Форум » Обсуждение остальных книг » Жиль Блас в Калифорнии (перевод) » Ответить
Жиль Блас в Калифорнии (перевод)
Сент-Эрмин: АЛЕКСАНДР ДЮМА ЖИЛЬ БЛАС В КАЛИФОРНИИ СОДЕРЖАНИЕ Введение переводчика 3 Дюма своему издателю 5 Глава 1 Отъезд 13 Глава 2 Из Гавра в Вальпараисо 15 Глава 3 Из Вальпараисо в Сан-Франциско 19 Глава 4 Сан-Франциско 23 Глава 5 Капитан Суттер 30 Глава 6 Я становлюсь грузчиком 32 Глава 7 Золотые прииски 36 Глава 8 Сьерра-Невада 38 Глава 9 Американцы 42 Глава 10 Пожар в Сан-Франциско 46 Глава 11 Охота 49 Глава 12 Ночная охота в прериях 52 Глава 13 Змеиная трава 55 Глава 14 Алуна 59 Глава 15 По реке Сакраменто 66 Глава 16 Охота на медведя 68 Глава 17 Долина Марипоса 69 Глава 18 Я становлюсь официантом 72 Глава 19 Вновь огненный демон 75 Глава 20 Заключение 77 Комментарии 81 Введение переводчика Александр Дюма (1802-1870) оставил после себя огромное литературное наследство. Им написано более сотни романов, последний незаконченный роман «Шевалье де Сент-Эрмин», считавшийся потерянным, был недавно найден. Литературовед Клод Шопп нашёл это произведение в Национальной библиотеке Франции. Роман был опубликован парижским издательством «Фебюс» в июне 2005 года. Наряду с романами, театральными пьесами и мемуарами большое место в творчестве Дюма занимают путевые впечатления, которые по занимательности нисколько не уступают его лучшим романам. Когда-то Дюма сказал: «Я совершу путешествие вокруг Средиземного моря, опишу это путешествие и воссоздам историю древнего мира, которая есть не что иное, как история цивилизации». Все подсмеивались над ним. В результате родилась шутка – «Вы знаете: Дюма открыл Средиземное море». В 1832 году Дюма путешествовал по Швейцарии, а затем издал книгу путевых очерков «В Швейцарии». Успех был огромен. Затем появляется книга «Юг Франции». Несколько лет Дюма жил и путешествовал по Италии, он пишет путевые очерки: «Год во Флоренции»; «Сперонара»; «Капитан Арена»; «Корриколо»; «Вилла Пальмиери». После смерти матери, Дюма уезжает в поездку по Бельгии и Германии, чтобы немного развеять тоску. Появляется книга «Прогулки по берегам Рейна». О поездке в Испанию, куда он был приглашён на свадьбу герцога Монпансье, Дюма пишет путевые очерки «Из Парижа в Кадис». Туда он отправляется вместе с сыном Александром, художниками Луи Буланже и Жиро, писателями Огюстом Маке и Адольфом Дебаролем. В Кадисе Дюма вместе с теми же товарищами садится на выделенный французским правительством корабль «Быстрый» и совершает путешествие по Северной Африке. Появляется книга «Быстрый, или Танжер, Алжир и Тунис». В 1858 году Дюма прибывает в Россию по приглашению Кушелёва-Безбородко как свидетель на свадьбу его дочери с шотландским спиритуалистом Хоумом. Он путешествует из Парижа в Санкт-Петербург, Москву, по Волге до Калмыкии. Об этом написана книга «В России». Затем путешествие проходит по Северному Кавказу, Азербайджану и Грузии вместе с художником Муане и русским студентом-переводчиком Калино. Об этом книга «Кавказ». Кроме того, он редактировал путевые очерки других путешественников, например: «Пятнадцать дней на Синае» о путешествии Адриена Доза в Египет; «Паломничество Хаджи-Абд-эль-Хамид-бея» и «Счастливая Аравия» – дилогия о путешествии дю Курета по Африке и Азии; «Неизвестная страна» о путешествии по Бразилии, перевод книги Миддлтона-Пейна; «Жизнь в пустыне: пять лет охоты в дебрях Южной Африки Гордон-Камминга» – перевод автобиографической книги английского охотника; «Китобои» – путевой журнал доктора Майнара о приключениях в Южных морях. К числу таких произведений относится и «Жиль Блас в Калифорнии или один год на берегах Сан-Хоакина и Сакраменто» – одно из наименее известных произведений А. Дюма, путевые очерки, написанные от лица молодого путешественника, устремившегося в Калифорнию в поисках золота в середине девятнадцатого века в период так называемой «золотой лихорадки». Дюма не называет имени молодого путешественника, с которым он якобы случайно встретился в 1851 году в Монморанси – небольшом городке, куда парижане устремляются на выходные. В предисловии Дюма пишет, что он только слегка сверил, слегка подкорректировал и ничего не добавлял сам. И, тем не менее, подписывает произведение своим именем, возможно, это лишь литературный приём, чтобы скрыть своё авторство. С другой стороны, Дюма никогда в Калифорнии не был, а описание событий, написанных, что называется по «горячим следам», практически лишено ошибок. К настоящему времени, французские исследователи творчества Дюма выяснили, что соавтором этого произведения был Бенедикт-Анри Ревуаль (Benedict Revoil). Дюма видимо пользовался также книгами Габриэля Ферри, например «Описание Новой Калифорнии». Впервые «Жиль Блас в Калифорнии» был опубликован в Брюсселе в 1852 году под названием «Калифорния: один год на берегах Сан-Хоакина и Сакраменто». Оригинальное французское издание «Жиль Блас в Калифорнии» имело подзаголовок «Один год на берегах Сан-Хоакина и Сакраменто» Париж, Кадо, 1852. В том же году появляется публикация в Германии под тем же названием. В известном французском издании девятнадцатого века «Le Vasseur» это произведение включено в 23 том. В стандартном издании Calmann-Levy «Жиль Блас в Калифорнии» занимает один том. При переводе использовалось также американское издание романа: Los Angeles. Primavera Press 1933. Американские комментарии к тексту, выделены особо, значком *. Сергей Фоменков Примечание модератора- поскольку по техническим причинам тема редактировалась, письмо Дюма пришлось выложить заново под моим ником. За что прошу прощения у автора данной темы. Nataly. UPD: Комментарии к данному роману находятся здесь
Ответов - 23
Сент-Эрмин: Глава 1 Отъезд Мне было двадцать четыре года, я был без работы; повсюду во Франции единственной темой беседы в это время были золотые рудники Калифорнии. На каждом уличном перекрёстке организовывали отправку путешественников. Эти монополисты давали ложные обещания, относительно тех преимуществ, которые они предлагали. Я не был достаточно богат, чтобы сидеть, сложа руки; но я был, достаточно молод, чтобы потратить год или больше в попытке накопить благосостояние. Так что я решил рискнуть тысячей франков и своей жизнью – единственными двумя вещами, которые, я имел, полностью в моём распоряжении. Кроме того, как говорят моряки, на море я был как дома. Среди моих друзей был морской волк; его рукой я был крещён в тропиках при пересечении экватора. Я был отдан в учение под руководство адмирала Дюпти-Туара, совершил путешествие к Maркизским островам через Tенерифе, Рио-де-Жанейро, Вальпараисо, острова Tаити, а на обратном пути с заходом в Лиму возвратился домой. Надо было решить, к какому из этих обществ я должен был присоединиться, проблема, довольно трудная для решения. Фактически, я обдумывал этот вопрос так долго, что мой выбор, наконец, упал на одну из самых слабых из этих организаций, компанию известную как общество «Взаимопомощи». Контора общества «Взаимопомощи» находилась в Париже на улице Пигаль, дом № 24. Каждый вступающий обязан был внести тысячу франков на продовольствие и проезд. Мы должны были работать вместе и иметь одинаковую долю от всей прибыли. Кроме того, если один из членов или партнёров (что было то же самое) брал с собой любые товары, чтобы продать, компания брала на себя заботу по их продаже и гарантировала ему треть прибыли. Взамен тысячи франков, депонированных каждым членом, компания должна была снабдить каждого из нас, по нашему прибытию в Калифорнию, жильём в деревянных домиках, которые мы должны были собрать из досок, которые были там заказаны. С нами должны были ехать доктор и фармацевт; но каждый член был должен обеспечить себя за свой собственный счёт двуствольным ружьём, штыком и пулями. Пистолеты могли быть любого типа и размера, в зависимости от желания покупателя. Будучи охотником, я придавал большое значение этой части моего снаряжения и, как оказалось в дальнейшем, мой выбор был действительно удачлив. По нашему прибытию, мы должны были работать под руководством лидеров, которых мы выберем из своих членов. Каждые три месяца эти лидеры, которые должны были работать с нами наравне, должны были быть заменены, чтобы избежать конфликтов. Заключительные договоренности были сделаны в Париже, но мы должны были все собраться в Нанте. В Нанте судно водоизмещением приблизительно в 400 тонн должно было быть закуплено через местного банкира, все договоренности с ним компания, уже провела заранее. Это судно, кроме того, должно было взять груз – в нём была заложена и наша прибыль – банкир оплачивал стоимость, просто резервируя для себя разумный процент от доходов. Весь груз приобретался для Общества, чей капитал должен был быть возмещён плюс 5 процентов прибыли. Это, очевидно, была экстраординарная возможность – по крайней мере, на бумаге. 21 мая 1849 года, я прибыл в Нант, где остановился в гостинице «Торговая». Эта поездка была совершена вместе с двумя моими товарищами, которые присоединились к этому же Обществу, и кто уезжал в то же самое время. Эти два друга были месье Мирандоль и месье Готье. Кроме того, другой старый мой друг и сосед из моего родного города, Tиллье Гросле, уже уехал передо мной. Мы были компаньоны с раннего детства, и его отъезд очень повлиял на моё решение. Tиллье присоединился к обществу «Национальное». В Нанте начались наши неприятности. Вследствие некоторых вопросов, поднятых между членами Общества и директорами, банкир отказал в дальнейшем финансировании. В результате, владелец, который продал судно, заключил соглашение с капитаном и тот нанимал всех моряков, таким образом, вынужден был взять весь груз на свои собственные плечи. Так как он был прав, и все его сделки с Обществом были совершенно юридические законны, потеря упала непосредственно на членов, на сумму приблизительно 400 франков на каждого. С сохранением 600 франков Общество было обязано везти нас в Калифорнию. Но как? Это была проблема! Очевидно, Общество не считало нужным даже проконсультироваться с нами в этом вопросе. Окончательный результат был тот, что мы были загружены в вагоны, в которых нас транспортировали от Нанта до Лаваля, от Лаваля до Кана. В Кане мы были помещены на борт парохода и привезены в Гавр. От этого порта мы должны были поднять парус 25 июля. Но после 25, 26, и 27 числа мы стали раздражаться от абсурдных оправданий. Наконец, 27 июля, нам сказали, что мы не будем готовы уехать до 30 числа. В течение трёх дней мы терпеливо ждали в интересах нашей компании. Вспоминая, как с февраля 1848 года рабочие провели три ужасных месяца на службе нашей стране, мы заключили, что по сравнению с ними, то, что мы выносили, имело незначительную неприятность. Словом мы приготовили себя к этой задержке. Но, к сожалению, 30 июля, мы узнали другую новость – дата отъезда была перенесена на двадцатое августа. Беднейшие члены нашего общества стали роптать, фактически не зная, как они должны были жить в течение этих двадцати одного дня. Но более богатые поделились с самыми бедными, и мы стали ждать двадцатого августа. Но перед самым кануном нашего отъезда мы сделали новое открытие; а именно, что Общество, оказывается, даже более бедно, чем его члены, и неспособно обеспечить нас многими вещами первой необходимости для рейса, в который мы собирались отправиться. Эти необходимые запасы были: сахар, кофе, ром, чай, и бренди. Мы высказали наши протесты; затем наши замечания; мы даже возобновили наши угрозы, что подадим иск – но компания была непреклонна. И незадачливые члены Общества были вынуждены рыться у себя на дне карманов. К несчастью, ничего конкретного достичь не удалось. Наконец поставка жизненно важных продуктов была обеспечена для общего использования, даны взаимные обещания. День нашего отъезда приближался. Наше судно называлось «Кашалот», оно использовалось для охоты на китов, и было одним из самых лучших судов на плаву. Водоизмещение судна – 500 тонн. В течение этих двух дней множество родственников съехалось в Гавр, чтобы проводить нас. Среди них было много матерей и сестёр, чрезвычайно набожных, и поскольку только несколько из путешественников были атеистами, и так как это был наш последний день перед отъездом продолжительностью в шесть месяцев, когда мы должны были перенестись из Атлантики в Тихоокеанские воды, решение было достигнуто, чтобы сделать ещё один заключительный денежный расход, чтобы провести мессу во имя безопасной поездки. Она будет проведена в церкви. «Месса накануне отъезда – неизменно серьёзное дело; для некоторых участников, это, возможно, будет их последняя месса». Такой комментарий, сделал мне восхитительный юнец, стоящий поблизости, он искренне слушал эту мессу; сам он был одним из редакторов «Торгового журнала», фамилия его была Боттен. Я тихо согласился с ним, кивая головой, что я думаю в этом момент также как и он. В течение мессы, я поглядывал вокруг; все становились на колени и, я могу ручаться вам, все молились искренне. Когда месса была закончена, было сделано предложение, провести братский банкет за счёт одного франка и пятидесяти сантимов с каждого. Нас было 150 пассажиров, из них 15 были женщины. Вывернув наши карманы, мы, наконец, собрали 225 франков. Эта была для нас большая сумма. Это последнее вложение привело нас к грустным размышлениям, что же останется от нашего капитала. Это были деньги наших родителей и друзей, само собой разумеется, что мы не были достаточно богаты, чтобы самим внести их. Mирандоль и двое других были назначены следить, чтобы роскошный банкет состоялся, несмотря на наш скудный капитал. Банкет должен был состояться в Ингувилле; в четыре часа мы должны были все собраться в порту и в пять часов занять свои места за банкетным столом. Все были пунктуальны, как и при посещении мессы. Участники были разбиты на пары. Усилие было сделано, чтобы быть весёлыми. Я говорю так, потому что, фактически, каждый был грустен в сердце и насколько я подозреваю, было много шума, чтобы заглушить внутреннюю печаль. Поднимались тосты за безопасную поездку; за обнаружение самых богатых золотых приисков на Сан-Хоакине; за самые богатые кладези на Сакраменто. Капитаном «Кашалота» тоже не пренебрегали и за него тоже выпили. Поскольку он в дополнение к его доле в один франк пятьдесят сантимов, послал к столу две корзины шампанского. Банкет был продлён далеко за полночь. Тогда, наши головы стали лёгкими, и к нам вернулась весёлость. На следующий день рано утром моряки прошествовали через весь город, горожане несли флаги и букеты. Этот парад закончился в порту, где люди собрались, чтобы проводить нас и попрощаться. Каждый из нас торопливо бегал из магазина в магазин, чтобы сделать покупки. Только когда момент отъезда фактически наступил, мы вспомнили, что ещё не всё купили из того, в чём могли бы нуждаться. Я со своей стороны сделал запас пороха и пуль; десять фунтов одного и сорок фунтов другого. В одиннадцать часов судно вышло из порта, подталкиваемое приятным не сильным северо-западным ветром. Перед нами плыл американский корабль, буксируемый пароходом «Меркурий». Мы отплывали от причала, а люди пели «Марсельезу», «Прощальную песнь» и «За родину умрём». Носовые платки трепетали в руках у людей в доках; и в наших руках на судне. Несколько родственников и друзей прибыли на борт судна вместе с нами. Они через некоторое время возвратились вместе с хозяином судна и лоцманом. Это прощание было гораздо более мрачное, чем первое. Мы теперь были оставлены совершенно одни. Женщины плакали; мужчинам, возможно, было жаль, что они не женщины и не могли плакать. Пока земля осталась в поле зрения, все глаза были направлены к ней. К пяти часам вечера берега не стало видно, другую же землю мы увидим не скоро в отдалённом уголке Земли после пересечения мыса Горн.
Сент-Эрмин: Глава 2 Из Гавра в Вальпараисо На борту корабля, как я уже говорил, от нашей компании ехало пятьдесят пассажиров; из них пятнадцать были женщины, две разместились в каюте капитана, другие ниже. Команда состояла из капитана, его помощника, лейтенанта, восьми матросов и юнги. Спардек, отведённый для пассажиров, не был загружен товарами. Так было запланировано, путешественников разместили в каютах, которые размещались в четыре ряда. Нас поместили по двое в каждую каюту, одна койка находилась над другой. Месье Мирандоль был моим соседом. Женщины имели отдельные помещения, открытая площадка для прогулок была сооружена для них в заднем углу палубы. Наши 150 пассажиров включали членов трёх компаний; но никто не получил помещения для своих товаров – даже при том, что он тщательно оплатил за них наличными. В результате места в каюте хватало только для пассажира, и абсолютно никакого места не было для его товара. Так что каждый вёз свой багаж, ставя его перед каютой на палубе; это служило не только как место для сидения, но также и как туалетный столик. Остальной лишний багаж был убран в трюм. Оставшееся место на борту судна служило для товаров, принадлежащих владельцу корабля и пассажирам. Эти товары состояли из алкоголя и скобяных изделий. Наш первый обед на борту был в пять часов вечера, как раз, когда земля исчезла из виду. Пока никто не страдал морской болезнью, но ни у кого не было аппетита. Столы разместили на палубе, или точнее говоря, палуба использовалась под столы. Судно было переполнено, палуба была загромождена всевозможными ящиками, бочонками с водой. Кроме того, были заказаны в Калифорнии доски для строительства домиков по нашему прибытию. Из этих досок могла получиться дюжина маленьких домиков, их собрать было не сложнее, чем починить часы. В первый день, как общепринято, после того как судно покидает порт, обед состоял из супа, варёного мяса, кварты вина, и чрезвычайно маленькой порции хлеба. Это привело нас к заключению, что хлеба на судне не было в избытке. Фактически, позже нам давали хлеб только по воскресеньям и четвергам; в другие дни мы ели бисквиты. На каждых восьмерых пассажиров имелась большая оловянная чаша, из которой каждый наливал в свою тарелку. Мы садились на корточки как это делают на Востоке и ели таким образом. В этот же день к восьми часам вечера, задул южный ветер. Он продолжал дуть в течение ночи, и к следующему утру был достаточно силён, чтобы отнести нас к английскому побережью. Здесь на борт корабля поднялся рыбак; его лодка была полна рыбой. После небольшого торга он согласился взять нашу почту. Одна из потребностей человека, кто много путешествует, пересекает обширные водные пространства, и оказывается окружённым исключительно небом и водой, потребность послать почту с последними новостями тем, с кем он только что расстался. Он чувствует себя песчинкой в этой огромной вселенной, посредством же письма он утешается, что он не совсем потерян. Несчастлив тот, кому некому писать! Рыбак уплыл, загруженный почтой как почтальон. Вечер нашего второго дня плавания – ветер снова изменил направление, однако это не привело к потере времени, или к крайнему утомлению. Мы встали на устойчивый курс. Капитан, как я уже сказал, был весьма скуп; из-за малого количества пшеницы на борту было мало хлеба, но он умиротворил нас, говоря, что мы должны запастись картофелем на Мадейре. Ветры, однако, были благоприятны и, с точки зрения экономии времени, это стало решающим фактором, чтобы не менять курс для захода на Мадейру, а плыть своим путём с попутным ветром. Мы не могли сделать даже несколько замечаний по этому поводу. Капитан является королём на борту своего судна. Хотя мы были в большинстве, всё же он решил, что благоприятный ветер должен действовать на нас лучше, чем картофель. Фактически, всё же мы все радовались, что быстро движемся вперёд. «Кашалот» был хорошим судном и даже в ненастные дни, мы всё же делали шесть или семь узлов в час. Южнее Сенегала мы увидели судно; им оказался американский фрегат. Изменив курс, он подплыл к нам, припустив паруса. Мы сделали то же самое, затем мы обменялись данными широты и долготы – «доброе утро» и «добрый вечер» моряков – мы поплыли своим путём, в то время как фрегат своим. Для нас эти обмены широтой и долготой имели некоторую определённую ценность, поскольку у нас на борту был весьма плохой хронометр. Даже название фрегата, который помог нам, осталось неизвестным; за исключением ярко-красной полосы возле его пушек, фрегат был полностью окрашен чёрной краской, подобно судну Красного Корсара. Поскольку мы плыли далее к экватору, определённые признаки данной области начали появляться. Океанские воды стали тёмно-синими; большие скопления водорослей, называемых тропической изюминкой сплетались; летучие рыбы скользили над водой; косяки бонит и дорад проплывали; высокая температура действовала угнетающе. Лов бонит и дорад теперь начался. Такой лов рыбы становится чрезвычайно простым и лёгким, если использовать опыт почтенных рыбаков с берегов Сены. Это рыбацкое искусство в его младенчестве. На бушприте вешается некоторое количество шнуров с приманкой, похожей на летучую рыбу. Ход судна погружает приманку в воду и затем дергает её из воды и так много раз, дорады и бониты, принимая приманку за живую рыбу, пытаются её схватить и оказываются пойманными на крючке. Это – истинная манна, что Бог посылает в этих тёплых широтах бедным пассажирам. Лов рыбы был удачен. Так мы достигли и пересекли экватор. Само собой разумеется, в честь этого торжественного случая все общепринятые церемонии были проведены; женщин очень радовал галантный Нептун, чрезвычайно почтенный; Амфитрита, раздавала очаровывающие улыбки мужчинам; Тритон обливал нас ковшами морской воды. Естественно, я был закалённым путешественником и мог участвовать в этом театрализованном представлении как морской волк. Уже упомянув женщин, я снова вернусь к рассказу о них. Те, кто был на борту, не были склонены к религиозности и в результате на нашем судне в дополнение к лото, домино, трик-траку, и картам, женщины добавили другую игру, называемую браком, которая состояла из двух существенных аспектов – из тех, кто будут жениться, и тех, кто будут разводиться. Поскольку имелось только 15 женщин, и 135 мужчин; на нашем судне это было больше чем игра; это было почти филантропическое дело. Из этих пятнадцати женщин, три были уже замужем до нашего отъезда. Все три если бы и получили в игре подлинных мужей или относительно подлинных возлюбленных, и, следовательно, если они поженились, это был бы просто фиктивный брак. Тем не менее, каждый из этих браков сопровождался свидетелями, родственниками и священниками, как и в настоящих браках. Эти обязанности выполнялись с предельной серьёзностью. Была изобретена ещё и другая серьёзная игра, требующая абсолютной беспристрастности. Это была попытка играть в суд. Вот типичный случай. Один из наших друзей, месье Б…, взял с собой любовницу. Перед отъездом из Франции, он сделал значительную закупку платьев из шёлка, шерсти и поплина, больших и маленьких платков, шляп, и т.д. Но как это столь часто случается в поездках, из-за каприза мадмуазель Х…, она бросила прежнего компаньона, предпочтя месье Д... В дополнение к жалобам и обвинениям её прежнего друга, который верил, что, если он и потеряет её, он сможет, по крайней мере, сохранить её наряды, он быстро захватил весь её платяной шкаф однажды утром, оставив ей лишь один предмет одежды. Хотя дело было на экваторе, где всегда тепло, но жертва высказала свои жалобы и обратилась к нам за помощью. Хотя мы, видели, что единственный предмет одежды мадмуазель Х… только подчеркивает её красоту, всё же мы были достаточно справедливы, чтобы ответить на её обращение. Был устроен суд, для чего назначили судей. Они приняли решение, которое, по моему мнению, конкурировало с решением Соломона. Их решение было следующим: первое – что мадмуазель Х… имела право дарить свою привязанность тому, кому пожелает; второе – она не могла быть лишена одежды, хотя и может появляться на палубе в простом предмете своего туалета как будто недавно пробужденная от сна. От месье Б… требовалось чтобы он возвратил ей всё, в чём она нуждалась, то есть её дамское бельё, чулки, два платья, шляпу. Третье – все другие предметы одежды, которые посчитали лишними, остаются месье Б… Это решение было предоставлено месье Б… со всеми общепринятыми формальностями и, так как он не имел никаких возражений, был вынужден подчиниться решению суда. Таким образом, мадмуазель Х… пришла к своему новому мужу почти голая, месье Д… предоставил ей свой собственный гардероб – она выбрала себе кое-что из его вещей. Мадмуазель Х…, надо сказать, смотрелась очаровательно в этом новом костюме. Наше путешествие продолжалось с благоприятными ветрами. Снова и снова мы могли видеть бразильское побережье. Мы проплыли совсем близко от Монтевидео, и видели издалека эту Новую Трою, осаждённую в течение последних восьми лет. Наиболее слабые, те, кто плохо перенёс отъезд, теперь, становились приученными к морю, и наше путешествие становилось более весёлым. И почему мы должны быть грустны? Не каждый ли из нас выбрал целью преследовать золотой фантом, называемый благосостоянием? В течение дня жара сдавливала наши плечи, ночью все пассажиры примостились на палубе, чтобы поспать, так как жара в каютах была такая, как будто нас душили. На палубе Боттен развлекал нас своими историями. Поскольку, как я уже говорил, он был очаровательный молодой человек, и все его любили, это давало удовлетворение его самолюбию. В дополнение к его талантам рассказчика и историка, Боттен был поэт и даже писал песни, которые были спеты нам студентом консерватории по имени Аннекар, который был превосходный певец с прекрасным голосом. После прибытия в Сан-Франциско он дал несколько вечерних концертов, которые были приняты на «ура» во Французском театре на улице Вашингтона. Но после того как пожар уничтожил театр, актёры уехали на копи, а Аннекар нашёл себе место в кафе «Независимость», где он пел за 500 франков в неделю, или чуть больше чем 2000 франков в месяц. Но какое-то время Аннекар пел на борту нашего корабля на Океанской улице. Два раза в неделю, по четвергам и воскресеньям проходили выступления. Секция палубы, которая после отъезда была переполнена бочонками с водой, была теперь очищена, поскольку воду уже использовали и освободившееся место палубы использовали, чтобы танцевать. Немец играл на кларнете, а француз на дудочке. Эти два инструмента и эти два музыканта составляли наш оркестр, но это не удерживало нас от различных национальных французских танцев всей нашей многонациональной команды. С танцами и пением наше судно достигло мыса Горн. Там, через густой туман, можно было видеть очертания Огненной Земли. Ветры были благоприятны, и мы обогнули берег на очень близком расстоянии, мы заметили больших водоплавающих птиц, прохаживающихся по берегу. Эти птицы стали смотреть на нас, стоя неподвижно на своих длинных ногах. Мы убили многих буревестников и альбатросов, ловя их как на рыбалке, этот способ гораздо более экономичный, поскольку вместо использования пороха и свинца, как на охоте, для рыбалки требовался только маленький кусочек свинины. Эта приманка была на крючке, на конце шнура. Буревестники и альбатросы хватали этот кусочек свинины с их обычной ненасытностью и были, таким образом, пойманы на крючок. Когда они были пойманы и очищены, их затем замачивали в бренди. Наш повар обладал редким кулинарным талантом, он преуспел в маскировке вкуса дичи, которое было не совсем съедобно. Лов альбатросов и буревестников в этих водах был также занимателен как лов бонит и дорад в тропиках. Праздно удя рыбу и охотясь, мы обогнули мыс между землёй и скалами, когда внезапно, приблизительно в девять часов вечера, ветер резко повернул и начал дуть со значительной силой. Теперь мы поняли, почему мыс Горн называют мысом Бурь и здесь часто появляется гигант Адамастор, но мы были настолько удачливы до сих пор, что мы надеялись проскользнуть через мыс, в то время как Адамастор не наблюдает за нами. Наши надежды были разбиты; гигант увидел нас, раздул свою грудь, и начал дуть. Его дыхание походило на бурю. Мы были теперь вынуждены убрать все основные паруса и держаться с помощью поднятого фока, а также марселя и маленького кливера. Но в течение часа мы были вынуждены бороться, подтягивая рифы. Шторм усиливался, у нас были убраны все паруса, кроме маленького кливера и главного паруса, оба полностью подтянуты, десять минут позже мы были в полной зависимости от моря и надвигающейся бури. Пассажиры на палубе начали терять храбрость и требовать, чтобы им позволили, спуститься вниз. Даже если бы этого они не требовали, всё равно бы их спустили в трюм, поскольку в плохую погоду ничто так не раздражает моряков как пассажиры. Три четверти пассажиров уже спустилось, когда сильная волна с правого борта раскрыла люк. Волны, которые как будто ожидали это бедствие, полились через это отверстие, и менее чем через десять минут, вода в трюме была на уровне двух футов. Чемоданы начали плавать – неизменно зловещий признак – вершина люка была полностью сбита силой воды. Люк был захвачен водой. Начали работать помпы. На сей раз, пассажиры не стали ждать распоряжения появиться на палубе. Когда они почувствовали воду возле их колен, когда они увидели, что чемоданы и коробки начали плавать, они стали взбираться по лестницам. По приказу капитана моряки занялись помпами. Ситуация была критическая и каждый человек на борту приложил свои силы, чтобы выжить. Каждый, казалось, чувствовал, что его сосед слишком слаб, чтобы работать, и настаивал на помощи. Женщины были сначала несколько испуганы, но когда они увидели, что они не утонули, они возвратились, смеясь сквозь слезы, чтобы поощрить нас. Ночь, очень тёмная ночь, нависла над нами, и мы висели между жизнью и смертью, вероятно несколько ближе к смерти, чем к жизни. Но наступило утро, и с рассветом возвратился спокойный восточный ветер. Повреждения были восстановлены, наше судно спокойно возобновило свой курс и, плывя со скоростью в десять узлов, восстанавливало время, потерянное в течение ночи. После прохождения мыса Горн, мы заметили трёхмачтовик, однако он был слишком далеко, и мы не разобрали, кому он принадлежит и чей флаг носит. Мы плыли по Тихому океану, с этого момента были прекрасные погодные условия и благоприятные ветры дули, пока мы не достигли Вальпараисо.
Сент-Эрмин: Глава III Из Вальпараисо в Сан-Франциско За пятнадцать дней до достижения Вальпараисо наш запас картофеля закончился. Его нехватка серьёзно чувствовалась нами. Вместо него мы ели смесь пшеницы, бренди, и патоки. Тогда каждые восемь человек, группировавшиеся вокруг оловянной чаши с едой, объединяли свои порции и делали сливовый пудинг, который готовили в мешочках в кипятке. Но как не изобретателен человек, картофель не заменяет хлеба; а пудинг не заменяет картофеля. Вальпараисо теперь казался нам землёй обетованной; среди каждой нашей группы только и слышалось: Вальпараисо, Вальпараисо! Три месяца мы уже потратили на плавание, и с прибытием в Вальпараисо оставалось преодолеть четверть пути. Три четверти пути были оставлены позади, забыты, стёрты бурями, бушевавшими возле мыса Горн. Наконец во вторник, от смотрового, мы услышали крик: «Земля, земля». Каждый пассажир хотел сразу проверить это сообщение своими собственными глазами, затем спешил надеть свою лучшую одежду, по ней можно было определить состояние человека и сколько он собирается потратить. Якорь был брошен на главном рейде – то есть в трёх четверти льё от берега. Вскоре, мы заметили дюжину маленьких лодок, покидавших порт Вальпараисо, они словно соревновались за призы регаты. В течение пятнадцати минут эти лодки уже роились вокруг нашего судна. При первом упоминании о цене, которую назвали чилийцы, которые правили этими лодками, мы признали тупую нелепость их требований. Они хотели, посадить нас на свои суда за тридцать шесть су с каждого, т.е. за три чилийских реала, такая сумма была неподъёмна для людей, прошедших через руки калифорнийских компаний, кто был доставлен в Нант, оставался там пятнадцать дней, кто от Нанта был послан в Гавр, и кто оставался там шесть недель. По этой цене половина из нас смогла бы заплатить и высадиться на берег, но другие не могли. Обсудив всё, мы согласились на цену в один реал. Кроме того, братский дух взаимопомощи проявился с лучшей стороны. Те, кто имел деньги, с улыбкой предложили часть из них своим товарищам. Те, у кого не доставало денег, или не было их совсем, получили из рук товарищей недостающее. Цена была установлена, и все теперь только и думали, как добраться скорее до земли, провести там весело сорок три часа и вернуться обратно, все мы перешли быстро в лодки, и в течение пятнадцати минут были на берегу. К этому времени было четыре часа дня. На берегу, все мы рассеялись, каждый искал различных приключений в зависимости от размера своего кошелька. Хотя мой кошелёк не был тяжел, но я приобрёл опыт от своего прежнего путешествия, к Mаркизским островам вместе с адмиралом Дюпти-Туаром, когда мы заходили в Вальпараисо проездом. Так что я был несколько знаком со страной. Mирандоль, зная, что я бывал здесь, увязался за мной и отказался оставлять меня. Так мы добрались до гостиницы «Торговой». Поскольку, было уже пять часов и нам нечего было сегодня делать, мы решили посетить театр – великолепное здание, которое было выстроено уже после моего последнего путешествия. Оно было расположено на одной из четырёх сторон площади, наиболее красивой, с центральным фонтаном и рощей апельсиновых деревьев, столь же плотной, как и дубовая роща и полной золотыми плодами – это было одно из наиболее восхитительных мест в мире. В этом месте, освежаемые вечерним ветерком, и вдыхая аромат апельсиновых плодов, мы провели два наиболее приятных часа в наших жизнях. Наши компаньоны рассеялись, подобно школьникам на каникулах, мчащихся от «Фок-мачты» до «Грот-мачты». Но что это за названия – «Фок-мачта» и «Грот-мачта»? Как они были даны? Я не знаю ничего определённого относительно второго вопроса, так я что ограничусь ответом на первый. «Фок-мачта» и «Грот-мачта» – два общественных танцевальных зала, которые оставили позади Mабриль и Шомьер. «Фок-мачта» и «Грот-мачта» для Вальпараисо тоже, что и мюзик-холлы в Амстердаме и Гааге. Чилийские женщины очень красивы – с оливковым цветом лица, большими правильно посаженными чёрными глазами, красивыми формами, и гладкими, глянцево – чёрными волосами, одеты они в платья ярких цветов с декольте до талии. Полкас и чилла, которые фактически неизвестны во Франции, два танца, которые исполняются под сопровождение гитар и пения, ударами ладонями рук о столы. Здесь, также, происходят быстрые ссоры, сопровождаемые длительной местью. Здесь сначала произносят слова, а затем схватываются друг с другом с ножами на дуэли. Ночь заканчивалась, время шло к рассвету. Восхищение танцами сменилось на следующее утро, восхищениями от наездников. Француз, особенно парижанин, является прирождённым всадником; он изучал это искусство сначала, катаясь на ослах родной Шампани в Moнморанси, и на лошадях Равеле в Сен-Жермене. Капитан, отправляя нас на берег во вторник вечером, предупредил пассажиров быть готовым отбыть в четверг. Сигналом для возвращения должен был быть трёхцветный французский флаг и красный флаг на грот-мачте. Но это будет только в четверг утром, нам необходимо будет наблюдать с тревогой за красным или трёхцветным флагами. Среда была полностью в нашем распоряжении – полные двадцать четыре часа от одного вечера до другого – другими словами, миг или вечность, удовольствие или печаль отмечают ход времени. Нашим главным развлечением в течение этого дня должна была стать поездка по сантьягской дороге. Те, кто не имел денег, достаточных, чтобы нанять лошадей, остались в городе. Я был среди тех, кто решил потратить последние реалы, игнорируя будущее, для этой радостной поездки. А чего было быть встревоженным? Думать только о будущем было бы бесполезно; три четверти пути пройдено; ещё только пять недель путешествия осталось, и наша цель будет достигнута – наша цель, золотые прииски Сан-Хоакина и Сакраменто. По дороге мы видели гротескных клоунов, сидящих на лошадях подобно гномам немецких и шотландских баллад, они проехали на близком расстоянии от нас. Они, оказалось, были великолепными чилийскими наездниками, носящими раскосые брюки с пришитыми пуговицами, кожа брюк раскосана до конца ботинка и изношена, изящные пончо, широкополые шляпы с серебряными галунами; у них в руках лассо, а в их поясах сабли и пистолеты. Все ехали галопом в сёдлах, вышитых в поразительные цвета, на которых они держались как будто в креслах. Поездка скоро подошла к концу. Мы в нашем нетерпении хотели опередить время; чтобы не терять момент, но часы шли общепринятым способом. Утром наши лошади были свежи, к середине дня они выдохлись, а к вечеру были совсем удручены. Женщины, которые сопровождали нас повсюду, были даже более восторженны, более дерзки, более неутомимы, чем мужчины. Только Боттен был энергичен, сыпал шутками и веселостью. Формируясь в маленькие группы, мы обедали. Везде, где человек путешествует группой, он имеет свой собственный круг друзей, к кому он тянется, и своих врагов. На следующий день в четверг, к восьми часам утра каждый из нас был в доках. Там мы увидели красный флаг, и были информированы, что час отплытия близок. Три часа всё ещё оставалось провести на берегу. Только три часа; как быстро это время пройдёт для путешественников, у кого остаются эти три часа на берегу. Каждый из нас использовал это время по своему усмотрению. Те, кто имел деньги, оставленные про запас, использовали этот шанс, чтобы закупить то, что чилийцы называют фруктовым хлебом. Этот хлеб, сделанный из плодов, представляет собой, ничто иное, как смесь сухофруктов. Они продаются в виде тонких ломтиков, и имеют форму круглого сыра. В десять тридцать мы наняли лодки, которые должны были забрать нас с берега. Наша группа достигла судна и, после прибытия, каждый разместился на старом месте. Точно в два часа якорь был поднят, парус тоже; ветер был попутным. К вечеру, земля скрылась из вида. Перед нами плыли сардинский бриг и английский трёхмачтовик, их мы быстро обогнали. Мы оставили далеко позади, стоящий на якоре французский фрегат «Алжир»; на его борту остался один из наших моряков, помещённый туда на службу, вследствие неприятности, которую он имел с офицером. Так как немного людей понимают это по существу морское выражение, «поместить на службу», краткое объяснение должно быть дано. Когда моряк оказывается непослушным на борту торгового судна, если капитан встречает военный корабль и если он желает избавиться от моряка, он «помещает его на службу». Другими словами, любой моряк, кого он отказывается держать из-за неисправимости, может быть передан правительству. Моряк, таким образом, переходит, по прихоти капитана, с торгового судна на военное. Это – один из путей пополнения флота новичками; специальные компании на берегу формируют группы провинившихся солдат для отправки на флот. Кроме того, часто капитаны, чьи действия и поступки не должны обсуждаться, бывают, несправедливы к бедным дьяволам, кого они ненавидят и от кого они хотят избавиться таким способом. У меня есть причина подозревать, что наш бедный моряк, возможно, стал жертвой грубого юмора нашего капитана. Бриз был силён, и море волновалось и, поскольку мы провели на берегу сорок часов, морская болезнь настигла тех, кто был менее приспособлен к качке нашего судна. Женщины в большинстве своём – и я, в свою очередь, должен повторить то же самое замечание, что и другие делали передо мной – женщины выносили этот длинный и утомительный рейс гораздо лучше, чем мужчины. Вплоть до сего времени, что достаточно странно, мы не имели среди наших 150 пассажиров на борту, ни одного случая болезни, ни одного несчастного случая. Но от этой удачи мы были скоро безжалостно пробуждены. Мы только что проплыли Панаму, пересекли экватор в противоположном направлении и плыли вперёд под умеренным бризом со всем набором парусов, даже с поднятыми лиселями, фактически, со скоростью не более чем четыре или пять узлов в час – когда внезапно услышали дикий крик: «Человек за бортом!» На военных кораблях моряки всегда готовы к таким критическим положениям. Бакены брошены, и утопающий может ухватиться за края маленькой лодки или быть вытащенным с помощью верёвок. Так, если море не сильно штормит, или если человек умеет плавать – то времени, как правило, достаточно, чтобы спасти его. Но всё сложнее на торговых судах с их командами в восемь или десять человек и имеющих небольшие лодки. При крике: «Человек за бортом!», в то время как наши пассажиры всматривались друг в друга, ища с тревогой, кто отсутствует, я быстро поднялся на наблюдательный пункт на мачте. Мои глаза следили за волнами и на расстоянии примерно в 150 футов, я узнал Боттена. – Боттен, упал за борт, – закричал я. Боттен был всеобщим любимцем, и все приложили усилия к его спасению, лишь услышав, что он в опасности. К этому времени одна из главных рей была сильно отшвырнута от кормы судна. Боттен мыл свою одежду и как мы можем понять – решил просушить её на вантах. При этом его ноги соскользнули, и он упал в океан. Затем он закричал, рулевой оглянулся назад, увидел, что кто-то упал, и, не зная, кто же это, дико закричал и этот крик вселил ужас в наши сердца: «Человек за бортом!» Я не ошибся. При крике: «это – Боттен!» капитан и пассажиры поняли, что они должны немедленно отцепить ялик, который должен был теперь спущен на воду. Офицер и помощник бросились в ялик. Одновременно, капитан приказал, чтобы судно остановилось, позволив трём парусам праздно колебаться. При таком положении несчастного случая можно было бы избежать; погода была превосходна, а Боттен был превосходный пловец. Когда он увидел, что ялик спущен на воду, он показал рукой, что поспешность не нужна. Ему надо было подплыть к рее, и это можно было сделать, так как она была по его курсу, и он нуждался в ней, чтобы поддержать себя на воде. Ялик, укомплектованный офицером и одним из моряков, быстро плыл к утопающему. От грот-мачты я наблюдал, что расстояние между Боттеном и лодкой сокращается. Боттен постоянно подавал нам знаки; фактически ялик был приблизительно в 150 шагах от него, когда я внезапно увидел, что он исчез. Сначала я полагал, что волна накрыла его и что, как только она пройдёт, он появиться снова. Двое людей в лодке разделяли мою уверенность, поскольку они продолжали грести к нему. Но после короткого времени я увидел, что они остановились, вглядываясь вокруг с тревогой, они поворачивались к нам, чтобы как будто проконсультироваться с нами и снова осматривали безграничные глубины. Морское пространство ничто не нарушало; никто не появился над водой. Наш бедный друг Боттен, должно быть, был схвачен акулой. В его смерти, тем не менее, было место для сомнения. Он был слишком хорошим пловцом, чтобы исчезнуть так внезапно. Даже люди, которые не умеют плавать, всплывают два или три раза, прежде чем утонуть. Более двух часов продолжался поиск. Капитан никак не мог отозвать ялик; лейтенант и моряк отказывались возвращаться. Вернёмся к нашей поездке; сигнал был подан, ялик вернулся назад, таща за собой рею. Траур царил на борту нашего судна. Боттен был очень популярен и был посредником во всех наших ссорах. Смерть нашего несчастного друга была теперь юридически заверена и его личные вещи и бумаги поручены капитану. Его товары, пятнадцатью днями после его смерти, были проданы на аукционе, бумаги сохранили, чтобы переслать его семье. Не было никакого пения ночью; на следующее воскресенье отменили танцы. Мы все были угнетены. Постепенно, однако, мы возобновили наш обычный образ жизни; но время от времени во время бесед вспоминали: «Бедный старина Боттен!»
Сент-Эрмин: Глава IV Сан-Франциско 5 января 1850 года, несмотря на сильный туман моряк, который был занят сворачиванием паруса, закричал: «Земля»! На всём протяжении шестого января шёл бесполезный поиск залива, который мы, возможно, пропустили из-за тумана. Только утром седьмого числа, вход был найден. Но уже 6 января туман начал рассеиваться, и мы начали всматриваться в очертания страны, в которую прибыли. Земля, казалось, мягко повышалась в форме амфитеатра. На первом уровне были видны стада овец, коз и коров, мирно пасущихся на полях с изумрудно подобной зеленью. Они казались невозмутимыми, как будто мир только что был создан. В низинах были пастбища, и росла трава, но не было никаких деревьев; выше появлялись ели большой высоты и толщины, то здесь, то там, росли заросли лесного ореха и лавровых деревьев. Более чем на треть возвышается над гребнями гор, достигающий высшей точки пик, известный как гора Дьявола. Чем ближе мы приближались к заливу 6 января, тем меньше мы видели деревьев, в то время как камни, подобно острым костям некоего огромного скелета, начали выделяться в большом количестве среди зелени. Мы бросили якорь и остановились, чтобы провести ночь отдыха, хотя мы были так окружены судами, сбившимися с пути, подобно нам, и также ищущих залив, что имелась опасность столкновения после наступления темноты. Так как опасность столкновения, всё же была велика, мы повесили фонарь на конец кливера. Мы были в мире с миром – но этот мир был совершенно незнаком нам. В Вальпараисо мы получили некоторую информацию, которая была неопределённая, другими словами, информация о золотых приисках Калифорнии, которую мы получили, была как благоприятная, так и неблагоприятная. Утром 7 января были сделаны приготовления для высадки. В отличие от высадки в Вальпараисо, мы не планировали искать в городе безумных удовольствий или дурацких развлечений, теперь мы собирались искать работу, и что является редчайшей вещью в мире – вознаграждение для нашей рабочей силы. Так что самый спокойный человек среди нас лгал бы, если бы сказал, что он спал эту ночь спокойно. Я, со своей стороны, просыпался десять или более раз за ночь. С рассветом 7 января, каждый из нас был на палубе. Когда солнце взошло, мы смогли увидеть землю, но всё это было ещё настолько отдалённо, что вход в залив не был различим. С пяти часов утра до полудня, наше судно вертелось с ветром. Только в полдень, что-то похожее на очертание земли, хоть и слабо, но стало различимо. С правой стороны залива появились две скалы, срезанные в основании, но соединённые вершинами, формирующие как бы арку. По берегам поблёскивал песок, белый как серебряная пыль. Только в Форт-Уильямсе* зелень начинает появляться, слева высятся горы, каменистые у подножья, их склоны на треть покрыты зеленью. На этих склонах пасутся стада. * Вероятно Форт-Пойнт. Скоро наше внимание было переключено с левого берега, где имелся маленький заливчик, где несколько судов стояли на якоре, и сосредоточилось на правый берег. Мы теперь приближались к Форт-Уильямсу. Недалеко от него есть два острова – Олений и Ангела. Справа стали видны несколько зданий, похожих на фермы. Вокруг них было много зелени, но ни одного дерева. Это был президио.* Вокруг этой военной деревни, были замечены мулы и лошади. * Этот старый испанский президио (по исп. крепость), основанный 17 сентября 1776 года, состоял из низких кирпичных построек (саман) и назывался Кастильо де Хоакин. Американцы переименовали его в Форт-Монтгомери. На самом высоком холме высился телеграф, с его бело-чёрными ручками, которые были всегда в движении, объявляя о прибытии судов. Ниже телеграфа размещалось несколько деревянных зданий и приблизительно пятьдесят палаток. Напротив телеграфа – первая якорная стоянка, здесь же на открытой площадке имелся лазарет, где проводился карантинный осмотр. Поскольку наше судно не попадало в карантин ни в одной стране, разрешение на высадку было получено. Несколько членов нашего общества сразу воспользовались этим преимуществом, чтобы занять места, подходящие для установки палаток. Эти палатки были сделаны из парусины. Обещанным домикам не дано было материализоваться; их заказывали, но оставили без сомнения только на бумаге, поскольку мы никогда даже не слышали о них снова. Члены компании во главе с Mирандолем и Готье, после высадки на берег, отправились искать так называемый французский лагерь, где французские эмигранты, недавно прибывшие в Калифорнию обычно собирались. Это место, которое было вскоре обнаружено, было идеально. На рассвете следующего дня мы, по совету наших друзей, взяли кирки и лопаты и высадились на берег, готовясь немедленно расположиться в лагере. Это было восьмого января, в восемь часов утра, мы высадились в Калифорнии, сев в шлюпку, принадлежащую одному из наших соотечественников. Мы внесли наши сбережения в копилку французского лагеря. В моём кошельке я имел одно су и один сантим; и я был должен десять франков одному из моих товарищей. Это было всё мое состояние – но я, наконец, достиг Калифорнии. Теперь несколько слов относительно этой земли, куда нас забросила судьба. Имеются две Калифорнии, старая и новая. Старая, которая всё ещё принадлежит Мексике, омывается на востоке Алым Морем, название это происходит от изящных оттенков его вод при восходе и закате солнца; на западе и юге омывается Тихим океаном. На севере перешеек длиной приблизительно в двадцать два льё, соединяется с Новой Калифорнией. Кортес был исследователем этих мест. Неподалёку от мексиканской столицы, которую 13 августа 1521 года, испанцы захватили, дерзкий капитан, имея две построенные каравеллы, взял команду для экспедиции и 1 мая 1535 года достиг западного побережья большого полуострова. 3 мая, он бросил якорь в заливе Ла-Пас, расположенном на 24°10' северной широты и 112°20' западной долготы, беря земли во владение от имени Карла V, короля Испании и императора Германии. Каково же происхождение названия «Калифорния», которое было дано при её открытии? Происходит ли оно от работы Берналя Диаса из Кастилии, «вооруженного соратника» и историка Эрнандо Кортеса? * Или же происходит, как некоторые говорят, от Calida Fornax; или, если верить отцу Венегасу, происходит от некоего индейского слова, с которым первые завоеватели могли бы быть незнакомы или могли бы позабыть первоначальное значение.* * «История завоевания Новой Испании», издана в 1632 году. Латинский термин, Calida Fornax, означает «огненная печь». Он приведён в «Деяниях Эспландиана» испанским автором, Монтальво в 1510 году. Этот вариант обычно принимают лингвисты. Древней столицей этой земли был Лорето, город, в котором живут в настоящее время более 300 жителей. Столица теперь Сан-Aнтонио Реал, которая имеет население приблизительно 800 жителей.* Всё население этого полуострова, который растянулся на 200 льё, не превышает 6000 душ. Новая Калифорния, называемая англичанами и американцами Верхняя Калифорния, расположена между 32° и 42°северной широты и 110-127° западной долготы. С севера на юг расстояние – 250 лиг, с востока на запад – 300 лиг.* * Сан-Aнтонио Реал – ничто иное как добывающий лагерь; столицей был Ла-Пас. Старая испанская лига равна 2,63 мили. Калифорния – длиной в 780 миль и от 150 до 350 миль шириной. Новая Калифорния, подобно Старой, была открыта испанцами, во главе с португальцем на испанской службе. Этим португальцем был Жуан Родригиш ди Кабрилью, который отправился в путешествие 27 января 1542 года, в попытке обнаружить проход, который сорока одним годом ранее, Гаспар де Кортесил верил, что обнаружил в Северной Америке.* Этот проход, известный сегодня как Гудзонов пролив, соединён с заливом, имеющим то же название, он походит на обширное внутреннее море. * Кабрилью приплыл к северу от мыса Нативидад 27 июня 1542 года, чтобы искать так называемый пролив Аниан. 10 марта 1543 года, Жуан Родригиш ди Кабрилью обнаружил большой мыс Meндосино, названный в честь Meндосы, мексиканского вице-короля*. Возвращаясь обратно, он увидел пятнадцатого ноября, около 37-ой параллели, обширный залив, который он назвал «Байя де Лос Пинос, что значит «Залив Сосен». Этот залив теперь называется залив Moнтерей. В 1579 году, английский мореплаватель, Фрэнсис Дрейк, после разрушения множества испанских поселений в Южных морях, исследовал калифорнийское побережье между заливом Сан-Франциско и заливом Бодега. Дрейк, в свою очередь, овладел страной от имени королевы Елизаветы Английской, дав ей название Новый Альбион. * Суда Кабрилью проплыли мыс Meндосино в ноябре 1542 года. Двадцатью годами позже, Филипп III, бросая жадные взоры на эту прекрасную землю о которой он слышал изумительные истории, издал указы к графу Moнтерею, мексиканскому вице-королю, колонизировать эту новую страну. Для этой экспедиции, вице-король выбрал одного из его самых храбрых и наиболее закалённых моряков. Этот моряк звался Себастьян Вискайно. Покинув Акапулько 5 марта 1602 года, Вискайно проплыл вдоль побережья до мыса Meндосино.* Плывя назад до Залива Сосен, он вступил в известный залив, который Кабрилью обнаружил ранее и дал название заливу Moнтерей в честь вице-короля, поскольку ранее Кабрилью дал название мысу Meндоса – в честь бывшего вице-короля. * Вискайно отплыл 5 мая 1602 года. Габриэль Ферри, в своей академической работе о Калифорнии, цитирует следующий отрывок, который он извлёк из отчётов экспедиции Себастьяна Вискайно*, даже теперь можно признать точность этого отчета, сделанного приблизительно 250 лет назад. * Ферри оставил книгу, озаглавленную «Описание Новой Калифорнии», Париж, 1850. «Климат этой страны умеренный, – сообщает адмирал Филиппа III, почва, покрытая растительностью, чрезвычайно плодородна; страна многонаселённая; аборигены очень человеколюбивы и очень послушны, их было бы легко приобщить к христианской вере и сделать подданными испанской короны». Вышеупомянутый Себастьян Вискайно слышал рассказы индейцев, которых он встречал по берегам всего побережья, об обширности их деревень, о количестве золота и серебра, эти сообщения заставили его полагать, что большое богатство могло бы быть обнаружено в этих областях. Несмотря на это сообщение, Испания не понимала огромную ценность её колонии, и просто удовлетворилась тем, что послала губернатора и миссионеров, которые укрывались в военных поселениях, которые, даже теперь, называются президио. Постепенно индейцы отделялись, один за другим, от родительского стебля; некоторые были побеждены англичанами или голландцами; другие сформировали империи или независимые королевства. То же самое произошло с Республикой Мексика; под её властью были объединены две Калифорнии. Но вскоре неэффективная политика администрации Мексиканской республики привела к распаду некоторых её провинций. Штат Техас объявил свою независимость в 1836 году, предложил Конгрессу 12 апреля 1844 года соглашение относительно присоединения к Соединённым Штатам. Это соглашение, от которого сначала Соединённые Штаты отказывались, 22 декабря 1845 года было принято двумя палатами, потеря этой территории создавала серьёзную проблему для Мексики. Мексиканское правительство тогда решило поднять армию и идти войной на Соединённые Штаты по возвращению Техаса. Американская армия в 4000 человек под командованием генералов Скотта и Tейлора, была послана, чтобы защитить права американцев в Техасе. Мексиканцы собрали армию в 8000 солдат. * Штат Техас был допущен в Союз решением Конгресса, принятого 1 марта 1845 года. 7 мая 1846 года, две армии встретились на равнинах Пало-Альта*, произошла битва; мексиканцы, побеждённые, отступили через реку Рио-Гранде к городу Maтаморос. Затем, 18 мая, Maтаморос сдался. В это время американцы послали коммодора Джона Слоата с флотом обследовать побережье, в то время как генерал Тейлор проводил кампанию на суше. 6 июля 1846 года, американский флот захватил Moнтерей – столицу Новой Калифорнии.* *Сражение при Пало-Альта произошло 8 мая. 7 июля Moнтерей сдался. К концу года, американские наземные силы заняли области: Нью-Мексико, Taмаулипас, Новый Леон и Коауилу; в то время как морские силы захватили Калифорнию. При походе на Мексику, генерал Тейлор объявил огромные области, через которые он прошёл, побеждёнными от имени американского правительства, и объявил, что они присоединяются к Американскому союзу. 22 февраля 1847 года, две противостоящие силы вновь столкнулись в Новом Леоне, между южной оконечностью Зелёных Гор, и источников Леона, на равнине Буэна-Виста. Американцы имели 3400 пехотинцев и 1000 всадников. После двух дней упорной борьбы, мексиканская армия была вынуждена отойти к Сан-Луис-Потоси, потеряв 2000 убитых на поле сражения. Число раненных солдат было значительно; но так как многие смогли сами уйти, фактическое число раненных не было известно. Американцы потеряли 700 человек. «Ещё одна такая победа, – как говорил Пирр, – и мы погибли». Нечто подобное генерал Тейлор написал в Конгресс. Конгресс в Вашингтоне собрал девять полков добровольцев и каждому добровольцу, кто будет служить год на мексиканской войне, обещал предоставить 160 акров земли или пенсию в 100 долларов, приносящих 6 процентов дохода. В соответствии с этим же законом плата солдатам в регулярной армии будет повышена, ранее было 45 франков в месяц. На все эти выплаты были выделены деньги в размере 28 миллионов долларов. Американская эскадра должна была захватить Веракрус, как ранее Moнтерей, Веракрус являлся ключом к Мексике. 22 марта 1849 года, армия в 12000 человек, укреплённая эскадрой коммодора Перри, начала осаду Веракруса и началась бомбардировка. После пяти дней осады, город сдался, и с ним замок Сан-Хуан-де-Улуа.* 16 апреля, генерал Скотт с 10000 человек пошёл на Мехико. * Осада Веракрус продолжалась с 7 марта по 29 марта 1847. Мексиканская армия численностью в 10000 человек под предводительством генерала Санта-Анна, ждала его два дня вне пределов Веракруса в проходе Серро-Гордо, истинных Фермопилах, где мексиканской армии было предназначено, встретить свою судьбу. Дорога была нарушена ущельем, из-за которого артиллерия стояла готовой к бою. От подножия до пика гора была подобно огромному укреплению. Американцы не колебались; они напали на врага как быки, или как говорят мексиканцы, рогами. Борьба была потрясающая. Люди боролись лицом к лицу; лошади, кавалеристы и пехота, скатывались вниз пропасти, захваченные борьбой, или сражённые пулями. Резня продолжалась четыре часа. В конце битвы проход американцы захватили, в то время как мексиканцы, оставили в руках врага 6000 заключённых и 30 орудий. Двадцатого числа, Халапа сдалась. Восьмью днями позже укреплённая крепость Перотта была, наконец, захвачена. Генерал Скотт двинулся на Пуэблу, которую занял. Он был теперь приблизительно в двадцати восьми лигах от Мехико. Тогда, с 6000 человек он захватил город с его 60000 жителями. Девятнадцатого и двадцатого августа он захватил цитадели Контрерас и Чурубуско. Тринадцатого сентября генерал Скотт напал на позиции Чапультепек и Молино дель Рей. Наконец, 16 сентября 1847 года, американцы вступили в столицу Мексики. 2 февраля 1848 года, после трёх месяцев переговоров, мир был подписан между Мексикой и Соединёнными Штатами, по которому Нью-Мексико и Новая Калифорния должны были быть уступлены Соединённым Штатам за 15 миллионов долларов. Соединённые Штаты были обязаны удовлетворить требования на сумму в 5 миллионов долларов для возмещения ущерба Мексике. Общая сумма стоимости войны, со стороны Америки, была приблизительно 106 миллионов франков. Тринадцатого сентября Мехико был захвачен и война окончена. По договору Гуадалупе-Идальго Техас был также включён в состав Соединённых Штатов. Эти требования насчитывали 3,250 миллионов долларов. Обмен ратификациями произошёл 3 мая 1848 года. 14 августа, американский Конгресс проголосовал за то, чтобы расширить на жителей Калифорнии выгоды от законов Союза. Это было как раз вовремя; Англия уже заключала сделку с Мексикой относительно Калифорнии, и Мексика вероятно никогда бы не уступила эти земли, если бы сами американцы не заняли эту страну. В то время как генералы Скотт и Tейлор захватывали Мексику, вот что происходило в Калифорнии. В 1845 году белое население Калифорнии, насчитывало приблизительно 10000 человек, оно восстало против Мексики под предводительством калифорнийца по имени Пико. К этому движению присоединились и сплотились трое лидеров прежнего правительства – Валлехо, Кастро и Aльварадо.* Генерал Мичелторена – губернатор страны, верной Мексике, пошёл против инсургентов. 20 февраля 1845 года, он встретил Кастро. В результате борьбы генерал Мичелторена был побеждён. Пико стал губернатором Калифорнии, в то время как Хосе Кастро стал во главе армии. Мичелторена, зная, что был бессилен против такого движения, сел на американский корабль с офицерами и солдатами, кто желал следовать за ним, и сошёл в Сан-Бласе. В это то же самое время Конгресс издал приказ коммодору Джону Слоату захватить Moнтерей. Повстанцы, впоследствии относились к этой стране как к собственной и, изгнав мексиканцев, теперь защищались против американцев. В это время, на берегах Рио-Гранде у подножья горы Анахуак в Нью-Мексико, служил американский офицер в полку драгун по имени Стивен Керни. Его взор, обращённый к Калифорнии, был возмущён серьёзными осложнениями, которым могли быть подвергнуты американские поселенцы, живущие в этой стране; он получил приказ от Конгресса, пересечь горы, спустится вниз по берегам реки Колорадо, пересечь неизученные земли индейцев ажутас через озеро Николет, чтобы помочь действиям американской эскадры и защитить граждан Соединённых Штатов, живущих на той территории.* * Вероятно земля индейцев апачей. Это был один из приказов, отданных правительствами, которые не разбираются в местности и являются невозможными для выполнения теми, кто получает их. Фактически, было невозможно держать в руках целый полк в столь изолированной области, которая посещается лишь трапперами и индейцами. Полковник Керни, взяв 100 солдат, начал с ними поход на Калифорнию, оставив часть полка на берегах реки Рио-Гранде-дель-Норте. В другой части страны возле озера Пирамид, к северу от Новой Гельвеции, другой американский офицер, капитан Фримонт, с корпусом инженеров-топографов, исследовал Калифорнию*, находясь в гуще восстания, после организации и сбора небольшой армии американцев, он открыто выступил против нового губернатора Пико. Таким образом, с трёх сторон Америка уже проникла, или собиралась проникнуть в Калифорнию. С коммодором Джоном Слоатом, Америка приблизилась к Moнтерею; с капитаном Фримонтом, Соединённые Штаты укрепились на равнинах Трёх Вершин; с полковником Керни и его сотней людей, её отряды прошли через Скалистые Горы. * Это был Джон Фримонт, возглавлявший группу трапперов и переселенцев, якобы в экспедиции занимался исследованиями. Во время общего восстания вспыхнуло ещё одно мелкое восстание. Эти новые повстанцы называли себя «медведями». Их знамя, известное как Медвежий Флаг, изображало медведя. Эти «медведи» пошли на Соному, маленькую деревню, расположенную на северной оконечности залива Сан-Франциско, и захватили форт. Кастро – один из лидеров первого восстания, подошёл к Сономе, игнорируя тот факт, что фланг капитана Фримонта покинул свои позиции на равнине Трёх Вершин и движется в том же направлении. Эти два авангарда – калифорнийский и американский – встретились южнее форта. Американский авангард состоял из приблизительно девяноста солдат; калифорнийский – из приблизительно семидесяти солдат. Капитан Фримонт напал на авангард врага, рассеял это, и захватил форт со всем его вооружением. Американцы достигли теперь залива Сан-Франциско. Они овладели деревней, населённой почти полностью белыми американцами. В течение октября 1846 года, капитан Фримонт, узнав, что коммодор Стоктон бросил якорь в Сан-Франциско, взял 180 добровольцев, чтобы присоединиться к нему, оставив гарнизон в Форт-Сономе. Коммодор Стоктон приказал своим людям грузиться и плыть к Moнтерею, которого они достигли на следующий день. Там они завербовали 220 добровольцев, формируя общее количество бойцов приблизительно в 400 человек. Тем временем, американский консул, мистер О. Ларкин, возвратился из Moнтерея в Сан-Франциско, был пленён одной из калифорнийских банд, грабивших страну.* Капитан Фримонт, узнав об этом, после преследования, настиг эту банду, рассеял её и после короткой перестрелки, освободил Ларкина. * Томас О. Ларкин, специальный агент Соединённых Штатов, жил в Moнтерее. В это время, изнемогая от невероятной усталости и не имея самого необходимого, полковник Керни и его сотня людей, перешли Скалистые Горы, пересекли песчаные равнины индейцев навахо, спустились по реке Колорадо и после путешествия через страны индейцев мохава и юма наконец достигли Аква-Кальенте. После прибытия он присоединился к маленькому американскому отряду под командованием капитана Гиллеспи, который рассказал ему определённо, что происходит в Калифорнии и предупредил его, что перед ними отряд из 700-800 солдат, которыми командует генерал Андрес Пико, контролирующий страну. Полковник Керни сосчитал своих людей. Их было только 180, но они были решительные и хорошо дисциплинированные солдаты. Он отдал приказ наступать на врага. Американцы и калифорнийцы столкнулись шестого декабря на равнине Сан-Паскуале. Битва была ужасна; в какое-то время, казалось, небольшие американские силы будут побеждены и разбиты. В конечном итоге, однако, они победили. Полковник Керни, был удостоен звания генерала, получил две раны, потерял на поле битвы двух капитанов, одного лейтенанта, двух сержантов, двух капралов, и десятки драгун. Калифорнийцы, с другой стороны, потеряли две или три сотни убитых.* * Это преувеличение. Потери калифорнийцев были, вероятно, меньшие. На следующий день, моряки, посланные коммодором Стоктоном присоединились к Keрни. С укреплёнными силами они продолжили марш на север. 8 и 9 декабря произошли ещё два столкновения с калифорнийцами, но как и в первом сражении, Керни победил. В то же самое время Кастро – теперь беглец, которого преследовал капитан Фримонт, после окружения, сдался. Несколько калифорнийских отрядов всё ещё оставались возле Лос-Анджелеса. В начале 1847 года, капитан Фримонт соединился с силами генерала Керни. Их объединённые войска пошли на Лос-Анджелес, где сражались с повстанцами 9 и 10 января; 13 января Фримонт и Керни вступили в Лос-Анджелес. Калифорния была завоёвана. Капитан Фримонт получил чин полковника, стал военным губернатором страны. В течение февраля генерал Керни издал указ о том, что калифорнийцы освобождаются от власти Мексики, и становятся теперь гражданами Соединённых Штатов. * Капитуляция Кахуэнги, заканчивающая войну, была подписана 13 января 1847 года.
Сент-Эрмин: Глава V Капитан Суттер Во время соглашения, подписанного между Соединёнными Штатами и Мексикой, посредством чего, за сумму в 15 миллионов долларов, Мексика уступила Соединённым Штатам Нью-Мексико и Новую Калифорнию, в Калифорнии жил швейцарец, Жан Огюст Суттер, который во время революции 1830 года был капитаном королевских гвардейцев. После того, как революция закончилась, он решил уехать и искать счастье в Америке. После нескольких лет пребывания в Mиссури, в 1836 году он уехал в Орегон, страну, чьи ресурсы были мало известны за границей и куда, начиная с 1832 года, проникли лишь несколько эмигрантов. Месье Суттер пересёк Скалистые Горы, путешествовал по прериям, населённым индейцами из племён Просверлённых Носов, Змей и Кёр-де-Ален (Сердце-Шило) и достиг форта Ванкувер. Оттуда он уплыл к Сандвичевым островам и лишь в 1839 году приехал осваиваться в Калифорнию. Поскольку губернатор страны в то время поощрял колонизацию, он дал капитану Суттеру землю приблизительно в одиннадцать квадратных лиг, находящуюся по обеим берегам реки Сакраменто, в месте, которое называют Америкэн-Фок. Мексиканское правительство присудило месье Суттеру неограниченную юрисдикцию по всему его району, как для правосудия, так и для ведения гражданских и военных дел. В двух милях от Сакраменто месье Суттер выбрал небольшой холм, избрав его для постройки своего дома. Это должен был быть не просто дом; а крепость. Торгуясь с вождём племени, он добился гарантии на неограниченную поставку рабочих. Он оплачивал им работу деньгами и снабжал их подходящим продовольствием, а также материалами и скобяными изделиями. Эти люди рыли траншеи для Форт-Суттера, делали кирпичи и устанавливали стены. После того, как форт был построен, Суттер почувствовал потребность в гарнизоне. Для этого он завербовал местных индейцев. Пятидесяти индейцам он выдал униформу, научил дисциплине и военной тактике. Они охраняли форт с большей преданностью, чем это могли сделать европейцы. Этот форт стал первым камнем в основании маленького городка, названного в честь своего основателя, Суттервиллем. В 1848 году центр этого городка, состоял из дюжины зданий. Суттервилль находится приблизительно в двух милях от форта. Месье Суттер принёс в Калифорнию почти все наши европейские плодовые деревья, и посвятил несколько гектаров земли их культивированию*, виноградные лозы выросли особенно хорошо и дали прекрасный урожай. Но основным богатством месье Суттера в дни до открытия золота был сбор зерна и разведение домашнего скота. В 1848 году месье Суттер собрал 400 бушелей пшеницы. Но в запасе у него был другой обширный источник богатства. * Семена плодов и овощей были привезены в Калифорнию главным образом миссией святых отцов и Лаперузом, французским путешественником. Гектар = 2.47 акра. Копи Потоси были обнаружены индейцем, который поднялся в горы, преследуя скотину, убежавшую из основного стада. Открытие копей вдоль реки Сакраменто было также результатом совпадения. Месье Суттеру были нужны доски для строительства; около 1000 футов выше долины реки Сакраменто росли великолепные сосны, которые месье Суттер решил использовать как наиболее подходящие. С механиком по фамилии Maршалл, он договорился о том, что надо построить лесопилку, работающую на водяной силе. Лесопилка была построена согласно соглашению и в обозначенном месте, но когда вода была выпущена и пропущена через колесо, широта отлива этого колеса оказалась слишком узкой, чтобы позволить воде стекать. Поскольку значительные издержки и время, и деньги потребовались бы, чтобы исправить эту ошибку, механик просто разрешил воде, приспосабливаться самостоятельно, углубив водоотлив колеса. В результате, через несколько дней масса песка и камешков, накопилась в водоводе. После посещения лесопилки, чтобы выяснить, идет ли работа в соответствии с его ожиданиями, г-н Маршалл, обнаружил в накопленном песке некоторые блестящие частицы, которые он собрал и чью ценность вскоре признал.* Эти блестящие частицы были чистым золотом. Г-н Маршалл рассказал о своём открытии капитану Суттеру, оба пообещали хранить тайну. Но это была тайна царя Мидаса и в шелесте тростника, в шептании дерева, в бормотании ручья, были повторены слова: «Золото, золото, золото!» * Золото было обнаружено в Коломе 24 января 1848 года. В начале это был только неопределенный слух, но он быстро соблазнил любящих приключения жителей Сан-Франциско и Moнтерея. Вскоре официальные сообщения полковника Мейсона, алькальда Moнтерея, капитана Фолсома, и французского консула, месье Мёренхаута был изданы.* Тогда всем сомнениям пришёл конец. Пактол не был больше басней; Эльдорадо перестало быть мифом; земля золота была обнаружена. И со всех концов земли, как будто к магниту, этим горам Тысячи и одной ночи, начали двигаться суда со всех континентов. *Сообщения Ричарда Б. Мейсона – полковника армии Соединенных Штатов; Уолтера Колтона – алькальда Moнтерея; капитана Джозефа Л. Фолсома; и месье Мёренхаута были распространены повсюду в Соединённых Штатах и Европе. Имеются переписи, в которых видно как увеличивалось население Калифорнии. В 1802 году Гумбольдт, после подведения статистики, дал данные о 1300 белых колонистах и 15562 индейцах, живущих в Калифорнии. В 1842 году Дюфло Мофра сделал вторую перепись; число колонистов увеличились с 1300 до 5000.* В то же самое время, число индейцев, рассеянных по территории Калифорнии было оценено в 40000. В начале 1848 года белое население насчитывало 14000; численность же индейцев осталась неизменной. 1 января 1849 года белое население составляло 26000; 11 апреля – 33000; 1 декабря – 58000. Через несколько месяцев эти 58000 увеличились на 3000 за счёт мексиканцев, которые прибыли сухопутными путём из области Сонора; 2500 путешественниками из зарубежных стран, прибывших из Санта-Фе; и 30000 эмигрантами, приехавших на запад посредством северного маршрута. Наконец, ко времени нашего прибытия в начале января 1850 года, белое население составило приблизительно 120000. К 1855 году население видимо достигнет миллиона, а город Сан-Франциско будет, несомненно, одним из наиболее плотно населённых городов земного шара. * Дюфло Мофра был послан французским правительством, чтобы провести исследования на Тихоокеанском побережье. Его исследование, изданное в 1844 году, является одним из наиболее детальных и точных отчетов этого периода. Дюма, возможно, был знаком с этим отчётом.
Сент-Эрмин: Глава VI Я становлюсь грузчиком Мы прибыли в порт, как я уже говорил, восьмого января в восемь часов утра. В наш первый день мы, пройдя вдоль зданий на набережной, начали устанавливать палатки. Четверо из нас отправились искать столбы, другие копали землю, остальные возились с палатками. Я был среди последних. Из наших пятнадцати женщин двенадцать были не замужем, как бы они не были нетерпеливы, приехав в Сан-Франциско, насколько же нетерпеливо они здесь ожидались. Фактически в это время соотношение женщин к мужчинам в Сан-Франциско было 20 к 8000 или 10000. Так что несколько судов уплыли, чтобы привести женщин из Чили. Мне жаль тех, что не наблюдал, когда наши пятнадцать женщин высаживались в Сан-Франциско. Пять или шесть из них даже не дошли до гостиницы. К середине дня я встретил своего старого друга Тиллье; он прибыл на пятнадцать дней раньше меня и жил во французском лагере. Естественно мы возобновили нашу дружбу с предельным удовольствием, я разделил с ним его палатку, пока не закончил свою. Он был грузчиком в доках. Один из членов нашего экипажа взял свою жену с собой и, поскольку, она решила готовить, то послала одного из нас узнать относительно текущих цен. Посыльный принёс говядину для супа. Покушать суп – это была наша мечта; поскольку суп отсутствовал в нашем рационе в течение всего рейса. Говядина, к счастью, подешевела в цене; её цена снизилась с пяти франков до пятидесяти сантимов за фунт. Из наших запасов ещё оставался сахар и кофе. Посыльный также сообщил, что текущие цены на все предметы потребления, всё время скачут вниз или вверх. Хлеб стоит от двадцати пяти до тридцати сантимов за фунт; а недавно, как нам рассказывали, он стоил один пиастр. Небольшая комната арендовалась за 500 франков в месяц, арендная плата должна была быть оплачена заранее. Маленький дом из трёх или четырёх комнат, арендовался за 3000 франков в месяц. Как испанский пиастр, так и американский доллар имели законное хождение в Сан-Франциско. Строительство на Портсмутской площади игорного дома «Эльдорадо» стоило 5,5 миллионов франков. Все арендные платы за сдачу помещений в этом доме составляли 625000 франков каждый месяц. Это и понятно, ведь каменщик получает от 40 до 60, плотник от 80 до 100 франков ежедневно. Земля, которая предоставлялась почти бесплатно правительством только шесть или восемь месяцев до нашего прибытия была оценена в начале 1850 года от 100000 до 150000 франков за участок в 1000 квадратных футов. Мы видели одного из наших соотечественников однажды купившего на аукционе общественную землю, размером 450 на 500 футов за 60000 франков, причём сумма могла быть уплаченной в течение пяти лет; эту землю он сдал в аренду на восемнадцать месяцев по цене 65000 франков, понимая, что всё окупится в конце срока. То же происходило в действительности со многими вещами, и большими и маленькими. Много смешного рассказывали о бедном торговце яйцами, который, наблюдая за другими, заработал себе благосостояние, крича: «Свежие яйца из Лиона» и, продавая их за пять франков десяток. История эта похожа на ту, что произошла с грюйерскими сырами, она стала пословицей в Сан-Франциско; эти сыры были единственные, которые когда-либо достигали порта, их скупала аристократия за тринадцать франков за фунт. Глава VII Золотые прииски Два лодочника на своём ялике получали 200 франков в течение шести часов. Пара морских сапог, которые были выше колен, были обязательным предметом для ходьбы в течение дождливого сезона в нижних частях города, стоила зимой от 200 до 250 франков, и от 100 до 150 франков летом. Врачей было много; большинство, однако, были шарлатанами. Только трое или четверо имели хорошую репутацию, но взвинчивали цену от 45 до 100 франков за визит. Случаи получения огромных состояний можно продолжать и продолжать. Некоторые из наших соотечественников, которые прибыли перед нами, имея от 100 до 2000 франков в карманах, теперь имели, ко времени нашего прибытия, доход в 25000 франков, не ежегодно, а ежемесячно. Такие огромные состояния были получены, за сдачу в аренду зданий и от спекуляций с землёй. Я почти забыл сказать, что позже я решил купить маленькую, дешёвую печку. Цена была 800 франков. Но я ещё не был достаточно экономен в это время. Рассказы о богатеях прививали как надежду, так и опасения в сердца бедных эмигрантов, которые только что приехали. Из членов нашей ассоциации сорок шесть человек остались, а четверо ушли в первый же день на копи. Они были людьми с деньгами. Как в Вальпараисо, в этом не было никакого противоречия, не было ничего удивительного. Также и в Сан-Франциско было трудно без денег. Ближайшие золотые прииски, были на реке Сан-Хоакин в десяти или двенадцати днях поездки от города. Несмотря на противоречивые слухи, которые ходили за границей, главной темой наших бесед были поиски денег для добычи золота. Кроме того, поскольку мы собирались уехать на копи, нас беспокоило, как мы достанем всё, что будет необходимым, и осознавали, что нас ждут большие расходы, и мы понимали, что мы должны придерживаться предельной экономии, чтобы добраться до Сакраменто или Сан-Хоакина и стать добытчиками золота. Таким образом, только самые богатые люди смели браться за разработку золотых приисков. Так как я не относился к богатым людям, всем было известно моё финансовое состояние. Проблема состояла в том, чтобы заработать деньги, необходимые для поездки. К счастью, в лице Тиллье, который прибыл, как я уже говорил, пятнадцатью днями ранее, я имел превосходного друга, который мог ввести меня в курс дел в Калифорнии. Мы оставались в течение четырёх дней во французском лагере, занятые главным образом подготовкой наших палаток. Наконец, на пятый день, каждый из нас начал работать с тем, что было у него под рукой, для общей выгоды. Эта коллективная работа, однако, продолжалась только четыре дня. На пятый, организация развалилась. Наша первая задача состояла в том, чтобы заготовить древесину в лесу, который находился по дороге в миссию, и продать её. Мы нашли покупателя, который согласился купить за 90 пиастров (приблизительно 540 франков) корд. Древесина молодых дубов хорошо горела. Эту древесину везли на ручных тележках, после того, как срубили деревья и распилили на дрова. Любому разрешали брать себе дрова. Этот лес, за исключением нескольких деревьев, которые казалось, задержались, чтобы показать, что здесь однажды были леса, больше уже не существует. Оставшиеся рощи теперь включаются в пейзаж со зданиями, которые только начинают возникать по дороге, ведущей к миссии; вскоре эти рощи будут в предместьях города. Наше сообщество, как уже говорилось, работало только четыре дня; к концу этого времени мы заработали 100 франков каждый – этого было достаточно, чтобы прожить. После того, как сообщество расформировалось, каждый человек отделил свою палатку и свои принадлежности от других, и начинал строить своё благосостояние как мог. Я решил следовать советам Тиллье, и по его совету стал грузчиком, как и он. Итак, молодой и энергичный, я вышел со своей ручной тележкой и ременной сворой к порту. Благодаря притоку, новых эмигрантов, наш бизнес процветал. Тиллье и я несли небольшие грузы посредством своры, а большие грузы на наших ручных тележках. В некоторые дни я мог заработать восемнадцать или двадцать пиастров в Сан-Франциско, а за ту же работу в Париже получал бы пять или шесть франков. У калифорнийцев есть пословица: «нет никакой грязной работы». Я видел докторов, подметающих улицы, адвокатов, моющих палубы судов. Никто не стыдится этого, а при встрече друзья обмениваются рукопожатиями, и смеются. Каждый уезжающий в Сан-Франциско должен иметь солидный багаж философии, родственной Ласарильо с Тормеса или Жиль Бласу. Фактически, здесь я стал столь же скупым, сколь был расточителен во Франции. Я жил теперь на пять или шесть пиастров ежедневно – то есть тридцать или тридцать пять франков – скупое пособие. Но у меня была цель – сэкономить сумму денег, достаточную для нашего отъезда. Неизменно я был уверен, что найду в золотых приисках настоящий Эльдорадо. В течение двух месяцев я собрал почти 400 пиастров – чуть больше чем 2000 франков. Тиллье, который прибыл на пятнадцать дней раньше меня, накопил почти на 200 пиастров больше. В течение этих двух месяцев, что я был носильщиком, у меня, было, достаточно времени, чтобы осмотреть город. Как увеличивалось население Сан-Франциско, я уже говорил. Позвольте теперь описать город, таким как мы, увидели его, когда достигли его; другими словами, менее чем восемнадцать месяцев после его основания. Ко времени нашего прибытия в Калифорнию там жило 120000 человек. Наша партия увеличила на пятнадцать красоток женское население Сан-Франциско. В этом Новом Свете появилась потребность в театре, и несколько из них были построены. Из них, один, который уже упоминался, стоял на улице Вашингтона, и здесь Аннекар имел ангажемент. Можно было ставить комедию в этом зале, но ко времени нашего приезда, недоставало только одной вещи – актёров. К счастью, то же судно, которое везло месье Жака Араго, который остался в Вальпараисо в результате небольшого инцидента, также везло актёра по фамилии Деламар. Месье Деламар начал, наняв двух женщин; одна прибыла на борту «Суффрена»; другая – на «Кашалоте». «Кашалот» – так называлось наше судно. Первую из этих женщин звали Гортензия; другую – Жульетта. Сформировав первое звено, он стал вербовать актёров везде, где возможно и через месяц после нашего прибытия, его труппа уже была хорошо организована. До этого времени театр использовался лишь для маскарадов, подобных тем, что проводились в «Опере»; с одним различием, из-за нехватки женщин, мужчины танцевали между собой. Однако, имелись заведения, куда, несмотря на усилия владельцев театров, люди стекались чаще, чем на концерты, маскарады и представления. Это были игорные дома. Если есть путь обнаружения золота, должен быть изобретён путь, избавляющий от богатства. Азартная игра подходила для этого. Внутренняя обстановка одного из таких заведений была действительно любопытна. Наиболее фешенебельный, наиболее часто посещаемый, и самый богатый клуб носил название «Эльдорадо». Термин «золотой песок» использовался преднамеренно, только в редких случаях ставились золотые или серебряные монеты. В таких заведениях люди фактически играли с горами золота. В обоих концах стола стояли весы, взвешивающие золотой песок. Когда заканчивались самородки, часы, цепи и драгоценные камни ставились на кон. Что–то принималось игроками; что–то оценивалось; что–то уже было оценено. Но игрок всегда был подготовлен, чтобы бороться, с оружием на плече и с пистолетами за поясом. Всё женское население Сан-Франциско ходило в эти заведения, чтобы рисковать в течение вечера своими дневными заработками; их отличала азартная игра и безразличие, с которым они мирились с проигрышем. Было полное равенство; банкиры и носильщики протирали зады за теми же самыми столами. Здесь, также, были бары – длинные стойки, на которых продавались ликеры. Все маленькие стаканчики, все маленькие чашечки с вишневым ликёром или отличным бренди, продавались по два чилийских реала – то есть за один франк и двадцать пять сантимов. Музыканты были размещены в зале и давали концерты с утра до десяти часов вечера. В десять часов они уходили. Утомлённые игроки тогда отдыхали, промокая горло спиртными напитками. Женщины, как отмечалось, вели себя самостоятельно, отличались азартной игрой и философской манерой выдерживать потерю денег. В это время женское население ежедневно быстро увеличивалось. Суда постоянно отправлялись, чтобы привести побольше женщин. Имелась работорговля нового типа; для судов, входящих в порт никаких юридических условий не требовалось. Суда бросали якоря в густонаселённых местах по побережью Южной Америки от мыса Бланк до Вальдивии, где делались предложения симпатичным женщинам ехать в Калифорнию; любовь к приключениям соблазняла их искать благосостояние в Калифорнии. Кроме того, в этих странах симпатичные, привлекательные женщины, говорящие по-испански не были необыкновенны. Капитан судна тогда заключал сделку доставить их за шестьдесят пиастров, включая еду и проезд. После прибытия в Сан-Франциско, каждая продавала себя по лучшей цене лицу, предлагающему самую высокую цену среди аудитории, пришедшей посмотреть на интересный товар. Обычно цена варьировалась от 300 до 400 пиастров; из этого количества 60 пиастров возвращались капитану. Это всё ещё оставляло неплохую прибыль женщине, которая, став объектом спекуляции, сама участвовала в дележе прибыли. Часто женщины, продав себя за 300 или 400 пиастров, чувствовали себя неудовлетворёнными сделкой, убегали от своих хозяев и продавали себя новому покупателю. Тогда, поскольку не имелось никакой защиты закона, первоначальные покупатели просто теряли свои 300 или 400 пиастров. Кроме того, все другие отрасли промышленности были почти на таком же уровне. Во главу основных отраслей промышленности можно поместить пекарни. Почти все пекари были американские французы, они делали превосходный хлеб. Хлеб одно время стоил один доллар или один пиастр за фунт, затем он упал до одного франка двадцати пяти сантимов. Это было цена ко времени нашего прибытия в Калифорнию и по этой цене видимо хлеб продаётся и сейчас. Затем по значимости идут бакалейщики, они были неизменно американцами – неудачная ситуация для вновь прибывших – тех кто не понимал английского языка. Американский бакалейщик, который не понимает то, о чем Вы просите, имеет много общего с турецким торговцем, который не делает никакого усилия, чтобы понять. Так, если он не понимает то, что требуется, клиент должен изучить бочки, ящики и найти то, что необходимо. После того, как клиент нашёл то, что искал и поместил это на прилавок, бакалейщик тогда соглашается продать то, что требуется. Тогда появились кафе-шантаны; это были большие кафе, которые привлекали многих клиентов; наиболее известные в это время были три: «Кафе де Пари», «Кафе слепцов», и «Кафе дикаря». Многие песенки были спеты, их можно было слушать в кафе, как и в Париже на Елисейских полях. В кафе «Независимость» пение было превосходным; там можно было слушать и оперу. Но за всё надо было платить. Всё же цена была высока. Маленький стаканчик вина, как было уже сказано, стоил два чилийских реала; бутылка молока – один пиастр; бутылка «Бордо» – три пиастра; и бутылка шампанского – пять. Рестораны управлялись главным образом китайцами и управлялись китайским способом; даже кухня их была отвратительна. Владельцы гостиниц были французы; это очевидно даже из самих названий. Имелись гостиницы: «Лафайет», «Лафит», «Два мира». Несколько очаровательных модисток организовали магазины, но их было мало, ко времени моего прибытия в городе жило приблизительно двадцать или двадцать пять женщин, а при моём отъезде только приблизительно две или три сотни, те, кто положились исключительно на прибыль от этих заведений, могли прогореть. Однако ко времени моего отъезда из Калифорнии, эти магазины только начинали приносить доход. Постепенно прибывали земледельцы, принося семена. Они посещали различные местности, покупали землю, которая интересовала их, и начинали расчищать её от деревьев. Эти земли принадлежали американскому правительству или эмигрантам из Мексики. Покупатели обычно брали столько земли, сколько могли купить. Дон Антонио и его брат Дон Кастро, вследствие купли-продажи земли, имеют сегодня около пяти или шести миллионов.* Они имеют земли к востоку от залива Сан-Франциско, где разводят тучные стада. * Это, вероятно, относится к ранчо Сан-Лоренцо, площадью в семь квадратных лиг, принадлежащих Гилльермо Кастро и Франсиско Сото. Поиск золота, наиболее соблазнительное и наиболее популярное из всех занятий; именно это занятие соблазнило Tиллье и меня, блестящие перспективы добычи золота теперь заслуживают обсуждения.
Сент-Эрмин: Глава VIII Сьерра Невада Сьерра-Невада, иначе известная как снежная цепь, к которой мы продолжали наш путь, простирается с северо-запада на юго-восток на всю длину Калифорнии. Эта цепь гораздо более высокая, чем другие возвышенности Калифорнии. Вечная шапка снегов высится на её вершине. Щедрая природа одарила эту местность; можно было заметить большие лесистые плато, на которых высятся вулканические пики, как башни от 12000 до 15000 футов выше уровня моря. Эти изолированные пики с вечными снегами на вершинах дали этой цепи название Сьерра-Невада. Эта цепь повышается постепенно, шаг за шагом, первые холмы, сопровождаются горами, в то время как горы растут ввысь, они становятся более крутыми, а ближе к вершинам начинается область вечных снегов. Расстояние от подножья до вершины составляет в среднем 2600-2800 м. Как в Альпах, горы разделены на области, где некоторые деревья растут, исключая все другие; у подножия гор растут дубы; выше дубов располагаются кедры; выше кедров - башни сосен. Однако сосны растут и на большой высоте и у подножия. Регион между Калифорнийской цепью и Сьерра-Невадой содержит очень богатый запас золота, который привлекает в Калифорнию представителей всех человеческих рас, прибывающих со всех сторон земного шара. Объединяясь на юге, эти горные цепи формируют обширную долину Туларе, если не наиболее плодородную, то, по крайней мере, одну из наиболее плодородных долин в Калифорнии. Утром, в день нашего отъезда, часов в одиннадцать, поняв, что наш оловянный лоток, даёт посредственные результаты, мы решили построить свой собственный лоток, чтобы вымывать гравий. К сожалению, мы испытывали недостаток почти всего необходимого для создания такого механизма. Основание такого механизма состояло, прежде всего, из дюжины досок шести дюймов в ширину и двух или трёх футов в длину. Если бы мы делали эти доски самостоятельно, мы потеряли бы много времени, которое становилось всё более ценным; купить же эти доски не давал недостаток денег. Внезапно мне пришла мысль, пробежаться к лагерю американцев, расположенному в полтора льё от нас, куда мы знали, отправляли вино в бочонках. Там мы купили два старых пустых бочонка за один пиастр каждый, и различные гвозди в большом количестве. Всё, что теперь было необходимо, это железный лист. Я был достаточно удачлив, найдя часть старого железа, приложенного к седлу мула, которое служило, без сомнения, для выравнивания. В восемь часов утра мы возвратились к нашей палатке и начали работу с нашим механизмом, который мы закончили через два часа при помощи пилы, рубанка и наших ножей. Затем мы отправились опробовать его, и посмотреть, как он работает. Наша работа оказалась полностью успешной. Ничего более не препятствовало нам для отъезда в Сьерра-Неваду и поиска золотых залежей. В одиннадцать часов, мы отбыли, поднимаясь на первую гору, которая вырисовывалась перед нами. Здесь не было хорошо исхоженной дороги. С лучами солнца, льющимися на нас, мы передвигались через высокую траву, о которой я уже рассказывал. Мулы вели нас наугад; и по справедливости должен сказать, что они знали, как найти лучший маршрут. Но это не предотвращало нас, время от времени, буквально падать от усталости под кронами деревьев, в рощах, состоящих почти неизменно из сосен и дубов. Дважды в течение этой поездки мы останавливались возле воды. У второй речки мы остановились, дали попить нашим мулам, разрешили им попастись, чтобы они могли немного поесть. В пять часов вечера мы возобновили наше путешествие. Мы намеревались разбить лагерь на вершине горы, но мы не достигли вершины до наступления утра. Луна сияла в полную силу. Мы не встретили никаких опасных животных, хотя слышали много рассказов относительно гремучих змей, гадюк, и даже удавов боа. Но все они избегали человека и если по некоторым причинам они появлялись, то, как я вскоре объясню, просто искали тепло. Так что мы спокойно разбили лагерь той ночью, намереваясь подняться в путь с рассветом. Одна вещь, однако, тревожила нас; мы знали, что подъём будет труден, но мы не знали, что сулит нам спуск. На рассвете мы обнаружили не очень крутой склон, спускающийся к берегам реки Мерфи, одного из основных притоков реки Станисло. Вода была повсюду, как в райском уголку. Но, увы, это не было раем для того, кто ищет золото; как Вечному Жиду, стоящий за его спиной ангел говорил: «Иди», так и рудокопу, стоящий за его спиной дьявол говорит: «Ищи». После того, как мы приблизились к речным берегам, мы обнаружили, что они весьма круты. По этим берегам мы путешествовали почти час, разбив лагерь приблизительно в километре от высокой горы, с которой спустились, семь или восемь часов ходьбы было до первых склонов Сьерра-Невады. К рассвету следующего дня мы снова были в пути. Начиная с нашего отъезда из Соноры, мы не встретили ни одного человека. Многие, ищущие золото, кто уже делал попытку искать его, пытаются приурочить своё путешествие к сезону, когда таят снега и когда тающая вода сливается с гор, затопляя более низкие равнины, на которых потом можно найти золото. Мы прибыли около десяти часов утра к области, где на более или менее поднятых местах, мы обнаружили следы старого рытья. Это указывало на то, что раскопки здесь уже велись. Мы установили нашу палатку, оставили пастись наших мулов, и начали располагаться. Поскольку внешние признаки не были убедительны, вопрос поиска золота был вопросом удачи или неудачи. Мы начали работу, но как только вырыли землю до глубины двух футов, вода начала фонтанировать всякий раз, как мы брались за лопаты. Вода сделала нашу работу фактически невозможной. Так что мы поднялись вверх по склону и сделали ещё два или три отверстия, но неизменно, на большей или меньшей глубине, мы сталкивались с водой. Однако мы не теряли надежду, поскольку мы докопались до слоёв с красноватой почвой. Но после её промывки ничего не обнаружили. Тогда мы решили сделать новый жёлоб, жёлоб, являющийся средством увеличивать или изменять направление потока. Таким образом, мы собрали несколько частиц золота, но совсем немного. Мы возвратились расстроенные к нашей палатке. На сей раз, мы поняли, что наши мечты исчезают перед лицом строгой действительности. Мы потратили более чем 600 пиастров, но заработали менее 200 франков золотом! Мы пообедали, однако, с хорошим аппетитом, на что мы теперь должны были положиться, была наша собственная сила воли. Обед той ночью состоял из супа с ветчиной, нескольких бобов, оставленных с предыдущего вечера, и тортилий вместо хлеба. Тортилья – плоская маисовая лепешка, своего рода маисовый пирог, руками его делают плоским и готовят в пепле костра. Приготовления к ужину были закончены только ночью. На высоте, где мы разбили лагерь, то есть приблизительно 3000 футов выше уровня моря, ночи прохладны. Это условие вынудило нас поддерживать зажжённым огонь в костре в течение ночи, используя его для готовящегося ужина; и чтобы дать тепло нашим ногам. Мы только легли, чтобы заснуть, как услышали длительные и жалобные вопли вдалеке. Мы оба, услышав эти звуки одновременно, инстинктивно схватились за оружие. Через несколько секунд, более протяжный вой, подобно первым крикам повторился, звуки эти приближались; и мы теперь поняли, что это были волки. Вой этот, казалось, спускался с той же горы, с которой мы спустились в полдень. Волки приближались, их вой становился сильнее. Мы вышли из укрытия и взялись за наше оружие. К счастью тревога оказалась напрасной; волки, пронеслись вниз по берегу реки Мерфи, и исчезли в горах. По всей вероятности они не напали бы ни на нас, ни на наших мулов. Наше основное беспокойство было вызвано нашими мулами, поскольку они паслись на расстоянии около сорока футов от нас. Мы вышли, с оружием наперевес, чтобы забрать мулов и привязать их у нашей палатки до рассвета. Остаток ночи прошёл спокойно, мы немного поспали. На рассвете мы тронулись в путь. На сей раз, мы пошли не вверх, а вниз по течению реки Мерфи. К одиннадцати тридцати мы остановились поесть, а в 13.00 снова начали рыть. Здесь мы тоже наткнулись на воду, но её было недостаточно, чтобы помешать нам работать. На глубине от пяти до шести футов была обнаружена красноватая почва. Это был тот тип гравия, который выглядел благоприятно для искателей золота. После пяти часов промывки мы собрали почти одну унцию золота, которую мы оценили примерно в 90 или 100 франков. Наконец, найдя хорошее место, мы решили не двигаться снова. Наше настроение повысилось в отличие от депрессии предыдущего вечера, и мы ожидали еще большую удачу на следующий день, поскольку сегодня мы работали только пять часов. На следующий день мы надеялись удвоить наши усилия. Тем вечером мы приняли меры предосторожности, опасаясь за наших мулов, оставили их поближе к палатке и костру. Однако, опасаясь нехватки дров, в то время как я готовил ужин, Тиллье взял свой топор и отправился рубить дрова. Через десять минут я увидел его, освещённого светом луны, он возвращался к нашей палатке, но без дров, он продолжал смотреть на лес, явно озабоченный чем-то, его глаза что-то искали в полумраке ночи. – Эй, – позвал я, – в чем дело? – Есть проблема, – он ответил, – мы среди волков и они расположились около нас этим вечером. – Ерунда! – Мой дорогой друг, я только что видел одного. – Волка? – Да, он спускался с горы; мы увидели друг друга в одно и то же время и оба остановились. – Где это было? – Приблизительно в 100 футах отсюда. Волк не двигался, как и я; но я боялся, что это не будет длиться долго, а потому решил предупредить тебя и потому возвратился. – А волк? – Он, скорее всего, продолжил свой путь. – Предположим, что мы возьмём наши ружья и изучим ситуацию более близко. Взяв ружья, которые после прошлого вечера остались заряженными, Тиллье пошёл вперёд, в то время как я следовал на близком расстоянии позади него. Приблизительно в тридцати футах от реки Тиллье остановился и показал мне пальцем на волка, сидящего на берегу одного из небольших притоков, которые текут вниз и впадают в Мерфи. Присутствие волка было очевидным; два его глаза, уставившиеся на нас, сияли в ночи подобно двум пылающим углям. Почти одновременно мы прицеливались, одновременно послышался шум выстрелов. Волк упал и почти скатился в реку. От гор прокатилось эхо наших объединённых выстрелов. Мы подошли к волку. Он был мёртв. Две наши пули попали в него – одна в шею, другая в грудь. Мы оттянули его к нашей палатке. Ночь стала отвратительной; вой волков постоянно слышался вокруг нас. Наши испуганные мулы дрожали с головы до ног. Хотя наш костёр держал волков на безопасном расстоянии, всё же мы не имели никакого сна той ночью.
Сент-Эрмин: Глава IX Американцы Продолжать оставаться на том месте, где мы были, было теперь невозможно; волки, отражённые той ночью, могли возвратиться следующей ночью, стать более смелыми и пожрать наших мулов, а возможно даже и нас. Это не было целью нашего прибытия в Калифорнию. Итак, следующим утром, мы продолжили путешествие вниз по реке, копая ямы и делая желоба. В то время как мы намыли немного золотых крупиц, всё же их количество было небольшим, менее одного франка с лотка. Конечно, никакое другое место не сравнилось бы с тем, что мы оставили. Мы вместе спрашивали себя – смогли ли бы мы, несмотря на волков, возвратиться обратно, когда внезапно увидели огромного чёрного медведя, спокойно спускающегося с горы. Искушение, чтобы открыть огонь почти пересиливало. Но в Калифорнии традиционно сильна вера, взятая от индейцев, что медведь, раненный охотниками, идёт назад и вербует других медведей, затем они объединяются и возвращаются, чтобы напасть на охотника. Это казалось невероятным; но не привыкшие к одиночеству и изоляции и, являясь эмигрантами в этой новой стране, мы чувствовали себя несколько оробевшими. Так что мы решили покинуть это место и вернуться к Сосновому Проходу и там начать работать. Свернув нашу палатку, мы загрузили мулов припасами и снаряжением и ушли. На следующий день мы подстрелили пасущегося оленя. Оба наших выстрела были точны. Этим мы сэкономили время и запаслись провизией. Разрезав тушу оленя на части, мы загрузили её на наших мулов и половину продали в Сосновом Проходе за двадцать пять пиастров. После возвращения к тому месту, откуда мы ранее ушли из-за отсутствия инструментов, мы обнаружили, что работа, начатая нами, была продолжена другими. Старатели находили золото; но в основном те, кто был организован в большие группы, которые выполняли работы. Но коллективные группы или организации с их обязанностями неприятны французам; принимая во внимание, что с другой стороны, американцы, кажется, имеют склонность к организованности. Здесь бы я привёл пример жадности докторов. Американец, который заболел, послал за доктором – американцем. Врач посещал пациента три раза и запросил сумму в одну унцию золотом за каждое посещение. Он также продал больному дозу хинина и взял с него ещё две унции. Это составило приблизительно 425 франков. Результат был такой, что в Калифорнии больной предпочитает умереть, чем вызывать доктора. В Сосновом Проходе, как я мог судить, было приблизительно 120 или 130 старателей. Кроме того, тридцать три француза из Бордо и Парижа решили разбить свой лагерь и работать над тем, чтобы повернуть течение реки. Эта задача требовала приблизительно четырёх месяцев. В течение этого периода они использовали все свои запасы и истощили свои финансы. Французы уже собирались пожинать плоды своей работы, в то время как 120 американцев просто выжидали время, а затем заявили, что они владеют Сосновым Проходом. Они заявили, что эта река – приток реки Америкэн и что никто кроме американцев не имеет право изменять течение реки; а если французы будут упорствовать, 120 сильных и хорошо вооружённых людей оставят их валяться мёртвыми по берегам реки. Хотя все права были у французов, но алькальд, который сам был американцем, естественно принял сторону своих соотечественников. На французов стали давить, чтобы те уступили. Некоторые из них уехали в Сан-Франциско; другие – в Сонору; третьи – в лагерь Мерфи; часть остались, чтобы продолжать работы, надеясь, возвратится не с пустыми руками. В итоге грабёж не принёс пользу американцам. Слухи об этом произволе вскоре прокатились по всей стране – все французы из Moрмон-Бара и Джеймстауна собрались, спрятались в укрытие между двумя горами и в течение ночи, разрушили плотину, направив реку течь по её нормальному руслу. На следующее утро американцы обнаружили, что река в Сосновом Проходе, течёт в своём прежнем направлении. Так что никто не получил никакой прибыли после труда в течение четырёх месяцев, хотя работа могла бы принести возможный доход в миллионы долларов. Зная, что нам не достанется места в Сосновом Проходе, мы возвратились в лагерь Сонора, где aлькальд первоначально выделил нам участок. Расстояние от Соснового Прохода до Соноры было три или четыре льё. Мы дошли к одиннадцати часам вечера, поставили нашу палатку, где она стояла прежде, и занялись самостоятельно приготовлением обычного ужина, который мало чем отличался один от другого и включал в себя в основном ветчину и бобы. На следующее утро мы решили поработать над испытательным жёлобом. Земля здесь состояла из суглинка, смешанного с глинистым аспидным сланцем и сланцем, который удалялся под наплывом воды. Тиллье и я зарабатывали приблизительно по восемьдесят франков золотом ежедневно. Это только покрывало наши расходы, поскольку наши средства были теперь почти истощены. Мы работали, однако, таким образом в течение целой недели – с утра понедельника до субботней ночи. В воскресенье, в день отдыха, вся работа в шахтах остановилась. Так что мы решили посвятить этот день поездке на охоту. Но дичи было мало, и она уходила далеко в горы. Несмотря на это, мы убили двух или трёх фазанов и несколько очаровательных хохлатых куропаток, о которых я уже говорил. Тем вечером мы возвратились, опечаленные тем фактом, что охота, также как и разработка рудников становилась всё более неудачной. После нашего возвращения мы присоединились к бедному французскому повару, который дезертировал с французского китобойного судна. У него была вера, что для него достаточно всего лишь лопаты и земли, чтобы сделать себе благосостояние в Калифорнии. Мы заставили его пересмотреть свои идеи немедленно. Его постельные принадлежности составляли всё его единственное имущество – всё, что он нёс с собой. В течение нескольких дней он наслаждался использованием наших припасов и плодами нашей охоты. Так как он говорил по-испански, мы полагали, что повар мог бы быть нам некоторым образом полезным. После его испытания в течение нескольких дней и обнаружения в нём многих достоинств, мы приняли его к себе. В дополнение к работе нашего переводчика, он нам оказал неоценимую услугу. Он научил нас готовить хлеб. Мы хлеб месили в лотке для промывки золота. Не имея никаких дрожжей, мы должны были справляться без них. Повар научил нас печь хлеб тем же способом, как готовят картофель в золе. Когда хлеб был приготовлен, мы очищали его от пепла. Это был тяжёлый и трудно перевариваемый хлеб; но это было очень экономично – поскольку мы ели меньшее его количество. На золотых приисках, стоимость пшеницы была от пятидесяти пяти су до трёх франков за фунт. В понедельник утром мы решили опробовать другое место для рытья. Мы пошли в местечко под названием Як, смежное с теми золотыми приисками, где мы работали. Там мы нашли пять или шесть старателей, которые пришли ранее нас. Соблазнённые несколькими великолепными частицами золота, которые мы нашли там, мы решили рыть яму. Вырыв первые четыре фута земли, мы нашли серую почву, похожую на вулканическую. Зная, что такая почва не несёт в себе золотой песок, мы её даже не промывали. Ниже этой серой почвы появилась, красноватая почва и тогда мы начали промывку. После обнаружения частиц, стоимостью приблизительно в восемь пиастров золотом, Тиллье неожиданно нашёл самородок, который, должно быть, весил четыре унции. В одной глыбе, таким образом, мы обнаружили золото приблизительно на 345 франков. Устроив праздник, мы баловались бутылкой вина «Святой Юлиан» по цене пять пиастров. Это было 24 мая. Наша работа впервые принесла успех. Но утром 27 мая, уже готовясь идти работать, мы увидели листовки, прикреплённые к деревьям. Они гласили что, начиная с 27-го числа, никто из иностранцев не мог рыть землю без оплаты налога американскому правительству из расчета двадцать пиастров для каждого работающего.* * Государственное законодательное собрание штата ввело налог в двадцать долларов в месяц на всех иностранцев, занятых на рудниках Калифорнии. Тысячи людей были теперь вынуждены отказаться от своих радужных надежд. Это дало повод для дискуссий, рудокоп теперь не только тратил своё время и рабочую силу, но и рисковал сравнительно большой суммой денег. Наша шахта была уже достаточно глубока, и скоро должна была коснуться соседних шахт. Мы должны были оплатить шестьдесят пиастров, чтобы содержать её, или шестьдесят пиастров за рытьё другой. Приблизительно в десять часов, когда мы спорили, что нам предпринять, мы увидели группу вооружённых американцев, которые прибыли, чтобы собрать налог. Мы отказались оплачивать. Этот отказ был сигналом для войны. У нас было всего 120 или 130 французов. Однако все мексиканцы в шахтах присоединились к нам, говоря, что эта земля находится в их собственности, также как и в американской. Так как они имели приблизительно 4000 человек, то это составило весьма внушительную армию. Американцев, с другой стороны, было приблизительно 2500 или 3000 старателей. Мексиканцы предложили, чтобы мы организовались и сопротивлялись, формируя армию. Нам и другим французам предлагались чины офицеров в этой армии. К сожалению, или к счастью, мы знали этих людей; в первом же серьёзном столкновении они могли бы нас покинуть и повернуть против нас. Так что мы отказались. С этого времени наши жизни были в большой опасности на золотых приисках. День за днём приходили сообщения не об одной смерти, а о трёх или четырёх убийствах, совершённых или мексиканцами, или американцами. Единственное различие состояло в методе, используемом убийцей. Американцы приехали за деньгами и без всякого обсуждения убивали рудокопов из своих пистолетов. Если один рудокоп пытался помочь товарищу, его также убивали выстрелом в упор. Мексиканцы, которые были все в основном из провинции Сонора, действовали по-другому, дружелюбно подходили, болтали, спрашивали новости относительно рытья и ударом ножа убивали того человека с кем только что разговаривали. Двое из наших соотечественников были убиты таким образом, но американцами. Два мексиканца сделали попытку напасть на нас; но мы убили их. Название Сонора дали лагерю сонорские рудокопы, которые первоначально разбили его в этом месте. В 1849 году это был самый большой и самый весёлый лагерь в Калифорнии, имея население в 5000 человек. Тогда, зная, что в результате последних событий будет резня, и мы можем погибнуть, мы послали своих людей в Мормон-Бар, в лагерь Мерфи, в Джеймстаун и в Джексонвилль, чтобы призвать местных французов к нам на помощь. На следующий день 350 французов прибыли полностью вооружённые. Американцы также обратились за помощью к соотечественникам и получили подкрепление в сотню людей, которые пришли с соседних золотых приисков. К восьми часам вечера французское подкрепление разбило лагерь между двух гор, следя за действиями врага. Мы также вооружились и, отказавшись от рытья, пошли, чтобы воссоединиться с вновь прибывшими. Несколько американцев, более честных, чем другие, взяли нашу сторону и выступили против своих соотечественников, придя в наш лагерь. Две сотни мексиканцев последовали за нами; остальные, понимая, что столкновение неизбежно, исчезли. Мы заняли позиции на гребне между двух гор, контролируя дорогу. Наши 350 соотечественников были верхом на лошадях тоже на главной дороге. Всего мы имели приблизительно 700 человек. Наша позиция была благоприятна; мы могли перехватывать все сообщения из Стоктона. Несколько американцев и людей из других стран были нами перехвачены. Ночь проводили, ставя охрану. На следующий день мы заметили, что к нам продвигается отряд из приблизительно 150 американцев. Мы скрылись в высокой траве и позади деревьев, оставляя часть солдат за баррикадами, торопливо разбросанных по дороге. Американцы, веря в свои силы, начали нападение. Вслед за этим, наши люди выпрыгнули из укрытий; с двух гор затрещали одновременно выстрелы, и двадцать американцев упали мёртвыми или раненными. Остальные бежали, рассеиваясь по равнине и ища укрытия в лесу. Беглецы возвратились в Сонору. На следующее утро, мы увидели, что они вновь появились, во главе шёл алькальд, неся над собой крест. Они сообщили, что написали губернатору отчёт и ожидают его ответа. Перемирие было восстановлено. Каждый человек был свободен и мог возвратиться к своему рытью. Каждый рудокоп возвращался с опаской, ибо его жизнь висела на волоске. Ожидаемое письмо прибыло; в нём был подтверждён налог в двадцать пиастров, а aлькальду давали право распоряжаться жизнью и смертью всех иностранцев. Жить более в Соноре было теперь невыносимо. Так что мы продали всё наше снаряжение и купили достаточно провизии для отъезда в Стоктон. От Стоктона мы планировали возвратиться в Сан-Франциско. Но что мы могли делать там? Мы не знали. В Стоктоне наши мулы были проданы за 200 пиастров. За эти деньги мы купили ещё товаров и разместились на пароходе, уплывающим в Сан-Франциско. На сей раз, плавание было более быстрым, поскольку мы плыли вниз по течению. Берега Сан-Хоакина были покрыты тростниками; в них жили разнообразные и многочисленные морские волки и черепахи. Эти тростники примыкали к болотистому лесу, который населяли очаровательные птицы, но здесь же таилась смертоносная лихорадка. Вне этих тростников и болотистого леса протягивались великолепные прерии, по которым бродили обширные стада оленей. То тут, то там прерия горела. Имел ли место несчастный случай, или злонамеренный акт, разбудивший пожар, или виной всему высокая температура? Наши моряки были не осведомлены о его происхождении. Плавание вниз по течению требовало трёх дней; но после достижения устья реки мы столкнулись со значительной трудностью при входе непосредственно в залив из-за сильных ветров и быстрого потока. Мы были не в состоянии обойти это двойное препятствие. Наконец, лишь в четверг утром 22 июня, после преодоления всех трудностей, мы вплыли в гавань Сан-Франциско, где пристали к причалам, множество домов виднелись за ними. Причалы и здания были построены в наше отсутствие, которое продолжалось всего четыре месяца. Крайне истощённые, Тиллье и я решили остаться в течение двух или трёх дней здесь, думая относительно того, каким должно быть наше будущее занятие. Наш товарищ, повар, остался на приисках.
Сент-Эрмин: Глава X Пожар в Сан-Франциско Когда я сказал, что мы надеялись остаться в городе для отдыха на два или три дня, я, возможно, преувеличил наши намерения, поскольку по нашему прибытию, мы надеялись жить в гостинице, но состояние наших финансов не позволило нам этого. Так что нам фактически пришлось устанавливать нашу старую палатку с обветшалыми одеялами. Мы решили, как обычно, обосноваться во французском лагере. Французский лагерь, как следует из названия, был местом свидания наших соотечественников; когда мы уезжали здесь были лишь примитивные палатки, сейчас же здесь подобно грибам, выросла дюжина деревянных зданий, где хозяйничали мужчины, стирая бельё как это делают женщины. После отъезда на прииски мы поместили наши чемоданы в доме старого немца, который был слишком старым, чтобы участвовать в активной работе и сделал своей специальностью заботу о багаже старателей. Кроме того, это занятие, которое он выбрал, было далеко не бедным. Он установил своего рода склад, где хранил маленькие чемоданы за два пиастра в месяц, а большие чемоданы за четыре пиастра. Это приносило ему доход от 1500 до 1800 франков в месяц. Установив нашу палатку, мы только занесли наши чемоданы, как внезапно услышали крик: «Пожар!» Пожары, между прочим, происходят постоянно в Сан-Франциско, так как здания в основном деревянные и возникновение пожаров неизбежно. Каждый житель Калифорнии, который имеет долги, чтобы оплатить их, разводит пожар! Этим занимаются даже те, кто спекулирует долгами. Пожар, о котором известили крики, был первоклассным пожаром. Он занялся между Глиняной улицей и улицей Сакраменто, в районе, где живут торговцы вином и древесиной. Под торговцами вином я подразумеваю торговцев, продающих и вина, и ликеры. Раздутый сильным северным ветром пожар быстро распространялся, с высоты, где мы стояли, можно было наблюдать это великолепное зрелище. Алкоголь и огромное количество древесины, что ещё нужно огню? При каждой новой партии рома, бренди или ликеров, охваченных огнём, его интенсивность удваивалась; одновременно огонь изменял цвет. Это могло бы быть точно названо великолепным освещением бенгальскими огнями разных цветов: красными, синими, жёлтыми. Пожар усиливался американской привычкой бросать в огонь, тонны пороха из веры, что дом, падая, задержит этого огненного монстра. Дом фактически разрушается, но почти неизменно его пылающие угли разлетаются вдоль улиц, поджигая расположенные на противоположной стороне деревянные здания. В настоящее время, тротуары мостят деревянными досками для удобства передвижения и, следовательно, пожар ничто не может остановить; кроме того с редкими интеллектом пожар неизменно начинается только тогда, когда поставка воды в город особенно недостаточна, огонь продвигается вперёд без опасения, и ничто не может остановить его безумное продвижение. Но из-за этой нехватки воды, для утешения тех, у кого случился пожар, имеется корпус хорошо организованных пожарников, которые в случае пожара мчатся с роскошными насосами к месту бедствия. Эти насосы абсолютно пусты, но они могут качать воздух, и это обычно помогает тушить огонь. Иногда говорят, что эти пожары вызваны преднамеренно, хотя в самом городе Сан-Франциско, имеется много людей, заинтересованных в том, чтобы сохранить город, а не сгореть дотла в пожаре, всё же некоторые подозрения неизбежны. Например, в тот день торговцы вина и торговцы древесины лишились всего. Но в то же время этот пожар, возможно, обогатил посредников по продаже вина и древесины из других районов города, не говоря уже о владельцах судов и грузополучателей, которые ожидали, чтобы разгрузить товары, подобные тем, что были утеряны в пожарище. На следующее утро после пожара цена на вино повысилась, со 100 до 600-800 франков за большую бочку – существенная разница. Вспомнив, что двое из наших друзей, Готье и Mирандоль, жили в доме, примыкающего к горящему кварталу (они жили на улице Керни и имели склад для грузов) мы побежали к ним на помощь, но нашли лишь разрушенное здание. Теперь, чтобы выехать и перевезти мебель или товары требовались огромные деньги, владельцы фургонов требовали по сто франков за каждую поездку, что при таких условиях было почти убийственно. Как уже говорилось, больные предпочитали умереть, чем посылать за доктором. При пожаре многие тоже предпочитали быть сожжёнными, чем обратиться за помощью к владельцам фургонов, крадущих их товары. Каждый в Сан-Франциско, кроме того, очень услужлив, хотя также и требователен. Каждый приходит к вам на помощь, каждый подставляет своё плечо, и при этом удивительно, как мебель исчезает в их руках. Давать какую-либо идею при таких условиях американцам фактически невозможно. Они прибывают, идут, носятся туда и сюда, кричат, входят в здания, ломают и уничтожают вещи, и, прежде всего, окончательно пьянеют. В дополнение ко всему этому, только дом догорает дотла, как каждый бросается среди пепла искать золото; так что не только на приисках людей охватывает золотое безумие! В квартале, где горели здания, был стальной дом, стальные конструкции были привезены из Англии. Вследствие материала, из которого он был построен, все ожидали, что дом бросит вызов огню. Каждый нёс, катил, тащил свои пожитки внутрь этого здания. Но огонь оказался жадным. После достижения стального здания, огонь окутал его языками пламени, и такой высокой температурой, что сталь начала становиться красной, корчиться, и съеживаться, также как и все смежные деревянные здания. От дома и его содержимого, остался лишь бесформенный корпус, чей первоначальный вид было трудно определить. Огонь шёл с севера на юг, наконец, остановился на Калифорнийской улице, широкий проезд которой огонь, несмотря на неустанные усилия, был неспособен перепрыгнуть. Пожар продолжался с семи часов до одиннадцати. Пять сотен зданий были сожжены, ущерб был огромен. Все ведущие торговцы вина и древесины в Сан-Франциско были разорены. Этот пожар приведёт к усиленному строительству зданий, и мы могли бы найти работу на этом поприще – такое было наше общее мнение. Но этому не суждено было осуществиться. Большинство торговцев, которые пострадали, были американцами, и в результате, только американцы были заняты в процессе реконструкции. Ища работу и пока не находя её, Тиллье и я решили последовать примеру одного из наших соотечественников, виконта де Пиндрея, кто вследствие своего умения охотиться сделал отменным своё проживание; теперь мы решили познакомиться со старым мексиканцем из Сан-Франциско, бывшим охотником на медведей и бизонов, по имени Aлуна. Так Тиллье и я, наконец, решили развернуть перед ним наш план, который мы изобрели для охоты в прериях, и просили, чтобы он присоединился к нам в этом новом предприятии, на котором мы надеялись разбогатеть. Он приветствовал наше предложение с очевидным удовольствием; по его совету мы выбрали ареной для охоты долины Марипоса и Туларе – области, богатые медведями и бизонами. Однако мы просили его сделать наше ученичество настолько легким, насколько это возможно и начинать, охотясь на менее свирепых животных типа лося, оленя, козла, зайца, кролика, белки, куропаток, диких голубей и голубых соек. Aлуна крепко стоял на ногах; но он нуждался в деньгах и мы с Тиллье готовы были ему помочь, а он согласился с нашими пожеланиями. Мы согласились, что охотиться мы будем на равнинах, простирающихся от Сономы до озера Лагуна, и от древней русской колонии до Сакраменто.* * Русские сначала обосновались на побережье к северу от Сан-Франциско, в Форт-Россе. Хорошее огнестрельное оружие – это то, в чём мы, прежде всего, нуждались для успешной охоты. Тиллье и я имели превосходные ружья, полностью проверенные при охоте в Сьерра-Неваде и в Сосновом Проходе. Кроме того, обязательный объект для путешествия был барк, чтобы делать раз в две недели плавание между Сономой и Сан-Франциско и от Сан-Франциско до Сономы. Мы дошли до порта, чтобы выбрать судно. Я остановился на лодке, которая управлялась и парусом, и вёслами. За эту покупку я заплатил 300 пиастров, сущий пустяк. Мы тогда вложили деньги в запасы провизии на неделю, неся всё это на борт вместе с вполне достаточным запасом свинца и пороха. Странно, как это может показаться, порох не был дорогостоящим, цена была та же что и во Франции – то есть четыре франка за фунт. Дробь продавалась по цене пятьдесят – шестьдесят сантимов. У Aлуны была старая лошадь, которая была всё ещё достаточно хороша, чтобы быть взятой на охоту, она могла нести всадника, а также служить как тягловое животное. Это спасло нас от лишних расходов; так что мы с благодарностью приняли предложение, которое он сделал нам. Палатка, которую мы только что построили из одеял, вероятно, докажет свою надобность зимой; однако, поскольку сейчас была середина лета, она будет ждать своего сезона. 26 июня 1850 года, мы отправились в путешествие, сдав на хранение у немца наши чемоданы по той же цене. В мою обязанность как моряка встала задача управления судном. Тиллье и я отправились вдвоём на лодке; Aлуна со своей лошадью, которая не могла быть помещена на борту судна, так как лодка могла перевернуться, плыли на одной из плоскодонок, на которых перевозят пассажиров к приискам и которые могут приставать в любом месте на берегу. Мы должны были доплыть до Сономы, где первые прибывшие должны были дожидаться тех, кто прибудет позже. Мы были первые; но едва обрадовавшись нашей быстроте, вытянув нашу лодку на песок как увидели Aлуну, который был в своей круглой широкополой шляпе, со своим одеялом, которое было свернуто в рулон и прикреплено к его спине, он был в раскосанных по бокам брюках, в жилете, лошадь бежала галопом, оружие висело у него на боку. Даже теперь старый охотник всё ещё выглядел превосходно в этом живописном костюме, несмотря на свои годы. Мы неохотно оставили нашу лодку на берегу, но Aлуна успокоил нас, говоря, что никто не подумает украсть её в этом краю. Поскольку он жил здесь в течение двадцати лет и хорошо знал страну, мы полагались на его прошлый опыт. Оставив лодку на произвол судьбы, мы загрузили нашу палатку и провизию на лошадь. Наши немногие кухонные принадлежности были упакованы то тут, то там, пока мы не подсмотрели, как охотники укладывают свои горшки и кастрюли. Таким образом, загруженные мы двинулись через прерию, путешествуя с юга на север.
Сент-Эрмин: Глава XI Охота При обсуждении предприятия капитана Суттера, изобилие почв Калифорнии было кратко упомянуто. Особенно при достижении прерий, которые простираются от Сономы до Санта-Росы, это изобилие становится очевидным. Часто трава, через которую мы сокращали свой путь, достигала высоты девяти или десяти футов. По берегам реки Мерфи можно было увидеть сосны толщины и высоты, невообразимых во Франции. Они достигают высоты 200 или 250 футов и 12 или 14 футов в диаметре * * Путешественник описывает гигантскую секвойю (Sequoia gigantea), обычно известную как красное дерево. К северу от Сан-Франциско в 1842 году росла гигантская сосна. Дюфло Мофра, знаменитый натуралист, измерил её, она была высотой 300 футов и 60 футов в окружности. Крайне безжалостно этот исполин калифорнийских лесов был спилен. К счастью, однако, наука извлекла пользу даже из этого вандализма, подсчитав множество концентрических слоёв, каждый из которых, представляет годовой рост – возраст этого гиганта. Aдамсон видел в Сенегале спиленный баобаб, согласно его промерам, он был 25 футов в диаметре и, согласно его вычислению, его возраст был 6000 лет. * * Ствол баобаба часто достигает в диаметре тридцати футов. С плугом, который использовался селянами во время Вергилия, без бороны и молотилки, почву Калифорнии щедро используют. В 1829 году отцы из миссии Сан-Хосе посеяли на своих землях десять фанег пшеницы.* В 1830 году, 1100 фанег было собрано, то есть более чем в сотню раз больше. На следующий год они не стали садить семена в почву, а оставили землю под паром, но всё же собрали 600 фанег. Во Франции, в посредственной почве, пшеница даёт урожай в два или три к одному; в хорошей земле – восемь или десять к одному; в наиболее благоприятной – пятнадцать или восемнадцать к одному. * Фанега – это приблизительно 1,6 бушеля. За восемнадцать месяцев в Калифорнии вырастает банановое дерево. В возрасте 18 месяцев дерево плодоносит и умирает; урожай бананов состоит из 160-180 плодов, вес составляет от 30 до 40 килограммов. Месье Буатар оценил, что если на участке земли в 100 квадратных метров, посадить банановые деревья, обособленно через каждые два или три метра, можно будет собрать урожай в 2000 килограммов плодов. Для сравнения, на лучших землях Боса, урожай пшеницы только десять килограммов и столько же картофеля. В Калифорнии начали культивировать виноградники. Результаты были удивительны. Moнтерей отправил в Сан-Франциско лучшие сорта винограда, которые произрастали в наших лучших виноградниках в Фонтенбло. Мало того, прерии и леса изобилуют оленями, реки изобилуют форелью и лососем. В некоторые сезоны побережья и заливы, особенно залив Moнтерей, оказываются ареной неожиданного действа – миллионы сардин, преследуемые горбатыми китами пытаются найти убежище на мелководье. Здесь морские птицы всех видов, от фрегата до чайки, ищут добычу. Море в это время походит на обширный пчелиный улей, воздух полон криками и биением крыльев, в то время как на расстоянии, подобно перемещающимся горам, шаловливые киты, гонятся за мелкими рыбёшками и вместе с морскими птицами хотят насытиться своими жертвами. В Калифорнии год разделён на два сезона, сухой и дождливый. Дождливый сезон тянется с октября по март; сухой сезон – с апреля по сентябрь. Имеется немного холодных дней в течение зимнего сезона, юго-восточные ветры, которые дуют в течение этих месяцев, имеют тенденцию смягчать климат. Та же самая вещь происходит в течение лета, когда северо-восточные бризы охлаждают горящие лучи солнца. В сезон дождей, дожди идут ежедневно; однако, они увеличиваются с октября по январь и уменьшаются с февраля по апрель. Они начинаются около двух часов дня и заканчиваются к шести часам вечера. Мы отправились в путешествие в июле – это наиболее восхитительное время года. Температура днём колеблется от 29 до 40 градусов по Цельсию. С одиннадцати часов утра до двух часов дня эта высокая температура делает охоту или путешествие фактически невозможными. Что наиболее желательно, это найти долгожданную тень под сосной или дубом, и заснуть. В качестве компенсации за полдень, вечера тут восхитительны. После нашего захода в прерию, мы начали охотиться; охота должна была принести нам что-нибудь для ужина. Несколько куропаток, два или три зайца, и несколько белок были подстрелены. Aлуна позволял нам охотится, но экономя патроны; очевидно он сохранял патроны для более важной дичи. Он нёс английский карабин с отдельным патронником, в котором было двадцать четыре пули, весом в фунт. Весьма очевидно, ружьё служило ему в течение многих лет. Первоначально кремнёвое, ружьё со временем приобрело поршень, это усовершенствование появилось, и грубость дополнительной работы было противопоставлено хорошим мастерством первоначальной винтовки. Поскольку мы неторопливо передвигались, мы обсуждали, является ли Aлуна, таким же замечательным стрелком, каким отличным он был наездником, когда он внезапно остановился и, положа свою руку мне на плечо, сделал знак, чтобы я остановился. Я также сообщил Тиллье, чтобы он тоже встал. Каждый стоял тихо. Aлуна поднёс свой указательный палец ко рту, в знак молчания, затем помахал рукой в направлении маленького холма, который высился справа от нас. Мы напрасно смотрели, чтобы узнать, на что он нам показывает, мы ничего не увидели кроме некоторого мерцания, летающего с дерева на дерево, как будто серые белки прыгали с ветки на ветку. Aлуна, пожав плечами, сделал нам знак лечь в траву; в то же время он повёл свою лошадь с предельной осторожностью в рощу деревьев, где он привязал её и где её скрывала толстая, плотная листва. Тогда, сняв пончо, шляпу и жилет, он сделал обход, чтобы добраться с наветренной стороны до животного, которое он ожидал увидеть. Мы остались сзади, буквально приросшие к месту, наши глаза уставились в прерию, туда, куда он указывал – на холм, почти покрытый травой и кустарником, которые, казалось, росли там лет восемь или десять. Приблизительно на расстоянии двадцати футов Aлуна исчез в траве и, хотя мы тщательно смотрели за его передвижениями, всё же мы не слышали никакого шума, и даже не видели покачивания травы. Ни змея, ни койот не могли скользить более тихо. Внезапно мы увидели кое-что похожее на сухие ветки, находящиеся выше подлеска; вскоре вторая ветвь появилась на небольшом расстоянии от первой. Наконец, в двух этих объектах, которые привлекли наше внимание, мы признали оленьи рога. Владелец этих рогов, должно быть, был огромен, их ширина была больше полутора метров. Встревоженный, он с трудом поднял голову из-за небольшого порыва ветра, дующего с нашей стороны, видимо это предупредило его относительно некоей ожидаемой опасности. Мы прижались животами к земле. Олень был вне досягаемости наших ружей; кроме того, мы видели только его рога. Это было невозможно, чтобы он увидел нас, но очевидно ветер донёс ему о нашем присутствии. Он вздрогнул, его ноздри задрожали, а уши, согнутые вперёд, ловили самый незначительный звук. Одновременно мы услышали выстрел. Животное после скачка на три или четыре фута рухнуло в подлеске. Мы пошли к нему; но как я сказал, мы были на расстоянии приблизительно в 600 или 800 футов, и естественные препятствия, с которыми мы сталкивались, заставили нас идти в обход. К тому времени как мы достигли небольшого подлеска, мы увидели его упавшим и почти исчезнувшим в массе ароматических трав. Но мы нашли его. Мы осмотрели рану; отверстие от пули было едва заметно, задев левое плечо, пуля проникла в сердце животного. Так как это был первый олень, которого я и Тиллье видели на близком расстоянии, мы продолжали смотреть крайне очарованные. Животное было размером с маленькую лошадь и весило 400 фунтов. Но Aлуна просто загрузил оленя на свою лошадь с вздохом человека, который устал от такого каждодневного занятия. Сейчас было уже, почти пять часов. Место было идеально для ночлега. Бурлящий ручеёк скатывался с горы в десяти шагах от того места, где был убит олень. После разгрузки лошади, я разрешил ей попастись. Оленя после значительных трудностей оттянули к берегу ручья и повесили с помощью лассо за задние ноги на дуб; это прекрасное дерево имело толстые ветви и обильную листву, так что земля под дубом была влажная. В то же время Aлуна повесил наших кроликов, белок, и куропаток на ветви дуба, используя тот же метод, что и с оленем, чья печень снабдила нас превосходным и обильным ужином. Aлуна убедил нас экономить мясо, ибо то, что мы не сможем съесть, можно с прибылью продать. Тем временем установили палатку, зажгли костёр и начали готовить. Печень оленя, приготовленная на жиру на сковородке и запитая стаканом вина и несколькими каплями бренди, стала превосходным ужином. Так как оставался ещё свежий хлеб, трапеза была весьма обильна по сравнению с тем, как мы питались на приисках, где в значительной степени еда состояла из бобов и тортилий. Поужинав, Aлуна предложил нам поспать, но мы согласились лишь при условии, что он нас разбудит к полуночи, чтобы пойти с ним на ночную охоту. Один из нас, однако, должен был остаться возле палатки, следить, чтобы койоты не стащили нашу дичь. Мы тянули короткую соломинку, я стал победителем, а Тиллье встал, чтобы охранять палатку. Завернувшись в одеяла, мы вскоре заснули. Но этот первый отдых длился недолго. Едва стало темно, как мы были разбужены тявканьем койотов. Их вопли были похожи на крики истязаемых детей. И раньше я слышал их вой, но никогда в столь большом хоре. Аромат свежего мяса привлекал хищников, предосторожность, принятая Aлуной по охране мяса имела жизненную необходимость. В полночь мы встали, поднялись на гору, идя против ветра, хорошая уловка, чтобы дичь не почувствовала нас. Я спросил у Aлуны совета относительно охоты: что делать и чего ожидать. Согласно тому, что он сообщил, недавно убитый олень, был настолько большой, что, несомненно, был вожаком стада. Ожидая на берегах ручья, мы, как считал Aлуна, должны были встретить остальную часть стада к двум часам утра. Если мы будем обмануты насчёт остатков стада, берега ручья, согласно вере Aлуны, продолжали бы быть хорошим местом для всех видов дичи. Aлуна оставил меня в засаде в камнях, сам разместился в 100 футах от меня. Я присел, шомполом проверил порох в ружье и стал наблюдать за тем, что могло бы появиться.
Сент-Эрмин: Глава XII Ночная охота в прериях Охотники, лежащие в засаде и ждущие дичь, неизменно замечают, что в течение ночи, когда люди проводят это время отдыха обычно во сне, Природа, особенно в тёплых краях, кажется очень активной. Просто тип деятельности меняется. Это характеризуется ощущением неугомонности, таинственности и ожидания опасности от животных, рыщущих в темноте. Только видящие в темноте животные кажутся спокойными даже при шелесте крыльев ушастой совы, орла, сипухи, летучей мыши; при виде следа волка, лисы и многих других плотоядных животных, которые охотятся вне своих логовищ после наступления темноты, скрытно и осторожно. Только койот с его непрерывными тявканьями чувствуют себя в темноте ночи как дома. Однако, городскому человеку, попавшему в сердце прерий или леса, эти шумы не слышны; он будет не в состоянии слышать их, или, если он услышит их, не сможет установить их происхождение. Но настоящий охотник способен признавать их, может отличить эти различные звуки и, наконец, даже без наблюдения зверя может сообщить, кто бродит в темноте. Находясь один в ночи, хотя я знал, что Тиллье был возле палатки, а Aлуна был только в сотне шагов от меня, всё же я ощутил чувство полной изоляции. Пока человек может положиться на товарища, пока он чувствует, что он может получить помощь, у него есть два глаза, чтобы смотреть вперёд, два глаза, чтобы смотреть назад, четыре руки для защиты. Тогда Природа не кажется настолько подавляющей, настолько ужасной и столь враждебной, как в случае, когда человек думает только собственными мозгами об опасности, полагаясь только на собственные глаза, чтобы видеть, на собственные силы, чтобы бороться. Тогда, его способность полагаться на свои силы ослабляется, он начинает завидовать инстинкту и проницательности животных; он страстно желает быть обеспеченным ухом зайца, чтобы слышать, глазом рыси, чтобы видеть, лёгким шагом дикой кошки, чтобы избежать обнаружения. Постепенно, человек, являющийся по существу животным, подающимся образованию, приобретает такие черты, что они становятся частью его характера и в такое время ночь больше не кажется таинственной; приобретая такую защиту против опасности, человек чувствует ощущение безопасности, поскольку он теперь знает, как защититься. После пятнадцати дней, проведённых в прериях под опекой Алуны и после достижения определённых результатов как охотника, я был способен отличить шум, производимой змеёй, скользящей через траву, белки, прыгающей с ветки на ветку, треск гравия под копытом оленя, идущего пить к ручью. Во время моей первой ночи в лесу, однако, всё казалось озадачивающим, и я был в постоянной тревоге. Я вообразил, что я всё знаю, раз я видел однажды ночью в Сьерра-Неваде, сверкающие глаза волка, смотрящего прямо на меня, или отличил большого медведя, перемещающегося в мою сторону. Однако ничего страшного не случилось, поскольку это было земля, где медведи и другие свирепые животные редко встречаются, особенно в течение летнего сезона. При громких шумах вокруг меня, однако, ничего не было видно. Два или три раза, я слышал отдельные звуки диких существ, прошедших то ли из каприза или испуга в десяти-пятнадцати, или двадцати футах от меня. Но так как они убегали как спереди, так и сзади меня и были не в пределах видимости, всё наполнялось лишь их шумом. Вдруг из тишины послышался ясный, звонкий выстрел винтовки Алуны. Внезапно звуки послышались со всех сторон, тогда я услышал что-то, похожее на галоп приближающейся лошади. В момент, когда на противоположной стороне ручья, вроде бы показалось огромное животное, я выстрелил наугад. Чтобы успокоить свою совесть, я выстрелил ещё раз. Я оставался неподвижным, как будто оцепеневшим, держась за свою винтовку. Почти сразу же послышался низкий свист; я понял, что Aлуна хотел, чтобы я поспешил ему на помощь. Там где берега ручья поднимались, я обнаружил его занятым разделыванием самки оленя, как в своё время он разделывал самца. И самка, и самец были поражены в одинаковых местах и сразу умерли от ран. Aлуна спросил меня, во что я стрелял, я сказал ему об огромном животном. Из моего описания Aлуна решил, что я дважды выстрелил в лося. Не было никакого шанса, дальше охотится этой ночью. Наши два выстрела, казалось, пробудили каждое существо в прерии и звери были достаточно благоразумны, чтобы не даться нам в руки. Сделав своего рода, кровать из веток, мы поместили туда самку; каждый из нас схватил её за заднюю ногу, и мы начали тянуть тушу вместе с кроватью из ветвей к нашей палатке. Мы нашли Тиллье, ожидающего нас. Он не сомкнул глаз этой ночью, отпугивая койотов, которые, казалось, собрались со всех уголков прерии, чтобы напасть на нашу дичь. Несколько из них даже набросились на выброшенные останки оленя, разбросанные в двадцати футах от нашей палатки. То, что они нашли, для них было радостным событием и тявкая, они, казалось, смеялись над разочарованными воплями их голодных компаньонов, которым не достался этот долгожданный обед. Охота была успешна и достаточна, чтобы совершить поездку обратно в Сан-Франциско. Олень, олениха, четыре кролика, четыре белки, и две куропатки были пойманы. Так Тиллье и я планировали сразу же на рынке в Сан-Франциско продать нашу дичь. Aлуна останется, чтобы позаботиться о нашей палатке и попытаться в наше отсутствие убить как можно больше дичи. После определённых трудностей самец и самка были уложены на нашей лошади; затем мы украсили всё это украшением из зайцев, кроликов, белок, и куропаток. Вскоре перед рассветом, мы взяли путь к заливу Сан-Франциско. Не теряя время, в четыре часа мы должны были быть в городе. По пути в Сан-Франциско нам встретилось одно препятствие. Наш маршрут был точно определён по прерии также как следы собаки и охотника, ушедших утром на охоту, различимы ими к вечеру, когда они возвращаются. Перед отъездом я предложил, чтобы Aлуна прошёл к тому месту, где я стрелял, и посмотрел, имеются ли там следы крови. Я стрелял с близкого расстояния и чувствовал, что, несмотря на волнение, я вряд ли мог промахнуться. Утро было свежее и восхитительное; никогда ни Тиллье, ни я не чувствовали себя настолько беззаботными. В независимой жизни охотника есть радость и удовлетворение, родственное чувству полной свободы. К пяти часам утра мы остановились кое-чего поесть. Мы взяли с собой хлеб, начинённый тем, что осталось от печени нашего оленя; кроме того, мы взяли с собой фляги с бренди и водой. У нас была трапеза, пригодная для принца. Во время завтрака под зелёным дубом, в то время как наша лошадь, полностью нагруженная жевала ветки куста, которые она особенно любила, мы увидели дюжину грифов, которые кружились странным образом. Их численность быстро увеличивалась и с двенадцати птиц скоро достигла двадцати или двадцати пяти. Из их полёта, казалось, следовало, что они преследуют некое животное, которое, время от времени, было вынуждено останавливаться. В такие моменты, они также останавливались, затем поднимались, затем снижались, летя почти у основания земли, а в следующий момент они отлетали, как будто чего-то испугавшись. Очевидно в прерии, приблизительно в четверти льё отсюда, происходило что-то необычное. Я взял ружьё и, ориентируясь посредством дубов и возвышающихся сосен, которые походили на огромные башни, я спокойно передвигался поперёк прерии. Не было никакой опасности заблудиться. Я просто поднимал глаза на грифов, которые служили мне гидами. Падальщики становились всё более взволнованными; с различных сторон большое количество грифов стремительно приближалось. Имелось что-то сильное и властное в этом полете, который был быстр как пуля, птица перемещалась без видимых усилий. После достижения нужного места каждый падальщик, казалось, уступал чувству любопытства; и готовился сыграть свою роль, насколько возможно, в драме, которая имела место или должна была вот-вот произойти. Полёт грифов, после того как они объединились, уже не был быстр, они сновали туда-сюда, летали поочередно вверх-вниз, я извлёк пользу, следя за ними. Внезапно это колеблющееся движение прекратилось; они стали почти неподвижными, пронзительно кричали, их крылья трепетали, и делали одинаковые движения. К настоящему времени я был почти в 100 футах от места, где в любой момент должна была произойти драма. Прерия была вся в зарослях; даже, поднимаясь на цыпочки, моя голова была на одном уровне с травой; но я ориентировался на звуки грабительского оркестра. Постепенно я передвигался вперёд. Обернувшись, я увидел Тиллье, стоящего у дерева и кричащего мне что-то, слова я не мог различить, а он делал какие-то жесты, которые я не мог понять. От того места, где он стоял, он, казалось, мог видеть то, что происходило, и криками и жестами, делал попытку предупредить меня. Будучи приблизительно в 50 шагах от места действия, я продолжал идти вперёд, с ружьём в руке, готовый стрелять в критический момент. Пройдя дальше, приблизительно двадцать шагов, я, услышал стоны и крики, которые сопровождали отчаянный бой; в то же самое время птицы поднялись, а затем полетели вниз с криками ярости. Грифы садились на свою добычу, которую они уже расценивали как свою исключительную собственность. Услышав этот шум и стоны, я удвоил свои предосторожности и, перемещаясь постоянно вперёд, скоро узнал, что я был отделён от места этой схватки, сравнительно коротким расстоянием. Спокойно перемещаясь, я пополз подобно змее к краю зарослей. Животное, чью породу, я на первый взгляд не признал, присело на расстоянии десяти футов от меня, всё ещё прибывая в последних муках агонии и как барьер, огораживало некоего человека, которого я мог заметить лишь по верхушке его ружья и части его головы. Человек, чей взгляд был устремлён на то место, откуда я должен был появиться, был готов к тому, чтобы стрелять. Оружие, голова, точный глаз – всё это я пронеслось в моей голове. Внезапно меня осенило, и я закричал: – О, папаша Алуна, не будьте дураком. О боже, это – я! – Я так и подумал, – ответил Алуна, опуская ружьё, – тем лучше, вы можете помочь мне. Но сначала выпалите из вашего ружья во всех этих скандалистов и истеричек, что кричат над нами и не дают нам покоя. С этими словами он указал на падальщиков, вопящих сверху. Я выстрелил в их скопление; один гриф упал. Тотчас другие отлетели на безопасное расстояние, однако, они не были склонны позволить нам скрыться из вида. От Aлуны я просил объяснения того, как случилось, что мы встретились. Совпадение было простым. В соответствии с моими пожеланиями он ушёл на рассвете, чтобы исследовать то место, где я стрелял в своего лося, и там, как я ожидал, нашёл, что животное было ранено, о чём свидетельствовал кровавый след. Aлуна решил следовать за этим кровавым следом. Со знанием охотничьего дела он вскоре понял, что животное ранено в двух местах – в шею и в заднюю ногу. Рану на шее он определил, потому что рога на высоте шести футов, оставляли следы крови; а то, что он ранен в заднюю ногу, стало очевидно, когда лось пересёк песчаное пространство, оставив отпечатки трёх ног. Aлуна знал, что четвертая нога, вместо касания земли, волочилась и оставляла на земле своего рода нерегулярный след, покрытый комками крови. Поняв, что таким образом раненное животное не могло далеко уйти, он начал преследование. Приблизительно пройдя одно льё, он нашёл траву, затоптанную и запятнанную кровью лося, истощённого ранами, который был вынужден остановиться в течение краткой остановки. Только при подходе Aлуны, он потянулся вперёд. Грифы, в своих традициях, преследовали раненное животное по прерии, пока он не упал. Не являясь сведущим охотником как Aлуна в тайнах преследования, я не мог сразу понять причину; что свело меня и Aлуну в одном месте. К несчастью для грифов в тот самый момент, когда, испытывая недостаток сил, чтобы идти дальше, их жертва уже собиралась упасть, а они были готовы атаковать его и рвать на части, прибыл Aлуна и избегая тратить впустую порох, подрезал ему подножные сухожилия. Это было то, что послужило причиной шума, который я слышал, но о значении, которого я был не осведомлён. Наша охота принесла нам мяса больше, чем у нас было.
Сент-Эрмин: Глава XIII Змеиная трава Не имелось никакой возможности погрузить эту новую тушу на нашу бедную, перегруженную лошадь; она и так несла то, что едва ли была способна нести. Но вдалеке мы заметили каррету, ехавшую из Санта-Росы до Сономы*, она принадлежала одному из владельцев ранчо. Наконец сделка была совершена, посредством двух пиастров, он позволил нам загрузить нашу дичь в его каррету и сам вызвался помочь нам везти её. * Каррета – деревянная телега, которую тянут волы, используется для перевозок, делают их в Калифорнии. Тем вечером владелец ранчо возвращался из Санта-Росы и взял нас и нашу дичь. После прибытия в Соному, наш груз будет помещён на борт лодки. Aлуна решил следовать своим маршрутом, где он ожидал найти хорошую охоту. Мы с Тиллье продолжили свою поездку. К часу дня, мы были в Сономе. Поскольку наша лодка находилась на берегу, при помощи некоторых граждан Сономы, мы переместили нашу дичь на борт судна. К счастью ветер был с северо-востока и был идеален для переправы через залив. Подняв парус, в течение трёх часов плавания мы достигли Сан-Франциско. Поскольку было уже четыре часа дня, я помчался к главному мяснику, оставив Тиллье, охранять нашу дичь, которую мы покрыли листьями и травой. Мясной магазин управлялся американцем, ему я рассказал, что я прибыл с дичью, которая была только что разгружена. При нормальных условиях в Сан-Франциско туша самца оленя оценивается от шестидесяти до восьмидесяти пиастров; туша оленихи – от тридцати до тридцати пяти пиастров; заяц – от шести до восьми; куропатка – один пиастр; белка – полпиастра. Не имелось установленной цены за тушу лося. Я верил, что это был первый лось, который будет продаваться на рынке Сан-Франциско. Сделка совершилась, и за более чем 500 фунтов мяса, мы получили 300 пиастров. В тот же вечер мы уехали. Энергично гребя, мы достигли Сономы около часа ночи, затем, обосновавшись на дне нашей лодки, мы уснули и спали до пяти часов утра. Вскоре мы должны были снова воссоединиться с Aлуной. На сей раз, мы повернули несколько правее возле восточного склона небольшой цепи холмов, где трава была значительно ниже, чем внизу в прерии и где охота была менее трудна. Семь или восемь оленьих самок вскоре появились. Мы сумели убить двух из них. Теперь мы тщательно соблюдали все действия, которые делал Aлуна, выпотрошили туши – действие более чем необходимое в тёплом климате, подобно калифорнийскому. Так что мы выбрали те ветви дуба, которые были достаточно прочны, чтобы выдержать наших самок и достаточно высоких, чтобы предотвратить туши от посягательств койотов. К одиннадцати часам мы были снова в лагере. По нашему прибытию мы заметили туши самки и самца оленей, висящих на ветвях дуба. Aлуна видно времени не терял. Так как была высокая температура, мы заключили, что он должен был спать в это время. Но кое-что спало рядом с ним, закатавшись в его пончо, и это вселило ужас в наши сердца. Это была гремучая змея, которая приползла, чтобы наслаждаться теплотой и мягкостью его шерстяного одеяла. Aлуна, по привычке, спал на правом боку. Но если он перевернётся во сне на левый бок и придавит змею, она точно укусит его. Тиллье и я стояли неподвижно на пороге палатки, едва осмеливаясь дышать, наши глаза были устремлены на эту смертоносную рептилию, мы не знали, что делать. При малейшем звуке Aлуна мог пошевелиться; а любое движение могло означать смерть. Наконец, мы решили удалить этого смертоносного спящего компаньона, змея, казалась погружённой в дремоту. Положение Алуны уже было описано; он спал на правом боку, закутанный в своё пончо. Рептилия скользнула близко к нему, фактически её хвост и часть тела была скрыта внутри складок пончо. Верхняя часть тела змеи была искривлена и походила на катушку, в то время как голова была свернута под шеей как будто спящая. Тиллье, схватив ружьё Алуны, собирался дулом отбросить в сторону, свернувшуюся в катушку змею, причём это надо было сделать одним быстрым толчком, чтобы отбросить её далеко в сторону. Тем временем, я достал свой охотничий нож, который я обычно носил за поясом и встал рядом, готовый вонзить нож в змею. Я сказал Тиллье, что готов. Немедленно оружием, которое послужило как бы рычагом, змея была поднята и выкинута за нашу палатку. Не ожидая, что змея упадёт там, я не сумел поразить её моим охотничьим ножом. Змея вся свернулась, грохоча хвостом, и я могу ручаться Вам, что, когда я увидел жар её глаз, подобных красным рубинам и широко открытый мертвенно-бледный рот, моя кровь охладела. Волнение, однако, разбудило Aлуну. Сначала он, возможно, не понял, почему у Тиллье его оружие, а у меня нож; но после одного мимолётного взгляда на змею, ситуация стала очевидной. «Ах, ты земляной червь!» – он воскликнул с презрением, которое невозможно передать. Тогда же его длинная рука быстро ухватила змею за хвост и со свистом, повертев её два или три раза, он разбил её голову об один из столбов нашей палатки. Тогда, презрительным жестом он отбросил змею приблизительно на двадцать футов, спустился к ручью, вымыл руки, вытер их о листья дуба, и возвратился к нам, отметив: «Ну что хорошая была торговля?» Тиллье и я стояли такие же белые, как листы бумаги. Тиллье вручил ему наш мешочек. Aлуна после подсчета пиастров разделил их на три равные части, затем с очевидным удовлетворением поместил свои 100 пиастров в кожаный мешочек, который висел у его пояса. С этого времени Aлуна завоевал огромное уважение и у меня, и у Тиллье. В жизни большую роль играет привычка. Весьма возможно в начале своей кочевой жизни Aлуна был также несколько робким; возможно вид его первой змеи испугал его, даже больше чем нас; но привычка – мощный рычаг. От привычки всё перестаёт быть страшным, даже смерть. Фактически, путешествуя к востоку от Калифорнии, он исследовал страны, неизвестные даже на сегодняшний день, которые лежат между двух маршрутов, по которым идут караваны, регионы, простирающиеся от озера Пирамид до Cент-Луиса в Mиссури, и от Монтерея до Санта-Фе. В этих обширных областях, где реки, испытывая недостаток влаги, исчезают в песках или заканчиваются в пропитанных солью лагунах и болотах, регионы, которые пересекают люди и животные, одинаково неприручённые, Aлуна вырос приученным к любому виду опасности. Вот каким образом Aлуна впервые повстречался с гремучей змеёй. Однажды вечером, около левого берега реки Колорадо в землях индейцев навахо, после того как он указал дорогу двум миссионерам и англичанину, которые заблудились, Aлуна, который не любил ездить по знакомым маршрутам, галопировал на своей лошади через прерию. При достижении места возле берега реки, которое казалось подходящим для того, чтобы провести остаток ночи, Aлуна, развернул свою бизонью шкуру и накрыл ею седло, также тщательно, как домохозяйка готовит себе кровать. Чтобы изжарить несколько кусков мяса оленя, а также держаться вдали от хищников в течение ночи, он зажёг костёр, из предосторожности, однако, вырвал всю траву вокруг места, используемого для очага, чтобы избежать поджога прерии. После того, как огонь разгорелся, а олений бифштекс, готовился на углям, Aлуна решил, что у него не хватит дров на всю ночь. Увидев упавшую большую сосну на дальней стороне ручья, он взял свой мачете и решил запастись дровами. Одним прыжком он достиг дальней стороны ручья. Но, приземлившись на ногу, он коснулся чего-то живого. Aлуна кувыркнулся назад. Тогда он увидел голову гремучей змеи, возвышающейся над травой и одновременно острую боль в колене; он понял, что змея только что ужалила его. Его первым чувством был гнев. Бросившись на рептилию, Aлуна своим мачете разрубил змею на три или четыре части. Однако он сам был ранен и, несомненно, смертельно. Идти и заготавливать древесину, чтобы поддержать огонь было теперь бесполезно, намного раньше чем огонь погаснет, Aлуна умрёт. Грустный и удручённый он восстановил свой шаг и обратился с молитвой, которая как он думал, будет его последняя молитва на Земле, снова сел возле костра; даже теперь всё его тело чувствовало холодное оцепенение. Поскольку он сидел, готовясь к смерти, готовой настигнуть его, с ногой, уже оцепенелой, раздутой, воспалённой и посиневшей, он внезапно вспомнил – и Aлуна никогда не сомневался, что именно в ответ на его молитву это средство было ему послано – он внезапно вспомнил, что среди травы, которую он вычистил возле костра, он вырвал большие пучки травы, которую индейцы называют «змеиной травой». Собрав все свои силы, он подполз к месту, где он видел эту траву. Здесь, он извлёк два или три фута корня. Помыв и очистив их ножом, он жевал некоторые корни, чтобы сэкономить время. Затем разрезал остающуюся траву на мелкие кусочки, которые он бросил в кипяток в серебряной кастрюле, которую ему подарил англичанин, в награду за его услуги, когда он показал ему дорогу. Aлуна когда-то слышал, как индейцы рассказывали, что с давних времён прикладывают жёваные корни этой травы к открытым ранам от укуса змей. Первое что он сделал – наложил компресс на ногу. В это время корень, кипящий в чаше, сформировал темно-зелёную жидкость, которая испускала весьма едкий щелочной запах. В обычных условиях этот спиртной напиток было бы невыносимо даже глотнуть. Aлуна, однако, растворил его с водой и несмотря на отвращение, выпил всё. Это спасло его жизнь. Только он выпил, как началось головокружение; земля, казалось, двигалась, небо стало мертвенно-бледным, луна, которая только поднималась, стала похожей на огромную голову, которая была ранена и истекала кровью. Он глубоко вздохнул, думая, что пришёл конец и упал неподвижным на бизонью шкуру. На рассвете следующего утра Aлуну разбудила его лошадь, которая, не зная причины глубокой дремоты своего хозяина, облизывала его лицо. При пробуждении он не мог понять, что произошло. Он испытал чувство слабости, боль и большую усталость. Полу-паралич, казалось, распространился по всему телу. Тогда он вспомнил, что случилось. С острым беспокойством он притянул к себе больную ногу, закатал брюки и осмотрел рану под повязкой из жеваных корней, которые он закрепил вокруг ноги с помощью своего носового платка. Рана была красная, а нога только слегка припухлая. Он теперь повторил свои действия предыдущего вечера и, пережевав большое количество заживляющего корня; на сей раз, однако, несмотря на его щелочной запах, противный запах скипидара, он нетерпеливо схватил и пил эту смесь. Затем вместо старой повязки, он наложил новую. После этого, испытывая недостаток сил, чтобы достигнуть тени, он скользнул под бизонью шкуру. Там, обильно потея, он оставался до трёх часов дня. К этому времени он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы пойти к ручью, искупать свою ногу и выпить несколько глотков воды. Хотя его голова всё еще была тяжелой, а пульс лихорадочно бился, Aлуна осознал, что он поправляется. Он позвал лошадь, она сразу же прибежала, надел седло, скатал бизонью шкуру, нарвал ещё змеиной травы, и со значительным усилием, взобравшись в седло, поехал в деревню навахов приблизительно в пяти или шести льё от этого места. Здесь жили индейцы, с кем он был в дружеских отношениях и у кого он мог получить тёплый приём. Старый индеец лечил его рану и поскольку Aлуна был уже на пути к выздоровлению, рана была быстро излечена. Хотя Aлуна расценил укус гремучей змеи как обычный несчастный случай; однако, он всегда носил в маленьком кожаном мешочке часть травы и заживляющего корня, пополняя их всякий раз, когда предоставлялась возможность.
Сент-Эрмин: XIV Aлуна Aлуна часто говорил, подняв голову с некоторой меланхолией: «Каким дураком я был однажды»! Мы никогда не могли понять, к чему он это говорит. Я лично считаю, хотя и не уверен, что прав, Aлуна относил эти слова к тем временам, когда он был влюблён. Из разных бесед, которые мы вели долгими вечерами, мы поняли, что однажды Aлуна был влюблён, но потерял женщину, которую любил и стал настолько угрюмым, что его поведение граничило с безумием. Но как он потерял её? Это была тайна, ибо Aлуна никогда не делал никаких определённых замечаний по этому поводу, и я могу говорить только о своих предположениях. Во время когда Aлуна «был дураком», он жил около гор Реки Ветра по берегам реки Арканзас, где он решил построить хижину. Но почему эта с энтузиазмом начатая хижина так и осталась незаконченной? Почему всё осталось в состоянии незавершённости, не закреплённые ставни, на двери простая задвижка? Aлуна возможно понял в тот день, что ему придётся жить в полном одиночестве в доме, который строился для двоих, тогда интерес к дому у него пропал; будет ли дом открыт или закрыт уже было неважно, замки исчезли, осталась лишь задвижка. Однажды вечером после длительного отсутствия, он пришёл и нашёл дверь приоткрытой, хотя ранее он закрывал её. Он увидел, что зерно, которое было сложено в одном из углов и которое достигало почти потолка, теперь сильно уменьшилось. Хотя он не оценивал свои запасы зерна очень высоко, и с удовольствием разделил бы его в любое время с любым соседом, если бы тот попросил об этом, всё же Aлуна не любил, когда кто-то брал что-либо без его ведома, поскольку в этой краже он видел не только обычный грабёж, но и свидетельство того, что вор презрительно относится к хозяину. При таких обстоятельствах грабёж вызвал у Aлуны отвратительное настроение. Преступник оставил дверь открытой, так как он видимо решил повторить вылазку. Aлуна взял свой плотницкий топор в руку. За поясом у него был мачете, и он стал ждать вора. Но для Aлуны, как и для всех очень активных людей, сон даже в течение короткого времени, просто необходим. В результате, независимо от того, сколько Aлуна бодрствовал, он иногда спал на ходу. К середине ночи он проснулся с чувством, что кто-то крадёт его зерно, поскольку сухие листья на земле потрескивали, видимо посетитель не имел намерения сохранять особую тишину. Вор, казалось, даже не предпринял предосторожностей, веря, что Aлуна всегда отсутствует и начал шумно копаться в груде зерна. Aлуна казался абсолютно спокойным, он крикнул по-испански: «кто тут»? Шум прекратился, но никто не ответил. Aлуна вскочил с кровати и, поскольку грабитель не отвечал, повторил вопрос на индейском диалекте. Но вопрос остался опять без ответа. Эта тишина раздражала. Существо в хижине, очевидно, намеревалось уйти, опять же инкогнито. Он шёл медленными и тяжёлыми шагами, подобно человеку, который боится, быть подслушанным, хотя время от времени его дыхание, которое он не мог контролировать, выдавало его присутствие. Aлуна был склонен полагать, что эти шаги, вместо приближения к двери, приближались к нему. Из этого он заключил, что грабитель хочет обмануть его, пытаясь скрыться в укромном уголке. Теперь Aлуна был подготовлен, чтобы начать борьбу. Готовясь к схватке, он схватил свой нож в левую руку, топор в правую руку, и стал ждать. Скоро он почувствовал, скорее, чем увидел, что его противник был приблизительно на расстоянии двух шагов от него. Протянув руку, он коснулся грубой и косматой шерсти. Все сомнения теперь исчезли; грабителем был медведь. Aлуна быстро отскочил; но позади него была стена, которая предотвратила его от падения назад. Никого нельзя было позвать на помощь, оставалось только бороться. Aлуна не был человеком, который отступает; кроме того, в это время он был почти безумен, опасность была ему безразлична, и он не имел никаких сожалений относительно завершения своей жизни. Подняв руку, которая держала топор, он ударил с полной силой наугад, доверяя своему чутью. Топор вонзился в одну из лап медведя, причинив сильную боль. Почувствовав силу удара, медведь, который был до этого очень тихим, заревел в отвратительном рёве. Другой лапой он поймал Aлуну и притянул его к себе. У Aлуны было время, скользнуть под лапой медведя и ударить его своим мачете. В результате, чем больше медведь сжимал Aлуну, тем сильнее нож входил в грудь животного. В это время, правой рукой Aлуна продолжал бить ручкой топора медведю по носу. Медведь, однако, животное с необычайно жёсткой кожей, Aлуна находил, что объятие медведя слишком сильное, и ему оставалось надеяться, что нож проткнёт жизненно важные органы животного. Медведь злобно зарычал и швырнул Aлуну далеко от себя. Брошенный силой, потрясшей его, Aлуна мог бы быть распластан по стенке. Но случайно он вывалился через открытую дверь и откатился приблизительно на десять шагов. В борьбе Aлуна, к сожалению, потерял свой топор, а нож он оставил в животе зверя и был теперь совсем безоружен. К счастью, около дома имелся дубовый столб, который был подготовлен для строительства. Возле него и упал Aлуна. Несколько истощённый от борьбы, он схватил его. В руках столь энергичного человека, это оружие было столь же смертоносно как дубина в руках Геркулеса. Это был тот случай, когда оружие надо было применить против зверя, приведённого в бешенство двойной раной, и преследовавшего Aлуну с угрожающим видом. Жизнестойкий, Aлуна не хотел умирать таким образом, от лапы взбешённого медведя. Собрав каждую частицу своей силы, чтобы встретить, смертный бой, он обрушил на медведя град ударов, достаточно тяжёлых, чтобы сломать спину быку. Но медведь, со всей ловкостью фехтовальщика, отражал большинство ударов, делая попытки выбить дубину из рук Алуны. Хотя у него была ранена лапа, он добился успеха. Теперь, когда дубина была поймана животным, Aлуна, не делая никакого усилия, чтобы сопротивляться, просто отпустил её. Медведь, ожидая, что будет сопротивление, от неожиданности упал назад. Aлуна, извлекая выгоду из этой отсрочки, быстро помчался в дом, и закрыл за собой дверь. Но медведь не имел никакого намерения разрешить ему сбежать. Со всей силой своего веса он бросился на дверь, отделявшую человека и зверя, она была сбита с петель и упала в комнату. Упав Aлуна схватил рукой потерянный топор и используя его и одну из своих рук как щит, стал поднимать дверь, за которой он надеялся обрести убежище. В это же время, медведь, как и ожидал Алуна, также схватился за дверь здоровой лапой. Aлуна топором ранил зверя по ней. Получив ранения в обе лапы, с ножом в груди, медведь, видимо понял, что сила не на его стороне, он начал пытаться отступать. Aлуна в это время маневрировал таким образом, что смог достать своё ружьё, которое ранее он был неспособен использовать. С ним в руке, он прыгнул, и встал у входа. В то время, луна выглянула из облаков, как будто помогая Aлуне, позволив ему видеть всё, что происходит. Медведь, поколебавшись, какое-то время, как будто пробуя решить, оставить ли ему дом или нет; затем с грозным рычанием, вновь пошёл к двери. Aлуна вновь забаррикадировал вход и стоял с оружием в руке. Но медведь всё ещё имел силы, достаточные, чтобы бороться, согласно своей привычке, на близком расстоянии. Aлуна отскочил и выстрелил, целясь в грудь, из которой уже торчал нож. Медведь, отступил приблизительно на два шага и упал с глухим стоном. Пуля попала в сердце. Несмотря на то, что это был чёрный медведь, он был почти также высок, как и серый медведь (т.е. гризли), и весил 800 фунтов. Если бы Aлуна встретился с гризли, вместо чёрного медведя, схватка могла бы закончиться и по другому. Серый медведь использует в борьбе и зубы, и когти, в отличие от черного медведя, который напротив, не использует их. Последний просто пытается захватить врага в объятия, сжимает его и сокрушает мощным захватом. Охотясь на оленей, человек может приучиться и к столь опасной охоте, как только что рассказанная. Aлуна выпутывался из многих опасных ситуаций лишь по счастливой случайности, и то, что он стоял живой перед нами, казалось чудом. Эти опасности оставили на нём следы; однако, он говорил о них без эмоций, готовый стоять перед ними снова без колебаний, если такой случай возникнет. Но о приключениях на реке Колорадо и в болотах Восточного Техаса, где две его лошади были съедены аллигаторами и чудовищами, он говорил с глубоким чувством. Теперь аллигатор известен всем; но я сомневаюсь, чтобы учёные или даже натуралисты когда-либо слышали о карвана (carvana). Хотя часть сомнений есть и у меня, возможно карвана, существовал только в воображении Алуны. Быть может, карвана был для этого бесстрашного человека тем же, что и старое пугало для маленьких детей. Эти чудовища обитают в обширных болотах Восточного Техаса, которые представляют собой обширные топкие озера, в которых могут утонуть и лошади, и всадники. Через эти предательские смертоносные болота проходят, однако, несколько тропинок, обросших тростником. Эти тропки известны только индейцам и местным жителям. Но как о них узнать? Местные сами с трудом могут найти их; одинокий же путешественник, не знающий расположения этих узких тропок, неизменно потеряется в болотах. Кроме того, существует и другая не меньшая опасность. То там, то здесь, растут небольшие кусты ежевики, пятнадцати или двадцати футов в окружности. Если путешественник перед переходом через болото подходит близко к кустам, он в испуге отскакивает, ибо в этих кустах может быть несметное число змей, неизвестных в прерии, которые живут только на этих покрытых травой островках. Эти рептилии – мокасиновая змея, коричневая гадюка, и красно-головая чёрная змея, три змеи, чей укус смертелен и более ужасен, чем укус гремучей змеи. Даже в этом случае, путешественник, которого кусают эти змеи, более удачлив, чем человек, ставший жертвой хвоста аллигатора или зубов карвана. Теперь об этих чудовищах, которые, как уже говорилось, живут в этих топких озерах. Лошадь, потеряв точку опоры, тотчас обречена; с дикими глазами, взъерошенной гривой, расширенными ноздрями, она бьётся в болоте, где не может плыть; внезапно её тело бьет слабая дрожь, и лошадь чувствует, что кто-то тянет её с непреодолимой силой вниз в пропасть. Постепенно она исчезает, увлекаемая скрытым врагом. У этого чудовища единственное, что остаётся видимым – крокодилий хвост с бугорками, который блестит сквозь грязь. Нападает и защищается аллигатор при помощи этого огромного хвоста, который может изгибаться полукругом и доходить до его челюстей. Неудачлив тот человек, кто пересекает дорогу этому чудовищу с отвратительным хвостом! Эти опасные удары аллигатор совершает, чтобы расправиться с жертвой, пожрать её, поворачивает хвост туда-сюда и сокрушает всё своими отвратительными и смертоносными челюстями. Плантаторы Техаса, Нью-Мексико, и соседних областей охотятся на аллигаторов из-за их жира, который используют для смазки колес. В течение сезона охоты на аллигаторов, то есть в середине осени, когда эти чудища, кажется, сдаются по собственному согласию. Они покидают свои топкие озера и болота, чтобы искать более тёплое местообитание. Они роют ямы под корнями деревьев, затем закапываются в землю. К этому сезону они так объедаются, что уже больше не опасны. Негры, охотящиеся на аллигаторов в это время года, отрубают хвост от туловища одним ударом топора, и всё же даже это потрясающее воздействие едва пробуждает их от спячки. Когда это сделано, аллигаторов разрубают на части, которые бросают в огромные котлы с кипящей водой, жир оказывается у поверхности. Негр собирает жир большой ложкой. Обычно только один человек необходим для тройной задачи: убийства аллигатора, отваривания, и извлечения жира. Негры часто убивают по пятнадцать аллигаторов за день. Не имеется никакого отчета о добыче аллигаторов в это время года. Что же касается карвана – то это другая история. Этот монстр гораздо более жестокий, гораздо более опасный, чем самый ужасный аллигатор. Однако ни один карвана не был замечен живым. Чудовище имеет большую ценность, особенно если он появиться на людях. Но когда лагуны высыхают, или после того, как реки изменяют свои русла, иногда находят мёртвых карвана, они походят на гигантских черепах с панцирями длиной десять или двенадцать футов и шириной – шесть футов. Голова и хвост – подобны тем, что есть у аллигаторов. Сокрытый в грязи, как муравьиный лев скрывается в песках, он ждёт свою добычу в центре своего рода туннеля, его челюсти постоянно открываются, чтобы захватить то, что судьба посылает ему на съедение. Дважды Aлуна чудом избежал челюстей этих смертоносных монстров, хотя пришлось бросить лошадь, которая исчезла, поглощённая невидимыми челюстями, был лишь слышан треск костей. Однажды, несколько офицеров из американского инженерного корпуса, измеряли расстояние между Нью-Мексико и Новым Oрлеаном, и стали свидетелями того, как один из их товарищей погиб в челюстях карвана. Они решили вместе с американским плантатором, у которого они остановились на отдых и где Aлуна также остановился, убить монстра, независимо от того в какой глубокой пропасти он скрывается. Вскоре для этой странной экспедиции приготовления были завершены. Якорь маленькой лодки был прилажен к цепи длиной тридцать или сорок футов, на этот якорь насадили двух-недельного ягненка для приманки. Якорь и ягненок были брошены в болото, конец цепи, обкрутили вокруг дерева. Возле него сидел негр, чтобы охранять и следить за тем, что произойдёт. На следующий день негр вернулся бегом, крича, что карвана мёртв, что якорь чудовище схватило своими челюстями, цепь натянулась, заставляя дерево качаться. Так как было уже слишком поздно попытаться вытянуть карвана тем же вечером, пришлось ждать до утра, чтобы тянуть его из болота. На рассвете следующего дня все были в ожидании. Цепь была напряжена до такой степени, что кора дерева отлетела возле того места, где была обмотана цепь. Несколько верёвок были быстро привязаны к цепи, и запряжены две лошади. Хотя эти лошади тянули изо всех сил под ударами хлыста, всё же их объединённые усилия были неэффективны, чтобы вытянуть карвана из пропасти. Фактически, какие бы действия они не предпринимали, непреодолимая сила, тянула их назад. Видя, что лошади ничего не смогли сделать, фермер привёл двух самых сильных волов с его фермы. Они были запряжены вместе с лошадьми и потянули. На какое-то время надежда забрезжила, что их усилия могли бы принести плоды; на мгновение поверхность болота была поколеблена, и появились челюсти чудовища. Внезапно якорь, который так яростно тянули, ударил рикошетом от болота к берегу. Один зубец якоря был сломан, другой, ужасно искривлённый, исковерканный, и разбитый, нёс с собой части плоти и кости из разорванных челюстей монстра. Но существо оставалось невидимым, и от того, как грязь взволновалась, можно было сделать вывод, какое огромное чудовище находилось далеко внизу в глубинах пропасти. Такие отвратительные монстры вызывают ужас, но Алуна, говорил об этих почти мифических существах с оттенком скорее отвращения, чем опасения. На другой день он путешествовал вдоль Скалистых Гор между их подножием и озером, которое пока ещё ни одним путешественником не было названо. Aлуну преследовал отряд индейцев. Курок его ружья был сломан, его лошадь устала, он понимал, что индейцы на свежих лошадях должны были, в конечном счёте, настигнуть его, тогда он решил воспользоваться преимуществом того факта, что наступала темнота, и она могла стать путём к спасению в таком затруднительном положении. Спасение было близко; Aлуна просто стегнул свою лошадь, направив её к лесу, затем думая пустить её одну по дороге, сам же решил спрятаться в лесу. Индейцы же по его предположению должны были преследовать лошадь, уносясь, всё дальше от всадника. Прискакав к небольшому сосновому бору, вынув ноги из стремян, в тот момент когда лошадь оказалась под одним из деревьев, Aлуна схватился за большую ветвь и держался, в то время как лошадь промчалась вперёд. Aлуна подтянулся и забросил ноги на ветвь, за которую ранее он держался только руками, и за несколько секунд поднялся вверх на дерево. Дюжина дикарей проехала галопом под ним. Aлуна видел и слышал их, но индейцы не имели представления о его хитрости. Когда они уже были далеко, а шум копыт лошадей, бегущих галопом, не был более различим, Aлуна спустился и осмотрелся, чтобы найти место для ночлега. В нескольких метрах он нашёл одну из тех пещер, которые многочисленны у подножия Скалистых Гор; обширная и просторная пещера, однако, была полна мраком, освещаемая только проходом, который и обнаружил Aлуна. Скользя, подобно змее, Aлуна отыскал большой камень, которым он хотел закрыть вход для того, чтобы никто, ни человек, ни животное, не пытались войти после него. Завернувшись в своё пончо, превозмогая усталость, он вскоре сладко заснул. Как бы ни был крепок сон Aлуны, особенно в начале, тем не менее он пробудился из-за копошения у своих ног. Такие звуки похожи на скрежет когтей котов, когда они скребут по метле, и здесь один или два зверька с необычно острыми когтями скреблись по ногам Алуны. Aлуна, поднял голову, чтобы убедить себя что это не сон, протянул руку и дотронулся до двух детёнышей ягуара размером с больших котов, которые явно привлечённые ароматом свежего мяса, играли с ногами Алуны, и царапали своими когтями, делая разрезы на его брюках. Он немедленно понял, что вступил в пещеру, которая была занята ягуаром и его супругой; мать и отец были, вероятно, на охоте и должны были скоро возвратиться и единственная вещь, которую надо было делать – это немедленно уходить. Схватив своё оружие и скатав пончо, он начал отодвигать назад камень, чтобы открыть вход и покинуть открытое им убежище. Но в момент, когда он положил руку на камень, он услышал, менее чем в 100 шагах, низкое рычание, которое предупредило его, правда слишком поздно, что самка возвращается. Рычание уже на расстоянии двадцати футов сказало ему, что она возвращается на полной скорости. Одновременно он мог почувствовать давление животного на камень, пытающегося войти в пещеру. Детёныши, со своей стороны, ответили на рычание матери своего рода мягким, хныкающим, полным нетерпения воем. У Aлуны было ружьё, но как уже было сказано, был сломан курок, делая оружие бесполезным. Aлуна, однако, был изобретателен. Прижавшись спиной к камню, чтобы сдержать усилия ягуара, он начал заряжать ружьё настолько быстро, насколько возможно. Простое действие при обычных условиях, оно было теперь усложнено неприятным волнением. На расстоянии двух футов, позади камня, который продолжал перемещаться силой её давления, ревела самка ягуара. Он мог чувствовать её мощное дыхание на близком расстоянии всякий раз, когда она толкалась мордой в щели, оставленные открытыми в местах, где камень плохо примыкал к стене. Он даже почувствовал её лапу, дотронувшуюся до его плеча. Но ничто не могло оторвать Aлуну от важного действия, что он выполнял. Зарядив ружьё, Aлуна ударил огнивом, чтобы выбить искру об кремень. Каждая вспышка от искр, отлетающих от камня, позволяла ему осмотреть пещеру, которая была вся усыпана костями животных, пожранных этими ягуарами; среди этих костей на него кроме того смотрели два детёныша ягуара, которые подскочили к нему из-за искр, которые вызывали у них интерес. В это время мать продолжала штурмовать камень, блокирующий вход. Aлуна однако зарядил ружьё, и в свою очередь, готовился атаковать сам. Повернувшись, он своим весом продолжал держать камень, направил ствол своего карабина через трещину, в которой появились морда и лапа ягуара. Увидев этот странный приближающийся объект, ягуариха схватила его зубами, чтобы разгрызть как кость. Это была неосмотрительность, на которую Aлуна и рассчитывал. Приблизив к заряженному ружью зажжённый трут, он выстрелил. Ягуариха глотнула сполна – свинец, порох и огонь. Рёв, сопровождаемый криком агонии предупредил Aлуну, что его враг был побеждён. Он мог теперь снова свободно вздохнуть. Перемирие, однако, было недолгим. Только он встал с колен, как послышался новый рёв, ещё более, ужасный. Это был самец, он прибыл на крики подруги. К сожалению он прибыл слишком поздно, чтобы объединить свои усилия с её; но он прибыл вовремя, чтобы причинить Aлуне большое беспокойство. Поскольку Aлуна был успешен в первом эксперименте, он не думал о принятии другого способа нападения. Так что он решил разобраться с самцом также как и с самкой. Он вновь спиной стал держать камень и начал снова перезаряжать ружьё. Ягуар остановился возле мёртвой самки и трогательно заревел. Затем, кончив торжественную похоронную речь, он бросился на камень. Aлуна, изнутри, ответил ворчанием, которое возможно было интерпретировать следующим образом: «Подходи, дружок, подходи, вскоре мы поболтаем о наших мелких делишках!» Вновь зарядив ружьё, Aлуна уже собирался нанести удар по кремню, когда обнаружил, что в поспешных движениях он потерял трут. Его ситуация была чрезвычайно серьёзна; без трута, без огня, без средств защиты. Карабин можно было использовать лишь как железную палку и не более. Aлуна напрасно держал его в руках. Он бесполезно искал под ногами трут в пределах досягаемости, но его нога касалась только камней и костей. Всё это время, камень подвергался серьёзным толчкам; ягуар, шумно вдыхая, протягивал время от времени лапу в щель и касался плеча охотника, у того же со лба начинал литься пот. Он был вызван нетерпением, или страхом? Aлуна, был весьма откровенен, признав, что это происходило от обеих причин. Признав, что его поиск бесполезен, он был теперь уверен, что сможет найти трут только при дневном свете. Другой путь должен быть найден. Карабин можно было использовать только как дубину; но это ошибка – его можно было преобразовать в копье. Действуя импульсивно, Aлуна закрепил свой мексиканский нож к наконечнику ружья. Это было с готовностью выполнено посредством ремня, который каждый охотник всегда берёт с собой в прерию, когда ему надо провести ночь под деревом или на ветвях дерева, привязывая себя ремнём к стволу дерева. Привязав нож к наконечнику ружья, всё было готово. Он возвратился и наклонился таким образом, чтобы камень не мог быть перемещён. От давления, направленного против камня, Aлуна знал, что он имеет дело с серьёзным врагом. Выждав подходящий момент, когда ягуар бросился на препятствие, Aлуна, пырнул его карабином со штыком. Ягуар издал громкий рёв. Карабин был вырван из рук владельца, откатился на два шага, в то время как животное тоже отскочило назад с воем. Aлуна поднял ружьё и осмотрел его. Нож был со сломанным на две трети лезвием; от ручки остался только фрагмент в полтора дюйма, остальная часть осталась в ране самца. Это явилось причиной воя и бегства ягуара. К этому времени, Aлуна отчаянно нуждался в передышке, его силы были на исходе. Он использовал эту возможность, прежде всего, избавив себя от двух молодых ягуарят, которые поцарапали его своими когтями, в то время как он был занят борьбой с их отцом и матерью. Схватив каждого из них за задние лапы, он разбил их головы о стену пещеры. Затем, измученный жаждой и, не имея никакой воды, он выпил кровь детёнышей ягуара. Что особенно испугало Aлуну, был факт, что он начинал чувствовать недостаток сна. Кроме того, он был убеждён, что в пределах некоторого времени эта потребность станет обязательной, и не могла им игнорироваться. Если он уснёт, ягуар мог бы возвратиться, оттолкнуть камень и сожрать его. Уйти тоже было не решением вопроса; животное могло бы напасть неожиданно на беглеца по дороге. Так что он решил поспать, завалив опять вход в пещеру камнем. Камень не двигался, и Aлуна спал спокойно до двух часов утра. В два часа он открыл глаза, ощущая шум, идущий от другой секции пещеры, где он полагал, кажется, видел щель. Действительно, оттуда шёл постоянный царапающий звук, а маленькие камни постоянно падали подобно дождю, что указывало на то, что кто-то работает снаружи. К несчастью всё это происходило на крыше пещеры, приблизительно на высоте двенадцати футов, где Aлуна был бессилен оказать сопротивление. Он поглядел вниз на свой карабин. Бесполезный для стрельбы, бесполезный как копьё, он мог бы использоваться только как дубина. Только при таком положении можно было вообще сломать приклад и таким образом ружьё будет полностью бесполезным. Быстро отделив остаток ножа с конца ствола, он решил использовать то, что осталось от лезвия, а также вооружил себя тяжелым прикладом. Тогда напряженно вглядываясь, с пульсирующим сердцем, подняв руку, он ждал. Но было очевидно, что ждать он не будет недолго. Камни падали постоянно. Через отверстия в потолке было слышно дыхание животного. Скоро дневной свет проникнет через эти отверстия, пока же ночь, освещалась луной, которая посылала вертикальные лучи вниз через отверстия, куда ягуар пытался проникнуть. Время от времени это отверстие, через которое Aлуна ловил проблески неба, сверкающего звездами, казалось, было герметично запечатано; зверь, чтобы проверить его размер время от времени совался головой вниз. В такие моменты лучи света исчезали, и вместо них горели пылающие глаза ягуара, подобные двум пылающим карбункулам. Постепенно размер отверстия увеличился. Зверь проникал не только мордой, но и плечами; наконец голова, плечи и тело прошли через отверстие и ягуар тихо скользнул вниз и упал на свои четыре лапы непосредственно напротив Aлуны. К счастью лезвие ножа, торчащее в его плече, предотвратило горло Алуны от немедленной атаки. Он сделал паузу возможно из-за боли; но этот момент был достаточен для его противника. Приклад карабина разбил морду ягуара, ошеломив его. Aлуна не теряя времени, напал на зверя, и с остатком ножа перерезал вену на его шее. От этой раны тот умер. Это произошло как раз вовремя. Aлуна был по настоящему изношен усталостью. Оттащив труп в освещённый угол пещеры, где почва, казалось, была сформирована из мягкого песка и создав своего рода подушку из зверя, который был ещё не совсем холодный, Aлуна тоже упал и уснул глубоким сном, и не пробуждался долго после рассвета.
Сент-Эрмин: Глава XV По реке Сакраменто В настоящее время свободный стиль жизни очень популярен, особенно для людей, рождённых и выросших в Америке, которые посвящают свои жизни такому невыразимому соблазну. Утомлённые, поскольку мы путешествовали в Сан-Франциско по два раза в неделю, чтобы продавать охотничьи трофеи, мы не особенно ценили свою свободу, особенно в начале, но затем стали принимать её как своеобразное вознаграждение за усталость тяжких дней. Наша прибыль быстро росла, иногда достигая трёх или четырёх сотен пиастров в неделю. За первый месяц охоты, после всех расходов, которые были оплачены, у нас было на руках 400 пиастров; однако, за последние два месяца и особенно в течение последней недели, мы заработали только 150 пиастров, снижение показало, что наша спекуляция может подойти к концу. Охота началась в области, где было много дичи, но затем она ушла к озеру Лагуна, которое находится в стране индейцев кинклас, ища области, где дичь будут меньше преследовать. Наконец наши планы были сверены, мы решили выдвинуться ещё дальше к северо-востоку и найти рынок для сбыта трофеев в городе Сакраменто. По нашему прибытию мы получили полную информацию относительно того, так ли золотые прииски Сакраменто богаты как аналогичные в Сан-Хоакине, и стоит ли разрабатывать шахты на реках Янг, Юбе, или Пера и лучше ли они чем шахты в Соноре, Сосновом Проходе или Мерфи. Так, когда наша дичь в значительной мере исчезла, наш новый план был одобрен и, оставив нашу лодку в Сономе, мы отправились к Америкэн-Фок. Оттуда вдоль Калифорнийских гор мы проследовали с запада на восток. Через полтора дня, наша бедная лошадь была загружена дичью. Мы оказались на берегах Сакраменто. После поднятия реки в течение двух или трёх часов лодка рыбаков за лососем подошла к нам и, за сумму в четыре пиастра, рыбаки согласились переправить нас и нашу дичь к противоположному берегу. Хотя река в этом месте должна была быть в четверть мили шириной, всё же наша лошадь была способна переплыть её поперек. От рыбаков мы узнали о состоянии дел на шахтах. В то время как они не могли дать нам определённых новостей, однако они слышали о том, что американцы разрушали всё своим бандитизмом. Это нисколько не удивило ни Tиллье, ни меня, уже зная их поведение по Сан-Хоакину. Aлуна со своей стороны просто пожал плечами и проговорил: «Клянусь, я, конечно, видел их достаточно!» Aлуна сердечно ненавидел всех американцев, ибо он верил, что они способны на любое преступление. У него неизменно была масса историй относительно того, как янки орудуют ножом, или убивают из пистолета, как они судятся и, как бывают, глупы и нескромны. Мы поспешили к городу Сакраменто, минуя Форт-Суттер, чтобы выяснить непосредственно, насколько, мы можем полагаться на эти слухи. То, что сказали рыбаки лосося, подтвердилось; на шахтах была революционная обстановка. Боясь потерять своё небольшое богатство, которое мы так трудолюбиво собирали, мы теперь спускались по реке Сакраменто на лодке, которую мы арендовали за сорок пиастров. В Сакраменто наша дичь была продана за восемьдесят пиастров; в Америкэн-Фок доллар был закреплён как платёжное средство, принимая во внимание, что в Сакраменто все сделки вычисляются в пиастрах. Арендованная лодка принадлежала рыбакам за лососем, они гарантировали, что доставят нас не больше чем через четыре дня от Сакраменто до Бениции, ниже залива Суисан. Aлуна сопровождал нас верхом по левому берегу. Столь великолепная – долина Сакраменто, ограничена на востоке Сьерра-Невадой, на западе – Калифорнийскими горами, на севере – горой Шаста. С севера на юг тянется приблизительно на 200 миль. Когда снега тают, уровень в реке Сакраменто повышается до восьми или девяти футов. Это можно узнать по следам осадков, оставленных на стволах деревьев. Это ил, подобно нильскому, остаётся на берегах Сакраменто и дает подкормку почве. Деревья, которые растут по берегам реки – прежде всего дубы, ивы, лавры и сосны. На обеих берегах видны стада рогатого скота, оленей и даже диких лошадей. У реки Сакраменто – средняя ширина – полмили; средняя глубина – три или четыре метра, в результате здесь могут проплывать суда до 200 тонн. В реке много лосося, водятся они также и в многочисленных притоках. Лосось весной с моря уходит в реку и поднимается косяками приблизительно на 500 миль. Следующие косяки, ни с какими препятствиями не сталкиваются, но в притоках, их подъём ограничен каскадами, дамбами, сделанными индейцами или установленными фермерами для своих определённых целей, или даже золотоискателями, эксплуатирующими реку. Там рыба борется, чтобы пересечь эти дамбы или плотины. При приближении к дереву или скале, которые преграждают им путь, они, собирая всю свою силу, совершают прыжки в двенадцать или пятнадцать футов в высоту. Их прыжок всегда так направлен, чтобы они упали в верхние воды, по которым они перемещаются. При разветвлении рек Сакраменто и Сан-Хоакин лежит дюжина низких, лесистых островков, где много непроходимых болотистых областей. Они охвачены местной растительностью. Для приверженцев охоты на водных птиц – это истинный рай, много лагун с утками, бакланами, аистами, зимородками и сороками всех видов. Через четыре дня мы были в Бениции. После того как мы рассчитались с рыбаками, мы поспешили, охотясь, поскольку мы путешествовали через прерию в ранчо Сонома, где мы оставили нашу лодку. В этот вечер после шести недель отсутствия мы достигли Сан-Франциско. Здесь Готье и Mирандоль ещё не оправились от последнего пожара. Они потеряли очень много от перевозок своих товаров, в то время как другие потеряли товары в огне. Утром в день нашего прибытия, мы, случайно, наткнулись на одного из наших друзей по имени Aдольф, который жил на ранчо между заливом Сан-Франциско и Калифорнийскими горами. Aдольф пригласил нас приехать к нему и провести день на его ранчо, обещая, что позволит нам участвовать в охоте на медведя, которая должна была иметь место на следующий день или два. Мы согласились. В течение этих двух дней Tиллье и я надеялись найти время, чтобы обсудить наши планы на будущее. Глава XVI Охота на медведя Охота, которую обещал наш друг Адольф, была назначена на следующий день после прибытия Tиллье, Алуны и меня, непосредственно в месте, которое было расположено, как я уже говорил, между заливом Сан-Франциско и Калифорнийскими горами. Медведь, на которого мы должны были охотиться, был серый медведь, Ursus horribilis. В течение нескольких дней он покидал горы, покрытые соснами и больше не объедал маленькие тростники, что растут возле ручьев, которые эти животные необычайно любят, и начал красть рогатый скот, таким образом, причиняя ущерб владельцам ранчо. Из-за этого ранчерос объединились против общего врага, и так как все они были мексиканцами, решение было принято, ловить зверя с помощью лассо. Алуна, за долгие годы охоты, приобрёл опыт и в этом виде охоты и стал главным в экспедиции. Тридцать человек остались в засаде на лошадях, готовых всегда прийти на помощь. На рассвете медведь спустился, охотники стояли по ветру; медведь был большой, более спокойный по характеру, но он отскочил перед этой возможной опасностью. Зверь остановился, поднялся на задние ноги, принюхался и, признавая, что назревает опасность, заключил, что она идёт непосредственно от первых деревьев, за которыми скрывался начальник охоты. Начальником охоты был наш старый друг Алуна, кто, приняв вызов, смело пошёл непосредственно на медведя. В пределах тридцати футов от медведя он швырнул лассо на него; оно обвилось вокруг его шеи и одной из его лап. Тогда, прикрепив конец лассо за луку своего седла, он крикнул компаньонам: «Теперь идите, мы возьмём его!» Медведь на мгновение был ошеломлён этой бесцеремонностью нападения, полного значения которого он ещё не понимал. У него был шок от боли, он смотрел с удивлением, но без особого беспокойства, когда первая веревка обвилась вокруг него. Три или четыре лассо одновременно были накинуты на него с разных сторон. Они удерживали животное более или менее надежно. Медведь развернулся, чтобы напасть, но наездники пустили своих лошадей галопом и ехали на большой скорости. Запутавшись в этих веревках, медведь испытывал значительную трудность в их преследовании. Остальные охотники, выезжая из потайных мест, запутывали его ещё больше. В этот момент медведь был запутан в тридцать лассо, казалось, что он был как будто в сети. Он был теперь бессилен бороться против них и впервые начал без сомнения сожалеть, что спустился из своего логовища, по которому теперь тосковал и не мог вернуться. Но это не могло быть выполнено без согласия охотников. Он попытался рвануться вперёд, со всех сил, которые у него оставались. За короткое время тридцать наездников и тридцать лошадей пытались тянуть зверя в 500 фунтов веса, но из-за его огромной силы, им приходилось следовать по его следу. Тогда все повернули одновременно и, с криками поддержки, смешанными со звоном шпор, ещё раз начали тянуть медведя. Мощь сопротивления этого огромного зверя была ужасна. Время от времени, как только выдавалась такая возможность, он был способен тянуть всех нас за собой. Его глаза походили на два фонтана капающей крови; его рот, казалось, отрыгивал огнём подобно мифическим химерам; его стоны разносились далеко. Наконец, после длительной борьбы, продолжавшейся около часа, медведь был, дотянут до ранчо дона Кастро, где крайне истощённый, он был убит из винтовки. Он весил 1100 фунтов, вдвое больше обычного. Его мясо было разделено между всеми охотниками. Часть такого мяса, проданного на рынке Сан-Франциско, стоила бы один пиастр за фунт, мясники же предлагали только три франка. Эта охота, по словам Алуны, напомнила ему счастливые дни юности и дала ему идею, которую он доверил нам – дальше охотиться на медведя в долине Maрипоса и не возвращаться в Сан-Франциско до середины сентября. Его предложение было принято, и вечером мы стали делать приготовления к отъезду.
Сент-Эрмин: Глава XVII Долина Maрипоса В это время различные меры должны были быть приняты. Что недоставало, так это фургона и второй лошади. Продав нашу лодку, мы за эти деньги могли себе позволить купить недостающее. Теперь о президио и ранчо. Президио, как уже говорилось, маленькие форты, в которых размещены несколько солдат. Ранчо – своего рода ферма. Название ранчо даётся по фамилии владельца. Применяется, когда несколько домов сгруппированы между собой, вместе образуя маленькую деревню. Миссии и пуэбло тоже требуют объяснения. Миссиями были первоначально большие учреждения для поддержки индейцев, желавших обратиться в христианскую веру, и кто, как ожидалось, посвятит себя определённой работе. Кто однажды видел хоть одну миссию, видел их все; они состоят из здания, построенного вокруг большого центрального парка и определённого числа домов с окнами и дверями. В углу здания обычно находится церковь с колокольней. Деревья и льющийся фонтан приносят свежесть во двор. Эти миссии были миссиями капуцинов*. За каждую из них отвечали два отца-настоятеля; один – чтобы инструктировать новичков по образовательной линии; другой – по хозяйственной. В интерьере учреждения были кузницы, мельницы, кожевенные заводы, мыльные фабрики, столярные мастерские, мастерские плотников. Всё это было так распределено, чтобы было место в одном крыле для монахов и посетителей, а в другом – здания школы, продовольственного магазина, больницы. * Все миссии в Верхней Калифорнии были францисканскими. Вокруг учреждения росли сады, а возле них группировались индейские хижины, обычно построенные из соломы и тростника. Индейцы – новички питались в миссии. Хотя капуцины не были хорошими поварами, всё же не было никакого способа исправить этот недостаток в этой отдалённой стране, где они питались также как и индейцы. Это продовольствие состояло из зерновых пирогов, варёной говядины или баранины и всех видов плодов. Они не пили вино. Любое вино, которое делалось в миссии или приносилось из поселений, оставлялось для больных или для посетителей. Новичков и рабочих консультировали бесплатно. Всё в этих учреждениях выполнялось убеждением, а не силой. Пуэбло не больше чем деревня, их возводили первоначально солдаты, из тех, кто служил в президио и кому предоставлялось в обмен на эти услуги, определённое количество земли, которую они были вольны выбирать везде, где предпочитали и если земля была свободна*, каждый человек эксплуатировал эту землю по своему собственному разумению. В целом в Калифорнии было только четыре пуэбло: Нуэстра-Сеньора де Лос-Анджелес, Санта-Барбара, Брансифорте и Сан-Хосе. * Эти пуэбло были фактически колонизированы поселенцами, прибывающими для этой цели из Мексики. Многие, однако, действительно были солдатами. В день нашего отъезда мы сошли вниз провести ночь в пуэбло Сан-Хосе расположенное в центре великолепной долины на реке Гуадалупе, небольшой речке, спускающейся с Калифорнийских гор и впадающей в залив Сан-Франциско. Это приблизительно в четырёх лигах от миссии Санта-Клара, с которой оно связано длинной аллеей, полностью засаженной дубами. Эти дубы были посажены отцами с идеей, что когда они вырастут, они будут бросать защитную тень на паломников, идущих из пуэбло Сан-Хосе слушать мессу в миссию Санта-Клара.* * Эти дубы росли и раньше в Калифорнии; на этой дороге отцы сажали австралийский эвкалипт. Пуэбло Сан-Хосе было построено в 1777 или 1778 году.* В 1848 году, до открытия золота, его население согласно переписи было приблизительно 600 жителей, они занимали 100 или 150 кирпичных зданий, разбросанных с обеих сторон дороги, поросшей большими деревьями.* В настоящее время, когда мы остановились в пуэбло, поселение состояло из 1000 домов в два или три этажа, в то время как население достигло уже пять тысяч и быстро увеличивалось. В результате вместо отказа от свободной земли, как это делалось прежде, наметилась тенденция продавать землю по хорошей цене. В октябре 1849 года появилась идея сделать пуэбло Сан-Хосе столицей Калифорнии, и если это предложение будет поддержано калифорнийцами, это существенно увеличит число жителей и цену на землю. С этим ожиданием в городке на главной площади только что было закончено строительство здания законодательного органа. В результате пуэбло Сан-Хосе связанное с заливом Санта-Клара рекой Гуадалупе и расположенный между Сан-Франциско и Moнтереем, может стать вторым городом в Калифорнии. * Сан-Хосе на Гуадалупе был основан 29 ноября 1777 года. Все ранние здания были построены из саманной, т.е. глинобитной постройки, или блоков испечённой солнцем глины. Пуэбло Сан-Хосе имело миссию, основанную в 1797 году, которая располагалась севернее в пятнадцати милях возле небольшой цепи гор называемых Болбонес, которые являются ничем иным, как изолированными отрогами главных Калифорнийских гор. В течение немногих часов мы оставались в пуэбло Сан-Хосе, тут мы получили некоторую информацию и к нашему удовлетворению узнали, что мы могли бы здесь продавать нашу дичь также выгодно, как и в Сан-Франциско. Утром мы отбыли и поехали непосредственно к Калифорнийским горам. Мы путешествовали не более суток, когда Aлуна обнаружил присутствие медведя по двум безошибочным признакам: сначала по его следам, оставленным на песчаной земле; потом по объеденному тростнику, который медведи чрезвычайно любят жевать и которые растут на берегах небольших речек. Мы встали лагерем и ждали в течение ночи в засаде, чтобы напасть. Это должно было стать нашим ученичеством в этом новом виде охоты, в которую Aлуна посвящал нас в течение ночи. Все трое мы стояли близко друг к другу; Aлуна держал лассо и карабин; Tиллье и я – наши двустволки со штыками. Aлуна из предосторожности прислонился к молодому дубу столь же толстому как и его бедро. Таким образом, мы ждали. Через два часа медведь спустился с горы и прошёл в двадцати шагах от нас. Это был чёрный медведь небольшого роста и весом не более 250 или 300 фунтов. Aлуна бросил своё лассо, которое было обернуто вокруг него три или четыре раза, и быстро привязал противоположный конец к дереву, взял свой карабин, побежал к медведю и, в то время как зверь боролся с этой странной западнёй, убил его выстрелом в ухо. Это был специфический метод охоты на медведя, который был характерен для Aлуны, мы же вследствие нашего невежества, не могли так обращаться с лассо. Aлуна показывал нам, как это делать правильно. Наша роль была более простая. После того, как наш медведь был убит, выпотрошен и оставлен висеть на дереве подальше от койотов, мы последовали за волчьим следом и, следуя осторожности, чтобы ветер был не в нашу сторону, искали другую позицию. Её не трудно было найти. Aлуна, оставил нас в месте, которое казалось удачным, дал своё лассо и карабин в наши руки, а сам взял моё двуствольное ружьё. Он встал рядом, чтобы показать мне, как я должен был делать бросок. После часа ожидания медведь спустился вниз. Зверь остановился попить не более чем в тридцати шагах от нас. Aлуна нацелился на него, говоря: «Этого медведя я мог бы убить одним выстрелом; однако, я хочу просто ранить его, чтобы вы увидели, как я буду демонстрировать то, что вы должны будете делать впоследствии». После этого замечания нападение началось. Медведь, раненный в плечо, заревел, осмотрелся вокруг, чтобы увидеть того, кто поразил его. Aлуна вышел из укрытия и пошёл на него. Медведь, видя что противник наступает, бросился вперёд, чтобы встретить его и на расстоянии пяти или шести шагов от Aлуны, встал на задние лапы. Aлуна ухватился за эту возможность, прицелился в его грудь и выстрелил с близкого расстояния. Медведь перевернулся. «Вот, как это делается, – сказал нам Aлуна, – если случайно вы будете вынуждены стрелять дважды, или использовать штык для того, чтобы колоть зверя. При первой возможности, я буду показывать вам, как охотиться, но для сегодняшнего вечера достаточно. Кроме того, к настоящему времени, медведи должны были услышать звуки выстрелов; они слышали три выстрела, и сюда пока не придут». На следующий день наши два медведя были перевезены нами в пуэбло Сан-Хосе и проданы за 100 пиастров каждый. В следующую ночь у нас был наш первый реальный опыт охоты на медведя. Удача улыбнулась мне; медведь оказался в пределах пятнадцати шагов от нас. Тиллье и я держались в готовности помочь друг другу. Медведь остановился и, найдя кусты тростников, начал лакомиться, встав на задние лапы, а передними лапами хватая сразу множество тростников, как крестьянин собирает пшеницу. Затем он начал есть, изгибая голову, чтобы достать все стебли. В этом положении его грудь была открыта. Я выстрелил. Пуля попала ниже плеча. Медведь был ранен и скатился в ручей. Отчаянно борясь, чтобы выбраться, он был неспособен подняться вверх ни на тот, ни на другой крутой берег. Через пять минут у него началась агония, и он умер, рыча так, что, казалось, хотел заставить всех медведей в Калифорнийских горах придти ему на помощь. Так закончилось наше ученичество. Мы были теперь полноправными охотниками. Днём, когда мы не были утомлены, мы баловались обычным типом охоты. В течение таких экспедиций мы убили белку, зайца, и куропатку. Олени здесь встречались реже, чем у Сономы; мы убили только одного. На той же самой прогулке, на которой я убил своего оленя, я также убил великолепную бело-синюю змею. Свернувшись в зарослях люпина, змея лежала с разинутым ртом, среди изящных синих цветов, она, очевидно, следила за серой белкой, гипнотизируя её своим магнетическим взглядом, белка быстро спускалась с ветки на ветку. Я послал пулю в голову огромной рептилии, которая стала шипеть и корчится. Испуганная белка взметнулась от средних до верхних ветвей дерева, а затем перепрыгнула на соседнее дерево. Что касается змеи, не зная, действительно ли она ядовита, я был достаточно осторожен, чтобы оставаться на безопасном расстоянии, но она была поглощена болью, чтобы обращать внимание на меня. Мой выстрел снёс всю верхнюю часть её головы позади глаз. Aлуна определил, что змея принадлежала к семейству удавов, то есть к неядовитым рептилиям. Она была длиной более чем девять футов. Убийство этой рептилии и встреча с индейцами тачи, у которых были планы ограбить наш фургон и увезти наших двух лошадей – были единственными, необычными эпизодами, которые произошли в течение месяца, проведённого в Калифорнийских горах. Aлуна поймал одного из индейцев своим лассо; другой был ранен выстрелом из моего ружья. Индейцы, со своей стороны, убили одну из наших лошадей стрелой. К счастью это была лошадь, недавно купленная, а не лошадь Алуны. Стрелы индейцев сделаны из тростника и наконечника с перьями на конце, стрелы размером около ярда в длину, в паз в шести дюймах выше наконечника, вставлен тростник; в результате, когда пытаешься высвободить стрелу из тела человека или животного, нижняя часть, остаётся в ране и только верхний конец выходит. Весьма редки случаи, когда присутствие инородного тела, не причиняет смерть, так как его сложно удалить из раны. Наконечники стрел имеют частицы острого стекла, которые режут. Я защитился от пяти или шести таких стрел, которые поднял на поле битвы. Они были нацелены на нас, но не поразили никого. К концу месяца, произошла та же самая ситуация, что и возле Сан-Франциско, то есть дичь стала уходить и подниматься в горы, или спускаться в долину Tуларе; другими словами в области, слишком отдалённые как от Сан-Франциско так и от пуэбло Сан-Хосе и было сложно привозить издалека свежее мясо. Наши средства к существованию опять улетучились, и мы снова решили возвратиться в Сан-Франциско. Однако я почти достиг своей цели, которую лелеял.
Сент-Эрмин: Глава XVIII Я становлюсь официантом Моя цель состояла в том, чтобы открыть мелкий бизнес в Сан-Франциско. Статус золотоискателя был бы прибыльным, если бы мы продолжали работать в коллективе, но наши бродячие и капризные натуры испытывали трудности в любом коллективе. Двадцать или тридцать человек могут уехать, обещая оставаться вместе и изобретать наиболее сложные планы. Но на золотых приисках каждый человек формирует своё собственное мнение, держится его, идёт один, из-за этого группа часто распадается, даже прежде, чем начинается работа. В результате, как и во многих человеческих коллективах, из пятидесяти искателей золота, идущих к приискам, только пять или шесть, упорные по характеру, делают своё благосостояние; другие, менее крепкие, встречают препятствия, меняют места раскопок или возвращаются в Сан-Франциско. Смерть также требует свою пошлину. После отъезда с приисков я имею право дать совет тем, кто будет ехать после меня. Необходимо, обеспечить себя запасами боеприпасов и инструментов на всё время, которое будет потрачено там; надо выбрать место и оставаться там постоянно, если есть хорошая добыча золота, устраивать хорошую защиту, избегать воздействия влажных ночей и холодного утра; избегать работать в воде во время жары, особенно в то время, когда солнце парит с одиннадцати часов утра до трёх часов дня и, наконец, надо быть умеренным в распитии крепких спиртных напитков и жить по расписанию. Кто не в состоянии следовать этим инструкциям создаст себе трудности, а может заболеть и умереть. Я полностью убеждён, что кроме поиска золота имеются десять, двадцать, или даже одна сотня способов сделать себе благосостояние в Сан-Франциско, хотя поиск золота на первый взгляд кажется самым простым и лёгким способом разбогатеть, на самом деле он наименее надёжен. В то время в Сан-Франциско у меня был случай наблюдать, что бесспорно лучшую спекуляцию можно делать с помощью маленьких предприятий, которые, например, покупают вино отдельными партиями прямо с судов и продают это вино в розничной торговле. Не зная этого бизнеса, я хотел изучить его. Как я уже говорил, человек, высадившийся в Сан-Франциско, игнорирует своё прошлое и своё социальное положение, важное в Старом Свете, здесь же оно исчезает подобно большому туману, а если он будет продолжать придерживаться своих позиций, это только затуманит его будущие перспективы. Когда я возвратился в Сан-Франциско, первого человека которого я встретил в доках, был сын французского дворянина, который стал лодочником. Так что я чувствовал, что я, кого революция 1830 года лишила наследственных прав, мог примириться с положением официанта в одной из гостиниц. Тиллье нашёл себе место помощника мясника за сотню пиастров в месяц; я же, при помощи моего друга Готье, который столовался в гостинице «Ришелье», имея место инспектора гостиницы, буду работать за ежемесячную заработную плату в 125 пиастров. Табльдот обслуживался за два пиастра, каждый клиент получал по полбутылки вина. Это было вдвое дороже, чем в Париже. Я работал месяц в гостинице «Ришелье»; за это время я получил хорошее обучение – по части вин, алкогольных спиртных напитков и ликёров. Мое обучение продолжалось, пока я не скопил денег в партнерстве с Aлуной, Тиллье и Леоном; я собрал около 1000 пиастров, этого было достаточно, чтобы открыть мелкий бизнес, я оставил гостиницу «Ришелье» и начал искать маленькую контору. Я нашёл на углу Пасифик-стрит – деревянную лачугу, подходящую под винный магазин, на нижнем этаже в дополнение к одной комнате, была комната для бухгалтерии и две спальни. Я арендовал эти незначащие помещения за 400 пиастров в месяц и сразу начал работать. Понятно что с капиталом в 1000 пиастров и ежемесячной арендной платой в 400 пиастров, нельзя было терять времени, а лучше прибылью покрывать затраты на аренду. Как я и ожидал, это было хорошим вложением капитала; американцы ели и пили с утра до ночи, оставляя работу, время от времени, чтобы купить спиртное или еду. Затем наступила ночь – лучшее время для всех – как для полиции, хотя и менее опытной, но более интеллектуальной, чем французская полиция, ибо разрешила виноторговцам и кафе, оставаться открытыми всю ночь и продавать спиртное, система эта хранила город в хорошем состоянии, делая ночью жизнь такой же, как днём. Имелась тенденция к уменьшению грабежей и убийств, ибо через каждые пятьдесят шагов имелась открытая дверь и освещённый дом. Однако убийства всё же происходили, но в значительной степени в ссорах или из-за мести. Места веселых картёжников и игроков превращали ночь в день. Моё торговое место было около «Польки» и недалеко от «Эльдорадо». Среди наших клиентов были как горемычные, так и успешные игроки, два контрастирующих типа; тип, который плачет и тип, который смеётся. Какая возможность изучить философию повседневной жизни! Люди, прибывая прямо с приисков, часто проигрывали по 50000 франков золотого песка за один вечер, и были вынуждены выворачивать свои карманы вверх дном, ища золотой песок, чтобы купить небольшую порцию спиртного. Если бы песка там не было, они просили бы стакан в кредит, обещая оплатить всё при следующем приезде с приисков. Жизнь внутри этих, играющих на деньги, учреждений была отвратительна, ставки были в золотых слитках и, когда игрок побеждал, его ставка взвешивалась на чаше весов. Даже ожерелья, цепи, часы ставились на карту; их оценивали наугад и принимали по такой оценке. Однажды ночью мы услышали крик: «Убийство!» Мы выскочили и нашли француза, убиваемого тремя мексиканцами. Ему только что нанесли три удара ножом, и его жизнь медленно вытекала из этих трёх смертельных ран. Мы отнесли его в дом, но он истёк кровью прежде, чем мы смогли что-либо сделать. Его имя было Лакур. Из трёх его убийц, каждый был схвачен, осуждён и повешен. Но это было не последнее убийство, второе и третье также имело место в нашем районе, так что каждый мог быть свидетелем таких сцен. К сожалению, подмостки, необходимые для поддержки виселицы, которая должна была пугать убийц, ещё не были установлены плотниками, можно было использовать колодец, чтобы преступник падал в яму. Но колодцы были необходимы, чтобы снабдить водой городские цистерны; как уже говорилось, имелась острая нехватка воды в Сан-Франциско. Испытывая недостаток в европейском типе виселиц, здесь используют морской тип. Американский фрегат предложил использовать свои мачты, предложение, которое было с благодарностью принято в Сан-Франциско судебными властями, так как вместо гражданина Соединённых Штатов, судить надо было мексиканца. Выполнение приговора было намечено на то время, когда все могли бы насладиться этим в часы досуга, всё должно было произойти в одиннадцать часов утра. К восьми часам, Пасифик-стрит, где расположена тюрьма, была заполнена людьми. В половине одиннадцатого появились полицейские, которых можно было распознать по белым бляхам, висящим на их петлицах с художественным оформлением. Они немедленно вступили в тюрьму, чья дверь закрылась за ними, взяли осуждённого, и вновь появились, ропот нетерпения прокатился от двадцати тысяч зрителей. Наконец, жертва появилась. Он был без шляпы, носил раскосые брюки, короткий мексиканский жилет, он нёс своё пончо, переброшенное через плечо. Преступник был приведён к главному причалу, где находилась лодка, ждущая, когда жертва поднимется вместе с полицейскими и палачами. Двадцать пять или тридцать лодок оттолкнулись одновременно от причала, загруженные любопытными зрителями, которые не желали упускать ни одной подробности. На главном причале толпились любопытные. Я был среди тех, кто остался на берегу, испытывая недостаток смелости, чтобы увидеть больше. Достигнув фрегата, осуждённый забрался смело на борт, и стал делать последние приготовления к смерти, даже помогая палачу удобно завязать веревку вокруг шеи, регулируя её. Закончив с этим, на его голову была наброшена большая чёрная накидка, которая скрыла его лицо от толпы. Четыре моряка тянули веревку, подтягивая жертву к грот-мачте, его ноги судорожно дёргались, но вскоре он стал неподвижен. Казнь была завершена. Тело было выставлено на показ днём, затем вечером снято, помещено в лодку и погребено на кладбище в президио.
Сент-Эрмин: Глава XIX Вновь огненный демон Из-за нехватки воды существовала сложная ситуация с пожарами в Сан-Франциско. На главной площади был вырыт прекрасный артезианский колодец, который был предназначен, чтобы снабжать цистерны водой во всём городе. В ожидании этой воды, пожарники проводят ежедневную практику без неё. Их можно заметить, бегущими с насосами, в американских шлемах, в синих брюках с одного конца города в другой, неизменно вызывая веру, что пожар в Сан-Франциско уже вспыхнул. Из-за моей денежной непредусмотрительности я верил, что недостаток безопасного места, где бы я хранил свои деньги, был единственной причиной моего расточительства. Не зная, куда можно внести свои деньги, я позволил им свободно перекочевать в карманы других; так что моей первой заботой, когда у меня появилось собственное дело, стало обеспечение себя несгораемым сейфом. Я нашёл роскошный, сделанный из железа сейф, который был настолько тяжёл, что я едва мог перемещать его. С меня хотели взять 150 пиастров, но я сторговался за 100 пиастров и верю, что это была хорошая сделка. Я был убеждён, что в случае пожара, твёрдое железо не сильно пострадает, а за ней я найду своё золото, и серебро в целости, даже если от пожара они сцепятся в слиток, в конечном счёте, я смогу возвратить себе всё. Так что я поместил свой сейф возле прилавка и каждую ночь складывал туда свою дневную выручку. Прибыль была весьма удовлетворительной, даже после того как все расходы были оплачены, ещё оставалось в среднем 100-150 франков. Я был в состоянии за эту прибыль купить за весьма благоприятную цену пять или шесть бочек вина, несколько бочек ликёра и бренди у капитана «Mазаграна», это судно стояло в гавани, и ещё имел бы в моём сейфе 4000 или 5000 франков, когда внезапно утром пятнадцатого сентября я был пробуждён моими двумя служащими, которые кричали: «Пожар!» Это ужасный крик, особенно в Сан-Франциско, все здания которого полностью деревянные, городские улицы мостят досками из дерева, вместо того, чтобы держать их в естественном пыльном состоянии, а это только поощряет пожары. После такого крика, каждый думает, как избежать смерти. Несмотря на эту аксиому, я побежал сначала к моему чемодану, вставил ключ и выбросил его из окна; затем надел брюки, и попытался сбежать вниз по лестнице. Но было слишком поздно; оставался открытым только путь, по которому последовал чемодан. Я не имел времени, чтобы задерживаться, так, что я схватился за эту возможность и выпрыгнул в окно. Пожар начался в подвале смежного дома, который был не занят. Как только огонь достигнет моего подвала, полного вина и других алкогольных напитков, получится огромная огненная печь, которую объединённые усилия всех пожарников Сан-Франциско были бы не в силах потушить. Что касается сейфа, не имелось никакого средства спасти его, единственное моё желание состояло в том, чтобы спасти его содержимое. Пожар продолжался два с половиной часа, сжёг 300 домов и окончился возле пекарни. Удачливый пекарь жил на Пасифик-авеню; пожар не достиг его. Он предложил мне убежище, которое я принял. Этот человек имел хорошую репутацию, его звали Aристид. Оставалась одна последняя надежда – мой сейф. Я ждал с нетерпением, пока пепелище не станет достаточно холодным, чтобы я смог бы начать поиск, в котором мои друзья: Тиллье, Мирандоль, Готье, и двое мои слуг помогали мне. Одни из нас постоянно охраняли пепелище, чтобы никто не лазил туда. Наконец через три дня можно было начать работу с киркой. Я знал, что сейф был в большой комнате и видимо, имея большой вес, он должен был упасть в подвал. Но, однако, сколько мы не рыли и не исследовали, следов сейфа не нашли. Я был убеждён, что его украли. Внезапно я нашёл своего рода железный сталактит, примерно такого же размера, как яйцо, полного неровными холмиками и мерцающими красивыми оттенками золота и серебра. Мой сейф стаял, подобно воску, из-за огромного пожара и это было всё, что от него осталось! Вновь медь Коринфа была найдена! Я не мог поверить своим глазам, что такую массу в два кубических фута величиной, можно было превратить не более чем в яйцо! Я даю Вам слово, я не мог понять как уникальный сейф, который весил шестьдесят фунтов, мог превратиться в позолоченный железный сталактит, весящий, всего пять или шесть унций. Такая вещь казалась невероятной. Хотя один англичанин и предложил мне 100 пиастров за эту частицу железа, которую он желал представить в Бюро Минералогии в Лондоне, но я отклонил его предложение. Надо сказать, я отчаянно нуждался в тех 100 пиастрах. Если бы не то, что было в моём чемодане, я потерял бы всё. К счастью, в нём были спрятаны несколько золотых самородков, которые я собрал в течение наших экспедиций на золотые прииски и которые я сэкономил, чтобы взять назад во Францию как сувениры. Эти самородки я немедленно конвертировал в золотую и серебряную монету. Продав всё, в чём не очень нуждался, я наскрёб 300 или 400 пиастров. Этого было достаточно, чтобы повторно начать бизнес; но я был утомлён от всех этих неудач. Недобрая судьба, казалось, сговорилась не дать мне возможность разбогатеть. Если бы я потерял все свои ресурсы во Франции, я мог бы попробовать снова и имел бы достаточно сил, чтобы добиться успеха. К тому же там, во Франции, я оставил своё семейство и некоторые дополнительные сбережения. Так что я решил уступить своё место многочисленным конкурентам, которые ежедневно обнадеживающими толпами плыли к этим берегам; у капитана Энди, капитана «Maзаграна», который нуждался в помощнике, я попросился служить офицером под его началом в плавании от Сан-Франциско до Бордо, Бреста или Гавра. Дело вскоре было закончено, условия были согласованы. Что я желал, прежде всего, это возвратиться во Францию и уменьшить расходы на проезд. Отплытие должно было состояться в начале октября, но было отложено до восемнадцатого. После 24 сентября, я уже служил на судне; мои обязанности состояли в том, чтобы следить за погрузкой. В воскресенье, семнадцатого октября, я прошёлся по берегу в последний раз. Несколько французов ожидали меня в гостинице «Ришелье» на прощальный обед. Был ли он более мрачным или более весёлым, чем аналогичный в Гавре трудно судить. Из Гавра мы плыли с надеждой; из Сан-Франциско мы возвращались разочарованными. На следующий день, восемнадцатого октября, мы подняли якорь и в тот же вечер под превосходным восточным ветром, который нёс нас со скоростью в восемь или девять узлов в час, земля скрылась из виду.
Сент-Эрмин: Глава XX Заключение И что мне сказать относительно этой земли, которую я покидал так же нетерпеливо, как и вступал в неё? Я буду говорить правду. Калифорния теперь известна, прежде всего, из-за своего замечательного климата, изобилия почвы, богатой растительности, хорошей навигации рек; ранее же Калифорния была почти неизвестна или сведения о ней были неточны. После захвата Сан-Хуана-де-Улуа, Мексика предложила эту землю Франции, но та отклонила предложение. После захвата столицы, Калифорния была передана за 15 000 000 долларов американцам, которые её купили просто из-за того, чтобы предотвратить её продажу Англии. На какое-то время Калифорния осталась при этом управлении, как и была, областью которой пренебрегает весь мир, за исключением нескольких стойких миссионеров, некоторых кочевых индейских племён и горстки рискованных эмигрантов. Но прозвучал звучный далеко идущий крик: «Золото!», и весь мир услышал его. В начале эту новость слушали с недоверием. Американцы, трудолюбиво возделывая новую землю, признавали богатство, свойственное этой стране, то есть изобилие почвы. Кто бы ни сеял и пожинал даже один урожай, был способен увидеть соотношение между тем, что он сеял, и что он собирал; и многие на этом делали своё благосостояние. Почему же их головы поднялись выше плуга при крике: «Золото!» Сначала лишь небольшие крупицы золота находили на Америкэн-Фок. Но капитан Фолсом, кому их показывали, только пожимал плечами, говоря: «это – слюда!» Тем временем, два или три искателя золота, сопровождаемые дюжиной индейцев, вышли из Форт-Суттера. Они прибыли с орудиями для промывки почвы. Их карманы вскоре были полны золотым песком и изумительные рассказы об этом открытии, превратило в секунду Сакраменто в Пактол. Несколько граждан последовали за ними, они хотели наняться к месье Суттеру, который нуждался в рабочих. Но восьмью днями позже они вернулись обратно, ища оборудование для себя и рассказывая о копях ещё более невероятные новости, чем первые искатели. Это походило на лихорадку, которая захватила жителей поселений, рабочих в портах, моряков на борту кораблей. Вот что, 29 июля, написал г-н Колтон – алькальд Сономы. «Лихорадка на приисках полностью разрушила весь уклад, чернорабочие и жнецы больше не могут быть найдены; все люди из города уехали в Сьерра-Неваду. Лопаты, кирки, кастрюли, глиняные чашки, бутылки, склянки, табакерки, мотыги, бочки и даже перегонные кубы – всё было ими увезено, деревни опустели».* Одновременно г-н Ларкин – американский консул, наблюдал, что массовое бегство достигало таких размеров, что это побудило его сделать г-ну Бученану – госсекретарю, сообщение, в котором приводятся следующие слова: «Все землевладельцы, адвокаты, владельцы магазинов, ремесленники и чернорабочие вместе с семьями уходят на копи; рабочие, зарабатывающие ранее от пяти до восьми долларов в день, оставляют город. Местная газета прекратила печататься, испытывая недостаток редакторов. Большое количество добровольцев из нью-йоркского полка дезертировало. Правительственное судно, приплывшее от Сандвичевых островов, и вставшее на якорь, фактически потеряло всю команду. Если эта ситуация продолжиться, столица и все другие города исчезнут; китоловные суда, входящие в залив будут лишаться своих команд. Какие шаги предпримет полковник Мейсон для того, чтобы сохранить своих людей? Это проблема, которую я не могу решить».* *Уолтер Колтон был алькальдом Moнтерея, а не Сономы. Он впоследствии присоединился к золотой лихорадке. До доклада Колтона, Томас О. Ларкин представил официальный доклад, датированный 1 июня 1848 года, в Вашингтон. Сущность этого сообщения приводиться в этой цитате. Этот доклад был издан вместе с Президентским ежегодным посланием к Конгрессу от 5 декабря 1848 года, в Правительственных документах Белого Дома, 30 Конгресс, 2 Сессия, Вашингтон, 1848-1849 гг. Затем, восьмью днями позже, полковник Мейсон написал в свою очередь: «Для этих дней ситуация была настолько остра, что я ожидал того, что гарнизон в Монтерее, может полностью дезертировать. Искушение, я должен признать, большое; есть большая опасность, что нам нужно будет или капитулировать или ждать огромную компенсацию, двойную за каждый день для солдат, которые получают ежемесячное жалование. Удержать служащего невозможно; рабочий, независимо от профессии, не будет работать меньше чем за восемьдесят франков в день и часто требует целых 100 или 110 франков. Что должно быть сделано в таких условиях? Цены на обычные предметы потребления стали так высоки, как и дорогостояща рабочая сила, только те, кто зарабатывают 500 или 600 франков ежедневно, могут позволить себе служить».* * Официальное письмо полковника Р. B. Мейсона было издано в Правительственных документах Белого Дома, 31 Конгресс, 1 Сессия, Номер 17, Вашингтон, 1849-1850 гг. С другой стороны, вот что сообщает наш консул в Moнтерее, месье Мёренхаут: «Никогда ни в одной стране мира, я не видел такого переворота. Женщины и дети оставляют свои фермы, даже индейцы ушли от своих хозяев или уехали вместе с ними по их собственному желанию охотиться за золотом; эта эмиграция продолжает увеличиваться и постоянно получает импульс. Дороги полны людьми, лошадьми, и фургонами, а города и деревни пусты».* * Месье Мёренхаут взялся за свои официальные обязанности в Moнтерее 3 августа 1848 года. Если Вы хотите иметь представление об этом массовом бегстве, проследуйте за маршрутом одного брига, который направляется в Сан-Франциско, под командой перуанца, капитана Мунраза. Он плывёт из Африки, ещё не зная, что золото обнаружено в Сан-Франциско. Он прибывает, как обычно, закончить ежегодный обмен товарами, он не осведомлён об изменившихся условиях. Из-за противоположных ветров, он вынужден бросить якорь в Сан-Диего, там он узнаёт последние новости из Калифорнии. Ему рассказали, что в городе, в котором ещё год назад было только приблизительно пятнадцать или двадцать зданий, теперь насчитывается от трёх до четырёх сотен домов, и по прибытию в порт капитан найдёт жизнь и деятельность сравнимую с тем, с чем Tелемах столкнулся после захода в Салент. Услышав эти хорошие новости, он отплыл с радужными надеждами, думая не только о росте своих продаж, но и обеспечения новых полномочий и предложений. Погода была хороша. Гора Дьявола поблёскивала на солнце, бриг направился на стоянку в Йерба-Буэна. Но одна вещь казалась непостижимой капитану Мунразу, он не видел ни одного судна в море, ни одного человека, ходящего по берегу. Что случилось с той деятельностью, о которой он слышал, этот рост города, который заставил всю сельскую местность, наполниться звоном молотков и гудением пил? Это было подобно входу во дворец Спящей Красавицы, в Лесу, где все спят, за исключением того, что даже спящих людей не было видно. Возможно, некий праздник имел место в пуэбло Сан-Хосе? Капитан Мунраз посмотрел в календарь. Суббота, восьмого июля, никакого торжества в этот день! Капитан Мунраз собирался высадиться на берег. Он полагал, что спит. Ни война, ни пожар, ни индейское восстание, однако, не нарушали эту тишину, это глубокое одиночество. Город был всё ещё там; здания не повреждены; в доках изумлённая команда увидела ряды тоннажа, сложенного высоко; товары всех видов были накоплены в дверях складов. Капитан Мунраз заметил несколько судов, стоящих на якоре. Но эти суда были столь же пусты и тихи, как доки и склады. Внезапно мысль – единственная, возможная при этих обстоятельствах – пришла к капитану Мунразу, что всё население Сан-Франциско стёрто холерой, жёлтой лихорадкой, сыпным тифом, или какой-то неизвестной эпидемией. Продолжать идти дальше, было верхом неблагоразумия. Капитан Мунраз дал приказ отплывать от берега. Проплывая около маленького мексиканского брига, капитан увидел, кое-что движущиеся на борту, похожее на человека. Он приветствовал этот призрак. Старый мексиканский моряк, голова которого была обвязана повязками, поднялся с колен. «Эй, на судне! – позвал капитан Мунраз, – что случилось с жителями Сан-Франциско?» – О! – ответил старый мексиканец, – они все уехали в землю золота! – И где – это? – со смехом спросил капитан Мунраз. – По берегам Сакраменто есть горы и долины, там человек должен просто наклониться и поднять золото. Я больной человек, а так бы и я пошёл бы к этой земле вместе с остальными. Через десять минут судно капитана Мунраза опустело. Моряки сбежали с судна на берег и направились в Сакраменто, а бедный капитан остался один, он должен был ставить на якорь и пришвартовывать своё судно сам среди других пустых кораблей. Так при крике: «Золото!» каждый мчался на золотые прииски в надежде, что единственный способ сделать себе благосостояние состоял в том, чтобы собрать золото. И каждый человек приступал к рытью, используя свои лучшие способности, используя те инструменты, которые у него были; одни с кирками, другие с лопатами, отпорными крюками или даже совками. Некоторые, не имея никаких инструментов, рыли землю собственными пальцами. Землю вымывали салфетками, платками, кастрюлями и соломенными шляпами. Со всех сторон люди спешили сюда, кто верхом, семьи в фургонах, бедняки пешком, которые шли иногда 100 миль без отдыха. Каждый, после наблюдения кубков, наполненных девственным золотом, был охвачен лихорадкой и немедленно соскакивал с лошади или фургона и начинал рыть, чтобы не потерять даже крошечной частицы этой удивительно богатой земли, единственной секунды ценного времени. Фактически, случая не нахождения золота не было. Г-н Нейлли и г-н Кроули, с помощью шести человек, собрали через шесть дней 10,5 фунтов золота, оценённого приблизительно в 15000 или 16000 франков. Г-н Вака из Нью-Мексико, при помощи четырёх человек, собрал 17 фунтов золота за одну неделю. Г-н Моррис, с помощью только одного индейца, нашёл на одном участке, отведённом под разработку в ущелье, золотого песка на 16000 франков. Золотая лихорадка постоянно увеличивается. Кем бы ни был человек, уходивший из Сан-Франциско, с намерением стать старателем, он ищет, роет и добывает собственными руками драгоценный металл. К сожалению, из всех видов спекуляций, именно спекуляции с золотом наиболее сомнительны и быстро истощаются. Обширные благосостояния Сан-Франциско не были сделаны на приисках. Прииски – это была просто цель, предлог. Провидение, бросая взгляд в далёкое будущее, имело потребность собрать миллион людей в данном углу полушария, а золото было только приманкой. Позже оно снабдит людей индустриальными средствами. Будущий источник богатства Калифорнии – это сельское хозяйство и торговля; поиск золота, подобно всей ручной рабочей силе, будет поддерживать человека, но не более. Именно поэтому случаются так много разочарований у тех, кто отправляется в Сан-Франциско, и так много уныния среди тех, кто покидает его. Новый Сан-Франциско, как и вся Новая Калифорния, только появляются в этом хаосе и находятся в точке понимания той роли, для которых они рождены. Дух Божий уже носится по водам, но его светильник ещё не зажжён. - Конец –
Сент-Эрмин: Глава VII Золотые прииски Теперь, когда у нас были деньги, у меня – 400, у Tиллье – 600 пиастров, мы решили покинуть Сан-Франциско и поспешить к золотым приискам. Осталось сделать выбор между областью Сан-Хоакин и Сакраменто. Преимущества и неудобства обеих местностей были обсуждены, наше последнее решающее слово падало на Сан-Хоакин, так как он был ближе, чем Сакраменто. Копи обеих мест как, предполагалось, были одинаково богатыми. Эта поездка была эпохальной. С одной стороны, местные пароходы – это транспорт, о котором я прежде не упоминал, был одним из наиболее важных предприятий в Калифорнии – поездка до Стоктона стоила нам, исключая еду, пятнадцать пиастров с каждого. Кроме того, начиная с наиболее доступных золотых приисков, которые следовали по течению маленьких потоков, впадающих в реки Сан-Хоакин или Сакраменто, были, как в случае с Сан-Хоакином, приблизительно в двадцати пяти или тридцати лигах от Стоктона; а в Стоктоне мы должны были купить мулов, чтобы транспортировать к копям необходимые запасы и оборудование. Наше рабочее снаряжение, также как и наша палатка, были куплены ранее в Сан-Франциско, и это было хорошо, так как цены сильно выросли. Наши инструменты состояли из лопат, топоров, кирок и лотков для промывки золотоносного песка. Одного лотка было достаточно для Tиллье и меня, работая вместе, у нас было разделение обязанностей, один копал горную породу, в то время как другой – промывал. Лоток – устройство, используемое для промывки гравия, является жёлобом, сделанным из древесины или олова, двенадцати или шестнадцати дюймов в диаметре. Он конический по форме, с небольшой осадкой и полностью гладкий внутри. Эти желоба, в зависимости от их размера, вмещают от восьми до двенадцати литров, заполняются на две трети землёй, которая раздробляется и вымывается, когда жёлоб держат под водой, таким образом, отделяя золото от песка и гравия. Промывщику надо оставаться в воде по пояс, постоянно качать лоток, так, чтобы вода вымывала землю, и находить каждую небольшую крупицу золота. Другой старатель роет яму и удаляет гравий от раскопок. Покинув Сан-Франциско, мы, наконец, достигли Стоктона. В нашем путешествии, мы поднялись до залива Суисан, слева виднелись пять или шесть островов, которые пока ещё не имели названий, но которые однажды, будет иметь сады подобно тем, что есть в Оснере и Нёйи. Достигнув места, где Сакраменто и Сан-Хоакин разветвляются, мы оставили Сакраменто, которая cгибалась к северу, и поплыли по Сан-Хоакину, который, резко отклоняется к югу. Первый приток Сан-Хоакина формировался слиянием трёх рек: Косумне, Моклумне и третьей центральной рекой, которая ещё не была названа.* Эти потоки ровной гладкой воды, чьи берега были покрыты сорняками, особенно горчицей, чьи цветы бриллиантово-жёлтые, опускались и опадали, сверкая подобно золоту, которое мы искали. И тут, и там можно было увидеть холмы, покрытые зарослями овса, такой высоты, что человек верхом на лошади был почти полностью скрыт ими. В двадцати милях ниже Калавераса протекает река Сан-Хоакин. В роскошных прериях травы желтеют под солнцем; имеются дубы и изящные кусты с массой синих цветов, чей аромат ветер приносит к нам. * Впоследствии названа Сухим Ручьем. В Стоктоне, недавно созданном городе, который быстро раздвинулся в своих пределах за два последних года, мы купили двух мулов и необходимую провизию. Каждый из этих мулов стоил по 120 пиастров. Наша провизия включала пятьдесят фунтов муки, которая была весьма низкого качества, но весьма дешёвая, она была куплена за семь пиастров. За двадцать два пиастра мы купили два окорока; пятнадцать фунтов бисквитов по цене пятьдесят сантимов за фунт. Сало стоило два с половиной пиастра. Двадцать фунтов бобов и три или четыре фунта соли нам продали по двенадцать су за фунт. После того, как закупки были закончены, я подсчитал, что поездка от Сан-Франциско до Стоктона, сократила мой капитал с 400 до 120 пиастров. Один мул был вскоре нагружен нашим оборудованием, другой – провизией. Наша цель – добраться до лагеря Сонора, приблизительно в сорока лигах от Стоктона, за рудником мормонов, между реками Станисло и Тулумне. Мы ожидали найти дичь за время прохождения этих сорока лиг. У меня было оружие, штык, пистолеты новейшей марки; но ничего я так и не использовал. Tиллье, который был тоже, хороший охотник, был хорошо вооружён. Дорога от Стоктона до Станисло – первой реки, до которой мы должны были дойти, проходила через превосходные прерии, усеянными коврами синих цветов, о которых я уже упоминал. После их осмотра я определил, что это люпин. Другой цветок красно – оранжевого цвета, который предпочитает тень дубов, был определён мною как калифорнийский мак. Все рощи населяли красивые птицы, типа голубых соек, с их пёстрыми головками, фазаны, хохлатые куропатки, живущие только в Калифорнии. Среди четвероногих животных мы встречали, прежде всего, серых и рыжих белок, зайцев с огромными ушами, кроликов такого же размера, как крысы. Мы вспугнули нескольких оленей, но не сумели убить их. Реку Станисло мы пересекли по понтонному мосту за один пиастр с каждого, затем нашли тропу, ведущую через густой лес. Мы начали подниматься в нижние цепи гор. Тропа имела хорошо заметный след, проторенный мулами и караванами фургонов, от неё мы иногда отклонялись направо или налево для охоты. Фургоны везли продовольствие и снаряжение к копям или возвращались пустые, чтобы взять грузы в Стоктоне или Сан-Франциско. Когда начало смеркаться мы установили наши палатки, завернулись в одеяла, и уснули. Пятью днями после нашего отъезда из Стоктона мы достигли Соноры. В Соноре мы оставались не более двадцати четырёх часов, поскольку узнали от людей, которые вышли к нам, что копи были бедны. Но мы были информированы в то же самое время, что около Соснового Прохода были обнаружены новые копи, по слухам, гораздо более богатые. Сосновый Проход лежит приблизительно в трёх или четырёх льё от Соноры в глубокой долине, втиснутой между двух гор. Уже была открыта дорога от лагеря Сонора к Сосновому Проходу, которая пробегала через обширные дубовые и сосновые леса, которые были богаты дичью. Достигнув Соснового Прохода к шести часам вечера, у нас ещё оставалось время, чтобы дать нашим мулам попастись на пастбище, поставить наши палатки, и приготовить ужин засветло. Кроме того, мы были очень нетерпеливы в том, чтобы начать работу, мы искали место, чтобы рыть уже в тот же самый вечер. Вслед за этим мы выяснили, что участки выбирают не сами старатели, а алькальд. Нас представили алькальду; он жил подобно любому обычному смертному в палатке. К счастью он был добрый человек, встретил нас приветливо. Чтобы занять своё свободное время, он хранил у себя ликеры, которые поставляли ему; это было причина, почему он поощрял старателей, насколько возможно, располагаться в его соседстве. Симпатизируя нашему нетерпению, он сразу вышел и осведомился о нашем местоположении. Наша задача была теперь выбрать участок. Сделав выбор, мы пили спиртное с алькальдом, пока не пошли к нашим палаткам. На следующий день в семь часов утра мы начали работу, оба рыли на участке, площадью в шесть квадратных футов, чтобы найти долгожданное сокровище. На глубине в два фута мы упёрлись в скалистую породу. Это случайное открытие серьёзно усложнило нашу ситуацию, поскольку мы не имели ни одного из инструментов, необходимых для разрушения такой породы; в результате мы рыли ещё глубже и взорвали скалу с помощью динамита. Мы могли взорвать и собор, столь поглощены мы были нашей работой. В течение пяти дней мы продолжали извлекать скалистую породу. Наконец, на шестой день красноватая почва, указывающая на присутствие золота, была обнаружена. Эта красноватая почва, обычно располагающаяся выше, на глубине в полтора фута, содержит золотоносный гравий; легкий и мягкий, состоящий почти полностью из кварца. Достигнув золотоносных жил, мы заполнили наш лоток и поспешили к маленькому ручью в Сосновом Проходе, и начали промывку. В результате наших усилий мы собрали немного золотого песка. Стоило собранное, возможно, около десяти франков. Хотя это не было первое золото, которое мы видели, но всё же, это было первое золото, собранное нами. Наша первая промывка была посредственной; но всё же мы были далеки от чувства отчаяния. Мы работали в течение восьми дней, и собрали золота более чем на тридцать пиастров. Но наши запасы истощались и, узнав, что на склонах Сьерра-Невады более богатые копи были найдены, мы упаковали палатки, загрузили наших мулов, и отправились далее в путь. Было 1 мая 1850 года.
Nataly: Дюма – своему издателю. Монморанси, 20 июля 1851 года. Мой дорогой издатель: Вы будете без сомнения несколько удивлены, когда мельком взгляните в конец письма и увидите подпись человека, который является наиболее плодовитым автором книг, но худшим в мире автором писем. Эта ситуация отчасти проясниться, когда Вы обратите внимание на то, что это письмо сопровождается длинной рукописью, озаглавленной: «Один год на берегах Сан-Хоакина и Сакраменто». Но тогда, мой дорогой друг, Вы, возможно, спросите, в виду того факта, что я встречал Вас всего лишь восемь дней назад в Париже, как возможно за эти восемь дней добраться до Калифорнии, провести там год и вернуться из путешествия. Если Вы снизойдете до чтения, всё скоро проясниться. Вы знаете мои привычки! Никто не ведёт сидячий образ жизни больше, чем я и, однако, иногда совершает далёкие путешествия. Иногда, я покидаю Париж для путешествия в три или даже четыре тысячи льё, хотя, оставаясь в своей комнате, я выпустил бы от 100 до 150 томов. По счастливому случаю я решил 11 июля этого года уехать на два или три дня в Анген. Это путешествие, которое, должен добавить, я совершил не для удовольствия – Господь не позволил бы, чтобы я баловался такой роскошью. Ни в коем случае! При желании довольно перечитать в «Моих воспоминаниях» сцену, которая происходила в Ангене примерно двадцать два года тому назад, теперь же я заключил, что надо избегать ошибок, повторно посещая те места, в которых уже побывал. Несмотря на знание, что Ангенские минеральные источники схожи с теми, что были обнаружены в Пьерфоне и Отёйе, всё же я был полностью не осведомлён об изменениях, связанных с этим открытием и тем фактом, что Анген был на грани того, чтобы стать большим городом, таким же, как Женева, Цюрих, Люцерн и имел надежду стать морским портом как Оснер. Таким образом, я отправился в Анген поездом, отправляющимся в 22.45. В 23.00 я сошёл на станции и спросил о дороге, ведущей от станции к Ангену. Как Вы можете представить, мой дорогой друг, парижанин или может быть провинциал, который живёт в Париже последние двадцать пять лет, спрашивает на станции Анген как достигнуть Ангена. В результате, сторож у которого я спросил, поверил, я надеюсь, что я был только шутником, но который, я могу убедить Вас, был далёк от моей цели – сторож, пряча свои чувства и с вошедшей в поговорку учтивостью человека, работающего по найму, только произнёс: «Поднимитесь на мост, затем поверните направо». Я поблагодарил его и направился к мосту. Приблизившись к нему, я быстро взглянул направо и увидел неясно вырисовывающийся город, с которым я был совсем незнаком. Это, однако, был не Анген, который я знал. Что я помнил, так это огромное озеро, изобилующее утками, гагарами, водоплавающими птицами, зимородками, а также два или три дома, построенные возле него. Таким был Анген, каким я его помню, Анген моих воспоминаний, Анген, где я охотился двадцать два года тому назад. В результате я перепутал этот конгломерат домов с другим Ангеном и начал поиски своего местонахождения. «Поднимитесь на мост, затем поверните направо» – начал говорить я сам себе. Теперь справа от меня была маленькая неприметная дорога, используемая исключительно пешеходами. Такая дорога должна, конечно, вести к моему старому Ангену. Я пошёл по этой дороге, которая тянулась вдоль поля, огороженного со всех сторон зарослями. Согласно моим представлениям, Анген пока ещё не мог достигнуть состояния называться городом, но и не мог опуститься до уровня поля, покрытого сорняками. Анген не был ни Вавилоном, сожжённым Александром, ни Карфагеном, разрушенным Сципионом. Плуг не пропустил Ангена, но, кажется, семя не было брошено в борозду, оставленную плугом, какие-то злые чары были брошены на это жалкое место – так очевидно я не мог стоять там, где однажды стоял Анген. Я теперь восстанавливал в памяти – количество путешественников, сбившихся с пути и ораторов, которые сбивались в своих речах. Я вспомнил находящийся справа от меня деревянный мост, по которому я когда-то ходил – я вспоминал в темноте, но позвольте мне поправить себя – под длинной тёмной аллеей деревьев; сквозь эту листву, я разглядел слева от себя мрачные воды озера, в которых перемещалось и отражалось облачное небо. Соответственно, я пошёл по знакомой мне уже теперь дороге, с того момента как я увидел это водное пространство, я знал, что Анген уже недалеко. Хотя конец моего путешествия приближался, что меня очень радовало, но вот-вот должен был начаться сильный дождь, а на мне были легкие ботинки и нанковые брюки. Ускорив темп, я прошёл около четверти часа. Хотя мои воспоминания были смутны, всё же дорога казалась бесконечно долгой, и в тоже время я не мог понять отсутствия домов, хотя присутствие воды успокаивало меня. Невозмутимый тем, что я видел, я пошёл вниз по дороге. Заброшенная поляна должна была скоро появиться. Спеша к этому месту, я скоро понял, что, судя по местной топографии, я ошибся в своём местоположении. Я невольно переместился вокруг озера, начав с его южного конца, а теперь достиг его северной оконечности. На противоположной стороне этого озера мерцали два или три огня, указывающие на местоположение зданий, которые я неудачно искал. Справа и слева от меня неожиданно как театральные декорации, начали появляться как при звуке механического свиста – готические замки, швейцарские шале, итальянские виллы, английские коттеджи. На озере где обитали утки, гагары, лысухи, ласточки, мерцали на воде множество белых пятнышек. После более пристального наблюдения они оказались лебедями. Вы можете припомнить анекдот о парижанине, который держит пари, что он сможет пройти босиком по льду через большой водоём Тюильри, он доходит до середины, останавливается и говорит: «Честное слово слишком холодно, я предпочитаю проиграть своё пари!», и возвращается. Я же не последовал его примеру, всё же действуя глупо или мудро, я продолжил свой путь. Тогда все остроумные замечания, опубликованные обо мне в связи с несостоявшимся путешествием по Средиземному морю в 1834 году пришли мне на ум. Я вообразил то, что может быть написано, если это станет известным за границей о том, что я не был способен совершить путешествие вокруг Ангенского озера в 1851 году и, тем не менее, продолжил свой путь. Я последовал дальше по круговой дороге, огораживающую эту новую Венецию, зная, что если так идти, то я не собьюсь с пути. Возвращаясь к моей первоначальной точке, откуда я начал свой путь, я оставил без внимания дома, построенные на мощённой дороге, которые составляли уединённый, уникальный и истинный Анген. Наконец после путешествия примерно в четверть часа я достиг долгожданного Ангена. Снова я решил, что ошибся, так всё не походило на Анген 1827 года. Наконец от людей, проезжающих в коляске, я получил разъяснения и узнал, что достиг своей цели. Я был напротив гостиницы «Тальма». Какая удача! Это название удовлетворило меня, поскольку я питал большую привязанность и восхищение перед этим великим актёром. Перейдя улицу, я постучал в дверь гостиницы «Тальма», где всё было закрыто от вентиляционного отверстия в подвале до чердака. Это, однако, просто дало мне время, чтобы пофилософствовать. Ведь нашёлся человек, который назвал гостиницу именем этого уважаемого святого. Воистину, я бы предпочёл памятник, установленный в деревне. Но, в конце концов, чего я должен был ожидать? Лучше что его имя, через двадцать пять лет после его смерти, можно увидеть на фасаде гостиницы, чем не уважать это имя вообще. Вы знаете, мой дорогой друг, что в Вестминстере статуя Гаррику стоит напротив статуи короля Георга Четвертого? Имеется доля правосудия в этом, поскольку один был более король, чем другой. Я решил ещё раз постучаться в дверь гостиницы «Тальма». Сначала никто не ответил, я стукнул второй раз по двери. Маленький ставень внезапно открылся, и появилась голова. Это была голова мужчины, ужасно взъерошенная, похожая на голову извозчика или кондуктора. Словом, наглая морда! – Что, – спросила голова, – что вам надо? – Мне нужна комната, кровать и ужин. – В гостинице всё занято. Голова тотчас исчезла, рука потянула ставень, который шумно закрылся, и после этого продолжила рычать: – Одиннадцать тридцать – прекрасный час, чтобы просить о комнате и ужине. – Одиннадцать тридцать, – повторил я, – мне кажется надлежащим временем для ужина и постели. Но если в гостинице «Тальма» всё занято, возможно, я найду себе что-нибудь ещё. Я пошёл далее, проводя вылазку более решительно в поисках ужина, комнаты и кровати. Передо мной появилось большое здание, от которого струились блестящие огни и звуки музыки. Приблизившись, я прочитал позолоченную надпись: Гостиница «Четырёх Павильонов». «Хорошо, – сказал я сам себе, – это будет весьма некстати, если под этими четырьмя павильонами не найдётся ни одной комнаты для меня». Я зашёл. Первый этаж был блестяще освещён, коридор же полностью тёмен. Я напрасно искал кого-нибудь из прислуги, чтобы поговорить, но здесь ситуация была даже хуже, чем во дворце Спящей Красавицы в Лесу, где весь мир спит. В гостинице «Четырёх Павильонов» я не нашёл ни спящего, ни бодрствующего слуги. Имелись лишь гости, которые танцевали и музыканты, которые играли музыку. Наконец, я рискнул пойти вниз по коридору, ведущему в танцевальный зал, где я, наконец, встретил служанку. – Мой добрый друг, – я спросил, – могу я получить ужин, кровать и комнату? – Где Вы это хотите получить? – спросила она. – Почему бы не здесь, женщина? – Здесь? – Конечно, разве я не в гостинице «Четырёх Павильонов»? – Да, месье. – Хорошо, есть ли у Вас номера? – Да мы будем иметь более 150 номеров. – Когда же это будет? – Когда гостиница будет отремонтирована. – Но когда она будет отремонтирована? – Что касается этого, месье, я ничего не могу сказать. Но если месье хочет потанцевать. Я решил, что выражение «Если месье хочет потанцевать» гостиницы «Четырёх Павильонов» почти также дерзко, как и «Всё занято» гостиницы «Тальма». В результате я вскоре ушёл, чтобы найти другое жильё. Единственное место, для которого я питал надежду, была гостиница «Анген». Владелец винного магазина указал её местоположение. Я пробежался и постучал в дверь, но, на сей раз, хозяин гостиницы даже не потрудился ответить. – Да, – сказал виноторговец, теребя голову, – это является привычкой отца Бертрана, когда у него нет номеров. – Что, – закричал я, – и он даже не будет отвечать? – Почему он должен отвечать, – ответил виноторговец, – если номеров нет. Это казалось настолько логичным, что я не нашёлся что ответить. Итак, я опустил руки и повесил голову. «Однако, – бормотал я, – в это я не могу поверить. Нет номеров в «Ангене». Затем, подняв голову, я сказал: – А как насчёт комнат в Монморанси? – Вполне могут быть места. – Старик Ледюк всё ещё управляет гостиницей «Белый конь»? – Нет, теперь его сын. – Хорошо, – сказал я, – отец был владельцем гостиницы в старое время, сын, если учился у своего отца, и был разумен, должен знать, как вставать в любой час ночи и находить комнаты, даже когда гостиница полна. Итак, сопровождаемый дождём, который, наконец, превратился в устойчивый ливень, я направился в Монморанси. Вдалеке от железной дороги всё казалось естественным и неизменным, оттого, что я знал прежде. Это была обычная дорога, по которой я ходил двадцать лет тому назад. Пройдя вдоль стен, пройдя через поле, пройдя под сенью старых деревьев грецкого ореха, я, наконец, вошёл в деревню по маленьким острым камням, которые наверно были поставлены муниципалитету теми, кто сдавал ослов в наём, чтобы отвадить путешественников ходить пешком. Я узнавал и крутой подъём, и рынок, и гостиницу «Белый конь». На деревенских часах было 1.15. Неустрашимый, я решился постучать. Кто бы сказал, что два часа ранее, я подобно бродяге стучал в гостиницу «Тальма»? Я услышал шум, шаги послышались на лестнице. На сей раз, меня не спрашивали, чего я хотел – дверь сразу же открылась. Меня встретила приятная служанка, наполовину одетая, и с участием смотревшая на меня. Она улыбнулась, как будто только проснувшись. Её имя было Маргарита. Некоторые имена, мой дорогой друг, остаются в памяти навсегда. – О, почему месье в таком виде, – отметила она, – в любом случае заходите, обсыхайте и сбрасывайте мокрую одежду. – Что касается предложения войти и обсохнуть, я принимаю это от глубины души. Но что касается других предметов одежды ... Я показал ей свёрток, который я нёс под мышкой, с тех пор как вышел из поезда, и который содержал рубашку, две пары носков, хронологическое руководство, и том «Революции» Мишле. – Но, – она отметила, – надо сообщить месье Ледюку о том состоянии, в каком Вы находитесь. О святое гостеприимство! Его можно оказать не только без компенсации – высший и достойный уважения факт – но также дружеским голосом и улыбающимся лицом. Святое гостеприимство – несомненно, оно живёт в Монморанси; и Руссо, который был не всегда полностью разумен, тем не менее, полностью отдавал отчёт своим действиям, когда он просил о гостеприимстве в Ла–Шевретт. Я не знаю, как бедная маркиза де Эпине принимала Вас, возвышенного автора «Эмиля»; но конечно она могла бы и не принять Вас, даже при том, что знала Вас, более любезно, чем я был принят Mаргаритой, к тому же я был ей незнаком. Позади Mаргариты спускался месье Ледюк, он сразу признал меня. Теперь их гостеприимство не знало границ. Мне дали самую прекрасную комнату в гостинице – собственную комнату мадемуазель Рашель. Ледюк настаивал что будет обслуживать меня за ужином; Mаргарита подготовила мою постель. При таких обстоятельствах я соглашался любезно с их каждым желанием. Вы можете с готовностью понять, мой добрый друг, что я должен был связать всё в памяти, что случилось и как, в 1.15 пешком, со свёртком под мышкой, я стучал в дверь «Белой Лошади», в Монморанси. Прибыл ли я, чтобы требовать гостеприимства для изгнанника, по примеру Барбару или Луве? К счастью, я заверил месье Ледюка, что не имел подобного намерения. Я, не найдя в Ангене ужина, комнаты и кровати, поспешил в Монморанси. Месье Ледюк вздохнул, и этот вздох был гораздо более красноречив, чем слова: «И ты Брут» Цезаря. Я поспешил объяснить месье Ледюку, что я прибыл в Анген не для удовольствия, а для работы. – Несомненно, – ответил месье Ледюк, – Вы можете работать в Монморанси также как и в Ангене. Здесь Вас не будут тревожить. Была такая глубокая меланхолия в этих немногих словах: «Здесь Вас не будут тревожить», что я поспешил сразу ответить: – Да, и вместо сорок восьми часов, я останусь на восемь дней. – А если Вы планируете остаться на восемь дней, – ответил месье Ледюк, – Вы можете поработать над кое-чем, что может удивить Вас. – Над чем же я буду работать? – Над путешествием в Калифорнию. – Ну-ка, дорогой месье Ледюк, не будьте дураком! – Подождите до завтрашнего дня, и я тогда сообщу Вам всё. – Очень хорошо; позвольте дождаться завтрашнего дня. Кроме того, я как никто в мире, всегда рад приветствовать неожиданность. Например, я совершил путешествие в Египет с Доза, хотя и не видел страну. Найдите мне человека столь же вдохновляющего как Доза, недавно возвратившегося из Калифорнии, и я совершу путешествие вместе с ним. – Я уже нашёл такого человека для Вас. Юноша прибыл сегодня с полным журналом впечатлений; юноша – истинный Жиль Блас, он был в свою очередь грузчиком, золотоискателем, охотился на оленей, медведей, был официантом в гостинице, виноторговцем, и помощником капитана судна, на котором он возвратился из Сан-Франциско через Китай, Малаккский пролив, Бенгальский залив и мыс Доброй Надежды. – И когда я смогу увидеть его, мой дорогой месье Ледюк. – Как только Вы скажете! – Что лично я найду в Калифорнии, – продолжал я говорить, – возможно, это будет отличаться оттого, что представляют другие. – И что Вы найдёте там? – О, это слишком длинная история для этого вечера. Сейчас – час или два утра. Я весьма устал, хорошо поужинал, у меня хорошая постель. Я буду рад увидеть Вас завтра, месье Ледюк. На следующий день месье Ледюк привёл ко мне своего путешественника. Ему было двадцать шесть лет, у него были умные глаза, чёрная борода, мягкий голос и загорелая под экваториальным солнцем кожа, поскольку он недавно четырежды пересёк экватор. Уже поговорив с ним минут десять, я был убеждён, что такой человек, должно быть, хранит очень интересный журнал. После прочтения журнала с начала до конца я понял, что мой вывод был правилен. Этот журнал, который я теперь посылаю Вам, я только слегка сверил, слегка подкорректировал, и ничего не добавлял сам. И теперь я могу сообщить Вам лично, мой дорогой издатель, что мне было бы весьма жаль, если бы я отменил беседу с месье Ледюком относительно Калифорнии. Вот что я желал бы отметить, я обнаружил, что Анген растёт и увеличивается в размерах, принимая во внимание, что Монморанси ослабевает и приходит в упадок. Железная дорога, то есть цивилизация, проходит только в сотне шагов от Ангена, но в полульё от Монморанси. Я знаю маленькую деревушку на юге под названием Бо; прежде, то есть приблизительно сто лет назад, это была преуспевающая деревня, населённая мужчинами, женщинами и детьми. Она была расположена на склоне холма, на земле, богатой плодами, цветами, приятными песнями, и освежающими ветрами. Воскресные утра люди проводили в небольшой церкви, яркой, с цветными фресками, перед алтарём, закрытым тканью, вышитой местными женщинами и украшенной маленькими позолоченными святыми, сделанными из дерева. Вечерние танцы проводили под широкими платанами, которые защищали танцующих, а также зрителей и весёлых пьянчуг – три поколения храбрых людей, которые были рождены здесь, жили и ожидали здесь умереть. Дорога, проходившая через деревню, тянулась от Тараскона до Нима; то есть от одной большой деревни до другой. Жизнь маленькой деревушки сосредотачивалась возле этой дороги. Эта провинциальная дорога была главной артерией этой небольшой деревушки, аортой, которая заставляла биться её сердце. Но, однажды, чтобы сократить расстояние в полульё и путешествие возможно в половину часа, несколько инженеров, не сознавая, что они готовили убийство, наметили другую дорогу. Эта новая дорога, вместо того, чтобы идти возле холма, прошла через долину. Она оставило деревню на полульё вдалеке. Это, без сомнения, казалось бы, незначительным, но деревня теперь потеряла свою дорогу. Эта дорога была её жизнь; а теперь жизненные силы надломились. Деревня пришла в упадок, стала серьёзно болеть и умерла. Я видел её полностью мёртвую, лишённую жизни. Здания были пусты, хотя некоторые всё ещё закрыты на засов, как в те дни, когда в них жили люди; другие – открыты всем четырём ветрам; на пустырях жгли костры из сломанной мебели – возможно потерявшимися путешественниками, возможно беспризорными цыганами. Церковь всё ещё стоит, как и платаны, но, сколько это продлится, остаётся неизвестным. Но церковь потеряла свои песни; ткань алтаря лежит вся в клочьях; некая птица, летевшая, возможно в испуге, от церкви, где она искала убежище, скинула одного из маленьких деревянных святых. Платаны, также, потеряли своих музыкантов, танцоров, зрителей, пьяниц. На кладбище отец напрасно ждёт своего сына; мать – свою дочь; дедушка – своего внука. В своих могилах они с удивлением не слышат, чтобы копали землю вокруг них, и спрашивают: «Что они там делают? Люди разве больше не умирают?» Этот пример точно подходит к Монморанси, который ослаб и увядает, теперь, когда живительная артерия презрела его в пользу Ангена. Всё ещё, время от времени, сюда заходят паломники, идущие в Ла–Шевретт. При смерти, эта бедная деревня видит защиту только в смерти. Теперь гений имеет существенную выгоду – как в заключительном анализе – может изучить солнце, посредством его излучения. Что я думаю, мой добрый друг, это то, что прогресс цивилизации также можно изучить посредством изучения развития интеллекта. Часто, когда у меня не было ничего нового, или интересного почитать, я брал несколько карт мира, связывал их в огромную книгу, включающую бесконечные страницы, где на каждой содержался отчёт о возвышении или падении какой-нибудь империи. Какую историю я искал? Из египетской – историю Менеса; из вавилонской – Нимрода; из ассирийской – Бела; из ниневийской – Фула; из мидийской – Aрбака; из персидской – Камбиса; из сирийской – Рохоба; из троянской – Скамандра; из лидийской – Meона; из тирской – Абибала; из карфагенской – Дидоны; из нумидийской – Ярбы; из сицилийской – Гелона; из альбанской – Ромула; из этрусской – Порсены; из македонской – Александра; из римской – Цезаря; из франкской – Кловиса; из арабской – Магомета; из тeвтонской – Карла Великого; из французской – Гуго Капета; из флорентийской – Meдичи; из генуэзской – Колумба; из фландрийской – Карла V; из гасконской – Генриха IV; из английской – Ньютона; из московитской – Петра I; из американской – Вашингтона; из корсиканской – Бонапарта? Нет, не одну из них, а скорее историю универсальной матери, от неё мы все пошли, она лелеяла нас своим молоком, согрела нас – другими словами – цивилизацией. Цивилизация выполняет свою обширную работу, которую ни проливы, ни горы, ни реки, ни океаны не останавливают. Рожденная на Востоке, там где встаёт солнце, цивилизация перемещается в Индию и, оставляя позади руины огромных городов, которые не являются ничем более как воспоминаниями, пересекает проливы Баб-эль- Maндеб, растёт на одном из берегов Савы – белая, на другом берегу Савы – чёрная, шагает к Нилу и спускается к большой Египетской долине, устанавливает на берегах священной реки города: Элефантину, Фил, Дендеру, Фивы и Meмфис. Достигая Евфрата, она основывает Вавилон, Ниневию, Сидон и Тир, спускается к морю подобно гиганту Полифему и своей правой рукой строит Пергам на краю Азии; а левой – Карфаген на верхушке Африки; обеими руками Афины и Пирей. Она затем основывает двенадцать больших этрусских городов, Рим и ждёт. Первая часть её работы выполнена; она создала большой языческий мир, который начинается с Брахмы и заканчивается Цезарем. Следует период спокойствия, когда Греция даёт миру Гомера, Гесиода, Орфея, Эсхила, Софокла, Еврипида и Платона – период, когда факел цивилизации был зажжён. Затем, после того, как Рим победил Сицилию, Африку, Италию, Понт, Галлию, Сирию и Египет, когда, говоря кратко, она объединила их; после Христа, о котором пророчил Сократ и предсказывал Вергилий, цивилизация – эта неисправимая путешественница, снова начинает движение, неудовлетворённая, пока она не возвратится ещё раз в те страны, из которых она отбыла. Затем следует падение Рима, крушение Александрии, развал Византии, Карфагена, матери Туниса; цивилизация движется к Гранаде, Севилье, Кордове – Арабской Троице, которая объединила Африку и Европу – к Флоренции с её Meдичи от Козимы Старого к Козиме Тирану, христианскому Риму с его Юлием II, Львом X, с его Ватиканом, к Парижу с его Франциском I, Генрихом IV, Людовиком XIV, Лувром, Tюильри и Фонтенбло. Они были взаимно связаны, подобно группе сверкающих звёзд, такими людьми как: Святой Августин, Aверроэс, Данте, Чимабуэ, Oрканья, Петрарка, Мазаччо, Перуджино, Maккиавелли, Боккаччо, Рафаэль, фра Бартоломео, Ариосто, Микеланджело, Taссо, Жан де Болонь, Maлерб, Лопе де Вега, Кальдерон, Мурильо, Moнтень, Ронсар, Ceрвантес, Шекспир, Корнель, Расин, Мольер, Пюже, Вольтер, Moнтескьё, Руссо, Гёте, Гумбольдт, Беллини и Шатобриан. Затем цивилизация, выполнив миссию в Европе, пересекает Атлантику легко, как будто это ручей, ведя Лафайета к Вашингтону – старый мир к новому. Там, где жили только ловцы трески и торговцы меха, она основывает республику в 3.000.000 жителей, которая через 60 лет увеличивается до 17.000.000 и простирается от реки Cвятого Лаврентия до устья Mиссиссипи, от Нью-Йорка до Нью-Мексико, земля, которая имела первые пароходы в 1808 году, первый локомотив в 1820 году, земля на которой родился Франклин и был принят Фултон. Но здесь, без сомнения, цивилизация была бы в задумчивости, как продолжить свой путь, должна ли эта неутомимая богиня остановиться, или повернуть обратно, окружённая пустыней, простирающейся по обе стороны Скалистых Гор. Через Панамский перешеек, она не может проникнуть в Tихий океан, разве только через мыс Горн, делая большое усилие по пересечению Магелланова пролива в три или четыре сотни льё. Итак, в течение последних шестидесяти лет, учёные, географы, и навигаторы всех стран обращали свои взоры к Америке. Как кощунственно верить, что Провидению что–либо невозможно, что препятствия может создавать лишь Бог! Вот что случилось. Швейцарский капитан, уехавший после июльской революции, путешествовал из Mиссури в Орегон, и от Орегона до Калифорнии. Получив от мексиканского правительства концессию земли в Америкэн-Фок, он производил земляные работы, предварительно установив лесопилку, он обнаружил частицы золота, рассеянного в этой почве. Это произошло в 1848 году. В этом году, белое население Калифорнии состояло приблизительно из десяти или двенадцати тысяч жителей. Три года прошли, как люди узнали о золоте по слухам, которые исходили от капитана Суттера, слухи затронули весь мир. В Калифорнию ринулось до 200.000 эмигрантов со всех континентов. И на Тихом океане, около наиболее красивого залива в мире, возник город, предназначенный, чтобы конкурировать с Лондоном и Парижем. Итак, мой дорогой друг, Скалистые Горы и Панамский перешеек – более не преграда. Железная дорога скоро будет бежать от Нью-Йорка до Сан-Франциско, также как электрический телеграф уже соединяет Нью-Йорк и Новый Орлеан. Вместо Панамского перешейка, через который слишком трудно проникнуть, проход будет сделан от озера Никарагуа к Тихому океану. Кроме того, всё это делается в то время, когда Аббас-паша строит железную дорогу от Суэца до Эль-Aриша. И в результате, цивилизация, которая отправилась из Индии, теперь почти возвратилась в Индию и просто сделала паузу в течение короткого времени на берегах Сан-Хоакина и Сакраменто, теперь же чтобы установить, или, чтобы восстановить свою колыбель, она должна непосредственно пересечь Берингов пролив, затрагивая своей ногой руины, находящиеся там или блуждать среди множества островов и проливов неприветливых стран, где был убит Кук, плачевных глубин, в которых утонул Лаперуз. В наше время, используя Суэцкую железную дорогу и маршрут через Никарагуа, путешествие вокруг света может быть совершенно за три месяца. Вот почему, мой друг, я полагаю, что это небольшое сочинение о Калифорнии стоит издавать. Искренне ваш, Александр Дюма
anemonic: Сент-Эрмин Здравствуйте! У меня к вам очень большая просьба. Собрал все тома Арт-Бизнес-Центра, не хватает только 54-го. Никак не получается достать. Не могли бы вы выслать мне хотя бы сканы. С уважением, Вадим.
Сент-Эрмин: В этот том входят романы Блек и Маркиза Эскоман, так их точно можно скачать с интернета
anemonic: Проверил все сайты. Именно этих изданий нигде нет
полная версия страницы