щегольская карета, и так как она была запряжена двумя прекрасными лошадьми, то они мигом доехали до Королевской площади. Миледи Кларик приняла д'Артаньяна довольно холодно. Ее апартаменты были отделаны с отменной роскошью. И хотя в это время большая часть англичан, вследствие объявления войны, оставили Францию или готовились это сделать, миледи только что вложила немало денег в отделку дома. Это доказывало, что распоряжение о высылке англичан ее не тревожило. — Перед вами,— сказал, представляя д'Артаньяна своей сестре, лорд Уинтер,— молодой человек, который держал в своих руках мою жизнь и не пожелал злоупотребить своими преимуществами, хотя мы были врагами вдвойне, потому, во-первых, что я оскорбил его первый, а во-вторых — я англичанин. Поблагодарите же его, сударыня, если вы питаете ко мне добрые чувства. Миледи слегка нахмурилась; едва заметное облачко пробежало по ее лицу, а на губах промелькнула улыбка, настолько странная, что молодой человек, заметив все это, вздрогнул. Зато брат не заметил ничего. Он отошел в сторону и стал играть с любимой обезьянкой миледи, которая дергала его за камзол. - Милости прошу,— сказала миледи необыкновенно приятным голосом, составлявшим полный контраст с признаками дурного расположения духа, которое так явственно почуял д'Артаньян,— отныне вы приобрели право на мою вечную признательность. Англичанин присоединился к ним и рассказал о дуэли, не упуская ни одной подробности. Миледи слушала его очень внимательно, но тем не менее легко можно было заметить, что она делала над собой усилие, чтобы скрыть свое нетерпение и не показать, что рассказ этот ей неприятен. Она покраснела и нетерпеливо постукивала своей маленькой ножкой о пол. Лорд Уинтер ничего не замечал. Закончив рассказ, он подошел к столу, где на подносе стояли бутылка с испанским вином и стаканы, наполнил два из них и знаком пригласил д'Артаньяна выпить вместе с ним. Д'Артаньян знал, что ничем нельзя так обидеть англичанина, как отказавшись с ним выпить, а потому он подошел к столу и взял стакан. Впрочем, он не терял миледи из виду и в зеркало увидел, как изменилось ее лицо. Теперь, когда она думала, что ее никто не видит, злость и жестокость исказили ее черты. Она яростно кусала носовой платок своими красивыми зубками. В это время в комнату вошла маленькая хорошенькая субретка, которую д'Артаньян заметил уже раньше. Она сказала по-английски несколько слов лорду Уинтеру, который тотчас же попросил у д'Артаньяна позволения удалиться, извиняясь, что очень важное дело отзывает его, и поручив сестре добиться для него извинения.
Евгения: Д'Артаньян обменялся с лордом Уинтером рукопожатием и вернулся к миледи. Ее лицо мгновенно приняло опять приятное выражение, и только несколько маленьких красненьких пятнышек на платке свидетельствовали о том, что она искусала себе губы до крови. У нее были прелестные коралловые губы. Разговор стал оживленнее. Миледи, казалось, совершенно успокоилась. Она рассказала, что лорд Уинтер ее деверь, а не брат: она вышла замуж за младшего члена семьи, который оставил ее вдовой с ребенком. Этот ребенок был единственным наследником лорда Уинтера в случае, если лорд не женится. Все это показывало д'Артаньяну, что некоторые обстоятельства из жизни миледи были окутаны покровом таинственности, но он не мог еще разобраться, что было за всем этим скрыто. Хотя после получасового разговора д'Артаньян убедился, что миледи была его соотечественницей: она говорила таким чистым, изящным языком, что не оставляла ни малейшего сомнения на этот счет. Д'Артаньян наговорил даме всяких любезностей и рассыпался в уверениях своей преданности. В ответ на всю эту болтовню нашего гасконца миледи благосклонно улыбалась. Настало время удалиться. Д'Артаньян простился с миледи и вышел из гостиной счастливым и окрыленным. На лестнице он встретил хорошенькую субретку, которая, проходя, слегка толкнула его и, покраснев до ушей, извинилась таким приятным голосом, что прощение было получено тотчас же. Назавтра д'Артаньян пришел снова и был принят еще любезнее, чем накануне. Лорда Уинтера не было дома, и он провел с миледи весь вечер. Она, по-видимому, приняла самое живое участие в юноше, спросила его, откуда он родом, кто его друзья и не имел ли он когда-нибудь намерения поступить на службу к кардиналу. Д'Артаньян, который, как уже известно, был очень благоразумен для молодого человека в двадцать лет, вспомнил свои подозрения относительно миледи; он отозвался с большим почтением о его высокопреосвященстве и сказал, что не преминул бы поступить в гвардию кардинала, вместо того чтобы поступить в гвардию короля, если бы только знал господина де Кавуа, как он знает господина де Тревиля. Миледи совершенно спокойно переменила тему разговора и самым равнодушным тоном спросила, не бывал ли он в Англии. Д'Артаньян ответил, что его туда посылал де Тревиль присмотреть лошадей для покупки и что он даже привез оттуда четыре отличных экземпляра. Миледи во время разговора два или три раза прикусила себе губку; она понимала, что имеет дело с гасконцем, который умеет вести осторожную игру. Д'Артаньян уходил в то же самое время, что и накануне. В коридоре он опять встретился с хорошенькой Кэтти — так звали субретку. Она посмотрела на него таким нежным взглядом, что ошибиться было невозможно, но мысли д'Артаньяна были настолько поглощены ее госпожой, что он этого не заметил. Вновь д'Артаньян пришел к миледи на следующий день и на третий, и всякий раз миледи принимала его все приветливее. И каждый вечер — то в передней, то в коридоре или на лестнице — он сталкивался с хорошенькой субреткой. Но д'Артаньян, как мы уже говорили, поглощенный своими мыслями и чувствами, не обращал никакого внимания на эту настойчивость бедняжки Кэтти.
Евгения: Глава "Сцена из классической трагедии" (в старом переводе "Испытанный прием классической трагедии") Миледи сделала небольшую передышку в своем рассказе и пристально наблюдала за лицом Фельтона. Потом со вздохом продолжила: - Три дня я испытывала страшные мучения. Не пила, не ела. Словно тяжкая туча гнетом лежала на моем лбу. Глаза застилал туман. Я начала бредить. В конце концов я так ослабела, что ежеминутно теряла сознание и каждый раз, как это со мной случалось, благодарила Бога, думая, что я умираю. Однажды в полубессознательном состоянии мне послышалось, что скрипнула дверь. От ужаса я пришла в себя. Он вошел ко мне в сопровождении человека в маске — сам он тоже скрывал лицо, но, несмотря на это, я узнала его шаги, его голос, я узнала эту данную ему адом внушительную осанку, которой наградил его сам ад на несчастье. «Итак, согласны ли вы дать мне клятву, которую я от вас требовал?» — спросил он меня. «Вы публичная женщина, что пуритане не изменяют раз данному слову. (По-видимому, опечатка, но именно так и написано. - Е.) Вы слышали, что я обещала преследовать вас на земле, предав вас суду человеческому, а на том свете — предав вас Суду Божьему!» «Итак, вы продолжаете упрямиться?» «Клянусь перед Богом, который меня слышит: я буду призывать весь мир в свидетели вашего преступления до тех пор, пока не найду мстителя». «Вы публичная женщина,— сказал он громовым голосом,— и вы подвергнетесь наказанию, которого заслуживают подобные женщины. Вы, отмеченная позорным клеймом, никому в мире не докажете, что вы не преступница и не сумасшедшая...» Затем он обратился к человеку, который пришел вместе с ним. «Принимайся за дело, палач!» — приказал он. - О! его имя! его имя! — вскричал Фельтон.— Скажите скорее его имя! - ...тогда, несмотря на мой протестующий вопль, на яростное сопротивление, так как я начала понимать, что мне угрожает нечто худшее, чем смерть, палач схватил меня, повалил на пол, сдавил меня в своих руках. Я, задыхаясь от рыданий, почти без чувств, призывая на помощь Бога, который не внимал мне, испустила вдруг страшный крик от боли и стыда -раскаленное железо палача выжгло клеймо на моем плече... Фельтон испустил дикий крик. - Смотрите,— сказала миледи, вставая с величественным видом королевы,— смотрите, Фельтон, какое вечное мучение выдумал для молодой, невинной девушки, сделавшейся жертвой насилия, злодей. Научитесь проникать в человеческие сердца и впредь не становитесь так легкомысленно орудием их несправедливой мести. Миледи быстрым движением распахнула платье, разорвала батист, прикрывавший ее грудь, и, краснея от притворного гнева и стыда, показала молодому человеку неизгладимую печать, бесчестившую это прекрасное плечо. - Но я вижу лилию! — вскричал Фельтон. - В этом-то вся подлость! Если бы это было английское клеймо, тогда следовало еще доказать, какой суд приговорил меня к этому наказанию, и я могла бы подать жалобы во все публичные суды государства. Но французское клеймо... О, им я была навсегда заклеймена! Это было слишком для Фельтона. Бледный, застывший, подавленный этим страшным признанием, ослепленный сверхъестественной красотой этой женщины, открывшей ему свою наготу с бесстыдством, которое он счел за святое величие души, он вдруг упал перед ней на колени, как это делали первые христиане перед чистыми, святыми мучениками, которых гонители христианства предавали в цирках на растерзание зверям на потеху кровожадной черни. Клеймо в его глазах исчезло, осталась одна красота. - Простите, простите! — вскричал Фельтон.— О, простите! Миледи прочитала в его глазах: люблю, люблю... — Простить вам — что? — спросила она. — Простите меня за то, что я стал на сторону ваших гонителей. Миледи протянула ему руку.
Евгения: — Такая прекрасная, такая юная! — вскричал Фельтон, покрывая ее руку поцелуями. Миледи бросила на него один из тех взглядов, от которых раб чувствует себя королем. Фельтон был пуританин. Он оставил руку этой женщины и начал целовать ее ноги. Отныне он не только любил, но обожал ее. Когда минута экстаза прошла, когда к миледи, казалось, вернулось самообладание, которое она, впрочем, ни на минуту не теряла, когда Фельтон увидел, что завеса стыдливости вновь скрыла от него сокровища любви лишь для того, впрочем, чтобы еще более воспламенить его, он сказал: — Теперь я должен узнать только одно: имя вашего настоящего палача, потому что, по-моему, у вас был только один, другой являлся лишь орудием, не больше. — Неужели, брат, тебе нужно, чтобы я назвала его, разве сам ты не догадался? — вскричала миледи. - Значит, это он?—спросил Фельтон.— Опять он! Все он! Как! Неужели настоящий виновник... — Настоящий виновник,— отвечала миледи,— опустошитель Англии, гонитель истинных христиан, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто лишь по прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра предаст их... — Бекингем! Так это Бекингем! — возбужденно выкрикнул Фельтон. Миледи закрыла лицо руками, как будто не могла перенести стыда, о котором напоминало ей это имя. - Бекингем — палач этого ангельского создания! - твердил Фельтон.— И ты не испепелил его, Боже мой! Ты оставил его знатным, почитаемым, сильным на погибель всем нам! — Господь отворачивается от того, кто сам от себя отступается! — сказала миледи. — Значит, он сам навлечет на свою голову наказание, постигающее проклятых! — продолжал Фельтон с возрастающей восторженностью.— Да, он хочет, чтобы человеческое мщение предупредило небесное! - Люди боятся и щадят его. - Я не боюсь и не пощажу его,— сказал Фельтон. Адская радость наполнила душу миледи. - Но каким образом лорд Уинтер, мой покровитель, мой отец, замешан во всем этом? — спросил Фельтон. - Напоминаю вам, Фельтон, кроме людей низких, презренных, есть еще натуры благородные и великодушные,— сказала миледи.— У меня был жених, человек, которого я любила и который любил меня. Сердце у него подобно вашему, Фельтон. Он так же чист, как вы. Я явилась к нему и все рассказала. Он знал меня и ни минуты не колебался. Это был знатный вельможа, человек, во всем равный Бекингему. Он ничего не сказал, опоясался шпагой, завернулся в плащ и отправился во дворец Бекингема. - Да, да,— сказал Фельтон,— я понимаю, хотя для подобных людей нужна не шпага, а кинжал. - Бекингем накануне уехал в Испанию в качестве чрезвычайного посла, чтобы просить руки инфанты для короля Карла I, который тогда был еще принцем Уэльским. Мой жених вернулся ни с чем. «На время этот человек ускользнул от моего мщения,— сказал он.— Пока предлагаю вам обвенчаться, как мы оба желали. А затем доверьтесь лорду Уинтеру, который сумеет поддержать свою честь и честь своей жены». - Лорду Уинтеру? — вскричал Фельтон. - Да,— отвечала миледи,— лорду Уинтеру, и теперь вам должно быть все понятно, не так ли? Бекингем путешествовал больше года. За восемь дней до его возвращения лорд Уинтер внезапно умер, оставив меня своей единственной наследницей. Отчего он умер? Это ведомо одному только всеведущему Богу, я же никого не виню... - О, какая бездна падения, какая бездна! — прошептал Фельтон. - Лорд Уинтер умер, ничего не сказав своему брату. Страшная тайна должна была остаться скрытой от всех до тех пор, пока она не поразит виновного, как гром. Ваш покровитель враждебно отнесся к браку своего старшего брата и молодой девушки без состояния. Я поняла, что не могу ожидать поддержки со стороны человека, обманутого в своих надеждах на наследство. Я уехала во Францию, решившись провести там остаток моей жизни. Но все мое состояние в Англии. Война прервала связи между странами. Я стала терпеть нужду: поневоле я принуждена была вернуться сюда. Шесть дней назад я прибыла в Портсмут. — А затем? — спросил Фельтон.
Евгения: — Бекингем, без сомнения, узнал о моем возвращении и переговорил обо мне с лордом Уинтером, и без того уже предубежденным против меня, и сказал ему, что его невестка — публичная женщина, заклейменная женщина. Благородный, правдивый голос моего мужа не мог больше развеять ложь и защитить меня. Лорд Уинтер поверил всему, что ему сказали, тем охотнее, что это ему было выгодно. Он велел меня арестовать, привезти сюда и отдал под вашу охрану. Остальное вам известно: послезавтра он отправляет меня в изгнание, в ссылку, послезавтра он удаляет меня как преступницу. О, план искусно составлен, будьте уверены! Все предусмотрено, и моя честь погибнет. Вы сами видите, Фельтон, что я должна умереть! Фельтон, дайте мне нож! И миледи в изнеможении, будто ее оставили последние силы, упала в объятия молодого офицера, опьяненного любовью, гневом и дотоле неведомым ему наслаждением; он с восторгом обнял ее, прижал к своему сердцу, трепещущий от дыхания этого столь прекрасного рта, обезумевший от прикосновения этой волнующейся груди. - Нет, нет, ты будешь жить чистой и уважаемой; ты будешь жить для того, чтобы восторжествовать над врагами! Миледи медленно отстранила его рукой, одновременно привлекая взглядом. Но Фельтон снова обнял ее, смотря на нее с мольбой, как на божество. - О, смерть, смерть! — сказала она томным голосом, закрывая глаза.— О, скорее смерть, чем позор! Фельтон, мой друг, мой брат, я тебя заклинаю... — Нет, ты будешь жить и будешь жить отмщенной, вскричал Фельтон. — Фельтон, я приношу несчастье всем, кто оказывается рядом со мной! Фельтон, оставь меня! Фельтон, позволь мне умереть! — Тогда умрем вместе!—вскричал он, прижимая свои губы к губам пленницы. Послышалось несколько ударов в дверь. На этот раз миледи действительно оттолкнула его. — Нас услышали, сюда идут... Кончено, мы погибли! — прошептала она... - Это часовой. Он предупреждает меня, что идет патруль,— успокоил Фельтон. - Тогда поспешите к двери и отворите ее сами. Фельтон повиновался. Эта женщина овладела всеми его помыслами, всей его душой. Отворив дверь, он очутился лицом к лицу с сержантом, командовавшим патрулем. - Что случилось? — спросил молодой лейтенант. — Вы приказали мне отворить дверь, если я услышу крик, призывающий на помощь,— сказал солдат,— но вы забыли оставить мне ключ. Я вас услышал, но не понял, что вы говорите, хотел открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри, тогда я и позвал сержанта. - Я к вашим услугам,— отозвался сержант. Фельтон, растерянный, обезумевший, стоял молча. Миледи поняла: если она немедленно не вмешается — все пропало. Она подбежала к столу и схватила нож, который принес Фельтон. - По какому праву вы хотите помешать мне умереть? — спросила она. - О, Боже правый! — вскрикнул Фельтон, увидев блеснувший в ее руке нож. Одновременно насмешливый хохот раздался в коридоре. Барон, привлеченный шумом, в халате, со шпагой в руке, появился на пороге. - А-а! — сказал он.— Вот мы и на последнем действии трагедии... Вы видите, Фельтон, драма последовательно прошла все сцены, как я вам предсказывал, но будьте спокойны — кровь не прольется. Миледи поняла, что она погибла, если сразу же не представит Фельтону доказательство своего мужества. - Вы ошибаетесь, милорд, кровь прольется, и пусть она падет на тех, кто заставил ее пролить. Фельтон вскрикнул и бросился к ней, но было уже поздно — миледи вонзила в себя нож. К счастью или, вернее, благодаря ловкости миледи, нож чиркнул по стальной планшетке корсета, которые в эпоху, точно кирасы, защищали грудь женщины. Он скользнул, распоров платье, и рассек кожу между ребрами. Платье миледи сразу же обагрилось кровью. Миледи рухнула на пол и, казалось, лишилась чувств. Фельтон вырвал у нее нож. - Видите, милорд,— произнес он мрачным тоном,— Женщина, которую вы поручили мне охранять и которая лишила себя жизни. — Не волнуйтесь, Фельтон,— заметил лорд Уинтер,— она не умерла. Демоны так легко не умирают. Успокойтесь, ступайте ко мне и ждите. — Но, милорд... — Ступайте, я вам приказываю. Фельтон повиновался приказу своего начальника, но выходя из комнаты, спрятал нож у себя на груди. А лорд Уинтер велел вызвать женщину, которая прислуживала миледи. И когда та явилась, поручил ее заботам пленницу, все еще не пришедшую в себя. А сам ушел из комнаты. Правда, он подумал, что рана, вопреки его предположениям, могла оказаться серьезной, и на всякий случай послал за доктором.
Евгения: Заключение. Шестого числа следующего месяца король, выполняя данное им кардиналу слово, выехал из столицы в Ла-Рошель, совершенно ошеломленный распространившимся известием, что Бекингем убит. Хотя королева была предупреждена, что человеку, которого она так любила, угрожает опасность, когда ей сказали о его смерти, она не смогла этому поверить и даже неосторожно вскрикнула: - Это неправда! Я только что получила от него письмо! Но на следующий день ей пришлось поверить этому роковому известию: Ла Порт, задержанный в Англии, как и другие, вследствие приказания короля Карла I, вернулся и передал королеве последний предсмертный подарок, посланный Бекингемом. Король не скрывал охватившей его радости. Особенно шумно выражал он ее перед королевой. Людовик XIII, как все слабохарактерные люди, не отличался великодушием. Но скоро король опять стал мрачным и скучным. Он был не из тех людей, которые способны долго радоваться. Он чувствовал, что, вернувшись в лагерь, снова попадет в свое добровольное рабство, и все же возвращался туда. Кардинал был как змей, притягивающий своим гипнотическим взглядом, а он сам птицей, порхающей с ветки на ветку, но не имеющей сил ускользнуть от него. Поэтому возвращение в Ла-Рошель не было веселым. Особенно наши четыре друга удивляли всех своих товарищей. Они ехали рядом, с мрачным видом, опустив головы. Только Атос порой поднимал голову; глаза его блестели, горькая улыбка появлялась на губах, а затем, подобно своим товарищам, он мрачнел. Как только конвой приезжал в какой-нибудь город и доводил короля до назначенного ему помещения, четыре друга тотчас удалялись или к себе, или в какой-нибудь уединенный кабачок, где, однако, не пили и не играли, а только тихо разговаривали между собой, наблюдая, чтобы кто-нибудь их не подслушал. Однажды, когда король велел остановиться, чтобы поохотиться, и четыре друга, по своему обыкновению, не принимая участия в охоте, удалились на ближайший постоялый двор, какой-то человек, примчавшийся верхом из Ла-Рошели, остановился у входа того же постоялого двора выпить стакан вина и, заглянув в комнату, где сидели за столом четыре мушкетера, закричал: - Эй, д'Артаньян,— кажется, это вы? Д'Артаньян поднял голову и радостно вскрикнул. Это был тот самый человек, которого он звал своим призраком. Это был незнакомец из Менга, с улицы Могильщиков и из Арраса. Д'Артаньян выхватил шпагу и бросился к двери. Но на этот раз вместо того, чтобы бежать, незнакомец соскочил с лошади и пошел навстречу д'Артаньяну. - Наконец-то я вас нашел! На этот раз вы от меня не ускользнете! — сказал юноша. — А я и не собираюсь ускользать от вас, потому что я сам искал вас. Именем короля я вас арестую. Я требую, чтобы вы отдали мне шпагу, милостивый государь. Не сопротивляйтесь: предупреждаю вас, что дело идет о вашей жизни. - Но кто вы такой? — спросил д'Артаньян, опуская шпагу, но еще не отдавая ее. - Я шевалье де Рошфор,— ответил незнакомец,— конюший господина кардинала Ришелье. Я получил приказ привезти вас к его высокопреосвященству. — Мы и так возвращаемся к его высокопреосвященству, шевалье,— вмешался Атос, подходя к ним,— и, конечно, вы поверите слову господина д'Артаньяна, что он отправится прямо в Ла-Рошель. — Я должен передать его в руки стражи, которая отведет его в лагерь. - Мы будем служить ему стражей, милостивый государь, даю слово дворянина. Но также клянусь вам,— добавил Атос, нахмурив брови,— что господин д'Артаньян не уедет без нас. Шевалье де Рошфор оглянулся и увидел, что Портос и Арамис стояли как раз между ним и дверью; тогда он понял, что оказался полностью во власти этих людей. - Господа,— сказал он,— если господин д'Артаньян отдаст мне шпагу и даст, как и вы, слово, я удовольствуюсь данным мне вами обещанием доставить д'Артаньяна в ставку господина кардинала. - Даю вам слово, милостивый государь,— сказал д'Артаньян,— и вот моя шпага. - Это тем более для меня удобно,— прибавил Рошфор,— что мне нужно ехать дальше. - Если для того, чтобы увидеться с миледи,— холодно сказал Атос,— то совершенно напрасно, потому что вы ее не найдете. - Что с ней случилось? — с живостью спросил Рошфор. - Возвращайтесь в лагерь, там обо всем узнаете. Рошфор на минуту задумался, а затем, так как они были только на расстоянии однодневного перехода до Сюржера, куда должен был прибыть кардинал навстречу королю, то он решил последовать совету Атоса и вернуться вместе с ними. К тому же, это возвращение давало ему и то преимущество, что он лично мог наблюдать за своим пленником. Все снова тронулись в путь.
Евгения: На следующий день, в три часа пополудни, приехали в Сюржер. Кардинал ожидал там Людовика XIII. Министр и король обменялись любезностями, поздравили друг друга со счастливым случаем, освободившим Францию от злобного врага, поднимавшего против нее всю Европу. После этого кардинал, предупрежденный Рошфором, что д'Артаньян арестован, и очень желавший как можно скорее видеть его, простился с королем, пригласив его на следующий день взглянуть на завершенную дамбу. Возвратившись вечером в свою ставку у моста де Ла Пьер, кардинал увидел у дверей своего дома д'Артаньяна без шпаги и с ним трех вооруженных мушкетеров. На этот раз сила была на его стороне. Кардинал сурово взглянул на них и сделал знак д'Артаньяну следовать за собой. Д'Артаньян повиновался. — Мы подождем тебя, д'Артаньян,— сказал Атос достаточно громко, чтобы кардинал услышал его. Его высокопреосвященство нахмурил брови, приостановился, но затем продолжил путь, не сказав ни слова. Д'Артаньян вошел вслед за кардиналом, а за д'Артаньяном у дверей стала стража. Его высокопреосвященство прошел в комнату, служившую ему кабинетом, и подал знак Рошфору ввести к нему молодого мушкетера. Рошфор повиновался, а затем удалился. Д'Артаньян остался наедине с кардиналом. Это было его второе свидание с Ришелье, и он признавался впоследствии, что был твердо убежден в том, что оно окажется последним. Ришелье стоял, облокотившись о камин. Небольшой стол разделял их. — Милостивый государь,— начал кардинал,— вы арестованы по моему приказанию. — Мне сказали это, ваше высокопреосвященство. — А знаете ли вы за что? — Нет, монсеньер, потому что единственная причина, по которой я мог бы быть арестован, еще неизвестна вашему высокопреосвященству. Ришелье пристально посмотрел на молодого человека. — Гм,— сказал он,— что это значит? — Если монсеньеру угодно будет сказать мне прежде о преступлении, в котором меня обвиняют, то я расскажу затем о делах, которые я действительно совершил. — Вас обвиняют в таких преступлениях, за которые лишались голов люди познатнее вас, милостивый государь! — В каких же, монсеньер? — спросил д'Артаньян с таким спокойствием, которое удивило самого кардинала. — Вас обвиняют в том, что вы переписывались с врагами государства. Вас обвиняют в том, что вы подслушали государственные тайны. Вас обвиняют в намерении расстроить планы вашего начальства. — Но кто меня обвиняет в этом, монсеньер? — спросил д'Артаньян, который догадывался, что это обвинение исходит от миледи.— Женщина, заклейменная государственным правосудием; женщина, вышедшая замуж во Франции и вторично в Англии; женщина, отравившая своего второго мужа и пытавшаяся отравить меня самого! - О какой женщине вы говорите? — вскричал удивленный кардинал. - О леди Уинтер,— ответил д'Артаньян.— Да, о леди Уинтер, преступления которой были, несомненно, неизвестны его высокопреосвященству, когда оно почтило ее своим доверием. - Если леди Уинтер совершила все преступления, о которых вы говорите, милостивый государь, то она будет наказана. - Она уже наказана, ваше высокопреосвященство. - А кто же наказал ее? - Мы. - Она в тюрьме? - Она умерла. - Умерла! — повторил кардинал, не веря ушам своим. — Умерла! Вы, кажется, сказали, что она умерла? - Трижды пыталась она убить меня, и я простил ей. Но она отравила женщину, которую я любил. Тогда мы, я вместе с моими друзьями, схватили ее, судили и приговорили к смерти. Д'Артаньян рассказал об отравлении госпожи Бонасье в Бетюнском монастыре кармелиток, о суде в уединенном домике и о казни на берегу Лиса. Дрожь пробежала по телу кардинала, который, однако, умел владеть собой.
Евгения: И сразу лицо кардинала, бывшее до сих пор мрачным, словно под влиянием какой-то промелькнувшей мысли, прояснилось и стало безмятежно спокойным. Кротким голосом он стал произносить слова грозные и суровые: - Вы исполнили обязанности судей, не подумав о том, что не имеющие полномочий наказывать, но взявшие на себя такую миссию становятся убийцами. - Клянусь вам, монсеньер, у меня даже мысли не было защищаться перед вами. Я готов подвергнуться наказанию, которое вашему высокопреосвященству угодно будет наложить на меня. Я слишком мало дорожу жизнью, чтобы бояться смерти. - Да, я знаю, вы отчаянный рубака,— сказал кардинал почти ласковым голосом,— поэтому я могу вам сказать заранее, что вас будут судить и даже вынесут суровый приговор. — Другой мог бы ответить вашему высокопреосвященству, что ваше помилование у него в кармане, но я только скажу вам: приказывайте, монсеньер, я готов повиноваться. — Ваше помилование?—удивился Ришелье. — Да, монсеньер,— сказал д'Артаньян. — Но кем оно подписано? Королем? Кардинал произнес эти слова с неуловимым оттенком иронии. — Нет, вашим высокопреосвященством. — Мною? Вы что, с ума сошли? — Монсеньер, без сомнения, узнает свою подпись? Д'Артаньян подал кардиналу драгоценную бумагу, отнятую Атосом у миледи и переданную им д'Артаньяну, чтобы та послужила охранной грамотой. Его высокопреосвященство развернул лист и медленно прочитал, выделяя каждое слово: «Все, сделанное предъявителем сего, сделано по моему приказанию и во благо государства. 5 августа 1628 года. Ришелье». Кардинал глубоко задумался, прочитав эти две строчки, но не вернул бумагу д'Артаньяну. «Выбирает мне вид казни,— подумал про себя д'Артаньян,— но клянусь, он увидит, как умирает дворянин». Молодой мушкетер был в отличном настроении и готов героически перейти в мир иной. Ришелье продолжал размышлять, машинально сверывая и снова развертывая бумагу в руках. Наконец он поднял голову, устремил свой орлиный взгляд на умное, открытое, благородное лицо юноши, на котором были еще заметны следы слез, прочел на нем все страдания, перенесенные за последний месяц, и в третий или четвертый раз ему пришла мысль: какие большие надежды подает этот, в сущности, еще ребенок, двадцати одного года от роду, и сколько пользы могли бы принести его ум, храбрость и энергия повелителю, которому он был бы предан. В то же время преступления, властность и адский гений миледи не раз ужасали его. Он чувствовал что-то вроде тайной радости от мысли, что навсегда избавился от опасной сообщницы. Не спеша он разорвал бумагу, с таким великодушием возвращенную ему д'Артаньяном. «Я погиб»,— подумал д'Артаньян. И он отвесил глубокий поклон кардиналу, как бы говоря: «Господи, да будет воля Твоя». Кардинал подошел к столу и стоя написал несколько строчек на пергаменте, две трети которого были уже заполнены, и приложил свою печать. «Это мой приговор,— подумал д'Артаньян,— он избавляет меня от скучного заключения в Бастилии и от медленного суда: это довольно любезно с его стороны». - Возьмите,— сказал кардинал юноше,— я отобрал у вас одну грамоту, но даю взамен другую. Здесь пропущено имя, вы сами впишете его. Д'Артаньян нерешительно взял бумагу и мельком пробежал ее. Это был указ о производстве в чин лейтенанта мушкетеров. Д'Артаньян упал к ногам кардинала. - Монсеньер,— сказал он,— жизнь моя принадлежит отныне вам, вы можете ею располагать. Но я не заслуживаю милости, какую вы мне оказываете: у меня есть три друга, более достойных и более заслуживающих... - Вы славный малый, д'Артаньян,— перебил его кардинал, снисходительно похлопав его по плечу, довольный тем, что ему так легко удалось подчинить себе этот строптивый характер.— Располагайте этой грамотой по вашему усмотрению. Только помните, что, хотя имени в ней и не написано, она дана вам. - Ваше высокопреосвященство может быть уверены, я этого никогда не забуду,— ответил д'Артаньян. Кардинал повернулся и громко позвал: - Рошфор! Шевалье, стоявший, вероятно, за дверью, немедленно вошел.
Евгения: - Рошфор,— сказал кардинал,— перед вами господин д'Артаньян. Я принимаю его в число моих друзей, а посему прошу вас обоих поцеловаться и отныне вести себя благоразумно, если хотите, чтобы уцелели ваши головы. Рошфор и д'Артаньян едва коснулись друг друга губами, а кардинал зорко наблюдал за ними. Они вместе вышли из комнаты. - Мы еще увидимся, не правда ли, сударь? Когда вам будет угодно,— ответил д'Артаньян. - Случай представится,— ответил Рошфор,— надеюсь, скоро. - Гм, что? — спросил Ришелье, отворяя дверь. Но они оба улыбнулись, пожали друг другу руки и поклонились его высокопреосвященству. — Мы уже стали терять терпение,— сказал Атос. — Вот и я, мои друзья! — ответил д'Артаньян.— Не только остался на свободе, но еще и попал в милость. - Вы нам расскажете все? — Сегодня же вечером. Вечером д'Артаньян пришел к Атосу, которого застал наедине с бутылкой испанского вина — занятие, которому он словно по расписанию предавался каждый вечер. Он рассказал ему обо всем, что произошло между ним и кардиналом, и вынул из своего кармана грамоту. — Возьмите, любезный Атос,— сказал он,— она принадлежит вам по праву. Атос улыбнулся своей кроткой очаровательной улыбкой. — Для Атоса, друг мой, это слишком много; для графа де Ла Фер — слишком мало,— сказал он.— Оставьте эту грамоту себе, она ваша. Увы, вы купили ее дорогой ценой. Д'Артаньян вышел от Атоса и вошел к Портосу. Он застал его смотрящимся в зеркало, пышно разодетым, в великолепном вышитом камзоле. — А, это вы, любезный друг! — встретил его Портос.— Как вы находите, идет мне сей наряд? — Как нельзя лучше, но я пришел предложить вам другое платье, которое еще лучше подойдет вам. — Какое же это? — спросил Портос. — Мундир лейтенанта мушкетеров. Д'Артаньян рассказал о своей встрече с кардиналом и, вынув из кармана грамоту, торжественно произнес: — Возьмите, любезный друг, впишите сюда ваше имя и будьте мне хорошим начальником. Но, к удивлению д'Артаньяна, Портос бросил лишь мимолетный взгляд на указ и сразу же вернул. — Это было бы для меня очень лестно,— сказал он,— но мне недолго пришлось бы пользоваться этой милостью. Во время нашей поездки в Бетюн умер муж моей герцогини, так что, мой любезный, сундук покойного теперь сам просится ко мне в руки. Я женюсь на вдове. Я только что примерял мой свадебный костюм... Оставьте себе чин лейтенанта, мой любезный, оставьте. И он вернул бумагу д'Артаньяну. Молодой человек пошел к Арамису. Он застал друга перед аналоем на коленях, склонившим голову над молитвенником. Д'Артаньян в третий раз повторил свой рассказ о встрече с кардиналом и в третий раз вытащил из кармана указ о производстве. - Вы — наш друг, наш светоч, наш зримый покровитель,— сказал он.— Примите эту грамоту, вы заслужили ее более, чем кто-либо из нас, вашей мудростью, вашими советами, приводившими нас всегда к таким счастливым результатам! - Увы, любезный друг,— печально вздохнул Арамис,— наши злоключения последнего времени окончательно отвратили меня от воинской службы и вообще от мирской жизни. На этот раз я принял бесповоротное решение: по окончании осады я поступаю в братство монахов-лазаристов. Оставьте, д'Артаньян, грамоту себе: военная служба как нельзя более пристала вам, и вы будете храбрым и предприимчивым военачальником. Д'Артаньян со слезами признательности на глазах и с радостью в сердце вернулся к Атосу, который по-прежнему сидел за столом, разглядывая на просвет последний стакан малаги. - Ну, вот! Все вы отказались,— сказал юноша. - Да, только потому, что никто больше, милый друг, не заслуживает этого, кроме вас. - Увы, отныне у меня больше не будет друзей,— опечаленно сказал юноша,— и останутся лишь горестные воспоминания. Д'Артаньян поник головой, и скупая слеза скатилась по его щеке. - Не грустите, вы так молоды,— ответил Атос.— Впереди вся жизнь, и горестные воспоминания еще сменятся радостными.
Евгения: Эпилог. Ла-Рошель не получила обещанной Бекингемом помощи. Ни английский флот, ни войска не поддержали горожан. После осады, длившейся целый год, Ла-Рошель сдалась 28 октября 1628 года. В этот день стороны подписали капитуляцию. Двадцать третьего декабря того же года король вернулся в Париж. Он въехал в город с триумфом, словно возвратился после победы над неприятелями, а не над французами. Он въехал через сооруженную в предместье Сен-Жак арку, убранную цветами и зеленью. Д'Артаньян был произведен в чин лейтенанта. Портос оставил службу и женился в следующем году на госпоже Кокнар. В давно ожидаемом им сундуке оказалось восемьсот тысяч ливров. Мушкетон облачился в великолепную ливрею. Исполнилась главная мечта всей его жизни — ездить на запятках раззолоченной кареты. Арамис совершил поездку в Лотарингию и после этого вдруг совершенно исчез и перестал писать своим друзьям. Впоследствии узнали через госпожу де Шеврез, сообщившую об этом двум или трем своим любовникам, что он постригся в монахи и поступил в монастырь в Нанси. Базен стал послушником. Атос служил мушкетером под начальством д'Артаньяна до 1631 года, когда, после поездки в Турень, он оставил службу под тем предлогом, что получил небольшое наследство в Руссильоне. Гримо последовал за Атосом. Д'Артаньян трижды дрался с Рошфором, и все три раза его ранил. — Вероятно, в четвертый раз я убью вас,— сказал он, протягивая руку, чтобы помочь Рошфору встать. - Так не лучше ли в таком случае будет и для вас и для меня, если мы на этом и покончим,— сказал раненый.— Черт возьми, я к вам расположен больше, чем вы думаете. Ведь еще после нашей первой встречи я легко мог бы лишить вас жизни. Для этого мне стоило сказать только слово кардиналу. Они обнялись, но на этот раз от чистого сердца и без всякой задней мысли. Планше получил по ходатайству Рошфора чин сержанта гвардии. Господин Бонасье жил тихо и спокойно, не ведая о том, что стряслось с его женой, и нисколько об этом не тревожась. Однажды он имел неосторожность напомнить о себе кардиналу. Ришелье велел ответить, что он позаботится о том, чтобы отныне он ни в чем не нуждался. Действительно, господин Бонасье вышел на следующий день в семь часов вечера, намереваясь отправиться в Лувр, и больше уже не показывался на улице Могильщиков. По мнению людей, по-видимому хорошо осведомленных, он получил стол и квартиру в одном из королевских замков от щедрот его высокопреосвященства.
LS: Евгения пишет: цитата(Какие, однако, удобства в военном лагере! - Е.) Ну, коненчо, фонтан! Иначе (если была бы, скажем, цистерна, снабжавшая водой весь лагерь), миледи, не задумываясь, отпавила бы на тот свет всю армию.
Евгения: Глава "КАК АТОСУ БЕЗ КАКИХ-ЛИБО ХЛОПОТ УДАЛОСЬ ЭКИПИРОВАТЬСЯ" Убегая, молодой человек не видел, как миледи еще долго, угрожающе жестикулируя в окне, грозила ему страшными карами. Лишь когда он скрылся из виду, она упала, лишившись чувств. Потрясенный случившимся и нисколько не беспокоясь об участи Кэтти, д'Артаньян бегом промчался через половину Парижа и остановился лишь у дверей Атоса. Он был объят таким ужасом, что крики патруля, бросившегося за ним вдогонку, и гиканье нескольких прохожих, которые, несмотря на раннюю пору, шли уже по своим делам, только сильнее подгоняли его. Он пересек двор, поднялся на третий этаж и изо всех сил стал колотить в дверь Атоса. Отворил ему Гримо с заспанными глазами. Д'Артаньян так стремительно ворвался в комнату, что чуть было не сшиб его с ног. Вопреки обычной своей молчаливости, на этот раз бедный малый завопил: - Эй ты, что тебе надо, потаскуха? Зачем пришла, бесстыдница? Д'Артаньян снял капор и высвободил руку из-под накидки. При виде его усов и обнаженной шпаги бедный малый понял, что перед ним мужчина. И вообразил, что имеет дело с разбойником или убийцей. - Спасите! На помощь, на помощь! — кричал он. - Молчи, дурак,— сказал молодой человек,— я д'Артаньян, разве ты меня не узнаешь? Где твой господин? — Вы господин д'Артаньян? — вскричал Гримо.— Не может быть! - Гримо,— сказал Атос, выходя из своей комнаты в халате,— мне кажется, что вы позволили себе открыть рот... — Но, сударь!.. Дело в том... — Молчать! Гримо повиновался и пальцем указал барину на д'Артаньяна. Узнав товарища, Атос, при всей своей флегматичности, разразился смехом, причиной которого был странный маскарадный костюм, представший его взору: чепец набекрень, волочащиеся по полу юбки, засученные рукава и усы, подрагивающие от волнения. — Не смейтесь, мой друг! — вскричал д'Артаньян.— Бога ради, не смейтесь, потому что, даю вам слово, мне не до смеха. Произнес он эти слова таким серьезным тоном и с таким неподдельным ужасом, что Атос тотчас же взял его за руки и спросил: - Вы так бледны. Уж не ранены ли вы, мой друг? — Нет, но со мной случилось ужасное происшествие... Вы одни, Атос? — Черт возьми! Да кому же быть у меня в это время? — Это хорошо. И д'Артаньян быстро прошел в спальню Атоса. — Говорите же! — велел Атос, запирая дверь на задвижку, чтобы никто не помешал им.— Умер король? Вы убили кардинала? На вас лица нет. Ну же, рассказывайте быстрее, я готов умереть от беспокойства и любопытства. — Ах, Атос,— вымолвил д'Артаньян, сбрасывая с себя женское платье и оставшись в одной рубашке,— приготовьтесь выслушать историю неслыханную, невероятную. — Прежде всего наденьте этот халат,— предложил своему другу мушкетер. Д'Артаньян надел халат, не сразу попадая в рукава, до такой степени он еще был взволнован. — Ну, рассказывайте же! Д'Артаньян, нагнувшись к уху Атоса, прошептал ему: - У миледи на плече цветок лилии! - Ах! — вскричал мушкетер, будто пораженный в сердце пулей.
Евгения: — Послушайте,— спросил д'Артаньян,— уверены ли вы, что та, другая, действительно умерла? — Другая? — повторил Атос таким глухим голосом, что д'Артаньян едва расслышал его. — Ну, та, о которой вы мне рассказывали в Амьене? Атос со стоном опустил голову на руки. — Этой женщине лет двадцать шесть — двадцать восемь,— продолжал д'Артаньян. — Она блондинка? — спросил Атос. - Да. — Со светло-голубыми глазами, с черными бровями и ресницами? - Да. — Высокого роста, хорошо сложена; у нее недостает одного зуба слева, рядом с глазным? - Да. — Цветок лилии маленький, красновато-рыжего цвета, видно, его пытались вывести, так что он полустерт? - Да. — Но ведь вы говорили, что она англичанка? — Ее называют миледи, но она может быть и француженкой. Это тем вероятнее, что лорд Уинтер ей не кровная родня, а брат ее мужа. - Мне надо ее увидеть, д'Артаньян! - Берегитесь, Атос, берегитесь. Вы пытались ее убить, но эта женщина способна отплатить тем же и не промахнется. — Из страха изобличить себя она не посмеет ничего сказать! - Она способна на все! Видели ли вы ее когда-нибудь в сильном гневе? — Нет,— сказал Атос. - Это тигрица, пантера! Ах, мой милый Атос! Я очень боюсь, что навлек на нас обоих опасность ее страшной мести. И д'Артаньян рассказал обо всем — о безумном гневе миледи и ее угрозах его убить. - Вы правы, клянусь честью, этак можно продать свою жизнь ни за грош,— согласился Атос.— К счастью, послезавтра мы покидаем Париж; по всей вероятности, нас пошлют к Ла-Рошели. А раз мы уедем... - Если она вас узнает, то последует за вами на край света, Атос. Пусть же лишь на меня обрушится ее ненависть. — Ах, мой друг, да что мне до того, если она меня убьет! — сказал Атос.— Уж не думаете ли вы, что я дорожу жизнью? - За всем этим скрывается какая-то ужасная тайна, Атос. Эта женщина — шпионка кардинала, я в этом убежден. — В таком случае, остерегайтесь! Если лондонская история не даровала вам любви кардинала, то за эту даму он вас возненавидит. Но так как он не может упрекнуть вас в чем-либо открыто, а между тем ненависть всегда ищет выхода, в особенности ненависть кардинала, то будьте осторожны и берегитесь! Когда вам придется выходить из дому, не идите один. Если будете есть, принимайте пищу с предосторожностями. Одним словом, не доверяйте никому, даже собственной тени. — К счастью,— сказал д'Артаньян,— надо дотянуть только до послезавтра, так как вечером того дня мы уже будем в армии, и, надеюсь, нам не придется опасаться никого, кроме врагов. — А пока,— сказал Атос,— я отказываюсь от своих планов добровольного затворничества и всюду буду сопровождать вас. Вам надо вернуться на улицу Могильщиков, я вас провожу. — Но хотя идти туда совсем недалеко,— сказал д'Артаньян,— я не могу выйти на улицу в таком наряде. — Это точно,— отвечал Атос и дернул за ручку колокольчика. Явился Гримо. Атос знаком приказал ему сходить к д'Артаньяну и принести его одежду. Гримо тоже жестом показал, что он его понял, и ушел. — Но, как бы то ни было, друг мой, эта история нисколько не помогает нам добыть экипировку,— сказал Атос. - Ведь, если я не ошибаюсь, вы оставили все ваши пожитки у миледи, которая, без сомнения, и не подумает отдать их. К счастью, у вас есть кольцо с сапфиром. - Сапфир ваш, мой дорогой Атос! Это кольцо — ваша фамильная драгоценность, вы ведь сами об этом говорили. - Да, мой отец купил его за две тысячи экю, как он мне говорил когда-то. Оно составляло часть свадебных подарков, которые он сделал моей матери, оно великолепно. Моя мать подарила его мне, а я, безумец, вместо того чтобы сохранить это кольцо как святыню, отдал его этой низкой женщине.
Евгения: - В таком случае, мой милый, возьмите обратно это кольцо, ведь я понимаю, как вы дорожите им. - Взять кольцо после того, как оно побывало в руках этой преступницы,— никогда! Оно осквернено, д'Артаньян. - Ну, тогда продайте его. — Продать сапфир, доставшийся мне от матери, признаюсь, я счел бы это святотатством. — Вы могли бы заложить его: нам охотно дадут за него тысячу экю. Этой суммы более чем достаточно для ваших надобностей, а затем, при первых полученных вами деньгах, вы его выкупите. Пройдя через руки ростовщиков, оно очистится от прежних пятен. Атос улыбнулся. — Вы чудесный товарищ, мой дорогой д'Артаньян,— сказал он.— Вашей постоянной веселостью вы разгоняете грустные мысли. Хорошо, заложим это кольцо, но при одном условии. — Каком? — Пятьсот экю вам и пятьсот — мне. — Что вы выдумали, Атос! Мне не нужно и четвертой доли этой суммы: я служу в гвардии и, продав седло, буду иметь нужные деньги. Что мне надо? Лошадь для Планше, вот и все. Вы забываете, к тому же, что у меня тоже есть кольцо. - Которым вы дорожите еще более, чем я своим; по крайней мере, мне так кажется. — Да, потому что в крайнем случае оно может не только выручить нас из затруднительного положения, но еще и уберечь от какой-нибудь большей опасности. Это не только драгоценный бриллиант, но и волшебный талисман, способный отвести беду. — Я не понимаю, о чем вы говорите, но верю вам. Вернемся же к нашему кольцу или, скорее, к вашему. Или вы возьмете половину суммы, которую нам дадут за него, или я брошу его в Сену. И очень сомневаюсь, чтобы какая-нибудь рыба была настолько любезна и вернула его нам, как вернула когда-то Поликрату. — Коли так, я согласен. Тут в комнату вошел Гримо в сопровождении Планше. Последний, беспокоясь о своем хозяине и желая узнать, что с ним случилось, воспользовался случаем и сам принес одежду. Д'Артаньян оделся, Атос тоже, и затем, когда оба были готовы выйти, Атос сделал знак Гримо, как будто прицеливается; последний тотчас же снял со стены мушкетон и приготовился следовать за господином. Они дошли до улицы Могильщиков без всяких приключений. Бонасье стоял в дверях дома и смотрел на д'Артаньяна с насмешкой. — Торопитесь, любезный мой жилец! — сказал он.— Торопитесь: вас ждет прелестная молодая девушка, а женщины, сами знаете, не очень-то любят, чтобы их заставляли ждать. — Это Кэтти!— воскликнул д'Артаньян и бросился вверх по лестнице. И действительно, на площадке перед его комнатой, прислонившись к двери, стояла бедная девочка, дрожа всем телом. — Вы обещали мне ваше покровительство,— сказала она, увидя его,— вы обещали мне защитить меня от ее гнева. Вспомните, что вы погубили меня. — Да, без сомнения,— отвечал д'Артаньян,— будь спокойна, Кэтти. Но что случилось после моего ухода? — Откуда я знаю!..— сказала Кэтти.— На ее крики сбежались слуги. Она взбесилась от гнева и призывала на вашу голову все проклятия мира. Тогда мне пришло в голову, что если она вспомнит, как вы прошли к ней через мою комнату, то сочтет меня вашей соучастницей. Я захватила с собой немножко денег, что у меня было, самые ценные вещи, и прибежала сюда. — Бедное дитя! Но что я буду с тобой делать? Через день я уезжаю. — Делайте, что вам угодно, господин офицер... Увезите меня из Парижа, увезите меня из Франции. — Не могу же я взять тебя с собой на осаду Ла-Рошели? — возразил д'Артаньян. — Конечно. Но вы можете устроить меня где-нибудь в провинции, у какой-нибудь знакомой вам дамы — у вас на родине, быть может. — На моей родине, детка, дамы обходятся без горничных. Хотя, подожди, у меня есть для тебя кое-что в виду... Планше, сходи за Арамисом и попроси его прийти сию же минуту. Нам нужно с ним поговорить. — Я догадываюсь,— сказал Атос.— Но почему же не послать к Портосу? Мне кажется, что его маркиза... — Маркиза Портоса одевается с помощью писцов своего мужа,— сказал д'Артаньян со смехом.— К тому же Кэтти не захотела бы жить на Медвежьей улице, не так ли, милая? — Я согласна жить, где вам угодно,— отвечала Кэтти,— только бы мне так скрыться, чтобы не знали, где я нахожусь. — А теперь, Кэтти, когда нам предстоит расстаться, ты не будешь меня больше ревновать, как прежде. — Где бы вы ни были, близко ли, далеко ли, я всегда буду любить вас. — Так вот где поселилось постоянство,— прошептал Атос.
Евгения: — Конечно же,— сказал д'Артаньян,— я тоже буду всегда тебя любить, будь спокойна. Но все же ответь мне на один вопрос — заметь, я придаю этому вопросу большое значение,— не слышала ли ты чего-нибудь об одной молодой женщине, которую однажды ночью похитили? — Погодите!.. Боже мой! Господин офицер, неужели вы любите еще и эту женщину? — Нет, ее любит один из моих друзей. Смотри, вот этот, Атос. — Я?! — вскричал Атос таким голосом, как человек, наступивший на змею. - Ну конечно, ты! — сказал д'Артаньян, сжимая руку Атосу.— И тебе известно, какое участие принимаем мы все в этой бедной, маленькой госпоже Бонасье. К тому же Кэтти никому не скажет, не правда ли, Кэтти? Ты понимаешь, дитя мое,— продолжал д'Артаньян,— это жена той образины, которую ты видела, идя ко мне, у дверей этого дома. — Боже мой! — вскричала Кэтти.— Вы мне напомнили, как я испугалась. Хорошо, если он не узнал меня. — Что значит — узнал? Так ты уже видела этого человека когда-нибудь? — Он дважды был у миледи. — Когда именно? — Приблизительно дней пятнадцать — восемнадцать назад. — Понятно. — Вчера вечером он опять приходил. — Вчера вечером? — Да, за минуту до того, как пришли вы. — Любезный Атос, мы окутаны целой сетью шпионов. И ты думаешь, Кэтти, что он тебя узнал? — Я, как только его заметила, надвинула низко на лоб шляпу, но не поздно ли было — не знаю. — Спуститесь вниз, Атос, он к вам относится менее недоверчиво, чем ко мне, и посмотрите, стоит ли он еще у входа. Атос спустился и быстро вернулся. — Он ушел,— сказал он,— и дом на замке. — Отправился донести, что все голуби в голубятне. — Ну что ж, так давайте улетим,— сказал Атос,— оставим здесь одного Планше, чтобы он все рассказал нам потом. — Ведь мы послали за Арамисом. Подождем немного. — Это верно,— согласился Атос,— подождем Арамиса. В эту самую минуту тот вошел. Его посвятили в дело и объяснили, как необходимо, чтобы в кругу своих знатных знакомых он нашел какое-нибудь место для Кэтти. Арамис задумался на минуту и, покраснев, сказал: — Похоже, я окажу вам эту услугу, д'Артаньян. — Я вам буду признателен за это до конца дней моих. — Так вот, госпожа де Буа-Траси просила меня, кажется, для одной из ее приятельниц, живущей в провинции, хорошую, верную горничную, и если вы можете, д'Артаньян, поручиться, что мадемуазель... — О, сударь! — воскликнула Кэтти.— Будьте уверены, что я буду предана той особе, которая даст мне возможность уехать из Парижа, сердцем и душой. - Тем лучше,— сказал Арамис.
Евгения: Сев к столу, он написал несколько слов, запечатал записку своим перстнем и передал ее девушке. - Ну вот, дитя мое,— сказал д'Артаньян,— ты знаешь, что ни нам, ни тебе оставаться здесь небезопасно. Итак, расстанемся. Когда настанут лучшие дни, даст бог, увидимся. - Где и когда бы мы ни встретились с вами,— сказала Кэтти,— вы найдете меня так же любящей вас, как и сегодня. — Клятва игрока,— сказал Атос, между тем как д'Артаньян вышел на лестницу проводить Кэтти. Спустя минуту трое молодых людей простились, сговорившись сойтись в четыре часа у Атоса и оставив Планше сторожить дом. Арамис вернулся домой, а Атос и д'Артаньян отправились закладывать сапфир. Как и говорил наш гасконец, им без затруднения удалось получить за кольцо ссуду в триста пистолей. Притом ростовщик сказал даже, что если кольцо захотят продать, то он даст за него пятьсот пистолей, ибо оно составляет великолепную пару к имеющимся у него серьгам. Атос и д'Артаньян, с расторопностью военных и знатоков своего дела, потратили всего каких-нибудь три часа на покупку всей мушкетерской экипировки. К тому же Атос был человек сговорчивый и имел широкую натуру. Если какая-нибудь вещь ему нравилась, он платил требуемую сумму, не пытаясь даже сбавить цену. Д'Артаньян пробовал давать ему относительно этого советы, но Атос с улыбкой клал ему руку на плечо, и д'Артаньян понимал, что торговаться позволительно было ему, бедному гасконскому дворянину, но никак не шло человеку, державшему себя как принц. Мушкетер отыскал превосходную андалузскую лошадь шести лет, черную как смоль, горячую как огонь, с тонкими, изящными ногами. Он подробно осмотрел ее и не нашел никаких недостатков. За нее просили тысячу ливров. Может быть, ее и уступили бы дешевле, но пока д'Артаньян торговался с барышником, Атос уже отсчитал сто пистолей и положил их на стол. Гримо купили за триста ливров пикардийскую лошадь, коренастую и сильную. Но когда было приобретено еще седло и оружие для Гримо, из ста пятидесяти пистолей Атоса не осталось ни гроша. Д'Артаньян предложил своему другу взять из приходившейся на его долю части небольшую толику, с тем чтобы он отдал этот долг впоследствии. Но Атос только пожал плечами вместо ответа. — Сколько предлагал ростовщик, чтобы приобрести кольцо в собственность? — спросил Атос. — Пятьсот пистолей. — То есть на двести больше. Сто пистолей пойдет вам, сто — мне. Да это целое состояние, мой друг, вернитесь-ка к ростовщику... — Как, вы хотите?.. — Поймите, это кольцо напоминало бы мне слишком много печального! К тому же мы никогда не будем иметь трехсот пистолей; чтобы выкупить его, так что совершенно напрасно потеряем две тысячи ливров. Подите скажите, что перстень принадлежит ему, и возвращайтесь с двумястами пистолей. — Подумайте, Атос... — Надо уметь приносить жертвы. Нынче наличные деньги дороги, а они нам нужны. Идите, д'Артаньян, идите, Гримо со своим мушкетом проводит вас. Спустя полчаса д'Артаньян вернулся с двумя тысячами ливров. Короткое его путешествие прошло без каких-либо происшествий. Так Атос обнаружил в собственном доме денежный источник, на что еще совсем недавно вовсе не рассчитывал.
Евгения: Глава "Видение". В назначенный час четверо друзей собрались у Атоса. Заботы об экипировке отошли в прошлое, однако вместе с удовлетворением на их лицах сохранялась тайная тревога о личном. Ведь реальное счастье недолговечно и в каждой его минуте таится угроза будущему. Неожиданно явился Планше с двумя письмами, адресованными д'Артаньяну. Маленькая продолговатая записка была красиво сложена и запечатана изящной печатью с вытесненным на нем голубем, несущим веточку в клюве. Другое послание — большое, четырехугольное — украшал грозный герб его высокопреосвященства герцога-кардинала. При виде маленькой записочки сердце д'Артаньяна радостно забилось: ему показалось, что он узнал почерк. Хотя он видел этот почерк всего один раз, но память о нем запечатлелась в глубине его сердца навсегда. Он взял маленькую записку и поспешно ее распечатал. «В будущую среду,— писали ему,— отправляйтесь между шестью и семью часами вечера гулять по дороге в Шальо и внимательно заглядывайте в проезжающие кареты. Но если вы дорожите вашей жизнью и жизнью тех людей, которые вас любят, не произносите ни слова и удерживайтесь от малейшего движения, по которому можно было бы догадаться, что вы узнали особу, которая идет на все, чтобы только хоть на мгновение увидеть вас». Подписи не было. — Это западня,— сказал Атос,— не ходите туда, д'Артаньян. — Но мне кажется,— возразил д'Артаньян,— что этот почерк знаком мне. — Это может быть подделка,— убеждал Атос,— в шесть или семь часов дорога в Шальо совершенно пустынна. Это все равно, что идти гулять в лес Бонди. — А если бы мы пошли все вместе? — сказал д'Артаньян.— Черт возьми! Не съедят же нас всех четверых, да еще с четырьмя слугами, лошадьми и с оружием, одним словом, при полном параде. — Это был бы удобный случай щегольнуть нашей экипировкой,— вмешался Портос. — Но если это пишет женщина,— сказал Арамис,— не желающая, чтобы ее видели, то подумайте, д'Артаньян, что вы ведь ее скомпрометируете. Это было бы поступком не достойным дворянина. — Мы останемся сзади,— сказал Портос,— а он поедет вперед один. — Да, но из кареты, несущейся галопом, недолго выстрелить из пистолета. — Вот еще! Да в меня и не попадут,— возразил д'Артаньян.— Тогда мы догоним карету, перебьем всех сидящих в ней. Все-таки будет меньше несколькими врагами. — Он прав,— сказал Портос,— сражение — это отлично. Надо же испытать наше оружие, в конце концов! — Доставим себе это удовольствие,— поддержал его Арамис, сохраняя свой кроткий, равнодушный вид, но зажигаясь внутренним огнем. — Как вам будет угодно,— произнес Атос. — Господа,— сказал д'Артаньян,— теперь половина пятого, и у нас едва хватит времени поспеть на дорогу в Шальо к шести часам. — Действительно, если мы выедем слишком поздно,— сказал Портос,— то не встретим карету, что было бы очень жаль. Давайте же собираться в путь, друзья. - Но вы забыли о втором письме,— напомнил Атос,— а между тем, судя по печати, оно, кажется мне, заслуживает того, чтобы его вскрыли. Скажу честно, дорогой д'Артаньян, что это заботит меня куда более, чем маленькая пустая записочка, которую вы спрятали у себя на сердце с такой нежностью. Д'Артаньян покраснел. - Посмотрим, господа,— сказал молодой человек,— чего желает от меня его высокопреосвященство. Д'Артаньян распечатал письмо и прочитал: «Господина д'Артаньяна, королевской гвардии, роты Дезэссара, просят пожаловать сегодня в восемь часов вечера во дворец кардинала. Ля Гудиньер, капитан гвардии». — Черт возьми! — заметил Атос.— Вот это свидание может быть поопаснее того, другого. — Я подумаю о втором, только завершив первое,— сказал д'Артаньян,— одно в семь часов, а другое в восемь. Времени хватит побывать и там и там.
Евгения: — Гм, я бы не пошел,— сказал Арамис.— Галантный кавалер не может не явиться на свидание, назначенное ему дамой, но благоразумный дворянин может найти предлог для извинения, чтобы не предстать перед его высокопреосвященством, особенно если у него есть некоторое основание предполагать, что его приглашают вовсе не для того, чтобы обласкать. — Я разделяю мнение Арамиса,— сказал Портос. - Господа,— объяснил д'Артаньян,— я уже получал через господина де Кавуа такое же приглашение от его высокопреосвященства, которым пренебрег. А на следующий же день со мной случилось большое несчастье: исчезла Констанция... Я пойду, что бы ни случилось. - Если вы твердо решили, идите,— сказал Атос. - А Бастилия? — спросил Арамис. — Если что, вы меня оттуда вытащите,— ответил д'Артаньян. — Конечно,— сказали в один голос Арамис и Портос с удивительной самоуверенностью, точно дело шло о самой простой вещи,— без сомнения, мы вас освободим! Но так как нам послезавтра уезжать, вы сделаете лучше, если не станете рисковать Бастилией. — Давайте сделаем вот что,— посоветовал Атос.— Не будем сегодня оставлять его одного целый вечер. Каждый из нас будет ждать его у одной из дверей дворца с тремя мушкетерами позади. Если увидим, что выезжает какая-нибудь подозрительная карета с запертой дверцей, мы нападем на нее. Давно уже мы не дрались с гвардейцами господина кардинала, и, должно быть, господин де Тревиль считает нас покойниками. - Право же, Атос,— сказал Арамис,— вы созданы для того, чтобы быть полководцем. Что вы скажете, господа, относительно этого плана? - Великолепный план!—хором произнесли молодые люди. - Итак,— сказал Портос,— я бегу в казармы и предупрежу товарищей, чтобы они были готовы к восьми часам. Общий сбор состоится на площади у кардинальского дворца. А вы тем временем велите слугам седлать лошадей. — Но у меня нет лошади,— сказал д'Артаньян.— Впрочем, я могу попросить лошадь у господина де Тревиля. — Не торопитесь,— сказал Арамис,— возьмите одну из моих. - Сколько же их у вас? — спросил д'Артаньян. — Три,— улыбаясь, ответил Арамис. — Дорогой Арамис,— заметил Атос,— наверное, во всей Франции и Наварре вы самый богатый поэт. — Послушайте, Арамис, вы, наверное, не знаете, что делать с тремя лошадьми, не правда ли? Не понимаю даже, зачем вы купили сразу трех? — Как ни странно, третью мне привел сегодня утром какой-то слуга без ливреи, не сказавший, от кого он, и уверивший меня, что получил приказание от своего господина... - Или от своей госпожи,— продолжил д'Артаньян. - Не в этом дело...— сказал Арамис, краснея.— Он уверял меня, что получил приказание от своего господина доставить лошадь в мою конюшню на условии полной анонимности. - Только с поэтами случается подобное,— серьезно заметил Атос. — В таком случае, лучше сделаем так,— сказал д'Артаньян.— Кстати, на какой лошади вы поедете — на той, что купили, или на той, которую вам подарили? - Конечно, на той, что мне подарили... Вы понимаете, д'Артаньян, что не могу же я нанести оскорбление... - Неизвестному дарителю,— прибавил д'Артаньян. — Или таинственной дарительнице,— поправил Атос. — Если так, купленная вами лошадь больше не нужна вам? - Почти не нужна. — А вы сами выбрали ее? - И притом хорошенько осмотрев ее. Сами знаете, безопасность всадника зависит от лошади почти всегда. - Так уступите мне ее за ту цену, которую вы за нее отдали. — Я и сам только что хотел предложить вам ее, дорогой д'Артаньян, с тем чтобы вы отдали этот пустяшный долг когда-нибудь. — А сколько вы за нее заплатили? — Восемьсот ливров. — Вот вам сорок двойных пистолей, мой милый друг,— сказал д'Артаньян, вынимая их из кармана,— мне известно, что за ваши стихи вам платят этой монетой. — Так вы богаты? — Богат, страшно богат, мой дорогой! И д'Артаньян побренчал в кармане остатками своих пистолей.
Евгения: — Пошлите ваше седло в казармы мушкетеров, и лошадь вам приведут вместе с остальными. — Отлично. Однако скоро уже пять часов, надо спешить. Спустя четверть часа Портос показался в конце улицы Феру на очень красивом испанском жеребце, за ним ехал Мушкетон на маленькой, но хорошей овернской лошадке. Радость и гордость переполняли Портоса. В это же время на другом конце улицы появился Арамис на великолепном английском скакуне. За ним следовал Базен на руанской лошади, ведя под уздцы сильную мекленбургскую лошадь, предназначавшуюся д'Артаньяну. Атос и д'Артаньян смотрели из окна, как оба мушкетера съехались у дверей дома. - Черт возьми! — заметил Арамис.— У вас великолепная лошадь, милый Портос. - Да,— отвечал Портос.— Это именно та самая лошадь, которую мне хотели прислать сначала. Желая подшутить, муж заменил ее другой, за что и был наказан, а я теперь полностью удовлетворен. Затем появились Планше и Гримо, тоже ведя лошадь своего господина. Д'Артаньян и Атос спустились вниз, вскочили в седла, и все четверо товарищей пустились в путь: Атос на лошади, которой обязан был своей жене, Арамис — любовнице, Портос — прокурорше, а д'Артаньян — только своей удаче, лучшей из всех любовниц. Слуги последовали за ними. Кавалькада, как и предполагал Портос, производила сильное впечатление. Если бы им попалась по дороге госпожа Кокнар и увидела, какой красивый и величественный вид имел Портос, восседая на своем прекрасном испанском жеребце, она не пожалела бы, что произвела сундуку мужа денежное кровопускание. Неподалеку от Лувра четверо друзей встретили господина де Тревиля, возвращавшегося из Сен-Жермена. Он остановил их, чтобы поздравить с такой блестящей экипировкой, и эта остановка в одно мгновение собрала вокруг них целую толпу любопытных. Д'Артаньян воспользовался этой задержкой и сказал господину де Тревилю о письме с большой красной печатью и с гербами кардинала; понятно, что о другом он промолчал. Господин де Тревиль одобрил принятое им решение и успокоил, сказав, что если д'Артаньян не явится к нему на следующий день, то он сумеет разыскать его всюду, где бы он ни был. В эту минуту часы на Самаритянке пробили шесть. Четверка друзей извинились, говоря, что они спешат на свидание, и простились с господином де Тревилем. Сумерки уже начали спускаться на землю, когда они галопом выехали на дорогу в Шальо. Экипажи проезжали то в одном, то в другом направлении. Д'Артаньян, охраняемый товарищами, стоявшими несколько поодаль, пристально смотрел в глубину карет и не замечал никого знакомого. Лишь через четверть часа ожидания, когда совсем уже стало темнеть, показалась карета, несшаяся галопом по дороге из Севра. Какое-то предчувствие заранее подсказало д'Артаньяну, что в этой карете находилась особа, назначившая ему свидание. Молодой человек сам удивился, почувствовав, как сильно забилось его сердце. Почти в ту самую минуту из дверцы кареты высунулась женская головка, держа два пальца у губ, как бы советуя молчать или посылая поцелуй. Д'Артаньян слегка вскрикнул от радости — эта женщина или, лучше сказать, это видение, потому что карета промчалась с быстротой молнии, была госпожой Бонасье. Несмотря на сделанное ему предостережение, д'Артаньян невольным движением пустил лошадь в галоп и в несколько секунд догнал экипаж, но окно кареты было плотно закрыто — видение исчезло. Только тогда д'Артаньян вспомнил данный ему совет: «Если вы дорожите вашей жизнью и жизнью тех, кто вас любит, оставайтесь неподвижным, точно вы ничего не видели». Он остановился — в страхе не за себя, а за бедную женщину, которая, очевидно, назначая это свидание, подвергалась большому риску. Таинственная карета продолжала свой путь все с той же скоростью, въехала в Париж и скрылась из виду.
Евгения: Д'Артаньян замер на месте, потрясенный, не зная, что ему делать. Если это была госпожа Бонасье и если она возвращалась в Париж, то для чего было это мимолетное свидание, для чего был этот беглый обмен взглядами, этот тайный поцелуй? С другой стороны, если это была не она, что было тоже возможно, так как в сумерках угасавшего дня легко было ошибиться, если это была не она, то не было ли это ловким ходом врагов, решивших завлечь его с помощью приманки в лице этой женщины, которую он любил, ни от кого не скрываясь. Товарищи подъехали к нему. Все трое отлично видели женскую головку, показавшуюся в окошечке кареты, но никто из них, кроме Атоса, не знал госпожи Бонасье. По мнению Атоса, впрочем, это была она, но менее увлеченный свиданием, чем д'Артаньян, кроме этого хорошенького личика он заметил в глубине кареты еще кого-то другого, скорее всего мужчину. — Если там и в самом деле сидел мужчина,— соображал д'Артаньян,— то это, наверное, значит, что они перевозят ее из одной тюрьмы в другую. Что же они хотят сделать с этим бедным созданием, и встречусь ли я с нею когда-нибудь вновь? - Друг мой,— задумчиво сказал Атос,— помните, что только с мертвыми нельзя встретиться на земле. Вам ведь кое-что известно, так же как и мне, об этом, не так ли? А потому, если ваша возлюбленная не умерла и именно ее мы видели сейчас, рано или поздно вы ее найдете. И это может произойти гораздо скорее, чем вы того пожелали бы,— прибавил он со свойственным ему мрачным видом. Пробила половина восьмого, значит, карета опоздала на место назначенного свидания на двадцать минут. Друзья напомнили д'Артаньяну, что ему предстоит еще один визит, причем заметив, что еще не поздно отказаться от него. Но д'Артаньян был упрям и любопытен. Он вбил себе в голову, что непременно пойдет в кардинальский дворец и узнает, что нужно от него кардиналу. Этого его решения ничто не могло поколебать. Они приехали на улицу Сент-Оноре и на площади кардинальского дворца встретили двенадцать приглашенных мушкетеров, прогуливавшихся в ожидании своих товарищей. Тут только им объяснили, в чем их задача. В славном полку королевских мушкетеров все знали д'Артаньяна; всем было известно, что со временем он будет зачислен к ним, а потому на него заранее смотрели, как на товарища. Оттого каждый из мушкетеров охотно согласился принять участие в деле, для которого их пригласили. К тому же речь шла о том, что, по всей вероятности, может представиться возможность сыграть злую шутку с кардиналом и его людьми, а на подобные приключения эти достойные дворяне готовы были всегда. Разделив их на три отряда, Атос принял на себя командование одним из них, другой поручил заботам Арамиса, третий — Портоса. В это время д'Артаньян бесстрашно вошел в главную дверь. Даже чувствуя за собой сильную поддержку, молодой человек тем не менее не без некоторого волнения поднимался шаг за шагом по ступеням большой лестницы. Его поведение с миледи сильно походило на предательство, а он подозревал, что между этой женщиной и кардиналом существуют какие-то политические отношения. К тому же де Вард, с которым он поступил столь жестоко, был одним из приверженцев его высокопреосвященства, а д'Артаньяну было известно, что если кардинал страшен и беспощаден в отношении своих врагов, то к друзьям он очень привязан. «Если де Вард рассказал кардиналу о нашем столкновении, что почти не подлежит сомнению, и если он узнал, кто я, а это очень вероятно, то мне должно считать себя человеком почти погибшим,— рассуждал сам с собой д'Артаньян, качая головой.— Но почему же кардинал ожидал до сегодняшнего дня? Совершенно ясно: миледи пожаловалась на меня с тем лицемерно-печальным видом, который ей так к лицу, и это стало последней каплей, переполнившей чашу. К счастью, мои добрые друзья внизу,— продолжал он размышлять,— они защитят меня и не позволят увезти. Но ведь не может одна рота мушкетеров господина де Тревидя начать войну с кардиналом, располагающим войсками целой Франции и перед которым сама королева бессильна, а король не властен. Д'Артаньян, друг мой, ты храбр, ты рассудителен, у тебя много достоинств, но женщины тебя погубят».
Евгения: С такими невеселыми мыслями вошел он в переднюю и передал письмо дежурному приставу, который провел его в приемную залу и удалился во внутренние комнаты дворца. В этой приемной зале находились пять-шесть гвардейцев кардинала, которые узнали д'Артаньяна, прославившегося поединком с Жюссаком. С какой-то странной ухмылкой посматривали они на него. Эти улыбочки показались д'Артаньяну дурным предзнаменованием. Однако нашего гасконца нелегко было запугать, или, вернее сказать, благодаря природному самообладанию, присущему жителям его родной провинции, он не любил показывать посторонним, что творится у него на душе, в особенности, когда чувства эти походили на страх. С гордым видом прошел он мимо гвардейцев и, подбоченясь, стал в выжидательную позу, не лишенную величия и гордости. Пришедший за ним слуга знаком пригласил д'Артаньяна следовать за ним. Молодому человеку почудилось, будто гвардейцы вслед ему стали перешептываться друг с другом. Он прошел по коридору, миновал большую залу, вошел в библиотеку и очутился перед человеком, который что-то писал, сидя у письменного стола. Слуга, не сказав ни слова, удалился. Д'Артаньян стал разглядывать сидящего перед ним незнакомца. Сначала д'Артаньян подумал, что перед ним судья, изучающий какое-то дело, но потом заметил, что сидящий за столом человек писал или, вернее, исправлял строки неравной длины, отсчитывал на пальцах слоги, и понял, что перед ним поэт. Вскоре этот поэт свернул свою рукопись, на обложке которой стояли слова: «Мириам», трагедия в пяти действиях», и, подняв голову, взглянул на него. Д'Артаньян узнал кардинала.
Евгения: Глава "Трактир "Красная Голубятня" (частично). В это время мушкетеры, не слишком задействованные при осаде, чувствовали себя посвободнее прочих и вели веселую жизнь. Им, а особенно трем нашим приятелям, многое сходило с рук, ибо, будучи в дружеских отношениях с господином де Тревилем, они легко получали от него специальное разрешение запаздывать и порой возвращались гораздо позднее отбоя. Как-то вечером, когда д'Артаньян был в траншее и не мог их сопровождать, Атос, Портос и Арамис, верхом на своих боевых конях, завернувшись в походные плащи и держа пистолеты наготове, возвращались втроем из трактира, называвшегося «Красная Голубятня», открытого Атосом два дня тому назад на пути из Лажарри. Они ехали по дороге, ведущей в лагерь, и, как мы сказали, были все время настороже из опасения нарваться на какую-нибудь засаду, как вдруг, приблизительно за четверть мили от деревни Буанар, им послышался топот приближавшейся навстречу кавалькады. Все трое тотчас же остановились на середине дороги, тесно сомкнувшись, и стали ждать. Спустя минуту при свете показавшейся из-за облака луны они увидели на повороте дороги двух всадников, которые, заметив их, тоже остановились, казалось, советуясь, продолжать ли им путь или вернуться назад. Эта нерешительность показалась трем друзьям подозрительной, и Атос, сделав несколько шагов вперед, громким голосом крикнул: — Стой! Кто идет? - А кто вы сами? — в свою очередь, спросил один из всадников. - Это не ответ,— возразил Атос.— Кто идет? Отвечайте, или мы будем стрелять. — Не советую вам это делать, господа! — раздался в ответ властный, по-видимому привыкший повелевать голос. — Очевидно, это какой-нибудь старший офицер, совершающий ночной объезд,— прошептал Атос.— Что нам делать, господа? — Кто вы такие? — спросил тот же человек и тем же повелительным тоном.— Отвечайте, или вам дорого обойдется ваше неповиновение. — Королевские мушкетеры,— отвечал Атос, все более и более убеждаясь в том, что лицо, спрашивающее их, имело право так себя вести. — Какой роты? — Роты де Тревиля. — Подъезжайте и доложите мне, что вы делаете здесь в такое время. Три товарища, слегка сбив свою спесь, подъехали, понимая, что имеют дело с человеком гораздо более сильным, чем они представляли вначале. На переговоры за всех отправился Атос. Один из двух всадников, тот, что заговорил вторым, был шагов на десять впереди своего спутника. Атос сделал знак Портосу и Арамису тоже оставаться на месте, а сам двинулся вперед. — Прошу прощения, господин офицер,— сказал Атос,— но мы не знали, с кем имеем дело, и, как вы сами видели, неплохо исполняли роль стражников. — Ваше имя?—повторил офицер, лицо которого было наполовину скрыто в тени плаща. — А сами вы кто? — отвечал Атос, начинавший возмущаться таким допросом.— Прошу вас дать мне доказательство, что вы имеете право вести допрос. - Ваше имя? — вторично спросил всадник, опуская капющон и открывая лицо. — Господин кардинал! — в изумлении воскликнул мушкетер. — Ваше имя? —в третий раз повторил кардинал. - Атос,— представился мушкетер.
Евгения: Кардинал сделал знак спутнику, который тотчас же приблизился. - Эти три мушкетера поедут с нами,— вполголоса сказал он,— я не хочу, чтобы знали, что я выезжал из лагеря, а если они будут нас сопровождать, то мы можем быть уверены, что все останется в тайне. — Мы дворяне, монсеньер,— заметил Атос,— и если дадим слово, можете ни о чем больше не беспокоиться. Слава богу, тайны мы умеем хранить. Проницательный взгляд кардинала устремился на смелого молодого человека. — У вас тонкий слух, господин Атос,— сказал кардинал.— Но теперь послушайте, что я вам скажу: вовсе не из недоверия к вам я прошу вас следовать за мной, а для моей безопасности. С вами, без сомнения, ваши товарищи— господа Портос и Арамис? — Да, ваше высокопреосвященство,— отвечал Атос, между тем как оба оставшиеся сзади мушкетера со шляпами в руках подъезжали поближе. — Я вас знаю, господа,— сказал кардинал,— я вас знаю. Мне известно, что вы не из числа моих друзей, и я очень сожалею об этом, но я знаю также, что вы благородные и храбрые дворяне и что вам можно довериться. Господин Атос, окажите мне честь с вашими товарищами проводить меня, и тогда у меня будет такой конвой, которому позавидует даже его величество, если мы встретим его ненароком. Мушкетеры склонили головы до грив своих лошадей. — Клянусь честью,— проговорил Атос,— ваше высокопреосвященство хорошо делает, что берет нас с собой: мы встречали по дороге очень подозрительных личностей и с четырьмя из них даже имели ссору в «Красной Голубятне». - Ссору? Из-за чего, господа? — сказал кардинал.— Вам известно, что я не люблю ссор. — Вот именно поэтому-то я имею честь предупредить ваше высокопреосвященство о том, что случилось. Ведь вы могли бы узнать об этом от других и по неточному, а то и ложному сообщению сочли бы нас виновными без вины. — Каковы же последствия этой ссоры? — нахмурив брови, спросил кардинал. — Мой друг Арамис, который стоит сейчас перед вами, получил легкий удар шпагой в руку, что нисколько не помешает ему завтра же вместе с другими пойти на штурм крепости, если ваше высокопреосвященство отдаст такой приказ. — Однако вы не таковы, чтобы позволить себя ранить безнаказанно,— заметил кардинал.— Ну, будьте же откровенны, господа, скажите; наверно, вы за один удар отплатили несколькими? Признавайтесь же, вы ведь знаете, что я имею право отпускать грехи. — Я, монсеньер,— отвечал Атос,— даже не вынимал шпаги и просто взял того, с кем имел дело, в охапку и выбросил его за окно; кажется, что при падении он сломал себе ногу,— продолжал Атос несколько нерешительно. — Вот как! — произнес кардинал.— А вы, господин Портос? — А я, монсеньер, зная, что дуэль запрещена, схватил скамейку и ударил ею одного из разбойников, так что удар, кажется, разбил ему плечо. — Хорошо,— сказал кардинал.— А вы, господин Арамис? — Я, монсеньер, от природы очень кроткого нрава, к тому же еще,— может быть, монсеньеру это и неизвестно,— готовлюсь поступить в монахи. Я хотел просто развести, удержать моих товарищей, как вдруг один из этих негодяев предательски нанес мне удар шпагой в левую руку. Тогда уже даже я вышел из терпения, выхватил мою шпагу, и в то время, как он снова накинулся на меня, то случайно, как мне показалось, наткнулся на мой клинок всем телом. Я только хорошо помню, что он упал. Кажется, его унесли вместе с остальными. — Черт возьми, господа! — сказал кардинал.— Три человека выбыли из строя из-за какой-то ссоры в кабаке! Тяжелая же у вас рука. А из-за чего эта ссора произошла?
Евгения: — Эти негодяи были пьяны,— объяснял Атос.— Узнав, что вечером в трактир приехала какая-то женщина, они хотели выломать дверь, вломиться к ней. — Выломать дверь? — спросил кардинал.— Зачем? — Конечно же, чтобы учинить над ней насилие. Ведь я имел честь доложить вашему высокопреосвященству, что эти негодяи были пьяны. — А женщина эта была молода и красива? — спросил кардинал с заметным напряжением. — Мы не видели ее, монсеньер. — Вы ее не видели? Отлично! — сказал с живостью кардинал.— Вы хорошо поступили, защитив честь женщины. Так как я сам еду в трактир «Красная Голубятня», то узнаю, правду ли вы мне говорите. — Монсеньер,— с гордостью проговорил Атос,— мы дворяне и не солгали бы даже для того, чтобы спасти наши жизни. - Я не сомневаюсь в том, что вы мне рассказали, господин Атос, ни одной минуты не сомневаюсь. Но,— прибавил он, желая переменить разговор,— разве эту даму некому было защитить? — С дамой был мужчина, который сидел, запершись с ней. Надо полагать, что он большой трус, ибо, несмотря на весь шум, так и не вышел из комнаты. — Не судите опрометчиво — говорится в Евангелии,— возразил кардинал. Атос поклонился. — Хорошо, господа, хорошо,— продолжал кардинал.— Теперь я узнал, что хотел. Давайте продолжим путь. Пропустив вперед кардинала, который вновь спрятал лицо в тени капюшона и двинулся вперед, мушкетеры последовали за ним, отстав шагов на десять. Вскоре небольшая кавалькада подъехала к трактиру, где было тихо и пустынно: без сомнения, хозяин знал, какой знатный гость собирается посетить его, и поэтому спровадил буйную компанию и остальных постояльцев. За десять шагов до трактира кардинал сделал знак своему спутнику и мушкетерам остановиться. К ставню окна была привязана какая-то оседланная лошадь. Кардинал три раза постучал в дверь условным стуком. Из дома на стук тотчас же вышел какой-то человек, закутанный в плащ, и, обменявшись несколькими словами с кардиналом, сел на лошадь и ускакал по направлению к Сюржеру. Дорога эта также вела и в Париж. - Подъезжайте, господа,— сказал наконец кардинал.— Вы сказали мне правду, господа дворяне,— обратился он к трем друзьям.— Насколько это зависит от меня, наша сегодняшняя встреча пойдет вам на пользу. А пока следуйте за мной. Кардинал спешился, мушкетеры последовали его примеру; кардинал бросил поводья своему спутнику, а мушкетеры привязали своих лошадей к проемам окон. Трактирщик стоял на пороге: для него кардинал был простым офицером, приехавшим на свидание с дамой. - Не найдется ли у вас какой-нибудь комнаты в нижнем этаже,— спросил кардинал,— где бы эти господа могли подождать меня и погреться у камина? В большой комнате, куда отвел их хозяин, недавно вместо дрянной печки поставили прекрасный большой камин. - Пожалуйте сюда,— сказал трактирщик. — Хорошо,— сказал кардинал,— войдите сюда, господа, и потрудитесь подождать меня. Через полчаса, не более, я вернусь. И не успели еще мушкетеры войти в комнату, как кардинал привычно, будто человек, знающий дорогу и не нуждающийся в провожатых, стал подниматься на верхний этаж.
LS: Евгения пишет: цитата Не найдется ли у вас какой-нибудь комнаты в нижнем этаже,— спросил кардинал,— где бы эти господа могли подождать меня и погреться у камина? Если на дворе прекрасной Франции август , зачем солдатам греться у камина? Вот кстати, еще одно подтверждение моей догадки, что действие происходит все-таки зимой, в декабре и Дюма планировал изначально более долгий плен миледи!
LS: Не очень понятны "Шальо" и "Ля Гудиньер". Какая необходимость следовать написанию, а не произношению имен собственных, к которому уже все привыкли? Тем более "Ля", когда, по-моему, уже устоялось в русской грамматике правило: французские фамилии на "La" писать как "Ла". Эдак сочинения ЛЯрошфуко ни в одном каталоге не найдешь...
Евгения: Глава "О ПОЛЬЗЕ ПЕЧНЫХ ТРУБ" Наши три друга поняли, что они, сами того не подозревая, движимые только рыцарскими побуждениями и личной отвагой, оказали неожиданно услугу некой персоне, пользующейся высоким покровительством самого кардинала. Они терялись в догадках: кто эта особа женского пола? Они перебрали множество вариантов, но при всем изобретательном уме ни одно из предположений не подсказало удовлетворительного объяснения. Портос кликнул хозяина и велел подать игральные кости. Портос и Арамис сели к столу играть, а Атос в раздумье стал бродить по комнате. Погрузившись в размышления, Атос ходил взад и вперед мимо наполовину сломанной печи, труба которой проходила через комнату верхнего этажа; каждый раз, проходя мимо, он слышал звуки голосов, которые, наконец, привлекли его внимание. Атос подошел ближе и разобрал несколько слов, которые, без сомнения, настолько заинтересовали его, что он сделал знак своим товарищам замолчать, а сам пригнулся и приложил ухо к открытому выходу трубы. - Послушайте, миледи,— говорил кардинал,— дело очень серьезное; садитесь поближе и поговорим. - Миледи! — прошептал Атос. - С величайшим вниманием слушаю ваше высокопреосвященство,— ответил женский голос, заставивший мушкетера вздрогнуть. — Шхуна с английской командой, капитан которой мне предан, ожидает вас в устье Шаранты у форта де Ла Пуант. Оно снимется с якоря завтра утром. — Значит, я должна выехать туда этой ночью? - Сразу после того, как вы получите мои инструкции. Два человека, которых вы найдете во дворе у входа, будут охранять вас в пути. Я выйду первым, а спустя полчаса после меня и вы выходите и отправляйтесь в путь. — Хорошо, монсеньер. Но возвратимся к поручению, которое вам угодно дать мне, и так как я продолжаю дорожить доверием вашего высокопреосвященства и желаю оправдать его, удостойте меня изложить его ясно и точно, чтобы я ни в чем не ошиблась. Между двумя собеседниками на минуту воцарилось глубокое молчание. Было очевидно, что кардинал взвешивал и обдумывал, прежде чем произнести каждое свое слово, а миледи напрягала все свои умственные способности, чтобы понять и запечатлеть в памяти его будущие слова. Атос воспользовался этой минутой, чтобы попросить двух товарищей запереть изнутри дверь, и знаком подозвал их, чтобы они слушали вместе с ним. Оба мушкетера, любившие комфорт, принесли каждый себе, а также и Атосу, по стулу. Все трое сели, наклонили головы и стали подслушивать. — Вы поедете в Лондон,— продолжал кардинал,— и как можно скорее отправляйтесь к Бекингему. — Я должна заметить вашему высокопреосвященству,— сказала миледи,— что после случая с бриллиантовыми подвесками, в чем герцог всегда подозревал меня, его светлость не доверяет мне. — А вам на этот раз незачем домогаться его доверия, вы явитесь к нему открыто и честно для ведения переговоров. — Честно и открыто ? — повторила миледи с неописуемо двусмысленной интонацией. - Да, честно и открыто,— подтвердил кардинал тем же тоном,— все эти переговоры нужно будет вести открыто. — Я в точности исполню инструкции вашего высокопреосвященства. Я вся полна ожиданием. — Вы явитесь к Бекингему от моего имени и скажете ему, что мне известны все его угрожающие Франций приготовления, но что это мало меня беспокоит, потому что при первом его движении я погублю королеву. — Поверит ли он, что ваше высокопреосвященство в состоянии привести в исполнение эту угрозу? — Да, потому что у меня есть доказательства. — Должна ли я представить ему эти доказательства?
Евгения: - Разумеется. Вы ему передадите, что я обнародую донесение де Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда она устраивала у себя бал-маскарад. Вы его, наконец, должны убедить, чтобы он не сомневался в том, что мне все известно. Он был там в костюме Великого Могола, который намеревался надеть кавалер де Гиз и у которого он купил его за три тысячи пистолей. - Хорошо, монсеньер. — Мне известны все детали того, как он вошел, а затем вышел ночью из дворца, куда проник в костюме итальянского предсказателя. Вы ему скажете еще, чтобы он не сомневался в достоверности моих сведений, что на нем под плащом было надето белое платье, усеянное черными блестками, черепами и скрещенными костями, так как в случае, если бы его узнали, он хотел выдать себя за привидение Белой дамы, которая, как всем известно, показывается в Лувре каждый раз перед каким-нибудь важным событием. — Это все, монсеньер? — Передайте ему, что мне также известны все подробности приключений в Амьене, что я велю изложить их в виде искусно написанного небольшого романа, с планом сада и с портретами главных действующих лиц этой ночной сцены. — Я передам ему и это. — Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что Монтегю в Бастилии, и хотя у него, правда, не нашли никакого письма, но пытка может заставить его сказать все, что он знает, и... даже то, чего не знает. — Я вся внимание! — Наконец, добавьте, что его светлость при своем поспешном отъезде с острова Рэ забыл в своей квартире некое письмо госпожи де Шеврез, весьма компрометирующее королеву, так как оно не только служит доказательством того, что ее величество может любить врагов короля, но что она состоит также в заговоре с врагами Франции. Вы хорошо запомнили все, что я вам сказал, не правда ли? - Можете сами в этом убедиться, ваше высокопреосвященство: ночь в Лувре, вечер в Амьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез. - Совершенно верно, совершенно верно: у вас прекрасная память, миледи. - Но,— возразила та, к кому относился лестный комплимент кардинала,— если, несмотря на все эти доводы, герцог не уступит и будет продолжать угрожать Франции? — Герцог влюблен как сумасшедший или, скорее, как дурак,— сказал Ришелье с глубокой горечью.— Как паладины средневековья, он предпринял эту войну только ради того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если он узнает, что эта война будет стоит чести, а может быть, и свободы, как он выражается, даме его сердца, ручаюсь вам, что он дважды подумает, прежде чем решится на нее. — Но все-таки,— продолжала миледи с настойчивостью, доказывавшей, что ей хотелось точно знать все, что от нее требовалось,— если он будет упорствовать? — Если он будет упорствовать...— повторил кардинал.— Это маловероятно. — Но возможно. — Если он будет упорствовать...— его высокопреосвященство сделал паузу и продолжал: — Если он будет упорствовать, тогда я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства. - Если бы ваше высокопреосвященство соблаговолили привести исторические примеры таких событий,— сказала миледи,— может быть, тогда я разделила бы вашу уверенность. — Таких примеров немало. Послушайте,— отвечал Ришелье.— В тысяча шестьсот десятом году, когда славной памяти король Генрих Четвертый, побуждаемый почти такими же причинами, какие заставляют действовать ныне герцога, собирался захватить Фландрию и Италию, чтобы одновременно с двух сторон поразить Австрию, разве не случилось тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не стать теперь таким же счастливым, как император тогда? — Ваше высокопреосвященство изволит говорить об ударе кинжалом на улице Медников? — Вы правы. - Ваше высокопреосвященство не боится, что воспоминание о казни Равальяка наводит ужас на тех, кому хоть на минуту пришла бы мысль последовать его примеру?
Евгения: Поскольку темы, где я выкладывала новый перевод "Трех мушкетеров", закрываются очень быстро, видимо, вследствие большого размера сообщений, я не буду загромождать форум. Остались неразмещенными главы: окончание "О пользе печных труб", "Семейная сцена", "Человек в красной маске", "Суд" и "Казнь". Если кому-то они нужны - я могу выслать на e-mail. Могу отсканировать и другие.
полная версия страницы