Форум » Общий форум по Дюма » Дюма в произведениях других писателей. » Ответить
Дюма в произведениях других писателей.
Scally: В художественных и документальных книгах иногда встречаются ссылки на произведения Дюма. Например, Владислав Крапивин часто впоминает мушкетеров. Давайте впомним и обсудим эти моменты!
Ответов - 123, стр:
1 2 3 4 5 All
Scally: Начну, пожалуй, с Крапивина. Повесть "Колыбельная для брата". Отец - сыну: - Ты пока дерёшься со злом по-мушкетёрски. А нельзя ведь всё в жизни решать как в бою на шпагах. Человеческое понимание - это, если хочешь, тоже оружие в борьбе за справедливость...
Snorri: Роман Стивена Фрая "Теннисные мячики небес" по своей сюжетной линии напоминает "Графа Монте-Кристо". Действие перенесено в Англию 1980-х - 2000-х гг. Только вот флер романтики развеялся, остались зависть, ненависть и месть во всей своей неприглядности, причем содрогние вызывает не только подлость английских врагов "Дантеса", но и стремление отомстить любой ценой у жертвы их подлости. В результате, главный герой, разделавшись со всеми обидчиками, испытывает опустошение, близкое к помешательству, его жизнь теряет всякий смысл и он сам просится в ту самую тюремную лечебницу ("Иф"), где провел много лет как заключенный.
Arabella Blood: У В. Свержина есть цикл книг об Институте экспериментальной истории. Герои путешествуют по параллельным мирам, схожим с нашим, но другой эпохи, где некоторые события идут не так, как в привычной нам истории. Роман "Сеятель бурь", место действия - мир, где Наполеон служит в российской армии, а вот во Франции... Привожу диалог героев: "-Стоп! - Лис потряс головой. - Капитан, я, конечно, бешено извиняюсь, но с этого момента поподробнее. Если Наполеон на стороне Суворова, то кто ж в лавке остался? В смысле, кто отвечает за Францию?! -За Францию, как ты выразился, "отвечает" Александр Дюма. -О, точно! Я думал, это мне вчера с бодунища померещилось. Прикинь, беда какая! И шо, теперь в этом мире не будет "Трех мушкетеров"? Я оторопел от неожиданного вопроса. Что и говорить, Лис всегда умел глянуть в суть проблемы. -Надеюсь, будут. - Мои слова звучали не совсем уверенно, но, сторого говоря, какая уж тут уверенность. - Видишь ли, речь идет не о писателе Александре Дюма, а о его отце, доблестном генерале. Этот двухметровый гигант, обладающий невероятной силой, прообраз господина Портоса, был живой легендой Якобинской партии..." Вот так вот!
Iren: Нарыла в сети вот какую штукуПовесть "Мушкетер" - только она у меня не качается. вернее, качается, а потом, когда открываю, там не нормальные человеческие буквы, а какие-то загагулины Если у вас скачается, то пришлите мне, плиз. Прочто хочется узнать, че там такое! Бред, наверно. Но надо знать, за что вешать автора!
Iren: А еще видела в сети повесть "мушкетер и фея" Наберите в яндексе "мушкетер повесть". Много всякой бредятины будет... Повести "мушкетер и фея", "вперед, мушкетеры!". Интересно, че там за бред будет. И относится ли это к Дюма?!
Scally: Iren "Мушкетер и фея (и другие рассказы из жизни Джонни Воробьева)" - это повесть Владислава Крапивина. Очень интересная книга. Там не описываются приключения мушкетеров, а скорее выясняются качества мушкетеров, которые долны быть присущи всем.) Там есть замечательное стихотворение: Не нужны ни локоны до плеч, Ни большая шпага и ни шпоры — Лишь бы мушкетёр умел беречь Боевое званье мушкетёра.... Мушкетёр известен не плащём, И не шпагой, острой, как иголка. Мушкетёры могут быть хоть в чём: В запылённых кедах и футболках... Честь и смелость сами не придут, Хоть надень оружие любое. Ведь и кольт на кожаном заду Сам собой не делает ковбоя... Кружева и локоны — пустяк. Главное — не растерять отвагу, — А червяк — он всё равно червяк, Если даже он прямой, как шпага.
Жан : Перес-Ревере "Клуб Дюма или тень Ришелье" Много цитировали Дюма братья Стругацкие
Капито: Народ!!!! Огромная просьба! У Стругацких есть роман про четырех друзей, очень напоминающих мшукетеров. Как он называется? Я в одном сообщении прочитала но не запомнила, а найти его не могу А у Крапивина классная очень мушкетерская книга "Мальчик со шпагой" - про ребят из секции фехтования.
Arabella Blood: Капито Книга Стругацких называется "Экспедиция в преисподнюю".
Freelancer: Я помню - "Мальчик со шпагой" Крапивина в среднем школьном возрасте у меня был настольной книгой (после Дюма, естесс-но!)
д'Аратос: Капито Нет. Это трилогия. Первая книга называется "Страна багровых туч", второй "Путь на Амальтею", а третий "Стажеры". Это ранние Стругацкие. Прекрасно читаются и воспринимаются. Между действием первой и второй книги проходит около десяти лет. Между второй и третей - пять.
Arabella Blood: д'Аратос Признаю, я немного спутала. Я начинала читать именно это произведение Стругацких ("Экспедицию..."). Там у героев прозвища Атос, Портос и Арамис. В остальном с Дюма ничего общего
Annie: У Андрея Валентинова (русская фантастика) в "Око силы" главного героя зовут Келюс... примечателен этот эпизод Келюс кивнул. - Я назову тебе телефон. Нигде не записывай. По нему ты меня всегда найдешь. Но только - если жизнь или смерть. Ясно? - Ясно. - Будешь звонить, меня никак не называй, - продолжал Генерал. - И себя не называй тоже. Выдумай кличку. Ну, псевдоним... - Келюс, - предложил Лунин. Ничего другого в голову не пришло. - Ага, "Графиня Монсоро", - сообразил Генерал. - У меня как раз дочь читает. Ладно, но смотри - только если жизнь или смерть. Он не стал называть номер, а записал его на листке блокнота, показал Келюсу, а затем сжег бумажку в пепельнице, аккуратно высыпав пепел...
LS: Надо было дать съесть и запить вином.
jennie: Iren, откройте этот файл в браузере и поменяйте кодировку на Cyrillic (DOS).
Andre: "Всадники на станции Роса", "Мальчик со шпагой", "Эспада"(не помню точно название) - это трилогия. Очень интересно, замечательные книги, только заканчивается как-то грустно...
M-lle Dantes: У Акунина в "Статском советнике" народоволец Емеля читает "Монте-Кристо" (автор замечает: "единственная книжка, нашедшаяся в доме"). И очень колоритно выражает своё отношение к прочитанному: "- Гнида какая этот Вильфор! - сказал Емеля. - Чисто наши судейские". А в романе "Любовники смерти" с Монте-Кристо сравнивается сам Эраст Петрович.
Andre: У Куприна в "Яме" Женька читает "Ожерелье королевы". "Более всего ей нравится в романах длинная хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки, перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо любимыми героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, - словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории."
LS: В пьесе Горького "На дне" Настя все время читает какие-то душераздирающие романы с прекрасными героями и возвышенными чувствами. Она придумывает про себя что-то похожее и однажды начинает кричать: "Рауль! Рауль!" и плачет. Я думаю, она начиталась "Виконта де Бражелона"
M-lle Dantes: Её можно пожалеть... Кстати, об Акунине. Что-то он часто проводит параллели между Фандориным и Монте-Кристо. Если кто помнит, в "Азазели" Эрастушку топили в мешке с грузом, а у него был при себе нож.
lennox: ***со старческим кашлем, слезящимися глазами и упаковкой парацетамола*** Помню я повесть Зои Воскресенской "Пароль - Надежда" о молодых годах Надежды Константиновны Крупской. В этой повести юная Наденька еще до своего революционного замужества пытается хоть как-то облегчить участь угнетаемого царизмом пролетариата и по совету "матерого человечища" - графа Льва Толстого - переводит "Графа Монте-Кристо". И еще одна повесть той же писательницы (название забыл, ох склерозище проклятущий!). Надежда Константиновна прячет в томе "Ожерелья королевы" какую-то революционную фигню - не то шифр, не то прокламацию... Так-то вот, молодежь... Учитесь! ***удаляется с тем же кашлем***
Iren: М. Твен. Приключения Гекльберри Финна "-Да вот, например, один узник в замке Иф, в Марсельской гавани, рылся-рылся и вышел на волю таким способом! И как ты думаешь, сколько времени он копал? - Я почем знаю! - Нет, ты отгадай! - ну, не знаю... Месяца полтора? - Тридцать семь лет! и вышел из-под земли в Китае. вот как бывает!" Первая реплика принадлежит Тому, вторая Геку, и т. д. Еще оттуда же. "Здесь, без семьи и друзей, после тридцати семи лет горестного заточения погиб благородный незнакомец, побочный сын Людовика Четырнадцатого" Да, любил видимо Том "Графа"... А вот с "Виконтом" у него проблемы вышли...
M-lle Dantes: Iren пишет: Тридцать семь лет! и вышел из-под земли в Китае. вот как бывает! Ржунемогу! А про Китай - вообще!
д'Аратос: Зря я не любила Тома Сойера!
Iren: д'Аратос пишет: Зря я не любила Тома Сойера! Хм... я тоже его недолюбливала... Может, потому, что классе в 5-6 он постояно был во внеклассном чтении и в списках литературы на лето... А сейчас пересматривала свои детские книги, и вот нашла...
Iren: В Мольеровской комедии "Мещанин во дворянстве" есть такие строчки: И отправить Палестина На галера бригантина И со всеми сарацина Воевать христианина... Вам это ничего не напоминает? Кстати, (наверно многие знают, я просто напомню) эта комедия была написана по приказу Людовика 14. Турки оскорбили его, сказав, что на лошади их султана больше алмазов, чем на Людовике. (вроде, так. Точно не помню)
Iren: Так-с, еще нашла. "Ромео и Джульетта" О, ты не преа во отношенью к ней. Неуязвима для любовных стрел, Она Дианы предпочла удел, Закована в невинность, точно в латы... А Ромео - Габриэль
Жан : Капито пишет: А у Крапивина классная очень мушкетерская книга "Мальчик со шпагой" - про ребят из секции фехтования Угу. К тому же они снимают кино про мушкетеров.
lennox: А.П.Чехов. "Каникулярные работы институтки Наденьки" (Кстати, не читавшим оченно рекомендую прочитать, рассказик коротенький) "Было много мужчин, но мы, девицы, держали себя в стороне и не обращали на них никакого внимания. Я прочла много книг и между прочим Мещерского, Майкова, Дюму, Ливанова, Тургенева и Ломоносова. Природа была в великолепии."
LS: lennox пишет: рассказик коротенький "Добавьте к достоинству трудности достоинство краткости, и ваша поэма будет иметь никак не меньше двух достоинств" lennox пишет: Я прочла много книг и между прочим... Дюму Мне это напомнило В.И.Ленина: "Париж - город большой и изрядно раскинутый"
M-lle Dantes: Вообще Акунин очень любил "Монте-Кристо". Вот я прочитала "Шпионский роман", там наш М-К аж дважды упоминается.
Iren: Это чисто исторический факт, но все равно... знакомые все лица! В книге "1000 необъяснимых феноменов" Кая Хофельманна есть статейка "Две раны в одной"Одно из первых прорицаний Нострадамуса сбылось на все сто процентов. Это был катрен: "Молодой лев победит старого на ристалище всего в одном турнире. В золоой клетке будет проколот его глаз, причем две раны окажутся в одной, после чего он умрет ужасной смертью". Дальше вы и сами понимаете. Генрих Второй был убит Габриэлем Монтгомери, копье вошло через щель золотого шлема короля, прокололо глаз и затем вошло в мозг. И т. д. и т. п. Но! Самое интересное не это, а вот что: Перевод с немецкого Ю. О. Бем!!! Опупеть-не встать... Интересно, «того самого» Бема как звали? Может, его имя тоже начиналось на Ю и О?
Iren: Я прамо-таки не могу читать "Красное и черное"! Скока там однофамильцев! Тут вам и Ла Моль, и Можирон! и вот еще: не кажется ли вам, что "Ромео и Джульетта" в некоторых местах жутно похожа на "Монте-Кристо"? Парис - это Франц дЭпине, за него хотят выдать Джульетту - Валентину. А? При всей моей ненависти к "Ромео и Джульетте" я это признаю... Или это у меня уже глюки начались?
Annie: Произведение Анатолия Рыбакова "Приключения Кроша" Эпизод №1 " - Дружба не терпит подобных шуток, - сказал Веэн. - А без дружбы нет человека. Одиночку сокрушают, в коллективе человек нивелируется. Тройки, четвёрки, пятёрки - вот кто покоряет мир. - Три мушкетёра... - сказал я. - Ремарк! - сказал Веэн. - Впрочем, герои дюма покоряли мир, герои Ремарка обороняются от него" Эпизод №2 "Как-то мы играли в такую игру: какие 10 романов вы бы взяли с собой на необитаемый остров? Я назвал "войну и Мир", "Мёртвые души", "Красное и Чёрное", "Бравого солдата Швейка", "Тихий Дон", "Золотого телёнка", "Трёх мушкетёров, "Утраченные иллюзии", "Боги жаждут" и "Кожанный чулок" Эпизод №3 " - Выпьем за нашу восьмёрку! - сказал Веэн. - Ведь нас восемь? - Восемь, - услужливо подтвердил Игорь. Веэн поднял вверх шампур с шашлыком. - Пока мы независимы, пока мы вместе, пока мы верны друг другу, нам ничто не страшно и мы всего добъёмся - Девочки, я вас в кино сниму. - Игорь обнял за плечи Свету и Раю. - Посмотрите на их фигурки. Лоллобриджиды! - Ты уже режиссёр-постановщик? - спросил я. - Суть в том, что Игорь хочет им помочь, - заметил Веэн. - Это доброе намерение я и ценю в Игоре. В этом мире надо пробиться. Надгробные речи - слабое утешение для тех, кто прозябал при жизни. Д`Артаньяна я предпочитаю всем великим деятелям прошлого, настоящего и будущего. Итак, за Д`Артаньяна, Атоса, Портоса и Арамиса! Я выпил (...) И всё время он упирает на "Трёх мушкетёров". Что он больше ничего не читал?"
Amiga: При всей моей ненависти к "Ромео и Джульетте" я это признаю... Что они вам сделали? :)
Amiga: Я в упор не помню книгу - ни автора, ни названия. Это детская книга. Там речь идет о больнице для детей, у которых проблемы с позвоночником, которые не могут ходить, и т.д. Все происходит во время войны, госпиталь, кажется, где-то в эвакуации. И вот в палате есть один мальчик.. убейте меня, кажется, Костя... он такой лидер. Старший, умный, красивый. Сволочь последняя, насколько я помню. И он все строит из себя Атоса. Тон, манеры, выражение лица, голос, интонации, фразы. И все с этого прям прутся, как похоже получается, и его слушаются. Да, по-моему, он еще им по вечерам им "ТМ" пресказывает по главам чуть ли не дословно.
LS: Iren пишет: Тут вам и Ла Моль Ла Моль не однофамилец, а предок Матильды - это существенная разница. К Дюма ли отсылал Стендаль или напрямую к французской истории? Надо спросить у знатоков Стендаля.
M-lle Dantes: Атос? Сволочь? Абсурд. С. Лавров. "Мултанское жертвоприношение". Следователь Кричевский приезжает в городок Мамадыш, где местные жители повально увлечены кладоискательством. Его приятель говорит: "Им бы на герб две скрещенные лопаты над сундуком с сокровищами. Прямо остров Монте-Кристо какой-то!"
Amiga: Атос? Сволочь? Абсурд. Да-да, и бесило это меня в детстве ужжжжасно!!! :)
месье: Атос? Сволочь? Абсурд. Amiga пишет: Да-да, и бесило это меня в детстве ужжжжасно!!! Такое может взбесить и сейчас.
д'Аратос: У Стругацких в книге "Полдень XXII век" у одного мальчика прозвище Атос. Вроде не плохой мальчик.
LS: д'Аратос пишет: У Стругацких в книге "Полдень XXII век" у одного мальчика прозвище Атос. Это Атос-Сидоров, герой многих повестей. Очень симпатичный дядка.
Amiga: Это Атос-Сидоров, герой многих повестей. Очень симпатичный дядка. Эх, почитать, что ли, Стругацких? :)
LS: Перечитайте, перечитайте! Хорошие, доложу я вам книги... "Трудно быть богом" - вообще программная вещь, а также "Малыш", "Жук в муравейнике", "Волны гасят ветер".
Iren: LS пишет: "Трудно быть богом" - вообще программная вещь, Я тащусь от нее, блин!
Amiga: Перечитайте, перечитайте! Хорошие, доложу я вам книги... "Трудно быть богом" - вообще программная вещь, а также "Малыш", "Жук в муравейнике", "Волны гасят ветер". Мне надо говорить не "перечитайте", а "почитайте" :) Пойдемте в топик про книги, я открою вам страшную тайну - мне НЕ нравятся Стругацкие... :)))
Iren: Amiga пишет: мне НЕ нравятся Стругацкие... :))) Знакомо... знаете, мне они сначала тоже не нравились))) а потом ничего, понравились, а потом даже полюбила в какой-то степени...
Andre: Читаю Голсуорси, Сагу о Форсайтах. Там есть такой Суизин, который прочитал всего 5-6 книг в жизни и среди них - Графа Монте-Кристо. Из всех прочитанных им книг эта произвела на него особенное впечатление. Из вступительной статьи М. Трескунова к "Учителю фехтования": "Голсуорси выразил мнение, что по увлекательности повествования Дюма равен Диккенсу". Не знаю, не знаю... Диккенса трудно, несколько нудно (Домби и сын) мне было читать (хотя, может быть. это такой перевод?).
Iren: Andre пишет: "Голсуорси выразил мнение, что по увлекательности повествования Дюма равен Диккенсу". Фу, Диккенс! Я в ужасе! Никогда его не любила!
M-lle Dantes: Всеми любимый Эдуард Успенский. "Вера и Анфиса" В 10 главе рассказывается, как обезьянка Анфиса принимала участие в спектакле по ТМ и засунула подвески в рот.
Amiga: Вот, слушала сегодня Ивасей... Сразу две их песни пощу на форум, как раньше не догадалась, не понимаю :)))) Эта - немного грустная... Увы, дорогие друзья, что толку страдать и влюбляться, И горько в подушку рыдать безумной весенней порой Ведь девушкам нашей мечты давно уже за восемнадцать, И граф Монте-Кристо уже - не самый любимый герой. Уж мы уж давно уж не те, хоть хочется верить, что те же. Смешно ведь с таким животом ходить в мушкетерском плаще. И старым стихам про любовь мы верим все реже и реже, А новых стихов про любовь уже не читаем вообще. Надел шевалье д"Артаньян кепчоночку модного кроя, А шляпу с гусиным пером стыдливо засунул в нужник. И хочешь, не хочешь, но факт: свершенно иные герои Глядят на тебя со страниц твоих сберегательных книг. Увы, дорогие друзья, все в жизни известно заранее, Сначала мы все ого-го, а после - весьма и весьма. И нам остается одно - залечь на скрипучем диване И дрыхнуть, прикрывши глаза любимым романом Дюма.
Viksa Vita: Чуть не разрыдалась/ А кто такие Иваси? Не знаю алюзия ли это, но в сомнительном романе Коэ;ьо "11 минут", главный герой Ральф, путешествовавший во всем мире, говорит, что самый любимый и прерасный в его глазах город это...Тарб!
Snaky_lady: Для меня откровением был "Клуб Дюма" А.Переса-Реверте (уже упоминаемый тут). Герои ведут долгие беседы о "Трех мушкетерах", а среди персонажей есть человек со шрамом и блондинка с клеймом;) А еще помню, что когда-то давно читала я какой-то фантастический роман Хайнлайна (так сходу не вспомню название). Один из героев (или двое?) читал и цитировал Дюма. Надо бы найти книжку и уточнить;)
Treville: д'Аратос пишет: У Стругацких в книге "Полдень XXII век" у одного мальчика прозвище Атос. Вроде не плохой мальчик. ТОчнее - Атос-неудачник. Согласитесь, видно, что Стругачи - такие же прожженные мушкетероманы, как мы с вами. :-))) Кстати, об Атосе. Атосоманьяки, слушайте сюда! Цитата из книги М. Веллера. Разгвор двух подростков " - Знаешь, что мне всегда было непонятным, так это эпизод из "Двадцати лет спустя" - история Атоса и де Шверез. - Мне тоже. Как она могла!!!" :-))))))
Treville: А вот вам еще эпизод из рассказа Веллера "Правила всемогущества" Мальчик пишет сочинение на тему: "Что бы я сделал, если бы мог все". Мечтает переписать любимые книги: " Ветер великих перемен достиг парусов капитана Блада: он сказал Арабелле, что она дура и второго такого фиг найдет, дядю-плантатора повесил, из пиратов организовал трудолюбивый коллектив, рабов объединил в республику хлопкоробов, а сам вообще плюнул на эти вшивые острова и стал королем Англии, дав Ирландии свободу, а власть народу, и, получив персональную пенсию, сделался профессором медицины. Тем самым д'Артаньяну отпала надобность переться в Лондон, а мушкетерам проливать кровь за реакционную королеву. Атос заколол кардинала на дуэли и простил миледи, ставшую начальником разведки; д'Артаньян получил маршала в двадцать лет и женился на мадам Бонасье и Кэти сразу, чтоб никого не обидеть; Арамис додумался до атеизма и, как человек интеллигентный и со связями, был назначен министром культуры; все деньги и ордена отдали Портосу - много ли у него еще радостей в жизни; с Испанией заключили мир, испанцы тоже люди, и Сервантес посетил Париж в рамках культурной программы."
Treville: Еще один его же рассказ, мне кажущийся шедевриальным - "Хочу в Париж" Вот почитайте только: "В пятом классе Димка Кореньков посмотрел в кино "Трех мушкетеров". И - все. Он вышел из зала шатаясь. Слепо бродил два часа. Вернулся к кинотеатру и встал в очередь. Денег на билет не хватило. Помертвев, он двинулся домой и выклянчил у матери рубль, задыхаясь, понесся обратно: успел. После девятого раза Париж стал для него реальнее окружающей скукоты. Жизнь в городишке была небогатая. Пассажирский поезд проходил дважды в неделю. Местных хулиганов знали наперечет. Изредка заезжали областные артисты. Пробуждающаяся Димкина душа, неудовлетворенная обыденностью, оказалась затронута в заветной глубине. Обрушился удар - фильм сняли с экрана. Димка горевал, пока не просияла надежда: он впервые отправился в библиотеку и взял "Три мушкетера". Ту ночь не спал: сидел в туалете их коммуналки и читал... Вернуть книгу было выше его сил - он легче расстался бы с рукой. Почта принесла суровое извещение об уплате пятикратной стоимости. Отец отвесил Димке воспитующий подзатыльник. Такова была первая его жертва на тернистом пути к мечте. Познав наизусть "Трех мушкетеров", Димка обнаружил "Двадцать лет спустя" и "Виконта де Бражелона". Упоительно и безмерно счастлив, он погрузился в яркий и отважный мир Люксембургского дворца и Пре-о-Клер, где дамы мели шлейфами паркеты, взмыленные кони с грохотом мчали кареты через горбатые мосты и шпаги звенели в лучах заходящего солнца. Его выдернули из грез, как рыбку из речки, - четверть окончилась, он не успевал по всем предметам, грандиозный скандал разразился. - Хоть что-нибудь ты знаешь? - скучно спросила классная, прикидывая втык от педсовета за Димкины успехи. - Париж стоит мессы, - нахально выдал Димка. - Экю равняется трем ливрам, а пистоль - десяти. Класс возопил триумф над племенем педагогов. Кличку "француз" Димка принял как посвящение в сан. Раньше он не выделялся ничем: ни силой, ни храбростью, ни умением драться, ни знаниями, ни умом, ни престижными родителями. В секцию его не приняли по хилости, кружки не интересовали, музыкальный слух отсутствовал. Париж придал ему индивидуальность, выделил из всех, и в любовь к Парижу он вложил все отпущенные природой крохи честолюбия и самоутверждения - это был его мир, здесь он не имел конкурентов. Упрочивая репутацию и следуя течению событий, он вытребовал в библиотеке слипшуюся "Историю Франции". Нарабатывал осанку, гордое откидывание головы. Отрепетировал высокомерную усмешку. С герцогской этой усмешкой сообщал о невыполненных уроках, не снисходя до уловок. Учителя и родители, одолевая бешенство, списывали выкрутасы на трудности переходного возраста, вздыхали и строили планы воспитательной работы. Они ничего не понимали. - Ты правда знаешь французский? - спросила Сухова, красавица Сухова, глядя непросто. "
Amiga: Treville, а у моего обожаемого Веллера вообще немало встречается про мушкетеров, и конкретно про отношения Атоса и Дарта... Что давно дает мне лишний повод его обожать :))) А на "Хочу в Париж", мне кажется, я даже как-то на форуме ссылочку выкладывала...
Amiga: Viksa Vita, Иваси - это Алексей Иващенко и Георгий Васильев, одни из лучших, известнейшие и совершенно особенные представители жанра авторской песни, авторы слов и музыки мюзикла "Норд-Ост". У них потрясающие песни, очень рекомендую. Есть очень смешные... и есть потрясающе лиричные! В какой бы теме мне вам их расхвалить?..
LS: Класс! :)))))
Viksa Vita: У Бертолуччи есть фильм "Стратегия Паука" по мотивом рассказа Борхеса "Тема предателя и героя". Так в фильме, в отличие от рассказа, героя зовут почему-то зовут Атос Маньяни
Treville: А как же, Амига, я даже помню где! "Самовар", если не ошибаюсь?
Amiga: Treville, кажется, да :)))
Tairni: Роман "Белладонна" К. Молинэ - современная версия "Графа Монте-Кристо" - только "граф" становится "графиней". Читать можно- но лишь людям с чувством юмор или филологам...
Жан : Treville пишет: - Ты правда знаешь французский? - спросила Сухова, красавица Сухова, глядя непросто. Неужто выучил французский?
Treville: Жан, это был франкоманьяк Он таки выучил французский, он всю жизнь бредил Францией, и он под конец жизни туда попал... а что из этого вышло - почитайте, и узнаете сами
Viksa Vita: Этот отрывок не мое наблюдение, а найденое на форуме nebograd , автор vagabond "Читаю прелестную и занимательную книженцию - «Шесть прогулок в литературных лесах» Умберто Эко. Как сказано в аннотации, «шесть лекций, прочитанных Умберто Эко в 1994 г. в Гарвардском университете, посвящены проблемам взаимоотношений литературы и реальности, автора и текста». Поскольку у нас эти «проблемы» так или иначе обсуждались, может и не столь явно, позволю себе процитировать несколько мест, меня заинтересовавших. Возможно, они еще кому-то покажутся интересными )) Следующий отрывок, имхо, очень неплохой комментарий к нашим спорам о необходимой и достаточной мере исторической достоверности в… произведениях искусства ))) Лекция 5. Удивительные приключения улицы Сервандони. (…) В первой главе «Трех мушкетеров» д’Артаньян приезжает в Париж и сразу же находит квартиру на улице Могильщиков, в доме господина Бонасье. Резиденция господина де Тревиля, в которую молодой человек немедленно направляет свои стопы, расположена на улице Старой Голубятни. В седьмой главе мы узнаем, что Портос живет на той же улице, а Атос – на улице Феру. …Где же обитает скрытый и загадочный персонаж, именующий себя Арамисом? Об этом мы узнаем из одиннадцатой главы, в которой сообщается, что Арамис живет на улице Сервандони. Взглянув на карту Парижа (за неимением карты, включите воображение )*, вы обнаружите, что улица Сервандони проходит параллельно улице Феру. Хотя наш эмпирический читатель и возрадуется при упоминании улицы Сервандони, потому что на ней жил Ролан Барт, (какие у них, однако, продвинутые читатели и радости-то у них продвинутые )), Арамис жить на ней не мог никак, ибо действие происходит в 1625 г., а флорентийский архитектор Джованни Никколо Сервандони родился в 1695-м, а улица была названа его именем в 1806-м. (упс, хорошо что во времена папаши Дюма не было инет-форумов, а то и его, бедолагу, замучили бы темкой «исторические ляпы» ))) Дюма…допустил ошибку в отношении улицы Сервандони. Это не имело бы никакого значения, если бы речь шла только об эмпирическом авторе Дюма (то бишь, если бы индивидуум А.Дюма сам по себе имел бы в школе «твердую тройку» по истории, а на каком-нить светском рауте ляпнул бы про улицу Сервандони, это не волновало бы Эко и нас вместе с ним )). Однако теперь, поскольку существует текст, мы, послушные читатели, должны следовать его инструкциям, и мы оказываемся в совершенно реальном Париже, идентичном Парижу 1625 года, вот разве только в нем есть улица, которой на самом деле не существовало. (но не спешите судить папашу Дюма )))
LS: Ну вот... Теперь еще и Умберто Эко облажался... :((( Улица Сервандони была в Париже в 1625 году. Еще как была. И жил на ней ... лавочник Бонасье, его жена и их постоялец д`Артаньян. И называлась она улицей Могильщиков. А потом, в конце XVII века, ее переименовали в честь архитектора Сервандони, который строил церковь Сен-Сюльпис (во времена д`Артаньяна она была деревянной). И Николай Горский, автор замечательной статьи о Париже "Трех мушкетеров", доказал на практике: если следовать инструкциям Дюма, то путешествие получится великолепным. :) А Арамис жил на улице ВОЖИРАР. В доме № 25. Жаль, я не знаю французского. Стоило бы сообщить Эко такую новость. А то, давайте я пойду читать лекции в Гарвардском университете, чтоб потом американцев не обиняли в безграмотности. ;))))
Viksa Vita: LS пишет: Жаль, я не знаю французского. Стоило бы сообщить Эко такую новость. Я думаю, Эко тоже французского не знает, в этом и причина его ошибки. Моя догадка: в итальянском переводе ТМ название "Сервандони", звучит гораздо звучнее какого-то "Вожирар"(интересно было бы это проверить). Оттуда и путаница, на которой блестящий семиотик построил целый тезис об ошибках и реальности в вымысле (является ли ошибка автора в тексте, ошибкой так-же и в вымышленном мире). Как иронично и забавно! А может это он специально такую оплошность допустил, что-бы поиграть со слуштелями? Вообще Эко по-моему дюман. В послесловии к "Имени Розы" он пространно философствует о причине названия романа "Тремя Мушкетерами" вместо четверых, и о весе невысказанного (все это в контексте обьяснения названия его романа, никак не связанного с текстом).
LS: Ну, вот видите, мы с Эко друг друга стоим. :))))) Мне казалось, что он - француз. :)))) *серьезно* на самом деле у Дюма, действительно имеет место путаница: он говорит, что д`Артаньян живет то на улице Могильщиков, то на улице Сервандони. Ну, это все равно, что спутать ул.Горького с Тверской. ;)
M-lle Dantes: Есть стёб "Демьян и три рэкетёра". Рэкетёров зовут Атас, Дерибас и Адидас. У него два продолжения: "Демьян и три рэкетёра: 9 1/2 месяца спустя" и "Витёк Дображелон, или Золото султана".
Viksa Vita: M-lle Dantes пишет: Есть стёб "Демьян и три рэкетёра". Рэкетёров зовут Атас, Дерибас и Адидас. У него два продолжения: "Демьян и три рэкетёра: 9 1/2 месяца спустя" и "Витёк Дображелон, или Золото султана". И где этот стеб можно прочитать?
Jedi: Недавно читала младшей сестре "Денискины рассказы" и в "Разговаривающей ветчине" нашла вот что: "И хотя я давно мечтал превратится в Чапая, но раз не было сабли, пришлось мне до поры до времяни быть дА'ртаньяном. Ничего не поделаешь. Д'Артаньян, конечно, намного хуже Чапая,слов нет. Никакого сравнения быть не может. Ведь Чапай был красный, дрался за то, чтобы повсюду над Землей реяло алое знамя Свободы, он был легендарный герой, у него была великая, благородная цель, а д'Артаньян что? Конечно, он был храбрый, благородный и верный друг, но все-таки он защищал одну только королеву, а это,как ни верти, все-таки маловато. Но раз у меня была шпага, тут уж хочешь не хочешь, а надо играть в мушкетеров. Я был д'Артаньяном, Мишка-- Атосом, Костик был у нас Арамис, а Аленка была кардинал Ришелье. Из, нас мальчишек, никто не хотел быть кардиналом Ришелье, потому что он был гад ползучий. А Аленка про это не знала, мы ей не сказали- вот она и согласилась. Она попалась. Ну, мы ее за это и погоняли же, вот это да! Однажды мы ее поймали в ущелье, на восьмом этаже и сейчас же заточили в Бастилию, в тюрьму. Тюрьма была в лифте. Мы ее туда заточили и снизу м снизу вызвали лифт, а между шестым и пятым этажами остановили. Вот там- то наш кардинал-- Аленка- Ришелье часа полтора ровисела. И все время-- визжала. Вот железное здоровье!" Ужастно обиделась за д'Артаньяна, который "намного хуже Чапая".
Andree: Когда-то попалась мне в руки книга юмористическая, "Сатирикон" Аверченко и других литераторов. Там кратко дается очерк истории человечества в весьма юмористической форме. Читаю, читаю, постепенно дело доходит до XVII века и Франции. И тут они пишут - история этого времени рассказана у Александра Дюма в его романе "Три мушкетера". "Поскольку эта история у него уже написана, то мы не будем отбирать хлеб у нашего коллеги". И не написали о событиях. А мне так обидно стало. Думалось со злости: "Какой хлеб?! Александр Дюма жил в XIX веке, а ваш "Сатирикон" написан в начале XX!". Просто ужасно не понравилась мне такая формулировка! И обидно!
Amiga: И тут они пишут - история этого времени рассказана у Александра Дюма в его романе "Три мушкетера". "Поскольку эта история у него уже написана, то мы не будем отбирать хлеб у нашего коллеги". И не написали о событиях. А мне так обидно стало. Думалось со злости: "Какой хлеб?! Александр Дюма жил в XIX веке, а ваш "Сатирикон" написан в начале XX!". Просто ужасно не понравилась мне такая формулировка! И обидно! А я наоборот хохотала. И подумала - молодцы, оценили Дюма! :)
Andree: Amiga пишет: А я наоборот хохотала Вот какая разная реакция может быть! Мне же было обидно потому, что хотелось прочитать про мушкетеров (такая интересная тема - но не с кем поговорить было), и вдруг в другой книге авторы могли сказать что-то о них, о любимой Франции XVII века и не сказали... Подразнили... (Дюману же чем больше информации на любимую тему - тем лучше).
Amiga: (Дюману же чем больше информации на любимую тему - тем лучше). Дюман дюману рознь, кому как :)))) К тому же воспринимать "Историю" Сатирикона как источник информации - это интересный, новый подход :))) На самом деле мне тоже было жутко интересно, что там напишет блистательный Аверченко (?..) о моем "любимом" периоде (я тогда еще почему-то думала, что интересуюсь историей), но такой потрясающий финт ушами меня влюбил в этого автора еще больше :))) Нефиг было губы раскатыватть, верно? :)
Andree: Amiga пишет: Нефиг было губы раскатыватть, верно? :) Поменьше надеяться? Не строить себе иллюзий...
д'Аратос: Статья о "вампирских" фильмах, где упоминается Монте-Кристо.
д'Аратос: Скончался Анри Труайя, который написал, среди прочего, биографию Дюма. Не самую лучшую биографию.
Iren: д'Аратос Пусть и не самую лучшую, но все равно очень жаль! :( Он писал и биографии других выдающихся личностей, среди которых есть очень даже хорошие! (в смысле - биографии) Пусть земля ему будет пухом!:(
M-lle Dantes: Viksa Vita Продаётся в книжных магазинах. Серия "Убойно смешной детектив".
adel: Собственно, это не о других писателях, но не знаю, куда пристроить. Как-то давно мне попадалось упоминание об опере Ж. Фроманталя Галеви "Мушкетеры королевы". Тут в Сети выловила, что сия опера была написана в 1846 г. При том, что небезызвестный роман Георга Борна (1837-1902) "Анна Австрийская, или мушкетеры королевы" был написан явно позднее. Маловероятно, что по французским подмосткам гуляло 2 мушкетерских сюжета. Однако...
Жан : Выловил очень смешную пародию "Д'Артаньян гвардеец кардинала". Насколько я понял, автор отсюда, с Дюмании. http://zhurnal.lib.ru/b/belowa_j_r/bushkovrtf.shtml adel пишет: При том, что небезызвестный роман Георга Борна (1837-1902) "Анна Австрийская, или мушкетеры королевы" был написан явно позднее А, эта гадость? Совершенно нечитабельно.
adel: Детектив Натальи Андреевой "Ангард!" уже упоминался?
LS: Жан пишет: "Д'Артаньян гвардеец кардинала". ??? Бушков на Дюмании??? Мосье Бушков, покажитесь, ау!
Жан : LS пишет: Бушков на Дюмании??? Не-а! Это пародия на него.
Юлёк (из клуба): LS пишет: Мосье Бушков, покажитесь, ау! *слышен грохот падающего тела, затем на тело падает стул* НЕ НАДО!!! Я девушка спокойная, но иногда за себя не отвечаю совершенно...
Жан : Юлёк (из клуба) Звезда моя, не бойтесь, там фотография женщины, а не Бушкова!
Iren: Кстати, кстати... Помните, как заканчивается "Золотой теленок"? "- Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы." (извините, если что не так, по памяти цитирую)
Comte d'Armagnac: Возможно, не совсем по теме, но не знаю, куда еще это поместить. Вчера водил ребенка на 3-го "Шрека". И обнаружил, что в этом "тридевятом царстве" (far far away в оригинале) нашел прибежище один из потомков Капетингов. Если кто-то смотрел 2-го или 3-го "Шрека", помнят, возможно, "принца Чарминга". Так вот, в последней серии (не помню, как во второй?) он появляется в голубом камзоле, расшитом золотыми лилиями:)) Именно геральдическими, а не какими-то иными. Так что или потомок, или инкарнация кого-то из королевской династи, чьи представители столь часто описаны у Дюма. Если говорить об инкарнациях, то больше всего принц напоминает герцога Анжуйского из "трилогии о трех Генрихах" - вечный предендент-неудачник, завидующий более успешным соперникам, пытающийся объединить все недовольных, но не имеющий возможности держать их в сфере своего влияния... пытающийся время от времни поплакать на плече у мамочки... правда, внешностью мультипликационный персонаж вышел краше, чем "Франсуа и его два носа".
д'Аратос: Comte d'Armagnac пишет: 3-го "Шрека". Вау! Надо посмотреть!
Алёна: д'Аратос Посмотрите, мне понравился.
Comte d'Armagnac: Эссе опубликовано в книге "Гений места". Книга - сборник эссе, каждое из которых посвящено ДВУМ ПАРАМ - место и его гений. Например, "Ч. Чаплин - Лос-Анджелес, Д. Лондон - Сан-Франциско", "Афины - Аристофан, Рим - Петроний", "Дублин - Джойс, Лондон - Конан-Дойл", "Виченца - Палладио, Венеция - Карпаччо" и т.д. Вот что говорит автор об идее книге в предисловии: "ОТ АВТОРА Связь человека с местом его обитания — загадочна, но очевидна. Или так: несомненна, но таинственна. Ведает ею известный древним genius Loci, ге¬ний места, связывающий интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с их материальной средой. Для человека нового времени главные точки приложения и проявления культурных сил — города. Их облик опре¬деляется гением места, и представление об этом — сугубо субъективно. Субъективность многослойная: скажем, Нью-Йорк Драйзера и Нью-Йорк О.Генри — города хоть и одной эпохи, однако не только разные, но и для каждого — особые. Любопытно отнестись к своим путешествиям как к некоему единому процессу. В ходе его неизбежны сравнения — главный инструмент анализа. Идея любой главы этой книги и состоит в двойном со- или противопостав¬лении: каждый город, воспринятый через творческую личность, паралле¬лен другой паре «гений—место». Руан не просто становится понятнее бла¬годаря Флоберу, а Флобер — благодаря Руану, но и соседняя пара — Париж—Дюма — дает дополнительный ракурс".
Comte d'Armagnac: Об Александре Дюма расказывается в эссе "Французская кужня. Руан - Флобер, Париж - Дюма". Приведу его часть, посвященную Дюма: СТОЛИЧНЫЙ ТРАКТ Памятник Дюма — на площади генерала Катру, 17-й аррондисман (ок¬руг), рядом с парком Монсо, район приличный, но не слишком дорогой и престижный. В этом округе Дюма жил в разное время в разных местах. Сей¬час он, в двух кварталах от одной из своих квартир, глядит на сына. В косом кресте пересечения бульвара Мальзерб с авеню де Виллье два памятника: белый мрамор арт-нуво сына и классическая черная бронза отца. Старший Дюма вознесен на высоченный пьедестал, у подножия которого хватило места для читателей. Гюстав Доре старательно воспроизвел социальный срез аудитории: интеллигент и работница углубились в книгу, а неграмотный, надо полагать, крестьянин приклонил ухо, не пропуская ни слова. Похоже на известную группу у радиоприемника «Слушают Москву». Даже сейчас огромное количество французских школьников знает свою историю по романам Дюма, не говоря уж про сведения зарубежных школь¬ников о Франции. Представительным такое знание не назовешь, но подоб¬ный исторический дисбаланс — часть истории. Траян, Адриан, Антонин. Марк Аврелий были значительнее Тиберия, Клавдия, Калигулы, Нерона, о которых мы знаем куда больше и подробнее, и дело лишь (лишь!) в том, что первому от Р.Х. веку, а не второму, достались Тацит и Светоний. Дюма на¬писал «Королеву Марго» — и слава Богу, потому что Генрих TV был вели¬ким монархом. Но Людовика XIV — Короля Солнце — затмевает малосу¬щественный Людовик XIII, потому что за него сражались мушкетеры. Тут с историческим масштабом не повезло. Можно об этом пожалеть, но глупо сетовать на предпочтение романов трактатам. Тем более — таких романов!
Comte d'Armagnac: Дюма был масскультом своего времени — быть может, первым настоя¬щим масскультом всех времен, чему сильно способствовало изобретение в Париже в 1829 году журнальной формулы «Продолжение следует». И со¬временники относились к нему, как всегда современники относятся к мас-скульту: читатели читали, писатели ругали. «Откуда сказочный успех рома¬нов Дюма?» — задает вопрос идейный борец с банальностью Флобер. И дает банальнейший ответ, выдавая себя с головой: «Просто, чтобы их читать, не надо никакой подготовки, и фабула занимательна. Пока читаешь, развле¬каешься. А как закроешь книгу, не остается никакого впечатления, все это сходит, как чистая, вода, и можно спокойно вернуться к своим делам. Пре¬лестно!» Конечно, прелестно, и было прелестно всегда и по сей день, что и делает «Три мушкетера» всевременным супербестселлером. Но лишь на высотах славы, добытой «Госпожой Бовари» и «Саламбо», флоберовский тон чуть меняется: «Папаша Дюма считает, что в наше время только его и можно назвать оригинальным, и Дюма прав. Все мы, сколько нас пи есть, великие и малые, — все мы безнадежные классики». Вместо ревнивой не¬приязни — спокойная гордыня. И неизменно — чувство превосходства, мешающее разглядеть, что не Эмма — это я, а д'Артаньян. И Атос. И Пор-тос. И Арамис. Лучшие герои Дюма архетипичны, с ними проще простого отождествить¬ся, что доступно всякому школьнику; тут и в самом деле «не надо никакой подготовки», как незачем готовиться к восприятию сказок и мифов. Вели¬кие персонажи Дюма мифологичны и оттого — вне любых оценок, кроме любви и ненависти. Герой не может быть аморальным — это открыл еще Гомер, а в наше время убедительно подтвердил кинематограф. Крупный план убеждает в правоте. Д'Артаньян ничуть не лучше Рошфора, но Рошфора не разглядеть на заднем плане, а д'Артаньян занимает весь экран. Тут, в принципе, нельзя ни завысить героя, ни занизить злодея. Кардинал даст задание миледи: «Будьте на первом же балу, на котором появится герцог Бекингем. На его камзоле вы увидите двенадцать алмаз¬ных подвесков; приблизьтесь к нему и отрежьте два из них». Словно о часах на танцплощадке. Ясно, что герцогское секьюрити было не на современ¬ной высоте, но даже просто технически операция под силу только самым опытным щипачам, однако и им не справиться, когда речь идет о первом министре. Никакого смущения ни у Дюма, ни у читателей, ни у миледи: ей все по клейменому плечу, поскольку она — олицетворение мирового зла, которое только после библейски тяжкой борьбы будет побеждено добром в обличий дружбы. Атос — кумир, Ришелье — гад. С этим не справиться ни сотням лет, ни сотням историков. Хотя Ришелье объединил Францию, основал Академию,
Comte d'Armagnac: изобрел майонез. Хотя Атос открыто тиранит верного слугу, избивает его и проигрывает в карты на манер русских крепостников; хотя Атос — хо¬лодный убийца, казнивший любимую жену по первому подозрению, не задал ни единого вопроса: «Разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил ее на дереве. — О Боже, Атос! Да ведь это убийство! — вскричал д'Артаньян. — Да, всего лишь убийство... — сказал Атос». Жена выжила и превратилась в миледи, но Атос этого не мог знать наперед. Зато знал Дюма — при этом без колебаний сделал Атоса светочем благородства, каковым он и пребывает посейчас. Разгадка тут — в полном доверии Дюма к потоку жизни, к тому, что поток сам выберет себе нужное русло, в его вытекающей из этой доверчивости фан¬тастической, раблезианской, животной всеядности, когда отбор производит¬ся самой природой, и потому неполадки на пищеварительном тракте не воз¬никают. Трюизм, по Дюма в самом деле в книгах жил, не различая одно от другого, что отметил неприязненный тонкий Флобер: «Какой ттгикарный об¬раз жизни!.. Хотя в произведениях этого человека нет стиля, личности его при¬сущ стиль необычайно яркий. Он мог бы сам послужить моделью для созда¬ния интересного характера...» Дальше опять о том, что «такое великолепное дарование столь низко пало», но главный мотив явствен: отношение провин¬циала к парижанину. Главное названо: Дюма — это герой. С героя — настоящего, сказочного — и спрашивать нечего: он парит. Кто-то из англичан сказал: «Тому, кто создал д'Артаньяна, можно простить что угодно». Это относится и к создателю, и к созданиям. Дюма на своем пьедестале сидит в кресле, в правильной послеобеден¬ной позе, хотя в руке у него перо вместо рюмки дижестива — способствую¬щего пищеварению коньяка, нормандского кальвадоса, эльзасской фрук¬товой водки, итальянской граппы, на худой конец. На задней стороне пьедестала размещается д'Артаньян: шпага торчит, взгляд внимательный и наглый. Таков же он на родине, в Оше, где от реки вверх к старому центру города ведет так называемая Монументальная лестница. У ее подножия — газет-но-табачный ларек «Д'Артаньян». Четырьмя пролетами выше стоит он сам, бронзовый. Еше четырьмя — базилика столетием старше мушкетеров. Ту¬ристы обычно лепятся ходить по лестнице вверх-вниз, и вообще, Ош — по¬мимо того, что столица Гаскони, еще и одна из кулинарных столиц Фран¬ции, так что д'Артаньян — не самый видный гусь из здешних. Сюда приезжают ради утиной грудки, или черносливового соуса, или паштета из гусиной печенки, который пока не попробуешь здесь, не поймешь радости жизни, хотя бы чужой (например, как удалось графу Строганову проесть с помощью французской кухни свое баснословное состояние: не пропить, не прокутить, а истово и целенаправленно проесть). Войны — альбигойские,
Comte d'Armagnac: франко-британские, междоусобные, революционные — в этих местах давно прошли. Теперь главное соперничество на титулованном уровне: «Герцоги Гасконские» и «Графиня дю Барри» — это ведущие фирмы, торгующие деликатесами из уток, и гусей. Из этих-то благословенных мест, плюнув на легендарных водоплавающих, отправился о Париж Шарль де Батц, ставший прототипом д'Артаньяна. Легко представить себе, как он ехал и откуда выехал: таких полузамков-полуамбаров тут полно. Ближайший большой город — Тулуза — построен из красного кирпича, но на мелочи, вроде небогатых родовых поместий и церквей романтического облика, хватало и местного серого камня. Замок д'Артаньянов был небольшой, в зелени и цветущих сливах, под фигурной черепичной крышей с обязательной башенкой, от чего останавливается сердце у всякого, кто хоть раз в жизни раскрывал сказки с картинками. Гасконский ландшафт — один из самых умиротворяющих во Франции, скандалисты тут рождаются для равновесия. Золотое сечение рельефа — не то что в соседнем Провансе, состоящем из сплошных горизонталей, с единственной вертикалью — кипарисом. Д'Артаньян ехал по невысоким холмам, желтым от цветущего рапса, вдоль виноградников и миндальных деревьев, по дорогам, невзначай переходящим в платановые аллеи. Первый привал сделал (должен был сделать) у Жимон-Каюзака, еще не зная, что очень скоро поможет Атосу заколоть этого самого (или, по крайней мере, родню) Каюзака у монастыря кармелиток в Париже. Я-то в Каюзаке мирно купил на ферме паштета — вдвое дешевле, чем в Оше или Тулузе, не говоря про Париж. Дюма было двадцать, когда он прибыл в столицу, — на год старше д'Артаньяна. Его глубинка, Вилле-Котре, находилась всего в 85 километрах от Парижа, но это была беспросветная деревенская глушь — такова и сейчас. Таинственные законы управляют соотношением провинции и центра. Понятно, что столица обладает мощной центростремительной силой, достаточно взглянуть на Москву, Лондон, тот же Париж. Но уже все мешается в Италии, где с Римом открыто соперничает Милан и самодостаточны Флоренция и Венеция; или в Германии с делением сфер влияния между Берлином, Франкфуртом, Мюнхеном; или в Штатах, где Вашингтон по всем статьям уступает не только Нью-Йорку, но и Лос-Анджелесу, и Бостону, и Чикаго. Однако у столицы есть и центробежная сила, отшвыривающая близлежащие города на расстояния, не равные дистанциям в километрах. Нависание столицы, ощущение «почти столицы» лишает воли. Наро-Фоминск ничего не выигрывает от близости Москвы: так глохнет мелкий кустарник в тени большого дерева. Вилле-Котре провинциальнее Оша. Комплекс провинциала, так выразительно явленный образами Эммы и д'Артаньяна, может быть изжит разными способами. И для Флобера, и для
Comte d'Armagnac: Дюма Париж был неодолимо привлекателен, но если один грезил и прези¬рал, то другой врезался и разил. Правда, Дюма начал в столице бесславно — канцелярским переписчиком, но зато взял свое в д'Артаньяне. В Париже, городе идеальной маркировки и легкой ориентации, на боль¬ших щитах изображены карты аррондисманов, помешенные на ярко-голу¬бом фоне, отчего каждый район выглядит островом. Прежде «квартальность» городской жизни, обособленность каждого микрорайона была совершенно явственна, а теперь знаки этого средневекового атавизма составляют едва ли не главную прелесть старого Парижа. Если лондонец или москвич назо¬вет свое местожительство по имени, то парижанин произнесет цифру, буд¬то выдавая шифр для посвященных. Чужаку не понять, что 16-й аррондис-ман — это респектабельно, а прибавить три единицы — и неудобно выговорить. В 8-м хорошо работать, в 1-м — прогуливаться. Но нет обаятель¬нее 6-го! Шестой — от Сены до Люксембургского сада и от бульвара Сен-Мишель до музея д'Орсэ. Здесь старейшая церковь (Сен-Жермен-де-Пре), уютней¬шая площадь (пляс де л'Одеон), знаменитейшие кафе («Дё Маго», «Фло¬ра», «Липп»), красивейший парк (Люксембургский сад), очаровательней¬шее сплетение мелких улиц. Здесь и шляешься без устали, обнаруживая все, что обнаружить хотел: квартиры мушкетеров, дом Тревиля, место великой схватки с гвардейцами кардинала. Сам Дюма поселился на Итальянской площади, тогдашней окраине, — и теперь адрес не из важных. Но героев своей лучшей книги он поселил в лучших местах города. Как бы предвидя их вечную жизнь — в том един¬ственном районе Парижа, где время если не остановилось, то замедлилось. Закоренелый романтик, с самого начала (первый успех — пьеса о Ген¬рихе Ш) опрокинутый в прошлые века, Дюма всю жизнь проецировал себя на невозвратимые времена. Если Флобер проклинал буржуа, с годами обур¬жуазиваясь все больше и больше, то Дюма без деклараций, как мог, стилем жизни пытался утвердить себя аристократом в своем духе — простодушно и напролом. Он сочинял о себе героические истории, вконец запутав биографов и добившись скептического отношения к любому факту его жизнеописания. Например, нет единства во мнениях даже по вопросу, который кажется яс¬нее ясного: был ли Дюма кулинаром. Он точно был лакомкой и точно не пил ничего, кроме воды. Но та истина, что пьяному гурману у плиты де¬лать нечего, еще не означает, что там место трезвому обжоре. Есть, правда, важный факт: Дюма всю жизнь грозился написать поваренную книгу и скончался, сочиняя «Большой кулинарный словарь». Однако имеются лишь два-три достоверных свидетельства его кухонного умения, кроме многочисленных собственных, разумеется. Один очевидец — авторитет
Comte d'Armagnac: ный, это Жорж Санд, но она пишет очень скупо, чего ждать от Консуэло. Есть еще подробный восторженный рассказ о приготовлении риса в со¬усе — но это как вспомнить о Казанове, что он подмигнул женщине. Са¬мое солидное подтверждение — из России. О Дюма, который провел в Российской империи девять месяцев в 1858—1859 годах и все это время находился под наблюдением, докладывает из Москвы генерал-лейтенант Перфильев: «Он имеет страсть приготовлять сам на кухне кушанья и, говорят, мастер этого дела». Хочется отметить бла¬гожелательность тона и изящество слога начальника 2-го округа корпуса жандармов. Правда, российская провинция, как провинции и положено, была придирчивее, да и в стиле казанский генерал-лейтенант Львов уступа¬ет московскому коллеге: «Дюма в Казани не произвел никакого хорошего впечатления. Многие принимали его за шута по его одеянию; видевшие же его в обществе нашли его манеры и суждения вовсе несоответствующими его таланту писателя». Глубинка не спасовала перед парижской штучкой — астраханский полковник Севсриков тоже был начеку: «Во время нахожде¬ния г.Дюма в Астрахани он вел себя тихо и прилично, но заметно разговоры его клонились к хитрому разведыванию расположения умов...» Дюма разведал секреты готовки стерляди на Волге, ездил в Переславль за селедкой, оценил сырую конину и отверг кумыс, одобрил шашлык в Да¬гестане и Чечне, в Поти варил бульон из ворона. Решив в ожидании парохо¬да устроить прощальный обед, Дюма оказался в затруднении: «Сначала меня занимал вопрос, как сделать бульон без говядины — ее у меня не было. Я разрешил его тем, что взял ружье и подстрелил ворона. Не презирайте, любезный читатель, ворон — это отличное мясо для бульона. Один ворон стоит двух фунтов говядины; надо только, чтоб он был не ощипан, как голубь, а ободран, как кролик». С этим наставлением, которое спасло бы множество жизней в голодные годы, будь оно услышано, Дюма покинул Россию. Этот человек баснословен буквально, более даже, чем его романы. От¬того в историю литературы он сам впечатан так же прочно, как ею произве¬дения. Оттого так интересен. В попытке разобраться в нем стоит съездить по первой во Франции железной дороге (те же полчаса, что в 1837-м) в при¬город Парижа — Сен-Жермен-ан-Лэ, где в Пор-Марли до сих пор стоит «Замок Монте-Кристо», который построил для себя Дюма. Любые книги любого писателя — о себе; и исторический роман в этом смысле дает не меньше материала, чем автобиография. Но опытный про¬фессионал в любом жанре владеет приемами сокрытия правды, не обяза¬тельно лишь с этой целью, но и потому, что голая правда художественно непривлекательна, а стало быть, неинтересна. Оттого всегда так красноре¬чивы и познавательны проявления писателя вне писательства: рисунки Пушкина, реляции Тютчева, бабочки Набокова. От Дюма осталось спроек
Comte d'Armagnac: тированное им имение с элегантным замком из золотистого песчаника в три этажа. Похожие стоят на Луаре, только гораздо больше, конечно: на сколько хватило денег, столько и построено. В «Замке Монте-Кристо» среди светлых ампирных комнат — как торже¬ствующий вопль — восточная зала с изразцами, диванами, коврами, подуш¬ками, кальянами. Неподалеку «Замок Иф» — узенькое двухэтажное, якобы готическое, сооружение красноватого камня. Вокруг английский парк с ручьями и искусственными гротами — примерно такие устраивают в нью-йоркских пригородах зубные врачи из российских эмигрантов. С парковой балюстрады открывается вид на шестирядный парижский хайвей, гул ма¬шин непрерывен до незаметности: допустим, цикады. Адрес «Замка Мон¬те-Кристо» — авеню президента Кеннеди, I. Перестроить Париж Дюма по понятным причинам не мог, но повторить свое завоевание столицы с помощью д'Артаньяна — повторить без бывших в реальности помех и проволочек, эффектно и триумфально — ему было под силу. При чтении первых глав видно, с каким наслаждением автор го¬няет своих любимцев по городу, перечисляя прекрасные имена: с улицы Старой голубятни на площадь Сен-Сюльпис, от улицы Алого креста к Люк¬сембургскому саду. Всё — на одном уютном пятачке 6-го аррондисмапа, только миледи в стороне (интересно, что имел в виду Дюма, поселив ее точ¬но по тогдашнему адресу Гюго?). Погнавшись за Рошфором, д'Артаньян бежит не просто по городу, а кон¬кретно по улице Сены, по которой можно пройти и сейчас, что я делал нео¬днократно и с наслаждением: на рю де Сен — уличный рынок. Он не так богат, как на пляс Монж, не так красочен, как на рю Муффтар, но любой уличный рынок Парижа есть восторг и назидание. Разнообразие жизни, биение жизни, вкус жизни — вот что такое парижский рынок, и жаль д'Ар¬таньяна, который пронесся мимо этого великолепия по улице Сены с вы¬пученными глазами и шпагой в руках. Топография в «Трех мушкетерах» выверена с точностью, названия те же, мосты и дворцы там же, разве что в Лувре «калитка против улицы Эшель», до которой д'Артаньян проводил госпожу Бонасье и переодетого Бекинге-ма, теперь ведет в Музей декоративных искусств. Ничего подобного не на¬блюдается в других книгах Дюма. Впрочем, кто читал все книги Дюма? И сколько их? В своем последнем, изданном посмертно сочинении — «Большом кулинарном словаре», — он дважды указывает количество написанных им книг. Первый раз в предис¬ловии — «четыре или пять сотен томов», второй раз в статье о дынях — «пять или шесть сотен». Ему лишней сотни не жалко. Мой счет романов Дюма идет на скромные десятки (-ок?), но в извест¬ных мне, самых известных его книгах нигде нет такого смакования Пари
Comte d'Armagnac: жа, как в «Трех мушкетерах». Понятно, что автор, как и читатели, расчет-перялся на всех главных героев — ум, силу, благородство, хитрость, — но Постав Доре, и вместе с ним все благодарное человечество, не зря посадил к подножию памятника одного только д'Артаньяна. Именно он эталон инициации. Символ завоевания. Синоним победы. В том числе — писатель¬ского успеха, всегда связанного с продвижением по столичному тракту с периферии — если не пространства, то сознания. Дюма, этот сверхпарижанин, достопримечательность, слава и курьез Парижа, которым так завистливо восхищался из своей нормандской дыры Флобер, вето жизнь боролся за право перестать быть провинциалом: дру¬жил со знаменитыми, устраивал шумные скандалы, строил смешные зам¬ки, швырял деньги, задумывал роман, «который начинается с Рождества Христова и кончается гибелью последнего человека на земле... Главные ге¬рои таковы: Вечный жид, Иисус Христос, Клеопатра, Парки, Прометей, Нерон...» — и так до «Марии Луизы, Талейрана, Мессии и Ангела Чаши». Кем воображал себя провинциал такого космического размаха?
Comte d'Armagnac: НА РЫНКЕ Разница в возрасте между Флобером и Дюма — всего девятнадцать лет, но они не просто различны, они из различных эпох. Девятнадцать лет в начале XIX столетия — невеликий разрыв, и гово¬рить следует о причинах скорее не объективно-исторических, а субъектив¬ных, индивидуальных. По темпераменту и мировосприятию Дюма и Фло¬бер разнонаправленны, в том числе и во времени. Не случайно Дюма занимает в умственном обиходе читателя место рядом с Купером и Вальте¬ром Скоттом, если не с Бомарше, если не с Лесажем, а при пристальном, любовном внимании кажется реинкарнацией Рабле. Флобер же представ¬ляется современником Чехова, если не Пруста, если не Джойса, и нетрудно обнаружить его сходство с Набоковым, в чьей новоанглийской провинци¬алке проглядывают черты провинциалки нормандской. «Я не понимаю страны без истории», — признавался в письме Флобер, имея в виду историю культуры, причем только культуры рафинированной, интеллектуальной, или так называемой духовной. Оппозиция «духовное — материальное», прежде прерогатива церкви, укрепилась в XIX веке в мирском, расширенном варианте как следствие расширения грамотности, приобщения к достижениям цивилизации. Но¬вый образованный слой, будучи не в состоянии — по крайней мере, быст¬ро — достичь материального уровня слоя старого, брал свое в утверждении духовного превосходства. Заметно и знакомо это по отношению русских разночинцев к русским дворянам (Базаров — Кирсанов), а в наше время по отношению России к Западу. Для Флобера такое противопоставление ду¬ховного и материального уже реально существовало, для Дюма — еще нет. Один сводил понятие духовности к кончику пера, другой раздвигал его до естественных пределов бытия. Добившись наконец — после долгой осады — взаимности от своей пер¬вой настоящей, столичной, взрослой, замужней возлюбленной, Дюма пи¬сал ей после первой ночи: «И вдали от меня ты должна чувствовать на себе мои поцелуи — таких поцелуев тебе еще никто не дарил. О да, в любви ты поражаешь чистотой, я готов сказать — неискушенностью пятнадцатилет¬ней девочки! Прости меня, что я не дописал страншгу, но мать напустилась на меня с криком: «Яйца готовы, Дюма! Дюма, иди, а то они сварятся вкру¬тую!» Итак, прощай, мой ангел, прощай!» В двадцать пять лет у него уже была внятная — и хочется добавить, вер¬ная — иерархия жизненных явлений. В сорок два он вложил в уста Арамиса, передумавшего уходить из муш¬кетеров в аббаты, пламенную тираду: «Унеси эти отвратительные овощи и гнусную яичницу! Спроси шпигованного зайца, жирного каплуна, жаркое из баранины с чесноком и четыре бутылки старого бургундского!» Символ отречения, а по сути, символ веры: возвращение к жизни освящается ресто¬ранным меню. Сравним с Флобером, которого тошнило от покроя сюртуков, от фасона шляп, от вида улиц родного города, от работы: «Эта книга так меня мучает, что временами я от нее физически болен... Приступы удушья или же тош¬нота за столом». Тошнило ли Дюма от какого-либо из его «пяти или шести сотен томов», ну пусть «четырех или пяти сотен»? У обоих явственная гастроэнтерологическая реакция на окружающее: у Флобера несварение вызывали даже нематериальные объекты, Дюма пере¬варивал булыжники парижских мостовых. Соответственно в жизни Флобера устраивал усредненный fast-food (на¬пример, проститутки), тогда как Дюма нацеливался на пиршество со всеми его крайностями (например, бурные романы). Из всех рынков Флоберу была знакома, похоже, лишь ярмарка тщеславия, Дюма и ее превращал в веселый базар. Формула Талейрана «Кто не жил до 1789 года, тот не знает радости жизни» чудесным образом огибает Дюма, хотя он родился через 13 лет после революции. Той самой, заметим, революции, которая и обеспечила французской кухне мировое господство, отправив в эмиграцию аристократов вместе с их поварами, распространив кулинарные идеи Парижа, Лиона, Прованса — в России, Англии, Америке, где еще десятилетия спустя имя и акцент служили достаточной рекомендацией на место шеф-повара. Антельму Брийа-Саварену, автору «Физиологии вкуса», удалось то, что не вышло у его почти ровесника Наполеона Бонапарта: Франция покорила земной шар. Брийа-Саварен ничего не открыл, он лишь суммировал достижения народной традиции, итальянских заимствований и рационалистического мышления, введя в бытовой обиход понятие «вкус». Если в словарях XVII — начала XVIII века «гурман» еще синоним «об¬жоры», то «Энциклопедия» Дидро и д'Аламбера уже квалифицирует гур¬манство как «утонченную и ненасытную любовь к хорошей еде». При этом просветительский разум, требующий рационального объяснения всему на свете, считал вкус делом врожденным, соответствующим врожденному же темпераменту, который зависит от преобладания в организме одного из четырех основных жизненных соков: крови, флегмы, желчи и меланхолии. Таким образом, вкус изменить нельзя. Отсюда «о вкусах не спорят» — ис¬тина отнюдь не этического и не психологического, а физиологического свойства. Соотносить буквальное значение вкуса с метафорическим было обшим местом для француза. Вольтер в «Философском словаре»: «Так же как дур¬ной вкус в физическом смысле слова удовлетворяется только слишком пи¬кантными или экзотическими приправами, так дурной вкус в искусстве ра¬дуется лишь эффектному орнаменту и не откликается на естественную красоту». И наряду с безбожником — священник-иезуит: «Прогресс в кули¬нарии среди цивилизованных народов идет вместе с прогрессом всех дру¬гих искусств». Нормативные правила, идеи классической чистоты были сформулиро¬ваны в гастрономии раньше, чем в литературе или живописи. Кухня теп¬лее и ближе к желудку и сердцу, чем студия и кабинет. В свою очередь, возвышенное, метафорическое использование понятия «вкус» оказало обратное воздействие на кулинарию, где первоначальное значение слова возросло необыкновенно, что и зафиксировал Брийа-Саварен в своей «Фи¬зиологии вкуса». Так слово улучшило еду, словно знахарское заклинание над варевом. Вкус — это талант. Он может быть несколько исправлен учением и опы¬том, но часто знания лишь портят его. Вкус есть мировоззрение, мировос¬приятие, миропонимание. Различение на вкус двадцати шести видов мас¬лин — такое же проявление культуры, как определение на слух сорока одной симфонии Моцарта. Флобер обедал на краешке письменного стола, Дюма писал на краешке обеденного. 9 сортов устриц в руанском рыбном магазине, 26 видов маслин на улич¬ном рынке в Арле, 95 трав и пряностей на одном лотке базара в Ницце. На резонный с виду вопрос — зачем нужны эти 9, 26, 95? — лучше всего отвечать вопросом: а зачем нужны разные книги, картины, песни? Отношение к еде и обращение с едой — достижение культуры, и отчетливее всего это понимаешь в Средиземноморье, особенно во Франции, В отличие от русского разговорного, французское застолье — гастроно¬мическое, включая темы разговора; отсюда их столики величиной с тарел¬ки, их тарелки величиной со столики. Рыночная торговка вдумчиво и тер¬пеливо разъясняет, почему курице подходит тимьян, а утке чабер, и очередь не ропщет, но горячо соучаствует. Официант, наливающий в тарелку суп, внимателен, как лаборант, значителен, как судья, сосредоточен, как Фло¬бер за письменным столом. В это, уважение и самоуважение — три раза в день, а не только по праздникам — стоит вникнуть. А с посещения рынка надо бы начинать во Франции любой тур. Впрочем, пусть сперва будут му¬зеи: слабакам — фора. Уравнительная цивилизация, покрывающая мир надежной, выгодной и удобной сетью единообразного сервиса, даст слабину на рынках романских народов. Здесь торжествует дарованное только им — французам, итальян¬цам, испанцам, средиземноморцам — отпущение вкуса жизни, переживае¬мое непосредственно, буквально нутром. Здесь праздник первооснов, к ко¬торым возвращается отчужденный от самого себя человек. Здесь мы не притворяемся семьей народов, здесь мы — застольцы одной трапезы, начи¬нающейся материнским молоком и кончающейся последним причастием. Здесь дух дружелюбия, прежде знакомый по немалому промежутку от вто¬рой рюмки до первого мордобоя. Здесь пафос взаимопомощи, с которым решаются базовые вопросы бытия: сегодня или завтра, один или совместно, сырое или вареное. Здесь самозабвение соборности, когда истовый пыл превращает торгующих в молящихся и перекличку в глоссолалию. Д'Артаньян бездумно носился мимо рыночных лотков со шпагой — ему было девятнадцать, ему еще предстояло дорасти до Арамиса с его проповедью шпигованного зайца, тем более до Дюма, с рынка и не уходившего, с его грандиозным, толщиной и форматом в гутенберговскую Библию, "Боль¬шим кулинарным словарем", который по смерти автора довели до издания, между прочим, Леконт дс Лиль и Анатоль Франс. Это Франция, и каждый день к семи утра, как на дежурство, выходил я на улицу Сены, вступая в длинные беседы с мясниками, зеленщиками, рыбниками при помоши слов на доступных нам языках, включая ангельские, рисунков, жестов, мимики, мата. О чем же мы говорили, дай Бог припомнить. О жизни, конечно.
Amiga: Comte d'Armagnac, спасибо за статью, она замечательная.
marsianka: Comte d'Armagnac, Большое спасибо! :)
Iren: Comte d'Armagnac Спасибо! Читала с огромным удовольствием!
Comte d'Armagnac: Очень рад, что очерк понравился! А всем любителям литературы, живописи, архитектуры, кинематографа, тем, кого интересует культура других стран, и просто любителям путешествовать - очень рекомендую найти и прочитать книгу Вайля целиком.
adel: У Гаэтано Доницетти есть опера "Мария ди Роган" (Maria di Rohan) Опера в трех действиях. Либретто Сальвадоре Каммарано. Действующие лица: Риккардо, граф де Шале тенор Энрико, герцог де Шеврез баритон Мария, графиня де Роган сопрано Виконт де Сюз тенор Армандо ди Гонди меццо-сопрано Де Фиеск бас Обри, секретарь Шале тенор Слуга Шевреза бас Дворяне и дамы. Стрелки. Пажи. Стражи. Слуги Шевреза. Хор Действие происходит в Париже, в царствование Людовика XIII. Премьера: Вена, Кертнертор-театр, 5 июня 1843 года. Партитура: Архив Рикорди. Клавир: Милан, 1843. Сюжет оперы заимствован из драмы "Дуэль во времена кардинала Ришелье", основанной на романе Александра Дюма. Краткое содержание. Первый министр короля Людовика XIII кардинал Ришелье в политических интересах решил женить своего племянника на прекрасной фрейлине королевы Марии де Роган. Однако ее мать, старая графиня Роган была против этого, но, не решившись идти на конфликт со всесильным кардиналом, нашла для дочери более подходящего жениха - давно влюбленного в нее герцога Анри де Шевреза. Девушка же, хотя и испытывала нежные чувства к Ришару, графу Шале, не стала возражать матери и тайно обвенчалась с Шеврезом. Вскоре Шеврез по каккому-то другому поводу был вызван на дуэль племянником Ришелье, вышел победителем и благородно оставил соперника в живых. По приказу кардинала он был арестован, и освобожден лишь по настоятельной просьбе друга, графа Шале, имевшего немалое влияние на короля. Первое действие Один из залов Лувра. Придворные с радостной надеждой обсуждают возможную отставку Ришелье с поста первого министра. Граф Шале появляется, читая записку Марии ди Роган с просьбой о встрече. Он полон надежд, что его любовь найдет ответное чувство. Но вошедшая Мария сообщает ему о дуэли Шевреза и племянника кардинала. Она умоляет заступиться за друга. Шале уходит на прием к королю. Мария в отчаянии - она не в силах справиться со своими чувствами. Лакей передает ей бумагу с подписью короля - в ней помилование для Шевреза. Ее внезапное счастье не может укрыться от любопытных глаз придворных. Вместе с Шеврезом освобождают и его секунданта - молодого повесу Армана де Гонди, который тут же является во дворец и запускает новую сплетню - оказывается, Ришелье увлечен одной прекрасной фрейлиной, и та отвечает ему взаимностью, Гонди сам видел, как Мария де Роган входила в покои кардинала. Шале вызывает Гонди на дуэль. Появляется Шеврез. Он благодарит Шале за свое спасение. Пока придворные обсуждают события, он мысленно обращается к обожаемой супруге. Узнав о дуэли он вызывается быть секундантом Шале. Вбежавшая Мария сообщает об отставке Ришелье. Поскольку хранить их брак в тайне нет больше смысла, Шеврез представляет ее всем, как свою супругу. К пребывающему в отчаянии Шале подходит виконт де Сюз и вручает ему королевский указ о назначении его первым министром. Второе действие Дворец графа Шале. Шале заканчивает письмо к Марии, вкладывает в него медальон с ее портретом и просит своего слугу отдать письмо в случае его смерти. Подойдя к двери, за которой спит его больная мать, он с грустью думает о том, что ее ждет, если он будет убит. Ворвавшийся Гонди просит ненадолго отсрочить дуэль - он хочет побывать у своей возлюбленной. Получив согласие, он тут же убегает. Появляется Мария с известием, что Ришелье вновь вернулся к власти и тут же обвинил Шале в государственной измене. За дверью слышен голос Шевреза. Мария прячется в кабинете. Шеврез напоминает, что пора отправляться на место дуэли и уходит первым. Мария напрасно умоляет Шале не идти на поединок. Не в силах сдержать чувств, она признается в своей любви. С улицы доносится голос виконта де Сюза - Шале опоздал к началу, и за него дерется Шеврез. Шале решает идти навстречу своей судьбе. Третье действие Действие происходит во дворце Шевреза. Шеврез был легко ранен на дуэли, но сейчас его волнует судьба его друга - Шале должен бежать. Пока Шеврез готовит все для побега, Шале умоляет Марию бежать - все его бумаги попали в руки кардинала, среди них и его прощальное послание к ней. Уходя через потайной ход, он говорит Марии, что если она не придет к нему в течении часа, он вернется за ней. Мария остается одна. Она взывает к Богу с мольбой успокоить ее истерзанное сердце. Появляется капитан королевских стрелков де Фиеск. Он передает Шеврезу письмо, найденное в бумагах Шале. С ужасом Шеврез узнает, что два самых дорогих ему человека обманывали его. Он клянется отомстить обоим. Весь свой гнев он обрушивает на Марию, которая не в силах оправдаться. Шале возвращается, и Шеврез вызывает его на дуэль. Соперники удаляются в кабинет. Во дворец врываются стрелки. Раздаются два выстрела. Вышедший из кабинета Шеврез сообщает им, что Шале, не желая попасть в их руки, застрелился. Обращаясь к Марии, он произносит: "Тебе, изменница, оставляю твою позорную жизнь"!
Viksa Vita: В последнем сборника Б.Акунина "Нефритовые четки", в повести "Краткий, но прекрасный путь трех мудрых" имеет место персонаж по имени дез Эссар, владетель замка Вогарни. Рассказывая о своем покойном батюшке, дез Эссар замечет, что отец был без ума от мушкетерской трилогии Дюма, и по этому мебель в замке относится к эпохе Людовика XIII.
M-lle Dantes: В пьесе Островского "Последняя жертва" некий Лавр Прибытков обожает "Графа Монте-Кристо". И даже находит в себе сходство с ним... на том лишь основании, что сам 12 раз сидел в долговой яме. :)
Фаворитка: Э. и Ж. де Гонкур. Отрывки из «Дневника». 1866 год 14 февраля. – Среди нашего разговора входит Дюма-отец, в белом галстуке, в белом жилете, огромный, потный, отдувающийся, заразительно веселый. Он приехал из Австрии, Венгрии, Богемии…Он говорит о Пеште, где его пьесы играли на венгерском языке, о Вене, где император предоставил ему для лекции зал в своем дворце; ог говорит о своих романах, о своем театре, о своих пьесах, которых не хочет ставить «Французская комедия», о том, что его «Шевалье де Мэзон-Руж» запрещен, потом о какой-то театральной привилегии, которую он не может получить, затем о том, что он хочет открыть ресторан в Елисейских полях. Огромное Я, Я вместо человека, но зато добродушие, переливающееся через край, искрящееся остроумие: «Что же вы хотите, если в театре теперь можно сделать сбор только при помощи трико, которые лопаются по швам… Да, на этом ведь разбогател Гоштейн… Он посоветовал своим танцовщицам надевать только такие трико, которые лопаются… и всегда на одном и том же месте… Ну, тут уж бинокли были довольны… Но кончилось тем, что вмешалась цензура, и тогда торговцы биноклями погрузились в бездействие… Феерия, феерия? Знаете? Нужно, чтобы буржуа, выходя, говорили: «Прекрасные костюмы! Прекрасные декорации! Но до чего же глупы авторы!» Вот если слышишь такие вещи, значит, это успех» 1875 год Понедельник 27 декабря. – Имя Дюма-сына переводит разговор на Дюма-отца. Гюго сообщает, что он только что прочел подлинные мемуары д’Артаньяна. И в связи с этим, он говорит, что хотя у него и нет привычки заимствовать что-либо у других, мысль воспользоваться вычитанной где-то историей и придать ей художественную форму никогда не соблазняла его так сильно, как в связи с одним эпизодом из этих мемуаров, которого Дюма не ввел в свой роман. Гюго начинает чудесно рассказывать, играя деликатным эротизмом, историю той камеристки, которую д’Артаньян сделал страдающей посредницей своей интриги с герцогиней. Он угрожал ей не вернуться больше, если она не добьется ответа от герцогини… И чудесная, человеческая развязка, развязка, намного превосходящая все развязки современного реализма. Камеристка, которую д’Артаньян подчиняет себе, добивается для него свидания, но в тот момент, когда оно должно осуществиться, эта жертва, внезапно возжаждавшая мести, оставляет его зимой на двадцать четыре часа в ледяном холоде чулана. И когда он выходит оттуда, герцогиня раскрывает ему объятия, но вскоре пинком ноги выбрасывает из постели
Athenais: По-моему, такое еще не упоминалось. Роман Е.И. Парнова «Александрийская гемма (Мальтийский жезл)». Саму книгу еще не читала, просто выхватила две цитаты: 1. «Невзрачное сумеречное стекло, с помощью которого кудесник Лёв показал императору Рудольфу тени его родителей, молодой князь никогда не выставлял на глаза. Купленное Шарлем в Вене за триста серебряных гульденов, оно пылилось в потаенной каморке, куда нельзя было войти, не зная секрета. Лишь для единственной женщины было сделано исключение - для прекрасной Шевретты - герцогини де Роган де Шеврез.» 2. «- Ты хорошо помнишь "Три мушкетера"? - согласно кивнув, спросил Березовский. - Хоть великий Дюма и говорил, что для него история только гвоздь, на который можно навесить любые одежды, вколачивал он свои гвоздики намертво, не подкопаешься. Для настоящей фантазии необходима достоверная стартовая площадка. Мушкетер, избравший себе псевдоним Арамис, и его высокородная любовница герцогиня де Шеврез де Роган, чей портрет я собственными глазами созерцал в Сыхрове, - реальные исторические фигуры. Их богатое эпистолярное наследие, полное недомолвок, иносказаний и пропусков, помогло мне выйти на правильный путь. Усилиями бывшего мушкетера иезуиты уже при Людовике Четырнадцатом прибрали мальтийцев к рукам, а незадолго до Великой французской революции окончательно подчинили их своему влиянию. - Березовский торжественно склонил голову, словно закончивший выступление виртуоз. - Пикантная подробность! - плутовски подмигнул он. - Арамис, кажется, не устоял перед соблазном попробовать средство... Но это уже совсем другая история. Вариации на темы романа "Десять лет спустя".
Athenais: Еще Голсуорси подробно пишет, как он читал Дюма: мушкетеров, королеву Марго, Монте-Кристо... Ругает Дюма, что тот плохо создает женские образы. Я нашла в книге Голсуорси "Статьи, речи, письма". Книгу, если не ошибаюсь, можно скачать на Альдебаране (или ЛитПортале).
Athenais: Еще вот, давно у меня лежит (по-моему, не упоминалось): Георгий Садовников, «Спаситель океана, или Повесть о странствующем слесаре». Аннотация (официальная): «Их было пятеро! Д`Артаньян, три мушкетера и еще один. Своими удивительными инструментами он погнул немало гвардейских шпаг. Миледи чуть не пронзила его своим знаменитым кинжальчиком, а Анну Австрийскую он спас от потопа, чем навсегда покорил ее сердце (а вовсе не герцог Бэкингемский). Эту правдивую историю поведал ребятам один странный незнакомец, появившийся однажды в одном из двориков одного современного города с потертым чемоданчиком и большим бело — черным котом. Он утверждал, что Дюма просто не знал истинных фактов!» В самой книге все еще веселей… Слесарь-водопроводчик среди мушкетеров – это святотатство.
Amiga: С радостью прочла сегодня в "Саге о Форсайтах" Голсуорси следующие размышления Джолли после драки с Вэлом :))) "Ему рисовался другой, воображаемый поединок, совсем не похожий на тот, в котором он только что участвовал, необыкновенно благородный, с шарфами, на шпагах, с выпадами и парированием, словом, точь в точь как в романах его любимца Дюма. Он воображал себя Ла Молем, Арамисом, Бюсси, Шико, д'Артаньяном, всеми сразу, но вовсе не соглашался видеть Вэла Коконассом, Бриссаком или Рошфором. Нет, просто это преотвратительный кузен, в котором нет ни капли благородства. Ну черт с ним!"
Меланхолия: Вера Камша, роман "Сердце зверя" из фэнтезийного цикла "Отблески Этерны": Самым мерзким из подсунутых мне идеалов был некий эр, отказавшийся одолжить другу фамильную шпагу, но проигравший деньги, лошадей и заветное кольцо второго друга.
Viksa Vita: Давно хотела впихнуть куда-то вот эти слова Умберто Эко из "Заметок на полях Имени Розы": "Автор не должен интерпретировать свое произведение. Либо он не должен был писать роман, который по определению - машина-генератор интерпретаций. Этой установке, однако, противоречит тот факт, что роману требуется заглавие. Заглавие, к сожалению,- уже ключ к интерпретации. Восприятие задается словами "Красное и черное" или "Война и мир". Самые тактичные, по отношению к читателю, заглавия - те, которые сведены к имени героя-эпонима. Например, "Давид Копперфильд" или "Робинзон Крузо". Но и отсылка к имени эпонима бывает вариантом навязывания авторской воли. Заглавие "Отец Горио" фокусирует внимание читателей на фигуре старика, хотя для романа не менее важны Растиньяк или Вотрен-Колен. Наверно, лучше такая честная нечестность, как у Дюма. Там хотя бы ясно, что "Три мушкетера" - на самом деле о четырех. Редкая роскошь. Авторы позволяют себе такое, кажется, только по ошибке".
bluered_twins: Это не прямое упоминание имени Дюма или названий его произведений, а скорее мои домыслы на тему идейной переклички (просто я не придумала, куда это написать:) Констанс1 пишет: Дамы , не переоценивайте Дюма. Он сын своего времени и своего круга. В романтизме нет полутонов в описании женских образов: либо ангел и жерва, либо демон , вамп и преступница. И Третьего не дано. Это еще что :) Я уже начала усматривать совпадения в рассуждения Дюма и Достоевского. Не идеально точные, кончено, но оч похожие. Я даже не про хроменьких девушек в паре с видным красавцем (у Достоевского это Алеша и Лиза, «Братья Карамазовы»; Ставрогин и мадмуазель Лебядкина, «Бесы». А у Дюма эту пару и так все знают :) Я в основном про идейные рассуждения. Выглядит примерно так: Дюма вбрасывает, Достоевский развивает. Например, главная идея «Преступления и наказания»: «Тварь дрожащая или право имею» - так или иначе мелькает в «Женской войне» и в «Ущелье дьявола» (это из тех, что я читала) Еще одна идея: один и тот же поступок может быть одновременно злым и добрым, красивым и безобразным. Эта тема развивается опять-таки в «Ущелье», а подробно развивается в «Бесах». (Ставрогин женился на Лебядкиной и таким образом защитил ее – а с другой стороны все это выглядело ужасно). Ну и еще до кучи - самопознание через борьбу с Богом (назову это так) - вот это есть в "Подростке" и в "Братьях Карамазовых".
anemonic: Замечательные слова в пользу Дюма написала французская писательница, поэтесса и драматург Дельфина Ге, дочь писательницы Софии Ге и жена Эмиля де Жирардена, когда на парламентской дискуссии обсуждали Дюма и называли просто "господином" или иногда, для разнообразия, "этим господином", не называя по имени. Вот что она написала: «…Все же справедливости ради мы должны признать, что ошибки г на Дюма можно извинить. Его оправдывает необузданность его воображения, его горячая африканская кровь, и к тому же у него есть оправдание, какое найдется не у всякого: головокружительная слава. Хотели бы мы взглянуть на вас, рассудительные люди, когда вы кружитесь в вихре; хотели бы мы взглянуть на выражение вашего лица, когда вам внезапно предложат по три франка за строчку ваших скучных каракулей. О, какими бы вы стали заносчивыми! Как высокомерно бы смотрели! Какое исступление охватило бы вас! Будьте же снисходительны к помутнению рассудка, к неумеренной гордости: они вам неведомы и понять их вы не можете. Но ест мы находим оправдание оплошностям Александра Дюма, мы не найдем оправдания выступлению против него г на * в Палате депутатов. В самом деле, ни необузданное воображение, ни горячая африканская кровь, ни головокружительная слава не могут объяснить такого пренебрежения приличиями у человека столь высокого происхождения, так хорошо воспитанного и принадлежащего к высшему парижскому свету. “Литературный подрядчик!” Это может сказать обыватель, считающий, что тот, кто пишет много, пишет плохо; обыватель, которому все трудно, ненавидит всякую способность у другого. Многочисленные произведения всегда кажутся ему никудышными, и, поскольку он не успевает прочесть все новые романы, публиковать которые хватает времени у Александра Дюма, обыватель считает, что восхитительны лишь те, которые он прочел, а все остальные отвратительны, и объясняет удивительную плодовитость автора выдуманной посредственностью. То, что обывателю недоступно понимание выдающихся умственных способностей, естественно и в порядке вещей; но то, что молодой депутат, слывущий умным человеком, не размышляя, присоединяется к обывателю и с трибуны без всякой необходимости нападает на человека бесспорного таланта, европейской известности, не отдавая себе отчета в достоинствах этого удивительного человека, не изучив природу его таланта, не зная, заслуживает ли он жестокого прозвища, каким депутату было угодно в насмешку его наградить, это неосмотрительность, какой мы не перестаем удивляться, хотя следовало бы сказать: возмущаться. С каких пор талант упрекают в легкости, если эта легкость ничем не вредит произведению? Какой земледелец когда либо попрекал прекрасный Египет плодородием? Кто и когда критиковал скороспелый урожай и отказывался от великолепного зерна под предлогом, что оно проросло, взошло, зазеленело, выросло и созрело в несколько часов? Так же как существуют счастливые земли, есть избранные натуры; нельзя обвинить человека в том, что он несправедливо наделен талантом; вина заключается не в том, чтобы обладать драгоценным даром, но в том, чтобы злоупотреблять им; впрочем, для артистов, искренне толкующих об Александре Дюма и изучивших его чудесный дар с интересом, с каким всякий сведущий физиолог относится ко всякому феномену, эта головокружительная легкость перестает быть неразрешимой загадкой. Эта быстрота сочинительства напоминает скорость передвижения по железным дорогам; причины обеих одни и те же: чрезвычайная легкость достигается преодолением огромных трудностей. Вы проделываете шестьдесят льё в три часа, для вас это пустяк: вас забавляет такое стремительное путешествие. Но чему вы обязаны этой быстротой и легкостью передвижения? Потребовались годы тяжелой работы, щедро потрачены миллионы, ими усыпана выглаженная дорога, тысячи рук трудились в течение тысяч дней, расчищая для вас путь. Вы проноситесь, вас не успевают разглядеть; но для того, чтобы вы в один прекрасный день смогли пролететь так быстро, сколько людей проводили ночи без сна, руководили работами, рыли и копали! Сколько было составленных и отвергнутых планов! Сколь-ких трудов и забот потребовал этот легкий путь, по которому вы проноситесь за несколько минут, беззаботно и без труда!.. То же самое можно сказать о таланте Александра Дюма. В каждом томе, написанном им, воплощен огромный труд, бесконечное изучение, всеобъемлющее образование. Двадцать лет тому назад Александр Дюма не обладал этой легкостью; он не знал того, что знает сегодня. Но с тех пор он все узнал и ничего не забыл; у него чудовищная память и верный глаз; он догадывается, пользуясь инстинктом, опытом и воспоминаниями; он хорошо смотрит, он быстро сравнивает, он непроизвольно понимает; он знает наизусть все, что прочел, его глаза сохраняют все образы, отразившиеся в его зрачках; он запомнил самые серьезные исторические события и ничтожнейшие подробности старинных мемуаров; он свободно говорит о нравах любого века в любой стране; ему известны названия любого оружия и любой одежды, любого предмета обстановки, какие были созданы от сотворения мира, все блюда, какие когда либо ели, от стоической спартанской похлебки до последнего изобретения Карема ; надо рассказать об охоте – он знает все термины “Охотничьего словаря” лучше главного ловчего ; в поединках он более сведущ, чем Гризье ; что касается дорожных происшествий – он знает все профессиональные определения, как Биндер или Батист. Когда пишут другие авторы, их поминутно останавливает необходимость найти какие-нибудь сведения, получить разъяснения, у них возникают сомнения, провалы в памяти, всяческие препятствия; его же никогда ничто не остановит; более того, привычка писать для театра дает ему большую ловкость и проворство в сочинении. Он изображает сцену так же быстро, как Скриб стряпает пьесу. Прибавьте к этому блестящее остроумие, неиссякаемые веселость и воодушевление, и вы прекрасно поймете, как человек, обладающий такими средствами, может достичь в своей работе невероятной скорости, никогда не при-нося при этом в жертву мастерство композиции, ни разу не повредив качеству и основательности своего произведения. И такого человека называют “неким господином”! Но это означает неизвестного человека, никогда не написавшего хорошей книги, никогда не совершившего прекрасного поступка и не сказавшего прекрасной речи, человека, которого Франция не знает, о ком никогда не слышала Европа. Конечно, г н Дюма в меньшей степени маркиз, чем господин ***, но господин *** куда больше “некий господин”, чем Александр Дюма!»
Стелла: anemonic , спасибо! Это блистательная характеристика в защиту нашего Мэтра. А уж как знал людей Дюма - это вообще отдельный разговор. Я не провожу параллелей с Достоевским не только потому, что терпеть его не могу( это моя проблема), но прежде всего потому, что у Достоевского на всем его творчестве лежит налет болезненности, а у Дюма - жизнелюбия и здоровья.
Орхидея: Я натыкалась прежде только на маленькие цитаты из этой шикарной речи. anemonic, спасибо, что предоставили возможность наконец ознакомиться с ней целиком.
bluered_twins: Речь Дельфины Ге прекрасна, и Дюма не удержался от того, чтобы не привести ее полностью в"Истории моих животных" :)) Вдогонку к Достоевскому еще один момент, который я забыла, но мне он показался интересным. Вот Рауль говорит Лавальер: "Просит смерти лишь та женщина, которая может дать обманутому любовнику лишь свою кровь и ничего больше". А у Достоевского: "Я человек без таланта и могу только отдать свою кровь и ничего больше, как всякий человек без таланта. Погибай же и моя кровь!" Мне кажется, что Бражелон имел в виду нечто подобное...
LS: Какой земледелец когда либо попрекал прекрасный Египет плодородием? Прекрасно сказано!
bluered_twins: Роман Эко "Пражское кладбище" отчасти посвящен Дюма: он там выведен в качестве действующего персонажа (хотя и второстепенного). Потом книжка вся проникнута кулинарными настроениями. Есть отсылка к "Жозефу Бальзамо": там подробно разбирается пролог с масонами; ну и вообще в "Кладбище" на этой сцене из "Бальзамо" много завязано. И авторская фраза: "Дюма превосходно разбирался в природе человеческой души". И еще не то в предисловии переводчика, не то сам Эко говорил, что роман этот посвящен Миледи - вроде это попытка разобраться, что происходило у нее в голове (вот не помню, где я это вычитала).
полная версия страницы